Страница:
На гургула с ручным лешим и лысой женщиной туземцы не обратили почти никакого внимания. Несмотря на вечерний час, из-под навеса над током доносился разноголосый храп. Поскольку погода была безветренной, при приближении обычные деревенские запахи перекрыл аромат перегара, мочи и пота. Не меньше полутора десятков мужиков спали под навесом на охапках ячменной соломы, а то и просто на голой земле.
– Зря пришли, – оценил обстановку Семен. – Похоже, клоунов тут и без нас хватает.
Праздного любопытства ради, он захотел обойти человеческое лежбище по кругу, но круг этот замкнуть не смог.
– Гургул! – раздался хриплый голос за его спиной. – Гургул тарах-тибидахнутый!
Семен оглянулся. Перед ним стоял детинушка лет тридцати. В засаленной до безобразия рубахе и штанах. Был он примерно с Семена ростом, но явно тяжелее, в том числе и из-за довольно заметного брюшка. «В будущем данную форму назовут „пивной живот" – мысленно усмехнулся гургул. – Чего ему надо?»
– Эх, дубинушка, ухнем! – промычал детина и начал придавать ускорение своему орудию.
«Однако, – озадачился Семен. – Вообще-то, у него в руках ствол березы вместе с корнем. Всякие отростки, естественно, давно обломаны, так что эта деревянная дура напоминает просто первобытную палицу. И что, он собирается меня ею бить? Первый поединок с неандертальцем в этом мире занял времени вроде бы меньше, чем один замах данного оппонента. А ведь с тем хьюггом мы успели обменяться добрым десятком ударов».
Семен чуть подался в сторону, и сучкастое корневище просвистело мимо.
– Подернем – сама пойдет! – ободрил себя детинушка и вновь, поднапрягшись, начал разгонять свое приспособление – уже с другой стороны.
– «…Много песен слыхал я в родной стороне, – печально сказал ему Семен. – В них про радость и горе мне пели…»
Он не спеша сменил опорную ногу, выдохнул воздух и врезал незнакомцу правой снизу в челюсть. Тот постоял пару секунд в задумчивости, а потом уронил оружие и рухнул на землю.
– «…Из тех песен одна в память врезалась мне – это песня рабочей артели…» – продолжил цитировать Шаляпина Семен. – Сам ты тарах тибидахнутый – чуть палец из-за тебя не выбил!
Народ между тем начал просыпаться. Он кряхтел, кашлял и шумно испускал газы.
– Гургулы наших бьют, – отметил бородатый всклокоченный мужик и протяжно зевнул. – Может, осталось чего?
– Отапел, что ли?! – удивился другой. – Вчера все дотибидахали. Давай, собирайся – рассвет уже мапится!
Надо сказать, что почти все мужчины здесь были, по местным меркам, довольно крупные и широкоплечие. Совсем уж молодых мало, в основном лет по 25—30. Один из них пихнул в бок соседа, продолжавшего безмятежно дрыхнуть:
– Киля, вставай, тапом те в капу!
– Пошел в мапу! – ответил Киля. – Куды в таку рань?!
– Вставай, тап тибидахнутый! Миля выпить примапил!
– Наливай! – взвился было разбуженный, но быстро понял шутку, опустился на место и простонал: – М-м-м, башка тапится!
– У всех тапится, – пробурчал кто-то с краю. – А тибидахать надо – вчерась порешили!
Какой-то совсем уж зачуханный ватажник, отдыхавший даже без подстилки, обратился к Семену:
– Слышь, гургул, что стоишь, как тап мапий?! Воды бы принес – вишь, как людям тапово.
– Тибидахал я ваши капы! – гордо ответил Семен. – Капить надо меньше, мапы таповы!
– Ну, пускай леший твой или девка смапятся, – не отставал туземец. – Сушняк тапит, а тибидахать тап знает куда!
– А тапом в капу не хочешь? – лениво огрызнулся Семен и отошел в сторону.
Народ пробуждался, судя по всему, с великого перепою, но, несмотря на это, куда-то мужественно собирался. Кряхтя и охая, мужики справляли нужду (отойдя на пару шагов в сторону), поправляли плетеную обувь, пристраивали за спиной пустые мешки, разбирали копья-рогатины. Тот, которого Семен отправил в нокаут, очухался, встал на четвереньки и начал блевать. Спустя некоторое время он прекратил это занятие, уселся на землю, взялся руками за голову, обвел присутствующих задумчивым взглядом и изрек:
– Тибидахал я такую тапню! Мы за народ мапимся, капами своими тапим, а нас!.. А они!.. Отапели совсем! Да пошли все в мапу, тапом им в капу!
Народ прекратил сборы и стал переговариваться в том смысле, что, мол, действительно, это не жизнь, а сплошной тарах и даже тибидах! Обсуждение становилось все более оживленным и возмущенным. Суть его Семен улавливал с трудом, но постепенно стало заметно, что в толпе все обращаются, в основном, к широкоплечему белобрысому парню, опухшая рожа которого покрыта веснушками. Наконец общее решение было принято. Звучало оно примерно так:
– Верно говорит Филя: как тарах, так тибидах, а как тапом в мапу, так тибидах тарах!
Порешив на этом, мужики начали составлять обратно в пирамиду свои рогатины и снимать заплечные мешки. Миля и еще двое парней куда-то отправились – уверенным, но не очень твердым шагом. С собой они прихватили кособокий глиняный кувшин с обколотым горлышком. Минут через пятнадцать они вернулись: посудину Миля держал двумя руками перед собой, боясь расплескать содержимое. Народ приветствовал прибывших радостными криками. Суть их сводилась к утверждению, что Миля, в отличие от некоторых, настоящий тал, и с ним можно тибидахать любой тарах.
Кувшин пошел по кругу. То, как народ пил, привело Семена в полное недоумение. Оно еще больше возросло, когда люди начали на глазах косеть, а в посудине что-то еще оставалось! Любопытство бывшего ученого взяло верх, и Семен махнул рукой на гордость вождя и учителя народов:
– Мужики-и! – заныл он. – Дайте тибидахнуть!
– А-а, гургул! – заметил-таки Семена подобревший народ. – Ты почто Филю тапнул?
– Он первый мапиться начал! – не смутился попрошайка. – Дайте глоточек!
– Самим мало! – сказал народ. – Будем мы еще тапаных гургулов поить! Спой-спляши, тогда дадим!
