Страница:
(на визитной карточке Родановичо.)
По обстоятельствам климата и истории у нас есть один "гражданский мотив":
- Служи.
Не до цветочков.
Голод. Холод. Стужа. Куда же тут республики устраивать? Родится картофель да морковка. Нет, я за самодержавие. Из теплого дворца управлять "окраинами" можно. А на морозе и со своей избой не управишься.
И республики затевают только люди "в своем тепле" (декабристы, Герцен, Огарев).
(за набивкой табаку)
Спрашивал Г. о "Пути" и Морозовой...
Удивительная по уму и вкусу женщина. Оказывается, не просто "бросает деньги", а одушевлена и во всем сама принимает участие. Это важнее, чем больницы, приюты, школы.
Загаженность литературы, ее оголтело-радикальный характер, ее кабак отрицания и проклятия - это в России такой ужас, не победив который нечего думать о школах, ЦИ даже о лечении больных и кормлении голодных.
Душа погибает: что же тут тело?
И она взялась за душу.
Конечно, ее понесли бы на руках, покорми она из своего миллиона разных радикалистов.
Она это не сделала.
Теперь ее клянут. Но благословят в будущем.
Изданные уже теперь "Путем" книги гораздо превосходят содержательностью, интересом, ценностью "Сочинения Соловьева" (вышла деятельность из "Кружка Соловьева"). Между тем книги эти все и не появились бы, не будь издательницы. Так. обр., простое богатство, "нищая вещь перед Богом", в умных руках сотворила как бы "второго философа и писателя в России, Соловьева".
Удивительно.
Нельзя не вспомнить параллельную деятельность тихого, скромного и умного священ. Антонова ("Религиозные философы на Руси").
Там поднимаются Цветков и Андреев.
Со всех сторон поднимаются положительные зори.
Уроди нам. Боже, хлеб - мое богатство.
Несомненно, однако, что западники лучше славянофилов шьют сапоги. Токарничают. Плотничают.
"Сапогов" же никаким. Пушкиным нельзя опровергнуть. Сапоги носил сам Александр Сергеевич, и притом любил хорошие. Западник их и сошьет ему. И возьмет, за небольшой и честный процент, имение в залог, и вызволит "из нужды" сего "гуляку праздного", любившего и картишки, и всё.
Как дух - западничество ничто, оно не имеет содержания.
Но нельзя забывать практики, практического ведения дел, всего этого "жидовства" и "американизма" в жизни, которые почти целиком нужно предоставить западникам, ибо они это одни умеют в России. И конституция, и сапог. Не славянофилы же будут основывать "Ссудо-сберегательную кассу" и первый "Русский банк". А он тоже нужен.
(13 декабря)
Во мне ужасно есть много гниды, копошащейся около корней волос.
Невидимое и отвратительное.
Отчасти отсюда и глубина моя (вижу корни вещей, гуманен, не осуждаю, сострадателен).
Но как тяжело таким жить, т. е. что гаком.
Смысл Христа не заключается ли в Гефсимании и кресте? Т. е. что Он Собою дал образ человеческого страдания, как бы сказав, или указав, или промолчав:
- Чадца Мои, избавить я вас не могу (все-таки не могу! о, как это ужасно), но вот, взглядывая на Меня, вспоминая Меня здесь, вы несколько будете утешаться, облегчаться, вам будет легче, что и Я страдал.
Если так: и он пришел утешить в страдании, которого обойти невозможно, победить невозможно, и прежде всего в этом ужасном страдании смерти и ее приближениях...
Тогда все объясняется. Тогда Осанна...
Но гак ли это? Не знаю.
Но во всяком случае понятно тогда умолчание о браке, о плоти, "не нужно обрезания".
Когда тяжелый больной в комнате, скажем ли: "обнажи уд и отодвинь ("обрежь") крайнюю плоть"?
В голову не придет. Вкус отвращается.
И все "ветхозаветное прошло", и "настал Новый Завет".
Но так ли это? Не знаю. Впервые забрезжило в уме.
(7 ноября 1912)
Если Он - Утешитель: то как хочу я утешения; и тогда Он - Бог мой.
Неужели ?
Какая-то радость. Но еще не смею. Неужели мне не бояться того, чего я с таким смертельным ужасом боюсь; неужели думать - "встретимся! воскреснем! и вот Он - Бог наш! И все - объяснится".
Угрюмая душа моя впервые становится на эту точку зрения. О, как она угрюма была, моя душа - еще с Костромы: ведь я ни в воскресение, ни в душу, ни особенно в Него не верил.
- Ужасно странно.
То есть ужасное было, а странное наступает. Неужели сказать: умрем - и ничего. Неужели Ты велишь не бояться смерти? Господи: неужели это Ты? Приходишь в ночи, когда душа так ужасно скорбела.
Вовсе не университеты вырастили настоящего русского человека, а добрые безграмотные няни.
Церковь есть не только корень русской культуры - .- это-то очевидно даже для хрестоматии Галахова, но она есть и вершина культуры. Об этом догадался Хомяков (и Киреевские), теперь говорят об этом Фл. и Цв. Рцы - тоже.
Между тем что такое в хрестоматии Галахова Хомяков, Киреевские, князь Одоевский? Даже не названы. Имена их гораздо меньше, чем Феофана Прокоповича И Мелетия Смотрицкого, и уж куда в сравнении с князем Антиохом Кантемиром и Ломоносовым. ; "Оттого что не писали стихотворений и сатир".
Поистине, точно "Хрестоматию Галахова" сочинял тот пижон, что выведен в "Бригадире" Фонвизина. И все ваше министерство просвещения "от какого-то Вральмана".
Как понятен таинственный инстинкт, заставлявший Государей наших сторониться от всего этого гимназического и университетского просвещения, обходить его, не входить или только редко входить в гимназии и университеты.
Это, действительно, все нигилизм, отрицание и насмешка над Россией.
Как хорошо, что я проспал университет. На лекциях ковырял в носу, а на экзамене отвечал "по шпаргалкам". Чёрт с ним.
Святые имена Буслаева и Тихонравова я чту. Но это не шаблон профессора, а "свое я".
Уважаю Герье и Стороженка, Ф. Е. Корша. Больше и вспомнить некого. Какие-то обшмыганные мундиры. Забавен был "П. Г. Виноградов", ходивший в черном фраке и в цилиндре, точно на бал, где центральной люстрой был он сам. "Потому что его уже приглашали в Оксфорд".
Бедная московская барышня, ангажированная иностранцем.
Выписал (через Эрмитаж) статуэтку Аписа из Египта. Подлинная. Бронза. Сей есть "телец из золота", коему поклонились евреи при Синае, и которых воздвиг в Вефиле Иеровоам. Одна идея. Одно чувство. Именно израильтянки страстно приносили "золотые украшения" с пальцев и из ушей, чтобы сделали им это изображение.
Апис - здоровье. Сила. Огонь (мужской).
А здоровье "друга" проглядел.
