Щепетов Сергей. Люди Быка

   Ну, ладно, нужно принять и этот удар судьбы. Напишу письмо ребятам, чтобы нас не ждали, а возвращались к себе в поселок. Пит сбегает и отнесет послание – за пару дней управится. Обниматься с неандертальцами он, конечно, не будет – нет у этих людей такой традиции, так что ничего страшного не случится».
   Нелегкое решение все же лучше, чем никакое. Семен, почувствовав душевное облегчение, составил письмо на бересте, отправил Пита с ним в путь и, в ожидании его возвращения, занялся штурмом языкового барьера и вытягиванием из Нилок информации о здешней жизни. Барьер оказался довольно низким, а информация, увы, небогатой – очень многих вещей женщина не знала, потому что они ее не касались.
   Быт туземцев тяжел и незатейлив. Впрочем, как сказать… На подходящих участках леса деревья «кольцуются», засыхают, а потом срубаются. Иногда их валят сразу, и сохнут они уже на земле. Древесный материал разделывается и равномерно распределяется по участку. Если таковой не слишком далеко от деревни, то часть стволов перетаскивается для построек и на дрова. Весной все оставшееся сжигается. Как догадался Семен, смысл этого мероприятия, во-первых, в том, чтобы получить золу – прекрасное удобрение, а во-вторых, чтобы прокалить верхний слой почвы, уничтожив корни и побеги сорняков. Пни, конечно, не корчуются, землю на пожоге не боронят и не пашут. Семена бросают прямо в теплую золу и «заволачивают» еловыми ветками. Лучше всего ячмень родится в первый год, а потом все хуже и хуже. Больше трех раз на одном месте стараются не сеять. Лучшая часть собранного зерна подсушивается и тщательно хранится – на семена. Все остальное используется двумя способами – непосредственно в пищу в виде лепешек, каши, мучнистой болтушки или… на солод. Слово это, конечно, здесь было неизвестно – Семен сам догадался, поскольку означенный продукт был ему знаком. Специально или случайно подмоченное зерно начинает прорастать. При этом содержащийся в нем крахмал превращается в сахар. Остается все это слегка растереть и залить водой, чтобы она сахар растворила. Ну, а сахарный сироп имеет много применений – его можно упаривать, пить живьем или сбраживать. Когда делают настоящее – «большое» – пиво, солод сушат, поджаривают, ростки удаляют, сусло дополнительно вываривают, добавляют мед и специи. Только такое пиво делают редко и всей общиной. Обычный же – повседневный – напиток готовят чуть ли не в каждой семье («Так вот зачем им ровные настилы, на которых не спят, – догадался Семен. – Для солода!»). При этом, конечно, половину операций пропускают. Старейшины такую самодеятельность не одобряют и пытаются за нее наказывать.
   «Ну да, – мрачно размышлял Семен, – вот и разгадка причин неолитической революции. Впрочем, кое-кто из археологов былой современности на полном серьезе доказывал, что человек начал интересоваться злаками не из-за еды, а из-за пива, которое он из них получал. То есть пиво появилось гораздо раньше хлеба. Да и керамика, по мнению тех ученых, возникла из-за того, что для напитка нужна была тара. Что ж, при таком подходе противоречий почти не остается, привлекать богов или инопланетян для объяснения странного поведения наших предков не требуется. Надо же быть прибабахнутым, чтоб в благодатнейших районах планеты начать выращивать траву, срезать колоски, вылущивать зернышки, очищать их от кожуры, а потом перетирать в муку. И все это для того, чтобы полакомиться мучной лепешкой?! Да нет же! Не были наши предки придурками – пьяницами они были!
   В данном случае, по-видимому, идет активное освоение новых лесных и лесостепных районов. У расселения две причины: на новом участке можно получить больше зерна и, главное, вдали от «дедов» можно спокойно квасить – на сколько солода хватит.