– А в капу меня поцеловать не хотите? – ехидно поинтересовался Семен
– А тапом по мапе?! – слабо возмутился народ. – Тибидахай отсюда! Нам еще целый день сегодня тарахаться. Может, без капов останемся за людей наших, а ты последнее забрать хочешь?!
– Не-ет, – осенило Семена. – Никуда вам сегодня тибидахать не надо. Тарахайтесь сколько хотите!
– Это почему же не надо? – заинтересовался народ.
– Тибидахнуть дадите – тогда скажу!
После краткого обсуждения кувшин Семену все-таки дали – с условием, что только один глоток. Он, правда, и его не выпил – поперхнулся, закашлялся и вернул кувшин. Народ стал ржать и выражаться в том смысле, что нонеча не то, что давеча!
Вообще-то, плюясь и кашляя, Семен ломал комедию. Ему нужно было время, чтобы осознать результаты проделанного опыта. Дело в том, что в кувшине оказалось не пиво и не бражка, а самый настоящий самогон – с сивушными маслами, с полынным привкусом, но настоящий! «Откуда?! Сами додумались, или мое тлетворное влияние сюда докатилось?! Вот тебе и глухомань… Надо выяснить!»
Однако прежде, чем заняться дальнейшими исследованиями, следовало расплатиться за полученную дозу.
– Ну, – вопросили мужики, – и почему же мы сегодня никуда тибидахать не можем?
– А потому, – снисходительно ответил Семен, – что сейчас не утро, а вечер!
– Да?! – хором переспросил народ и, отвесив челюсти, стал разглядывать небо. Вообще-то, соленосов такая ситуация, похоже, устраивала – никуда идти они не хотели. Тем не менее возник спор: с какой стороны в этой деревне солнце всходит, а с какой садится? В конце концов большинство пришло к выводу, что гургул скорее прав, чем наоборот, и это дело надо отметить. Миля вновь отправился за самогоном, и Семен увязался за ним. То, что он увидел в местной «пивоварне», вышибло у него слезу умиления: там действовал самогонный аппарат! Причем его – Семеновой – конструкции: глиняный котел с бражкой, накрытый вогнутым блюдом, в которое налита вода. «Вряд ли они изобрели это сами! Но как узнали, как сюда попало мое „ноу хау"?! Впрочем, подходящей посуды тут полно, а времени, чтобы принести весть о новом напитке, было предостаточно. Все понятно, но… Но какая восприимчивость! Какая мощная тяга ко всему новому!! Прямо чувство гордости за предков охватывает! А полынь тут при чем? Ну, наверное, при том же, при чем хмель в родном мире – вкусовая и ароматизирующая добавка».
Своих людей Семен увел ночевать в неблизкий перелесок. В непосредственной близости от бригады пьяных соленосов он испытывал беспокойство не только за судьбу Нилок, но и Пита. Сам же, рискуя здоровьем, вернулся, задавшись целью прояснить местные обстоятельства.
К следующему вечеру он их прояснил, а еще через сутки пришел к выводу, что отсюда надо сматываться – и побыстрее. Ватага соленосов проводила время в Пендюрино довольно однообразно. Когда героям-снабженцам удавалось поправиться после вчерашнего, они начинали демонстрировать местным жителям свои буйство и удаль. Троица главарей оказалась теми, кто хоть как-то владел оружием: Филя – дубиной, Миля – копьем-рогатиной, а низкорослый тощий Киля – луком. Воспрянув духом после соответствующей дозы, Филя принимался бродить по деревне, цепляясь ко всем встречным-поперечным для выяснения отношений. При реальном или мнимом отпоре он начинал гоняться за местными мужиками, размахивая своей дубиной и издавая рев обиженного динозавра. Обычно это мероприятие обходилось без жертв, поскольку туземцы были, что называется, в заднице настеганными и улепетывали со всех ног. Киля, как человек почти интеллигентный, ни к кому не цеплялся. Он вставал где-нибудь на бойком месте и начинал пулять из своего лука во все, что движется. Снаряды у него были не серьезные – просто заостренные палки – но кожаное ведро с водой, висящее у женщины на коромысле, метров с десяти они пробивали насквозь. Миля же оказался утонченным эстетом: притаившись за углом, он подкарауливал местных девиц. Улучив момент, он поддевал копьем подол рубахи и норовил приколоть его повыше – к стене ближайшего дома. Если это удавалось, многочисленные зрители разражались громом оваций и принимались рассматривать (и щупать!) результат. Филя же плотоядно облизывался в ожидании тех, кто захочет заступиться за пострадавшую. Таковых обычно не находилось. Семен не переставал удивляться безмятежности туземок – они почему-то не учились на опыте друг друга, а продолжали успешно ловиться на Милины штучки.
Созерцание этих забав Семену надоело очень быстро, и он озаботился философской проблемой: «Многие ватажники-соленосы добирались сюда не одну сотню километров лесных троп. Что же их остановило? По рассказам, от заветного месторождения соленосов отделяет всего два-три дня пути. В былые годы, говорят, они делали из Пендюрино по нескольку ходок, чтобы рассчитаться с долгами за хлеб и пиво, и лишь после этого отправлялись с полными мешками соли к родным пенатам. В этом году они дальше Пендюрино не двинулись, множа и множа долговые зарубки у местных старейшин. Похоже, причиной задержки стало появление в деревне самогонного аппарата, который позволяет перерабатывать в самогон чуть ли не любые отходы пивного производства. Эти отходы, включая бракованный солод, активно подтаскивают сюда жители окрестных деревень, в расчете на то, что в итоге местные старейшины отсыплют им дополнительно пайку соли в соответствии с вкладом в спаивание соленосов».
Сами же ватажники обосновывали свою задержку иначе. Как именно, понять Семену было трудно, поскольку изъяснялись они не просто «матом», а на каком-то своем сленге, на его основе составленном. Звучало это примерно так:
– А почему за солью-то не идете? Почему здесь торчите?
– Ты тапнулся, гургул?! Или мапнулся?! Там же полный тарах-тибидах в этом годе! А тибидахать два дня туда, а обратно – и того тапистее!
– Да уж скажи честно: дух боевой растеряли, порыв свой геройский пропили!
– Ну, ты, гургул! Ща тибидахну!
