Страница:
решился возразить матери, хотя в глубине души пребывал в полной уверенности,
что брат его лишился рассудка либо -- в самом лучшем случае, который тоже не
надо сбрасывать со счетов,-- стал жертвою чьегото жестокого и кощунственного
розыгрыша. Наперед зная, что ответит ему мать, он спросил: Кто же из нас
пойдет на поиски Иисуса? Ты и пойдешь, как следующий по старшинству, а с
тобой пойдет Иосиф, вдвоем веселей и безопасней. И откуда же нам приниматься
за поиски? Ступайте к морю Галилейскому, я уверена, что там вы найдете его.
Когда ты хочешь, чтобы мы вышли? Минуло уже несколько месяцев с того дня,
как ушел Иисус, а потому и часу терять нельзя. Погляди, какой ливень, в
такую непогоду плохо пускаться в путь. Сын мой, обстоятельства всегда могут
породить необходимость, но порою необходимость так сильна, что создает
обстоятельства. Дети с удивлением воззрились на мать, поскольку не привыкли
слышать от нее столь отточенные сентенции и в силу нежного своего возраста
еще не могли понять, что посещения ангелов даром не проходят и приводят еще
и не к таким блистательным результатам, чему лучшее доказательство -- то,
как в этот самый миг в знак согласия со словами матери не кивнула, а
медленно и томно склонила головку Лизия. Тем и завершился семейный совет, и
Иаков с Иосифом отправились посмотреть, не разгулялась ли погода, ибо раз уж
выпало им на долю идти разыскивать брата в месяц дождей, то хотелось, по
крайней мере, со двора выйти и не вымокнуть до нитки, и небо вроде бы
сжалилось над ними, приоткрыв как раз над Галилейским морем голубой просвет
в тучах, обещавший, что день будет сухим. Простились в доме, ибо, по
разумению Марии, не следует соседям знать больше, чем следует, и братья
тронулись наконец в путь, но не по дороге в Магдалу, поскольку не было у них
никаких оснований считать, что туда пошел Иисус, а другим путем, что
прямиком и в скором времени должен был привести их к новому городу
Тивериаде. Дороги раскисли от дождей, и потому братья шли босиком, рассудив,
что лучше оставить сандалии на дне котомки, чем в жидкой грязи. Иаков выбрал
дорогу на Тивериаду по двум причинам: вопервых, ему, деревенскому жителю, до
смерти хотелось полюбоваться дворцами, храмами и прочими грандиозными
постройками, о которых он столько слышал, а вовторых, город, как было ему
известно, располагался на побережье Тивериадского моря, как раз между
северной и южной оконечностями, то есть на полпути. Сколько продлятся
поиски, сказать не мог никто, а житьто ведь чемто надо, и Иаков, пропустив
мимо ушей утверждения благочестивых назореев о том, что изза сернистых
источников, будто бы отравлявших воздух, место это нечистое, рассчитывал
подзаработать на стройке. Однако до вечера они в Тивериаду не добрались --
небо обещаний своих не исполнило: часу не прошло, как снова полило, и
счастье еще, что успели братья найти пещеру и укрыться в ней, прежде чем
дождь превратился в ливень, который просто смыл бы их с дороги, как мусор.
Там, в пещере, они и заночевали, а наутро, наученные горьким опытом, наружу
не вышли, пока не убедились, что распогодилось окончательно и толькотолько
просохшая их одежда не вымокнет снова. В Тивериаде они нанялись тесать
камень: дело было новое и незнакомое, а потому оба весьма обрадовались,
обнаружив через несколько дней, что заработали достаточно -- и не потому,
что Ирод Антипа так уж щедро платил своим строителям, а потому, что
потребности их были столь ничтожны и возникали столь редко, что можно было
бы и вовсе пренебречь их удовлетворением.
Там же, в Тивериаде, начали они расспрашивать, не видал ли кто, не
проходил ли тут некий Иисус из Назарета, он нам приходится родным братом,
росту примерно вот такого, выглядит такто и такто, а один он был или нет,
сказать затрудняемся. Отвечали им, что, мол, здесь такого вроде не видали,
и, обойдя все стройки, убедились Иаков с Иосифом, что в Тивериаду Иисус не
заходил, и ничего удивительного: зачем ему ворочать тяжелые камни под
понуканье тяжелых на руку десятников, если он хотел вернуться в свое
первоначальное рыбачье состояние, а море -- вон оно, совсем рядом. Итак,
денег братья хоть и немного, но заработали, и теперь им предстояло решить,
на юг ли им двигаться по берегу от деревни к деревне, от артели к артели, от
баркаса к баркасу, повсюду расспрашивая про Иисуса, или на север.
Иаков выбрал юг -- дорога показалась ему легче, ровнее и глаже, тогда
как к северу не ландшафт был, а, можно сказать, беда. Погода установилась,
дожди уже пролились, потеплело немного, и человек с более изощренными, чем у
наших юнцов, природными чувствами уже сумел бы ощутить в самом воздухе и в
трепетании земли первое робкое предвестие весны. И предпринятая по
материнскому приказу экспедиция стала превращаться в себялюбивую и приятную
экскурсию, и казалось, вотвот позабудут они, с какой целью занесло их к
морю, а предадутся беспечным забавам, но вдруг первые же встреченные ими
рыбаки предоставили им сведения об Иисусе, да еще и выразили их такими вот
странными словами: Видели мы его; знаем его, а вы, если найдете его, скажите
ему, что мы ждем его как манну небесную. Братья удивились и не поверили, что
рыбаки ведут речь об Иисусе, решив, что есть тут еще какойто Иисус.
По приметам -- вроде тот, сказали рыбаки, а из Назарета он, нет ли, не
знаем, не говорил. А почему же вы ждете его как манну небесную?-- спросил
Иаков. Потому что когда он в лодке, рыба так и прет в сети, как никогда еще
не видано было. Должно быть, это не он -- наш Иисус ничего не смыслит в
ловле. Мы и не говорим, что он искусный рыбак, он всего лишь скажет: Вот
сюда бросайте сеть,-- мы забросим, а вытянем ее полную рыбы. Но если так,
отчего же нет его с вами? Несколько дней назад он ушел кудато, сказавши, что
должен помочь другим рыбакам, и это справедливо, поскольку с нами он выходил
на ловлю уже трижды и всякий раз говорил, что вернется. Но сейчасто он где?