Отчего у меня всегда так глупо? Отчего вся моя жизнь "без разума" и "без закона"?
Вся помертвевшая (бессилие, сердце), с оловянными тусклыми глазами (ужасно!!):
- От кого письмо?
- От Веры Ивановны (с недоумением). На что-то пишет согласие...
- Это я ей писала. Музыка Тане. Ответь, что "хорошо", и поблагодари.
Устроила "музыку" (уроки) Тане.
Таня с ранцем бежит в классы. Кофе не пила. Торопится. Опоздала. Поворачиваясь, ей вслед:
- Таня, вот тебе музыка. Слава богу! Таня спешит и не оглянулась.
Кто-то вас, детки, будет устраивать без матери. Сами ничего не умеете.
(7 ноября)
Шатается. Из рук моих выпадает.
- У Тани печь топится?
- Нет.
- Отчего дым?
- Вечно дым. Дом так устроен, что не топят, а дымно в комнате откуда-то.
Совсем падает. Плетется до комнаты. Открыто окно, н ветер хлестнул.
- Да пойдем назад! Пойдем же, ветер!!
Не отвечая, тащит меня к печке. Заслонка закрыта.
- Ну, видишь, не топится.
Дотащила меня до печи. Потрогала заслонку. Печь потрогала: горяча. Топили утром.
И, повернув назад, повалилась на кушетку.
Ждем Карпинского: день особенной слабости, полного изнеможения. На ногах не стоит. Глаза потухающие.
Таня вернулась из классов.
- Веру видела?
Вере нездоровится и осталась дома.
- Как "видела"? Как же я ее увижу, когда ты знаешь, что она дома? Мне:
- Она Веру не видела и пришла без Нади.
- Ну, что же. У Нади позднее кончается, и она придет потом.
- Отчего без Нади пришла? Не зашла за ней? Обе бы и пришли вместе, старшая и маленькая.
Надя бежит тут умывать руки (перед обедом).
- Да вот Надя. Она дома. И значит, вместе пришли. (Наде:) Вместе ли?
- Вместе.
Успокоилась. И горит. И нет сил. Душа горит, а тело сохнет.
(7 ноября)
От Вильборга (портрет Суворина):
- Пришлю дополнительную смету. Из Казани (письмо читается):
- У Николая...
- Какого "Николая"?
- Сын ее, т. е. матери моей, но от другого мужа. У Николая есть приемная дочь. И вот плату за учение ее трудно ему вносить, и, может быть, вы поможете?
Да я и "Николая" никогда не видал. Матери его не видал. Приемной же дочери невиданного сына никогда не виденной мною женщины уже совсем не видел, и не знаю, и совсем не понимаю сцепления их имен с моим...
Студент -длинное письмо: пишет, что тяжело обременять отца, "а уроки - Вы знаете, что такое уроки" (не знаю). "Прочел в Ундин., что у вас 35 000: поэтому не дадите ли мне 2 1/2 тысячи на окончание курса".
Почему "отцу тяжело", а "чужому человеку не тяжело"? И почему не прочел там же, в Уед., что у меня "11 человек кормятся около моего труда"? Но студенту вообще ни до чего другого, кроме себя, нет дела.
Фамилия не русская, к счастью. 2 1/2 т. не на взнос платы за учение, а чтобы "не обременять отца" едой, комнатой и прочее. Наверное, и удовольствиями.
"Честная молодежь" вообще далеко идет.
(7 ноября)
Мы проходим не зоологическую фазу существования, а каменную фазу существования.
Анкета
- Кто самый благородный писатель в современной русской литературе?
Выставился Оль-д-Ор "откуда-то" и сказал:
- Я.
Русский болтун везде болтается. "Русский болтун" еще не учитанная политиками сила. Между тем она главная в родной истории.
С ней ничего не могут поделать, и никто не может. Он начинает революции и замышляет реакцию. Он созывает рабочих, послал в первую Думу кадетов. Вдруг Россия оказалась не церковной, не царской, не крестьянской и не выпивочной, не ухарской, а в белых перчатках и с книжкой "Вестника Европы" под мышкой. Это необыкновенное и почти вселенское чудо совершил просто русский болтун.
Русь молчалива и застенчива и говорить почти что не умеет, на этом просторе и разгулялся русский болтун.
В либерализме есть некоторые удобства, без которых трет плечо. Школ будет много, и мне будет куда отдать сына. И в либеральной школе моего сына не выпорют, а научат легко и хорошо. Сам захвораю: позову просвещенного доктора, который болезнь сердца не смешает с заворотом кишек, как Звягинцев у Петропавловского (+) Таким образ., "прогресс" и "либерализм" есть английский чемодан, в котором "все положено" и "все удобно" и который предпочтительно возьмет в дорогу и нелиберал. Либерал красивее издаст "Войну и Мир".
Но либерал никогда не напишет "Войны и Мира": и здесь его граница. Либерал "к услугам", но не душа. Душа - именно не либерал, а энтузиазм, вера. Душа безумие, огонь.
Душа - воин, а ходит пусть он "в сапогах", сшитых либералом. На либерализм мы должны оглядываться, и придерживать его надо рукою, как носовой платок. Платок, конечно, нужен, но кто же на него "Богу молится"? "Не любуемая" вещь-он и лежит в заднем кармане, И обладатель не смотрит на него. Так и на либерализм не надо никогда смотреть (сосредоточиваться), но столь же ошибочно ("трет плечо") было бы не допускать его.
Я бы, напр., закрыл все газеты, но дал автономию высшим учебным заведениям, и даже студенчеству - самостоятельность Запорожской Сечи. Пусть даже республики устраивают. Русскому Царству вообще следовало бы допустить внутри себя 2-3 республики, напр. Вычегодская республика (по реке Вычегде). Рионская республика (по реке Риону, на Кавказе). И Новгород и Псков, "Великие Господа Города" - с вечем. Что за красота "везде губернаторы"! Ну их в дыру. Князей бы восстановил: Тверских, Нижегородских, с маленькими полупорфирами и полувенцами. "Русь - раздолье, всего - есть". Конечно, над всем Царь с "секим башка". И пустыни. И степи. Ледовитый океан и (дотянулись бы) Индийский океан (Персидский залив). И прекрасный княжий Совет - с ? -венцами и посадниками; и внизу - голытьба Максима Горького. И все прекрасно и полно, как в "Подводном Царстве" у Садко.
Но эта воля и свобода,- "пожалуйста, без газет", ибо сведется к управству редакторишек и писателишек. И все даже можно бы либерально: "каждый редактор да возит на своей спине "Вестник Европы" подписчикам". А по государственной почте "заплатите как за частное письмо, 7 коп. с лота". Я бы сказал демократически: "Почему же солдат, от матери получая письмо, платит 7 коп., а подписчик "Вести. Европы", богатый человек, получает ему ненужную повестушку об аресте студента по 1/200 коп. за лот?" Так что у меня закрытие периодической печати было бы либерально и филантропично. "Во имя равенства и братства" - это с одной стороны, и "Сам Господь благословил" - это с другой.
