– Стоп, стоп, стоп, Леня, твое заявление напоминает мне одно из путешествий Ийона Тихого (помнишь, у Лема?). Он там на своем космическом корабле угодил в прошлое и сильно его изменил, в результате чего и произошли все те события, о которых мы знаем из всемирной истории.
Тополь отпарировал очень изящно.
– Ты, брат, писатель-фантаст, а на эту же тему, по-моему, еще раньше и более четко высказался Экзюпери в "Маленьком принце". Может быть, помнишь, там был король, который отдавал только те приказы, которые реально можно выполнить, он даже солнцу приказывал садиться точно в момент заката. Но у нас-то совсем другая ситуация. Поверь мне. Я понимаю, что никакие доказательства не будут убедительны, но мы действительно влияли на историю последних лет, и если бы не служба ИКС, не было бы ни восемьдесят пятого, ни девяносто первого…
– А может, было б лучше? – ядовито предположил я.
– Ах, ты не только фантаст, ты еще и философ! – заметил Тополь. – Представление о том, что хуже, а что лучше, у всех, конечно, разное. Но, думаю, многие согласятся, что лучше – это когда меньше убивают. А на площадях убивают меньше, чем в тюрьмах, и в локальных войнах убивают меньше, чем в мировых. Ты придерживаешься другого мнения?
– Не кипятись, Тополь. Я пошутил.
– Ах, пошутил!..
Он замолчал, похоже, надолго. И тогда я спросил резко, неожиданно, без подготовки:
– За что убили Ясеня?
Тополь задумался.
– Понимаешь, у людей масштаба Ясеня достаточно много врагов и соответственно еще больше причин для убийства.
– Почему же тогда так слабо была организована его охрана? – удивился я.
– Ну, во-первых, не так уж слабо, а во-вторых, Ясень, как и мы все, никогда не был публичным политиком. Ведь это Политбюро и прочую знаменитую рухлядь охраняло целое Девятое главное управление, а у самого начальника "девятки" охрана состояла всегда из двух человек – кому он нужен? Допустим, убьют – тут же в кресло начальника садится бывший зам, и вся контора продолжает исправно работать, не заметив потери бойца.
Тополь выпил уже вторую порцию, быть может, поэтому начал цитировать не только стихи, но и песни.
– Так что для большинства людей, знавших о существовании Ясеня, он был простым начальником гэбэшного главка, простой сменной деталью государственного аппарата. Круг лиц, заинтересованных конкретно в его смерти, вообще предельно узок. Настоящего убийцу, заказчика, придется искать среди, ну, может быть, десятка человек, то есть тех, кто полностью понимает роль Ясеня в политике. Чувствуешь, почти классический английский детектив? Агата Кристи, ядрена вошь! Вот только выбрать из этой десятки будет еще посложнее, чем в романах Кристи, потому что все они, эти десять… нет, наверно, их все-таки побольше – человек двадцать – так вот, все они страсть какие ушлые, будут плести интриги, запутывать следствие и подставлять друг друга. Сам понимаешь, речь не идет об официальном следствии – только сугубо негласное расследование собственными силами при поддержке непосвященной в дело внутренней и международной агентуры.
– Видишь ли, Тополь, – сказал я, – забавная штука: чем больше я узнаю нового о ваших делах, тем менее понятным становится, то, что я уже понял раньше. Если Ясеня знал такой ограниченный круг людей, какого черта создавать ему двойника? Ближних ведь все равно не обманешь, а дальним, я полагаю, до фонаря, Ясень это или вообще какой-нибудь Баобаб.
– Логично. Но помимо ближних и дальних, есть еще средние. Вот им-то мы и крутим яйца все эти дни, крутим, кстати, весьма успешно. Следствие заметно продвинулось, вот только они, гады, идут по пятам, не просто идут – еще и стреляют в спину. И все-таки, думаю, мы их схватим. Уже скоро.
– А Дедушка? – спросил я.