Не знаем, говорил, что пойдет на юг, но кто его знает -- может, двинется на
север, нам его не понять, он появляется и исчезает, как захочется ему. Тогда
сказал Иаков Иосифу:
Пойдем на юг, по крайней мере мы знаем, что он на этом берегу. Казалось
бы, просто, ан нет: примите в расчет, что, пока они идут вдоль уреза, Иисус
может, разминувшись с ними, выйти в море и заняться своим чудодейственным
ловом, мы в нашем повествовании пока не уделяли внимания подобным мелочам,
но вот пришла пора сказать, что судьба не имеет ничего общего с нашими
понятиями о том, что все предопределено изначально, а ведь это совсем не
так: сами посудите -- чтобы сбылась написанная на роду встреча когото с
кемто, надо, чтобы эти ктото сумели встретиться в нужном месте в нужное
время, что, повторяю, далеко не просто, стоит ведь хоть на миг промедлить,
ну, не знаю, заглядеться на облако в небе, заслушаться птичьей песней,
начать подсчитывать, сколько входов и выходов в муравейнике, или, наоборот,
по рассеянности не поглядеть, не послушать -- и пропадает такая, казалось
бы, благоприятная возможность, и, короче говоря, ничего на свете нет
труднее, чем исполнить свой жребий, вот доживешь, братец Иосиф, до моих лет
-- поймешь тогда. И Иаков с Иосифом проявляли чудеса предусмотрительности --
глядели во все глаза, останавливались, поджидая, когда причалит к берегу
ушедший на промысел баркас, возвращались назад, когда казалось им, что Иисус
появился у них за спиной в том месте, которое уже миновали они. И так
обогнули они берег моря, вброд перешли реку Иордан и первых же встреченных
рыбаков спросили про Иисуса. Как же, отвечали те, еще бы, слышали о нем и о
чудесном даре его, но в наших краях он не появлялся. Братья по собственным
следам повернули на север, удвоив внимание, и сами стали подобны рыбакам,
которые, вытягивая сети, надеются, что попадется в них царьрыба, и,
заночевав однажды на обочине дороги, даже спали по очереди, чтобы не
пропустить Иисуса, если тому вздумалось бы воспользоваться лунной ночью и
потихоньку перейти с места на место. Вот так, частым гребнем прочесывая
местность, дошли они до Тивериады, где на сей раз им не надо было искать
заработка, потому что деньги у них еще были, за что следует благодарить
гостеприимных рыбаков, угощавших их рыбой, по какому поводу Иосиф спросил
однажды Иакова: Тебе не приходило ли в голову, что рыбу эту мог выловить наш
брат?-- на что Иаков отвечал: Она от этого вкусней не становится, и слова
эти явно были внушены не братской любовью, но законной досадой того, кто
принужден отыскивать иголку в стоге сена.
А нашли они Иисуса всего в часе пути от Тивериады, и первым заметивший
его дальнозоркий Иосиф воскликнул: Вот он! Но там, куда он показывал, шли по
дороге двое -- мужчина и женщина,-- и смущенный сим последним
обстоятельством Иаков сказал: Да нет, ты обознался. Со старшими не спорят,
но Иосиф так обрадовался, что, решив пренебречь приличиями и обычаями,
отвечал: Говорю тебе, это он! Но с ним женщина.
Женщина -- это женщина, а мужчина -- это наш Иисус.
По узкой тропинке, тянувшейся вдоль берега по ровной в этом месте
долине, между двумя холмами, склоны которых спускались к самой воде, шли
Иисус и Мария Магдалина. Иаков остановился в ожидании и велел Иосифу сделать
то же. Тот повиновался не без внутреннего сопротивления -- ему хотелось
броситься навстречу и на шею наконецто обретенному брату. А Иакова смутила
незнакомка, шедшая рядом с Иисусом,-- не в силах поверить, что брат уже
познал женщину, он чувствовал, как одна лишь возможность этого бесконечно
отдаляет его от старшего, словно Иисус принадлежал отныне к совершенно иному
миру не потому, что видел Бога, а потому, что уже утратил невинность. Одна
мысль тянет за собой другую, причем порою путь от одной до другой свершаем
мы нечувствительно, словно перебираемся через реку по крытому мостику, когда
идешь, сам не зная куда выйдешь, оказывается же, что мы одолели реку, о
существовании которой и не подозревали, и Иаков, сам не зная почему, понял,
что нехорошо так вот стоять столбом, будто это ты первородный сын и ждешь,
когда младший приблизится и приветствует тебя. Мысль его передалась Иосифу,
с ликующим криком, с распростертыми объятиями устремившемуся навстречу
Иисусу и спугнувшему целую стаю птиц, которые, затаясь в высоких зарослях
тростника, копошились в прибрежном иле, отыскивая себе поживу. Иаков
прибавил шагу, не желая, чтобы младшему досталось то, на что с полным правом
мог претендовать лишь он сам, и, обогнав его, сказал: Хвала Всевышнему, что
привел нам встретить брата, которого искали мы, и Иисус ответил: Хвала
Всевышнему, что вижу вас обоих в добром здравии. Мария Магдалина
остановилась чуть поодаль, Иисус же спросил: Каким ветром занесло вас сюда,
и ответил Иаков: Отойдем в сторонку, поговорим без помехи. Нам и так никто
не мешает, сказал на это Иисус, а что до женщины этой, знай, брат: все, что
имеешь ты сообщить мне, все, что хочу я от тебя услышать, может быть сказано
и услышано при ней. После этих слов наступила тишина такая глубокая, такая
плотная и высокая, что казалась она безмолвием моря и гор, а не молчанием
четырех собиравшихся с силами смертных людей. Иисус за протекшие месяцы еще
более возмужал, и еще смуглее стала кожа его, но глаза не горели уже так
лихорадочно, и обросшее густой черной бородой лицо дышало, казалось,
умиротворением и спокойствием, которые не смогла нарушить и поколебать и эта
нежданная встреча. Кто эта женщина?-- осведомился Иаков.
Ее зовут Мария, она со мною, ответил Иисус. Ты что, женился? Да и нет,
нет и да. Не понимаю. Я на это и не рассчитывал. Мне надо поговорить с
тобой. Говори.
Мать просила передать тебе коечто. Я слушаю. Хотелось бы наедине. Ты
разве не слышал, что я сказал? Магдалина шагнула вперед раз и другой: Я
стану так, чтобы разговор ваш не достигал моего слуха. В душе моей нет
ничего, что было бы тебе неведомо, а потому по справедливости ты можешь
знать и то, что думает обо мне моя мать, тем более что так избавишь ты меня
от необходимости потом пересказывать тебе это. От досады кровь бросилась в
лицо Иакову, он отступил на шаг, словно собираясь уйти, и метнул на
Магдалину гневный взгляд -- но кроме гнева явно читалось в нем и смешанное
со злобой вожделение. Иосиф протянул руки, чтобы удержать обоих своих
братьев,-- ничего больше он сделать не мог. Иаков сумел совладать со своими
чувствами и, помедлив несколько, чтобы сосредоточиться и припомнить,
произнес нараспев, громко и звучно: Наша мать послала нас разыскать тебя и
передать тебе ее просьбу вернуться домой, потому что мы верим тебе и, раз уж
хочет того Господь, поверим и тому, что скажешь нам. Все? Таковы были ее
слова. То есть ты хочешь сказать, что сами вы ничего не предпримете для
того, чтобы поверить моим словам, а будете сидеть и ждать, пока Господь не
вразумит вас, не изменит способность вашу постигать? Постигнем мы это или
нет, зависит от Господа. Ты ошибаешься: Господь дал нам ноги, и мы ходим, но
я покуда не слышал, чтобы человек ждал, покуда Господь прикажет ему ходить,
не так ли и с постижением, которое он даровал нам, чтобы мы распоряжались им
сообразно с волей нашей и желанием. Я не стану с тобой спорить. И правильно
сделаешь, ибо победителем тебе не выйти.