Если бы предложили в Тамбове или Пензе "выбрать излюбленного человека в законодатели", но поставили условием - выбирать только на жаргоне (еврейско-немецкий говор в Литве), то Пенза и выбрала бы еврея. Как? Да очень просто. Русские не смогли бы и не сумели, а, наконец, даже и не захотели бы "правильно по закону, т. е. на жаргоне, подать голоса". А сумели бы исполнить это законное требование только 10-15 пензенских башмачников-евреев. Они и выставили бы "народного трибуна в Думу".
Механизм выборов в Думу для русского то же, что жаргон; и "не родясь в Винавера" - не приступишь к нему. Вот отчего выбирают везде "приблизительно Вина-вера" и "Винавер есть представитель России".
"Коренной ее представитель".
Но Россия даже и не знает "Винавера".
И Россия, в сущности, знать не знает своего "представительства".
Что делать? Ее метод не "бюллетени", "избирательные ящики" и "предвыборная агитация". А другой:
Жребий - "как Бог укажет".
И - потасовка: "чья сила возьмет".
Так и выбирали "на Волховом мосту". Пока Иван III не сказал:
- Будет драться.
И послал Вечевой Колокол куда-то в Тверь и, вообще, в "места не столь отдаленные".
Не спорю, что это печально. Но ведь вся Русь печальна. "Все русское печально", и тут только разведешь руками, тоже по-русски.
(выборы в 4-ю Думу; от имеющих право выбирать явилось не более 30%)
Грубы люди, ужасающе грубы,- и даже по этому одному, или главным образом по этому - и боль в жизни, столько боли...
(на билете в Славянское Общество; "победы")
Болит душа о себе, болит о мире, болит о прошлом, будущее... "и не взглянул бы на него".
(там же)
У Мережковского есть замечательный афоризм: "Пошло то, что пошло"... Нельзя было никогда предполагать, чтобы он оделся в этот афоризм. Но судьба сломила его. Что же такое писатель без читателей? Что такое десятки лет гумления таких господ, как Михайловский, Скабичевский, как Горнфельд (Кранифельд?), Иванов-Разумников, и вообще литературных лаптей, сапогов и туфель? И он добровольно и сознательно стал "пошл", чтобы "пойти"...
И "пошол"... Смотрите, он уже сюсюкает и инсинуирует, что Александр I имел "вторую семью"... Такой ужас для декадента, ницшеанца и певца "белой дьяволицы". Да, "нам позволено" иметь любовниц, актрис; но, по Мережковскому, народу "с высот власти" должен быть подаваем пример семейных добродетелей. Мережковский, я думаю, и сам не понимает, выражает ли он в своих инсинуациях злость парижских эмигрантов, или он только жалуется, что вообще Александр I допускал в своей жизни отступления от "Устава духовных консисторий".
И это "пошлое" его "пошло". Теперь он видный либеральный писатель Щедринской Руси, "обличающий" даже недобродетель императоров.
Но Мережковский, при кротких и милых его чертах, никогда не был умен; не был практически, "под ногами", умен.
Все же почему-то, издали и в разделении, я жму ему руку. Мало от кого я видел долгие годы непонятную (для меня) дружбу, которая, казалось, даже имела характер любви. Да простит Бог ему грехи; да простит Он мне мои (против него) грехи. А они есть. Он- из немногих людей, которых я необъяснимо почему не мог любить. В нем есть много грусти; но поразительно, что самая грусть его холодная. Грусть вообще тепла по природе своей, но у Мер-ого она изменила своей природе.
Я думаю, из писателей, писавших в России (нельзя сказать "из русских писателей"), было мало принявших в душу столько печали.
Христианство также выразило собою и открыло миру внутреннее содержание бессеменности, как юдаизм и Ветхий Завет раскрыли семейность.
Там - всё семя, от семени начато, к семени ведет, семя собою благословляет.'
Здесь все отвращает от семени, как само лишено его. "Нет более мужеск. и женск. пол", но "Человек". И несть "эллин и иудей", нет племен, наций.
Все это было бы хорошо, если бы не пришел Винавер:
- Я же и говорил, что Моисей и Христос, в сущности, трудились для адвоката, который "похлопал по плечу" эти старинки, отодвинул их в сторону и начал говорить об "общечеловеческих культурных ценностях".
(на обороте транспаранта)
7 000 000 желудков и 7 000 000 трезвых голов и рук одолеют 70 000 000 желудков, на которых работает всего только тоже 7 000 000 рук и голов, а 63 000 000 переваривают пищу и еще просят "на удовольствие".
Ведь у нас решительно на 5 лодырничающих приходится только 1 труженик.
Вот еврейско-русскнй вопрос под углом одного из тысячи освещений.
"- Молитесь!" - говорил К. Леонтьев всею своею религиею, своим христианством, своим постригом в монашество и связью с афонскими и оптинскими старцами. Хорошо. Понимаем. Ясно.
Но слыхал ли он, однако, когда-нибудь, чтобы, воззрясь на иконы православные, на Спаса Милостивого и Богородицу-Заступницу, верующий начал молить их о каком-нибудь "алкивиадстве", об удаче любовной интрижки, об обмане врага, о благополучной измене жене своей и прочих -ах леонтьево-ницшеанской философии? Нет.
Молятся всегда о добре, "об Ангеле мирне душам и телесам нашим", о тихой кончине, о незлобствовании на врагов своих; о "временах мирных и благорастворении воздухов". Увы, молятся всегда "среднею буржуазною молитвою" - молитвой "европейца а пиджаке". Что же такое весь Леонтьев?
В 35 лет он кажется старцем и гением, потрясшим Европу. В 57 лет он кажется мальчиком, охватившим ручонками того "кита", на котором Земля держится.
Этот "кит" - просто хороший воздух и "все здоровы". Да чтобы немножко деньжонок в мошне.
Кит нисколько не худой и нимало не "вор". Леонтьев захотел отрастить у него клыки и "чтобы глаза сверкали". Но кит отвечает ему: "Мясного я не ем", а глаза - "какие дал Бог".
Еще: когда он молился Богородице в холере, вдруг бы Она ему ответила не исцелением, как ответила, а рассыпалась смехом русалки и наслала на него чуму. "По-алки-виадовски". Очень интересно, что сказал бы Леонтьев на возможность такого отношения.
Друг мой (Л-ву): "буржуа"-небесная истина, "буржуа" предопределен Небом. Не непременно буржуа XIX века, довольно паршивый, но это не его сущность. А "буржуа" Халдеи, Назарета, "французских коммун", описанных Авг. Тьери. Они любили музыку, и, конечно, они могли бы драться на турнирах, сохраняя лавочку и продолжая торговать...
Что же такое Леонтьев?
Ничего.
Он был редко прекрасный русский человек, с чистою, искреннею душою, язык коего никогда не знал лукавства: и по этому качеству был почти unicum в русской словесности, довольно-таки фальшивой, деланной и притворной. В лице его добрый русский Бог дал доброй русской литературе доброго писателя. И только.
