Соколов Борис Вадимович. Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи

   «Война непосредственно подошла к границам нашей родины. Каждый день и час возможно нападение империалистов на Советский Союз, которое мы должны быть готовы предупредить своими наступательными действиями (скрытый намек на майский план превентивного удара. — Б.С.)… Опыт военных действий показал, что оборонительная стратегия против превосходящих моторизованных частей никакого успеха не давала и оканчивалась поражением. Следовательно, против Германии нужно применить ту же наступательную стратегию, подкрепленную мощной техникой. Задача всего начсостава Красной Армии — изучать опыт современной войны и использовать его в подготовке наших бойцов. Вся учеба всех родов войск Красной Армии должна быть пропитана наступательным духом…

   Германская армия еще не столкнулась с равноценным противником, равным ей как по численности войск, так и по их техническому оснащению и боевой выучке. Между тем такое столкновение не за горами».
   Аналогичные пропагандистские установки в германской армии довели до солдат вечером 21 июня, в самый канун вторжения. Вот, например, письмо рядового 102-й немецкой пехотной дивизии К. Франка, отправленное на родину 10 июля 1941 года: «…4 июня наш полк выступил в поход. Мы не знали, куда направляемся. Первоначально нам было указано направление на Польшу, а затем — Восточную Пруссию. Но 19 июня мы подошли к русской границе. Каждый из нас задавался вопросом, что мы здесь ищем? Начали говорить, что в России нас погрузят и повезут в Ирак, чтобы вместе с русскими ударить под коленки англичанам… 21 июня около 8 часов вечера роту собрали на политическое занятие. Наш ротный сказал о ходе войны с Англией и о международном положении, потом заговорил о нашей работе у русской границы. А в конце занятия наш капитан произнес настоящую речь. Он сказал: „Товарищи! Советский Союз намерен 18 июля напасть на наше Отечество. Благодаря нашему фюреру и его мудрой дальновидной политике мы не будем дожидаться нападения, а сами перейдем в наступление…“.
   Константин Симонов записал в дневнике: «Двадцать первого июня (41-го года. — Б. С.) меня вызвали в Радиокомитет и предложили написать две антифашистские песни. Так я почувствовал, что война, которую мы, в сущности, все ждали, очень близка». После войны он так прокомментировал эти слова: «В тот вечер, когда поэтов вызвали в Радиокомитет писать антифашистские песни, произошло такое экстраординарное событие, как переход к нам через юго-западную границу перебежчика Альфреда Лискофа, сообщившего час нападения немцев. Происходили и более рядовые события — получение очередных развед-донесений от штабов пограничных округов». По Симонову получается, что Сталин и Тимошенко, вплоть до вечера 21 июня, несмотря на тревожные сводки с границы, не решавшиеся отдать приказ о приведении войск в боевую готовность, тем не менее озаботились срочным созданием антифашистских сочинений. Не логичнее ли предположить, что Константина Михайловича и его товарищей вызвали в Радиокомитет в рамках разработанного задолго до этого дня плана подготовки нападения на Германию, которому требовалось соответствующее пропагандистское обеспечение, в том числе и песни?
   Сталин твердо знал, что Красная Армия превосходит вермахт по численности личного состава, что танков и самолетов у советских войск гораздо больше, чем у противника, и они по качеству не уступают немецким. «Кремлевский горец», в армии никогда не служивший (если не считать короткого пребывания в запасном полку накануне революции), верил, что по боевой выучке красноармейцы и их командиры не уступят германским солдатам и офицерам. А вот это-то и было роковым заблуждением. Адмирал Н.Г. Кузнецов писал в первом издании своих мемуаров «Накануне», вышедшем в 1966 году: «И.В. Сталин представлял боевую готовность наших Вооруженных Сил более высокой, чем она была на самом деле. Совершенно точно зная количество новейших самолетов, дислоцированных по его приказу на пограничных аэродромах, он считал, что в любую минуту по сигналу боевой тревоги они могут взлететь в воздух и дать надежный отпор врагу. И был просто ошеломлен известием, что наши самолеты не успели подняться в воздух, а погибли прямо на аэродромах». В последующие издания эти слова не попали. Вероятно, цензоры спохватились, что сообразительные читатели могут прийти к крамольным выводам: раз Иосиф Виссарионович преувеличивал боеготовность Красной Армии, то вполне мог думать и о нападении на Германию.
