– Прочь с дороги, сосунок, коли тебе плата не нравится! Эта отповедь прилетела не от Веппеля, а от погонщика, мимо которого мы проходили. Его упряжка, обливаясь потом, тащила в гору фургон, на котором громоздилась целая пирамида бочонков со смолой.
– Прекратить болтовню! – рявкнул сверху Хоб. Я подумал, что, в конце концов, только он сможет дать мне всю необходимую информацию, и принялся проталкиваться в начало колонны. Всего четверть мили отделяло нас теперь от перевала, кипящая народом и кораблями гавань осталась далеко внизу и казалась очень маленькой. Я еще раз подивился глубине небольшой бухты: узкое сероватое полукольцо мелководья тянулось только вдоль доков, сразу за ним дно отвесно уходило вниз, в черно-синюю тысячефутовую бездну. У самого края глубокой воды покачивался на волнах наш «Подарок».
– Я так понимаю, капитан Хоб, – бодро заговорил я, поравнявшись с ним, – что Бант держит при себе большой запас наличности, чтобы платить наемникам каждый второй день.
Он лишь чуть-чуть повернул в мою сторону свой исполосованный шрамами кислый профиль и проворчал:
– Правда. Но сколько у него осталось и сколько он заплатит тебе, это еще вопрос.
– Разумеется. Но, если с наличностью у него плоховато, долговой расписки мне вполне хватит. А как ты думаешь, есть у него хоть какие-то шансы спасти свое предприятие, – строго между нами, как солдат солдату?
При этих моих словах Хоб на мгновение повернул голову и взглянул мне прямо в лицо. Глаза его были полны удивления.
– Ты, похоже, повидал мир, сударь, – проворчал он, снова возвращаясь взглядом к перевалу и убыстряя шаг. – Что ты сам думаешь? – Мы почти добрались до вершины, и вместе с клубами дыма до нас все более отчетливо доносились запахи смолы и горелого нечеловеческого мяса, а гул голосов пронзила отчаянная нота.
И тут, словно в ответ на мой вопрос, из-за перевала выскочил пустой фургон и загрохотал вниз по дороге. Возчик, словно безумный, настегивал свою упряжку и в панике выкрикивал что-то нечленораздельное. Почти сразу же он налетел на поднимавшуюся в гору телегу с армейским провиантом, и его животные немедленно запутались в упряжи тащивших ее плодов-тяжеловесов.
Хоб выкрикнул команду, и мы понеслись в гору во всю прыть. Нагнав перепуганного возчика, Хоб выдернул его с козел прежде, чем его вопли стали более связными, и, умело замаскировав удар, стукнул его дубинкой по голове так, что тот немедленно обмяк у него на руках, после чего оттащил его в сторону от дороги и положил наземь. Затем Хоб отдал своим людям команду распутать постромки двух упряжек и отвести пустую повозку на обочину. Когда все было закончено и затор на дороге ликвидирован, мы двинулись дальше с удвоенной скоростью. Фургоны и телеги, остановившиеся было ненадолго, снова поползли в гору. Так бывалый ветеран умело подавил искру готовой разгореться паники. Но вот мы взобрались на первый перевал, и просторы пчелиных пастбищ раскинулись перед нами.
Мой ужас при виде их был тем сильнее, что впечатление многоцветного великолепия, которое эти самые поля произвели на меня считанные месяцы тому назад, когда я наблюдал их из окошка Бантова фаэтона, не потускнело за все время моего пребывания под землей. Радужное сияние цветов, точно крыло какой-то невозможной гигантской бабочки, покрывало тогда эти холмы. Их округлые вершины переливались алым, солнечно-желтым, лазурно-голубым, розовым и фиолетовым, и всю эту роскошь пропитывал выскобленный ветром до абсолютной прозрачности медово-золотой солнечный свет! Теперь клубы вонючего дыма стлались по изрытой, превращенной в сплошную грязь земле, и каждый раз, когда ветер отдергивал на мгновение черную завесу, нашим глазам открывались одни причиненные войной разрушения: гигантские обугленные трупы дотлевали среди обломков баррикад;, перепачканные копотью солдаты в опаленных местами кожаных одеяниях устало хромали от одного оборонительного сооружения к другому, которые беспрерывный поток фургонов снабжал смолой и факелами. В одном месте дымовой полог вдруг расступился, и мы увидели громадную баллисту, которая изрыгнула горящую стрелу в человеческий рост длиной и тут же снова скрылась в облаках копоти.
В этот кавардак Хоб и его люди кинулись прямо с разбега, и мне ничего не оставалось, как последовать за ними, иначе я ни за что не нашел бы Ха Оли Банта. Но на самой вершине холма я, словно повинуясь внутреннему голосу, внезапно затормозил и обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на гавань. От того, что я там увидел, кровь застыла у меня в жилах.
В проливе, всего лишь на расстоянии полета стрелы от входа в бухту, громадное бледное нечто всплывало на поверхность из сине-черных глубин. То был Костард.
За тот короткий промежуток времени, что прошел с момента нашей с ним последней встречи, он стал еще массивнее и безобразнее. Его конечности, утонув в раздавшейся в ширину дряблой туше, сделались шире и короче. Челюсти выпятились, и если какое-то человеческое выражение еще мелькало в его искаженных глазах, то оно появлялось и исчезало так же быстро, как тень сознания в глазах безумца. А потом я заметил, что его преследуют. Огромные черные хаггарды целой стаей окружили его сальные бока, один из них вырвал кусок плоти из его ягодицы. Кровь Костарда окрасила воду вокруг, ее запах моментально пробудил в морских хищниках голод.
Но боль точно гальванизировала обрюзгшего мутанта; разгневанный, он выпустил в воздух целый гейзер пены, повернулся к преследователям лицом и пустил свои утыканные острыми зубьями челюсти в ход с такой энергией, что куски перекушенных пополам хаггардов только летели в разные стороны. Теперь уже их кровь смешалась с водой и пробудила в нем голод столь сильный, что он затмил изначальную ярость гиганта и тот принялся пожирать останки растерзанных им преследователей.
Подводный спектакль продолжался всего несколько мгновений. Костард, не насытившись, беспокойно искал, что бы ему еще съесть, как вдруг до его сознания, по-видимому, дошло, что поблизости находится гавань, а в ней полно кораблей.
В это самое время на поле поднялся страшный крик, особенно плотная стена черного дыма выросла у меня за спиной и в мгновение ока окружила меня, лишив возможности и дышать, и видеть, в то время как земля содрогалась у меня под ногами, и поверх сотен и сотен перепуганных голосов я слышал грохот, как во время землетрясения, и сдавленный стон треснувшего холма.
