Страница:
Я почувствовала себя ничтожной, как жук в траве, глупой, как слепой кутенок. Впервые мне пришло в голову, что я выбрала не лучший образ жизни. Эк меня расклеила мощь деревяшек, которые качаются на ветру четыре тыщонки лет.
А вечером я увидела Нью-Йорк.
Глубокую черноту ночи в иллюминаторе серебрила луна. Внезапно в опаловой мгле проступила россыпь блесток: огни над Гудзоновым заливом. Создавалось впечатление, что под брюхом реактивного лайнера лежало огромное сказочное колье.
Самолет шел на посадку в аэропорту Кеннеди.
И этот город остался в памяти только быстро убегающей под колеса лентой дороги. Еще только отель «Плаза» поблизости от Центрального парка, среди платанов Пятой авеню. Там в своем бегстве через родной континент остановилась моя осиротевшая царица.
Едва Ванесса успела закрыть за собой двери апартаментов и принять душ, как тут же исследовала батарею бутылок в баре. Не найдя любимой марки, сразу позвонила и заказала «Империал», словно раз в жизни не могла надраться чем-нибудь другим.
Я даже немного перепугалась – а вдруг не окажется у них «Империала». Куда там, принесли! «Плаза» крутой караван-сарай, выполняет любые желания клиентов.
Ванесса высосала коньяк, запила вдогонку виски из запасов под рукой. До положения риз набираться не стала, лошадиная доза спиртного только высвободила слезы.
Ванесса разговаривала сама с собой, с умершим сыном… Я не в счет, если она не велела слушать. А я сей раз не велела. В эти дни отчаяния Ванесса все чаще забывала о моем существовании.
– Чуяло мое сердце, что они тебя погубят, беззащитный мой червячок. Кому ты мешал? Убийцы! Я не хотела отдавать тебя в лапы Хэррокса, но ОН отобрал тебя! К несчастью, ты и ЕГО сын. Теперь ОН наследует после тебя, но после НЕГО некому будет наследовать! Будь они трижды прокляты: ОН, его ублюдок и та глупая шлюха, что его родила!
Она призывала кары небесные на голову пасынка, – мать без смирения, без святости, без надежды, скорбящая на золотой Голгофе.
Я чувствовала себя виноватой за то, что открыла Этеру место, где его старший брат вел жизнь не то водоросли, не то амебы.
Артур заболел внезапно. Ванесса переехала в Швейцарию, а потом в Америку. В Ножан-сюр-Марн она не показывалась неделями. Меня она с собой не брала. В дом под Парижем наведывалась на несколько дней, чтобы отдохнуть и напиться. Она выходила из себя, проклинала Этера. Его она винила в том, что ее сына отправили из Лаго-Маджоре в Бостон.
Теперь Артур умер.
– Выключи телефон. Меня ни для кого нет. – Проклятия и виски иссякли, и Ванесса вспомнила про меня. – Никуда не уходи!
Она рухнула на постель и проспала тридцать шесть часов.
Встала Ванесса молчаливая и замкнутая. Позвонила, договорилась с кем-то о встрече на следующий день на неприлично ранний час и сразу же выехала в город. Мне снова запретила выходить из отеля.
Наутро я разбудила ее, как она приказала, задолго до назначенной встречи.
– Надень! – Ванесса подала мне парик, удивительно похожий на ее волосы цвета спелой кукурузы.
Второй, темный, она надела сама. Наверное, парики она купила здесь, в багаже ничего такого не было. К тому же Ванесса никогда не носила искусственных волос.
– Одевайся! – Она швырнула мне свои траурные одеяния.
Потом собственноручно застегнула на моей шее свои гранаты, подала кольца и набросила на голову черную вуаль.
– Пройдись!
Ростом я была пониже, шифон волочился за мной по ковру. В носки своих замшевых туфель на очень высоких каблуках Ванесса натолкала ваты, велела обуться.
– Ходить можешь? – Я кивнула. – Попробуй подражать моей походке.
Накося выкуси! Я сделала несколько шагов, стараясь не выдать, что прикинуться Ванессой для меня пара пустяков. Мне не понравилась роль манекена. Я должна знать, в какие игры тут играют.
– За мной, наверное, следят, – ответила она на мой назойливый взгляд. – Ты пойдешь вместо меня на мессу за упокой души моего сына. Она будет проходить очень рано. Я никого не приглашала.
Ванесса, с опущенной до плеч вуалью, в моей шелковой пелеринке – эффектной ливрее в интерпретации Кардена, – постаралась стать похожей на меня, на элегантный реквизит ее траурной экипировки.
Она завезла меня в церковь, где я встала на колени, задрапировала складками вуали и только потом ушла. Я застыла, спрятав лицо в ладонях, Ниобея. Кто осмелится беспокоить несчастную мать на молитве?
Ванесса явилась точно в минуту окончания мессы, с последним аккордом собрала на руку мои вуали, чтобы они не мешали встать с коленей, и мы тихонько удалились.
На следующий день мы вернулись во Францию.
День начинается с утренней депрессии.
Ванесса лежит, закутанная в мятые шелка, – усталое тело, и лицо словно с могильного памятника. Золотисто-кремовый интерьер спальни, приглушенный полумраком от спущенных жалюзи, только подчеркивает прозрачную зеленоватую кожу с лиловыми мешками под глазами, подбородок отвис, на руках – узлы синих вен.
Ванесса уже не спит, но лежит неподвижно, стараясь вернуться в сон, отгородиться от дня, которого боится. Она не хочет чувствовать плен тела, которое терпеливо нейтрализует яд, выводя отраву с потом, густым, как жабья слизь. Ей бы убежать от агрессивной действительности, дурных мыслей, ноющих, как обнаженный нерв.
Вчера вечером она дерябнула семьсот граммулек «Империала», не считая бургундского. Много. Обычно одного арманьяка ей хватает. До дна бутылки она тоже редко добирается, зеленый змий пораньше валит ее с ног в буквальном смысле. Потому что это не единственная ее порция за день, хотя потихоньку становится единственным смыслом жизни. Кроме одного…
Ненависть!
Она растет, как раковая опухоль, пожирая все другие чувства и интересы. В пустоту, словно в высохшее русло реки, вливается яд, неустанно питаемый сознанием загубленной, протраченной жизни. Сознание невыносимое. Ванесса винит всех, кроме себя, ненавидит весь мир. Особенно мужа, с которым она разделена океаном уже более четверти века.
Увяли дружеские связи, канули в прошлое отшумевшие романы, она уже не помнит близких некогда мужчин и вкуса их любви. Ненависть осталась. Похоже, она ухитряется питаться объедками прежних симпатий. И еще – привязанность к сыну. Это не любовь игрока к фавориту на скачках, хотя сын был главным козырем Ванессы в войне с мужем. Это больная любовь, любовь против всего мира.
