Страница:
Получается закономерная «цепная реакция»: появление литературы породило писателей, но появление писателей сделало самое литературу литературой. Это и определяет иное, чем в наше время, понимание состава литературы того архаического времени: понятие «литература» почти целиком сливается с понятием письменности, за исключением, вероятно, переписки документации узко-делового, практического характера, – все равно культового или светского.
В художественной же древневосточной литературе отдельный человек в полной мере становится предметом, целью и изобразительным средством (основой образа) литературы, и «присутствует» он в прочитанном произведении (как и в нынешнем) в трех видах: и как автор (писатель), и как восприемник (читатель), и как объект (персонаж литературы). Поэтому мы имеем все основания применить емкую горьковскую формулу – «литература – это художественное человековедение» – уже к архаическому уровню литературы.
Это обобщение можно не только доказать, но и показать: читайте тексты тех далеких времен, тексты самых различных «жанров» и предназначений (о человеке и не о человеке, о богах, животных, природе и т. п.), и вы сами убедитесь, каково оно, это литературное художественное слово у самых его истоков – на Древнем Востоке!
При всей столь далекой нам архаичности в литературе начинает проявляться борьба двух противоположных тенденций. Это еще, разумеется, не борьба «двух культур», свойственная более поздним эпохам. Это даже не столько борьба, сколько столкновение, а иногда и переплетение двух противоположных мировосприятий и этических взглядов, а иногда противоречивое сплетение их в одном и том же произведении. Однако эти две тенденции вполне определенные: гуманистическая – за человека и антигуманистическая – против человека, проповедь добра или проповедь зла – для человека.
* * *
Древневосточным литературам на завершающем этапе свойственно гораздо большее, чем прежде, жанровое разнообразие, в них больше проявляются и региональные различия, и местное своеобразие. Одни имеют внутри завершающего этапа свой «классический» период, время особого подъема и расцвета, у других развитие в разные отрезки времени протекало более равномерно: одни литературы дошли до нас в форме канонизированных сводов, другие не «дожили» до канонизации, третьи дошли и вовсе лишь фрагментарно. В одних – «писательство» достигло признанного индивидуального авторства, у других – нет. Одни либо пережили полосу упадка, либо прямо вросли своим завершением в начало новой литературной эпохи, знаменующей конец древности и начало средневековья, другие – нет.
И вместе с тем всем им свойственны некоторые общие черты, результат развития в сходных исторических и культурных условиях – а именно, расцвета «античности» (древности) и начала перехода к средним векам.
Устное творчество, продолжавшее развиваться параллельно, оформилось как фольклор, то есть не долитературное, а внелитературное, коллективное творчество народных масс, впервые сосуществующее рядом с письменной литературой как формой общественного сознания, присущей образованной части общества.
Более четко пролегают границы и между двумя тенденциями в литературе. Аристократически-церковное отношение к обычному человеку как к рабу земных и небесных господ, как к «сосуду зла», является выражением антигуманистической тенденции. Гуманистическая же тенденция, напротив, выражается и в расширении социального круга людей, изображаемых в литературе, и в большем выявлении духовного качества выдающейся, героической личности.
На последнем этапе, по существу, уже переходном к новой исторической эпохе, по-новому ставится в некоторых произведениях основная проблема, волновавшая писателей того времени, – отношения человека и бога. В центре внимания в таких произведениях находится не преклонение человека перед божеством, и, с другой стороны, не мотивы богоборчества, а неизбывная, самоотверженная любовь человека к богу; человек – не раб божий, а друг божий. С этим связано и новое выражение гуманистической идеи – человеколюбие. Литература создает образ человека-брата, сострадателя; образе героической личности преобразуется в образ человека – сына божьего, богочеловека. Из древневосточных литератур это особенно характерно для манихейской и буддийской.
С этим связано и стремление литературы выйти за узкие территориально-этнические границы, преодолеть жесткий смысл понятий: «единоплеменник», «единоверец» – «чужак», «иноплеменник», – и стать единой, вселенской разноязычной литературой.
Эти общие черты укрепляются благодаря усилению и прежде существовавших, но менее тесных, контактных взаимосвязей литератур Древнего Востока между собой, связей не только внутри регионов, но и между регионами; ближневосточных с индийской, индийской с китайской и др.
Возникает новое явление – литературный синтез, складываются литературы, основанные на этом синтезе. Таковыми стали, например, древнеиранская и древнееврейская – особенно к концу завершающего периода своего развития.
Даже общее знакомство с текстами древнеиранской литературы на всем ее протяжении выявляет наличие в ней отзвуков, элементов словесности и литератур шумеро-аккадской, индийской, древнееврейской, хеттской, в последние века – и китайской. Признание Мазды верховным божеством было подготовлено распространением этого культа в Урарту. Но из-за этого древнеиранская литература вовсе не стала подражательной, «заемной», а стала еще более самобытной, органически сплавив все эти воспринятые ею элементы, органически переработав их по-своему, в собственном, оригинальном духе. Развив идеи вечной борьбы Добра и Зла, древнеиранская литература и религия (общие в своем синкретическом единстве) дошли до идеи Верховного бога как всемогущего воплощения Добра, приблизились к абстрактной идее единого бога и оказали свое влияние на другие литературы, в том числе древнееврейскую. На двух этапах развития гуманистической идеи в древневосточной литературе в целом древнеиранская литература создала: на первом – бессмертные образы героической личности – человека духовной силы, пророка Заратуштры и человека физической силы – Рустама, а на втором – образ великого «художника» и пророка Мани, сочетавшего в своем учении идеи зороастризма, раннего христианства, буддизма... Таковы черты древнеиранского синтеза. (См. об этом в настоящем томе в специальной статье и примечаниях. )
Древнееврейская литература также унаследовала многое из древнеегипетской, шумеро-аккадской, угаритской и древнеиранской литератур и воззрений. Но и здесь мы имеем дело не с подражательством и эклектическим смешением часто разнородных элементов, а с литературным синтезом литератур Ближнего Востока. Именно это, а не некое «избранничество» и обусловило высокие литературно-художественные достоинства такого памятника, как Библия.