Но мысли его?
Они зачеркиваются одни другими. И все opera omnia его - ряд "перекрещенных" синим карандашом томов. Это прекрасное чтение. Но в них нечего вдумываться.
В них нет совета и мудрости.
Спорят (свящ. Аггеев), был ли он христианин или язычник. Из двух "взаимно зачеркивающих половин" его истинным и главным остается, конечно, его "натура", его "врожденное". Есть слух (и будто бы сам Л-в подсказал его), что он был рожден от высокой и героической его матери, вышедшей замуж за беспримерно тупого и плоского помещика (Л-в так и отзывается об отце своем) через страстный роман ее... на стороне. Сын всегда - в мать. Этот-то горячий и пылкий роман, где говорила страсть и головокружение, мечты и грезы, и вылил его языческую природу в такой искренности и правде, в такой красоте и силе, как, пожалуй, не рождалось ни у кого из европейцев. А "церковность" его прилепилась к этому язычеству, как прилепился нелюбимый "канонический" муж его матери. В насильственном "над собою" христианстве Л-ва есть что-то противное и непереносное...
Старый муж,
Грозный муж,
Ненавижу тебя.
С этой стороны, языческой и истинной, Леонтьев интересен как редчайший в истории факт рождения человека, с которым христианство ничего не могло поделать, и внутренне он не только "Апостола Павла не принимал во внимание", но и не слушался самого Христа.
И не пугался.
Религиозно Л-в был совершенно спокойный человек, зовя битвы, мятежи и укрощения и несчастья на народы.
Гоголь все-таки пугался своего демонизма. Гоголь между язычеством и христианством, не попав ни в одно. Л-в родился вне всякою даже предчувствия христианства. Его боги совершенно ясны: "Ломай спину врагу, завоевывай Индию"; "И ты, Камбиз,- пронзай Аписа".
Разнообразие форм и сила каждого из расходящихся процессов (основа его теории истории и политики), конечно, суть выражение природы как она есть. Но есть два мира, и в этом и заключалось "пришествие Христа": мир природный и мир благодатный. А "победа Евангелия", по крайней мере теоретическая и словесная, "возглашенная", заключалась в том, что люди, безмерно страдавшие "в порядке естественной природы", условились во всех случаях противоречия отдавать преимущество миру благодатному. "Христианство" в этом и заключается, что ищет "мира" среди условий войны, и "прощает", когда можно бы и следовало даже наказать. Леонтьев пылко потребовал возвращения к "порядку природы", он захотел Константина-язычника и противопоставил его крещеному Константину. Но уже куда девать "битву с Лицинием" и "сим победиши", на Небе и в лабаруме (государственная хоругвь Константина с монограммой Христа.).
Но... природа непобедима, а Церковь вечно усиливается ее победить: вот условие борьбы и нового в христианстве, богатства форм. "Героизм" не исчез и "великое" не исчезло в христианстве, но так переродилось и получило настолько новый вид, что действительно стало неузнаваемо. "Камбиз, идущий на Египет" и "Александр, завоевывающий Персию", действительно отрицаются глубочайше христианством и если бы появились в нем, или когда подобное появлялось, то было "с боку припёкою" в христианской истории, без всякой связи с зерном ее и сущностью. Но, позвольте: жизнь Амвросия Оптинского разве не красочнее, чем биография старого ветерана цезаревых войск, и жизнь пап Льва I, Григория Великого, Григория VII и Иннокентия III несравненно еще полнее движением, переменами, борьбою и усилиями, чем довольно беструдные и нимало не интересные победы Александра над Дарием и Пором. Вообще, история не потеряла интерес, а только переменила гон и темы. Тон действительно другой. "Царство благодатное", правда, не допускает повториться Киру Великому, Александру Великому, Цезарю; Наполеон был явно исключением и инстинктивно правильно нарекался "Антихристом" (вот его и зовет вторично Л-в, с комическим результатом и комическим впечатлением от зова); но "царство благодатное" зовет к великим же подвигам в области борьбы с "демонами собственного духа" и с тою "бесовщиной", которой совершенно достаточно остается и навсегда останется в социальном строе и вообще вне стен "благодатного царства".
Но какая же, однако, causa efficiens лежала для исторического появления Л-ва? Та, что "средний европеец" и "буржуа" именно в XIX веке, но весь послереволюционный фазис европейской истории, выродился во что-то противное. Не "буржуа" гадок: но поистине гадок буржуа XIX века, самодовольный в "прогрессе" своем, вонючий завистник всех исторических величий и от этого единственно стремящийся к уравнительному состоянию всех людей - в одной одинаковой грязи и одном безнадежном болоте. "Ничего глубже и ничего выше",сказал мерзопакостный приказчик, стукающий в чахоточную грудь кулаком величиной с грецкий орех. "Ни - святых, ни - героев, ни демонов и богов". Он не являет и идиллии никакой; жену он убедил произвести кастрацию, чтобы не обременяться детьми, и занимается с нею в кровати онанизмом. "Вечно пассивная" женщина подалась в сторону советов этого мошенника, son mari. Так вдвоем они немножко торгуют, имеют "текущий счет" в еврейской конторе, ездят повеселиться в Монако, отдохнуть на Ривьере, покупают картинки "под Рафаэля"; и к ним присоединяется "друг семьи", так как онанизм втроем обещает большие перспективы, чем вдвоем.
Практически против таких господ поднялась Германия, как сильный буйвол против выродившихся до собаки волченят; а теоретически "Бог послал Леонтьсва".
"А! а! а!... Смести всех этих пакостников с лица земли! - с их братством, равенством и свободой и прочими фразами. И призвана к такому сметанию Россия или, вернее, весь Восток, хоть с персами, монголами, с китайцами или кем-нибудь". Вот формула Л-ва и пафос всей его жизни. Повесть Вл. Соловьева о "монгольском завоевании Европы" перед Антихристом параллельна и, пожалуй, имитирует политические зовы Л-ва. То и другое знаменует, вообще, великую тоску по идеалу. По идеальному существованию, по идеальному лицу.
В византизме, церковности, в христианстве его не манило то положительное и доброе, святое и благое, что обратило "Савла" в "Павла", чему мученики принесли свою жертву... Вообще, самой "жемчужины евангельской" ОН вовсе не заметил, а еще правильнее - взглянул и равнодушно отворотился от нее, именно "как Кир, ничего не предчувствующий-". Любить в христианстве ему было нечего. Почему же 1/2 его страниц "славят церковь, Афон и русскую православную политику"? Его не тянуло (нисколько) к себе христианство, но он увидел здесь неистощимый арсенал стрел "против подлого буржуа XIX века", он увидел здесь склад бичей, которыми всего больнее может хлестать самодовольную мещанскую науку, дубовый бессмысленный позитивизм, и вообще всех "фетишей" ненавидимого, и основательно им ненавидимого, века. В сущности, он был "Байрон больше самого Байрона", но какой же "Байрон", если б ему еще вырасти, был, однако, христианин ?!!