Вчера Ванесса потеряла очко в своей игре или пережила иную боль, если ей понадобилось столько спиртяги, чтобы скинуть себя в беспамятство.
Обычно она начинает ближе к вечеру. Днем не пьет. Спьяну никогда не ездит в банк. Чеки свыше определенной суммы получить может только она сама. Ванесса оговорила это в контракте с банком, опасаясь мошенничества, опасаясь безделья. По крайней мере, одно она обязана сделать. Днем Ванесса еще находит себе занятия. Дома моделей все еще ее интересуют, время от времени она посещает салон красоты (на каждый день за ее внешностью слежу я), случаются и большие выезды в свет.
Тогда Ванесса доверяется рукам профессиональных мастеров красоты и открывает вмурованный в стену сейф, где хранит драгоценности. Она долго играет ими, словно выбирает, но надевает редко, обычно носит что-нибудь менее ценное или совершенные копии самых любимых украшений.
Содержимым своей мини-сокровищницы она любит играть по пьяни, как старый генерал, который в орденах ищет воспоминания о минувших почестях, выигранных битвах и славе. Алкоголь и бесценные побрякушки, удивительная комбинация наркомании и тщеславия. В такие минуты к ней возвращается ощущение молодости, когда она была красивой и любимой. Но даже пьяная в сосиску, Ванесса не уронит ни малейшего камушка, все старательно запрет, как положено. Утром она почти не помнит об этом или хранит неясное ощущение, что открывала огнеупорную шкатулку.
– Я ничего не потеряла? – бурчит она, не глядя на меня.
Вопрос риторический. Если бы Ванесса спрашивала меня, то дотронулась бы до плеча тросточкой.
Она открывает сейф. Сличает драгоценности с описью. Я же переживаю муки ада, поскольку никогда до конца не уверена, что она чего-нибудь не уронила, не потеряла и не засунула в складки покрывала или ковра. Всякий раз, уложив ее, я старательно исследую все места, где она скакала, сидела и ходила, примеряя свои побрякушки. В пьяном виде Ванесса жутко подвижная, пока не свалится.
Шиз какой-то! Как можно ставить свое существование в зависимость от доброй воли, одурманенной психопатки! Драпать отсюда, пока не поздно, пока ничего не случилось! – твержу я про себя всякий раз, когда она проводит ревизию по утрам. Но снова все сходится, беспокойство затихает, и я не покидаю уютного местечка. Куда мне драпать-то? К тому же именно здесь, среди богатых хвастунов, просматриваются неплохие шансы забуреть.
Я не могла помешать ей в подпитии вытаскивать ценные игрушки. У сейфа не было ключа, замок цифровой, но Ванесса, даже пьяная, помнила тройной шифр: слово, комбинация цифр и буква дополнительной блокады. От сейфа ее нельзя было оттащить, она ревела, словно с нее живьем сдирали кожу, и вырывалась из рук.
В результате ее упорной мании я узнала шифр. Правда, Ванесса не забывала выгонять меня, перед тем как открыть замок, но в коньячном тумане она бубнила буквы и цифры, уверенная, что я ничего не слышу. Ей неоднократно случалось повторять набор снова и снова, когда она ошибалась цифрой.
– Отлично, полный порядок, – шептала Ванесса по окончании очередной ревизии. – Я знаю, что ты хочешь сказать. В пьяном виде не надо вынимать драгоценности. Ты права, но перестань так на меня смотреть.
В такие минуты я ее ненавидела. Но единственное, что я могла сделать, – это таращиться на нее во все глаза. Я убивала ее взглядом. Погоди, грозила я мысленно, вот будешь лежать как бревно, я тебе штаны спущу, да ка-а-ак ремнем отделаю! Неделю сидеть не сможешь, старая жаба!
Но, конечно же, ни разу на это не решилась. С Ванессы хватит мук, которые она сама себе причиняла. И все оставалось по-прежнему. Она снова вынимала драгоценности, а я потом чуть ли не языком вылизывала пол. Ванесса была подозрительна и легко клеветала на слуг, если что-нибудь пропадало.
Когда в счетах Поля – швейцара, уборщика и вообще чернорабочего – обнаружились какие-то неточности, Ванесса тут же вызвала полицию. Хотя быстро выяснилось, что дело в самой заурядной ошибке, она больше не желала видеть Поля.
– Пусть его выгонят, может, тогда научится хорошо выполнять то, за что ему платят! – орала она в бешенстве.
Ванесса не нанимала французов, которых защищают профсоюзы, – только иностранцев, зависевших от нее целиком и полностью. Достаточно было не продлить разрешение на работу, и нерадивый подданный тотчас оказывался вне закона. Ванесса без колебаний пользовалась своей властью. Злая королева.
По-французски она говорила лучше, чем на родном языке, он больше соответствовал ее темпераменту. Солидные знания, вбитые в нее сестрами из монастыря Sacre-Coeur, Ванесса, гениальная самоучка, обогатила словарем кабаков и забегаловок Сен-Жермен-де-Пре, Монтрея или Клиньянкура, где она (правда, все реже) вела себя, как шлюха, не переставая при этом оставаться знатной дамой. Пляс Пигаль мы не посещали, это же комедия для туристов, нам подлинный бардак подавай!
Особенно «Среди своих». Огромный просторный подвал с низким каменным сводом отгородили от винного склада баррикадой темных бочек. Бочки покоились на деревянных козлах, соприкасаясь раздутыми боками. Диаметр пузатых чудищ превышал рост человека. Ряды кранов выстроились в боевой готовности. Из этих кранов хозяин, постаревший боксер, цедил молодое вино прямо в графины, которые затем подавались на стол. Но в основном здесь пили бормотуху и мескаль – мексиканскую водку из кактуса.
В полумраке, под скупым светом бра, развешанных по стенам из грубого тесаного камня, за табльдотом завивали горе веревочкой торговцы, барыги, контрабандисты, воры и прочая не внесенная в Красную книгу фауна района Клиньянкур. Там сиживали разорившиеся старые перекупщики, проститутки бывшие и нынешние, сутенеры, обожавшие золотые украшения и носившие на запястьях тяжелые браслеты, и типы, чей внешний вид никак не позволял догадаться об их занятии. Даже напившись вдрызг, они помалкивали о своих делах.