Словесное общение прерывается на пару минут, необходимых Семену, чтобы доказать собеседнику абсолютную невыполнимость его угрозы. Продолжение пояснений таково:
– Мапишь, гургул: там – за тапней этой – нынче сплошные тибидахи тарах-тибидахаются. И столько этих тибидахов там раскапилось, что ни один замапленный тап туда в трезвом виде не мапнется. Ждать надо, пока эти тарахи натибидахаются и умапят к тибидахнутой тапе. Вот тогда и мы потарах – тибидахаем!
– Ну, ты, мапа тапнутая, сказал… – озадаченно чесал затылок Семен: «С таким же успехом можно беседовать с питекантропами о смысле жизни. В общем, полный атас».
Собственно говоря, Семен не имел ничего против того, чтобы заняться изучением данной конвиксии. В первый же вечер он заработал кулаками достаточно авторитета, чтобы его не называли «мапнутым гургулом», не посылали «к тапу» и не заставляли пить наравне со всеми. Время от времени, конечно, свой статус приходилось подтверждать. Чтобы это случалось пореже, Семен старательно притворялся пьяным, если же проба сил становилась неизбежной, старался не наносить увечий. Он чувствовал какую-то внутреннюю, глубинную симпатию к этим мужикам. Вместо унылого бесконечного труда огневых земледельцев они выбрали стезю золотоискателей, даже круче – этаких викингов (или кого?) далекого будущего. Несколько дней смертельного риска сделают парня владельцем какого-то количества белесого грубозернистого порошка, за щепотку которого всюду будет кров, еда, выпивка и отдастся любая женщина, какие бы побои ей ни грозили потом. Да и старейшины в любой деревне с радостью отдадут во временное пользование и молодых жен, и дочерей, и внучек, отсыпь им горсточку. А всего и надо-то – дойти и вернуться!
Только ничего у Семена с исследованием не вышло. И подвели его, как это ни странно, свои. Первая ночь в березняке, расположенном примерно в километре от деревни, прошла благополучно. А потом началось…
Просыпались ватажники обычно ближе к вечеру и, разумеется, начинали собираться в поход. Моральные и физические силы их были подорваны вчерашними излишествами, и они, естественно, искали способ их укрепить. После того как они этот способ находили, часа полтора-два с ними еще можно было как-то общаться, а потом начинался маразм, от которого Семен просто сбегал к себе на стоянку. Но вскоре маразм окреп – ватажникам хотелось развлечений. «Ручной» леший Пит развлекать их не хотел, поскольку самогон пить не мог – не позволяли слишком чувствительные вкусовые рецепторы. Ватажники нашли выход – стали вымачивать в самогоне ячменные лепешки. Против этого питекантроп устоять не мог…
Только это было еще полбеды. На третье утро Семен проснулся от всхлипываний. Поминая всех чертей, он выполз из импровизированного шалаша и имел счастье наблюдать следующую картину: посреди лесной поляны, наполовину скрытой утренним туманом, сидит красивая юная девушка. Она горько плачет. Меховой балахон на ней надет задом наперед, а под глазом наливается синяк. При ближайшем рассмотрении выясняется, что губа у нее с одной стороны распухла, а второй глаз превратился в щелку. По представлениям Семена, данный эффект может быть достигнут при сильном ударе по щеке открытой ладонью.
– Кто?! – задал гневный вопрос вождь и учитель народов.
– Они!
Ответ был украшен длинной вереницей эпитетов, самый мягкий из которых можно было перевести словом «педерасты». Семен, естественно, подтянул штаны, схватил пальму и собрался идти в деревню разбираться. Однако в последний момент остановил себя резонным вопросом: «С какого перепугу?! И почему?»
Он начал допрос-расследование, и все его представления о добре и зле, правых и виноватых немедленно перепутались.
– Каким образом ты оказалась ночью в деревне?
– Там весело!
– Значит, сама пошла, пока я спал?
– А чо они?!
В общем, Нилок отправилась на поиски приключений. И получила их в полной мере. Выпить-то ей, конечно, дали, но… Договаривались только так, а они ее и так, и эдак, причем много раз – обманули, в общем. А перед этим ее заставили исполнить стриптиз. Или она сама вызвалась? Ответы позволили предполагать и то, и другое, причем второе вероятней. Семен вздохнул, срезал подходящий прут и велел своей подопечной принять соответствующую позу.
Легкая порка на Нилок произвела странное воздействие – Семен чуть не подвергся сексуальному насилию. Про нечто подобное он когда-то читал, но до сих пор не верил, что так бывает – не в смысле насилия, конечно, а в смысле воспитательного влияния болевых ощущений на женский организм. Все это было увлекательно и познавательно, но на следующую ночь Нилок опять исчезла! И обнаружил ее Семен только в деревне – под тем самым навесом. Она спала в обнимку с Милей!
– Чаша моего терпения, конечно, бездонна, – сказал Семен, – но она уже наполнилась. Мы с Питом уходим!
Ответом был рев, ползанье на коленях и хватание Семена за рубаху. Все это вперемешку с уверениями, что «они меня напоили». Кончилось дело тем, чем и должно было кончиться, – Пендюрино команда покинула в прежнем составе. И двинулась в степь – по пути соленосов.
Семен успел собрать добрый десяток описаний маршрута от деревни до соляного месторождения. Из них половина различалась лишь в деталях, и он решил, что они заслуживают доверия.
Собственно говоря, никакой ландшафтной границы не существовало. Просто, двигаясь в южном и юго-западном направлении, можно было заметить, что открытых пространств становится больше – травянистые поляны и долины как бы теснят лес. Впрочем, Семен отметил, что, скорее всего, идет обратный процесс – наступление леса на степь. Судя по возрасту деревьев, это наступление началось недавно – лет 10—15 назад. Как это ни было смешно, но за все время пути никаких «тарахов» или «тибидахов» экспедиция не встретила.
– Р-рудники мои сер-ребряные, – злобно пел Семен, шагая по камням, – зал-латые мои р-россыпи!
Богатства вокруг действительно лежали немереные и несчитанные – в виде белесого налета на камнях у воды. Соль. Натрий-хлор. Галит. Кровь, становая жила, хребет любой земледельческой цивилизации…
Оказавшись в этой долине, Семен допустил ошибку – позволил Питу и Нилок лизать соль вволю. Они, конечно, нализались. И через некоторое время захотели пить. Ну, и попили – воды-то кругом полно! То, что она малость солоноватая (или не малость?), впечатления на них не произвело. Результат оказался вполне ожидаемым – пить захотелось еще больше! Теперь они уныло брели вслед за Семеном – один поскуливал и в каждом удобном месте пробовал воду на вкус, другая уже ничего не пробовала, а пыталась плакать, но получалось плохо, потому что, наверное, в ее организме на слезы не хватало влаги. В итоге Семен вынужден был искать не соленый источник, а пресный. Последний упорно не находился.
