Страница:
До тех пор пока Барнар не произнес:
– Та женщина, у перил… разве мы с ней не знакомы?
– Уж не Ниасинт ли это?
– Да, похоже, ока! – Древняя молодая женщина была одета для путешествия: короткий плащ, туника, сапоги, короткий меч на поясе. Она сидела, повернув голову к морю, и не отрывала взгляда от того места, где небо встречается с водой. Необъяснимое спокойствие, многовековая невозмутимость окутывали ее, и мы не решились нарушить ее уединение. Наблюдая за ней, мы незаметно погрузились в воспоминания о собственном странствии по подземной вечности, так что женский голос, раздавшийся прямо над нашими головами, буквально заставил нас подпрыгнуть.
– Какая приятная встреча, дорогие воришки! – У нашего стола стояла Ша Урли. – Ну давай обнимемся и поцелуемся, Ниффт, ах ты, скупердяй, прижимистая твоя задница! – Мое недовольство не самым приличным способом выражения своего восторга, который выбрала наша старая знакомая, не помешало мне заключить ее в дружеские объятия. Она села и выпила с нами. Одета она была точно так же, как и Ниасинт, к которой на протяжении всей нашей беседы то и дело устремлялся ее взгляд.
– Как удачно, что мы повстречались именно здесь! – сказал я. – Может быть, мы могли бы уладить то дельце о пятидесяти мерах золота прямо сейчас, и тогда нам не придется заезжать на Дольмен.
– Увы, боюсь, что вам придется там побывать и поговорить с Ха Оли. Дело в том, что я официально уступила брату все свои права на обладание и распоряжение любыми доходами, которые он когда-либо получит от напитка гигантов. Все деньги, которые у меня сейчас есть, понадобятся нам с Ниасинт в дороге.
– Собираетесь путешествовать? – спросил я, но мы все поняли раньше, чем она успела ответить.
– Ей предстоит познакомиться с совершенно новым миром, – объяснила Ша Урли. – А когда я попробовала рассказать ей о нем хоть что-нибудь, то обнаружила, что и сама знаю не больше. Так что мне предстоит познакомиться с тем же самым миром, что и ей. А между прочим, вы двое отчасти ответственны за мою тягу к странствиям. И куда только вас не заносило! Ваш пример стал для меня не больше и не меньше, как откровением!
– Нет ничего лучше, чем идти куда глаза глядят! – отозвался я в тон нашей собеседнице. Почему-то мне было слегка завидно, хотя сам я был столь же легок на подъем, как и она. – Прими наши поздравления. Но, дражайшая Ша Урли, позволь задать тебе еще один вопрос касательно финансовых обстоятельств твоего брата. У него ведь есть эти самые пятьдесят мер золота, не правда ли?
Ша Урли рассмеялась.
– Какие бы затруднения ни испытывал он в данный момент, недостаток наличности к ним не относится. Медоварни Банта были и остаются одним из ведущих предприятий Ангальхеймского архипелага.
– Прошу прощения, если я покажусь навязчивым, – вмешался Барнар, – но как развивается задуманное им дело с эмульсией?
– Честно говоря, дорогой Барнар, я прилагаю все старания, чтобы знать об этом как можно меньше. Мы с братом расстались здесь почти месяц тому назад, и с тех пор я ни разу его не видела. Мы путешествовали по северному Кайрнгему, пока Ниасинт набиралась сил. Здесь мы дожидаемся – лишь утреннего прилива, а тогда поставим парус и пойдем на Минускулон. Я избегаю любых новостей с Дольмена, исключая лишь те, которые застают меня врасплох. «Хочешь научиться летать – сразу вставай на крыло».
– Дражайшая Ша Урли, – ввернул я, – поверь, я уважаю полет твоего благородного духа и нисколько не хочу тебе перечить, но…
Улыбаясь, она подняла ладонь в запрещающем жесте.
– Умолкни, милый воришка. Я знаю, какие у тебя основания для страха. Слухи о делах Костарда и о постигшей его судьбе докатились и до нас.
– И даже то, что он погиб в море?
– Нет, мы лишь слышали, что он ползет к берегу. Выслушав наш детальный рассказ о недавнем броске Костарда в морские глубины, расцвеченный самыми яркими красками, она прикрыла на мгновение лицо руками, стараясь скрыть нахлынувшие эмоции, от которых слегка вздрагивали ее плечи.
– Ну, – произнесла она наконец с торжественным выражением, – могу лишь заверить вас, что… небрежность бедняги Костарда не тот недостаток, который сближает его с моим братом. Если из этой эмульсии можно извлечь какую-то прибыль сверх обычной, то, будьте уверены, Ха Оли это сделает, последовательно и методично. – При этих словах тень пробежала по ее лицу. – Нельзя не заметить, что в последние несколько дней на Дольмене царит какое-то беспокойство. И, глядя сегодня утром через пролив, я обратила внимание на какие-то тени над родными высотами, наводящие на мысль о возмущении в воздухе. Но ничего больше я сказать не могу и знать не хочу. И вообще, через час мы поднимемся на борт нашего корабля и останемся там до самого отплытия, чтобы не слышать никаких новостей.
Мне не удалось подавить вздох разочарования.
– Н-да, ужасно не хочется заходить в порт, где не все спокойно! С другой стороны, пятьдесят мер золота – не пустяк.
– Прости мне мою улыбку, – ответила Ша Урли. – И прости, если я ошибусь, сказав, что сумма по крайней мере в десять тысяч раз большая лежит в трюме вон той каравеллы, что стоит на якоре прямо под этим балконом и от которой ты не отрываешь глаз ни на мгновение.
– Так же как и ты от Ниасинт? Она ухмыльнулась.
– Да. Именно так. Надеюсь, твое увлечение заставляет воспарять твое сердце так же высоко, как и мое каждый раз, когда я гляжу на мою дорогую Ниасинт. Однако подумайте сами, друзья мои, почему бы вам не поставить на тех пятидесяти мерах крест? Не ради моего брата, разумеется, но хотя бы в качестве простого суеверия, отступного Госпоже Удаче? Только вспомню, как вы рвали и метали там, внизу, сами одержимые, как демоны… По-моему, вам пора ослабить хватку и поостыть немного. Забудьте об этих пятидесяти мерах, хотя бы в порядке нравственного упражнения.
Очевидно, на сердце у Ша Урли было так легко, что и разум тоже ослабил вожжи. Я тут же приписал ее странное предложение причудливому полету фантазии и позабыл о нем.