Сначала я не понимала, что Ванесса ищет в темной, многоязычной толпе везде чужих извращенцев, психопатов, человеческих отбросов и прочей опасной живности, дрейфующей в винных парах посреди чужого города. Их собрала вместе забегаловка с манящим названием «Среди своих». Тут они чувствовали себя в безопасности, потому что бывший кулачный боец подкармливал легавого в больших чинах, и его всегда предупреждали о готовящейся облаве. Но в этой резервации неписаный закон запрещал всякие разборки, даже обычный мордобой. И этот закон уважали.
– Qa va, ca va, Madame, – неслось с разных сторон, когда Ванесса проходила в свой угол.
Мадам. Так ее прозвали в этом клоповнике. Ее считали дорогой шлюхой, которой хватило мозгов отложить денежек. И теперь, когда возраст не позволял уже рассчитывать на богатого клиента, она могла наслаждаться спокойной жизнью и бормотухой.
– Qa va, ca va, Madame, – К нам подсел мужчина лет сорока, средней поддатости. Такому я не доверила бы деньги.
– Выпьешь, Виктор? – Ванесса сделала знак хозяину.
– Сегодня я ставлю, Мадам. – Виктор говорил на смеси кабацкого с африканским. Он смерил меня взглядом рыбьих голубоватых глазок и перенес вопросительный взгляд на Ванессу.
– Полетта со мной. – Ванесса потягивала мескаль, оживленно болтала, откликалась на шутливые окрики, пододвигалась, чтобы дать место другим за нашим столом.
Одетая в шикарный ширпотреб из универмагов Тати или Лафайетт, она не показывалась здесь в платьях от Кардена или драгоценностях, а свой безошибочный французский уснащала напевным парижским арго. Ванесса играла роль бывшей проститутки с налетом светского лоска, но не задиравшей нос.
Актерка, блин! Я поняла, что притягивает ее в подобных эскападах. Игра. Ванесса актерствовала. Тут ее сцена, ее зрители, другая жизнь, другая кожа. Освежающая экзотика, острая пряная приправа, которая придает смак жизни, радостное сознание, что из этой сточной канавы она в любой момент может вернуться на ковры и паркеты своего дома.
– Ты чего не пьешь? – пристал ко мне Виктор. – С тобой говорю, малявка!
Я потягивала мескаль, но я же не верблюд, вот его и раздражала моя умеренность.
– Оставь ее в покое, Виктор! Она немая, умеет только читать по губам, – вмешалась Ванесса.
– Да хоть и немая, но глотать-то не разучилась! – проворчал он, но отвязался.
Я выключила слух и наблюдала за залом, как заправская глухонемая. Неплохое развлечение. Сигаретный дым делал подвальный полумрак еще более нереальным, словно в формалине плавали странные существа с разверстыми хохочущими ртами, маслеными, пустыми или смертельно грустными глазами.
– Пошли, – коснулась Ванесса моего плеча.
– Погоди, я же тебе должен, – вспомнил Виктор.
Ванесса собиралась уходить в неплохом состоянии. В «Среди своих» она не заливала зенки до полной отключки, это не соответствовало бы роли, поэтому в такси садилась без посторонней помощи, а дома быстро добирала свою норму «Империалом».
– Ох, ккур-рва-мать! – неожиданно забухтел Виктор родной надвисленской мовой.
Он что-то еще бормотал по-польски, пока вытаскивал из кармана узких джинсов горсть банкнот. Деньги упали на пол. Сплошь пятифранковые бумажки. Он поднял их, выровнял, пересчитал и протянул Ванессе.
Толстая пачка потертых, одинаковых банкнот напомнила мне о газетной сенсации прошлой недели. Во время нападения на кассы метро убили человека и украли несколько десятков тысяч франков мелочью. Текущая выручка, номера, естественно, не записаны.
Однако в последнее время мы что-то бросили гулять по шалманам и кабакам. Надо заботиться об общественном мнении, на которое Ванессе плевать с высокой колокольни. Нет, не так: она сама себе общественное мнение и стандарт поведения. Необходимость соблюдать приличия только углубляет депрессию, но ей надо считаться со Станнингтоном. Его шпионы тайно собирают сведения об эксцессах Ванессы, противник ведет приготовления к судебному иску с целью ограничить ее дееспособность. Она об этом знает, потому что у нее, в свою очередь, тоже есть шпионы в цитадели врага. Бокс!
Дело-то серьезное: деньги.
В таком контексте выбор глухонемой компаньонки – нет, скорее, девки на побегушках – не такая уж сумасшедшая прихоть эксцентричной дамы. Служанка в силу своих обязанностей узнает мимоходом массу важных вещей, особенно если пару раз в неделю выслушивает бесконечные монологи поддатой хозяйки и собирает ее по косточкам с пола.
По той же причине Ванесса все чаще скрывается в неприступной крепости своего дома, а калитка в ограде открывается перед посетителями все реже.
Временами, чтобы опровергнуть распространяемые мужем слухи и показаться в олимпийской форме, она возвращается в свет. Большой выход Ванесса готовит, как звезда. Парад требует жертв, прежде всего отказа от бутылки. На это ее пока хватает. Отдых в сочетании с ловкостью косметологов возвращает лицу красоту, остальное довершает антураж. Но большой парад она устраивает только по особым праздникам, и настоящие драгоценности тоже надевает нечасто.
Выхоленная, красивая, изысканная, Ванесса шла доказывать своим отреставрированным телом лживость слухов о ее деградации.
После самого длительного перерыва она без труда возвращалась в струю светской жизни, ее поддерживало сумасшедшее расписание бесчисленных раутов, коктейлей, файф-о-клоков, балов, уик-эндов.
Убивать время – дело трудоемкое и изматывающее.
Ванесса убивала время с естественным обаянием. Вечера она разменивала на светящиеся блестки, вроде бисера на платье. Ничего не значащим словам она могла придать глубокий смысл, банальным жестам – величие. Она очаровывала нежностью светское общество, которое в лучшем случае было ей безразлично. Она пленяла. Из такого материала делают роскошных мошенниц, уж я-то в этом кое-что смыслю.
Незаурядная, привлекательная, Ванесса явно отличалась от своей убогой среды, умела завоевывать симпатии. Поэтому после возвращения в свет она быстро возвращала себе утраченный рейтинг. Ванесса пересекала отвоеванное пространство во главе свиты обожателей. Возлюбленная королева. По-прежнему восхитительная, обаятельная, эксцентричная. Вы слышали о ее последней выдумке? Необычно! Забавно! Глухонемая компаньонка!
Сюрреализм, правда?
Она возила меня по знакомым, как дрессированную пантеру. Недостаток, поставленный на службу, стал сенсацией, как бородатая женщина или сиамские близнецы.
– А по виду не скажешь, что она немая, – восхищались дамочки, по виду которых тоже не скажешь, что у них в головах водятся мозги.