Что передать матери? Передай, что слова ее дошли до меня слишком
поздно, что они в свое время были сказаны Иосифом, но она их повторить не
пожелала и что, даже если ангел небесный явится ей и подтвердит все, что я
вам поведал, и убедит ее наконец подчиниться воле Господа, я все равно домой
не вернусь.
Ты, Иисус, впал во грех гордыни. Дерево стонет, когда его рубят, пес
скулит, когда его бьют, а человек, когда его оскорбляют, взрослеет. Она твоя
мать, мы твои братья. Матерью и братьями станут мне отныне те, кто поверит
моим словам, едва лишь я произнесу их; мать моя и братья те, кто верит мне,
когда мы выходим в море, что улов будет обильней, чем прежде; мать моя и
братья мои -- те, кому не надо дожидаться моей смерти, чтобы оплакать мою
жизнь. И больше тебе нечего передать ей? Больше нечего, но скоро вы услышите
обо мне, отвечал Иисус и, обернувшись к Магдалине, сказал: Пойдем, Мария,
лодки готовы выйти на промысел, рыба уже сбилась в косяки, пришло время
сбора этого урожая. Они были уже вдалеке, когда Иаков крикнул: Иисус, мать
спросит, что это за женщина с тобой, что мне ответить? Ответь, что зовут ее
Мария и что она -- со мной,-- и слова его гулким эхом отозвались меж холмов
и над морем.
И, ничком пав наземь, горько плакал Иосиф.
Иисус выходил в море с рыбаками, а Магдалина ждала его на берегу --
садилась на камень у самой воды или поднималась на холмик, откуда легче было
следить путь его лодки. Рыба не заставляла себя ждать -- сроду не бывало тут
такой прорвы рыбы, поначалу говорили люди: ее тут ловить -- что из садка
таскать, сама в руки идет, однако уже через деньдва понимали, что, если
Иисуса в лодке нет, не во всякие руки идет она, и очень скоро начинает
ломить руки и плечи от бесплодного закидывания невода, и грустно смотреть,
как приходит он совсем пустым, разве что запутаются в ячеях рыбка или две. И
потому рыбачий мир по всему западному побережью Галилейского моря
принимается просить Иисуса, требовать Иисуса, старается залучить и заманить
его к себе, и уже коегде встречают его цветами и пальмовыми ветвями и
рукоплесканиями, словно дело в праздник.
Но поскольку человек испечен из такого теста, где в равных долях --
зависть и злость, самую чуточку милосердия, а закваской служит страх, от
которого пухнет и лезет наружу все дурное и забивается хорошее, случаются и
драки -- артель на артель, деревня на деревню, ибо каждый хочет, чтобы Иисус
помогал только ему, а остальные пусть устраиваются как знают. И когда
происходит подобное, удаляется Иисус в пустыню и, пока не придут забияки
молить о прощении за свою несдержанность, проистекающую, по их словам,
оттого лишь, что слишком крепко и сильно они его, Иисуса, любят, не
возвращается оттуда. Навсегда останется тайной, почему рыбаки с восточного
побережья никогда не присылали сюда своих ходоков с тем, чтобы потолковать с
местными да заключить с ними чтото вроде договора по справедливости, и тогда
бы Иисус в равной степени оделял своими благодеяниями весь край, за
исключением язычников разнообразных мастей и верований, каковых здесь тоже
немало. Могли бы они, выбрав ночь потемней, побезлунней, да целой флотилией,
снарядясь как для морского сражения, подобраться и выкрасть Иисуса, увезти
его к себе, а запад, привыкший к изобилию, оставить снова прозябать в нужде.
Еще длится тот самый день, когда Иисус повстречал братьев, Иакова с
Иосифом, явившихся звать его домой, оставить бродяжничество, хотя от него в
немалой степени зависят рыбодобыча, рыботорговля и все их производные. В
этот самый час они -- один в ярости, другой в слезах -- скорым шагом идут по
горам и долам в Назарет, где мать в сотый раз спрашивает себя, увидит ли
она, проводив двоих сыновей, как возвращаются к ней трое, и понимает -- вряд
ли. Кратчайший путь братьев от того места на берегу, где встретили они
Иисуса, до дома пролегал через городок Магдалу, который Иаков знал мало, а
Иосиф не знал вовсе, но, по первому впечатлению судя, они немного потеряли.
Там они передохнули и тронулись дальше. Уже на выходе из этого населенного
пункта -- слово это употреблено здесь исключительно как логичная и внятная
антитеза простирающейся вокруг пустыне -- они заметили чуть поодаль по левой
руке четыре обугленные стены -- все, что осталось от сгоревшего дома. Ворота
во двор были явно высажены, но не обгорели, пламя, все пожравшее, вспыхнуло
внутри дома. В подобных случаях прохожий, кто бы ни был он, непременно
думает, что найдет на пожарище клад, и, если не опасается, что на голову ему
рухнет балка, принимается шарить там и ворошить палкой или носком башмака
пепел, головешки, тлеющие уголья в надежде, что вдруг изпод них сверкнет
золотая монета, не уязвимый ни для какой порчи брильянт или изумрудная
диадема. Иаков с Иосифом заходят из чистого любопытства -- не так наивны
они, чтобы думать, будто тут уже не побывали алчные соседи, не поискали
того, что хозяева не успели вынести и что пощадил огонь, но дом такой
маленький, что, похоже, весь более или менее ценный скарб все же спасли:
остались голые стены, ибо на новом месте можно и новые поставить. Хрустят
под ногами обломки изразцов, которыми был выложен пол вокруг обвалившегося
очага. Ничего тут нет, пошли отсюда, говорит Иаков, но Иосиф спрашивает: А
вот это что такое? А это -- нечто вроде широкого и длинного деревянного
помоста на обгоревших ножках, и с него еще свисают обугленные лоскутья
ткани. Это называется кровать, объясняет Иаков, на ней спят цари, богачи. И
наша мать. Ну да, сравнил то и это. Не похоже, что здесь жили богатые люди.
Внешность обманчива, веско роняет Иаков. Они выходят, и Иосиф замечает за
воротами жердь, какими сбивают смоквы с дерева, но, должно быть, она в ту
пору, когда служила этому предназначению, была длинней, а потом ее обрубили.