   А что будет дальше? Известно что… Зависимость от хлеба и алкоголя закрепится на генетическом уровне. История родного мира не знает случаев, чтобы земледельческие народы возвращались к охоте и собирательству. Пока хватает лесов, ни плуг, ни соха не нужны. Они появятся, когда земледельцы выйдут в степь – это неизбежно, поскольку там на пожогах не прокормиться. На нашей планете крестьяне при помощи сохи на конной или воловьей тяге уничтожили целую климатическую зону – Евразийскую степь. Их можно остановить? Не знаю…»
   Семен выяснил, что охота здесь действительно играет вспомогательную роль. В крупных, относительно старых деревнях ею почти не занимаются, поскольку трудозатраты не окупаются – вся приличная живность в округе распугана и выбита. Зимой, когда работы мало, стараются добыть пушную мелочь – белок, куниц, горностаев, лисиц. Шкурки идут на украшение одежды и используются для меновых операций.
   Кроме прочего, Семена очень волновал вопрос: почему в деревнях так много детей? «Здесь что, ниже детская смертность? С чего бы? Скорее уж наоборот… Может быть, лучше условия жизни женщин? Да по сравнению с местными, женщины степных охотников просто на курорте отдыхают! Тогда почему?»
   Его информатор ответа на вопрос не знала, однако смогла сообщить много подробностей о ской доле. У Семена возникла гипотеза, точнее, он вспомнил прочитанную когда-то журнальную статью: «Получается, что в здешних условиях женщины беременеют и, соответственно, рожают, как минимум, вдвое чаще. Почему? Во время кормления грудью вероятность зачатия сильно снижается, особенно если это кормление происходит часто – по первому требованию ребенка. Именно так обстоит дело у нас. Здесь же женщины постоянно чем-то заняты, в том числе, и вдали от дома. Так что детей они кормят относительно редко и стараются побыстрее отлучить от груди, чтоб не мешались. Такая возможность у них имеется, поскольку в наличии зерно, из которого можно делать удобоваримую для ребенка кашу. У нас же народ питается, в основном, полусырым мясом, которое ребенок может употреблять не раньше, чем у него вырастут и окрепнут зубы. Да и традиции нет лишать его материнского молока – неприлично это. В общем, такое объяснение демографического взрыва у ранних земледельцев выглядит не очень убедительно, но другого пока не придумывается».
   По рассказам Нилок, детей рождается много. Среди них встречаются умственно неполноценные, которые здесь «не выбраковываются». Кое-кто из них доживает до взрослого возраста. Если такой человек способен хоть как-то работать, то он остается в семье, если же нет – родственники стараются от него избавиться. В итоге получается гургул – этакая помесь бомжа и юродивого. Кормятся гургулы в основном попрошайничеством, бродя из деревни в деревню. Ну и, конечно, грибами-ягодами не брезгуют. Некоторые из них развлекают народ кривляньем, чтобы, значит, лучше подавали.
   «Так я и думал! – совсем не обрадовался своей прозорливости Семен. – Обидно, блин… Впрочем, стыд не дым, глаза не выест. Тут важно другое: имеются особи, которые всем чужие, но не враждебные, их вроде как терпят… Просто грех этим не воспользоваться – с моими-то талантами! Да, но пристало ли мне – МНЕ – этим заниматься?! Н-ну… Во-первых, а кому же? Разведать здешние дела нужно в любом случае. Послать сюда некого, а от «языков» мало толку. И кроме всего прочего, возвращаться-то в степь нам пока нельзя… Как там пелось в детском мультике?»
   Принятие очередного решения Семен отметил исполнением вслух песни: «Наша крыша – небо голубое, наше счастье – жить такой судьбо-ою…» В общем, начал он этот день великим воином, вождем и учителем народов, а закончил жалким трубадуром, причем без трубы, но с подозрением на педикулез.
 
   Деревня эта была заметно больше всех встреченных ранее. Похоже, она даже не была «бродячей», то есть переезжающей с места на место каждые четыре-пять лет. Ведущая к ней тропа на последних километрах превратилась прямо-таки в дорогу, правда, без колей. Путники торопились – вечерело, а проситься на ночлег в темноте бесполезно. На подходе они перестроились: впереди вышагивал седой лохматый бородатый гургул с посохом в руке и котомкой за плечами, далее следовала совершенно лысая девушка в просторном меховом балахоне. Она вела за собой на ремешке огромного волосатого лешего, который нес под мышкой скатанную в рулон шкуру – в общем, бродячая труппа…
   Реакция народонаселения на пришельцев оказалась вполне обычной – дела побросали, сбежались, стали смеяться и показывать пальцами. Как всегда, было не ясно, что вызывает больший интерес – «ручной» леший или обритая наголо женщина. Наученный прежним опытом Семен не удостоил поселян вниманием, а направился к центру, где должно располагаться жилище главного старейшины: «Все общины, независимо от размеров, воспроизводят иерархическую пирамиду, построенную по возрастному принципу. В отдельно живущем семействе патриархом может быть и нестарый мужик, а в крупной общине дедов обычно несколько – геронтократия, значит».