– У нее такое интеллигентное личико, – хвалили меня бабенки с куриными харями.
– Ma шер, но это же все-таки физический недостаток! Тебе не противно? – вопрошала тощая цапля, чью рожу все время корежил тик.
– Полетта читает по губам! – предупреждала моя владычица.
– По-английски тоже понимает? – встревала еще одна клуша, на всякий случай переходя на английский и повернувшись так, чтобы я не видела ее лица.
– Нет. Английского она не знает. Врешь, благодетельница. Знаю. И мало в Европе таких языков, которых я не понимаю. Если надо, за пять недель выучу хоть банту, хоть мум-бо-юмбо. Так же, как овладела языком жестов. Хотя, слава богу, слух у меня хороший, а дикция получше, чем у той мымры, что поинтересовалась моим инглишем, а сама жует слоги, словно растирает их в ступке.
– Полетта – каталонка, – терпеливо объясняет Ванесса, – но ее мать француженка.
– Интересно, каким образом глухонемые разговаривают с глухонемыми других национальностей? – допытывался месье Филипп Клапарон, поверенный в делах Ванессы, изысканный старикан, разодетый в стиле принца Уэльского, того, у которого в любовницах была леди Симпсон.
Вопрос дал Ванессе возможность продемонстрировать, как здорово она со мной общается. В гости она не брала с собой тросточку. Коснувшись моего плеча рукой, унизанной кольцами, она дала мне понять, чтобы я смотрела на ее губы. Потом повторила вопрос.
«Основные понятия в языке жестов напоминают эсперанто», – принялась я строчить в своем блокнотике из жестких пластмассовых листков. Блокнотик всегда был у меня под рукой.
– Конечно, она делает ошибки, – снисходительно заметила Ванесса.
Это верно, писать мне было труднее. Языки я учила на слух и молниеносно овладевала ими: произношение, интонация, идиомы. Со мной разговаривали улица, магазин, кафе.
– А она хорошенькая, – облизнулся старикан, бесцеремонно меня разглядывая.
Я стояла чуть сзади, держа наготове меховой палантин Ванессы, который она сбросила с плеч в жарко натопленном салоне.
Месье Клапарон наклонился к моему уху, дыхнул на меня запахом патентованного зубного эликсира, ощерил свою классную вставную челюсть и проблеял мне на ухо поток скабрезностей, которых не постыдился бы сутенер с пляс Пигаль. Видно, пристойное поведение его душило, как тесный воротничок, однако в таком окружении он не смел вести себя естественно.
Я стояла невозмутимо, с приклеенной улыбкой.
Возможность слегка ему отомстить подвернулась в тот же вечер. При уходе. Под изысканной кожей слегка поношенного ботинка месье Клапарона (новое ведь так неэлегантно!) торчал старческий сустав. Проходя мимо, я споткнулась и будто случайно вонзила каблук в мозоль старому козлу.
Салоны Ванесса обходила по трезвянке. Долгие часы она выносила пытку единственной рюмкой. Остановиться на малой дозе для нее было страшнее, чем вообще не пить. Таким образом она доказывала, что никакая не алкоголичка.
Общественная деятельность шефини не оставалась незамеченной. Вынутая из нафталина симпатия света приносила свои плоды, и все снова решали: Ванесса – это явление, к которому надо относиться как к исключению, следует оберегать ее от жестокости и нетерпимости мужа. Станнингтон нарушает правила игры, возводя ее причуды в ранг доказательств недееспособности жены, с которой он практически развелся. Но общество не позволит отнять у нее состояние. Особенно настоящие Станнингтоны, не ублюдки.
Ванесса не переоценивала своих побед. Горькое знание непостоянства толпы, которая сбрасывает в пыль вчерашних кумиров, не позволяло ей сомневаться в том, что на суде по делу о разводе она окажется совершенно одна. Но почему-то ей требовалось это химерическое признание, как и дружба подонков из «Среди своих».
Почти каждый ее вечер был занят. В таком ритме Ванесса могла выдержать несколько месяцев. Она встречалась с одними и теми же людьми, которым почти нечего было сказать друг другу, разговоры были пустыми, как ржаная солома. Рауты, банкеты и балы отличались друг от друга только сезоном и нарядами. Неудивительно, что Ванесса выдерживала эту тягомотину от силы квартал.
– Господи, какие же они скучные, – зевала она перед зеркалом в первый свободный вечер после марафона лихорадочной светской жизни. – И глупые, как головастики. – Она строила гримасы зеркалу, проводила пальцем по выщипанной брови. – Но они солидные люди!
Ванесса смывала дневной макияж и уже не красилась на вечер, переодевалась в одно из своих африканских одеяний, в которых любила щеголять дома. В них она смотрелась как племенная аристократка.
И неотвратимо приближался вечер, когда Ванесса тянулась к вину. Сперва к вину. На первом месте было бордо. Ванесса говорила о себе, что она парижанка по выбору.
– Француз, вступая в возраст мужчины, бросает бургундское ради бордо. Вино бордо ласковое, рафинированное, оно богаче гаммой вкусов, букетом. Бургундское – его противоположность. Оно крепкое, сочное, острое. Буйное, как горячая кровь молодости.
Как Париж, разделенный течением Сены. Левый берег – бургундское, правый – бордо. Правый берег – мир зрелых людей. Триумфальная арка, Елисейские Поля, Лувр, Опера, Марэ. По эту сторону обитают правительство и муниципалитет, все крупные магазины, банки, международные корпорации. Здесь же находятся изысканные отели, тут живут знаменитые «девушки по вызову» и их клиентура. Здесь возвышаются Пале-Рояль и прочие дворцы французских королей. Зато левым берегом владеет молодость: Сорбонна, Латинский квартал, Монпарнас.
Здесь думают, а там тратят, как говорят парижане.
Ванесса же поступала в пику зрелому французу: она бросала ласковое бордо ради горячего бургундского, а потом изменяла обоим с коньяком «Империал». Подталкиваемая мрачной ненавистью и тоской, она уходила в свой недоступный мир, замкнутый хрусталем рюмки.
Самоубийство затягивалось далеко за полночь.
Около полудня начиналась реанимация.
Я вхожу в затемненную спальню. Ванесса лежит, как надгробное изваяние, затерявшись на просторах гигантского ложа а-ля тюрк. Ванесса хвастается, что эта кроватища вышла из мастерской Шарля Крессана, знаменитого поставщика двора трех последних Людовиков. Отрезанное жалюзи солнце проникает в щелочки и зажигает позолоту рам на картинах, скользит по лаку гравюр, прячется в золотисто-кремовой обивке.