   А что же Жуков, может быть, он был тогда иного мнения, чем будущий Верховный Главнокомандующий, о боеспособности и боеготовности Красной Армии? К сожалению, это не так. Достаточно обратиться к выступлению Георгия Константиновича на совещании высшего комсостава в декабре 41-гo. Там он заявил: «…Чем знаменательна война в Финляндии? Она знаменательна тем, что командование фронта на Карельском перешейке впервые в современной военной истории показало искусство прорыва полосы мощных укреплений, применив для прорыва такой первоклассной укрепленной полосы могущественную современную технику, какую дает нам страна, дает нам социалистическая промышленность. Наступательные действия частей Красной Армии в первый период характерны совершенно неудовлетворительной подготовкой наступательной операции, и, как следствие, операции в первый период были сорваны. Условия ведения войны с белофиннами… были очень тяжелыми, особенно по характеру местности, по бездорожью, по глубоким снегам и сильным морозам. И эти условия в соединении с известными промахами и неудовлетворительными действиями на других направлениях привели к нежелательным последствиям».
   Жуков относил неудачи в «зимней войне» только к первому периоду боевых действий и склонен был объяснить их погодными условиями и характером местности даже в большей мере, чем плохой подготовкой советских войск. Заключительное же наступление на линию Маннергейма Георгий Константинович оценивал чуть ли не как шедевр военного искусства, как доказательство, что Красная Армия готова к современной войне.
   Разве стал бы Жуков готовить план нападения на Германию, если бы не был уверен, что Красная Армия ни в чем не уступает вермахту? Ведь в случае неудачи отвечать пришлось бы головой. Разве стал бы подписывать в первый день войны, 22 июня, директиву о контрнаступлении трем советским фронтам с задачей уже к исходу 24-го числа овладеть Люблином? Если бы Георгий Константинович был твердо убежден, что Красная Армия к войне не готова, то должен был прямо заявить об этом не только наркому Тимошенко, но и самому Сталину. Он должен был предупредить их, что готовить наступление против Германии летом 41-го слишком опасно, что надо придерживаться оборонительного образа действий, отвести войска от границы, занять рубежи на некотором удалении от нее, чтобы части не понесли потерь от артиллерийского огня с неприятельской территории. И подать в отставку, если бы его предложения не были приняты. Но в мае-июне 41-го Георгий Константинович ничего подобного не делал. Наоборот, когда Москву покидали дипломаты стран, оккупированных Германией, с которыми советское правительство прервало дипломатические отношения, Жуков, по свидетельству Г. Гафенку, прощаясь с югославским военным атташе полковником Поповичем, загадочно заметил, что Югославия вскоре поймет подлинные чувства СССР по отношению к ней. Здесь был скрытый намек на то, что после начала советско-германской войны югославское эмигрантское правительство в Лондоне опять станет союзником Москвы.
   В действительности, оптимальным вариантом действий для более слабой по сравнению с вермахтом Красной Армией была бы оборона, а не наступление. Еще в 20-е годы Л. Д. Троцкий прозорливо предупреждал, что в начальный период войны Красной Армии придется не наступать, а обороняться, и даже отступать в глубь страны, чтобы выиграть время для мобилизации всех сил и средств. Только потом, «имея за собой пространство и численность, мы спокойно и уверенно намечаем тот рубеж, где обеспеченная нашей упругой обороной мобилизация подготовит достаточный кулак для нашего перехода в наступление». Однако после смещения Льва Давидовича со всех постов и его высылки из СССР оборону стали рассматривать как сугубо второстепенный вид боевых действий. И Сталин, и Жуков думали о молниеносной войне, о достижении скорой победы, тогда как гораздо лучше было бы с самого начала ориентироваться на ведение длительной войны на истощение в союзе с Англией и Америкой, без чьей военно-экономической помощи такую войну Советский Со.юз выдержать не мог.
   Красная Армия была более приспособлена для ведения относительно более простых видов боевых действий, вроде позиционной обороны на заранее подготовленных позициях. И танки советской стороне лучше было бы использовать для непосредственной поддержки пехоты небольшими группами, а не в составе крупных механизированных соединений. И больше полагаться на конную тягу, поскольку на наших дорогах автомашины и тягачи часто застревали и быстро выходили из строя. Вот и немцы вскоре после вторжения в Россию вынуждены были в большей мере, чем они рассчитывали, использовать лошадей для перевозки техники и грузов. Немецкий генерал Б. Мюллер-Гиллебранд, написавший историю сухопутной армии Германии, утверждал: «В середине ноября 1941 года возникла необходимость экономного расходования автотранспорта, например, путем замены автомашин лошадьми, поскольку из общего числа 500 тысяч колесных автомашин, находившихся в составе сухопутных сил на Востоке, до конца года вышло из строя 106 тысяч». Не так уж не правы были Буденный и Кулик, ратовавшие за сохранение значительной части артиллерии на конной тяге до тех пор, пока не появятся в нужном количестве подходящие автомобили и тягачи, не будут построены пригодные для них дороги. Окончательно проблема была решена только с появлением в России американских «студебеккеров», которые до начала войны никто поставлять советскому правительству, естественно, не собирался.