Этото здесь зачем?-- спрашивает он не то самого себя, не то брата и, не
дождавшись ответа, забирает шест с собой на память о пожаре, о сгоревшем
доме, о незнакомых людях, когдато живших в нем. Никто не видел, как братья
вошли в дом, никто не видел, как вышли они оттуда,-- просто два отрока в
выпачканных копотью туниках идут к себе в Назарет, несут матери черную
весть. Мысль одного, ища развлечения от дорожной скуки, обратилась к Марии
Магдалине, мысль другого плодотворней и живее -- он раздумывает, какое бы
употребление в играх и забавах найти укороченному шесту, прихваченному с
собой.
А мысли Марии из Магдалы, присевшей на камень в ожидании Иисуса,
ушедшего в море, обращены к Марии из Назарета. Вплоть до сегодняшнего дня
мать Иисуса только тем и была для нее -- матерью Иисуса, но теперь она
знает, потому что спросила, что они с нею тезки, и совпадение это само по
себе значения не имеет, ибо Марий на свете много, а будет, если мода
привьется, еще больше, но мы все же рискнем предположить, что между теми,
кто носит одинаковые имена, возникает какаято теснейшая родственная связь, и
Иосиф, скажем, вспоминая о другом Иосифе, который был его отцом, не сыном
его чувствует себя, но братом, и только пожалеть можно Бога, поскольку
никого больше, как его, не зовут. Не следует полагать, что это последнее
звено в цепи силлогизмов родилось в голове Магдалины, хотя, впрочем, мы
располагаем о ней сведениями достаточными, чтобы счесть ее вполне способной
и не на такие озарения, но просто движется сейчас ее мысль в ином
направлении: так бывает -- женщина любит мужчину, а думает о его матери.
Магдалине не пришлось изведать любви материнской, но вот наконец после того,
как столько времени она изучала, принимала и дарила любовь притворную,
любовь обманную и познала нелюбовь в тысячах ее разновидностей, случилось ей
обрести истинную женскую любовь. Иисуса она любит как мужчину, но хотела бы
любить и как сына, оттого, вероятно, что ненамного моложе родной его матери,
пославшей ему просьбу вернуться и получившей отказ, и Мария из Магдалы
думает о том, какую боль испытает Мария из Назарета, когда передадут ей этот
отказ, и боль эта будет другого свойства, чем та, которую испытала бы она
сама, потеряв Иисуса, ибо лишилась бы не сына, но возлюбленного. Господи,
если суждено мне это, пошли мне обе эти муки,-- пробормотала Магдалина в
ожидании Иисуса. И когда баркас подошел к берегу и его вытянули на песок,
когда стали выгружать корзины, наполненные рыбой, когда Иисус, по колено в
воде, смеясь как ребенок, принялся помогать рыбакам, Мария из Магдалы вдруг
почувствовала себя Марией из Назарета, поднялась, зашла в воду, чтобы быть
рядом с ним, и, поцеловав его в плечо, произнесла: Сын мой.
Никто не слышал, как ответил ей Иисус: Мама,-- ибо известно, что слова,
произносимые сердцем, звучания не обретают, с уст не срываются, застревая в
горле комом, и лишь по глазам можно прочесть их. Из рук кормчего приняли
Иисус и Мария корзину рыбы -- свою долю и плату -- и, как всегда,
направились туда, где собирались провести сегодняшнюю ночь: да, такая у них
была жизнь -- бездомная, бесприютная, кочевая, и поначалу Иисус несколько
раз говорил Марии: Такая жизнь не для тебя, что ж ты мыкаешься из лодки в
лодку, с циновки на циновку, давай заведем свой дом, я буду приходить туда,
как только представится возможность, но Мария отвечала: Не хочу ждать тебя,
хочу быть там, где ты. Однажды Иисус спросил, нет ли у нее родных, которые
согласились бы принять ее, и она сказала, что есть у нее сестра по имени
Марфа и брат по имени Лазарь, и живут они в Вифании Иудейской, но она,
сделавшись блудницей, оставила их и, чтобы не позорить, ушла в дальние края,
покуда не добралась до Магдалы. Значит, тебя надо называть Мария из Вифании,
а не Мария из Магдалы?-- спросил Иисус. Да, я родилась в Вифании, но
встретила тебя в Магдале и потому пребуду Магдалиной. И меня зовут не Иисус
из Вифлеема, хотя я родом оттуда, и не Иисус из Назарета, потому что там
меня отвергли и я там отверг домашних своих, и, быть может, по той же
причине, что и тебе, следует мне зваться Иисус из Магдалы. Но дом наш
сгорел, ты помнишь?
Дом сгорел, а память осталась. Больше о возвращений Марии в Вифанию они
разговоров не вели, и этот берег моря стал для них целым миром.
В народе -- и весьма вероятно, не в одном народе, а во всех, какие есть
на свете, поскольку речь идет о зле всеобщем и вселенском -- говорят, что
беды под ногами растут. Родилось же речение это, надо думать, у народа,
крепко связанного с землей и потому поскальзывающегося, оступающегося,
спотыкающегося и хорошо хоть не до смерти расшибающегося. Затем, в силу
вышеупомянутых уже свойств всемирности и всеобщности, разойдясь по белу
свету, из приметы сделавшись универсальным законом, это присловье, полагаем
все же, не сразу и с трудом прижилось у народов, живущих у моря и морем
кормящихся, у рыбаков и мореходов, которые знают, какие бездонные бездны,
вспученные пучины пролегли от ступней до, так сказать, грунта, как знают и
то, что беды не под ногами растут, а падают с неба и зовутся шквалами и
ураганами, и это по их милости вздымаются волны и накатывают валы,
разражаются бури и рождаются шторма, в клочья рвутся паруса и ломаются
мачты, и идет ко дну утлое суденышко, и, по правде говоря, гибнет морской
народ в буквальном смысле между небом и землей -- до неба рукой не
достанешь, землю ногой не нащупать. Галилейское море -- по большей части
кроткое, тихое и умеренное, да и вообще -- не море это, а озеро, но приходит
день, когда и в нем неистово взыгрывает стихия, и тогда уж спасайся кто
может, и порою спастись могут не все. К тому мы и ведем наше повествование,
но прежде надо вернуться к Иисусу из Назарета и к томящим его печалям,
доказующим, что сердце человеческое счастливо не бывает никогда, так что
простое и честное исполнение своего долга не приносит того удовлетворения, о
котором толкуют нам те, кто такой малостью довольствуется. Действительно,
можно с полным основанием сказать, что благодаря постоянным перемещениям
Иисуса от верховий до низовий Иордана никто по всему западному берегу больше
не голодает, не бедствует, и воцарившееся там изобилие распространило свое
благодетельное влияние даже на тех, кто к рыбной ловле отношения не имеет,
что брат его лишился рассудка либо -- в самом лучшем случае, который тоже не
надо сбрасывать со счетов,-- стал жертвою чьегото жестокого и кощунственного
розыгрыша. Наперед зная, что ответит ему мать, он спросил: Кто же из нас
пойдет на поиски Иисуса? Ты и пойдешь, как следующий по старшинству, а с
тобой пойдет Иосиф, вдвоем веселей и безопасней. И откуда же нам приниматься
за поиски? Ступайте к морю Галилейскому, я уверена, что там вы найдете его.