А вечером я увидела Нью-Йорк.
Глубокую черноту ночи в иллюминаторе серебрила луна. Внезапно в опаловой мгле проступила россыпь блесток: огни над Гудзоновым заливом. Создавалось впечатление, что под брюхом реактивного лайнера лежало огромное сказочное колье.
Самолет шел на посадку в аэропорту Кеннеди.
И этот город остался в памяти только быстро убегающей под колеса лентой дороги. Еще только отель «Плаза» поблизости от Центрального парка, среди платанов Пятой авеню. Там в своем бегстве через родной континент остановилась моя осиротевшая царица.
Едва Ванесса успела закрыть за собой двери апартаментов и принять душ, как тут же исследовала батарею бутылок в баре. Не найдя любимой марки, сразу позвонила и заказала «Империал», словно раз в жизни не могла надраться чем-нибудь другим.
Я даже немного перепугалась – а вдруг не окажется у них «Империала». Куда там, принесли! «Плаза» крутой караван-сарай, выполняет любые желания клиентов.
Ванесса высосала коньяк, запила вдогонку виски из запасов под рукой. До положения риз набираться не стала, лошадиная доза спиртного только высвободила слезы.
Ванесса разговаривала сама с собой, с умершим сыном… Я не в счет, если она не велела слушать. А я сей раз не велела. В эти дни отчаяния Ванесса все чаще забывала о моем существовании.
– Чуяло мое сердце, что они тебя погубят, беззащитный мой червячок. Кому ты мешал? Убийцы! Я не хотела отдавать тебя в лапы Хэррокса, но ОН отобрал тебя! К несчастью, ты и ЕГО сын. Теперь ОН наследует после тебя, но после НЕГО некому будет наследовать! Будь они трижды прокляты: ОН, его ублюдок и та глупая шлюха, что его родила!
Она призывала кары небесные на голову пасынка, – мать без смирения, без святости, без надежды, скорбящая на золотой Голгофе.
Я чувствовала себя виноватой за то, что открыла Этеру место, где его старший брат вел жизнь не то водоросли, не то амебы.
Артур заболел внезапно. Ванесса переехала в Швейцарию, а потом в Америку. В Ножан-сюр-Марн она не показывалась неделями. Меня она с собой не брала. В дом под Парижем наведывалась на несколько дней, чтобы отдохнуть и напиться. Она выходила из себя, проклинала Этера. Его она винила в том, что ее сына отправили из Лаго-Маджоре в Бостон.
Теперь Артур умер.
– Выключи телефон. Меня ни для кого нет. – Проклятия и виски иссякли, и Ванесса вспомнила про меня. – Никуда не уходи!
Она рухнула на постель и проспала тридцать шесть часов.
Встала Ванесса молчаливая и замкнутая. Позвонила, договорилась с кем-то о встрече на следующий день на неприлично ранний час и сразу же выехала в город. Мне снова запретила выходить из отеля.
Наутро я разбудила ее, как она приказала, задолго до назначенной встречи.
– Надень! – Ванесса подала мне парик, удивительно похожий на ее волосы цвета спелой кукурузы.
Второй, темный, она надела сама. Наверное, парики она купила здесь, в багаже ничего такого не было. К тому же Ванесса никогда не носила искусственных волос.
– Одевайся! – Она швырнула мне свои траурные одеяния.
Потом собственноручно застегнула на моей шее свои гранаты, подала кольца и набросила на голову черную вуаль.
– Пройдись!
Ростом я была пониже, шифон волочился за мной по ковру. В носки своих замшевых туфель на очень высоких каблуках Ванесса натолкала ваты, велела обуться.
– Ходить можешь? – Я кивнула. – Попробуй подражать моей походке.
Накося выкуси! Я сделала несколько шагов, стараясь не выдать, что прикинуться Ванессой для меня пара пустяков. Мне не понравилась роль манекена. Я должна знать, в какие игры тут играют.
– За мной, наверное, следят, – ответила она на мой назойливый взгляд. – Ты пойдешь вместо меня на мессу за упокой души моего сына. Она будет проходить очень рано. Я никого не приглашала.
Ванесса, с опущенной до плеч вуалью, в моей шелковой пелеринке – эффектной ливрее в интерпретации Кардена, – постаралась стать похожей на меня, на элегантный реквизит ее траурной экипировки.
Она завезла меня в церковь, где я встала на колени, задрапировала складками вуали и только потом ушла. Я застыла, спрятав лицо в ладонях, Ниобея. Кто осмелится беспокоить несчастную мать на молитве?
Ванесса явилась точно в минуту окончания мессы, с последним аккордом собрала на руку мои вуали, чтобы они не мешали встать с коленей, и мы тихонько удалились.
На следующий день мы вернулись во Францию.
* * *
На улице Ватто в тихом доме за каменной стеной потекла привычная жизнь. Словно на том континенте похоронили не только сына, но и всякую о нем память. Ванесса не оплакивала, не вспоминала, не носила траура.День начинается с утренней депрессии.
Ванесса лежит, закутанная в мятые шелка, – усталое тело, и лицо словно с могильного памятника. Золотисто-кремовый интерьер спальни, приглушенный полумраком от спущенных жалюзи, только подчеркивает прозрачную зеленоватую кожу с лиловыми мешками под глазами, подбородок отвис, на руках – узлы синих вен.
Ванесса уже не спит, но лежит неподвижно, стараясь вернуться в сон, отгородиться от дня, которого боится. Она не хочет чувствовать плен тела, которое терпеливо нейтрализует яд, выводя отраву с потом, густым, как жабья слизь. Ей бы убежать от агрессивной действительности, дурных мыслей, ноющих, как обнаженный нерв.
Вчера вечером она дерябнула семьсот граммулек «Империала», не считая бургундского. Много. Обычно одного арманьяка ей хватает. До дна бутылки она тоже редко добирается, зеленый змий пораньше валит ее с ног в буквальном смысле. Потому что это не единственная ее порция за день, хотя потихоньку становится единственным смыслом жизни. Кроме одного…
Ненависть!
Она растет, как раковая опухоль, пожирая все другие чувства и интересы. В пустоту, словно в высохшее русло реки, вливается яд, неустанно питаемый сознанием загубленной, протраченной жизни. Сознание невыносимое. Ванесса винит всех, кроме себя, ненавидит весь мир. Особенно мужа, с которым она разделена океаном уже более четверти века.
Увяли дружеские связи, канули в прошлое отшумевшие романы, она уже не помнит близких некогда мужчин и вкуса их любви. Ненависть осталась. Похоже, она ухитряется питаться объедками прежних симпатий. И еще – привязанность к сыну. Это не любовь игрока к фавориту на скачках, хотя сын был главным козырем Ванессы в войне с мужем. Это больная любовь, любовь против всего мира.