Долина имела ассиметричный профиль. Дно ее, шириной несколько десятков метров, было плоским и лишенным растительности. На речку данный водоток не тянул – скорее ручей, текущий многими мелкими струями между камней. Склоны плотно заросли колючими кустами, а кое-где и деревьями. Обнажений коренных пород по руслу не наблюдалось, а лезть через кусты к заросшим лишайником редким скальным выходам выше по склону Семену не хотелось. Он предположил, что все вокруг сложено осадочными породами, долина же приурочена к тектоническому разлому. Скорее всего, один борт поднят относительно другого. В бытность свою геологом такие места Семен крайне не любил: строение здесь сложное, а ни образца взять, ни залегание слоев померить, да и ориентироваться трудно, поскольку видимость ограничена.
Все, что стекало по распадкам правого борта, имело соленый вкус той или иной интенсивности. По левому борту долгое время вообще никаких распадков не было. Наконец попалась заросшая кустами промоина, в устье которой что-то сочилось. Вода оказалась пресной, и спутники Семена смогли наконец вволю напиться. Сам же он сделал глубокомысленный вывод, что соляной пласт залегает на правом борту, а на левом его нет. Дальнейшие наблюдения догадку подтвердили – ближе к верховьям встретилось несколько ключей, вода в которых была горько-соленой, а камни вокруг покрыты соляными наростами. Там же стали встречаться старые кострища и некие подобия шалашей, крытых ветками.
Обследование окрестностей подтвердило, что за солью лесовики ходят именно сюда. Причем давно. Никаких следов приспособлений для варки или выпаривания Семен не обнаружил. По-видимому, соль просто соскребали с камней. «Интересное дело, – удивился Семен, – на первый взгляд кажется, что ее тут много, а попробуй-ка набрать килограммов 20—30! Она же не накапливается – дождями и паводками все смывает в реку. И как люди живут?!»
– Значит, так, – заявил он своим спутникам, – жить мы будем здесь. Нам нужна соль – много соли. Как мы ее используем, я еще не решил, но идей уже целый ворох. Так что располагайтесь!
К вечеру у основания склона образовались три шалаша: два для нормальных людей, а третий – больше похожий на звериное логово – для питекантропа. Зачем так много? А затем, что сожительствовать с Нилок Семен категорически отказался. По его представлениям, после приключений в Пендюрино весь ее карантин и стрижка потеряли философский смысл. Относительно собственной персоны надежда вроде бы еще оставалась. На следующий день Семен заставил Нилок и Пита соскребать с камней соль, а сам стал изобретать более эффективный способ ее добычи: «Проблему можно решить радикально, если добраться до коренных выходов пласта. Попробовать?»
Он, конечно, попробовал. Нашел крепкий сук и изготовил из него некое подобие кайлы или мотыги. Вспомнив далекую молодость, принялся за работу. Прошло добрых полдня, прежде чем Семен окончательно убедился в том, что занимается ерундой: «В верхней части склона копать мешают кусты, а в нижней, под дерном, старая осыпь или оползень – камни, перемешанные с песком и глиной. При всем при том, чтобы наверняка «подцепить» нужный слой, требуется вырыть канаву поперек склона длиной метров пятнадцать. Без железных инструментов заниматься этим можно очень долго. Значит, нужно думать о том, как выпаривать рассол».
Выяснилось, что в глиняном котле кипятить рассол очень долго, результат получается ничтожным, а посуда оказывается все время занятой, так что варить еду не в чем. «Как быть? Сделать запруду, организовать отстойник-испаритель? Но мы ведь не в прикаспийских степях – пойдет дождь, и все надо будет начинать сначала».
В конце концов выход Семен нашел. В процессе своих землеройных упражнений он несколько раз натыкался на обломки слоев песчаников в виде небольших плоских плит. Вот эти-то плиты он и решил использовать. Три наиболее крупных он кое-как переместил к воде и, используя рычаг, приподнял их над грунтом, подложив под углы валуны.
«Под плитой разводим костер, а когда она нагреется, поливаем сверху рассолом. Вода испаряется, продукт собирается – ай да я! Впрочем, кажется, кое-где таким способом соль добывали веками».
Эксперимент в целом оказался удачным. Правда, одну из плит Семен перекалил или, может быть, слишком много рассола плеснул – в общем, она раскололась. Подобрать новую было не трудно, но тащить ее к костру Семен не стал – пусть этим Пит занимается. Сам же он займется… охотой!
Семен обругал себя за непредусмотрительность: «Надо было с этого и начинать, а не дымить костром на весь лес. Но, может быть, еще не поздно? Вряд ли соленые ключи бьют тут на каждом шагу, да и доступ к ним через заросли довольно труден. Значит, должны быть водопои – выходы к воде. Без Пита в этом деле не обойтись…»
Охота, дооборудование лагеря и отработка технологии выпаривания соли заняли три дня. По их истечении в соленом ручье мокли туши небольшого оленя и двух вполне приличных кабанов. Наладилось и разделение труда: Пит таскал со склонов дрова, а Нилок их жгла, поливала плиты и счищала соль. Попутно ей пришлось повозиться со шкурами, чтобы изготовить хоть какую-то тару для ценного продукта. Семен же за всем этим наблюдал, давал советы и размышлял о смысле жизни. Его, естественно, мучили сомнения: «Вот так всегда бывает в полевой геологии: сидишь на какой-нибудь „точке", собираешь жалкие остатки древних ракушек и думаешь: „А вдруг рядом, в соседнем распадке, их гораздо больше, причем в хорошей сохранности? Надо бы обследовать все вокруг, но на это потребуются силы и время. Ты их потратишь и ничего не найдешь – будет еще обиднее!" Но, в данном случае, мое присутствие не требуется – ребята могут добывать соль и без меня. А я пойду… на рекогносцировку!»
Семен и пошел – со спальным мешком в рюкзаке, с пращой и пальмой. Продуктов он взял минимум – рассчитывал вернуться вечером или на следующий день. Соратникам, правда, он об этом не сказал, а велел заниматься добычей соли и ждать его здесь хоть до снега.
Глава 7
– Зря пришли, – оценил обстановку Семен. – Похоже, клоунов тут и без нас хватает.