   Поскольку появление бродячих артистов сопровождалось некоторым шумом, народ выходил или выглядывал из хижин. Как только в дверном проеме одного из центральных жилищ показались седая борода и длинные нечесаные патлы, Семен решил, что «пора», хотя и не знал, является ли данный старик здесь главным иерархом.
   – Деда! – закричал гургул и взмахнул палкой. – Мы пришли, деда!
   – Чего орешь, дурак?! – сказал старик, выбираясь на улицу целиком. – Убирайся отсюда – самим жрать нечего!
   – Тогда выпить дай! – не сдавался попрошайка. Он подпрыгнул, а потом пару раз прокрутился на одной ноге, имитируя балетное па. – Дай выпить, деда, – душа горит!
   Лысая девушка дернула за ремешок, и питекантроп, повинуясь команде, ухнул, подпрыгнул по-обезьяньи, протянул к старейшине лапы и зарычал. Толпа немедленно пришла в восторг – визг, смех, крики.
   – Да ну вас в болото! – злобно сплюнул старейшина и скрылся в жилище. По сути, это означало выдачу «вида на жительство» с правом трудовой деятельности.
   – Ур-ра!! – закричал Семен. – Во саду ли, в огороде девица гуляла! Она друга молодого в поле поджидала!
   Мешок и палку Семен бросил на землю, стал громко и фальшиво петь и хлопать ладонями в такт. Питекантроп же, ухая, приседая и подпрыгивая, пустился в пляс вокруг девушки. К концу песни часть публики тоже хлопала.
   Семен отдышался и набросился на зрителей, кольцо которых под давлением задних все более сжималось:
   – Куда прете?! Кыш! Кыш, кому говорят?! Хлеба давай! Пива давай!
   Пит сложил свои огромные ладони лодочкой и начал ими тыкать в толпу. Передние подавались назад, поскольку питекантроп при этом грозно скалил мощные желтоватые зубы. Наконец кто-то бросил ему кусок лепешки, другие добавили пару огрызков. Семен оглядел приношение, пожевал и заявил во всеуслышанье:
   – Мало! Не будет вам ни песен, ни танцев! Проваливайте! Кыш!
   Толпа в ответ загомонила и придвинулась ближе.
   – А я говорю: не будет! Фиг вам на рыло! – продемонстрировал Семен толпе кукиш. Для туземцев этот древний символ значил почти то же самое, что и для былых современников Семена, но, в отличие от последних, был «нагружен» первородным смыслом. По-видимому, он возник после введения в обиход штанов, поскольку быстро обнажать гениталии стало трудно.
   Женщины отмахивались и обзывали Семена «охальником», мужчины наперебой грозили настучать ему «этим самым» по лбу. Артист же не испугался, а развязал ремешок и раскатал на земле специально приготовленную для этого случая шкуру. Он демонстративно зевнул и… улегся на подстилку, а под голову подложил мешок. Повернулся на бок, сунул ладонь под щеку, еще раз зевнул и закрыл глаза.
   Толпа на некоторое время притихла, а потом раздались возмущенные голоса:
   – Ты что же, гад?! Играй, паскуда, пой, пока не удавили!
   – Высоцкого знаете? – приоткрыл один глаз Семен. – Все равно не буду! Пока выпить-закусить не дадите!
   Он вновь закрыл глаз и демонстративно захрапел.
   Конечно же, вскоре появились и лепешки, и пиво, и даже корытце с неким подобием каши. В общем, концерт начался. После каждого номера исполнители требовали новых подношений. Сушеную рыбу и лепешки поприличней Семен складывал в мешок, а все остальное исполнители выпивали и съедали сразу.
   Первое впечатление не обмануло: судя по количеству и качеству «платы», деревня эта жила в относительном достатке, жители были не очень прижимисты и прямо-таки жаждали развлечений. В запасе у Семена имелось несколько серий концертных номеров: «пляски пьяного лешего», «песни дикого гургула» и… «коронка». Он решил все сразу не показывать, а растянуть программу на несколько выступлений. «Коронку» же приберечь напоследок, когда оперативные запасы туземцев истощатся и они начнут жадничать. Планы эти вскоре пришлось изменить.