Когда ты хочешь, чтобы мы вышли? Минуло уже несколько месяцев с того дня,
как ушел Иисус, а потому и часу терять нельзя. Погляди, какой ливень, в
такую непогоду плохо пускаться в путь. Сын мой, обстоятельства всегда могут
породить необходимость, но порою необходимость так сильна, что создает
обстоятельства. Дети с удивлением воззрились на мать, поскольку не привыкли
слышать от нее столь отточенные сентенции и в силу нежного своего возраста
еще не могли понять, что посещения ангелов даром не проходят и приводят еще
и не к таким блистательным результатам, чему лучшее доказательство -- то,
как в этот самый миг в знак согласия со словами матери не кивнула, а
медленно и томно склонила головку Лизия. Тем и завершился семейный совет, и
Иаков с Иосифом отправились посмотреть, не разгулялась ли погода, ибо раз уж
выпало им на долю идти разыскивать брата в месяц дождей, то хотелось, по
крайней мере, со двора выйти и не вымокнуть до нитки, и небо вроде бы
сжалилось над ними, приоткрыв как раз над Галилейским морем голубой просвет
в тучах, обещавший, что день будет сухим. Простились в доме, ибо, по
разумению Марии, не следует соседям знать больше, чем следует, и братья
тронулись наконец в путь, но не по дороге в Магдалу, поскольку не было у них
никаких оснований считать, что туда пошел Иисус, а другим путем, что
прямиком и в скором времени должен был привести их к новому городу
Тивериаде. Дороги раскисли от дождей, и потому братья шли босиком, рассудив,
что лучше оставить сандалии на дне котомки, чем в жидкой грязи. Иаков выбрал
дорогу на Тивериаду по двум причинам: вопервых, ему, деревенскому жителю, до
смерти хотелось полюбоваться дворцами, храмами и прочими грандиозными
постройками, о которых он столько слышал, а вовторых, город, как было ему
известно, располагался на побережье Тивериадского моря, как раз между
северной и южной оконечностями, то есть на полпути. Сколько продлятся
поиски, сказать не мог никто, а житьто ведь чемто надо, и Иаков, пропустив
мимо ушей утверждения благочестивых назореев о том, что изза сернистых
источников, будто бы отравлявших воздух, место это нечистое, рассчитывал
подзаработать на стройке. Однако до вечера они в Тивериаду не добрались --
небо обещаний своих не исполнило: часу не прошло, как снова полило, и
счастье еще, что успели братья найти пещеру и укрыться в ней, прежде чем
дождь превратился в ливень, который просто смыл бы их с дороги, как мусор.
Там, в пещере, они и заночевали, а наутро, наученные горьким опытом, наружу
не вышли, пока не убедились, что распогодилось окончательно и толькотолько
просохшая их одежда не вымокнет снова. В Тивериаде они нанялись тесать
камень: дело было новое и незнакомое, а потому оба весьма обрадовались,
обнаружив через несколько дней, что заработали достаточно -- и не потому,
что Ирод Антипа так уж щедро платил своим строителям, а потому, что
потребности их были столь ничтожны и возникали столь редко, что можно было
бы и вовсе пренебречь их удовлетворением.
Там же, в Тивериаде, начали они расспрашивать, не видал ли кто, не
проходил ли тут некий Иисус из Назарета, он нам приходится родным братом,
росту примерно вот такого, выглядит такто и такто, а один он был или нет,
сказать затрудняемся. Отвечали им, что, мол, здесь такого вроде не видали,
и, обойдя все стройки, убедились Иаков с Иосифом, что в Тивериаду Иисус не
заходил, и ничего удивительного: зачем ему ворочать тяжелые камни под
понуканье тяжелых на руку десятников, если он хотел вернуться в свое
первоначальное рыбачье состояние, а море -- вон оно, совсем рядом. Итак,
денег братья хоть и немного, но заработали, и теперь им предстояло решить,
на юг ли им двигаться по берегу от деревни к деревне, от артели к артели, от
баркаса к баркасу, повсюду расспрашивая про Иисуса, или на север.
Иаков выбрал юг -- дорога показалась ему легче, ровнее и глаже, тогда
как к северу не ландшафт был, а, можно сказать, беда. Погода установилась,
дожди уже пролились, потеплело немного, и человек с более изощренными, чем у
наших юнцов, природными чувствами уже сумел бы ощутить в самом воздухе и в
трепетании земли первое робкое предвестие весны. И предпринятая по
материнскому приказу экспедиция стала превращаться в себялюбивую и приятную
экскурсию, и казалось, вотвот позабудут они, с какой целью занесло их к
морю, а предадутся беспечным забавам, но вдруг первые же встреченные ими
рыбаки предоставили им сведения об Иисусе, да еще и выразили их такими вот
странными словами: Видели мы его; знаем его, а вы, если найдете его, скажите
ему, что мы ждем его как манну небесную. Братья удивились и не поверили, что
рыбаки ведут речь об Иисусе, решив, что есть тут еще какойто Иисус.
По приметам -- вроде тот, сказали рыбаки, а из Назарета он, нет ли, не
знаем, не говорил. А почему же вы ждете его как манну небесную?-- спросил
Иаков. Потому что когда он в лодке, рыба так и прет в сети, как никогда еще
не видано было. Должно быть, это не он -- наш Иисус ничего не смыслит в
ловле. Мы и не говорим, что он искусный рыбак, он всего лишь скажет: Вот
сюда бросайте сеть,-- мы забросим, а вытянем ее полную рыбы. Но если так,
отчего же нет его с вами? Несколько дней назад он ушел кудато, сказавши, что
должен помочь другим рыбакам, и это справедливо, поскольку с нами он выходил
на ловлю уже трижды и всякий раз говорил, что вернется. Но сейчасто он где?