И тут, когда я неожиданно погрузился в ночь, пелена жадности упала наконец с моих глаз. Что делаем мы здесь, на этом раздираемом опасностями острове? Мы не должны были приводить свой драгоценный «Подарок» ближе чем на лигу к нему!
Задыхаясь и кашляя, со слезящимися от дыма глазами кинулся я бежать туда, откуда пришел, моля всех богов помочь мне отыскать дорогу, почувствовать наконец под ногами ее твердое полотно и скатиться по нему к гавани.
Петляя, прокладывал я себе путь между фургонами. Тягловые животные надсадно ржали, пока возчики изо всех сил старались повернуть их обратно. Я прыгал по спинам людей и животных, перескакивал через повозки, опасно накренившиеся и готовые опрокинуться в водовороте беспорядочного отступления. Далеко подо мной чудовищный левиафан, бывший некогда Костардом, – красные клочья недоеденных хаггардов маленькими водоворотиками вращались вокруг него – вынюхивал что-то в воде, зигзагами подбираясь ко входу в гавань. Пассажиры и матросы на кораблях еще не заметили его, все глаза были устремлены к докам, хотя мне показалось, что я различаю, как люди начинают поднимать головы и показывать на меня пальцами. Сверху и сзади вершина холма содрогалась от колыхания чего-то непомерно огромного, и я чувствовал эту дрожь земли подошвами ног. Хотя я, ни на секунду не останавливаясь, продолжал мчаться вниз, минуя один поворот за другим, толчки приближались, и вскоре лавина человеческих голосов накрыла меня: это спасались бегством наемники, и в их пронзительных воплях рефреном повторялось одно и то же слово – «королева».
Поверит ли кто-нибудь, что я оказался способен на такую глупость? Согласится ли кто-нибудь допустить, что мой разум совсем отказался мне служить? Я, ветеран, переживший на своем веку тысячи катастроф, потерял голову в толчее и суматохе. Совершив два воистину акробатических скачка с одного отрезка дороги на другой, я миновал поворот и после сальто в сажень длиной приземлился, как кошка, точно на ступицу колеса опрокинутой повозки! Мир еще плясал у меня перед глазами, но я уже бросил взгляд сначала на гавань, прикидывая, когда в нее войдет чудовищный Костард, потом стремительно развернулся в сторону перевала и увидел, как огромная стена дыма надвинулась с лугов, точно что-то колоссальное двигалось за ней, толкая ее впереди себя. На самом деле я оценивал расстояние, которое мне еще удастся покрыть, прежде чем произойдет неминуемая катастрофа, и пытался вычислить, сумею ли я оказаться в пределах слышимости от Барнара (который вместе с другими наверняка скоро обратит внимание на паническое бегство людей с вершины горы) и крикнуть, чтобы он скорее мазал ладони и подошвы Снадобьем, летел к «Подарку», перерезал перлини и выводил каравеллу в открытое море…
И тут меня как будто кто ударил: я вдруг понял, что надлежало мне сделать с самого начала, как только я ощутил приближение Рока. Сунув руку за пазуху, я быстро намазал собственные конечности и взмыл в воздух!
Не успел я это сделать, как с перевала скатился еще один клуб дыма и тысячей узких вымпелов затрепетал на ветру, а из-за него показалась, с трудом балансируя на самом краю долины, Королева Пчел.
Ну, клянусь Трещиной и всем, что из нее выползает! В десять раз больше любого Фуражира – вот какая она была! Похоже, что Ее Королевское Величество, несмотря на свою принадлежность к другой породе живых существ, извлекла непропорционально много полезных веществ из напитка, произведенного ее пусть очень отдаленными, но все же родственниками.
Однако это не принесло Ее Величеству ничего хорошего. Лес янтарно-желтых шерстинок, покрывавших ее черную бронированную голову и грудь, победным золотом сиял на солнце, зато обрубки крыльев и неуклюжие веретенца ног, торчавшие в разные стороны, не в силах были даже приподнять ее раздутую тушу над землей. Черно-золотые пластины, предназначенные для того, чтобы защищать ее громадное, как воздушный шар, брюхо, бессильно разъехались под его напором, так что в щели между ними проглядывала натянувшаяся, как барабан, кожица. Впечатление было такое, будто черные с золотой чеканкой геральдические щиты висят на белой стене на значительном расстоянии друг от друга. Тем не менее Королева неуклонно приближалась, конвульсивно извиваясь всем телом, как личинка. Я не мог оторвать глаз от этой массы, опасно балансирующей на самом краю долины. Спиной вперед я полетел к гавани, на манер человека, который оступился и падает, так что мой отчаянный крик был устремлен в небо:
– Барнар! Отвязывай «Подарок», Барна-а-ар!
Я был все еще слишком высоко, и он не мог меня услышать, но когда я вывернул назад шею, чтобы поглядеть, что происходит внизу, то увидел, как он летит над поверхностью воды от набережной к «Подарку», а толпа разбегается по набережной и докам, освобождая дорогу Королеве на случай, если она упадет.
Она громоздилась, покачиваясь, а ветерок ерошил ее ярко сверкающую шерстку, и солнце высекало из нее золотые искры и рисовало радужные сполохи в огромных многогранных глазах.
За мгновение до того, как мои глаза это увидели, я услышал, как кто-то подо мной закричал: «Вон она падает!» Но я уже изо всех сил рвался вниз, навстречу волнам. Устрашающе накренившись вперед, Королева Пчел повалилась со своего насеста, заслонив на мгновение солнце и отбросив гигантскую тень прямо на то место, куда направлялся я.
Я кинулся к «Подарку», на корме которого Барнар со Старым Кусачом в руках потел над последним тросом. Королева величественно кувыркалась в сверкающем воздухе, ее зачаточные крылья жужжали понапрасну, взблескивая, как тысяча мечей разом. На полпути вниз она с грохотом ударилась о склон горы и, описав в воздухе огромную петлю, полетела дальше.
Я подлетел к Барнару, как раз когда он могучим ударом перерубил трос, и в ту же секунду из-за кормы поднялся, обдав нас с ног до головы водой, чудовищный Костард.
Злосчастный левиафан хотел, вероятно, поздороваться, заключить нас в теплые объятия. Должно быть, его здоровенные бестолковые глазищи заприметили Барнара, пока тот трудился над канатом, и родственные чувства взыграли в нем. Но он подобрался к нам слишком близко, так что Барнар и я за ним отпрянули со страхом и снова поднялись в воздух. Но Костард уже позабыл о нас, его внимание приковало что-то необычное у нас за спиной, и он уставился на это чудо не мигая, пока мы с Барнаром изо всех сил выгребали как можно выше, стремясь уйти из-под накрывшей нас сзади огромной тени, которая в следующую секунду ударилась о воду.