Мы еще некоторое время посидели вместе за стаканом вина, а потом с большой теплотой расстались, и все это раньше, чем Ниасинт успела выйти из своего транса. Казалось, она находится так далеко от этого мира, что наши голоса не в силах достичь ее слуха. Скорее всего ее мозг в состоянии реагировать пока лишь на речь, состоящую не из одних только слов, и с такими речами обращается к ней, вне всякого сомнения, Ша Урли.
XXVII
Время летних северных ветров прошло. Легкий юго-западный бриз, по-осеннему свежий, поднялся за несколько часов до рассвета, и мы поставили парус и взяли курс на Дольмен. Восход солнца застал нас посреди пролива, разделяющего Кайрнский континент и Ангальхеймы; наша каравелла резво неслась вперед, сбивая килем пенные барашки с гребней волн. Своей беззаботной игривостью «Подарок» точно пытался соблазнить меня идти прямо в открытое море. Забудь о Дольмене, забудь обо всех сложностях. Правь прямо в Агонское море; через двадцать дней твоя нога ступит на землю Минускулонского архипелага, а еще через двадцать ты бросишь якорь на Пардаше, в гавани Кархман-Ра. Возможно, утренний ветерок нашептывал то же самое и Барнару.
Но потом я задал себе вопрос: какой здравомыслящий человек откажется от пятидесяти мер золота, если все, что от него требуется, лишь сделать три или четыре шага в сторону от намеченного пути? Не глупо ли отказываться от того, на что имеешь все права? Не сомневаюсь, теми же вопросами задавался и Барнар.
Ветер утих, когда пики Ангальхеймов встали на горизонте, но течение продолжало увлекать нас вперед. Весь Дольмен был окутан туманной дымкой, и мы уже подобрались довольно близко, когда полуденное солнце наконец растопило небосвод и набравшийся новых сил ветер очистил сверкающую драгоценность острова. В небе над нагорьем и впрямь наблюдалось какое-то беспокойное движение; дым клубами поднимался в воздух, где его тут же подхватывали и разрывали в клочья воздушные течения. Кроме того, в воздухе постоянно висел какой-то запах, знакомый и тревожный одновременно, похожий на тошнотворную вонь горелого мяса и все же немного другой… И что за обрывки свирепой музыки то и дело доносил до нас ветер? Уж не человеческие ли голоса взмывали так пронзительно и надсадно, точно во время боя, на фоне неизменной басовито гудящей ноты?
– Дым. Интересно, что дальше? – с горечью произнес я. – Неужели препятствиям и осложнениям на нашем пути никогда не будет конца?
– Смотри, какая в гавани суета!
Убрав паруса, мы обогнули скалу в северной оконечности бухты. Долго и внимательно всматривались мы в толчею судов, толпы на набережной, тяжело груженные фургоны, которыми запружены были все ведущие в гору дороги, пока наконец с облегчением не пришли к выводу, что вся эта суматоха вызвана скорее оживлением деловой активности, чем несчастьем.
Тем не менее мы осмотрительно поставили «Подарок» на якорь подальше от корабельной сутолоки, спустили на воду ялик, сели на весла и поплыли к докам.
– Может, зайдем вон в ту таверну? – предложил Барнар. – Если займем столик на улице, то не потеряем ее из виду.
Стоявшие на якоре корабли громоздились над нами, высокие, словно башни. Среди них было немало грузовых судов Банта, больших, но изящных кораблей, с гербом Банта на фоке. Почти все они освобождали свои трюмы от содержимого и ничего не брали на борт. Погонщики ставили свои запряженные плодами фургоны поближе к кораблям и нагружали их бревнами, досками, бочонками со смолой, связками факелов, охапками соединенных между собой металлическими петлями досок, которые в собранном состоянии вполне могли оказаться подъемными кранами или осадными машинами, и еще какими-то пакетами, содержимое которых я, приглядевшись, опознал как дротики для большой баллисты, каждый снаряд почти в человеческий рост высотой.
– Похоже, коммерция приняла здесь исключительно военный характер, – заметил Барнар задумчиво. – В то же время местными жителями овладела, по всей видимости, тяга к странствиям. – И точно, кроме грузовых судов в порту полно было и других кораблей, которые брали на борт пассажиров, а на набережной между фургонами сбившиеся тесными кучками люди дожидались своей очереди взойти на палубу. Почти все они были одеты в длинные плащи для защиты от свежего морского ветра, и каждый зорко стерег свой багаж.
– Да. Что-то явно затевается, – согласился я. – Но «Подарок» надежно стоит на якоре вдали от всей этой суеты, и если Бант и впрямь попал в переделку, то тем более надо получить с него денежки без промедления, пока он не пошел ко дну. Думаю, надо сначала сходить к нему домой.
Барнар поднялся на набережную и занял столик на улице возле таверны, откуда удобно было наблюдать за каравеллой. Снадобье для Полетов было у него с собой, на обычном месте под курткой, так что в случае чего лодка ему не понадобится; я сел в нее и поплыл на другую сторону гавани, то и дело виляя и уворачиваясь, чтобы избежать столкновения с более крупными судами. Но даже так я все равно продвигался вперед быстрее, чем если бы отправился в путь пешком, лавируя в запрудившей набережную толпе.
Работая веслами, я пытался разобраться в ситуации на острове. Что бы ни происходило в горах, без военных действий и осады там дело не обошлось. Движение беспрерывной рябью, точно ползущая змея, покрывало горную дорогу. Возвращались телеги и фургоны преимущественно порожняком, наверх шли с поклажей вроде связок факелов, бочонков со смолой и тому подобного.
– Э-хой, худощавый Кархманит! Милый Ниффт! Дай отдых своим натруженным рукам, мой дорогой проныра! – Веселое приветствие прогремело у меня над головой, как трубный глас. Поглядев наверх, я увидел на носу одного из принадлежавших Банту грузовых судов Хигайю, проворную банщицу, – она была при оружии и выглядела просто ослепительно. Плотно прилегающая пластина из меди, точно повторяя форму ее небольших, но аппетитных грудей, являла взору их очаровательные скульптурные копии. Багор с крюком для перетаскивания грузов на конце лежал у нее на плечах – так солдаты на привале носят иногда копье на манер ярма, придерживая его обеими руками, чтобы дать отдых спине, – но тут стрела грузоподъемника на ее судне начала со скрипом поворачиваться, целиком завладев ее вниманием. Она повернулась ко мне спиной и принялась размахивать своим крюком, точно жезлом. – Тише, там! Полегче, на той лебедке! Вира помалу, Хуфа! Вира помалу! – Корабль Хигайи был одним из немногих, которые брали груз на борт, а не наоборот.