Праздного любопытства ради, он захотел обойти человеческое лежбище по кругу, но круг этот замкнуть не смог.
– Гургул! – раздался хриплый голос за его спиной. – Гургул тарах-тибидахнутый!
Семен оглянулся. Перед ним стоял детинушка лет тридцати. В засаленной до безобразия рубахе и штанах. Был он примерно с Семена ростом, но явно тяжелее, в том числе и из-за довольно заметного брюшка. «В будущем данную форму назовут „пивной живот" – мысленно усмехнулся гургул. – Чего ему надо?»
– Эх, дубинушка, ухнем! – промычал детина и начал придавать ускорение своему орудию.
«Однако, – озадачился Семен. – Вообще-то, у него в руках ствол березы вместе с корнем. Всякие отростки, естественно, давно обломаны, так что эта деревянная дура напоминает просто первобытную палицу. И что, он собирается меня ею бить? Первый поединок с неандертальцем в этом мире занял времени вроде бы меньше, чем один замах данного оппонента. А ведь с тем хьюггом мы успели обменяться добрым десятком ударов».
Семен чуть подался в сторону, и сучкастое корневище просвистело мимо.
– Подернем – сама пойдет! – ободрил себя детинушка и вновь, поднапрягшись, начал разгонять свое приспособление – уже с другой стороны.
– «…Много песен слыхал я в родной стороне, – печально сказал ему Семен. – В них про радость и горе мне пели…»
Он не спеша сменил опорную ногу, выдохнул воздух и врезал незнакомцу правой снизу в челюсть. Тот постоял пару секунд в задумчивости, а потом уронил оружие и рухнул на землю.
– «…Из тех песен одна в память врезалась мне – это песня рабочей артели…» – продолжил цитировать Шаляпина Семен. – Сам ты тарах тибидахнутый – чуть палец из-за тебя не выбил!
Народ между тем начал просыпаться. Он кряхтел, кашлял и шумно испускал газы.
– Гургулы наших бьют, – отметил бородатый всклокоченный мужик и протяжно зевнул. – Может, осталось чего?
– Отапел, что ли?! – удивился другой. – Вчера все дотибидахали. Давай, собирайся – рассвет уже мапится!
Надо сказать, что почти все мужчины здесь были, по местным меркам, довольно крупные и широкоплечие. Совсем уж молодых мало, в основном лет по 25—30. Один из них пихнул в бок соседа, продолжавшего безмятежно дрыхнуть:
– Киля, вставай, тапом те в капу!
– Пошел в мапу! – ответил Киля. – Куды в таку рань?!
– Вставай, тап тибидахнутый! Миля выпить примапил!
– Наливай! – взвился было разбуженный, но быстро понял шутку, опустился на место и простонал: – М-м-м, башка тапится!
– У всех тапится, – пробурчал кто-то с краю. – А тибидахать надо – вчерась порешили!
Какой-то совсем уж зачуханный ватажник, отдыхавший даже без подстилки, обратился к Семену:
– Слышь, гургул, что стоишь, как тап мапий?! Воды бы принес – вишь, как людям тапово.
– Тибидахал я ваши капы! – гордо ответил Семен. – Капить надо меньше, мапы таповы!
– Ну, пускай леший твой или девка смапятся, – не отставал туземец. – Сушняк тапит, а тибидахать тап знает куда!
– А тапом в капу не хочешь? – лениво огрызнулся Семен и отошел в сторону.
Народ пробуждался, судя по всему, с великого перепою, но, несмотря на это, куда-то мужественно собирался. Кряхтя и охая, мужики справляли нужду (отойдя на пару шагов в сторону), поправляли плетеную обувь, пристраивали за спиной пустые мешки, разбирали копья-рогатины. Тот, которого Семен отправил в нокаут, очухался, встал на четвереньки и начал блевать. Спустя некоторое время он прекратил это занятие, уселся на землю, взялся руками за голову, обвел присутствующих задумчивым взглядом и изрек:
– Тибидахал я такую тапню! Мы за народ мапимся, капами своими тапим, а нас!.. А они!.. Отапели совсем! Да пошли все в мапу, тапом им в капу!
Народ прекратил сборы и стал переговариваться в том смысле, что, мол, действительно, это не жизнь, а сплошной тарах и даже тибидах! Обсуждение становилось все более оживленным и возмущенным. Суть его Семен улавливал с трудом, но постепенно стало заметно, что в толпе все обращаются, в основном, к широкоплечему белобрысому парню, опухшая рожа которого покрыта веснушками. Наконец общее решение было принято. Звучало оно примерно так:
– Верно говорит Филя: как тарах, так тибидах, а как тапом в мапу, так тибидах тарах!
Порешив на этом, мужики начали составлять обратно в пирамиду свои рогатины и снимать заплечные мешки. Миля и еще двое парней куда-то отправились – уверенным, но не очень твердым шагом. С собой они прихватили кособокий глиняный кувшин с обколотым горлышком. Минут через пятнадцать они вернулись: посудину Миля держал двумя руками перед собой, боясь расплескать содержимое. Народ приветствовал прибывших радостными криками. Суть их сводилась к утверждению, что Миля, в отличие от некоторых, настоящий тал, и с ним можно тибидахать любой тарах.
Кувшин пошел по кругу. То, как народ пил, привело Семена в полное недоумение. Оно еще больше возросло, когда люди начали на глазах косеть, а в посудине что-то еще оставалось! Любопытство бывшего ученого взяло верх, и Семен махнул рукой на гордость вождя и учителя народов:
– Мужики-и! – заныл он. – Дайте тибидахнуть!
– А-а, гургул! – заметил-таки Семена подобревший народ. – Ты почто Филю тапнул?
– Он первый мапиться начал! – не смутился попрошайка. – Дайте глоточек!
– Самим мало! – сказал народ. – Будем мы еще тапаных гургулов поить! Спой-спляши, тогда дадим!
– А в капу меня поцеловать не хотите? – ехидно поинтересовался Семен
– А тапом по мапе?! – слабо возмутился народ. – Тибидахай отсюда! Нам еще целый день сегодня тарахаться. Может, без капов останемся за людей наших, а ты последнее забрать хочешь?!
– Не-ет, – осенило Семена. – Никуда вам сегодня тибидахать не надо. Тарахайтесь сколько хотите!
– Это почему же не надо? – заинтересовался народ.
– Тибидахнуть дадите – тогда скажу!