– Дедушка? – Тополь замолчал, печально глядя на пустой стакан. – Он ведет свое параллельное расследование. Но я же говорю, он в маразме. Фернандо Базотти действительно стал каким-то другим за последние годы, я иногда просто не узнаю его. Ну вот, посуди сам. Мне кажется, ты должен это знать из присланных документов и архива Ясеня. Безопасность Сергея Малина все эти годы обеспечивалась всеобщим страхом перед Дедушкой. Он еще тогда, в восемьдесят седьмом поклялся вывести под корень любую организацию, будь то мафия или спецслужба, любую организацию, которая по его агентурным данным окажется замазанной в убийстве или хотя бы в покушении на Ясеня. Информация была доведена до сведения всех руководителей по спецканалам и, разумеется, неофициально, но подействовала сильнее, чем растиражированная телевидением нота какой-нибудь сверхдержавы. Все в мире знали с кем имеют дело. Но мир с тех пор изменился, непредсказуемо и очень быстро. Дедушка не учел специфику нашей замечательной страны, страны беспредела. Здесь теперь уже никто и никого не боится.
Высшую партийную номенклатуру сменили воры в законе, безграмотные мальчики, национал-экстремисты и низшая партийная номенклатура, тщательно скрывающая свое происхождение – где как. Воров в законе сменили "апельсины" из новых русских, "не имеющие понятия", то есть не признающие никаких законов, даже воровских. Наконец опытных сотрудников КГБ и МВД сменили на уровне генералитета вчерашние майоры из Афгана, а на более низких уровнях – вообще всякая шелупонь полууголовного толка. Беспредел, Миша, полнейший беспредел. И это уже не киношный эффектный образ – это жизнь, Миша. В общем мы с Дедушкой элементарно прохлопали всю эту криминализацию-хренализацию советской власти. Он – в силу незнания нашей истории, мы – в силу слишком большого уважения к авторитету Базотти и присущего всем россиянам романтического оптимизма. И теперь, когда нас окружили и начали добивать, мы по-интеллигентски не желаем мстить, не приемлем принципа "око за око" и панически боимся невинных жертв, отчего невинных жертв становится только больше.
– Тополь, – прервал я его, – ты раскис и отвлекся. Что ты мне тут политзанятие устроил. Я это все могу в газетах прочесть. Давай по существу.
– Нет, Миша, – грустно возразил он. – Ты меня невнимательно слушаешь. В газетах такого не пишут. А по существу… Видишь ли, Дедушка слишком легко и сразу согласился на вариант с двойником. А ведь Ясень был для него как сын родной. Убийцу своего настоящего сына он подвесил вниз головой. Тогда, в пятьдесят седьмом. И сразу после этого провозгласил принцип "не убий". Убивать в самом деле перестал. И другим не велел. Но продолжал всех держать в страхе. Неужели за эти без малого сорок лет – период-то изрядный – он действительно разучился убивать? Или, может быть, раскаялся, научился прощать? Но согласись, хозяин крупнейшей спецслужбы в мире мало похож на бернардинского монаха. Неужели он сейчас испугался большой крови? Да и такая ли уж это большая кровь – где-то обезглавить, а где-то слегка проредить, распотрошить российские органы правопорядка и "красную мафию". Дедушка ведь умеет не только убивать, но и сажать, а для некоторых из этой нечисти настоящая тюряга пострашнее смерти покажется. Так вот, я долго думал, пока летел из Майами. И Верба думала. Мы оба пришли к выводу, что Дедушка напуган, напуган до дрожи и мокрых штанов. Столкнувшись с тем, что происходит в России, он перестал чувствовать себя всесильным. Он элементарно боится мстить за Ясеня, потому что после этого его могут сожрать, вместе со всей службой ИКС, вместе со всеми лабораториями Колорадо и со всеми непредставимыми для нормального человека деньгами Фонда. А потом еще эта шифровка, которую доставили аж к тебе в деревню…
– Ты меня просто пугаешь, Тополь. Выходит, я опять опоздал.