В самой структуре Библии («Ветхого завета») отразился принцип традиционализма, который состоит в том, что каждая следующая литературная стадия представляет собою как бы «комментарий» к предыдущей. Библия, как известно, состоит из трех частей: «Пятикнижие», «Пророки» (Малые и Большие), «Писания». «Пророки» опираются на «Пятикнижие», отстаивают его неукоснительное соблюдение и рассматривают его как источник и оправдание всех событий и проповедей, содержащихся в книге «Пророки». «Писания» все время как бы апеллируют к двум первым частям, особенно к «Пятикнижию», но – и к «Пророкам». Такие книги, как «Псалмы», «Экклесиаст», «Притчи», «Песнь песней», связываются с личностями, являющимися основными героями в «Пророках»,– царями Давидом и Соломоном; «Плач» – приписывается пророку Иеремии и т. п. Этот «комментарийный традиционализм» свойствен и формированию индийской и китайской литератур (о чем говорится в соответствующих очерках в настоящем томе).
Отчетливо выразились в Библии и острые столкновения гуманистической и негуманистической (иногда антигуманистической) тенденций. Это отразилось уже в трактовке образа бога Яхве, который, став из племенного, полутелесного совершенно духовным, монотеистическим богом, был вынужден логикой этой метаморфозы вобрать в себя и вместить в себе одном обе стороны древнеиранского дуализма – и Добра и Зла. Недаром говорит Яхве о себе: «Мне благословение и Мне проклятие». Однако этот «сверхъединый» бог недалеко ушел от двуликого Януса. У писателей из корпорации ортодоксальных священнослужителей, выразителей антигуманистической тенденции, Яхве совершенно подавляет человека, проявляя себя не только яростным ревнивцем, требующим во что бы то ни стало покорной любви к себе, любви из-за страха и боязни, но и коварным, жестоким, мстительным: он «избирает» себе «свой» народ и заключает с ним сделку («Берит» – «Завет»), требующую за обещанные блага беспрекословного рабского подчинения. Подобные антигуманистические, даже человеконенавистнические элементы существуют в таких книгах Библии, как «Числа», «Иисус Навин», «Судьи». В противоположность этому, у писателей, хотя и происходивших из той же среды священнослужителей, но поднявшихся уже в тот век до гуманистической идеи, совершенно иное изображение образа того же бога Яхве – как милосердного, сближающего друг с другом иноплеменные народы (яркий образец – «Книга Ионы»). Изображается и дружба между людьми разных племени и веры («Книга Руфь»). Эти тенденции весьма противоречиво переплетаются у «Больших пророков». Особенно это можно увидеть у «Исайи», у которого, наряду с выражением жреческих воззрений, можно прочитать и стихи о социальной утопии всеобщего братства людей, и гневные проповеди против угнетателей, и человеколюбивое пророчество о том, как будут благоденствовать в дружбе между собой извечные противники: «Асур», «Мицраим» и «Исраэль» (Ассирия, Египет и Иудея).
Сквозь все противоречия различных составных частей Библии в ней ярко прорывается выстраданная великими писателями всего Ближнего Востока мысль о человеке и его счастливом уделе на земле, мысль о его значимости, выраженная и в религиозной формуле создания человека по «образу и подобию божьему», ставящая таким путем человека рядом с богом, и в художественном образе героической личности – богоборца, начиная с эпизода борьбы Иакова с богом и завершая Иовом.
Литературный синтез, осуществленный в древнееврейской литературе, в концентрированном виде выявляет многие общие черты, свойственные завершающей ступени всех древневосточных литератур.
В очерке П. А. Гринцера о древнеиндийской литературе в настоящем томе отмечены черты присущего ей литературного синтеза. Все это подтверждает, что создание подобного литературного синтеза само по себе является одной из важнейших общетипологических черт, по-разному проявляющихся в разных регионах.
Что касается местного своеобразия отдельных литератур, то они освещаются в каждом из очерков, помещенных в настоящей книге.
* * *
Противоречивое многообразие художественной формы не только всей совокупности древневосточных литератур, но и каждой в отдельности, невероятная гамма изобразительных средств и приемов действуют ошеломляюще: то, знакомясь с иными произведениями тысячелетней давности, поражаешься, до чего это близко нам по своему нравственному, эмоциональному и даже эстетическому настрою, а то – как чуждо, далеко и невоспринимаемо! Вот почему можно ограничиться лишь самыми общими определениями «стиля» древневосточной литературы. Первым определением и является характеристика ошеломляющего разнообразия, следствия того, что в этой древней литературе, как в зародыше, «завязи», содержатся те элементы, которые на основе литературного синтеза принимают в последующем развитии более определенно выраженные, обновленные и новые формы.
Более четкие очертания в древневосточных литературах на завершающей ступени приняли жанровые различия как в поэзии, так и в прозе. Подобно тому как в древних представлениях переплелось практическое сознание с фантастическим отлетом мысли от действительности, так и на вершине художественного творчества Древнего Востока сочеталось эмпирическое, натуралистическое изображение с абстрактной символикой, героическое с будничным, монументальность с миниатюрностью.