По обстоятельствам климата и истории у нас есть один "гражданский мотив":
- Служи.
Не до цветочков.
Голод. Холод. Стужа. Куда же тут республики устраивать? Родится картофель да морковка. Нет, я за самодержавие. Из теплого дворца управлять "окраинами" можно. А на морозе и со своей избой не управишься.
И республики затевают только люди "в своем тепле" (декабристы, Герцен, Огарев).
(за набивкой табаку)
Спрашивал Г. о "Пути" и Морозовой...
Удивительная по уму и вкусу женщина. Оказывается, не просто "бросает деньги", а одушевлена и во всем сама принимает участие. Это важнее, чем больницы, приюты, школы.
Загаженность литературы, ее оголтело-радикальный характер, ее кабак отрицания и проклятия - это в России такой ужас, не победив который нечего думать о школах, ЦИ даже о лечении больных и кормлении голодных.
Душа погибает: что же тут тело?
И она взялась за душу.
Конечно, ее понесли бы на руках, покорми она из своего миллиона разных радикалистов.
Она это не сделала.
Теперь ее клянут. Но благословят в будущем.
Изданные уже теперь "Путем" книги гораздо превосходят содержательностью, интересом, ценностью "Сочинения Соловьева" (вышла деятельность из "Кружка Соловьева"). Между тем книги эти все и не появились бы, не будь издательницы. Так. обр., простое богатство, "нищая вещь перед Богом", в умных руках сотворила как бы "второго философа и писателя в России, Соловьева".
Удивительно.
Нельзя не вспомнить параллельную деятельность тихого, скромного и умного священ. Антонова ("Религиозные философы на Руси").
Там поднимаются Цветков и Андреев.
Со всех сторон поднимаются положительные зори.
Уроди нам. Боже, хлеб - мое богатство.
Несомненно, однако, что западники лучше славянофилов шьют сапоги. Токарничают. Плотничают.
"Сапогов" же никаким. Пушкиным нельзя опровергнуть. Сапоги носил сам Александр Сергеевич, и притом любил хорошие. Западник их и сошьет ему. И возьмет, за небольшой и честный процент, имение в залог, и вызволит "из нужды" сего "гуляку праздного", любившего и картишки, и всё.
Как дух - западничество ничто, оно не имеет содержания.
Но нельзя забывать практики, практического ведения дел, всего этого "жидовства" и "американизма" в жизни, которые почти целиком нужно предоставить западникам, ибо они это одни умеют в России. И конституция, и сапог. Не славянофилы же будут основывать "Ссудо-сберегательную кассу" и первый "Русский банк". А он тоже нужен.
(13 декабря)
Во мне ужасно есть много гниды, копошащейся около корней волос.
Невидимое и отвратительное.
Отчасти отсюда и глубина моя (вижу корни вещей, гуманен, не осуждаю, сострадателен).
Но как тяжело таким жить, т. е. что гаком.
Смысл Христа не заключается ли в Гефсимании и кресте? Т. е. что Он Собою дал образ человеческого страдания, как бы сказав, или указав, или промолчав:
- Чадца Мои, избавить я вас не могу (все-таки не могу! о, как это ужасно), но вот, взглядывая на Меня, вспоминая Меня здесь, вы несколько будете утешаться, облегчаться, вам будет легче, что и Я страдал.
Если так: и он пришел утешить в страдании, которого обойти невозможно, победить невозможно, и прежде всего в этом ужасном страдании смерти и ее приближениях...
Тогда все объясняется. Тогда Осанна...
Но гак ли это? Не знаю.
Но во всяком случае понятно тогда умолчание о браке, о плоти, "не нужно обрезания".
Когда тяжелый больной в комнате, скажем ли: "обнажи уд и отодвинь ("обрежь") крайнюю плоть"?
В голову не придет. Вкус отвращается.
И все "ветхозаветное прошло", и "настал Новый Завет".
Но так ли это? Не знаю. Впервые забрезжило в уме.
(7 ноября 1912)
Если Он - Утешитель: то как хочу я утешения; и тогда Он - Бог мой.
Неужели ?
Какая-то радость. Но еще не смею. Неужели мне не бояться того, чего я с таким смертельным ужасом боюсь; неужели думать - "встретимся! воскреснем! и вот Он - Бог наш! И все - объяснится".
Угрюмая душа моя впервые становится на эту точку зрения. О, как она угрюма была, моя душа - еще с Костромы: ведь я ни в воскресение, ни в душу, ни особенно в Него не верил.
- Ужасно странно.
То есть ужасное было, а странное наступает. Неужели сказать: умрем - и ничего. Неужели Ты велишь не бояться смерти? Господи: неужели это Ты? Приходишь в ночи, когда душа так ужасно скорбела.
Вовсе не университеты вырастили настоящего русского человека, а добрые безграмотные няни.
Церковь есть не только корень русской культуры - .- это-то очевидно даже для хрестоматии Галахова, но она есть и вершина культуры. Об этом догадался Хомяков (и Киреевские), теперь говорят об этом Фл. и Цв. Рцы - тоже.
Между тем что такое в хрестоматии Галахова Хомяков, Киреевские, князь Одоевский? Даже не названы. Имена их гораздо меньше, чем Феофана Прокоповича И Мелетия Смотрицкого, и уж куда в сравнении с князем Антиохом Кантемиром и Ломоносовым. ; "Оттого что не писали стихотворений и сатир".
Поистине, точно "Хрестоматию Галахова" сочинял тот пижон, что выведен в "Бригадире" Фонвизина. И все ваше министерство просвещения "от какого-то Вральмана".
Как понятен таинственный инстинкт, заставлявший Государей наших сторониться от всего этого гимназического и университетского просвещения, обходить его, не входить или только редко входить в гимназии и университеты.
Это, действительно, все нигилизм, отрицание и насмешка над Россией.
Как хорошо, что я проспал университет. На лекциях ковырял в носу, а на экзамене отвечал "по шпаргалкам". Чёрт с ним.
Святые имена Буслаева и Тихонравова я чту. Но это не шаблон профессора, а "свое я".
Уважаю Герье и Стороженка, Ф. Е. Корша. Больше и вспомнить некого. Какие-то обшмыганные мундиры. Забавен был "П. Г. Виноградов", ходивший в черном фраке и в цилиндре, точно на бал, где центральной люстрой был он сам. "Потому что его уже приглашали в Оксфорд".
Бедная московская барышня, ангажированная иностранцем.
Выписал (через Эрмитаж) статуэтку Аписа из Египта. Подлинная. Бронза. Сей есть "телец из золота", коему поклонились евреи при Синае, и которых воздвиг в Вефиле Иеровоам. Одна идея. Одно чувство. Именно израильтянки страстно приносили "золотые украшения" с пальцев и из ушей, чтобы сделали им это изображение.
Апис - здоровье. Сила. Огонь (мужской).
А здоровье "друга" проглядел.
Отчего у меня всегда так глупо? Отчего вся моя жизнь "без разума" и "без закона"?