Не знаем, говорил, что пойдет на юг, но кто его знает -- может, двинется на
север, нам его не понять, он появляется и исчезает, как захочется ему. Тогда
сказал Иаков Иосифу:
Пойдем на юг, по крайней мере мы знаем, что он на этом берегу. Казалось
бы, просто, ан нет: примите в расчет, что, пока они идут вдоль уреза, Иисус
может, разминувшись с ними, выйти в море и заняться своим чудодейственным
ловом, мы в нашем повествовании пока не уделяли внимания подобным мелочам,
но вот пришла пора сказать, что судьба не имеет ничего общего с нашими
понятиями о том, что все предопределено изначально, а ведь это совсем не
так: сами посудите -- чтобы сбылась написанная на роду встреча когото с
кемто, надо, чтобы эти ктото сумели встретиться в нужном месте в нужное
время, что, повторяю, далеко не просто, стоит ведь хоть на миг промедлить,
ну, не знаю, заглядеться на облако в небе, заслушаться птичьей песней,
начать подсчитывать, сколько входов и выходов в муравейнике, или, наоборот,
по рассеянности не поглядеть, не послушать -- и пропадает такая, казалось
бы, благоприятная возможность, и, короче говоря, ничего на свете нет
труднее, чем исполнить свой жребий, вот доживешь, братец Иосиф, до моих лет
-- поймешь тогда. И Иаков с Иосифом проявляли чудеса предусмотрительности --
глядели во все глаза, останавливались, поджидая, когда причалит к берегу
ушедший на промысел баркас, возвращались назад, когда казалось им, что Иисус
появился у них за спиной в том месте, которое уже миновали они. И так
обогнули они берег моря, вброд перешли реку Иордан и первых же встреченных
рыбаков спросили про Иисуса. Как же, отвечали те, еще бы, слышали о нем и о
чудесном даре его, но в наших краях он не появлялся. Братья по собственным
следам повернули на север, удвоив внимание, и сами стали подобны рыбакам,
которые, вытягивая сети, надеются, что попадется в них царьрыба, и,
заночевав однажды на обочине дороги, даже спали по очереди, чтобы не
пропустить Иисуса, если тому вздумалось бы воспользоваться лунной ночью и
потихоньку перейти с места на место. Вот так, частым гребнем прочесывая
местность, дошли они до Тивериады, где на сей раз им не надо было искать
заработка, потому что деньги у них еще были, за что следует благодарить
гостеприимных рыбаков, угощавших их рыбой, по какому поводу Иосиф спросил
однажды Иакова: Тебе не приходило ли в голову, что рыбу эту мог выловить наш
брат?-- на что Иаков отвечал: Она от этого вкусней не становится, и слова
эти явно были внушены не братской любовью, но законной досадой того, кто
принужден отыскивать иголку в стоге сена.
А нашли они Иисуса всего в часе пути от Тивериады, и первым заметивший
его дальнозоркий Иосиф воскликнул: Вот он! Но там, куда он показывал, шли по
дороге двое -- мужчина и женщина,-- и смущенный сим последним
обстоятельством Иаков сказал: Да нет, ты обознался. Со старшими не спорят,
но Иосиф так обрадовался, что, решив пренебречь приличиями и обычаями,
отвечал: Говорю тебе, это он! Но с ним женщина.
Женщина -- это женщина, а мужчина -- это наш Иисус.
По узкой тропинке, тянувшейся вдоль берега по ровной в этом месте
долине, между двумя холмами, склоны которых спускались к самой воде, шли
Иисус и Мария Магдалина. Иаков остановился в ожидании и велел Иосифу сделать
то же. Тот повиновался не без внутреннего сопротивления -- ему хотелось
броситься навстречу и на шею наконецто обретенному брату. А Иакова смутила
незнакомка, шедшая рядом с Иисусом,-- не в силах поверить, что брат уже
познал женщину, он чувствовал, как одна лишь возможность этого бесконечно
отдаляет его от старшего, словно Иисус принадлежал отныне к совершенно иному
миру не потому, что видел Бога, а потому, что уже утратил невинность. Одна
мысль тянет за собой другую, причем порою путь от одной до другой свершаем
мы нечувствительно, словно перебираемся через реку по крытому мостику, когда
идешь, сам не зная куда выйдешь, оказывается же, что мы одолели реку, о
существовании которой и не подозревали, и Иаков, сам не зная почему, понял,
что нехорошо так вот стоять столбом, будто это ты первородный сын и ждешь,
когда младший приблизится и приветствует тебя. Мысль его передалась Иосифу,
с ликующим криком, с распростертыми объятиями устремившемуся навстречу
Иисусу и спугнувшему целую стаю птиц, которые, затаясь в высоких зарослях
тростника, копошились в прибрежном иле, отыскивая себе поживу. Иаков
прибавил шагу, не желая, чтобы младшему досталось то, на что с полным правом
мог претендовать лишь он сам, и, обогнав его, сказал: Хвала Всевышнему, что
привел нам встретить брата, которого искали мы, и Иисус ответил: Хвала
Всевышнему, что вижу вас обоих в добром здравии. Мария Магдалина
остановилась чуть поодаль, Иисус же спросил: Каким ветром занесло вас сюда,
и ответил Иаков: Отойдем в сторонку, поговорим без помехи. Нам и так никто
не мешает, сказал на это Иисус, а что до женщины этой, знай, брат: все, что
имеешь ты сообщить мне, все, что хочу я от тебя услышать, может быть сказано
и услышано при ней. После этих слов наступила тишина такая глубокая, такая
плотная и высокая, что казалась она безмолвием моря и гор, а не молчанием
четырех собиравшихся с силами смертных людей. Иисус за протекшие месяцы еще
более возмужал, и еще смуглее стала кожа его, но глаза не горели уже так
лихорадочно, и обросшее густой черной бородой лицо дышало, казалось,
умиротворением и спокойствием, которые не смогла нарушить и поколебать и эта
нежданная встреча. Кто эта женщина?-- осведомился Иаков.
Ее зовут Мария, она со мною, ответил Иисус. Ты что, женился? Да и нет,
нет и да. Не понимаю. Я на это и не рассчитывал. Мне надо поговорить с
тобой. Говори.
Мать просила передать тебе коечто. Я слушаю. Хотелось бы наедине. Ты
разве не слышал, что я сказал? Магдалина шагнула вперед раз и другой: Я
стану так, чтобы разговор ваш не достигал моего слуха. В душе моей нет
ничего, что было бы тебе неведомо, а потому по справедливости ты можешь
знать и то, что думает обо мне моя мать, тем более что так избавишь ты меня
от необходимости потом пересказывать тебе это. От досады кровь бросилась в
лицо Иакову, он отступил на шаг, словно собираясь уйти, и метнул на
Магдалину гневный взгляд -- но кроме гнева явно читалось в нем и смешанное
со злобой вожделение. Иосиф протянул руки, чтобы удержать обоих своих
братьев,-- ничего больше он сделать не мог. Иаков сумел совладать со своими
чувствами и, помедлив несколько, чтобы сосредоточиться и припомнить,
произнес нараспев, громко и звучно: Наша мать послала нас разыскать тебя и
передать тебе ее просьбу вернуться домой, потому что мы верим тебе и, раз уж
хочет того Господь, поверим и тому, что скажешь нам. Все? Таковы были ее
слова. То есть ты хочешь сказать, что сами вы ничего не предпримете для
того, чтобы поверить моим словам, а будете сидеть и ждать, пока Господь не
вразумит вас, не изменит способность вашу постигать? Постигнем мы это или
нет, зависит от Господа. Ты ошибаешься: Господь дал нам ноги, и мы ходим, но
я покуда не слышал, чтобы человек ждал, покуда Господь прикажет ему ходить,
не так ли и с постижением, которое он даровал нам, чтобы мы распоряжались им
сообразно с волей нашей и желанием. Я не стану с тобой спорить. И правильно
сделаешь, ибо победителем тебе не выйти.