Вся литература Древнего Востока пронизана религиозной идеологией. Но сколь противоречиво в литературе идеологическое выражение – от языческого антропо– и зооморфирования божества к рабскому богопочитанию или, напротив, героическому богоборчеству и человеколюбию, то ли в образах беззаветной любви к богу, а то и полного игнорирования его.
* * *
Как известно, мировая литература сложилась лишь в новое время, на рубеже XVIII и XIX веков. Но это могло произойти лишь потому, что с самого возникновения письменных литератур на земле (вначале – древневосточных) они развивались в постоянной оплодотворяющей связи друг с другом, питались одними и теми же общественно-историческими корнями.
Западная античная литература также никогда не была изолирована от древневосточной, пережив две эпохи этой связи; одну – в самом начале зарождения (I тыс. до н. э.), другую – при ее завершении в культуре эллинизма, в последние века до нашей эры. Отличие ее от восточных хотя и является глубоко качественным, но вовсе не принципиально противоположным.
Мир просторен, многолик, и вместо с тем он един – такой вывод вытекает из изучения проблемы начала, и даже самого «начала начал», литературного творчества.
Выше уже говорилось, что литературы Древнего Востока всегда были связаны меж собой, учились друг у друга и друг друга обогащали. Эти связи перерастают региональные рамки и становятся всемирными. Литературный синтез – яркий показатель плодотворности сближения и взаимообогащсния литератур.
На рубеже двух эпох – до нашей эры и нашей эры – сближение литератур Древнего Востока и античного западного мира привело к созданию нового явления – западно-восточного литературного синтеза, воплощенного, в частности, в эллинистической литературе.
Значит, литература в каком-то смысле слова всегда была «всемирной», но она не осознавала себя таковой. Когда литературы, выйдя из условий средневековья, стали национальными литературами, то их дальнейшие связи и привели к литературе интернациональной, мировой, в которую включаются все новые и новые литературы народов, добившихся национального освобождения. Мировая литература все больше перестает быть только европейской (даже – только западноевропейской), она становится и азиатской, и африканской, и латиноамериканской, короче – мировой литературой всех континентов.
Но, как мы видели, она была уже с самого начала мировой литературой «в себе», она была фактически всемирной, но не осознавшей себя, пока не стала интернациональной многоязычной мировой литературой «для себя», то есть мировой в нынешнем смысле этого слова.
Ознакомление с литературами Древнего Востока не только дает нам возможность пережить радость встречи с «началом начал», но и – убедиться еще раз в том, что мир – един и неделим, что человечество, осознавшее всю ответственность и все благо возложенных на него историей задач, – едино и вечно. Это и обеспечивает бессмертие нестареющему в веках гуманистическому художественному слову Древнего Востока.
* * *
В заключение автор вступительной статьи с благодарностью вспоминает неизменный интерес, проявленный к подготовке тома академиком И. И. Конрадом, и его многочисленные советы.
И. Брагинский
Древнеегипетская литература
Египетская литература, возникшая как часть египетской культуры и вместе с нею исчезнувшая, прожила более долгую жизнь, чем прожило независимое египетское государство; начиная с 332 г. до н. э. государство это становится частью политического мира эллинизма. Однако же самобытная египетская культура продолжает жить и развиваться и в новых политических условиях даже и в первые века господства римлян.
«Династийная» хронологизация египетской литературы является вынужденной, поскольку она обусловлена в основном состоянием источников и невозможностью проследить шаг за шагом развитие самого литературного процесса. Практически принята следующая периодизация египетской литературы:
I. Литература Древнего царства, III тыс до н. а.
II. Литература Среднего царства, XXI—XVII вв. до н. 9.
III. Литература Нового царства, XVI—IX вв. до н. э.
IV. Литература демотическая, VIII в. до н. э.– III в. н. э.
Эта периодизация в основном соответствует большим этапам развития языка; Древнее царство – староегипетский язык: Среднее царство – среднеегипетский, так называемый "классический" язык; Новое царство – новоегипетский язык и, наконец, литература на демотическом языке (записывается так называемым демотическим письмом).(В Египте на всем протяжении его древнейшей истории было два вида письма: иероглифическое и иератическое. Последнее – скоропись; оно относится к иероглифам приблизительно так же, как наши написанные от руки тексты к печатным текстам. В VIII в. до н. э. появилось сложное и трудное демотическое письмо, которое, несмотря на свою специфику, является дальнейшим развитием иератического письма. Все эти виды египетского письма возникли и развились в Египте самостоятельно. )
От эпоки Древнего царства сохранились так называемые «Тексты пирамид», начертанные на стенах внутренних коридоров и камер в пирамидах некоторых фараонов V и VI династий (ок. 2700—2400 гг. до н. э.). «Тексты пирамид» – едва ли не древнейшая в мировой истории коллекция религиозных текстов. В этом огромном собрании магических формул и изречений с большой силой запечатлено стремление смертного обрести бессмертие богов. В текстах используются такие приемы красноречия, как аллитерация, параллелизм, повтор (см. в нашем томе переведенный Анной Ахматовой фрагмент «К богине»!).
В эпоху Древнего царства «Тексты пирамид» были уже архаизмом (при фараонах V и VI династии они были лишь записаны). О литературе эпохи Древнею царства мы располагаем весьма отрывочными данными. Однако не приходится сомневаться, что тогда существовала богатая и разнообразная литература, в основном полностью для нас погибшая. Нам известны тексты совершенно иного типа, чем «Тексты пирамид», хотя они тоже относятся к религиозному ритуалу. Это автобиографические надписи вельмож: на надгробной плите необходимо было увековечить имя умершего. Упоминание имени сопровождалось перечисленном титулов и должностей покойного, а также списком жертвенных даров, которые ему предназначались. К этой чисто ритуальной части текста мало-помалу для прославления умершего стали прибавлять описания различных эпизодов из его жизни, свидетельствующих о его заслугах перед фараоном, благосклонности последнего к умершему и т. д., словом, все, что могло возвеличить и приукрасить его личность. Ритуальная надгробная надпись развертывалась в автобиографию. Историческая и художественная ценность произведений этого жанра не подлежит сомнению.