Вся помертвевшая (бессилие, сердце), с оловянными тусклыми глазами (ужасно!!):
- От кого письмо?
- От Веры Ивановны (с недоумением). На что-то пишет согласие...
- Это я ей писала. Музыка Тане. Ответь, что "хорошо", и поблагодари.
Устроила "музыку" (уроки) Тане.
Таня с ранцем бежит в классы. Кофе не пила. Торопится. Опоздала. Поворачиваясь, ей вслед:
- Таня, вот тебе музыка. Слава богу! Таня спешит и не оглянулась.
Кто-то вас, детки, будет устраивать без матери. Сами ничего не умеете.
(7 ноября)
Шатается. Из рук моих выпадает.
- У Тани печь топится?
- Нет.
- Отчего дым?
- Вечно дым. Дом так устроен, что не топят, а дымно в комнате откуда-то.
Совсем падает. Плетется до комнаты. Открыто окно, н ветер хлестнул.
- Да пойдем назад! Пойдем же, ветер!!
Не отвечая, тащит меня к печке. Заслонка закрыта.
- Ну, видишь, не топится.
Дотащила меня до печи. Потрогала заслонку. Печь потрогала: горяча. Топили утром.
И, повернув назад, повалилась на кушетку.
Ждем Карпинского: день особенной слабости, полного изнеможения. На ногах не стоит. Глаза потухающие.
Таня вернулась из классов.
- Веру видела?
Вере нездоровится и осталась дома.
- Как "видела"? Как же я ее увижу, когда ты знаешь, что она дома? Мне:
- Она Веру не видела и пришла без Нади.
- Ну, что же. У Нади позднее кончается, и она придет потом.
- Отчего без Нади пришла? Не зашла за ней? Обе бы и пришли вместе, старшая и маленькая.
Надя бежит тут умывать руки (перед обедом).
- Да вот Надя. Она дома. И значит, вместе пришли. (Наде:) Вместе ли?
- Вместе.
Успокоилась. И горит. И нет сил. Душа горит, а тело сохнет.
(7 ноября)
От Вильборга (портрет Суворина):
- Пришлю дополнительную смету. Из Казани (письмо читается):
- У Николая...
- Какого "Николая"?
- Сын ее, т. е. матери моей, но от другого мужа. У Николая есть приемная дочь. И вот плату за учение ее трудно ему вносить, и, может быть, вы поможете?
Да я и "Николая" никогда не видал. Матери его не видал. Приемной же дочери невиданного сына никогда не виденной мною женщины уже совсем не видел, и не знаю, и совсем не понимаю сцепления их имен с моим...
Студент -длинное письмо: пишет, что тяжело обременять отца, "а уроки - Вы знаете, что такое уроки" (не знаю). "Прочел в Ундин., что у вас 35 000: поэтому не дадите ли мне 2 1/2 тысячи на окончание курса".
Почему "отцу тяжело", а "чужому человеку не тяжело"? И почему не прочел там же, в Уед., что у меня "11 человек кормятся около моего труда"? Но студенту вообще ни до чего другого, кроме себя, нет дела.
Фамилия не русская, к счастью. 2 1/2 т. не на взнос платы за учение, а чтобы "не обременять отца" едой, комнатой и прочее. Наверное, и удовольствиями.
"Честная молодежь" вообще далеко идет.
(7 ноября)
Мы проходим не зоологическую фазу существования, а каменную фазу существования.
Анкета
- Кто самый благородный писатель в современной русской литературе?
Выставился Оль-д-Ор "откуда-то" и сказал:
- Я.
Русский болтун везде болтается. "Русский болтун" еще не учитанная политиками сила. Между тем она главная в родной истории.
С ней ничего не могут поделать, и никто не может. Он начинает революции и замышляет реакцию. Он созывает рабочих, послал в первую Думу кадетов. Вдруг Россия оказалась не церковной, не царской, не крестьянской и не выпивочной, не ухарской, а в белых перчатках и с книжкой "Вестника Европы" под мышкой. Это необыкновенное и почти вселенское чудо совершил просто русский болтун.
Русь молчалива и застенчива и говорить почти что не умеет, на этом просторе и разгулялся русский болтун.
В либерализме есть некоторые удобства, без которых трет плечо. Школ будет много, и мне будет куда отдать сына. И в либеральной школе моего сына не выпорют, а научат легко и хорошо. Сам захвораю: позову просвещенного доктора, который болезнь сердца не смешает с заворотом кишек, как Звягинцев у Петропавловского (+) Таким образ., "прогресс" и "либерализм" есть английский чемодан, в котором "все положено" и "все удобно" и который предпочтительно возьмет в дорогу и нелиберал. Либерал красивее издаст "Войну и Мир".
Но либерал никогда не напишет "Войны и Мира": и здесь его граница. Либерал "к услугам", но не душа. Душа - именно не либерал, а энтузиазм, вера. Душа безумие, огонь.
Душа - воин, а ходит пусть он "в сапогах", сшитых либералом. На либерализм мы должны оглядываться, и придерживать его надо рукою, как носовой платок. Платок, конечно, нужен, но кто же на него "Богу молится"? "Не любуемая" вещь-он и лежит в заднем кармане, И обладатель не смотрит на него. Так и на либерализм не надо никогда смотреть (сосредоточиваться), но столь же ошибочно ("трет плечо") было бы не допускать его.
Я бы, напр., закрыл все газеты, но дал автономию высшим учебным заведениям, и даже студенчеству - самостоятельность Запорожской Сечи. Пусть даже республики устраивают. Русскому Царству вообще следовало бы допустить внутри себя 2-3 республики, напр. Вычегодская республика (по реке Вычегде). Рионская республика (по реке Риону, на Кавказе). И Новгород и Псков, "Великие Господа Города" - с вечем. Что за красота "везде губернаторы"! Ну их в дыру. Князей бы восстановил: Тверских, Нижегородских, с маленькими полупорфирами и полувенцами. "Русь - раздолье, всего - есть". Конечно, над всем Царь с "секим башка". И пустыни. И степи. Ледовитый океан и (дотянулись бы) Индийский океан (Персидский залив). И прекрасный княжий Совет - с ? -венцами и посадниками; и внизу - голытьба Максима Горького. И все прекрасно и полно, как в "Подводном Царстве" у Садко.
Но эта воля и свобода,- "пожалуйста, без газет", ибо сведется к управству редакторишек и писателишек. И все даже можно бы либерально: "каждый редактор да возит на своей спине "Вестник Европы" подписчикам". А по государственной почте "заплатите как за частное письмо, 7 коп. с лота". Я бы сказал демократически: "Почему же солдат, от матери получая письмо, платит 7 коп., а подписчик "Вести. Европы", богатый человек, получает ему ненужную повестушку об аресте студента по 1/200 коп. за лот?" Так что у меня закрытие периодической печати было бы либерально и филантропично. "Во имя равенства и братства" - это с одной стороны, и "Сам Господь благословил" - это с другой.