– В каком смысле? – не понял он.
– Видишь ли, у меня очень корявая литературная судьба. С тем, что я написал в застойные годы, некуда стало пойти в перестройку. Я лихорадочно стал писать новый роман, но перестройка кончилась, и он опять сделался никому не интересен. Наконец, даже "Подземную империю", изданную, в итоге вполне приличным тиражом, уже почти никто не читал, просто потому, что вдруг начисто пропал у нашего народа интерес к фантастике. Так что мой роман изучали кажется, одни лишь фэны, да вот еще, как выяснилось сотрудники КГБ. Тогда писатель-неудачник решает сменить амплуа и в одночасье стать суперагентом. И на тебе пожалуйста: служба, в которую он завербовался, не сегодня завтра развалится. Так что же мне пока не поздно, переквалифицироваться в мафиози?
– Это твое право, – серьезно ответил Тополь. – Только мы-то еще повоюем. Дедушка просто слишком стар, кто-то же должен прийти ему на смену рано или поздно.
– Может быть, Михаил Разгонов? – криво усмехнулся я.
Тополь хмыкнул. Помотал головой, еще раз хмыкнул.
– Это сильно. Ясень действительно мог бы прийти ему на смену. Мы все так и думали. Но ты не Ясень…
– А ты не Ясень! А я была так рада… – пропел я, подражая певице Анке. – Кто еще мог быть его преемником? Осокорь? Дуб?
– Да нет, – оборвал меня Тополь. – Это слишком схематичный подход. Нету здесь никакой борьбы за трон. Под Дедушкой вообще не трон, а этакая раскаленная табуретка, бороться за которую не очень интересно. Ты просто еще слишком во многом не разобрался. Даже мы сами не разобрались. Но одно мы знаем наверняка. Мы поступили правильно, сделав тебя Ясенем. Ты нам нужен, ты даже представить себе не можешь, насколько ты нам нужен! Конечно, кто-то из них разгадает эту феньку, кто-то уже разгадал, но будет много и других, таких, как Золтан и Григорьев, которые, обязательно клюнут, мы их запутаем, заставим совершать ошибки, и это очень важно, это поможет нам сохранить многие жизни, в конце концов, просто выжить, спасти организацию.
– Ну, хорошо, – поинтересовался я, – а потом?
– Что потом? – не понял Тополь.
– Потом я перестану быть Ясенем?
– Вот ты о чем… Хороший вопрос.
– Еще бы не хороший – я долго думал над этим.
– Отвечаю, – сказал Тополь. – По срокам – полная неясность, но на каком-то этапе нашей работы перед тобой, безусловно, возникнет выбор: остаться Малиным или вновь стать Разгоновым.
– Если меня до этого не убьют, – рубанул я уже почти озлобленно.
– Конечно, если тебя до этого не убьют, – спокойно повторил Тополь. – Ясень, кажется, мы уже договаривались однажды не обсуждать эту тему. У нас у всех опасная работа, но мы за нее и получаем однако. По потребностям. И вообще убить в наше время могут и Разгонова, и Иванова, и тетю Машу. Разгонова – со значительно большей вероятностью: он все-таки писатель, самбист, коммерсант и авантюрист. Не забывай, с чего все началось.