Так, в плохо сохранившейся надписи Уашпты, вазира и главного строителя одного из фараонов V династии, содержится драматический рассказ о том, как царь в сопровождении своих детей и свиты осматривал строительные работы, которые возглавлял Уашпта. Царь выразил удовлетворение и вдруг заметил, что Уашпта ему не отвечает. Оказалось, что вазир в обмороке. Царь распорядился перенести его во дворец и немедленно вызвать придворных лекарей. Последние явились со своими папирусами-изречениями, но все их искусство оказалось напрасным; верный слуга царя скончался.
Весьма примечательна надпись жреца Шеши. Мы читаем: «Я творил истину ради ее владыки, я удовлетворял его тем, что он желает: я говорил истину, я поступал правильно, я говорил хорошее и повторял хорошее. Я рассужал сестру и двух братьев, дабы примирить их. Я спасал несчастного от более сильного... Я давал хлеб голодному, одеяние нагому. Я перевозил на своей лодке не имеющего ее. Я хоронил не имеющего сына своего... Я сделал лодку не имеющему своей лодки. Я уважал отца моего, я был нежен к матери. Я воспитал детей их». Подобные высказывания не так уж редки в текстах той отдаленной эпохи. Еще чаще они встречаются в последующие времена. Это свидетельствует о наличии сильной гуманистической струи, пронизывающей всю египетскую литературу в целом и, в частности, общественную мысль времен Древнего царства.
Развита была и дидактическая литература. В знаменитом «Поучении Птахотепа», дошедшем до нас в редакции Среднего царства, но составленного еще в эпоху Древнего царства, Птахотеп говорит сыну: «Если ты начальник, отдающий распоряжение многим людям, стремись ко всякому добру, чтобы в распоряжениях твоих не было зла. Велика справедливость, устойчиво все отличное». Опытный старый вазир этими словами предостерегает своего сына от жестокости и нарушения законов...
Уже в эпоху Древнего царства египтяне ценили красноречие, ораторское искусство. Тот же Птахотеп поучает: «Если ты приближенный царя, заседающий в совете господина владыки своего, будь осмотрительным и молчи – это полезнее чем... [?]. Говори [лишь] после того, как ты осознал, [что] ты понимаешь [суть дела]. Это умелец – говорящий в совете. Труднее [умная] речь, чем любая работа...»
От времен Древнего царства не сохранилось произведений повествовательных жанров, если не считать упомянутые надписи вельмож времен Древнего царства. Однако знаменитые сказки папируса Весткар, повествующие о фараонах Древнего царства (правда, дошедшие до нас в поздней редакции времени Второго переходного периода), с несомненностью свидетельствуют, что уже во времена Древнего царства такая литература существовала: вместе с тем надо учитывать, что древнее ядро этих сказок могло и, вероятно, подверглось значительной переработке в более поздние времена.
От Первого переходного периода, то есть от времени между концом Древнего царства и началом Среднего царства, то есть от конца III тыс. до н. э.. сохранилось замечательное дидактическое произведение, известное в науке как «Поучение» фараона, имя которого нам неизвестно, своему наследнику – Мерикара. Там мы читаем, например: «Подражай отцам своим и предкам своим... вот речи их закреплены в писаниях. Разверни их, читай их, подражай им в знаниях. Становится умельцем [лишь] обученный. Не будь злым, прекрасно самообладание, установи [себе] памятник свой расположением к себе [других]». Далее следуют замечательные слова: «Будь умельцем в речи, дабы ты был силен... сильнее речь, чем любое оружие». Поучение, адресованное Мерикара, еще одно свидетельство того, что к исходу Древнего царства в Египте была создана большая литература, навеки для нас утерянная.
Время Среднего царства не без основания считается в науке временем расцвета литературного творчества, некоторые памятники которого дошли до нас. Таковы, например, «Рассказ Синухе», «Сказка потерпевшего кораблекрушение», искусные, тонкие обработки фольклора – сказки упомянутого папируса Весткар, поучение основателя XII династии (ок. 2000-1800 гг. до н. э.) фараона Аменемхета I, «Поучение Неферти» или, точнее, «Пророчество Неферти».
Из гимнов эпохи Среднего царства, обращенных к божествам, наибольшими литературными достоинствами отличается гимн Хапи, богу Нила.
Несколько версий гимна, дошедших до нас, относятся к эпохе Нового царства, но несомненно, что они лишь поздние записи, свидетельствующие о популярности произведения. Интерес, представляемый гимном, двоякий; во-первых, в нем красочно отражается отношение египтян к могучей реке, не только создавшей их страну, но и в течение тысячелетий кормящей ее население (иначе говоря, в гимне выражено отношение человека к обожествляемой им природе); во-вторых, эти чувства выражены в нем в яркой художественной форме. Гимн – не молитва, не собрание просьб, а именно выражение восхищения и благодарности великой природе, давшей жизнь стране и ее людям.
В художественной же древневосточной литературе отдельный человек в полной мере становится предметом, целью и изобразительным средством (основой образа) литературы, и «присутствует» он в прочитанном произведении (как и в нынешнем) в трех видах: и как автор (писатель), и как восприемник (читатель), и как объект (персонаж литературы). Поэтому мы имеем все основания применить емкую горьковскую формулу – «литература – это художественное человековедение» – уже к архаическому уровню литературы.