Что передать матери? Передай, что слова ее дошли до меня слишком
поздно, что они в свое время были сказаны Иосифом, но она их повторить не
пожелала и что, даже если ангел небесный явится ей и подтвердит все, что я
вам поведал, и убедит ее наконец подчиниться воле Господа, я все равно домой
не вернусь.
Ты, Иисус, впал во грех гордыни. Дерево стонет, когда его рубят, пес
скулит, когда его бьют, а человек, когда его оскорбляют, взрослеет. Она твоя
мать, мы твои братья. Матерью и братьями станут мне отныне те, кто поверит
моим словам, едва лишь я произнесу их; мать моя и братья те, кто верит мне,
когда мы выходим в море, что улов будет обильней, чем прежде; мать моя и
братья мои -- те, кому не надо дожидаться моей смерти, чтобы оплакать мою
жизнь. И больше тебе нечего передать ей? Больше нечего, но скоро вы услышите
обо мне, отвечал Иисус и, обернувшись к Магдалине, сказал: Пойдем, Мария,
лодки готовы выйти на промысел, рыба уже сбилась в косяки, пришло время
сбора этого урожая. Они были уже вдалеке, когда Иаков крикнул: Иисус, мать
спросит, что это за женщина с тобой, что мне ответить? Ответь, что зовут ее
Мария и что она -- со мной,-- и слова его гулким эхом отозвались меж холмов
и над морем.
И, ничком пав наземь, горько плакал Иосиф.
Иисус выходил в море с рыбаками, а Магдалина ждала его на берегу --
садилась на камень у самой воды или поднималась на холмик, откуда легче было
следить путь его лодки. Рыба не заставляла себя ждать -- сроду не бывало тут
такой прорвы рыбы, поначалу говорили люди: ее тут ловить -- что из садка
таскать, сама в руки идет, однако уже через деньдва понимали, что, если
Иисуса в лодке нет, не во всякие руки идет она, и очень скоро начинает
ломить руки и плечи от бесплодного закидывания невода, и грустно смотреть,
как приходит он совсем пустым, разве что запутаются в ячеях рыбка или две. И
потому рыбачий мир по всему западному побережью Галилейского моря
принимается просить Иисуса, требовать Иисуса, старается залучить и заманить
его к себе, и уже коегде встречают его цветами и пальмовыми ветвями и
рукоплесканиями, словно дело в праздник.
Но поскольку человек испечен из такого теста, где в равных долях --
зависть и злость, самую чуточку милосердия, а закваской служит страх, от
которого пухнет и лезет наружу все дурное и забивается хорошее, случаются и
драки -- артель на артель, деревня на деревню, ибо каждый хочет, чтобы Иисус
помогал только ему, а остальные пусть устраиваются как знают. И когда
происходит подобное, удаляется Иисус в пустыню и, пока не придут забияки
молить о прощении за свою несдержанность, проистекающую, по их словам,
оттого лишь, что слишком крепко и сильно они его, Иисуса, любят, не
возвращается оттуда. Навсегда останется тайной, почему рыбаки с восточного
побережья никогда не присылали сюда своих ходоков с тем, чтобы потолковать с
местными да заключить с ними чтото вроде договора по справедливости, и тогда
бы Иисус в равной степени оделял своими благодеяниями весь край, за
исключением язычников разнообразных мастей и верований, каковых здесь тоже
немало. Могли бы они, выбрав ночь потемней, побезлунней, да целой флотилией,
снарядясь как для морского сражения, подобраться и выкрасть Иисуса, увезти
его к себе, а запад, привыкший к изобилию, оставить снова прозябать в нужде.
Еще длится тот самый день, когда Иисус повстречал братьев, Иакова с
Иосифом, явившихся звать его домой, оставить бродяжничество, хотя от него в
немалой степени зависят рыбодобыча, рыботорговля и все их производные. В
этот самый час они -- один в ярости, другой в слезах -- скорым шагом идут по
горам и долам в Назарет, где мать в сотый раз спрашивает себя, увидит ли
она, проводив двоих сыновей, как возвращаются к ней трое, и понимает -- вряд
ли. Кратчайший путь братьев от того места на берегу, где встретили они
Иисуса, до дома пролегал через городок Магдалу, который Иаков знал мало, а
Иосиф не знал вовсе, но, по первому впечатлению судя, они немного потеряли.
Там они передохнули и тронулись дальше. Уже на выходе из этого населенного
пункта -- слово это употреблено здесь исключительно как логичная и внятная
антитеза простирающейся вокруг пустыне -- они заметили чуть поодаль по левой
руке четыре обугленные стены -- все, что осталось от сгоревшего дома. Ворота
во двор были явно высажены, но не обгорели, пламя, все пожравшее, вспыхнуло
внутри дома. В подобных случаях прохожий, кто бы ни был он, непременно
думает, что найдет на пожарище клад, и, если не опасается, что на голову ему
рухнет балка, принимается шарить там и ворошить палкой или носком башмака
пепел, головешки, тлеющие уголья в надежде, что вдруг изпод них сверкнет
золотая монета, не уязвимый ни для какой порчи брильянт или изумрудная
диадема. Иаков с Иосифом заходят из чистого любопытства -- не так наивны
они, чтобы думать, будто тут уже не побывали алчные соседи, не поискали
того, что хозяева не успели вынести и что пощадил огонь, но дом такой
маленький, что, похоже, весь более или менее ценный скарб все же спасли:
остались голые стены, ибо на новом месте можно и новые поставить. Хрустят
под ногами обломки изразцов, которыми был выложен пол вокруг обвалившегося
очага. Ничего тут нет, пошли отсюда, говорит Иаков, но Иосиф спрашивает: А
вот это что такое? А это -- нечто вроде широкого и длинного деревянного
помоста на обгоревших ножках, и с него еще свисают обугленные лоскутья
ткани. Это называется кровать, объясняет Иаков, на ней спят цари, богачи. И
наша мать. Ну да, сравнил то и это. Не похоже, что здесь жили богатые люди.
Внешность обманчива, веско роняет Иаков. Они выходят, и Иосиф замечает за
воротами жердь, какими сбивают смоквы с дерева, но, должно быть, она в ту
пору, когда служила этому предназначению, была длинней, а потом ее обрубили.