   Ночевали трубадуры в обычном месте – под навесом в центре деревни, где, вероятно, осенью обмолачивался и сушился урожай. Утром Семен запил пивом пару лепешек, в очередной раз подивился тому, как можно постоянно питаться такой гадостью, и отправился знакомиться с селением. Народ занимался своими делами и особого интереса к нему не проявлял. Семен, в свою очередь, ничего интересного тут не обнаружил, кроме странной группы построек на краю деревни недалеко от речного обрыва – две низких широких хижины и навес, крытый корой. Естественно, он туда отправился и вскоре понял, что нашел то, что давно искал, – гончарную мастерскую!
   Народу тут работало много – человек пятнадцать, мужчины и женщины. Кто-то мял босыми ногами глину, кто-то лепил посудины ленточным способом, кто-то украшал их оттисками раковин или просто вмятинами от галек. Под навесом сушились сырые изделия, а в стороне были соштабелированы уже обожженные. Семен их рассматривал довольно долго и пришел к выводу, что, пожалуй, вся виденная им в этих краях керамика происходит отсюда. Здесь она делается явно не для себя (слишком много), а на продажу, точнее, на обмен. Разнообразие изделий невелико – плоские блюда, кружки, миски и «котлы» для варки разных размеров.
   Появление Семена внесло некоторое разнообразие в скучный труд гончаров – над ним стали подсмеиваться и обзывать гургулом с разными прилагательными. Делалось это беззлобно, и артист решил не обижаться: он мысленно перевел на местный язык длинную фразу, в которой фигурировали мужские и женские половые органы, а также разные способы их взаимодействия. С милой улыбкой он сообщил эту фразу гончарам, и они вытаращили глаза от изумления. Потом привели их в норму, принялись смеяться и требовать повторить, только помедленнее. Семен откликнулся – еще раз объяснил мужикам, за кого он их держит. Мужики не обиделись и стали фразу разучивать, причем довольно громко. Женщины, мявшие глину, посоветовали им заткнуться, что, разумеется, выполнено не было. Семен, как джентльмен и офицер запаса, вежливо извинился перед дамами и рассказал им (без обиняков!), что, как и сколько раз он хотел бы проделать с каждой из них. В ответ одна из красавиц густо покраснела и довольно метко запустила в Семена шматком глины. Та, что была постарше, начала кричать неприличные слова и бурно выражать сомнение в сексуальных способностях «грязного гургула». В общем, завязалась утонченная светская беседа, доставившая и участникам, и слушателям огромное удовольствие.
   Чтобы закрепить добрые отношения, Семен устроил небольшой спектакль: притворился пьяным в «сосиску» и стал изображать, будто хочет что-то выпить из свежевылепленной посудины, похожей на толстостенный стакан. Пальцы его дрожали, и стакан из них выскальзывал. Мужики дружно смеялись и, вспомнив вчерашнее, хлопали грязными ладонями.
   – Хорош веселиться! – строго сказал Семен и с важным видом поднял указательный палец. – Учитесь, пока я жив! Вот как надо!
   После чего он раскатал комочек глины и приделал к «стакану» ручку.
   – У-у-у, – сказали мужики и сгрудились вокруг изделия. – Да-а-а…
   Воспользовавшись паузой, Семен подобрал с земли довольно толстую полуметровую палку и принялся обмазывать ее керамической массой, макая время от времени ладонь в миску с водой. Народ занялся обсуждением достоинств и недостатков усовершенствованного стакана и не обращал на гостя внимания. Когда же обратил, в руках у Семена был почти законченный, грубый, но натуралистичный макет… Ну, в общем, макет того, что «цивилизованные» питекантропы при людях скрывают набедренными повязками.
   Восторженный вой приветствовал рождение нового произведения искусства. Оно пошло по рукам и в этих умелых руках быстро приобрело еще более натуральный вид. Женщины, продолжавшие мять глину, вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть, что там происходит в мужском коллективе. Коллектив заметил их любопытство и отреагировал – дам окружили и начали демонстрировать им Семеново произведение, делясь соображениями по поводу того, как его можно использовать. Фантазия у мужиков оказалась буйной… Тетки отругивались, как могли, но силы оказались неравными – гогот стоял на всю деревню. В конце концов женщины, помогая друг другу, выбрались из глины, растолкали мужиков и убыли в направлении хижины старейшины – жаловаться, наверное.