Это обобщение можно не только доказать, но и показать: читайте тексты тех далеких времен, тексты самых различных «жанров» и предназначений (о человеке и не о человеке, о богах, животных, природе и т. п.), и вы сами убедитесь, каково оно, это литературное художественное слово у самых его истоков – на Древнем Востоке!
При всей столь далекой нам архаичности в литературе начинает проявляться борьба двух противоположных тенденций. Это еще, разумеется, не борьба «двух культур», свойственная более поздним эпохам. Это даже не столько борьба, сколько столкновение, а иногда и переплетение двух противоположных мировосприятий и этических взглядов, а иногда противоречивое сплетение их в одном и том же произведении. Однако эти две тенденции вполне определенные: гуманистическая – за человека и антигуманистическая – против человека, проповедь добра или проповедь зла – для человека.
* * *
Древневосточным литературам на завершающем этапе свойственно гораздо большее, чем прежде, жанровое разнообразие, в них больше проявляются и региональные различия, и местное своеобразие. Одни имеют внутри завершающего этапа свой «классический» период, время особого подъема и расцвета, у других развитие в разные отрезки времени протекало более равномерно: одни литературы дошли до нас в форме канонизированных сводов, другие не «дожили» до канонизации, третьи дошли и вовсе лишь фрагментарно. В одних – «писательство» достигло признанного индивидуального авторства, у других – нет. Одни либо пережили полосу упадка, либо прямо вросли своим завершением в начало новой литературной эпохи, знаменующей конец древности и начало средневековья, другие – нет.
И вместе с тем всем им свойственны некоторые общие черты, результат развития в сходных исторических и культурных условиях – а именно, расцвета «античности» (древности) и начала перехода к средним векам.
Устное творчество, продолжавшее развиваться параллельно, оформилось как фольклор, то есть не долитературное, а внелитературное, коллективное творчество народных масс, впервые сосуществующее рядом с письменной литературой как формой общественного сознания, присущей образованной части общества.
Более четко пролегают границы и между двумя тенденциями в литературе. Аристократически-церковное отношение к обычному человеку как к рабу земных и небесных господ, как к «сосуду зла», является выражением антигуманистической тенденции. Гуманистическая же тенденция, напротив, выражается и в расширении социального круга людей, изображаемых в литературе, и в большем выявлении духовного качества выдающейся, героической личности.
На последнем этапе, по существу, уже переходном к новой исторической эпохе, по-новому ставится в некоторых произведениях основная проблема, волновавшая писателей того времени, – отношения человека и бога. В центре внимания в таких произведениях находится не преклонение человека перед божеством, и, с другой стороны, не мотивы богоборчества, а неизбывная, самоотверженная любовь человека к богу; человек – не раб божий, а друг божий. С этим связано и новое выражение гуманистической идеи – человеколюбие. Литература создает образ человека-брата, сострадателя; образе героической личности преобразуется в образ человека – сына божьего, богочеловека. Из древневосточных литератур это особенно характерно для манихейской и буддийской.
С этим связано и стремление литературы выйти за узкие территориально-этнические границы, преодолеть жесткий смысл понятий: «единоплеменник», «единоверец» – «чужак», «иноплеменник», – и стать единой, вселенской разноязычной литературой.
Эти общие черты укрепляются благодаря усилению и прежде существовавших, но менее тесных, контактных взаимосвязей литератур Древнего Востока между собой, связей не только внутри регионов, но и между регионами; ближневосточных с индийской, индийской с китайской и др.
Возникает новое явление – литературный синтез, складываются литературы, основанные на этом синтезе. Таковыми стали, например, древнеиранская и древнееврейская – особенно к концу завершающего периода своего развития.
Даже общее знакомство с текстами древнеиранской литературы на всем ее протяжении выявляет наличие в ней отзвуков, элементов словесности и литератур шумеро-аккадской, индийской, древнееврейской, хеттской, в последние века – и китайской. Признание Мазды верховным божеством было подготовлено распространением этого культа в Урарту. Но из-за этого древнеиранская литература вовсе не стала подражательной, «заемной», а стала еще более самобытной, органически сплавив все эти воспринятые ею элементы, органически переработав их по-своему, в собственном, оригинальном духе. Развив идеи вечной борьбы Добра и Зла, древнеиранская литература и религия (общие в своем синкретическом единстве) дошли до идеи Верховного бога как всемогущего воплощения Добра, приблизились к абстрактной идее единого бога и оказали свое влияние на другие литературы, в том числе древнееврейскую. На двух этапах развития гуманистической идеи в древневосточной литературе в целом древнеиранская литература создала: на первом – бессмертные образы героической личности – человека духовной силы, пророка Заратуштры и человека физической силы – Рустама, а на втором – образ великого «художника» и пророка Мани, сочетавшего в своем учении идеи зороастризма, раннего христианства, буддизма... Таковы черты древнеиранского синтеза. (См. об этом в настоящем томе в специальной статье и примечаниях. )
Древнееврейская литература также унаследовала многое из древнеегипетской, шумеро-аккадской, угаритской и древнеиранской литератур и воззрений. Но и здесь мы имеем дело не с подражательством и эклектическим смешением часто разнородных элементов, а с литературным синтезом литератур Ближнего Востока. Именно это, а не некое «избранничество» и обусловило высокие литературно-художественные достоинства такого памятника, как Библия.