После краткого обсуждения кувшин Семену все-таки дали – с условием, что только один глоток. Он, правда, и его не выпил – поперхнулся, закашлялся и вернул кувшин. Народ стал ржать и выражаться в том смысле, что нонеча не то, что давеча!
Вообще-то, плюясь и кашляя, Семен ломал комедию. Ему нужно было время, чтобы осознать результаты проделанного опыта. Дело в том, что в кувшине оказалось не пиво и не бражка, а самый настоящий самогон – с сивушными маслами, с полынным привкусом, но настоящий! «Откуда?! Сами додумались, или мое тлетворное влияние сюда докатилось?! Вот тебе и глухомань… Надо выяснить!»
Однако прежде, чем заняться дальнейшими исследованиями, следовало расплатиться за полученную дозу.
– Ну, – вопросили мужики, – и почему же мы сегодня никуда тибидахать не можем?
– А потому, – снисходительно ответил Семен, – что сейчас не утро, а вечер!
– Да?! – хором переспросил народ и, отвесив челюсти, стал разглядывать небо. Вообще-то, соленосов такая ситуация, похоже, устраивала – никуда идти они не хотели. Тем не менее возник спор: с какой стороны в этой деревне солнце всходит, а с какой садится? В конце концов большинство пришло к выводу, что гургул скорее прав, чем наоборот, и это дело надо отметить. Миля вновь отправился за самогоном, и Семен увязался за ним. То, что он увидел в местной «пивоварне», вышибло у него слезу умиления: там действовал самогонный аппарат! Причем его – Семеновой – конструкции: глиняный котел с бражкой, накрытый вогнутым блюдом, в которое налита вода. «Вряд ли они изобрели это сами! Но как узнали, как сюда попало мое „ноу хау"?! Впрочем, подходящей посуды тут полно, а времени, чтобы принести весть о новом напитке, было предостаточно. Все понятно, но… Но какая восприимчивость! Какая мощная тяга ко всему новому!! Прямо чувство гордости за предков охватывает! А полынь тут при чем? Ну, наверное, при том же, при чем хмель в родном мире – вкусовая и ароматизирующая добавка».
Своих людей Семен увел ночевать в неблизкий перелесок. В непосредственной близости от бригады пьяных соленосов он испытывал беспокойство не только за судьбу Нилок, но и Пита. Сам же, рискуя здоровьем, вернулся, задавшись целью прояснить местные обстоятельства.
К следующему вечеру он их прояснил, а еще через сутки пришел к выводу, что отсюда надо сматываться – и побыстрее. Ватага соленосов проводила время в Пендюрино довольно однообразно. Когда героям-снабженцам удавалось поправиться после вчерашнего, они начинали демонстрировать местным жителям свои буйство и удаль. Троица главарей оказалась теми, кто хоть как-то владел оружием: Филя – дубиной, Миля – копьем-рогатиной, а низкорослый тощий Киля – луком. Воспрянув духом после соответствующей дозы, Филя принимался бродить по деревне, цепляясь ко всем встречным-поперечным для выяснения отношений. При реальном или мнимом отпоре он начинал гоняться за местными мужиками, размахивая своей дубиной и издавая рев обиженного динозавра. Обычно это мероприятие обходилось без жертв, поскольку туземцы были, что называется, в заднице настеганными и улепетывали со всех ног. Киля, как человек почти интеллигентный, ни к кому не цеплялся. Он вставал где-нибудь на бойком месте и начинал пулять из своего лука во все, что движется. Снаряды у него были не серьезные – просто заостренные палки – но кожаное ведро с водой, висящее у женщины на коромысле, метров с десяти они пробивали насквозь. Миля же оказался утонченным эстетом: притаившись за углом, он подкарауливал местных девиц. Улучив момент, он поддевал копьем подол рубахи и норовил приколоть его повыше – к стене ближайшего дома. Если это удавалось, многочисленные зрители разражались громом оваций и принимались рассматривать (и щупать!) результат. Филя же плотоядно облизывался в ожидании тех, кто захочет заступиться за пострадавшую. Таковых обычно не находилось. Семен не переставал удивляться безмятежности туземок – они почему-то не учились на опыте друг друга, а продолжали успешно ловиться на Милины штучки.
Созерцание этих забав Семену надоело очень быстро, и он озаботился философской проблемой: «Многие ватажники-соленосы добирались сюда не одну сотню километров лесных троп. Что же их остановило? По рассказам, от заветного месторождения соленосов отделяет всего два-три дня пути. В былые годы, говорят, они делали из Пендюрино по нескольку ходок, чтобы рассчитаться с долгами за хлеб и пиво, и лишь после этого отправлялись с полными мешками соли к родным пенатам. В этом году они дальше Пендюрино не двинулись, множа и множа долговые зарубки у местных старейшин. Похоже, причиной задержки стало появление в деревне самогонного аппарата, который позволяет перерабатывать в самогон чуть ли не любые отходы пивного производства. Эти отходы, включая бракованный солод, активно подтаскивают сюда жители окрестных деревень, в расчете на то, что в итоге местные старейшины отсыплют им дополнительно пайку соли в соответствии с вкладом в спаивание соленосов».
Сами же ватажники обосновывали свою задержку иначе. Как именно, понять Семену было трудно, поскольку изъяснялись они не просто «матом», а на каком-то своем сленге, на его основе составленном. Звучало это примерно так:
– А почему за солью-то не идете? Почему здесь торчите?
– Ты тапнулся, гургул?! Или мапнулся?! Там же полный тарах-тибидах в этом годе! А тибидахать два дня туда, а обратно – и того тапистее!
– Да уж скажи честно: дух боевой растеряли, порыв свой геройский пропили!
– Ну, ты, гургул! Ща тибидахну!
Словесное общение прерывается на пару минут, необходимых Семену, чтобы доказать собеседнику абсолютную невыполнимость его угрозы. Продолжение пояснений таково:
– Мапишь, гургул: там – за тапней этой – нынче сплошные тибидахи тарах-тибидахаются. И столько этих тибидахов там раскапилось, что ни один замапленный тап туда в трезвом виде не мапнется. Ждать надо, пока эти тарахи натибидахаются и умапят к тибидахнутой тапе. Вот тогда и мы потарах – тибидахаем!
– Ну, ты, мапа тапнутая, сказал… – озадаченно чесал затылок Семен: «С таким же успехом можно беседовать с питекантропами о смысле жизни. В общем, полный атас».