Я привязал свой ялик к веревочному трапу, который она бросила мне, и поднялся по нему на борт. Пока мы с Хигайей обнимались – не без взаимного удовольствия, – я разглядел поверх ее иссиня-черной макушки закутанный в парусину широкий и плоский сверток, который опускали в трюм ее корабля.
А корабль и вправду принадлежал ей, по крайней мере наполовину. Она выполняла обязанности каргомастера, начальника над всеми грузами, ответственного за их погрузку и транспортировку, должность в торговом флоте Банта по значению не уступающая капитанской. Капитана этого корабля звали Радула, он был суетливым дружелюбным человечком с необычайно светлой кожей, которая наверняка в мгновение ока покрывалась медно-красным загаром и густой россыпью веснушек, – не самый подходящий вариант для дальних морских рейсов. Он очень вежливо поздоровался со мной, а потом дрожащим голосом обратился к Хигайе:
– Мне бы хотелось оказаться как можно дальше отсюда уже через час, дорогая. Можно ли это устроить?
– Нет ничего легче, Радди, нет ничего легче. Я только спущусь посмотреть, хорошо ли привязаны соты. Пойдем, Ниффт. Ты тоже направляешься на юг? Мы идем на Минускулон.
– И мы тоже, а потом к Эфезионскому архипелагу. Вон там стоит наша каравелла, «Подарок». Мы зашли сюда, чтобы забрать у Банта пятьдесят мер золота, которые он нам задолжал.
Хигайя остановилась у трапа, бросила взгляд сначала на «Подарок», потом посмотрела на меня, очень внимательно, и начала спускаться в трюм. В корабельных недрах царил благоуханный полумрак; ароматы морской соли и медовой сладости стремились пересилить друг друга. Голос Хигайи донесся снизу:
– Пятьдесят мер, конечно, не пустяк… Только тебе придется идти за ними в луга.
– Ты хочешь сказать, что это сложно или опасно?
– Позволь я тебе кое-что покажу.
Она подвела меня к обернутому парусиной брусу, который только что уложили поверх дюжины других таких же, – вообще-то ими был забит весь трюм, – вытащила из-за пояса кинжал, наточенный остро, как бритва, и распорола парусину в одном месте крест-накрест. Внутри лежали медовые соты, примерно в пол-локтя толщиной. В каждой их ячейке с легкостью уместилась бы человеческая голова. В полутемном трюме лощеная восковая поверхность сот еле заметно мерцала, а заполнявшее их жидкое золото выглядело темным, как янтарь. При одном взгляде на эти богатства мурашки побежали у меня по коже.
– Именно за сбор этого урожая, – сказала Хигайя, – меня и перевели сюда из бани. Дело в том, что пчелы, пока они производили соты такого размера, все еще могли летать, пусть даже на небольшие расстояния, несмотря на собственную величину. И они начали бросаться на людей. Банту неожиданно понадобились вооруженные воины. За плату втрое больше той, что я получала в бане, я обнаружила свое умение обращаться с мечом.
– Я знал, что ты танцуешь. Неудивительно, что и в искусстве танца с мечом ты тоже не новичок, – рассеянно ответил я, пытаясь вообразить те ужасы, которые приключились недавно на цветочных лугах Банта. – Так, значит, эти гигантские пчелы, – продолжал расспрашивать я, – пытались защитить свой мед от сбора?
– Нет. Их атаки производили впечатление спонтанности, что-то вроде охоты. За неделю до этого они сожрали все цветы до самых корней, так что на лугах теперь нет ничего, кроме грязи. Похоже, пчелы пытались уничтожить своих врагов, но их рты не годятся для такой работы. Однако даже попытка пчелы такого размера съесть кого-нибудь все равно приведет к фатальному исходу.
– Ты, должно быть, отличилась, раз тебе доверили такой высокий пост.
– Ты совершенно прав, дорогой мой. Я одинаково хорошо управляюсь и с топором, и с дубинкой, и, хотя здесь приходилось орудовать щитом и факелом, я отличилась во многих сражениях. Банту просто повезло, что эти твари, стоит только полить их немного смолой, горят легко, как солома. Как только битва поутихла, он подрядил нас на эти корабли, вывезти урожай с острова, – ему необходимо подкрепить свою казну, порядком обескровленную убытками, которые он потерпел в результате этого чудовищного превращения.
– Так, значит, сражение подошло к концу?
– Не совсем. Скорее, обороняющаяся сторона нуждается в некотором подкреплении, ибо когда новое, еще более громадное поколение вышло из ульев – а ими теперь служат огромные пещеры под землей, вырытые на том месте, где раньше стояли хатки, – так вот, когда это новое, нелетающее поколение вышло из-под земли, мы выяснили, что их можно забаррикадировать – окружить чем-то вроде плотины – и сжигать десятками, потому что двигаются они крайне медленно, будто во сне. Но их так много, что наше поредевшее войско едва с ними управляется.
– Каких же размеров достигли они теперь? – спросил я, чувствуя, как по спине у меня словно бежит ледяная струя.
– Здоровые, как титаноплоды, ну или около того. Ноги им больше почти не служат, но сил хоть отбавляй, так что они передвигаются ползком, наподобие личинок. Наши войска приспособились, пользуясь подходящими участками местности, опрокидывать на пути у фронта наступающих пчел сделанные на скорую руку баррикады и, пока они выбираются из-под завалов, обливать их смолой и поджигать.
– Ты хочешь сказать, что Бант держит ситуацию под контролем?
– Похоже на то. Но поводы для беспокойства имеются. Как я уже говорила, старые ульи для этих пчел не годятся, и они зарываются в землю. Последние два дня я пробыла здесь, но люди говорят, что почва в горах стала ненадежна. Все в один голос твердят, что земля вокруг ульев то поднимается, то опускается, то вспучивается, как будто под ней движется что-то огромное. Дорогой, могу я дать тебе один совет? – Тут она протянула руку и нежно коснулась моей щеки. Теперь ее голос звучал успокаивающе, точно я был больным, мечущимся в лихорадочном бреду, а она старалась облегчить мои страдания. – У тебя есть замечательная маленькая каравелла, милый Ниффт, и твой пояс, когда я обнимала тебя, показался мне весьма увесистым. Оставь эти пятьдесят мер. Во-первых, Бант сейчас и сам почти банкрот. Его пчелы вытоптали все цветочные луга, включая и те, что принадлежали его соседям, так что, когда все кончится, ему придется выплачивать громадную компенсацию. А во-вторых, я костями чувствую, что самое худшее еще впереди, и страшно рада, что могу убраться отсюда через каких-то полчаса. Уходи с нами, Ниффт! Пойдем вместе через Агонское море, и через две недели ты и я будем уминать знатную коврижку в одной таверне в Квинсиполисе, которую я знаю!