– Ну, уж нет! – взорвался я. – Началось все гораздо раньше, когда вы установили "наружку" за мной, и изучили всю мою биографию, и биографии всех моих родственников, и даже друзей, и оценили, взвесили на ваших проклятых весах все мои отношения с родственниками и друзьями, взвесили, поглядели, как стрелочка качается, и друг наш Кедр резюмировал: "Интересы службы ИКС и всего прогрессивного человечества явно перетягивают личные интересы Миши Разгонова". Да вы же просто прямые потомки большевиков, кто еще мог вас научить, что общественное выше личного?! Ты бы еще сказал, что у меня вовсе не было выбора, точнее был, но миленький такой выбор – в лучших чекистско-гестаповских традициях: либо я остаюсь за Ясеня, либо меня используют в качестве приманки, а Ясень остается жить под видом своего двойника Разгонова. Вот тут бы уж точно все твои полуближние-полудальние окончательно запутались и от расстройства принялись бы сами себе крутить яй…
Внезапно Тополь вскочил, да так резко, что я инстинктивно отпрыгнул к стенке. К счастью, до мордобоя дело не дошло. Он просто схватил бутылку с виски и зашипел, размахивая ею:
– Да я тебе сейчас твой "Чивас Ригал" на голову вылью! Ты соображаешь вообще, что говоришь?! Фантаст хренов! Напридумывал, понимаешь!.. В нашей системе так не работают.
– Да ну?!
Тополь поднял брови, поставил на место бутылку и обессиленно опустился в кресло.
– Ты продолжаешь путать нас и КГБ, – проговорил он.
– Да нет, – возразил я. – КГБ, конечно, принесло мне немало зла: дедушку расстреляли, другой на войне погиб, бабушка умерла в лагере. Лично мне, понятное дело, не давали читать книги и смотреть фильмы, какие хотелось, ну и вообще здорово засрали мозги своей лживой идеологией, но это все как бы зло абстрактное. Понимаешь? А ваша контора… Я же не идиот, я вижу, что она другая, но ваша контора поломала мне жизнь, лишила жены, ребенка, друзей. Я знаю, что ты ответишь. Да, подсознательно я сам хотел уйти от своей прежней жизни, да, девятнадцатого августа я по сути уже сознательно сделал выбор. Но это я, а они-то тут причем: Белка, ну, то есть Ольга и Андрюшка? Им-то за что все это?
– Ах во-о-от ты о чем! – протянул Тополь.
– Во-о-от я о чем, – передразнил я, – а вы и не подумали.
– Обижаешь, – сказал он. – Мы обо всем подумали. Обязаны обо всем думать. Работа такая. Так что с Белкой твоей все будет в порядке. Определенный шок она, конечно, испытала. Ну, извини, ну, бывают издержки в любом серьезном деле. Однако все эти моральные потери мы ей скомпенсируем. Состояние ее на контроле у наших психологов, материально поможем обязательно, ну и безопасность обеспечим. Что еще тебя волнует?
Я немного даже опешил от такой заботы и не сразу сообразил, о чем спросить.
– А Андрюшка?
– А что Андрюшка? Ты извини, но твой семилетний сынок не так уж и часто видел папу. Полагаю, на сегодняшний день он еще не обнаружил пропажи, а дальше Ольга сама решит, когда и что ему говорить. Это ее проблема, а не наша.
Тополь был прав. Я действительно уделял сыну внимания самый минимум миниморум, и никогда, признаться, не страдал от этого. Белка меня пилила: "Ты не отец, тебе на ребенка наплевать!" И вот от этого я немножечко страдал, но совсем немножечко, а когда Андрюшка уезжал к бабушке или мне случалось уезжать куда-нибудь, я не то чтобы не скучал, а просто откровенно отдыхал от утомительного общения с мальчиком. Очень скверный папаша. Напоминать мне об этом сейчас было несколько жестоко со стороны Тополя. Но справедливо. И теперь уже я замолчал надолго.
– Ты любил свою жену? – спросил вдруг Тополь.
– Еще бы! – Я грустно улыбнулся. – Помнишь Лайзу из "Подземной империи"? Это она. Может быть, я и сейчас люблю ее.
– Кого? Лайзу?
– Ты прав, Тополь. Наверно, я всегда любил в ней именно Лайзу. И чем меньше они были похожи, тем хуже делались наши отношения. А сегодня…
– А сегодня ты ее снова любишь, потому что ее нет рядом с тобой. Слушай, Михаил, мне надоело выглядеть старым отъявленным циником. Давай прекратим этот разговор и вернемся к нему позже. Все равно какое-то время для тебя будет физически невозможно повидаться с Белкой.