Охваченные ужасом, мы гребли так отчаянно, что через несколько секунд оказались на большой высоте и с безопасного расстояния наблюдали за этим ужасающим затоплением. Целая башня воды и пены взметнулась в небо над тем местом, куда обрушилась Королева, увлекая за собой на дно с десяток судов, включая и наш бедный «Подарок». Она смахнула их небрежно, как рука игрока сметает с зеленого сукна выигрыш. Сверху нам было хорошо видно, как огромный белый кулак, окруженный облаком пузырьков воздуха, с зажатыми в нем кораблями и Костардом скользил вдоль склона затонувшего горного пика, становясь все меньше и меньше, растворяясь в темно-голубой мгле, пока наконец не скрылся в тысячефутовой бездне.
Мы висели в небе, продолжая мысленно следить за этим падением, даже когда оно давно перестало быть видимым. Мы представляли себе, как Королева, точно гигантский плуг, вспахивает облепленный илом отвесный склон и оставляет в этой борозде свой посев – наш возлюбленный «Подарок». Так все наши неизмеримые богатства превратились в маленькое золотое семечко, похороненное там, где солнечный луч не коснется его еще миллионы лет.
XXVIII
Все Королевы Банта отведали его рокового угощения. Они вырвались из-под земли почти одновременно на всех полях сразу, и их появление, так же как и в случае с коровами Костарда, предвещало смерть. Королева, упавшая в бухту, пережила остальных своих сестер не более чем на час.
Нагорья Дольмена начисто лишились изобиловавшей на них некогда пчелиной жизни, превратившись в огромную лепешку спекшейся грязи, которая отдаленно напоминала свежезарубцевавшуюся рану на теле острова. Растерянные солдаты спустились с гор и принялись помогать в гавани, где не менее растерянные обитатели острова уже взялись за ликвидацию причиненных падением Королевы разрушений.
Значительная часть порта и пара таверн исчезли в глубине гавани вместе с Ее Королевским Величеством. Однако она довольно долго раскачивалась на краю высокогорной долины, и это дало людям внизу возможность ее заметить и отойти на безопасное расстояние, поэтому смерть Королевы сопровождалась потерей лишь нескольких десятков человеческих жизней. Мы с Барнаром тоже приняли участие в восстановительных работах. На лодках и баржах мы выходили в гавань и баграми вылавливали из воды мусор, поднимали тела погибших (где это было возможно), заколачивали сваи, прибивали доски, помогали тем, кто потерял родных или имущество.
К чести Ха Оли Банта надо сказать, что он тоже пришел и работал наряду с остальными, только взгляд у него был еще более потрясенный, чем у других, исключая, пожалуй, Барнара и меня. Примечательно, что пасечник двигался среди своих сограждан словно окруженный невидимой защитной сферой: где бы он ни появлялся, люди расступались, отводили глаза и прекращали всякие разговоры, как обычно бывает в присутствии человека, предназначенного в жертву богам, Избранника Несчастья.
Не думаю, что все хорошо представляли, какова именно была его доля ответственности за произошедшую катастрофу, но не потому, что он сознательно держал свои дела в секрете, – по крайней мере не теперь, когда все рухнуло. В тот вечер, сразу после трагедии, мы оказались с ним за одним столом в том самом трактирном зале, где когда-то состоялась наша первая встреча. Десятки людей занимались тем же, что и мы: напивались до полного бесчувствия, заливая в себя хмельной напиток до тех пор, пока головы сами собой не опустились на руки и все не погрузились в крепкий тяжелый сон.
До сих пор вижу Банта, каким он был в тот вечер, так ясно, словно это произошло только вчера: усталая голова поникла над столом, едва не задевая стоящую перед ним фляжку, потухший голос слабо возмущается, точно выражая протест какому-то невидимому небесному суду:
– Я ведь совсем понемногу клал в их крохотные ротики! Я всего лишь окунул в эмульсию булавочную головку и ею легонько коснулся каждой! Легонько! И всего однажды! Много недель тому назад! У меня еще остался практически непочатый кувшин этого коварного, предательского снадобья!
– Возможно, само по себе, в том мире, которому оно принадлежит, – тускло возразил я, – оно вовсе не предательское и совсем не коварное, но взаимодействие с ненасытной алчностью делает его таким.
Он ответил мне взглядом столь безжизненным, что я сразу понял всю бесполезность любых словесных пикировок. Из всего доступного человеку спектра эмоций он в тот момент не испытывал ничего, кроме сильнейшего удивления.
– Ведь так мало, Ниффт! Но на них будто дыханием Горной Королевы повеяло, точно она нашептала им что и они по ее подсказке стали гигантами и пожрали меня на корню! Какая силища! По крайней мере у меня еще осталось довольно напитка, чтобы вернуть хотя бы часть пропавшего капитала. Нет могущества столь опасного, чтобы не нашлось охотников им завладеть.
От этих слов даже впавший в отупение Барнар содрогнулся.
– Куда же ты собираешься его продать, о честный негоциант? Поведай, чтобы мы знали, каких мест следует остерегаться.
– Пока я еще и сам не знаю. Вы, кажется, не одобряете моих намерений, господа? Что поделать, я – деловой человек. Но в одном можете не сомневаться: как только мое состояние хотя бы частично восстановится, я щедро возмещу ущерб каждому потерпевшему на этом острове и исправлю все, что еще можно исправить…
Я и не думал сомневаться в его искренности, как не сомневаюсь и теперь. Мне было все равно. Свет навеки погас для меня, всякая надежда покинула сердце. Я пил, пока моя голова не отяжелела, точно чугунная, и не опустилась постепенно на стол. И тогда я заснул.
Мы проснулись ранним утром. Никогда в жизни у меня не было настроения столь серьезного и мрачного, как тогда, и в то же время я чувствовал себя странно посвежевшим, точно хроническая усталость, которой я неведомо для себя страдал, вдруг прошла. Мы уже знали, что делать дальше. В мелочной лавочке в порту мы купили два траурных венка, какие бросают в воду матросы во время похорон в открытом море.
Потом мы пошли вдоль берега гавани. Южный его край истончался до узкой скалы, с двух сторон омываемой волнами; мы проходили этот мыс в самое первое утро своего пребывания на острове, еще мокрые от слюны и крови глабруаза, тишина и уединенность этого места врезались нам в память. Когда мы добрались туда, то обнаружили, что ветер с моря заглушает даже шум строительства, все еще кипевшего в порту.