Собственно говоря, Семен не имел ничего против того, чтобы заняться изучением данной конвиксии. В первый же вечер он заработал кулаками достаточно авторитета, чтобы его не называли «мапнутым гургулом», не посылали «к тапу» и не заставляли пить наравне со всеми. Время от времени, конечно, свой статус приходилось подтверждать. Чтобы это случалось пореже, Семен старательно притворялся пьяным, если же проба сил становилась неизбежной, старался не наносить увечий. Он чувствовал какую-то внутреннюю, глубинную симпатию к этим мужикам. Вместо унылого бесконечного труда огневых земледельцев они выбрали стезю золотоискателей, даже круче – этаких викингов (или кого?) далекого будущего. Несколько дней смертельного риска сделают парня владельцем какого-то количества белесого грубозернистого порошка, за щепотку которого всюду будет кров, еда, выпивка и отдастся любая женщина, какие бы побои ей ни грозили потом. Да и старейшины в любой деревне с радостью отдадут во временное пользование и молодых жен, и дочерей, и внучек, отсыпь им горсточку. А всего и надо-то – дойти и вернуться!
Только ничего у Семена с исследованием не вышло. И подвели его, как это ни странно, свои. Первая ночь в березняке, расположенном примерно в километре от деревни, прошла благополучно. А потом началось…
Просыпались ватажники обычно ближе к вечеру и, разумеется, начинали собираться в поход. Моральные и физические силы их были подорваны вчерашними излишествами, и они, естественно, искали способ их укрепить. После того как они этот способ находили, часа полтора-два с ними еще можно было как-то общаться, а потом начинался маразм, от которого Семен просто сбегал к себе на стоянку. Но вскоре маразм окреп – ватажникам хотелось развлечений. «Ручной» леший Пит развлекать их не хотел, поскольку самогон пить не мог – не позволяли слишком чувствительные вкусовые рецепторы. Ватажники нашли выход – стали вымачивать в самогоне ячменные лепешки. Против этого питекантроп устоять не мог…
Только это было еще полбеды. На третье утро Семен проснулся от всхлипываний. Поминая всех чертей, он выполз из импровизированного шалаша и имел счастье наблюдать следующую картину: посреди лесной поляны, наполовину скрытой утренним туманом, сидит красивая юная девушка. Она горько плачет. Меховой балахон на ней надет задом наперед, а под глазом наливается синяк. При ближайшем рассмотрении выясняется, что губа у нее с одной стороны распухла, а второй глаз превратился в щелку. По представлениям Семена, данный эффект может быть достигнут при сильном ударе по щеке открытой ладонью.
– Кто?! – задал гневный вопрос вождь и учитель народов.
– Они!
Ответ был украшен длинной вереницей эпитетов, самый мягкий из которых можно было перевести словом «педерасты». Семен, естественно, подтянул штаны, схватил пальму и собрался идти в деревню разбираться. Однако в последний момент остановил себя резонным вопросом: «С какого перепугу?! И почему?»
Он начал допрос-расследование, и все его представления о добре и зле, правых и виноватых немедленно перепутались.
– Каким образом ты оказалась ночью в деревне?
– Там весело!
– Значит, сама пошла, пока я спал?
– А чо они?!
В общем, Нилок отправилась на поиски приключений. И получила их в полной мере. Выпить-то ей, конечно, дали, но… Договаривались только так, а они ее и так, и эдак, причем много раз – обманули, в общем. А перед этим ее заставили исполнить стриптиз. Или она сама вызвалась? Ответы позволили предполагать и то, и другое, причем второе вероятней. Семен вздохнул, срезал подходящий прут и велел своей подопечной принять соответствующую позу.
Легкая порка на Нилок произвела странное воздействие – Семен чуть не подвергся сексуальному насилию. Про нечто подобное он когда-то читал, но до сих пор не верил, что так бывает – не в смысле насилия, конечно, а в смысле воспитательного влияния болевых ощущений на женский организм. Все это было увлекательно и познавательно, но на следующую ночь Нилок опять исчезла! И обнаружил ее Семен только в деревне – под тем самым навесом. Она спала в обнимку с Милей!
– Чаша моего терпения, конечно, бездонна, – сказал Семен, – но она уже наполнилась. Мы с Питом уходим!
Ответом был рев, ползанье на коленях и хватание Семена за рубаху. Все это вперемешку с уверениями, что «они меня напоили». Кончилось дело тем, чем и должно было кончиться, – Пендюрино команда покинула в прежнем составе. И двинулась в степь – по пути соленосов.
Семен успел собрать добрый десяток описаний маршрута от деревни до соляного месторождения. Из них половина различалась лишь в деталях, и он решил, что они заслуживают доверия.
Собственно говоря, никакой ландшафтной границы не существовало. Просто, двигаясь в южном и юго-западном направлении, можно было заметить, что открытых пространств становится больше – травянистые поляны и долины как бы теснят лес. Впрочем, Семен отметил, что, скорее всего, идет обратный процесс – наступление леса на степь. Судя по возрасту деревьев, это наступление началось недавно – лет 10—15 назад. Как это ни было смешно, но за все время пути никаких «тарахов» или «тибидахов» экспедиция не встретила.
– Р-рудники мои сер-ребряные, – злобно пел Семен, шагая по камням, – зал-латые мои р-россыпи!
Богатства вокруг действительно лежали немереные и несчитанные – в виде белесого налета на камнях у воды. Соль. Натрий-хлор. Галит. Кровь, становая жила, хребет любой земледельческой цивилизации…
Оказавшись в этой долине, Семен допустил ошибку – позволил Питу и Нилок лизать соль вволю. Они, конечно, нализались. И через некоторое время захотели пить. Ну, и попили – воды-то кругом полно! То, что она малость солоноватая (или не малость?), впечатления на них не произвело. Результат оказался вполне ожидаемым – пить захотелось еще больше! Теперь они уныло брели вслед за Семеном – один поскуливал и в каждом удобном месте пробовал воду на вкус, другая уже ничего не пробовала, а пыталась плакать, но получалось плохо, потому что, наверное, в ее организме на слезы не хватало влаги. В итоге Семен вынужден был искать не соленый источник, а пресный. Последний упорно не находился.