Оставить пятьдесят мер золота и вот так, по доброй воле, отступиться? Что за повальное безумие поразило всех моих знакомых женщин? Было в этом что-то почти зловещее, и я уставился на нее, буквально разинув рот. Но вдруг встревоженные голоса зазвучали наверху. Хигайя кинулась к трапу, я за ней.
Крупный разговор между столпившимися у левого борта грузчиками и кучкой наемников на набережной был как раз в разгаре. Солдаты – и в особенности их капитан, угловатый мужчина с изборожденным шрамами лицом, – громко требовали чего-то, а грузчики отказывались удовлетворить их просьбу. Хигайя подошла к ним, успокоила свою команду и поприветствовала капитана:
– Утро доброе, Хоб. С чем пожаловал?
– Нам нужно с полдюжины твоих носильщиков, Хигайя. В Южной Дандинии не хватает людей.
– Поднимайся на палубу, поговорим.
Пока угловатый ветеран карабкался по трапу, Хигайя пояснила:
– Южной Дандинией называется одна из пасек Банта Она находится почти у самой дороги, сразу за перевалом.
Хигайя велела своим людям заканчивать погрузку сот, и мы проводили Хоба в носовой кубрик, чтобы беседа наша прошла без помех.
– Это Бант тебя послал? – спросила Хигайя. – Когда он в последний раз был здесь, то настаивал, чтобы этот груз был отправлен без промедлений, – ему нужны деньги.
– Прежде всего ему нужна сотня человек в Южной Дандинии, а уж потом все остальное. Я его не видел, а пойти спросить времени не было. Вся земля трясется, а вокруг ульев вырос целый холм! Если оттуда полезут пчелы больше прежних, то нам нужны люди, чтобы успеть построить вокруг них большую стену, и много факельщиков! Бант на центральных полях, на баррикадах вокруг старейших ульев. Спуститься сюда быстрее, чем ходить туда и обратно.
– Ну ладно, бери их, если, конечно, они пойдут. Но если кто захочет остаться и поднять парус вместе со мной, то я помех чинить не буду. – Мгновение она и Хоб мерили друг друга взглядами. Взгляд жестких, как кремень, глаз ветерана, казалось, потеплел.
– Я бы и сам не отказался пойти с тобой, – промолвил он наконец, – да только не люблю бросать дело на полдороге.
Я слушал их разговор, и сердце мое заныло: ясно, что осаждаемый несчастьями Бант не в силах будет выплатить пятьдесят мер из своего кармана. И тут меня осенило.
– Добрый Хоб, позволишь ли мне последовать за тобой в горы, где я могу отыскать Банта?
– А как же? Только двигаться надо быстро.
– Мне нужно всего одно мгновение! Дорогая Хигайя, если я вернусь с векселем, подписанным Бантом, могу ли я надеяться, что получу по нему часть выручки от продажи твоего груза?
– Если документ у тебя будет подходящий, так почему же нет, мой дорогой жадина?
Хобу потребовалось еще немного времени, чтобы нанять людей с других судов Банта, так что корабль Хигайи уже был на пути к выходу из гавани, когда наш отряд поравнялся с первым поворотом дороги. Пока мы лавировали между заваленными охапками факелов и бочонками со смолой фургонами, я все оглядывался на Хигайю, которая стояла на фордеке и что-то оживленно обсуждала с Радулой; воздух был столь прозрачен, что, несмотря на расстояние, мне была хорошо видна каждая черточка их лиц, включая и обгоревший докрасна на солнце нос капитана. Но тут другой корабль, не принадлежавший Банту, закрыл их. Эмигранты сгрудились на палубе вдоль левого борта, тревожно вглядываясь в берег, который они покидали: одни пытались в последний раз увидеть родной дом, другие смотрели на вершины гор, где все еще развевались потрепанные знамена дыма и откуда по-прежнему доносился шум напряженной то ли работы, то ли битвы, то ли и того и другого вместе.
С Хобом пошли добрых шесть десятков человек. Мне сразу бросилось в глаза, что, несмотря на всю разницу в вооружении, обмундирование на них было очень похожее: тяжелые куртки или полукамзолы из плотной кожи, такие же штаны. Более того, обязательной составляющей костюма каждого был солидный головной убор – обычно шлем или, на худой конец, плотно прилегающая маленькая шапочка с нашитыми на нее металлическими пластинами, и все они в обязательном порядке были снабжены тяжелым кожаным клапаном, прикрывавшим шею. По всей видимости, Бант снабдил такой униформой всех своих наемников в последние недели все усиливающегося несчастья.
Сначала я старался держаться в хвосте колонны, чтобы послушать, о чем говорят наемники, но они в большинстве своем оказались неразговорчивы: похоже, подъем в гору утомил их, да и неудивительно, ведь они уже отработали долгую смену в порту, перетаскивая тяжести, а перед этим провели немало дней на «поле боя». Один только беспокойный юнец сразу же отреагировал на мою попытку завести беседу.
– Мастер Бант, должно быть, не скупится на ликторы, раз вы нанимаетесь к нему на такую работу? – закинул я удочку.
– Да уж конечно! Если бы не расчет каждый второй вечер да не настоящее золото в моем поясе, я бы уж давно сел на первый попавшийся корабль и отчалил отсюда! Разве не видел я собственными глазами, как Тарку оторвали голову? Вот этими вот глазами видел! Ну скажи, Веппель, разве не так?
А? – Последний вопрос был обращен к трусившему прямо перед нами мужчине и сопровождался тычком в его спину.
Веппель передернул плечами и, не оборачиваясь, огрызнулся:
– Ну видел ты, видел! Мы все видели! И хватит об этом! Сейчас уже такого риска нет. Чудища больше не держатся в воздухе и не смогут навалиться на нас сверху. Хватит!
– Я просто хочу сказать, – заныл юнец, – что разве пять ликторов за смену плюс кормежка и расходы на содержание – это справедливая плата за оторванную голову? Думаешь, бедняге Тарку пришлось по вкусу, когда эта чертова пчела свалилась ему на голову и оторвала ее так… так неуклюже?
– Та женщина, у перил… разве мы с ней не знакомы?