Сначала мы разделись, чтобы выкупаться. Раскладывая на камнях оружие, одежду и прочие причиндалы, я приветствовал каждый предмет с такой теплотой, как будто он был частью меня самого; впрочем, до некоторой степени так оно и было, ведь в них заключалось все мое имущество, все, чем я владел в этом мире, а именно: мой старый добрый меч Бодрый Парень, изрядно потрепанный, с выщербленным эфесом, в ножнах из упырьей кожи, купленных мною в Кьюнитском заливе; толстая кожаная куртка, которая спасала меня от пронизывающих горных ветров и могла, при некотором везении, уберечь и от ножа; мой старый пояс с карманами для денег, довольно увесистый (если, конечно, не вспоминать о потерянном!); мои сандалии, крепкие, но гибкие; поножи, надежные и жесткие, в которых так легко, однако, бегать; и кожаный кувшинчик со Снадобьем для Полетов.
Оставив все это на прибрежных скалах, я бросился в море. Мы проплыли с четверть мили, и я осознал, что вплоть до настоящего момента продолжал пребывать в подземном мире, ибо нельзя освободиться от него до тех пор, пока не окунешься в морскую волну, не нахлебаешься соленой воды, которая одна способна вымыть последние остатки адской вони из ноздрей! Утреннее солнце пригрело наши тела сквозь влажную ткань воды, и мы снова почувствовали себя дома в наземном мире.
Накупавшись, мы вернулись на берег и оделись, а потом принялись за исполнение простого скромного ритуала, ради которого, собственно, и пришли. Бок о бок стали мы у самой кромки прибоя лицом к глубокой части бухты, на дне которой покоился наш милый «Подарочек», и Барнар своим звучным, удивительно красивым баритоном запел «Гимн Былому Обладанию»:
В тот самый миг, когда венки скрылись под водой, какая-то тяжесть покинула мое сердце. Сколь малым владел я теперь, по сравнению с недавним прошлым! Зато я снова стал самим собой.
– Добрых сорок мер золота в поясах у каждого, – начал Барнар. – Да оружие, да снаряжение… И по двадцать мер Снадобья на брата…
Как здорово, что мы снова могли смотреть в глаза друг другу, Барнар и я, и смеяться!
– А что, старина Бычья Шея, – предложил я, – не полететь ли нам на Минускулон?
– Отличная мысль!
Мы намазали ладони и ступни Снадобьем для Полета и вскарабкались в воздух.
Помню, в подземном мире, пролетев несколько дней в арьергарде армии завоевателей, но еще недостаточно отяжелев от награбленного, мы с Барнаром оказались вдруг прямо под полярной звездой, которая по совместительству служила и мрачным светилом царства демонов, – рыдающим красными слезами оком Омфалодона Инкарнадина.
И тут нас посетила шальная мысль подобраться к чудовищной глазнице поближе и заглянуть в нее.
Зрачок демона разверзся над нами, подобный черному зубчатому колесу. Сама его огромность так поражала, что мы, не долетев до него четверть мили, застыли в воздухе, оцепенев от страха. Но и на таком расстоянии ощущалось невероятной силы притяжение, которое исходило из этого глаза, точно он был водоворотом, неудержимо засасывавшим нас.
А еще мы увидели, что черная бездна кишит красными тенями, которые то распускаются, то тают, делая глубину похожей на земное небо в звездную ночь. И еще мне показалось – хотя при одной мысли об этом волосы у меня на голове и сейчас еще встают дыбом, – мне показалось, демон нас заметил и понял, что мы – люди. Он знал, что нам по праву рождения принадлежит то самое солнце, тот сияющий Грааль его подвига, ради которого он разрушил самого себя.
Но я считаю, и всегда буду считать, что видел больше: я видел солнце, каким оно представало Омфалодону в мечтах, каким оно запечатлелось в необъятной черноте его зрачка: гневно дрожащий уголек рубинового света, обжигающего и безрадостного, горящий, как подобает гиганту, ибо оно и было титаном в этом кроваво-красном мире. Я увидел мечту Омфалодона воочию и пожалел его. Этот подернутый кровавой пеленой раскаленный прыщ, яростная мощь которого порождала только жар и очень мало света, – вот все, чего смогло достичь воображение демона, рожденное, как и он сам, глубоко в аду.
И вот мы с Барнаром взмыли с южной оконечности полуразрушенной гавани Дольмена в небо и устремились прямо к солнцу. Из своих неистощимых кладовых омыло оно нас единственным истинным золотом, в сравнении с которым ничто не имеет цены, – желанным светом! Разве может существовать радость, если нет света?
И так мы плыли в безоблачном полудне, по выскобленному ветрами до голубизны небу. Несмотря на все лиги, что мы налетали под каменными сводами подземного мира в погоне за богатством, теперь мы впервые отдавались полету всей душой, ну, быть может, за исключением того раза, когда оторвались от земли подле стены погребенной плоти Омфалодона.
В струях ветра мы чувствовали себя легко и свободно, точно рыбы в воде; мы парили, захватывая полные ладони воздуха. Почерневшая макушка Дольмена, с которой все еще тек дым от тлеющих трупов, осталась далеко внизу.
Презрев злосчастный остров, мы взобрались еще выше, и он скрылся за горизонтом, уступив место остальным Ангальхеймам, которые поднимались к Кайрнскому континенту с юга, точно флотилия возвращающихся домой кораблей; зеленая поросль на их боках сияла и переливалась на солнце, как новенький клинок, только что сошедший с точильного камня ветра. Здесь и там проглядывали более мирные цветочные поля нагорий, похожие на осколки радуги, затерявшиеся в вершинах островов.
Ошеломленные, глядели мы на всю эту красоту, потом переглянулись. Мы жили и летели, и наш срок под безумно богатым и щедрым солнцем Мира Света еще не подошел к концу.
– Мы богаты! – выкрикнул я.
– Вперед! – откликнулся Барнар, и мы забрали круто вверх, прямо к зениту.
– Прекратить болтовню! – рявкнул сверху Хоб. Я подумал, что, в конце концов, только он сможет дать мне всю необходимую информацию, и принялся проталкиваться в начало колонны. Всего четверть мили отделяло нас теперь от перевала, кипящая народом и кораблями гавань осталась далеко внизу и казалась очень маленькой. Я еще раз подивился глубине небольшой бухты: узкое сероватое полукольцо мелководья тянулось только вдоль доков, сразу за ним дно отвесно уходило вниз, в черно-синюю тысячефутовую бездну. У самого края глубокой воды покачивался на волнах наш «Подарок».