Вчера Ванесса потеряла очко в своей игре или пережила иную боль, если ей понадобилось столько спиртяги, чтобы скинуть себя в беспамятство.
Обычно она начинает ближе к вечеру. Днем не пьет. Спьяну никогда не ездит в банк. Чеки свыше определенной суммы получить может только она сама. Ванесса оговорила это в контракте с банком, опасаясь мошенничества, опасаясь безделья. По крайней мере, одно она обязана сделать. Днем Ванесса еще находит себе занятия. Дома моделей все еще ее интересуют, время от времени она посещает салон красоты (на каждый день за ее внешностью слежу я), случаются и большие выезды в свет.
Тогда Ванесса доверяется рукам профессиональных мастеров красоты и открывает вмурованный в стену сейф, где хранит драгоценности. Она долго играет ими, словно выбирает, но надевает редко, обычно носит что-нибудь менее ценное или совершенные копии самых любимых украшений.
Содержимым своей мини-сокровищницы она любит играть по пьяни, как старый генерал, который в орденах ищет воспоминания о минувших почестях, выигранных битвах и славе. Алкоголь и бесценные побрякушки, удивительная комбинация наркомании и тщеславия. В такие минуты к ней возвращается ощущение молодости, когда она была красивой и любимой. Но даже пьяная в сосиску, Ванесса не уронит ни малейшего камушка, все старательно запрет, как положено. Утром она почти не помнит об этом или хранит неясное ощущение, что открывала огнеупорную шкатулку.
– Я ничего не потеряла? – бурчит она, не глядя на меня.
Вопрос риторический. Если бы Ванесса спрашивала меня, то дотронулась бы до плеча тросточкой.
Она открывает сейф. Сличает драгоценности с описью. Я же переживаю муки ада, поскольку никогда до конца не уверена, что она чего-нибудь не уронила, не потеряла и не засунула в складки покрывала или ковра. Всякий раз, уложив ее, я старательно исследую все места, где она скакала, сидела и ходила, примеряя свои побрякушки. В пьяном виде Ванесса жутко подвижная, пока не свалится.
Шиз какой-то! Как можно ставить свое существование в зависимость от доброй воли, одурманенной психопатки! Драпать отсюда, пока не поздно, пока ничего не случилось! – твержу я про себя всякий раз, когда она проводит ревизию по утрам. Но снова все сходится, беспокойство затихает, и я не покидаю уютного местечка. Куда мне драпать-то? К тому же именно здесь, среди богатых хвастунов, просматриваются неплохие шансы забуреть.
Я не могла помешать ей в подпитии вытаскивать ценные игрушки. У сейфа не было ключа, замок цифровой, но Ванесса, даже пьяная, помнила тройной шифр: слово, комбинация цифр и буква дополнительной блокады. От сейфа ее нельзя было оттащить, она ревела, словно с нее живьем сдирали кожу, и вырывалась из рук.
В результате ее упорной мании я узнала шифр. Правда, Ванесса не забывала выгонять меня, перед тем как открыть замок, но в коньячном тумане она бубнила буквы и цифры, уверенная, что я ничего не слышу. Ей неоднократно случалось повторять набор снова и снова, когда она ошибалась цифрой.
– Отлично, полный порядок, – шептала Ванесса по окончании очередной ревизии. – Я знаю, что ты хочешь сказать. В пьяном виде не надо вынимать драгоценности. Ты права, но перестань так на меня смотреть.
В такие минуты я ее ненавидела. Но единственное, что я могла сделать, – это таращиться на нее во все глаза. Я убивала ее взглядом. Погоди, грозила я мысленно, вот будешь лежать как бревно, я тебе штаны спущу, да ка-а-ак ремнем отделаю! Неделю сидеть не сможешь, старая жаба!
Но, конечно же, ни разу на это не решилась. С Ванессы хватит мук, которые она сама себе причиняла. И все оставалось по-прежнему. Она снова вынимала драгоценности, а я потом чуть ли не языком вылизывала пол. Ванесса была подозрительна и легко клеветала на слуг, если что-нибудь пропадало.
Когда в счетах Поля – швейцара, уборщика и вообще чернорабочего – обнаружились какие-то неточности, Ванесса тут же вызвала полицию. Хотя быстро выяснилось, что дело в самой заурядной ошибке, она больше не желала видеть Поля.
– Пусть его выгонят, может, тогда научится хорошо выполнять то, за что ему платят! – орала она в бешенстве.
Ванесса не нанимала французов, которых защищают профсоюзы, – только иностранцев, зависевших от нее целиком и полностью. Достаточно было не продлить разрешение на работу, и нерадивый подданный тотчас оказывался вне закона. Ванесса без колебаний пользовалась своей властью. Злая королева.
По-французски она говорила лучше, чем на родном языке, он больше соответствовал ее темпераменту. Солидные знания, вбитые в нее сестрами из монастыря Sacre-Coeur, Ванесса, гениальная самоучка, обогатила словарем кабаков и забегаловок Сен-Жермен-де-Пре, Монтрея или Клиньянкура, где она (правда, все реже) вела себя, как шлюха, не переставая при этом оставаться знатной дамой. Пляс Пигаль мы не посещали, это же комедия для туристов, нам подлинный бардак подавай!
Особенно «Среди своих». Огромный просторный подвал с низким каменным сводом отгородили от винного склада баррикадой темных бочек. Бочки покоились на деревянных козлах, соприкасаясь раздутыми боками. Диаметр пузатых чудищ превышал рост человека. Ряды кранов выстроились в боевой готовности. Из этих кранов хозяин, постаревший боксер, цедил молодое вино прямо в графины, которые затем подавались на стол. Но в основном здесь пили бормотуху и мескаль – мексиканскую водку из кактуса.
В полумраке, под скупым светом бра, развешанных по стенам из грубого тесаного камня, за табльдотом завивали горе веревочкой торговцы, барыги, контрабандисты, воры и прочая не внесенная в Красную книгу фауна района Клиньянкур. Там сиживали разорившиеся старые перекупщики, проститутки бывшие и нынешние, сутенеры, обожавшие золотые украшения и носившие на запястьях тяжелые браслеты, и типы, чей внешний вид никак не позволял догадаться об их занятии. Даже напившись вдрызг, они помалкивали о своих делах.