   Веселье стало стихать и, чтоб поддержать его на должном уровне, Семен предложил совместными усилиями изготовить макет некоторой части женского тела соответствующего размера. Идея была подхвачена с большим энтузиазмом, но выполнить задуманное до конца не удалось. В мастерскую явились сразу два деда и принялись наводить порядок – драконовскими, надо сказать, методами. В общей сутолоке все новые произведения, включая усовершенствованный стакан, были уничтожены, а Семен огреб клюкой по спине. Впрочем, он был далеко не единственным пострадавшим.
   Мужики вернулись к своим горшкам и мискам, тетки возобновили бесконечное топтание в глине, а Семен, почесывая ушибленную спину, побрел к себе под навес. Удар стариковской палки пошел ему во благо: смутный план, возникший при виде штабеля готовой посуды, обрел четкие очертания. На току Семен хлебнул местного пива, заработанного вчера, и за контуром генерального плана выстроилась вереница планов локальных, обеспечивающих выполнение основной задумки. Так и так получалось, что придется устраивать премьеру «коронного» номера – нужен хороший заработок. До вечера было еще далеко, и Семен вместе с Нилок отправился в ближайший березняк – репетировать.
 
   За свою короткую, но бурную артистическую карьеру Семен успел убедиться, что наибольшим успехом у мирного населения пользуются почему-то песни В. С. Высоцкого. Вначале он пытался делать нечто вроде перевода текстов на здешний язык, но вскоре убедился, что игра не стоит свеч – оно и так действует, особенно если петь с надрывом и сопровождать исполнение посылом соответствующих «мыслеобразов».
   Присутствие в деревне «бродячих артистов», вероятно, несколько изменило распорядок жизни: бригады лесорубов начали возвращаться задолго до вечера, чем вызывали неодобрение старейшин. Примерно со второй половины дня народ с делом или без дела шарахался по центральной «площади». Одна из женщин принесла чем-то набитый мешок, уселась на него и, на виду у всех, принялась кормить грудью ребенка. Грудь, правда, наружу она не выставила, а высунула лишь сосок через прорезь в рубахе. Юмор ситуации заключался в том, что расположилась она там, где позже должен был образоваться первый ряд зрителей, – заняла место! Народ это понял, и началась цепная реакция – люди тащили чурбаки, бревна, тряпки, располагались на них по кругу и начинали заниматься своими делами – выпивать, закусывать, кормить детей, обсуждать новости и ругаться с женами. Две женщины что-то шили, а один мужик принес охапку прутьев, уселся возле нее и очень ловко продолжал плести начатую ранее корзину. Те, кто подходил позже, – самые работящие – оказывались в проигрыше. Им доставались лишь задние «стоячие» места. Начались пререкания и ссоры. Старейшины были явно недовольны происходящим, но, похоже, у них хватило ума не испытывать прочность своей власти, противореча пожеланиям трудящихся.
   Начинать выступление слишком рано Семену не хотелось – нужно было рассчитать так, чтобы до темноты оставалось час-полтора. Выяснилось, однако, что в этом он не очень-то властен – когда все или почти все население собралось на площади, старейшины начали «наезжать» на артистов, грозя побоями. Семен в ответ потребовал еды и выпивки, дабы труппа смогла подкрепиться перед трудами праведными. После продолжительных пререканий аванс был выдан, съеден и выпит. Семен прислушался к урчанию в своем желудке, ощутил некоторое вдохновение и вышел на «сцену». Зрители приветствовали его неумелыми, но бурными аплодисментами – концерт начался.
   Сначала публику, конечно, нужно было «разогреть», настроить на соответствующий лад, установить с ней контакт. В труппе ни конферансье, ни клоуна-говоруна не имелось, так что данные роли Семен исполнял единолично. Начал он с того, что поприветствовал почтенную публику – туды ее в болото, и три раза каждому кое-чем по лбу (да-да, так и сказал!). После этого он громко пукнул (аплодисменты!) и поинтересовался, все ли имеют с собой достаточный запас выпивки и закуски. Тех, кто таковых запасов не имеет, администрация просит покинуть зал – пускай они кое-чем занимаются в другом месте. Народ радостно загоготал и заверил, что таких нехороших людей среди них нет. На что Семен ответил… В общем, он много чего ответил, поскольку языком владел уже почти в совершенстве.