– Я так понимаю, капитан Хоб, – бодро заговорил я, поравнявшись с ним, – что Бант держит при себе большой запас наличности, чтобы платить наемникам каждый второй день.
Он лишь чуть-чуть повернул в мою сторону свой исполосованный шрамами кислый профиль и проворчал:
– Правда. Но сколько у него осталось и сколько он заплатит тебе, это еще вопрос.
– Разумеется. Но, если с наличностью у него плоховато, долговой расписки мне вполне хватит. А как ты думаешь, есть у него хоть какие-то шансы спасти свое предприятие, – строго между нами, как солдат солдату?
При этих моих словах Хоб на мгновение повернул голову и взглянул мне прямо в лицо. Глаза его были полны удивления.
– Ты, похоже, повидал мир, сударь, – проворчал он, снова возвращаясь взглядом к перевалу и убыстряя шаг. – Что ты сам думаешь? – Мы почти добрались до вершины, и вместе с клубами дыма до нас все более отчетливо доносились запахи смолы и горелого нечеловеческого мяса, а гул голосов пронзила отчаянная нота.
И тут, словно в ответ на мой вопрос, из-за перевала выскочил пустой фургон и загрохотал вниз по дороге. Возчик, словно безумный, настегивал свою упряжку и в панике выкрикивал что-то нечленораздельное. Почти сразу же он налетел на поднимавшуюся в гору телегу с армейским провиантом, и его животные немедленно запутались в упряжи тащивших ее плодов-тяжеловесов.
Хоб выкрикнул команду, и мы понеслись в гору во всю прыть. Нагнав перепуганного возчика, Хоб выдернул его с козел прежде, чем его вопли стали более связными, и, умело замаскировав удар, стукнул его дубинкой по голове так, что тот немедленно обмяк у него на руках, после чего оттащил его в сторону от дороги и положил наземь. Затем Хоб отдал своим людям команду распутать постромки двух упряжек и отвести пустую повозку на обочину. Когда все было закончено и затор на дороге ликвидирован, мы двинулись дальше с удвоенной скоростью. Фургоны и телеги, остановившиеся было ненадолго, снова поползли в гору. Так бывалый ветеран умело подавил искру готовой разгореться паники. Но вот мы взобрались на первый перевал, и просторы пчелиных пастбищ раскинулись перед нами.
Мой ужас при виде их был тем сильнее, что впечатление многоцветного великолепия, которое эти самые поля произвели на меня считанные месяцы тому назад, когда я наблюдал их из окошка Бантова фаэтона, не потускнело за все время моего пребывания под землей. Радужное сияние цветов, точно крыло какой-то невозможной гигантской бабочки, покрывало тогда эти холмы. Их округлые вершины переливались алым, солнечно-желтым, лазурно-голубым, розовым и фиолетовым, и всю эту роскошь пропитывал выскобленный ветром до абсолютной прозрачности медово-золотой солнечный свет! Теперь клубы вонючего дыма стлались по изрытой, превращенной в сплошную грязь земле, и каждый раз, когда ветер отдергивал на мгновение черную завесу, нашим глазам открывались одни причиненные войной разрушения: гигантские обугленные трупы дотлевали среди обломков баррикад;, перепачканные копотью солдаты в опаленных местами кожаных одеяниях устало хромали от одного оборонительного сооружения к другому, которые беспрерывный поток фургонов снабжал смолой и факелами. В одном месте дымовой полог вдруг расступился, и мы увидели громадную баллисту, которая изрыгнула горящую стрелу в человеческий рост длиной и тут же снова скрылась в облаках копоти.
В этот кавардак Хоб и его люди кинулись прямо с разбега, и мне ничего не оставалось, как последовать за ними, иначе я ни за что не нашел бы Ха Оли Банта. Но на самой вершине холма я, словно повинуясь внутреннему голосу, внезапно затормозил и обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на гавань. От того, что я там увидел, кровь застыла у меня в жилах.
В проливе, всего лишь на расстоянии полета стрелы от входа в бухту, громадное бледное нечто всплывало на поверхность из сине-черных глубин. То был Костард.
За тот короткий промежуток времени, что прошел с момента нашей с ним последней встречи, он стал еще массивнее и безобразнее. Его конечности, утонув в раздавшейся в ширину дряблой туше, сделались шире и короче. Челюсти выпятились, и если какое-то человеческое выражение еще мелькало в его искаженных глазах, то оно появлялось и исчезало так же быстро, как тень сознания в глазах безумца. А потом я заметил, что его преследуют. Огромные черные хаггарды целой стаей окружили его сальные бока, один из них вырвал кусок плоти из его ягодицы. Кровь Костарда окрасила воду вокруг, ее запах моментально пробудил в морских хищниках голод.
Но боль точно гальванизировала обрюзгшего мутанта; разгневанный, он выпустил в воздух целый гейзер пены, повернулся к преследователям лицом и пустил свои утыканные острыми зубьями челюсти в ход с такой энергией, что куски перекушенных пополам хаггардов только летели в разные стороны. Теперь уже их кровь смешалась с водой и пробудила в нем голод столь сильный, что он затмил изначальную ярость гиганта и тот принялся пожирать останки растерзанных им преследователей.
Подводный спектакль продолжался всего несколько мгновений. Костард, не насытившись, беспокойно искал, что бы ему еще съесть, как вдруг до его сознания, по-видимому, дошло, что поблизости находится гавань, а в ней полно кораблей.
В это самое время на поле поднялся страшный крик, особенно плотная стена черного дыма выросла у меня за спиной и в мгновение ока окружила меня, лишив возможности и дышать, и видеть, в то время как земля содрогалась у меня под ногами, и поверх сотен и сотен перепуганных голосов я слышал грохот, как во время землетрясения, и сдавленный стон треснувшего холма.
И тут, когда я неожиданно погрузился в ночь, пелена жадности упала наконец с моих глаз. Что делаем мы здесь, на этом раздираемом опасностями острове? Мы не должны были приводить свой драгоценный «Подарок» ближе чем на лигу к нему!
Задыхаясь и кашляя, со слезящимися от дыма глазами кинулся я бежать туда, откуда пришел, моля всех богов помочь мне отыскать дорогу, почувствовать наконец под ногами ее твердое полотно и скатиться по нему к гавани.