Этото здесь зачем?-- спрашивает он не то самого себя, не то брата и, не
дождавшись ответа, забирает шест с собой на память о пожаре, о сгоревшем
доме, о незнакомых людях, когдато живших в нем. Никто не видел, как братья
вошли в дом, никто не видел, как вышли они оттуда,-- просто два отрока в
выпачканных копотью туниках идут к себе в Назарет, несут матери черную
весть. Мысль одного, ища развлечения от дорожной скуки, обратилась к Марии
Магдалине, мысль другого плодотворней и живее -- он раздумывает, какое бы
употребление в играх и забавах найти укороченному шесту, прихваченному с
собой.
А мысли Марии из Магдалы, присевшей на камень в ожидании Иисуса,
ушедшего в море, обращены к Марии из Назарета. Вплоть до сегодняшнего дня
мать Иисуса только тем и была для нее -- матерью Иисуса, но теперь она
знает, потому что спросила, что они с нею тезки, и совпадение это само по
себе значения не имеет, ибо Марий на свете много, а будет, если мода
привьется, еще больше, но мы все же рискнем предположить, что между теми,
кто носит одинаковые имена, возникает какаято теснейшая родственная связь, и
Иосиф, скажем, вспоминая о другом Иосифе, который был его отцом, не сыном
его чувствует себя, но братом, и только пожалеть можно Бога, поскольку
никого больше, как его, не зовут. Не следует полагать, что это последнее
звено в цепи силлогизмов родилось в голове Магдалины, хотя, впрочем, мы
располагаем о ней сведениями достаточными, чтобы счесть ее вполне способной
и не на такие озарения, но просто движется сейчас ее мысль в ином
направлении: так бывает -- женщина любит мужчину, а думает о его матери.
Магдалине не пришлось изведать любви материнской, но вот наконец после того,
как столько времени она изучала, принимала и дарила любовь притворную,
любовь обманную и познала нелюбовь в тысячах ее разновидностей, случилось ей
обрести истинную женскую любовь. Иисуса она любит как мужчину, но хотела бы
любить и как сына, оттого, вероятно, что ненамного моложе родной его матери,
пославшей ему просьбу вернуться и получившей отказ, и Мария из Магдалы
думает о том, какую боль испытает Мария из Назарета, когда передадут ей этот
отказ, и боль эта будет другого свойства, чем та, которую испытала бы она
сама, потеряв Иисуса, ибо лишилась бы не сына, но возлюбленного. Господи,
если суждено мне это, пошли мне обе эти муки,-- пробормотала Магдалина в
ожидании Иисуса. И когда баркас подошел к берегу и его вытянули на песок,
когда стали выгружать корзины, наполненные рыбой, когда Иисус, по колено в
воде, смеясь как ребенок, принялся помогать рыбакам, Мария из Магдалы вдруг
почувствовала себя Марией из Назарета, поднялась, зашла в воду, чтобы быть
рядом с ним, и, поцеловав его в плечо, произнесла: Сын мой.
Никто не слышал, как ответил ей Иисус: Мама,-- ибо известно, что слова,
произносимые сердцем, звучания не обретают, с уст не срываются, застревая в
горле комом, и лишь по глазам можно прочесть их. Из рук кормчего приняли
Иисус и Мария корзину рыбы -- свою долю и плату -- и, как всегда,
направились туда, где собирались провести сегодняшнюю ночь: да, такая у них
была жизнь -- бездомная, бесприютная, кочевая, и поначалу Иисус несколько
раз говорил Марии: Такая жизнь не для тебя, что ж ты мыкаешься из лодки в
лодку, с циновки на циновку, давай заведем свой дом, я буду приходить туда,
как только представится возможность, но Мария отвечала: Не хочу ждать тебя,
хочу быть там, где ты. Однажды Иисус спросил, нет ли у нее родных, которые
согласились бы принять ее, и она сказала, что есть у нее сестра по имени
Марфа и брат по имени Лазарь, и живут они в Вифании Иудейской, но она,
сделавшись блудницей, оставила их и, чтобы не позорить, ушла в дальние края,
покуда не добралась до Магдалы. Значит, тебя надо называть Мария из Вифании,
а не Мария из Магдалы?-- спросил Иисус. Да, я родилась в Вифании, но
встретила тебя в Магдале и потому пребуду Магдалиной. И меня зовут не Иисус
из Вифлеема, хотя я родом оттуда, и не Иисус из Назарета, потому что там
меня отвергли и я там отверг домашних своих, и, быть может, по той же
причине, что и тебе, следует мне зваться Иисус из Магдалы. Но дом наш
сгорел, ты помнишь?
Дом сгорел, а память осталась. Больше о возвращений Марии в Вифанию они
разговоров не вели, и этот берег моря стал для них целым миром.
В народе -- и весьма вероятно, не в одном народе, а во всех, какие есть
на свете, поскольку речь идет о зле всеобщем и вселенском -- говорят, что
беды под ногами растут. Родилось же речение это, надо думать, у народа,
крепко связанного с землей и потому поскальзывающегося, оступающегося,
спотыкающегося и хорошо хоть не до смерти расшибающегося. Затем, в силу
вышеупомянутых уже свойств всемирности и всеобщности, разойдясь по белу
свету, из приметы сделавшись универсальным законом, это присловье, полагаем
все же, не сразу и с трудом прижилось у народов, живущих у моря и морем
кормящихся, у рыбаков и мореходов, которые знают, какие бездонные бездны,
вспученные пучины пролегли от ступней до, так сказать, грунта, как знают и
то, что беды не под ногами растут, а падают с неба и зовутся шквалами и
ураганами, и это по их милости вздымаются волны и накатывают валы,
разражаются бури и рождаются шторма, в клочья рвутся паруса и ломаются
мачты, и идет ко дну утлое суденышко, и, по правде говоря, гибнет морской
народ в буквальном смысле между небом и землей -- до неба рукой не
достанешь, землю ногой не нащупать. Галилейское море -- по большей части
кроткое, тихое и умеренное, да и вообще -- не море это, а озеро, но приходит
день, когда и в нем неистово взыгрывает стихия, и тогда уж спасайся кто
может, и порою спастись могут не все. К тому мы и ведем наше повествование,
но прежде надо вернуться к Иисусу из Назарета и к томящим его печалям,
доказующим, что сердце человеческое счастливо не бывает никогда, так что
простое и честное исполнение своего долга не приносит того удовлетворения, о
котором толкуют нам те, кто такой малостью довольствуется. Действительно,
можно с полным основанием сказать, что благодаря постоянным перемещениям
Иисуса от верховий до низовий Иордана никто по всему западному берегу больше
не голодает, не бедствует, и воцарившееся там изобилие распространило свое
благодетельное влияние даже на тех, кто к рыбной ловле отношения не имеет,