Долина имела ассиметричный профиль. Дно ее, шириной несколько десятков метров, было плоским и лишенным растительности. На речку данный водоток не тянул – скорее ручей, текущий многими мелкими струями между камней. Склоны плотно заросли колючими кустами, а кое-где и деревьями. Обнажений коренных пород по руслу не наблюдалось, а лезть через кусты к заросшим лишайником редким скальным выходам выше по склону Семену не хотелось. Он предположил, что все вокруг сложено осадочными породами, долина же приурочена к тектоническому разлому. Скорее всего, один борт поднят относительно другого. В бытность свою геологом такие места Семен крайне не любил: строение здесь сложное, а ни образца взять, ни залегание слоев померить, да и ориентироваться трудно, поскольку видимость ограничена.
Все, что стекало по распадкам правого борта, имело соленый вкус той или иной интенсивности. По левому борту долгое время вообще никаких распадков не было. Наконец попалась заросшая кустами промоина, в устье которой что-то сочилось. Вода оказалась пресной, и спутники Семена смогли наконец вволю напиться. Сам же он сделал глубокомысленный вывод, что соляной пласт залегает на правом борту, а на левом его нет. Дальнейшие наблюдения догадку подтвердили – ближе к верховьям встретилось несколько ключей, вода в которых была горько-соленой, а камни вокруг покрыты соляными наростами. Там же стали встречаться старые кострища и некие подобия шалашей, крытых ветками.
Обследование окрестностей подтвердило, что за солью лесовики ходят именно сюда. Причем давно. Никаких следов приспособлений для варки или выпаривания Семен не обнаружил. По-видимому, соль просто соскребали с камней. «Интересное дело, – удивился Семен, – на первый взгляд кажется, что ее тут много, а попробуй-ка набрать килограммов 20—30! Она же не накапливается – дождями и паводками все смывает в реку. И как люди живут?!»
– Значит, так, – заявил он своим спутникам, – жить мы будем здесь. Нам нужна соль – много соли. Как мы ее используем, я еще не решил, но идей уже целый ворох. Так что располагайтесь!
К вечеру у основания склона образовались три шалаша: два для нормальных людей, а третий – больше похожий на звериное логово – для питекантропа. Зачем так много? А затем, что сожительствовать с Нилок Семен категорически отказался. По его представлениям, после приключений в Пендюрино весь ее карантин и стрижка потеряли философский смысл. Относительно собственной персоны надежда вроде бы еще оставалась. На следующий день Семен заставил Нилок и Пита соскребать с камней соль, а сам стал изобретать более эффективный способ ее добычи: «Проблему можно решить радикально, если добраться до коренных выходов пласта. Попробовать?»
Он, конечно, попробовал. Нашел крепкий сук и изготовил из него некое подобие кайлы или мотыги. Вспомнив далекую молодость, принялся за работу. Прошло добрых полдня, прежде чем Семен окончательно убедился в том, что занимается ерундой: «В верхней части склона копать мешают кусты, а в нижней, под дерном, старая осыпь или оползень – камни, перемешанные с песком и глиной. При всем при том, чтобы наверняка «подцепить» нужный слой, требуется вырыть канаву поперек склона длиной метров пятнадцать. Без железных инструментов заниматься этим можно очень долго. Значит, нужно думать о том, как выпаривать рассол».
Выяснилось, что в глиняном котле кипятить рассол очень долго, результат получается ничтожным, а посуда оказывается все время занятой, так что варить еду не в чем. «Как быть? Сделать запруду, организовать отстойник-испаритель? Но мы ведь не в прикаспийских степях – пойдет дождь, и все надо будет начинать сначала».
В конце концов выход Семен нашел. В процессе своих землеройных упражнений он несколько раз натыкался на обломки слоев песчаников в виде небольших плоских плит. Вот эти-то плиты он и решил использовать. Три наиболее крупных он кое-как переместил к воде и, используя рычаг, приподнял их над грунтом, подложив под углы валуны.
«Под плитой разводим костер, а когда она нагреется, поливаем сверху рассолом. Вода испаряется, продукт собирается – ай да я! Впрочем, кажется, кое-где таким способом соль добывали веками».
Эксперимент в целом оказался удачным. Правда, одну из плит Семен перекалил или, может быть, слишком много рассола плеснул – в общем, она раскололась. Подобрать новую было не трудно, но тащить ее к костру Семен не стал – пусть этим Пит занимается. Сам же он займется… охотой!
Семен обругал себя за непредусмотрительность: «Надо было с этого и начинать, а не дымить костром на весь лес. Но, может быть, еще не поздно? Вряд ли соленые ключи бьют тут на каждом шагу, да и доступ к ним через заросли довольно труден. Значит, должны быть водопои – выходы к воде. Без Пита в этом деле не обойтись…»
Охота, дооборудование лагеря и отработка технологии выпаривания соли заняли три дня. По их истечении в соленом ручье мокли туши небольшого оленя и двух вполне приличных кабанов. Наладилось и разделение труда: Пит таскал со склонов дрова, а Нилок их жгла, поливала плиты и счищала соль. Попутно ей пришлось повозиться со шкурами, чтобы изготовить хоть какую-то тару для ценного продукта. Семен же за всем этим наблюдал, давал советы и размышлял о смысле жизни. Его, естественно, мучили сомнения: «Вот так всегда бывает в полевой геологии: сидишь на какой-нибудь „точке", собираешь жалкие остатки древних ракушек и думаешь: „А вдруг рядом, в соседнем распадке, их гораздо больше, причем в хорошей сохранности? Надо бы обследовать все вокруг, но на это потребуются силы и время. Ты их потратишь и ничего не найдешь – будет еще обиднее!" Но, в данном случае, мое присутствие не требуется – ребята могут добывать соль и без меня. А я пойду… на рекогносцировку!»
Семен и пошел – со спальным мешком в рюкзаке, с пращой и пальмой. Продуктов он взял минимум – рассчитывал вернуться вечером или на следующий день. Соратникам, правда, он об этом не сказал, а велел заниматься добычей соли и ждать его здесь хоть до снега.
Глава 7
ВСТРЕЧА
Речку, в которую впадал соленый ручей, Семен перешел по пояс в воде, на том берегу оделся и двинулся к пологому холму вдали. Холм был не очень высоким, но ничего более приличного в округе не наблюдалось. Главное, что на его вершине ничего не росло. Это позволяло надеяться, что сверху удастся как следует осмотреть рельеф. Идти предстояло далеко, и Семен ругался: «Блин, достала эта первобытность! С залеганием слоев разобраться невозможно! Был бы аэрофотоснимок – десять минут, и никаких проблем! Может, с бугра хоть ориентировку склонов и пластовые треугольники будет видно?»