В самой структуре Библии («Ветхого завета») отразился принцип традиционализма, который состоит в том, что каждая следующая литературная стадия представляет собою как бы «комментарий» к предыдущей. Библия, как известно, состоит из трех частей: «Пятикнижие», «Пророки» (Малые и Большие), «Писания». «Пророки» опираются на «Пятикнижие», отстаивают его неукоснительное соблюдение и рассматривают его как источник и оправдание всех событий и проповедей, содержащихся в книге «Пророки». «Писания» все время как бы апеллируют к двум первым частям, особенно к «Пятикнижию», но – и к «Пророкам». Такие книги, как «Псалмы», «Экклесиаст», «Притчи», «Песнь песней», связываются с личностями, являющимися основными героями в «Пророках»,– царями Давидом и Соломоном; «Плач» – приписывается пророку Иеремии и т. п. Этот «комментарийный традиционализм» свойствен и формированию индийской и китайской литератур (о чем говорится в соответствующих очерках в настоящем томе).
Отчетливо выразились в Библии и острые столкновения гуманистической и негуманистической (иногда антигуманистической) тенденций. Это отразилось уже в трактовке образа бога Яхве, который, став из племенного, полутелесного совершенно духовным, монотеистическим богом, был вынужден логикой этой метаморфозы вобрать в себя и вместить в себе одном обе стороны древнеиранского дуализма – и Добра и Зла. Недаром говорит Яхве о себе: «Мне благословение и Мне проклятие». Однако этот «сверхъединый» бог недалеко ушел от двуликого Януса. У писателей из корпорации ортодоксальных священнослужителей, выразителей антигуманистической тенденции, Яхве совершенно подавляет человека, проявляя себя не только яростным ревнивцем, требующим во что бы то ни стало покорной любви к себе, любви из-за страха и боязни, но и коварным, жестоким, мстительным: он «избирает» себе «свой» народ и заключает с ним сделку («Берит» – «Завет»), требующую за обещанные блага беспрекословного рабского подчинения. Подобные антигуманистические, даже человеконенавистнические элементы существуют в таких книгах Библии, как «Числа», «Иисус Навин», «Судьи». В противоположность этому, у писателей, хотя и происходивших из той же среды священнослужителей, но поднявшихся уже в тот век до гуманистической идеи, совершенно иное изображение образа того же бога Яхве – как милосердного, сближающего друг с другом иноплеменные народы (яркий образец – «Книга Ионы»). Изображается и дружба между людьми разных племени и веры («Книга Руфь»). Эти тенденции весьма противоречиво переплетаются у «Больших пророков». Особенно это можно увидеть у «Исайи», у которого, наряду с выражением жреческих воззрений, можно прочитать и стихи о социальной утопии всеобщего братства людей, и гневные проповеди против угнетателей, и человеколюбивое пророчество о том, как будут благоденствовать в дружбе между собой извечные противники: «Асур», «Мицраим» и «Исраэль» (Ассирия, Египет и Иудея).
Сквозь все противоречия различных составных частей Библии в ней ярко прорывается выстраданная великими писателями всего Ближнего Востока мысль о человеке и его счастливом уделе на земле, мысль о его значимости, выраженная и в религиозной формуле создания человека по «образу и подобию божьему», ставящая таким путем человека рядом с богом, и в художественном образе героической личности – богоборца, начиная с эпизода борьбы Иакова с богом и завершая Иовом.
Литературный синтез, осуществленный в древнееврейской литературе, в концентрированном виде выявляет многие общие черты, свойственные завершающей ступени всех древневосточных литератур.
В очерке П. А. Гринцера о древнеиндийской литературе в настоящем томе отмечены черты присущего ей литературного синтеза. Все это подтверждает, что создание подобного литературного синтеза само по себе является одной из важнейших общетипологических черт, по-разному проявляющихся в разных регионах.
Что касается местного своеобразия отдельных литератур, то они освещаются в каждом из очерков, помещенных в настоящей книге.
* * *
Противоречивое многообразие художественной формы не только всей совокупности древневосточных литератур, но и каждой в отдельности, невероятная гамма изобразительных средств и приемов действуют ошеломляюще: то, знакомясь с иными произведениями тысячелетней давности, поражаешься, до чего это близко нам по своему нравственному, эмоциональному и даже эстетическому настрою, а то – как чуждо, далеко и невоспринимаемо! Вот почему можно ограничиться лишь самыми общими определениями «стиля» древневосточной литературы. Первым определением и является характеристика ошеломляющего разнообразия, следствия того, что в этой древней литературе, как в зародыше, «завязи», содержатся те элементы, которые на основе литературного синтеза принимают в последующем развитии более определенно выраженные, обновленные и новые формы.
Более четкие очертания в древневосточных литературах на завершающей ступени приняли жанровые различия как в поэзии, так и в прозе. Подобно тому как в древних представлениях переплелось практическое сознание с фантастическим отлетом мысли от действительности, так и на вершине художественного творчества Древнего Востока сочеталось эмпирическое, натуралистическое изображение с абстрактной символикой, героическое с будничным, монументальность с миниатюрностью.
Вся литература Древнего Востока пронизана религиозной идеологией. Но сколь противоречиво в литературе идеологическое выражение – от языческого антропо– и зооморфирования божества к рабскому богопочитанию или, напротив, героическому богоборчеству и человеколюбию, то ли в образах беззаветной любви к богу, а то и полного игнорирования его.
* * *
Как известно, мировая литература сложилась лишь в новое время, на рубеже XVIII и XIX веков. Но это могло произойти лишь потому, что с самого возникновения письменных литератур на земле (вначале – древневосточных) они развивались в постоянной оплодотворяющей связи друг с другом, питались одними и теми же общественно-историческими корнями.
Западная античная литература также никогда не была изолирована от древневосточной, пережив две эпохи этой связи; одну – в самом начале зарождения (I тыс. до н. э.), другую – при ее завершении в культуре эллинизма, в последние века до нашей эры. Отличие ее от восточных хотя и является глубоко качественным, но вовсе не принципиально противоположным.