Сначала я не понимала, что Ванесса ищет в темной, многоязычной толпе везде чужих извращенцев, психопатов, человеческих отбросов и прочей опасной живности, дрейфующей в винных парах посреди чужого города. Их собрала вместе забегаловка с манящим названием «Среди своих». Тут они чувствовали себя в безопасности, потому что бывший кулачный боец подкармливал легавого в больших чинах, и его всегда предупреждали о готовящейся облаве. Но в этой резервации неписаный закон запрещал всякие разборки, даже обычный мордобой. И этот закон уважали.
– Qa va, ca va, Madame, – неслось с разных сторон, когда Ванесса проходила в свой угол.
Мадам. Так ее прозвали в этом клоповнике. Ее считали дорогой шлюхой, которой хватило мозгов отложить денежек. И теперь, когда возраст не позволял уже рассчитывать на богатого клиента, она могла наслаждаться спокойной жизнью и бормотухой.
– Qa va, ca va, Madame, – К нам подсел мужчина лет сорока, средней поддатости. Такому я не доверила бы деньги.
– Выпьешь, Виктор? – Ванесса сделала знак хозяину.
– Сегодня я ставлю, Мадам. – Виктор говорил на смеси кабацкого с африканским. Он смерил меня взглядом рыбьих голубоватых глазок и перенес вопросительный взгляд на Ванессу.
– Полетта со мной. – Ванесса потягивала мескаль, оживленно болтала, откликалась на шутливые окрики, пододвигалась, чтобы дать место другим за нашим столом.
Одетая в шикарный ширпотреб из универмагов Тати или Лафайетт, она не показывалась здесь в платьях от Кардена или драгоценностях, а свой безошибочный французский уснащала напевным парижским арго. Ванесса играла роль бывшей проститутки с налетом светского лоска, но не задиравшей нос.
Актерка, блин! Я поняла, что притягивает ее в подобных эскападах. Игра. Ванесса актерствовала. Тут ее сцена, ее зрители, другая жизнь, другая кожа. Освежающая экзотика, острая пряная приправа, которая придает смак жизни, радостное сознание, что из этой сточной канавы она в любой момент может вернуться на ковры и паркеты своего дома.
– Ты чего не пьешь? – пристал ко мне Виктор. – С тобой говорю, малявка!
Я потягивала мескаль, но я же не верблюд, вот его и раздражала моя умеренность.
– Оставь ее в покое, Виктор! Она немая, умеет только читать по губам, – вмешалась Ванесса.
– Да хоть и немая, но глотать-то не разучилась! – проворчал он, но отвязался.
Я выключила слух и наблюдала за залом, как заправская глухонемая. Неплохое развлечение. Сигаретный дым делал подвальный полумрак еще более нереальным, словно в формалине плавали странные существа с разверстыми хохочущими ртами, маслеными, пустыми или смертельно грустными глазами.
– Пошли, – коснулась Ванесса моего плеча.
– Погоди, я же тебе должен, – вспомнил Виктор.
Ванесса собиралась уходить в неплохом состоянии. В «Среди своих» она не заливала зенки до полной отключки, это не соответствовало бы роли, поэтому в такси садилась без посторонней помощи, а дома быстро добирала свою норму «Империалом».
– Ох, ккур-рва-мать! – неожиданно забухтел Виктор родной надвисленской мовой.
Он что-то еще бормотал по-польски, пока вытаскивал из кармана узких джинсов горсть банкнот. Деньги упали на пол. Сплошь пятифранковые бумажки. Он поднял их, выровнял, пересчитал и протянул Ванессе.
Толстая пачка потертых, одинаковых банкнот напомнила мне о газетной сенсации прошлой недели. Во время нападения на кассы метро убили человека и украли несколько десятков тысяч франков мелочью. Текущая выручка, номера, естественно, не записаны.
Однако в последнее время мы что-то бросили гулять по шалманам и кабакам. Надо заботиться об общественном мнении, на которое Ванессе плевать с высокой колокольни. Нет, не так: она сама себе общественное мнение и стандарт поведения. Необходимость соблюдать приличия только углубляет депрессию, но ей надо считаться со Станнингтоном. Его шпионы тайно собирают сведения об эксцессах Ванессы, противник ведет приготовления к судебному иску с целью ограничить ее дееспособность. Она об этом знает, потому что у нее, в свою очередь, тоже есть шпионы в цитадели врага. Бокс!
Дело-то серьезное: деньги.
В таком контексте выбор глухонемой компаньонки – нет, скорее, девки на побегушках – не такая уж сумасшедшая прихоть эксцентричной дамы. Служанка в силу своих обязанностей узнает мимоходом массу важных вещей, особенно если пару раз в неделю выслушивает бесконечные монологи поддатой хозяйки и собирает ее по косточкам с пола.
По той же причине Ванесса все чаще скрывается в неприступной крепости своего дома, а калитка в ограде открывается перед посетителями все реже.
Временами, чтобы опровергнуть распространяемые мужем слухи и показаться в олимпийской форме, она возвращается в свет. Большой выход Ванесса готовит, как звезда. Парад требует жертв, прежде всего отказа от бутылки. На это ее пока хватает. Отдых в сочетании с ловкостью косметологов возвращает лицу красоту, остальное довершает антураж. Но большой парад она устраивает только по особым праздникам, и настоящие драгоценности тоже надевает нечасто.
Выхоленная, красивая, изысканная, Ванесса шла доказывать своим отреставрированным телом лживость слухов о ее деградации.
После самого длительного перерыва она без труда возвращалась в струю светской жизни, ее поддерживало сумасшедшее расписание бесчисленных раутов, коктейлей, файф-о-клоков, балов, уик-эндов.
Убивать время – дело трудоемкое и изматывающее.
Ванесса убивала время с естественным обаянием. Вечера она разменивала на светящиеся блестки, вроде бисера на платье. Ничего не значащим словам она могла придать глубокий смысл, банальным жестам – величие. Она очаровывала нежностью светское общество, которое в лучшем случае было ей безразлично. Она пленяла. Из такого материала делают роскошных мошенниц, уж я-то в этом кое-что смыслю.
Незаурядная, привлекательная, Ванесса явно отличалась от своей убогой среды, умела завоевывать симпатии. Поэтому после возвращения в свет она быстро возвращала себе утраченный рейтинг. Ванесса пересекала отвоеванное пространство во главе свиты обожателей. Возлюбленная королева. По-прежнему восхитительная, обаятельная, эксцентричная. Вы слышали о ее последней выдумке? Необычно! Забавно! Глухонемая компаньонка!
Сюрреализм, правда?
Она возила меня по знакомым, как дрессированную пантеру. Недостаток, поставленный на службу, стал сенсацией, как бородатая женщина или сиамские близнецы.
– А по виду не скажешь, что она немая, – восхищались дамочки, по виду которых тоже не скажешь, что у них в головах водятся мозги.