– "Какое-то" – это какое?
– Ну, месяца три, как минимум, тебе вообще в Москве будет нечего делать.
– Вот те на те, хрен в томате! А Новый год я встречу на Багамах?
– Да хоть на Луне. До Нового года еще дожить надо.
– И то верно, – пробормотал я.
И вдруг новая тревожная мысль кольнула прямо в сердце. (Фу, какой штамп! Но так и было: легкий, но болезненный укол под пятым ребром.)
– А с Вербой я тоже три месяца не увижусь?!
– Почти.
– Да вы совсем с ума посходили с вашей проклятой работой! Я так не согласен!
Уже в следующую секунду мне стало стыдно за эту вспышку эмоций, и я очень боялся, что Тополь сейчас ядовито спросит, кого же я все-таки люблю, Белку или Вербу. А я, если до конца честно, любил не ту и не другую. Я действительно любил никогда не существовавшую, мною придуманную Лайзу, а еще – погибшую тринадцать лет назад Машу, но уж про Машу-то я точно не собирался ничего рассказывать Тополю. Он и так обо мне слишком много знает. Должно же у меня остаться хоть что-то свое, личное, сокровенное! Или не должно? Наверно, теперь мне это противопоказано. Я же отныне Малин. Сергей Николаевич.
Тополь не стал меня подкалывать, даже наоборот, решил успокоить:
– Я же сказал "почти". Ваши дела будут иногда пересекаться. Вот, например, предстоит общий сбор.
– Понятно. Ну, а в остальное время? Как же она без меня?
– В каком смысле? А-а, – догадался он, – да ты, брат, ревнуешь! Ну, это ты зря. Татьяну ревновать глупо. Любит она теперь только одного тебя. Точно тебе говорю, потому что знаю. Ну, а если ты считаешь, что ей ни с кем кроме тебя больше спать нельзя – так это вопрос сугубо интимный, и решайте его, пожалуйста, между собой по телефону или в письмах – как угодно. А лично я ни к чему тебя конкретно не призываю: ни к трехмесячной аскезе, ни к регулярному онанизму. Живи, как нравится, и знай: Верба тебя любит. Голову ерундой не забивай и, главное, работай. Учись и работай. На тебя вся надежда… прозаик.
Тополь поднялся и, не дав мне возможности ответить, заявил, пародируя голос Горбачева:
– Ну, все, регламент.
– Даду-даду-да, – подпел я и спросил несколько растерянно. – Ты вообще-то зачем приезжал?
– Зачем? Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам. Так, кажется, у Шекспира?
Я кивнул.
– Ну, вот. У меня здесь масса дел. Обязательно хочу повидаться с добрыми молодцами, прибывшими от Арафата. Что-то они непременно слышали про нашего Валерку Дуба. Сектор Газа – это не Россия и даже не Англия, он очень маленький, и там все друг друга знают. С Чембером надо покалякать. Ну и потом, наш с тобою разговор, кажется, был не совсем бессмысленным. Все. Улетаю завтра. До этого связь со мной через Чембера. Инструкции вот здесь.
Он выложил на стол папку, повернулся и быстро вышел. Ни здрасте, ни до свидания.
Пора тополиного пуха.
Конечно, разговор был не бессмысленным. Чего только он не наговорил мне! Чего только я не наговорил ему! И что забавно, я вдруг вспомнил: по ходу беседы мы несколько раз переходили с русского на английский и обратно. То, что я теперь это умею, грело душу. Мог ли я представить, сколько всего буду уметь через те самые три месяца, о которых говорил Тополь?
Еще чуть меньше двух недель пробыл я в Лондоне. Шлифовал свой английский, ежедневно занимался карате в стиле кекусинкай (именно к этой школе принадлежали Малин и его сенсей Рамазан) и совершенно забыл об алкоголе, тем более о курении. Продолжал изучать малинское досье, перейдя ко второй его части. Теперь это было, пожалуй, уже действительно досье: фото-, видео-, аудиоматериалы, документы, подробные описания его привычек, гастрономических вкусов, сексуальных пристрастий, манеры одеваться, водить машину, играть в теннис (в который я играть практически не умел). Все эти детали я должен был запоминать, учить, отрабатывать, доводить до автоматизма.