Петляя, прокладывал я себе путь между фургонами. Тягловые животные надсадно ржали, пока возчики изо всех сил старались повернуть их обратно. Я прыгал по спинам людей и животных, перескакивал через повозки, опасно накренившиеся и готовые опрокинуться в водовороте беспорядочного отступления. Далеко подо мной чудовищный левиафан, бывший некогда Костардом, – красные клочья недоеденных хаггардов маленькими водоворотиками вращались вокруг него – вынюхивал что-то в воде, зигзагами подбираясь ко входу в гавань. Пассажиры и матросы на кораблях еще не заметили его, все глаза были устремлены к докам, хотя мне показалось, что я различаю, как люди начинают поднимать головы и показывать на меня пальцами. Сверху и сзади вершина холма содрогалась от колыхания чего-то непомерно огромного, и я чувствовал эту дрожь земли подошвами ног. Хотя я, ни на секунду не останавливаясь, продолжал мчаться вниз, минуя один поворот за другим, толчки приближались, и вскоре лавина человеческих голосов накрыла меня: это спасались бегством наемники, и в их пронзительных воплях рефреном повторялось одно и то же слово – «королева».
Поверит ли кто-нибудь, что я оказался способен на такую глупость? Согласится ли кто-нибудь допустить, что мой разум совсем отказался мне служить? Я, ветеран, переживший на своем веку тысячи катастроф, потерял голову в толчее и суматохе. Совершив два воистину акробатических скачка с одного отрезка дороги на другой, я миновал поворот и после сальто в сажень длиной приземлился, как кошка, точно на ступицу колеса опрокинутой повозки! Мир еще плясал у меня перед глазами, но я уже бросил взгляд сначала на гавань, прикидывая, когда в нее войдет чудовищный Костард, потом стремительно развернулся в сторону перевала и увидел, как огромная стена дыма надвинулась с лугов, точно что-то колоссальное двигалось за ней, толкая ее впереди себя. На самом деле я оценивал расстояние, которое мне еще удастся покрыть, прежде чем произойдет неминуемая катастрофа, и пытался вычислить, сумею ли я оказаться в пределах слышимости от Барнара (который вместе с другими наверняка скоро обратит внимание на паническое бегство людей с вершины горы) и крикнуть, чтобы он скорее мазал ладони и подошвы Снадобьем, летел к «Подарку», перерезал перлини и выводил каравеллу в открытое море…
И тут меня как будто кто ударил: я вдруг понял, что надлежало мне сделать с самого начала, как только я ощутил приближение Рока. Сунув руку за пазуху, я быстро намазал собственные конечности и взмыл в воздух!
Не успел я это сделать, как с перевала скатился еще один клуб дыма и тысячей узких вымпелов затрепетал на ветру, а из-за него показалась, с трудом балансируя на самом краю долины, Королева Пчел.
Ну, клянусь Трещиной и всем, что из нее выползает! В десять раз больше любого Фуражира – вот какая она была! Похоже, что Ее Королевское Величество, несмотря на свою принадлежность к другой породе живых существ, извлекла непропорционально много полезных веществ из напитка, произведенного ее пусть очень отдаленными, но все же родственниками.
Однако это не принесло Ее Величеству ничего хорошего. Лес янтарно-желтых шерстинок, покрывавших ее черную бронированную голову и грудь, победным золотом сиял на солнце, зато обрубки крыльев и неуклюжие веретенца ног, торчавшие в разные стороны, не в силах были даже приподнять ее раздутую тушу над землей. Черно-золотые пластины, предназначенные для того, чтобы защищать ее громадное, как воздушный шар, брюхо, бессильно разъехались под его напором, так что в щели между ними проглядывала натянувшаяся, как барабан, кожица. Впечатление было такое, будто черные с золотой чеканкой геральдические щиты висят на белой стене на значительном расстоянии друг от друга. Тем не менее Королева неуклонно приближалась, конвульсивно извиваясь всем телом, как личинка. Я не мог оторвать глаз от этой массы, опасно балансирующей на самом краю долины. Спиной вперед я полетел к гавани, на манер человека, который оступился и падает, так что мой отчаянный крик был устремлен в небо:
– Барнар! Отвязывай «Подарок», Барна-а-ар!
Я был все еще слишком высоко, и он не мог меня услышать, но когда я вывернул назад шею, чтобы поглядеть, что происходит внизу, то увидел, как он летит над поверхностью воды от набережной к «Подарку», а толпа разбегается по набережной и докам, освобождая дорогу Королеве на случай, если она упадет.
Она громоздилась, покачиваясь, а ветерок ерошил ее ярко сверкающую шерстку, и солнце высекало из нее золотые искры и рисовало радужные сполохи в огромных многогранных глазах.
За мгновение до того, как мои глаза это увидели, я услышал, как кто-то подо мной закричал: «Вон она падает!» Но я уже изо всех сил рвался вниз, навстречу волнам. Устрашающе накренившись вперед, Королева Пчел повалилась со своего насеста, заслонив на мгновение солнце и отбросив гигантскую тень прямо на то место, куда направлялся я.
Я кинулся к «Подарку», на корме которого Барнар со Старым Кусачом в руках потел над последним тросом. Королева величественно кувыркалась в сверкающем воздухе, ее зачаточные крылья жужжали понапрасну, взблескивая, как тысяча мечей разом. На полпути вниз она с грохотом ударилась о склон горы и, описав в воздухе огромную петлю, полетела дальше.
Я подлетел к Барнару, как раз когда он могучим ударом перерубил трос, и в ту же секунду из-за кормы поднялся, обдав нас с ног до головы водой, чудовищный Костард.
Злосчастный левиафан хотел, вероятно, поздороваться, заключить нас в теплые объятия. Должно быть, его здоровенные бестолковые глазищи заприметили Барнара, пока тот трудился над канатом, и родственные чувства взыграли в нем. Но он подобрался к нам слишком близко, так что Барнар и я за ним отпрянули со страхом и снова поднялись в воздух. Но Костард уже позабыл о нас, его внимание приковало что-то необычное у нас за спиной, и он уставился на это чудо не мигая, пока мы с Барнаром изо всех сил выгребали как можно выше, стремясь уйти из-под накрывшей нас сзади огромной тени, которая в следующую секунду ударилась о воду.