Если бы предложили в Тамбове или Пензе "выбрать излюбленного человека в законодатели", но поставили условием - выбирать только на жаргоне (еврейско-немецкий говор в Литве), то Пенза и выбрала бы еврея. Как? Да очень просто. Русские не смогли бы и не сумели, а, наконец, даже и не захотели бы "правильно по закону, т. е. на жаргоне, подать голоса". А сумели бы исполнить это законное требование только 10-15 пензенских башмачников-евреев. Они и выставили бы "народного трибуна в Думу".
Механизм выборов в Думу для русского то же, что жаргон; и "не родясь в Винавера" - не приступишь к нему. Вот отчего выбирают везде "приблизительно Вина-вера" и "Винавер есть представитель России".
"Коренной ее представитель".
Но Россия даже и не знает "Винавера".
И Россия, в сущности, знать не знает своего "представительства".
Что делать? Ее метод не "бюллетени", "избирательные ящики" и "предвыборная агитация". А другой:
Жребий - "как Бог укажет".
И - потасовка: "чья сила возьмет".
Так и выбирали "на Волховом мосту". Пока Иван III не сказал:
- Будет драться.
И послал Вечевой Колокол куда-то в Тверь и, вообще, в "места не столь отдаленные".
Не спорю, что это печально. Но ведь вся Русь печальна. "Все русское печально", и тут только разведешь руками, тоже по-русски.
(выборы в 4-ю Думу; от имеющих право выбирать явилось не более 30%)
Грубы люди, ужасающе грубы,- и даже по этому одному, или главным образом по этому - и боль в жизни, столько боли...
(на билете в Славянское Общество; "победы")
Болит душа о себе, болит о мире, болит о прошлом, будущее... "и не взглянул бы на него".
(там же)
У Мережковского есть замечательный афоризм: "Пошло то, что пошло"... Нельзя было никогда предполагать, чтобы он оделся в этот афоризм. Но судьба сломила его. Что же такое писатель без читателей? Что такое десятки лет гумления таких господ, как Михайловский, Скабичевский, как Горнфельд (Кранифельд?), Иванов-Разумников, и вообще литературных лаптей, сапогов и туфель? И он добровольно и сознательно стал "пошл", чтобы "пойти"...
И "пошол"... Смотрите, он уже сюсюкает и инсинуирует, что Александр I имел "вторую семью"... Такой ужас для декадента, ницшеанца и певца "белой дьяволицы". Да, "нам позволено" иметь любовниц, актрис; но, по Мережковскому, народу "с высот власти" должен быть подаваем пример семейных добродетелей. Мережковский, я думаю, и сам не понимает, выражает ли он в своих инсинуациях злость парижских эмигрантов, или он только жалуется, что вообще Александр I допускал в своей жизни отступления от "Устава духовных консисторий".
И это "пошлое" его "пошло". Теперь он видный либеральный писатель Щедринской Руси, "обличающий" даже недобродетель императоров.
Но Мережковский, при кротких и милых его чертах, никогда не был умен; не был практически, "под ногами", умен.
Все же почему-то, издали и в разделении, я жму ему руку. Мало от кого я видел долгие годы непонятную (для меня) дружбу, которая, казалось, даже имела характер любви. Да простит Бог ему грехи; да простит Он мне мои (против него) грехи. А они есть. Он- из немногих людей, которых я необъяснимо почему не мог любить. В нем есть много грусти; но поразительно, что самая грусть его холодная. Грусть вообще тепла по природе своей, но у Мер-ого она изменила своей природе.
Я думаю, из писателей, писавших в России (нельзя сказать "из русских писателей"), было мало принявших в душу столько печали.
Христианство также выразило собою и открыло миру внутреннее содержание бессеменности, как юдаизм и Ветхий Завет раскрыли семейность.
Там - всё семя, от семени начато, к семени ведет, семя собою благословляет.'
Здесь все отвращает от семени, как само лишено его. "Нет более мужеск. и женск. пол", но "Человек". И несть "эллин и иудей", нет племен, наций.
Все это было бы хорошо, если бы не пришел Винавер:
- Я же и говорил, что Моисей и Христос, в сущности, трудились для адвоката, который "похлопал по плечу" эти старинки, отодвинул их в сторону и начал говорить об "общечеловеческих культурных ценностях".
(на обороте транспаранта)
7 000 000 желудков и 7 000 000 трезвых голов и рук одолеют 70 000 000 желудков, на которых работает всего только тоже 7 000 000 рук и голов, а 63 000 000 переваривают пищу и еще просят "на удовольствие".
Ведь у нас решительно на 5 лодырничающих приходится только 1 труженик.
Вот еврейско-русскнй вопрос под углом одного из тысячи освещений.
"- Молитесь!" - говорил К. Леонтьев всею своею религиею, своим христианством, своим постригом в монашество и связью с афонскими и оптинскими старцами. Хорошо. Понимаем. Ясно.
Но слыхал ли он, однако, когда-нибудь, чтобы, воззрясь на иконы православные, на Спаса Милостивого и Богородицу-Заступницу, верующий начал молить их о каком-нибудь "алкивиадстве", об удаче любовной интрижки, об обмане врага, о благополучной измене жене своей и прочих -ах леонтьево-ницшеанской философии? Нет.
Молятся всегда о добре, "об Ангеле мирне душам и телесам нашим", о тихой кончине, о незлобствовании на врагов своих; о "временах мирных и благорастворении воздухов". Увы, молятся всегда "среднею буржуазною молитвою" - молитвой "европейца а пиджаке". Что же такое весь Леонтьев?
В 35 лет он кажется старцем и гением, потрясшим Европу. В 57 лет он кажется мальчиком, охватившим ручонками того "кита", на котором Земля держится.
Этот "кит" - просто хороший воздух и "все здоровы". Да чтобы немножко деньжонок в мошне.
Кит нисколько не худой и нимало не "вор". Леонтьев захотел отрастить у него клыки и "чтобы глаза сверкали". Но кит отвечает ему: "Мясного я не ем", а глаза - "какие дал Бог".
Еще: когда он молился Богородице в холере, вдруг бы Она ему ответила не исцелением, как ответила, а рассыпалась смехом русалки и наслала на него чуму. "По-алки-виадовски". Очень интересно, что сказал бы Леонтьев на возможность такого отношения.
Друг мой (Л-ву): "буржуа"-небесная истина, "буржуа" предопределен Небом. Не непременно буржуа XIX века, довольно паршивый, но это не его сущность. А "буржуа" Халдеи, Назарета, "французских коммун", описанных Авг. Тьери. Они любили музыку, и, конечно, они могли бы драться на турнирах, сохраняя лавочку и продолжая торговать...
Что же такое Леонтьев?
Ничего.
Он был редко прекрасный русский человек, с чистою, искреннею душою, язык коего никогда не знал лукавства: и по этому качеству был почти unicum в русской словесности, довольно-таки фальшивой, деланной и притворной. В лице его добрый русский Бог дал доброй русской литературе доброго писателя. И только.