Потом начался следующий этап. Я должен был познакомиться со всеми местами, в которых успел побывать Малин. И чем большее время провел там Сергей, чем большее значение имел для него данный город или страна, тем дольше и меня задерживали для ознакомления. Две недели в Италии сопровождались изучением языка по экспресс-методу. Не скажу, что выучил его наравне с английским, но ко дню отъезда уже мог общаться с итальянцами. Верно говорят, второй язык учить проще. Такая же двухнедельная практика была в Париже и в Анголе. Не меньше недели провел я в Штатах. Специальным изучением американского языка мы там не занимались (тем более, что Ясень славился своим классическим оксфордским вариантом английского, выученным не столько по жизни, сколько по книгам и лекциям), зато мы изрядно поколесили по стране: штаб-квартира службы ИКС в Майами, Калифорнийский филиал в Санта-Крузе, научный центр Спрингера в Колорадо, непременно, Нью-Йорк (кажется, это была просто экскурсия) и, наконец, Вашингтон, где нас принял лично президент. Дедушке было очень важно знать, заметит ли он подмену Малина на Разгонова. И дорогой наш господин Клинтон ничего не заметил. По-моему, было ему просто не до нас.
О своих немыслимых путешествиях рассказываю сейчас не по порядку – перепуталось все в голове. Но повсюду я вспоминал пророчество Вербы: писать станет некогда. В Лондоне я еще хорохорился и в промежутках между занятиями упорно заносил в блокнот все, что со мной произошло за последние дни. Когда же начались эти безумные перелеты, писать стало действительно невозможно.
Ну, вот допустим, на два месяца тормознули меня в Тель-Авиве для прохождения интенсивного курса обучения в тамошней "Мидраше", то бишь разведакадемии "Моссад". Так мало того, что хитрые евреи вздохнуть не давали от занятий – я вновь и вновь отправлялся по местам боевой славы Малина: Дамаск, Осака, Пяндж, Коломбо, Тирасполь, Барселона, Батуми, Сан-Сальвадор, Бхактапур (не уверен, что перечислил все) и даже станция Амундсен-Скотт аккурат на Южном полюсе – во куда моего двойничка занесло однажды, несчастного! Боже, как я мечтал о путешествиях в детстве и ранней юности! (Или я уже говорил об этом?) Но по три-четыре дальних перелета каждую неделю, даже на самых современных и комфортабельных самолетах – это, братцы, чересчур, после этого в простые фразы на иврите начинаешь как-то незаметно для самого себя вставлять странные тамильские ругательства, по ночам снятся латиноамериканские красотки верхом на верблюдах во льдах Антарктиды, и уже никуда не хочется ехать, лететь, плыть, не хочется стрелять ни в какие мишени, изучать методы шифровки и системы паролей, отрываться от хвоста и сочинять легенды, попадать в болевые точки и концентрировать энергию… Хочется просто развалиться на крупном песке шикарного пляжа в Эйлате и лежать, и смотреть на солнце сквозь прикрытые веки.
Я лежал и думал, что сойду с ума. Потом вспомнил: о чем я? Я же еще тогда подвинулся, в лесу под Степурино, подвинулся сразу, всерьез и надолго, может быть, навсегда.
Раза три побывал я в Москве. Хорошо звучит, правда? Из аэропорта меня привозили в собственный кабинет на Лубянке или в Информцентр на Варшавском шоссе. А по окончании рабочего дня – обратно на самолет. Лишь однажды довелось переночевать на родной земле, и то не в городе, а на ближней даче, в Нахабино.