Охваченные ужасом, мы гребли так отчаянно, что через несколько секунд оказались на большой высоте и с безопасного расстояния наблюдали за этим ужасающим затоплением. Целая башня воды и пены взметнулась в небо над тем местом, куда обрушилась Королева, увлекая за собой на дно с десяток судов, включая и наш бедный «Подарок». Она смахнула их небрежно, как рука игрока сметает с зеленого сукна выигрыш. Сверху нам было хорошо видно, как огромный белый кулак, окруженный облаком пузырьков воздуха, с зажатыми в нем кораблями и Костардом скользил вдоль склона затонувшего горного пика, становясь все меньше и меньше, растворяясь в темно-голубой мгле, пока наконец не скрылся в тысячефутовой бездне.
Мы висели в небе, продолжая мысленно следить за этим падением, даже когда оно давно перестало быть видимым. Мы представляли себе, как Королева, точно гигантский плуг, вспахивает облепленный илом отвесный склон и оставляет в этой борозде свой посев – наш возлюбленный «Подарок». Так все наши неизмеримые богатства превратились в маленькое золотое семечко, похороненное там, где солнечный луч не коснется его еще миллионы лет.
XXVIII
Туда, где ветер облака пасет,
Где молнии в лазурных ножках дремлют,
В тот светлый край мой дух меня зовет,
О нем крылатые мечты лелеет.
Все Королевы Банта отведали его рокового угощения. Они вырвались из-под земли почти одновременно на всех полях сразу, и их появление, так же как и в случае с коровами Костарда, предвещало смерть. Королева, упавшая в бухту, пережила остальных своих сестер не более чем на час.
Нагорья Дольмена начисто лишились изобиловавшей на них некогда пчелиной жизни, превратившись в огромную лепешку спекшейся грязи, которая отдаленно напоминала свежезарубцевавшуюся рану на теле острова. Растерянные солдаты спустились с гор и принялись помогать в гавани, где не менее растерянные обитатели острова уже взялись за ликвидацию причиненных падением Королевы разрушений.
Значительная часть порта и пара таверн исчезли в глубине гавани вместе с Ее Королевским Величеством. Однако она довольно долго раскачивалась на краю высокогорной долины, и это дало людям внизу возможность ее заметить и отойти на безопасное расстояние, поэтому смерть Королевы сопровождалась потерей лишь нескольких десятков человеческих жизней. Мы с Барнаром тоже приняли участие в восстановительных работах. На лодках и баржах мы выходили в гавань и баграми вылавливали из воды мусор, поднимали тела погибших (где это было возможно), заколачивали сваи, прибивали доски, помогали тем, кто потерял родных или имущество.
К чести Ха Оли Банта надо сказать, что он тоже пришел и работал наряду с остальными, только взгляд у него был еще более потрясенный, чем у других, исключая, пожалуй, Барнара и меня. Примечательно, что пасечник двигался среди своих сограждан словно окруженный невидимой защитной сферой: где бы он ни появлялся, люди расступались, отводили глаза и прекращали всякие разговоры, как обычно бывает в присутствии человека, предназначенного в жертву богам, Избранника Несчастья.
Не думаю, что все хорошо представляли, какова именно была его доля ответственности за произошедшую катастрофу, но не потому, что он сознательно держал свои дела в секрете, – по крайней мере не теперь, когда все рухнуло. В тот вечер, сразу после трагедии, мы оказались с ним за одним столом в том самом трактирном зале, где когда-то состоялась наша первая встреча. Десятки людей занимались тем же, что и мы: напивались до полного бесчувствия, заливая в себя хмельной напиток до тех пор, пока головы сами собой не опустились на руки и все не погрузились в крепкий тяжелый сон.
До сих пор вижу Банта, каким он был в тот вечер, так ясно, словно это произошло только вчера: усталая голова поникла над столом, едва не задевая стоящую перед ним фляжку, потухший голос слабо возмущается, точно выражая протест какому-то невидимому небесному суду:
– Я ведь совсем понемногу клал в их крохотные ротики! Я всего лишь окунул в эмульсию булавочную головку и ею легонько коснулся каждой! Легонько! И всего однажды! Много недель тому назад! У меня еще остался практически непочатый кувшин этого коварного, предательского снадобья!
– Возможно, само по себе, в том мире, которому оно принадлежит, – тускло возразил я, – оно вовсе не предательское и совсем не коварное, но взаимодействие с ненасытной алчностью делает его таким.
Он ответил мне взглядом столь безжизненным, что я сразу понял всю бесполезность любых словесных пикировок. Из всего доступного человеку спектра эмоций он в тот момент не испытывал ничего, кроме сильнейшего удивления.
– Ведь так мало, Ниффт! Но на них будто дыханием Горной Королевы повеяло, точно она нашептала им что и они по ее подсказке стали гигантами и пожрали меня на корню! Какая силища! По крайней мере у меня еще осталось довольно напитка, чтобы вернуть хотя бы часть пропавшего капитала. Нет могущества столь опасного, чтобы не нашлось охотников им завладеть.
От этих слов даже впавший в отупение Барнар содрогнулся.
– Куда же ты собираешься его продать, о честный негоциант? Поведай, чтобы мы знали, каких мест следует остерегаться.
– Пока я еще и сам не знаю. Вы, кажется, не одобряете моих намерений, господа? Что поделать, я – деловой человек. Но в одном можете не сомневаться: как только мое состояние хотя бы частично восстановится, я щедро возмещу ущерб каждому потерпевшему на этом острове и исправлю все, что еще можно исправить…
Я и не думал сомневаться в его искренности, как не сомневаюсь и теперь. Мне было все равно. Свет навеки погас для меня, всякая надежда покинула сердце. Я пил, пока моя голова не отяжелела, точно чугунная, и не опустилась постепенно на стол. И тогда я заснул.
Мы проснулись ранним утром. Никогда в жизни у меня не было настроения столь серьезного и мрачного, как тогда, и в то же время я чувствовал себя странно посвежевшим, точно хроническая усталость, которой я неведомо для себя страдал, вдруг прошла. Мы уже знали, что делать дальше. В мелочной лавочке в порту мы купили два траурных венка, какие бросают в воду матросы во время похорон в открытом море.
Потом мы пошли вдоль берега гавани. Южный его край истончался до узкой скалы, с двух сторон омываемой волнами; мы проходили этот мыс в самое первое утро своего пребывания на острове, еще мокрые от слюны и крови глабруаза, тишина и уединенность этого места врезались нам в память. Когда мы добрались туда, то обнаружили, что ветер с моря заглушает даже шум строительства, все еще кипевшего в порту.