– Уж не Ниасинт ли это?
– Да, похоже, ока! – Древняя молодая женщина была одета для путешествия: короткий плащ, туника, сапоги, короткий меч на поясе. Она сидела, повернув голову к морю, и не отрывала взгляда от того места, где небо встречается с водой. Необъяснимое спокойствие, многовековая невозмутимость окутывали ее, и мы не решились нарушить ее уединение. Наблюдая за ней, мы незаметно погрузились в воспоминания о собственном странствии по подземной вечности, так что женский голос, раздавшийся прямо над нашими головами, буквально заставил нас подпрыгнуть.
– Какая приятная встреча, дорогие воришки! – У нашего стола стояла Ша Урли. – Ну давай обнимемся и поцелуемся, Ниффт, ах ты, скупердяй, прижимистая твоя задница! – Мое недовольство не самым приличным способом выражения своего восторга, который выбрала наша старая знакомая, не помешало мне заключить ее в дружеские объятия. Она села и выпила с нами. Одета она была точно так же, как и Ниасинт, к которой на протяжении всей нашей беседы то и дело устремлялся ее взгляд.
– Как удачно, что мы повстречались именно здесь! – сказал я. – Может быть, мы могли бы уладить то дельце о пятидесяти мерах золота прямо сейчас, и тогда нам не придется заезжать на Дольмен.
– Увы, боюсь, что вам придется там побывать и поговорить с Ха Оли. Дело в том, что я официально уступила брату все свои права на обладание и распоряжение любыми доходами, которые он когда-либо получит от напитка гигантов. Все деньги, которые у меня сейчас есть, понадобятся нам с Ниасинт в дороге.
– Собираетесь путешествовать? – спросил я, но мы все поняли раньше, чем она успела ответить.
– Ей предстоит познакомиться с совершенно новым миром, – объяснила Ша Урли. – А когда я попробовала рассказать ей о нем хоть что-нибудь, то обнаружила, что и сама знаю не больше. Так что мне предстоит познакомиться с тем же самым миром, что и ей. А между прочим, вы двое отчасти ответственны за мою тягу к странствиям. И куда только вас не заносило! Ваш пример стал для меня не больше и не меньше, как откровением!
– Нет ничего лучше, чем идти куда глаза глядят! – отозвался я в тон нашей собеседнице. Почему-то мне было слегка завидно, хотя сам я был столь же легок на подъем, как и она. – Прими наши поздравления. Но, дражайшая Ша Урли, позволь задать тебе еще один вопрос касательно финансовых обстоятельств твоего брата. У него ведь есть эти самые пятьдесят мер золота, не правда ли?
Ша Урли рассмеялась.
– Какие бы затруднения ни испытывал он в данный момент, недостаток наличности к ним не относится. Медоварни Банта были и остаются одним из ведущих предприятий Ангальхеймского архипелага.
– Прошу прощения, если я покажусь навязчивым, – вмешался Барнар, – но как развивается задуманное им дело с эмульсией?
– Честно говоря, дорогой Барнар, я прилагаю все старания, чтобы знать об этом как можно меньше. Мы с братом расстались здесь почти месяц тому назад, и с тех пор я ни разу его не видела. Мы путешествовали по северному Кайрнгему, пока Ниасинт набиралась сил. Здесь мы дожидаемся – лишь утреннего прилива, а тогда поставим парус и пойдем на Минускулон. Я избегаю любых новостей с Дольмена, исключая лишь те, которые застают меня врасплох. «Хочешь научиться летать – сразу вставай на крыло».
– Дражайшая Ша Урли, – ввернул я, – поверь, я уважаю полет твоего благородного духа и нисколько не хочу тебе перечить, но…
Улыбаясь, она подняла ладонь в запрещающем жесте.
– Умолкни, милый воришка. Я знаю, какие у тебя основания для страха. Слухи о делах Костарда и о постигшей его судьбе докатились и до нас.
– И даже то, что он погиб в море?
– Нет, мы лишь слышали, что он ползет к берегу. Выслушав наш детальный рассказ о недавнем броске Костарда в морские глубины, расцвеченный самыми яркими красками, она прикрыла на мгновение лицо руками, стараясь скрыть нахлынувшие эмоции, от которых слегка вздрагивали ее плечи.
– Ну, – произнесла она наконец с торжественным выражением, – могу лишь заверить вас, что… небрежность бедняги Костарда не тот недостаток, который сближает его с моим братом. Если из этой эмульсии можно извлечь какую-то прибыль сверх обычной, то, будьте уверены, Ха Оли это сделает, последовательно и методично. – При этих словах тень пробежала по ее лицу. – Нельзя не заметить, что в последние несколько дней на Дольмене царит какое-то беспокойство. И, глядя сегодня утром через пролив, я обратила внимание на какие-то тени над родными высотами, наводящие на мысль о возмущении в воздухе. Но ничего больше я сказать не могу и знать не хочу. И вообще, через час мы поднимемся на борт нашего корабля и останемся там до самого отплытия, чтобы не слышать никаких новостей.
Мне не удалось подавить вздох разочарования.
– Н-да, ужасно не хочется заходить в порт, где не все спокойно! С другой стороны, пятьдесят мер золота – не пустяк.
– Прости мне мою улыбку, – ответила Ша Урли. – И прости, если я ошибусь, сказав, что сумма по крайней мере в десять тысяч раз большая лежит в трюме вон той каравеллы, что стоит на якоре прямо под этим балконом и от которой ты не отрываешь глаз ни на мгновение.
– Так же как и ты от Ниасинт? Она ухмыльнулась.
– Да. Именно так. Надеюсь, твое увлечение заставляет воспарять твое сердце так же высоко, как и мое каждый раз, когда я гляжу на мою дорогую Ниасинт. Однако подумайте сами, друзья мои, почему бы вам не поставить на тех пятидесяти мерах крест? Не ради моего брата, разумеется, но хотя бы в качестве простого суеверия, отступного Госпоже Удаче? Только вспомню, как вы рвали и метали там, внизу, сами одержимые, как демоны… По-моему, вам пора ослабить хватку и поостыть немного. Забудьте об этих пятидесяти мерах, хотя бы в порядке нравственного упражнения.
Очевидно, на сердце у Ша Урли было так легко, что и разум тоже ослабил вожжи. Я тут же приписал ее странное предложение причудливому полету фантазии и позабыл о нем.