Но мысли его?
Они зачеркиваются одни другими. И все opera omnia его - ряд "перекрещенных" синим карандашом томов. Это прекрасное чтение. Но в них нечего вдумываться.
В них нет совета и мудрости.
Спорят (свящ. Аггеев), был ли он христианин или язычник. Из двух "взаимно зачеркивающих половин" его истинным и главным остается, конечно, его "натура", его "врожденное". Есть слух (и будто бы сам Л-в подсказал его), что он был рожден от высокой и героической его матери, вышедшей замуж за беспримерно тупого и плоского помещика (Л-в так и отзывается об отце своем) через страстный роман ее... на стороне. Сын всегда - в мать. Этот-то горячий и пылкий роман, где говорила страсть и головокружение, мечты и грезы, и вылил его языческую природу в такой искренности и правде, в такой красоте и силе, как, пожалуй, не рождалось ни у кого из европейцев. А "церковность" его прилепилась к этому язычеству, как прилепился нелюбимый "канонический" муж его матери. В насильственном "над собою" христианстве Л-ва есть что-то противное и непереносное...
Старый муж,
Грозный муж,
Ненавижу тебя.
С этой стороны, языческой и истинной, Леонтьев интересен как редчайший в истории факт рождения человека, с которым христианство ничего не могло поделать, и внутренне он не только "Апостола Павла не принимал во внимание", но и не слушался самого Христа.
И не пугался.
Религиозно Л-в был совершенно спокойный человек, зовя битвы, мятежи и укрощения и несчастья на народы.
Гоголь все-таки пугался своего демонизма. Гоголь между язычеством и христианством, не попав ни в одно. Л-в родился вне всякою даже предчувствия христианства. Его боги совершенно ясны: "Ломай спину врагу, завоевывай Индию"; "И ты, Камбиз,- пронзай Аписа".
Разнообразие форм и сила каждого из расходящихся процессов (основа его теории истории и политики), конечно, суть выражение природы как она есть. Но есть два мира, и в этом и заключалось "пришествие Христа": мир природный и мир благодатный. А "победа Евангелия", по крайней мере теоретическая и словесная, "возглашенная", заключалась в том, что люди, безмерно страдавшие "в порядке естественной природы", условились во всех случаях противоречия отдавать преимущество миру благодатному. "Христианство" в этом и заключается, что ищет "мира" среди условий войны, и "прощает", когда можно бы и следовало даже наказать. Леонтьев пылко потребовал возвращения к "порядку природы", он захотел Константина-язычника и противопоставил его крещеному Константину. Но уже куда девать "битву с Лицинием" и "сим победиши", на Небе и в лабаруме (государственная хоругвь Константина с монограммой Христа.).
Но... природа непобедима, а Церковь вечно усиливается ее победить: вот условие борьбы и нового в христианстве, богатства форм. "Героизм" не исчез и "великое" не исчезло в христианстве, но так переродилось и получило настолько новый вид, что действительно стало неузнаваемо. "Камбиз, идущий на Египет" и "Александр, завоевывающий Персию", действительно отрицаются глубочайше христианством и если бы появились в нем, или когда подобное появлялось, то было "с боку припёкою" в христианской истории, без всякой связи с зерном ее и сущностью. Но, позвольте: жизнь Амвросия Оптинского разве не красочнее, чем биография старого ветерана цезаревых войск, и жизнь пап Льва I, Григория Великого, Григория VII и Иннокентия III несравненно еще полнее движением, переменами, борьбою и усилиями, чем довольно беструдные и нимало не интересные победы Александра над Дарием и Пором. Вообще, история не потеряла интерес, а только переменила гон и темы. Тон действительно другой. "Царство благодатное", правда, не допускает повториться Киру Великому, Александру Великому, Цезарю; Наполеон был явно исключением и инстинктивно правильно нарекался "Антихристом" (вот его и зовет вторично Л-в, с комическим результатом и комическим впечатлением от зова); но "царство благодатное" зовет к великим же подвигам в области борьбы с "демонами собственного духа" и с тою "бесовщиной", которой совершенно достаточно остается и навсегда останется в социальном строе и вообще вне стен "благодатного царства".
Но какая же, однако, causa efficiens лежала для исторического появления Л-ва? Та, что "средний европеец" и "буржуа" именно в XIX веке, но весь послереволюционный фазис европейской истории, выродился во что-то противное. Не "буржуа" гадок: но поистине гадок буржуа XIX века, самодовольный в "прогрессе" своем, вонючий завистник всех исторических величий и от этого единственно стремящийся к уравнительному состоянию всех людей - в одной одинаковой грязи и одном безнадежном болоте. "Ничего глубже и ничего выше",сказал мерзопакостный приказчик, стукающий в чахоточную грудь кулаком величиной с грецкий орех. "Ни - святых, ни - героев, ни демонов и богов". Он не являет и идиллии никакой; жену он убедил произвести кастрацию, чтобы не обременяться детьми, и занимается с нею в кровати онанизмом. "Вечно пассивная" женщина подалась в сторону советов этого мошенника, son mari. Так вдвоем они немножко торгуют, имеют "текущий счет" в еврейской конторе, ездят повеселиться в Монако, отдохнуть на Ривьере, покупают картинки "под Рафаэля"; и к ним присоединяется "друг семьи", так как онанизм втроем обещает большие перспективы, чем вдвоем.
Практически против таких господ поднялась Германия, как сильный буйвол против выродившихся до собаки волченят; а теоретически "Бог послал Леонтьсва".
"А! а! а!... Смести всех этих пакостников с лица земли! - с их братством, равенством и свободой и прочими фразами. И призвана к такому сметанию Россия или, вернее, весь Восток, хоть с персами, монголами, с китайцами или кем-нибудь". Вот формула Л-ва и пафос всей его жизни. Повесть Вл. Соловьева о "монгольском завоевании Европы" перед Антихристом параллельна и, пожалуй, имитирует политические зовы Л-ва. То и другое знаменует, вообще, великую тоску по идеалу. По идеальному существованию, по идеальному лицу.
В византизме, церковности, в христианстве его не манило то положительное и доброе, святое и благое, что обратило "Савла" в "Павла", чему мученики принесли свою жертву... Вообще, самой "жемчужины евангельской" ОН вовсе не заметил, а еще правильнее - взглянул и равнодушно отворотился от нее, именно "как Кир, ничего не предчувствующий-". Любить в христианстве ему было нечего. Почему же 1/2 его страниц "славят церковь, Афон и русскую православную политику"? Его не тянуло (нисколько) к себе христианство, но он увидел здесь неистощимый арсенал стрел "против подлого буржуа XIX века", он увидел здесь склад бичей, которыми всего больнее может хлестать самодовольную мещанскую науку, дубовый бессмысленный позитивизм, и вообще всех "фетишей" ненавидимого, и основательно им ненавидимого, века. В сущности, он был "Байрон больше самого Байрона", но какой же "Байрон", если б ему еще вырасти, был, однако, христианин ?!!