Мир просторен, многолик, и вместо с тем он един – такой вывод вытекает из изучения проблемы начала, и даже самого «начала начал», литературного творчества.
Выше уже говорилось, что литературы Древнего Востока всегда были связаны меж собой, учились друг у друга и друг друга обогащали. Эти связи перерастают региональные рамки и становятся всемирными. Литературный синтез – яркий показатель плодотворности сближения и взаимообогащсния литератур.
На рубеже двух эпох – до нашей эры и нашей эры – сближение литератур Древнего Востока и античного западного мира привело к созданию нового явления – западно-восточного литературного синтеза, воплощенного, в частности, в эллинистической литературе.
Значит, литература в каком-то смысле слова всегда была «всемирной», но она не осознавала себя таковой. Когда литературы, выйдя из условий средневековья, стали национальными литературами, то их дальнейшие связи и привели к литературе интернациональной, мировой, в которую включаются все новые и новые литературы народов, добившихся национального освобождения. Мировая литература все больше перестает быть только европейской (даже – только западноевропейской), она становится и азиатской, и африканской, и латиноамериканской, короче – мировой литературой всех континентов.
Но, как мы видели, она была уже с самого начала мировой литературой «в себе», она была фактически всемирной, но не осознавшей себя, пока не стала интернациональной многоязычной мировой литературой «для себя», то есть мировой в нынешнем смысле этого слова.
Ознакомление с литературами Древнего Востока не только дает нам возможность пережить радость встречи с «началом начал», но и – убедиться еще раз в том, что мир – един и неделим, что человечество, осознавшее всю ответственность и все благо возложенных на него историей задач, – едино и вечно. Это и обеспечивает бессмертие нестареющему в веках гуманистическому художественному слову Древнего Востока.
* * *
В заключение автор вступительной статьи с благодарностью вспоминает неизменный интерес, проявленный к подготовке тома академиком И. И. Конрадом, и его многочисленные советы.
И. Брагинский
Древнеегипетская литература
Вступительная статья и составление М. КоростовцеваПриблизительно пять тысяч лет тому назад на территории современного Египта сложилось одно из древнейших государств на нашей планете. Этому историческому факту предшествовала многовековая и почти нам неизвестная история борьбы за гегемонию в стране мелких самостоятельных политических образований (по современной научной терминологии, «номы»). Эта борьба завершилась приблизительно на рубеже IV и III тыс. до н. э. объединением всех номов, которых было около сорока, в два более крупные государственные объединения: царство Верхнего Египта и царство Нижнего Египта. В конце концов первое из них силой оружия подчинило второе, и весь Египет объединился под властью одного фараона. История объединенного Египта охватывает огромный период времени – приблизительно в три тысячелетия – н по установившейся в науке традиции делится на большие периоды: Древнее царство, Первый переходный период, Среднее царство, Второй переходный период, Новое царство, Позднее время. В 332 г. до н. э. Египет был покорен Александром Македонским, а в 30 г. до н. э. вошел в качестве провинции в Римскую империю. Перечисленные периоды разделяются, в свою очередь, на династии, и, таким образом, династийный признак лежит в основании периодизации не только истории Египта, но и истории его культуры.
Египетская литература, возникшая как часть египетской культуры и вместе с нею исчезнувшая, прожила более долгую жизнь, чем прожило независимое египетское государство; начиная с 332 г. до н. э. государство это становится частью политического мира эллинизма. Однако же самобытная египетская культура продолжает жить и развиваться и в новых политических условиях даже и в первые века господства римлян.
«Династийная» хронологизация египетской литературы является вынужденной, поскольку она обусловлена в основном состоянием источников и невозможностью проследить шаг за шагом развитие самого литературного процесса. Практически принята следующая периодизация египетской литературы:
I. Литература Древнего царства, III тыс до н. а.
II. Литература Среднего царства, XXI—XVII вв. до н. 9.
III. Литература Нового царства, XVI—IX вв. до н. э.
IV. Литература демотическая, VIII в. до н. э.– III в. н. э.
Эта периодизация в основном соответствует большим этапам развития языка; Древнее царство – староегипетский язык: Среднее царство – среднеегипетский, так называемый "классический" язык; Новое царство – новоегипетский язык и, наконец, литература на демотическом языке (записывается так называемым демотическим письмом).(В Египте на всем протяжении его древнейшей истории было два вида письма: иероглифическое и иератическое. Последнее – скоропись; оно относится к иероглифам приблизительно так же, как наши написанные от руки тексты к печатным текстам. В VIII в. до н. э. появилось сложное и трудное демотическое письмо, которое, несмотря на свою специфику, является дальнейшим развитием иератического письма. Все эти виды египетского письма возникли и развились в Египте самостоятельно. )
От эпоки Древнего царства сохранились так называемые «Тексты пирамид», начертанные на стенах внутренних коридоров и камер в пирамидах некоторых фараонов V и VI династий (ок. 2700—2400 гг. до н. э.). «Тексты пирамид» – едва ли не древнейшая в мировой истории коллекция религиозных текстов. В этом огромном собрании магических формул и изречений с большой силой запечатлено стремление смертного обрести бессмертие богов. В текстах используются такие приемы красноречия, как аллитерация, параллелизм, повтор (см. в нашем томе переведенный Анной Ахматовой фрагмент «К богине»!).