Мы еще некоторое время посидели вместе за стаканом вина, а потом с большой теплотой расстались, и все это раньше, чем Ниасинт успела выйти из своего транса. Казалось, она находится так далеко от этого мира, что наши голоса не в силах достичь ее слуха. Скорее всего ее мозг в состоянии реагировать пока лишь на речь, состоящую не из одних только слов, и с такими речами обращается к ней, вне всякого сомнения, Ша Урли.
XXVII
Приди, златая сладость! Фортуны
Медовых сот головоломку собой заполни!
Взрасти! Одной блестящей каплей стань
И опустись, божественная, на мой язык,
Что стать твоей могилой жаждет!
Время летних северных ветров прошло. Легкий юго-западный бриз, по-осеннему свежий, поднялся за несколько часов до рассвета, и мы поставили парус и взяли курс на Дольмен. Восход солнца застал нас посреди пролива, разделяющего Кайрнский континент и Ангальхеймы; наша каравелла резво неслась вперед, сбивая килем пенные барашки с гребней волн. Своей беззаботной игривостью «Подарок» точно пытался соблазнить меня идти прямо в открытое море. Забудь о Дольмене, забудь обо всех сложностях. Правь прямо в Агонское море; через двадцать дней твоя нога ступит на землю Минускулонского архипелага, а еще через двадцать ты бросишь якорь на Пардаше, в гавани Кархман-Ра. Возможно, утренний ветерок нашептывал то же самое и Барнару.
Но потом я задал себе вопрос: какой здравомыслящий человек откажется от пятидесяти мер золота, если все, что от него требуется, лишь сделать три или четыре шага в сторону от намеченного пути? Не глупо ли отказываться от того, на что имеешь все права? Не сомневаюсь, теми же вопросами задавался и Барнар.
Ветер утих, когда пики Ангальхеймов встали на горизонте, но течение продолжало увлекать нас вперед. Весь Дольмен был окутан туманной дымкой, и мы уже подобрались довольно близко, когда полуденное солнце наконец растопило небосвод и набравшийся новых сил ветер очистил сверкающую драгоценность острова. В небе над нагорьем и впрямь наблюдалось какое-то беспокойное движение; дым клубами поднимался в воздух, где его тут же подхватывали и разрывали в клочья воздушные течения. Кроме того, в воздухе постоянно висел какой-то запах, знакомый и тревожный одновременно, похожий на тошнотворную вонь горелого мяса и все же немного другой… И что за обрывки свирепой музыки то и дело доносил до нас ветер? Уж не человеческие ли голоса взмывали так пронзительно и надсадно, точно во время боя, на фоне неизменной басовито гудящей ноты?
– Дым. Интересно, что дальше? – с горечью произнес я. – Неужели препятствиям и осложнениям на нашем пути никогда не будет конца?
– Смотри, какая в гавани суета!
Убрав паруса, мы обогнули скалу в северной оконечности бухты. Долго и внимательно всматривались мы в толчею судов, толпы на набережной, тяжело груженные фургоны, которыми запружены были все ведущие в гору дороги, пока наконец с облегчением не пришли к выводу, что вся эта суматоха вызвана скорее оживлением деловой активности, чем несчастьем.
Тем не менее мы осмотрительно поставили «Подарок» на якорь подальше от корабельной сутолоки, спустили на воду ялик, сели на весла и поплыли к докам.
– Может, зайдем вон в ту таверну? – предложил Барнар. – Если займем столик на улице, то не потеряем ее из виду.
Стоявшие на якоре корабли громоздились над нами, высокие, словно башни. Среди них было немало грузовых судов Банта, больших, но изящных кораблей, с гербом Банта на фоке. Почти все они освобождали свои трюмы от содержимого и ничего не брали на борт. Погонщики ставили свои запряженные плодами фургоны поближе к кораблям и нагружали их бревнами, досками, бочонками со смолой, связками факелов, охапками соединенных между собой металлическими петлями досок, которые в собранном состоянии вполне могли оказаться подъемными кранами или осадными машинами, и еще какими-то пакетами, содержимое которых я, приглядевшись, опознал как дротики для большой баллисты, каждый снаряд почти в человеческий рост высотой.
– Похоже, коммерция приняла здесь исключительно военный характер, – заметил Барнар задумчиво. – В то же время местными жителями овладела, по всей видимости, тяга к странствиям. – И точно, кроме грузовых судов в порту полно было и других кораблей, которые брали на борт пассажиров, а на набережной между фургонами сбившиеся тесными кучками люди дожидались своей очереди взойти на палубу. Почти все они были одеты в длинные плащи для защиты от свежего морского ветра, и каждый зорко стерег свой багаж.
– Да. Что-то явно затевается, – согласился я. – Но «Подарок» надежно стоит на якоре вдали от всей этой суеты, и если Бант и впрямь попал в переделку, то тем более надо получить с него денежки без промедления, пока он не пошел ко дну. Думаю, надо сначала сходить к нему домой.
Барнар поднялся на набережную и занял столик на улице возле таверны, откуда удобно было наблюдать за каравеллой. Снадобье для Полетов было у него с собой, на обычном месте под курткой, так что в случае чего лодка ему не понадобится; я сел в нее и поплыл на другую сторону гавани, то и дело виляя и уворачиваясь, чтобы избежать столкновения с более крупными судами. Но даже так я все равно продвигался вперед быстрее, чем если бы отправился в путь пешком, лавируя в запрудившей набережную толпе.
Работая веслами, я пытался разобраться в ситуации на острове. Что бы ни происходило в горах, без военных действий и осады там дело не обошлось. Движение беспрерывной рябью, точно ползущая змея, покрывало горную дорогу. Возвращались телеги и фургоны преимущественно порожняком, наверх шли с поклажей вроде связок факелов, бочонков со смолой и тому подобного.
– Э-хой, худощавый Кархманит! Милый Ниффт! Дай отдых своим натруженным рукам, мой дорогой проныра! – Веселое приветствие прогремело у меня над головой, как трубный глас. Поглядев наверх, я увидел на носу одного из принадлежавших Банту грузовых судов Хигайю, проворную банщицу, – она была при оружии и выглядела просто ослепительно. Плотно прилегающая пластина из меди, точно повторяя форму ее небольших, но аппетитных грудей, являла взору их очаровательные скульптурные копии. Багор с крюком для перетаскивания грузов на конце лежал у нее на плечах – так солдаты на привале носят иногда копье на манер ярма, придерживая его обеими руками, чтобы дать отдых спине, – но тут стрела грузоподъемника на ее судне начала со скрипом поворачиваться, целиком завладев ее вниманием. Она повернулась ко мне спиной и принялась размахивать своим крюком, точно жезлом. – Тише, там! Полегче, на той лебедке! Вира помалу, Хуфа! Вира помалу! – Корабль Хигайи был одним из немногих, которые брали груз на борт, а не наоборот.