– У нее такое интеллигентное личико, – хвалили меня бабенки с куриными харями.
– Ma шер, но это же все-таки физический недостаток! Тебе не противно? – вопрошала тощая цапля, чью рожу все время корежил тик.
– Полетта читает по губам! – предупреждала моя владычица.
– По-английски тоже понимает? – встревала еще одна клуша, на всякий случай переходя на английский и повернувшись так, чтобы я не видела ее лица.
– Нет. Английского она не знает. Врешь, благодетельница. Знаю. И мало в Европе таких языков, которых я не понимаю. Если надо, за пять недель выучу хоть банту, хоть мум-бо-юмбо. Так же, как овладела языком жестов. Хотя, слава богу, слух у меня хороший, а дикция получше, чем у той мымры, что поинтересовалась моим инглишем, а сама жует слоги, словно растирает их в ступке.
– Полетта – каталонка, – терпеливо объясняет Ванесса, – но ее мать француженка.
– Интересно, каким образом глухонемые разговаривают с глухонемыми других национальностей? – допытывался месье Филипп Клапарон, поверенный в делах Ванессы, изысканный старикан, разодетый в стиле принца Уэльского, того, у которого в любовницах была леди Симпсон.
Вопрос дал Ванессе возможность продемонстрировать, как здорово она со мной общается. В гости она не брала с собой тросточку. Коснувшись моего плеча рукой, унизанной кольцами, она дала мне понять, чтобы я смотрела на ее губы. Потом повторила вопрос.
«Основные понятия в языке жестов напоминают эсперанто», – принялась я строчить в своем блокнотике из жестких пластмассовых листков. Блокнотик всегда был у меня под рукой.
– Конечно, она делает ошибки, – снисходительно заметила Ванесса.
Это верно, писать мне было труднее. Языки я учила на слух и молниеносно овладевала ими: произношение, интонация, идиомы. Со мной разговаривали улица, магазин, кафе.
– А она хорошенькая, – облизнулся старикан, бесцеремонно меня разглядывая.
Я стояла чуть сзади, держа наготове меховой палантин Ванессы, который она сбросила с плеч в жарко натопленном салоне.
Месье Клапарон наклонился к моему уху, дыхнул на меня запахом патентованного зубного эликсира, ощерил свою классную вставную челюсть и проблеял мне на ухо поток скабрезностей, которых не постыдился бы сутенер с пляс Пигаль. Видно, пристойное поведение его душило, как тесный воротничок, однако в таком окружении он не смел вести себя естественно.
Я стояла невозмутимо, с приклеенной улыбкой.
Возможность слегка ему отомстить подвернулась в тот же вечер. При уходе. Под изысканной кожей слегка поношенного ботинка месье Клапарона (новое ведь так неэлегантно!) торчал старческий сустав. Проходя мимо, я споткнулась и будто случайно вонзила каблук в мозоль старому козлу.
Салоны Ванесса обходила по трезвянке. Долгие часы она выносила пытку единственной рюмкой. Остановиться на малой дозе для нее было страшнее, чем вообще не пить. Таким образом она доказывала, что никакая не алкоголичка.
Общественная деятельность шефини не оставалась незамеченной. Вынутая из нафталина симпатия света приносила свои плоды, и все снова решали: Ванесса – это явление, к которому надо относиться как к исключению, следует оберегать ее от жестокости и нетерпимости мужа. Станнингтон нарушает правила игры, возводя ее причуды в ранг доказательств недееспособности жены, с которой он практически развелся. Но общество не позволит отнять у нее состояние. Особенно настоящие Станнингтоны, не ублюдки.
Ванесса не переоценивала своих побед. Горькое знание непостоянства толпы, которая сбрасывает в пыль вчерашних кумиров, не позволяло ей сомневаться в том, что на суде по делу о разводе она окажется совершенно одна. Но почему-то ей требовалось это химерическое признание, как и дружба подонков из «Среди своих».
Почти каждый ее вечер был занят. В таком ритме Ванесса могла выдержать несколько месяцев. Она встречалась с одними и теми же людьми, которым почти нечего было сказать друг другу, разговоры были пустыми, как ржаная солома. Рауты, банкеты и балы отличались друг от друга только сезоном и нарядами. Неудивительно, что Ванесса выдерживала эту тягомотину от силы квартал.
– Господи, какие же они скучные, – зевала она перед зеркалом в первый свободный вечер после марафона лихорадочной светской жизни. – И глупые, как головастики. – Она строила гримасы зеркалу, проводила пальцем по выщипанной брови. – Но они солидные люди!
Ванесса смывала дневной макияж и уже не красилась на вечер, переодевалась в одно из своих африканских одеяний, в которых любила щеголять дома. В них она смотрелась как племенная аристократка.
И неотвратимо приближался вечер, когда Ванесса тянулась к вину. Сперва к вину. На первом месте было бордо. Ванесса говорила о себе, что она парижанка по выбору.
– Француз, вступая в возраст мужчины, бросает бургундское ради бордо. Вино бордо ласковое, рафинированное, оно богаче гаммой вкусов, букетом. Бургундское – его противоположность. Оно крепкое, сочное, острое. Буйное, как горячая кровь молодости.
Как Париж, разделенный течением Сены. Левый берег – бургундское, правый – бордо. Правый берег – мир зрелых людей. Триумфальная арка, Елисейские Поля, Лувр, Опера, Марэ. По эту сторону обитают правительство и муниципалитет, все крупные магазины, банки, международные корпорации. Здесь же находятся изысканные отели, тут живут знаменитые «девушки по вызову» и их клиентура. Здесь возвышаются Пале-Рояль и прочие дворцы французских королей. Зато левым берегом владеет молодость: Сорбонна, Латинский квартал, Монпарнас.
Здесь думают, а там тратят, как говорят парижане.
Ванесса же поступала в пику зрелому французу: она бросала ласковое бордо ради горячего бургундского, а потом изменяла обоим с коньяком «Империал». Подталкиваемая мрачной ненавистью и тоской, она уходила в свой недоступный мир, замкнутый хрусталем рюмки.
Самоубийство затягивалось далеко за полночь.
Около полудня начиналась реанимация.
Я вхожу в затемненную спальню. Ванесса лежит, как надгробное изваяние, затерявшись на просторах гигантского ложа а-ля тюрк. Ванесса хвастается, что эта кроватища вышла из мастерской Шарля Крессана, знаменитого поставщика двора трех последних Людовиков. Отрезанное жалюзи солнце проникает в щелочки и зажигает позолоту рам на картинах, скользит по лаку гравюр, прячется в золотисто-кремовой обивке.