Сначала мы разделись, чтобы выкупаться. Раскладывая на камнях оружие, одежду и прочие причиндалы, я приветствовал каждый предмет с такой теплотой, как будто он был частью меня самого; впрочем, до некоторой степени так оно и было, ведь в них заключалось все мое имущество, все, чем я владел в этом мире, а именно: мой старый добрый меч Бодрый Парень, изрядно потрепанный, с выщербленным эфесом, в ножнах из упырьей кожи, купленных мною в Кьюнитском заливе; толстая кожаная куртка, которая спасала меня от пронизывающих горных ветров и могла, при некотором везении, уберечь и от ножа; мой старый пояс с карманами для денег, довольно увесистый (если, конечно, не вспоминать о потерянном!); мои сандалии, крепкие, но гибкие; поножи, надежные и жесткие, в которых так легко, однако, бегать; и кожаный кувшинчик со Снадобьем для Полетов.
Оставив все это на прибрежных скалах, я бросился в море. Мы проплыли с четверть мили, и я осознал, что вплоть до настоящего момента продолжал пребывать в подземном мире, ибо нельзя освободиться от него до тех пор, пока не окунешься в морскую волну, не нахлебаешься соленой воды, которая одна способна вымыть последние остатки адской вони из ноздрей! Утреннее солнце пригрело наши тела сквозь влажную ткань воды, и мы снова почувствовали себя дома в наземном мире.
Накупавшись, мы вернулись на берег и оделись, а потом принялись за исполнение простого скромного ритуала, ради которого, собственно, и пришли. Бок о бок стали мы у самой кромки прибоя лицом к глубокой части бухты, на дне которой покоился наш милый «Подарочек», и Барнар своим звучным, удивительно красивым баритоном запел «Гимн Былому Обладанию»:
Мы бросили в воду венки и наблюдали за ними, пока они, промокнув, не пошли ко дну. И, думаю, только тогда моя душа полностью смирилась с окончательной и бесповоротной потерей богатства. Мне показалось, будто целая призрачная империя невидимых чудес промелькнула в небе у меня над головой и тут же растаяла навеки: замки и шпили, башни и крепостные стены Подвига, возвышающегося над плоским горизонтом истории… все это покоилось на глубине многих и многих миль у меня под ногами, в непроглядной тьме.
О, как блистала ты в моих объятьях,
Красой пленительной маня!
И я уж был готов поверить,
Что счастье есть и для меня!
Сияла ты, пока любила!
Была и пламень, и фитиль.
Но скоро как взяла тебя могила,
И близость наша обратилась в пыль!
Дней прожитых из невозвратной дали
Все манит свет;
Но к прошлому, как мы бы ни мечтали,
Возврата нет.
В тот самый миг, когда венки скрылись под водой, какая-то тяжесть покинула мое сердце. Сколь малым владел я теперь, по сравнению с недавним прошлым! Зато я снова стал самим собой.
– Добрых сорок мер золота в поясах у каждого, – начал Барнар. – Да оружие, да снаряжение… И по двадцать мер Снадобья на брата…
Как здорово, что мы снова могли смотреть в глаза друг другу, Барнар и я, и смеяться!
– А что, старина Бычья Шея, – предложил я, – не полететь ли нам на Минускулон?
– Отличная мысль!
Мы намазали ладони и ступни Снадобьем для Полета и вскарабкались в воздух.
Помню, в подземном мире, пролетев несколько дней в арьергарде армии завоевателей, но еще недостаточно отяжелев от награбленного, мы с Барнаром оказались вдруг прямо под полярной звездой, которая по совместительству служила и мрачным светилом царства демонов, – рыдающим красными слезами оком Омфалодона Инкарнадина.
И тут нас посетила шальная мысль подобраться к чудовищной глазнице поближе и заглянуть в нее.
Зрачок демона разверзся над нами, подобный черному зубчатому колесу. Сама его огромность так поражала, что мы, не долетев до него четверть мили, застыли в воздухе, оцепенев от страха. Но и на таком расстоянии ощущалось невероятной силы притяжение, которое исходило из этого глаза, точно он был водоворотом, неудержимо засасывавшим нас.
А еще мы увидели, что черная бездна кишит красными тенями, которые то распускаются, то тают, делая глубину похожей на земное небо в звездную ночь. И еще мне показалось – хотя при одной мысли об этом волосы у меня на голове и сейчас еще встают дыбом, – мне показалось, демон нас заметил и понял, что мы – люди. Он знал, что нам по праву рождения принадлежит то самое солнце, тот сияющий Грааль его подвига, ради которого он разрушил самого себя.
Но я считаю, и всегда буду считать, что видел больше: я видел солнце, каким оно представало Омфалодону в мечтах, каким оно запечатлелось в необъятной черноте его зрачка: гневно дрожащий уголек рубинового света, обжигающего и безрадостного, горящий, как подобает гиганту, ибо оно и было титаном в этом кроваво-красном мире. Я увидел мечту Омфалодона воочию и пожалел его. Этот подернутый кровавой пеленой раскаленный прыщ, яростная мощь которого порождала только жар и очень мало света, – вот все, чего смогло достичь воображение демона, рожденное, как и он сам, глубоко в аду.
И вот мы с Барнаром взмыли с южной оконечности полуразрушенной гавани Дольмена в небо и устремились прямо к солнцу. Из своих неистощимых кладовых омыло оно нас единственным истинным золотом, в сравнении с которым ничто не имеет цены, – желанным светом! Разве может существовать радость, если нет света?
И так мы плыли в безоблачном полудне, по выскобленному ветрами до голубизны небу. Несмотря на все лиги, что мы налетали под каменными сводами подземного мира в погоне за богатством, теперь мы впервые отдавались полету всей душой, ну, быть может, за исключением того раза, когда оторвались от земли подле стены погребенной плоти Омфалодона.
В струях ветра мы чувствовали себя легко и свободно, точно рыбы в воде; мы парили, захватывая полные ладони воздуха. Почерневшая макушка Дольмена, с которой все еще тек дым от тлеющих трупов, осталась далеко внизу.
Презрев злосчастный остров, мы взобрались еще выше, и он скрылся за горизонтом, уступив место остальным Ангальхеймам, которые поднимались к Кайрнскому континенту с юга, точно флотилия возвращающихся домой кораблей; зеленая поросль на их боках сияла и переливалась на солнце, как новенький клинок, только что сошедший с точильного камня ветра. Здесь и там проглядывали более мирные цветочные поля нагорий, похожие на осколки радуги, затерявшиеся в вершинах островов.
Ошеломленные, глядели мы на всю эту красоту, потом переглянулись. Мы жили и летели, и наш срок под безумно богатым и щедрым солнцем Мира Света еще не подошел к концу.
– Мы богаты! – выкрикнул я.
– Вперед! – откликнулся Барнар, и мы забрали круто вверх, прямо к зениту.