В эпоху Древнего царства «Тексты пирамид» были уже архаизмом (при фараонах V и VI династии они были лишь записаны). О литературе эпохи Древнею царства мы располагаем весьма отрывочными данными. Однако не приходится сомневаться, что тогда существовала богатая и разнообразная литература, в основном полностью для нас погибшая. Нам известны тексты совершенно иного типа, чем «Тексты пирамид», хотя они тоже относятся к религиозному ритуалу. Это автобиографические надписи вельмож: на надгробной плите необходимо было увековечить имя умершего. Упоминание имени сопровождалось перечисленном титулов и должностей покойного, а также списком жертвенных даров, которые ему предназначались. К этой чисто ритуальной части текста мало-помалу для прославления умершего стали прибавлять описания различных эпизодов из его жизни, свидетельствующих о его заслугах перед фараоном, благосклонности последнего к умершему и т. д., словом, все, что могло возвеличить и приукрасить его личность. Ритуальная надгробная надпись развертывалась в автобиографию. Историческая и художественная ценность произведений этого жанра не подлежит сомнению.
Так, в плохо сохранившейся надписи Уашпты, вазира и главного строителя одного из фараонов V династии, содержится драматический рассказ о том, как царь в сопровождении своих детей и свиты осматривал строительные работы, которые возглавлял Уашпта. Царь выразил удовлетворение и вдруг заметил, что Уашпта ему не отвечает. Оказалось, что вазир в обмороке. Царь распорядился перенести его во дворец и немедленно вызвать придворных лекарей. Последние явились со своими папирусами-изречениями, но все их искусство оказалось напрасным; верный слуга царя скончался.
Весьма примечательна надпись жреца Шеши. Мы читаем: «Я творил истину ради ее владыки, я удовлетворял его тем, что он желает: я говорил истину, я поступал правильно, я говорил хорошее и повторял хорошее. Я рассужал сестру и двух братьев, дабы примирить их. Я спасал несчастного от более сильного... Я давал хлеб голодному, одеяние нагому. Я перевозил на своей лодке не имеющего ее. Я хоронил не имеющего сына своего... Я сделал лодку не имеющему своей лодки. Я уважал отца моего, я был нежен к матери. Я воспитал детей их». Подобные высказывания не так уж редки в текстах той отдаленной эпохи. Еще чаще они встречаются в последующие времена. Это свидетельствует о наличии сильной гуманистической струи, пронизывающей всю египетскую литературу в целом и, в частности, общественную мысль времен Древнего царства.
Развита была и дидактическая литература. В знаменитом «Поучении Птахотепа», дошедшем до нас в редакции Среднего царства, но составленного еще в эпоху Древнего царства, Птахотеп говорит сыну: «Если ты начальник, отдающий распоряжение многим людям, стремись ко всякому добру, чтобы в распоряжениях твоих не было зла. Велика справедливость, устойчиво все отличное». Опытный старый вазир этими словами предостерегает своего сына от жестокости и нарушения законов...
Уже в эпоху Древнего царства египтяне ценили красноречие, ораторское искусство. Тот же Птахотеп поучает: «Если ты приближенный царя, заседающий в совете господина владыки своего, будь осмотрительным и молчи – это полезнее чем... [?]. Говори [лишь] после того, как ты осознал, [что] ты понимаешь [суть дела]. Это умелец – говорящий в совете. Труднее [умная] речь, чем любая работа...»
От времен Древнего царства не сохранилось произведений повествовательных жанров, если не считать упомянутые надписи вельмож времен Древнего царства. Однако знаменитые сказки папируса Весткар, повествующие о фараонах Древнего царства (правда, дошедшие до нас в поздней редакции времени Второго переходного периода), с несомненностью свидетельствуют, что уже во времена Древнего царства такая литература существовала: вместе с тем надо учитывать, что древнее ядро этих сказок могло и, вероятно, подверглось значительной переработке в более поздние времена.
От Первого переходного периода, то есть от времени между концом Древнего царства и началом Среднего царства, то есть от конца III тыс. до н. э.. сохранилось замечательное дидактическое произведение, известное в науке как «Поучение» фараона, имя которого нам неизвестно, своему наследнику – Мерикара. Там мы читаем, например: «Подражай отцам своим и предкам своим... вот речи их закреплены в писаниях. Разверни их, читай их, подражай им в знаниях. Становится умельцем [лишь] обученный. Не будь злым, прекрасно самообладание, установи [себе] памятник свой расположением к себе [других]». Далее следуют замечательные слова: «Будь умельцем в речи, дабы ты был силен... сильнее речь, чем любое оружие». Поучение, адресованное Мерикара, еще одно свидетельство того, что к исходу Древнего царства в Египте была создана большая литература, навеки для нас утерянная.
Время Среднего царства не без основания считается в науке временем расцвета литературного творчества, некоторые памятники которого дошли до нас. Таковы, например, «Рассказ Синухе», «Сказка потерпевшего кораблекрушение», искусные, тонкие обработки фольклора – сказки упомянутого папируса Весткар, поучение основателя XII династии (ок. 2000-1800 гг. до н. э.) фараона Аменемхета I, «Поучение Неферти» или, точнее, «Пророчество Неферти».
Из гимнов эпохи Среднего царства, обращенных к божествам, наибольшими литературными достоинствами отличается гимн Хапи, богу Нила.
Несколько версий гимна, дошедших до нас, относятся к эпохе Нового царства, но несомненно, что они лишь поздние записи, свидетельствующие о популярности произведения. Интерес, представляемый гимном, двоякий; во-первых, в нем красочно отражается отношение египтян к могучей реке, не только создавшей их страну, но и в течение тысячелетий кормящей ее население (иначе говоря, в гимне выражено отношение человека к обожествляемой им природе); во-вторых, эти чувства выражены в нем в яркой художественной форме. Гимн – не молитва, не собрание просьб, а именно выражение восхищения и благодарности великой природе, давшей жизнь стране и ее людям.