   Ситуация с местной «лингвой» оказалась довольно своеобразной – с такой Семен ЗДЕСЬ еще не сталкивался. Зато сталкивался ТАМ – в родном мире. Он предполагал, что придется долго мучаться, чтобы научиться свободно общаться с лесными земледельцами, поскольку их язык не имеет ничего общего с языком степняков. Первый же урок «звукового» общения, преподанный ему Нилок, заставил Семена сначала оторопеть, а потом облегченно рассмеяться.
   Оказалось, что у местных жителей имеется как бы два языка – «нормальный» и «повседневный» Первый для обычной коммуникации почти не используется, да Нилок его толком и не знает. Второй же язык представляет собой… мат!
   «Ничего особенного, – подумал Семен, сделав это открытие и отсмеявшись. – Многие ученые моей былой современности считают, что именно мат был первичным, изначальным языком людей. Во многих культурах он табуируется и постепенно угасает, теряя свое назначение. У нас же на Руси он живет и здравствует, а в перестроечные времена даже совершил экспансию: массово вторгся в бытовую речь простолюдинов и начальников, мужчин и женщин, проник в печать, на экраны и театральные подмостки. По себе знаю, что мужской коллектив (а иногда и женский!) вполне успешно может управляться без использования нормативной лексики. Мат – наш родной, исконный язык, и никакие татары его на Русь не заносили».
   В общем, весь «бытовой» язык Семен освоил за два вечера, да и то потому, что не напрягался – мог бы и за один. Десяток глаголов, два десятка существительных, половина из которых к тому же имеют общие корни. Ну, а бесконечные варианты мимики, интонаций и жестов запоминать было не нужно – Семен их и так знал. На всякий случай он выучил счет до двадцати, несколько десятков «обычных» слов, кое-как освоил времена, склонения и спряжения, а потом слил все «в один стакан», размешал и из этого замеса смело стал лепить фразы. И его понимали! Более того: он сам понимал, что ему говорят!
   Ободренный первыми успехами, Семен начал обогащать местную лингву изощренными комбинациями, выработанными в эпоху застоя советской люмпен-интеллигенцией. В деревеньке, где он впервые публично озвучил такой опыт, женщины чуть не забросали его камнями и палками, а мужики стали буквально носить на руках – пока не иссяк весь запас пива. Данный лесной народ возник, конечно, не вчера – он, безусловно, имел долгую историю, какую-то культуру и систему верований. Однако оказалось, что, оперируя лишь «матом», от всего этого Семен отрезан напрочь – надо учить «основной язык». Общаться же с толпой можно сколь угодно долго, но и затягивать не стоит – людям может и надоесть.
   Примерно через полчаса Семен приступил к исполнению песен различных авторов. В перерывах слегка опьяневший Пит плясал вприсядку под дружные хлопки зрителей, изображал обезьяну, передразнивал кого-нибудь из публики и требовал платы. Полученное Семен у него отбирал – лепешки складывал в мешок, а пиво сливал во взятый напрокат жбан. Иногда при этом он выбирал женщину посимпатичней или мужичка поплюгавей и начинал выпытывать подробности их половой жизни и особенности отправления естественных надобностей организма. Присутствующим это очень нравилось.
   Начало уже смеркаться, когда Семен решил, что, пожалуй, пора: под влиянием пива и волшебной силы искусства обстановка сделалась совсем непринужденной. На всякий случай – для проверки зрелости народных масс – он предложил пышногрудой красавице из третьего ряда пройти на «сцену» и прямо при всех кое-чем с ним заняться. Красавица покраснела и обозвала Семена несколькими словами, имеющими прямое отношение к гинекологии, проктологии и урологии. Толпа ужасно обрадовалась, потому что, как оказалось, рядом с красавицей стоял ее муж, а за подол держались дети, которым было ничего не видно. Этот муж сначала смеялся вместе со всеми, а потом что-то сообразил, стал грозить кулаком и сообщать во всеуслышание, что и каким способом он с Семеном сделает.