Я привязал свой ялик к веревочному трапу, который она бросила мне, и поднялся по нему на борт. Пока мы с Хигайей обнимались – не без взаимного удовольствия, – я разглядел поверх ее иссиня-черной макушки закутанный в парусину широкий и плоский сверток, который опускали в трюм ее корабля.
А корабль и вправду принадлежал ей, по крайней мере наполовину. Она выполняла обязанности каргомастера, начальника над всеми грузами, ответственного за их погрузку и транспортировку, должность в торговом флоте Банта по значению не уступающая капитанской. Капитана этого корабля звали Радула, он был суетливым дружелюбным человечком с необычайно светлой кожей, которая наверняка в мгновение ока покрывалась медно-красным загаром и густой россыпью веснушек, – не самый подходящий вариант для дальних морских рейсов. Он очень вежливо поздоровался со мной, а потом дрожащим голосом обратился к Хигайе:
– Мне бы хотелось оказаться как можно дальше отсюда уже через час, дорогая. Можно ли это устроить?
– Нет ничего легче, Радди, нет ничего легче. Я только спущусь посмотреть, хорошо ли привязаны соты. Пойдем, Ниффт. Ты тоже направляешься на юг? Мы идем на Минускулон.
– И мы тоже, а потом к Эфезионскому архипелагу. Вон там стоит наша каравелла, «Подарок». Мы зашли сюда, чтобы забрать у Банта пятьдесят мер золота, которые он нам задолжал.
Хигайя остановилась у трапа, бросила взгляд сначала на «Подарок», потом посмотрела на меня, очень внимательно, и начала спускаться в трюм. В корабельных недрах царил благоуханный полумрак; ароматы морской соли и медовой сладости стремились пересилить друг друга. Голос Хигайи донесся снизу:
– Пятьдесят мер, конечно, не пустяк… Только тебе придется идти за ними в луга.
– Ты хочешь сказать, что это сложно или опасно?
– Позволь я тебе кое-что покажу.
Она подвела меня к обернутому парусиной брусу, который только что уложили поверх дюжины других таких же, – вообще-то ими был забит весь трюм, – вытащила из-за пояса кинжал, наточенный остро, как бритва, и распорола парусину в одном месте крест-накрест. Внутри лежали медовые соты, примерно в пол-локтя толщиной. В каждой их ячейке с легкостью уместилась бы человеческая голова. В полутемном трюме лощеная восковая поверхность сот еле заметно мерцала, а заполнявшее их жидкое золото выглядело темным, как янтарь. При одном взгляде на эти богатства мурашки побежали у меня по коже.
– Именно за сбор этого урожая, – сказала Хигайя, – меня и перевели сюда из бани. Дело в том, что пчелы, пока они производили соты такого размера, все еще могли летать, пусть даже на небольшие расстояния, несмотря на собственную величину. И они начали бросаться на людей. Банту неожиданно понадобились вооруженные воины. За плату втрое больше той, что я получала в бане, я обнаружила свое умение обращаться с мечом.
– Я знал, что ты танцуешь. Неудивительно, что и в искусстве танца с мечом ты тоже не новичок, – рассеянно ответил я, пытаясь вообразить те ужасы, которые приключились недавно на цветочных лугах Банта. – Так, значит, эти гигантские пчелы, – продолжал расспрашивать я, – пытались защитить свой мед от сбора?
– Нет. Их атаки производили впечатление спонтанности, что-то вроде охоты. За неделю до этого они сожрали все цветы до самых корней, так что на лугах теперь нет ничего, кроме грязи. Похоже, пчелы пытались уничтожить своих врагов, но их рты не годятся для такой работы. Однако даже попытка пчелы такого размера съесть кого-нибудь все равно приведет к фатальному исходу.
– Ты, должно быть, отличилась, раз тебе доверили такой высокий пост.
– Ты совершенно прав, дорогой мой. Я одинаково хорошо управляюсь и с топором, и с дубинкой, и, хотя здесь приходилось орудовать щитом и факелом, я отличилась во многих сражениях. Банту просто повезло, что эти твари, стоит только полить их немного смолой, горят легко, как солома. Как только битва поутихла, он подрядил нас на эти корабли, вывезти урожай с острова, – ему необходимо подкрепить свою казну, порядком обескровленную убытками, которые он потерпел в результате этого чудовищного превращения.
– Так, значит, сражение подошло к концу?
– Не совсем. Скорее, обороняющаяся сторона нуждается в некотором подкреплении, ибо когда новое, еще более громадное поколение вышло из ульев – а ими теперь служат огромные пещеры под землей, вырытые на том месте, где раньше стояли хатки, – так вот, когда это новое, нелетающее поколение вышло из-под земли, мы выяснили, что их можно забаррикадировать – окружить чем-то вроде плотины – и сжигать десятками, потому что двигаются они крайне медленно, будто во сне. Но их так много, что наше поредевшее войско едва с ними управляется.
– Каких же размеров достигли они теперь? – спросил я, чувствуя, как по спине у меня словно бежит ледяная струя.
– Здоровые, как титаноплоды, ну или около того. Ноги им больше почти не служат, но сил хоть отбавляй, так что они передвигаются ползком, наподобие личинок. Наши войска приспособились, пользуясь подходящими участками местности, опрокидывать на пути у фронта наступающих пчел сделанные на скорую руку баррикады и, пока они выбираются из-под завалов, обливать их смолой и поджигать.
– Ты хочешь сказать, что Бант держит ситуацию под контролем?
– Похоже на то. Но поводы для беспокойства имеются. Как я уже говорила, старые ульи для этих пчел не годятся, и они зарываются в землю. Последние два дня я пробыла здесь, но люди говорят, что почва в горах стала ненадежна. Все в один голос твердят, что земля вокруг ульев то поднимается, то опускается, то вспучивается, как будто под ней движется что-то огромное. Дорогой, могу я дать тебе один совет? – Тут она протянула руку и нежно коснулась моей щеки. Теперь ее голос звучал успокаивающе, точно я был больным, мечущимся в лихорадочном бреду, а она старалась облегчить мои страдания. – У тебя есть замечательная маленькая каравелла, милый Ниффт, и твой пояс, когда я обнимала тебя, показался мне весьма увесистым. Оставь эти пятьдесят мер. Во-первых, Бант сейчас и сам почти банкрот. Его пчелы вытоптали все цветочные луга, включая и те, что принадлежали его соседям, так что, когда все кончится, ему придется выплачивать громадную компенсацию. А во-вторых, я костями чувствую, что самое худшее еще впереди, и страшно рада, что могу убраться отсюда через каких-то полчаса. Уходи с нами, Ниффт! Пойдем вместе через Агонское море, и через две недели ты и я будем уминать знатную коврижку в одной таверне в Квинсиполисе, которую я знаю!