В октябре, как и планировали, состоялся общий сбор. Почему-то в Польше, в маленьком городке Зелена Гура недалеко от границы с Германией. Все было жутко конспиративно, жутко интересно, но, по-моему, совершенно безрезультатно. Впрочем, об общем сборе надо рассказывать отдельно, подробно и, значит, в другой раз. В Зеленой этой Гуре и тоска была зеленая, потому что с Вербой мне удалось лишь повидаться набегу.
Нормальную встречу нам устроили в Хайфе, примерно месяц спустя. На самом-то деле и она оказалась очень мимолетной. Была ночь, было много вина, много моря, цветов и фруктов, но очень, очень мало времени, и были мы пьяные и голодные друг до друга, и когда расставались утром, обнаружили, что даже ни о чем не поговорили.
И опять лишь коротенькие письма по факсу или мейлу. Разве это общение? К концу года я до такой степени от всего озверел, что перестал понимать, происходящее: чем занимается наша организация? Кто я в ней такой? Зачем вообще все это нужно? Кедр быстро почувствовал мое состояние, Тополь тоже понял, что дело – швах, и в декабре меня привезли в Москву окончательно.
– У тебя неделя отдыха, – сказал Тополь. – Пешком по улицам не болтайся, на "патроле" можешь ехать куда хочешь, но не один. Впрочем, могу создать тебе иллюзию, что ты один, но знай: мы все равно будем тебя сопровождать.
– И это теперь на всю оставшуюся жизнь? – грустно спросил я.
– Скорее всего – да. Но помнишь, я же объяснял тебе, что рано или поздно у тебя появится выбор.
– Помню, – сказал я.
Я впервые увидал "свою" квартиру. Не на экране телевизора и не на фотографии. Квартира мне понравилась. Это был привычный для меня тихий центр, старинный дом, высокие потолки, наборный паркет, солидные двери.
Закончился какой-то жизненный этап, замкнулся кольцом, и наступило ощущение пустоты и безразличия. Я спал, читал (на русском языке!), ел, пил джин с тоником и коньяк, смотрел телевизор (говоривший по-русски!), ездил по московским улицам (просто так!) и ждал Вербу. Татьяна должна была приехать со дня на день откуда-то. Кажется, из Аргентины.
И наконец, она приехала. Отпуска моего оставалось три дня. Боже мой, какие это были три дня!.. Как бы это получше описать? Да нет, не буду я их описывать. Ни к чему это. Ну вас всех на фиг!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВЕРБАЛАЙФ
Человеческая жизнь начинается по ту сторону отчаяния.
Жан Поль Сартр
Глава нулевая
– Сергей, – позвал из темноты ее нежный голос.
– А можно я буду сегодня не Сергей?
– Можно, – сказала Татьяна. – Сегодня ты будешь Мишук.
– Мешок? – переспросил я, дурачась. – Мешок с чем?
– Мишук, – повторила она. – Ми-шук. С чудесами.
– Это с какими же? – поинтересовался я.
– Погоди, не сбивай, я хотела с тобой поговорить.
– О чем?
Я вздрогнул и профессионально напрягся, потому что в Танином голосе позвучало нечто, находящееся по другую сторону от мира пьянок, секса и шуток. Она хотела поговорить о работе. Может, и не впрямую, но это было связано с работой. Она не ответила мне, и я еще раз спросил:
– О чем?
– Вот идиотский вопрос! "О чем"! Хочешь выслушать меня – слушай. Какая разница, о чем. О себе, о жизни, о самом главном…
– Извини, Танюшка, извини…
За что я извинялся? Она говорила полную чушь. Не был мой вопрос идиотским.
Она вылезла из-под одеяла, поежилась, белым зябким облачком пересекла комнату и накинула халат.
– Бр-р-р, зачем ты окно-то открыл, дурик?
– Чтобы воздух был свежий, – пояснил я и поплотнее закутался в одеяло.
Татьяна закурила, очевидно, чтоб воздух был еще свежее, и в свете спички торжественно полыхнули ее голубые глаза.