Оставить пятьдесят мер золота и вот так, по доброй воле, отступиться? Что за повальное безумие поразило всех моих знакомых женщин? Было в этом что-то почти зловещее, и я уставился на нее, буквально разинув рот. Но вдруг встревоженные голоса зазвучали наверху. Хигайя кинулась к трапу, я за ней.
Крупный разговор между столпившимися у левого борта грузчиками и кучкой наемников на набережной был как раз в разгаре. Солдаты – и в особенности их капитан, угловатый мужчина с изборожденным шрамами лицом, – громко требовали чего-то, а грузчики отказывались удовлетворить их просьбу. Хигайя подошла к ним, успокоила свою команду и поприветствовала капитана:
– Утро доброе, Хоб. С чем пожаловал?
– Нам нужно с полдюжины твоих носильщиков, Хигайя. В Южной Дандинии не хватает людей.
– Поднимайся на палубу, поговорим.
Пока угловатый ветеран карабкался по трапу, Хигайя пояснила:
– Южной Дандинией называется одна из пасек Банта Она находится почти у самой дороги, сразу за перевалом.
Хигайя велела своим людям заканчивать погрузку сот, и мы проводили Хоба в носовой кубрик, чтобы беседа наша прошла без помех.
– Это Бант тебя послал? – спросила Хигайя. – Когда он в последний раз был здесь, то настаивал, чтобы этот груз был отправлен без промедлений, – ему нужны деньги.
– Прежде всего ему нужна сотня человек в Южной Дандинии, а уж потом все остальное. Я его не видел, а пойти спросить времени не было. Вся земля трясется, а вокруг ульев вырос целый холм! Если оттуда полезут пчелы больше прежних, то нам нужны люди, чтобы успеть построить вокруг них большую стену, и много факельщиков! Бант на центральных полях, на баррикадах вокруг старейших ульев. Спуститься сюда быстрее, чем ходить туда и обратно.
– Ну ладно, бери их, если, конечно, они пойдут. Но если кто захочет остаться и поднять парус вместе со мной, то я помех чинить не буду. – Мгновение она и Хоб мерили друг друга взглядами. Взгляд жестких, как кремень, глаз ветерана, казалось, потеплел.
– Я бы и сам не отказался пойти с тобой, – промолвил он наконец, – да только не люблю бросать дело на полдороге.
Я слушал их разговор, и сердце мое заныло: ясно, что осаждаемый несчастьями Бант не в силах будет выплатить пятьдесят мер из своего кармана. И тут меня осенило.
– Добрый Хоб, позволишь ли мне последовать за тобой в горы, где я могу отыскать Банта?
– А как же? Только двигаться надо быстро.
– Мне нужно всего одно мгновение! Дорогая Хигайя, если я вернусь с векселем, подписанным Бантом, могу ли я надеяться, что получу по нему часть выручки от продажи твоего груза?
– Если документ у тебя будет подходящий, так почему же нет, мой дорогой жадина?
Хобу потребовалось еще немного времени, чтобы нанять людей с других судов Банта, так что корабль Хигайи уже был на пути к выходу из гавани, когда наш отряд поравнялся с первым поворотом дороги. Пока мы лавировали между заваленными охапками факелов и бочонками со смолой фургонами, я все оглядывался на Хигайю, которая стояла на фордеке и что-то оживленно обсуждала с Радулой; воздух был столь прозрачен, что, несмотря на расстояние, мне была хорошо видна каждая черточка их лиц, включая и обгоревший докрасна на солнце нос капитана. Но тут другой корабль, не принадлежавший Банту, закрыл их. Эмигранты сгрудились на палубе вдоль левого борта, тревожно вглядываясь в берег, который они покидали: одни пытались в последний раз увидеть родной дом, другие смотрели на вершины гор, где все еще развевались потрепанные знамена дыма и откуда по-прежнему доносился шум напряженной то ли работы, то ли битвы, то ли и того и другого вместе.
С Хобом пошли добрых шесть десятков человек. Мне сразу бросилось в глаза, что, несмотря на всю разницу в вооружении, обмундирование на них было очень похожее: тяжелые куртки или полукамзолы из плотной кожи, такие же штаны. Более того, обязательной составляющей костюма каждого был солидный головной убор – обычно шлем или, на худой конец, плотно прилегающая маленькая шапочка с нашитыми на нее металлическими пластинами, и все они в обязательном порядке были снабжены тяжелым кожаным клапаном, прикрывавшим шею. По всей видимости, Бант снабдил такой униформой всех своих наемников в последние недели все усиливающегося несчастья.
Сначала я старался держаться в хвосте колонны, чтобы послушать, о чем говорят наемники, но они в большинстве своем оказались неразговорчивы: похоже, подъем в гору утомил их, да и неудивительно, ведь они уже отработали долгую смену в порту, перетаскивая тяжести, а перед этим провели немало дней на «поле боя». Один только беспокойный юнец сразу же отреагировал на мою попытку завести беседу.
– Мастер Бант, должно быть, не скупится на ликторы, раз вы нанимаетесь к нему на такую работу? – закинул я удочку.
– Да уж конечно! Если бы не расчет каждый второй вечер да не настоящее золото в моем поясе, я бы уж давно сел на первый попавшийся корабль и отчалил отсюда! Разве не видел я собственными глазами, как Тарку оторвали голову? Вот этими вот глазами видел! Ну скажи, Веппель, разве не так?
А? – Последний вопрос был обращен к трусившему прямо перед нами мужчине и сопровождался тычком в его спину.
Веппель передернул плечами и, не оборачиваясь, огрызнулся:
– Ну видел ты, видел! Мы все видели! И хватит об этом! Сейчас уже такого риска нет. Чудища больше не держатся в воздухе и не смогут навалиться на нас сверху. Хватит!
– Я просто хочу сказать, – заныл юнец, – что разве пять ликторов за смену плюс кормежка и расходы на содержание – это справедливая плата за оторванную голову? Думаешь, бедняге Тарку пришлось по вкусу, когда эта чертова пчела свалилась ему на голову и оторвала ее так… так неуклюже?