   Красная Армия, по сравнению с вермахтом или армиями США и Англии, была армией прошедшей эпохи, эпохи Первой мировой войны. Тот уровень насыщения техникой, которого требовала Вторая мировая война, вступал в неразрешимое противоречие как с реальным образовательным уровнем большинства красноармейцев и командиров, так и с психологией основной массы советских граждан. Коммунистический режим, в отличие от нацистского, в гораздо большей мере успел нивелировать человеческую личность, отбить у подданных стремление к самостоятельности и проявлению инициативы, привив взамен приверженность к шаблону. Ведь к началу советско-германской войны большевики были у власти в России уже 24 года, а нацисты в Германии — только 8 лет, втрое меньше. Да и германские традиции эмансипации личности от власти государства были старше и прочнее российских. Капитан вермахта Вильфрид Штрик-Штрикфельдт, служивший офицером связи и переводчиком при командующем прогерманской Русской Освободительной Армии бывшем советском генерале Андрее Андреевиче Власове, свидетельствует: «И нацистский режим стремился к тоталитарной, всеобъемлющей власти, но она еще не достигла дьявольского совершенства сталинизма. В Третьем рейхе все же сохранялись какие-то основы старой государственной и общественной структуры; еще не были задушены полностью частная инициатива и частная собственность; еще было возможно работать и жить, не завися от государства. Немцы еще могли высказывать свое мнение, если оно и не сходилось с официальной догмой, могли даже, до известной степени, действовать так, как считали лучшим. Хотя партийное давление и увеличивалось все более ощутимо… но эта форма несвободы в Германии оценивалась большинством бывших советских граждан мерками сталинского режима насилия и потому воспринималась все же как свобода. И в этом была большая разница между нами».
   Он же в специальной записке для верховного командования сухопутной армии под названием «Русский человек» отмечал:

   «Испытание интеллигентности среди русских военнопленных показало очень интересную картину. Как и у большинства народов, так и у них эта картина приблизительно одинаковая, т. е. 50 процентов — среднего уровня, 25 процентов — ниже среднего и 25 процентов — выше среднего.
   Хотя средний и ниже среднего уровня оказались значительно ниже германского уровня, зато 25 процентов ВЫСШЕГО УРОВНЯ ОБНАРУЖИЛИ ВЫДАЮЩИЕСЯ ЗНАНИЯ И ОДАРЕННОСТЬ, ПРЕВОСХОДЯЩИЕ ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИЙ УРОВЕНЬ».

   Жуков, как и многие советские генералы, включая предателя Власова, по своим интеллектуальным способностям, несомненно, принадлежал к «верхним 25 процентам». Однако командовать-то ему приходилось главным образом «нижними 75 процентами», значительно уступавшими немцам и по интеллекту, и по образованию. К этому надо добавить и жесткое ограничение инициативы даже высших начальников в сталинской административно-командной системе. Во время оперативно-стратегических игр 41-го года Жуков был куда свободнее в принятии решений, чем в реальной практике Великой Отечественной войны, где на любые принципиальные передвижения войск приходилось получать санкцию Верховного Главнокомандующего. Учтем и явный недостаток у Георгия Константиновича как общего, так и военного образования. Все это сильно ограничивало возможности Жукова как полководца по сравнению с противостоявшими ему германскими генералами.
   Если бы принципы современной стратегии в Красной Армии применялись с учетом наличного человеческого материала, это наверняка уменьшило бы чудовищные советские потери и, возможно, приблизило окончание войны. Например, танковые армии и корпуса, как правило, теряли очень много техники, и таких потерь они не имели бы, если бы действовали более мелкими частями и подразделениями. Точно так же массированные атаки пехоты без должного взаимодействия родов войск, эффективной разведки и артиллерийской подготовки приводили к колоссальным людским потерял нередко превосходившим немецкие в десятки раз. Однако и Сталин и Жуков, в отличие от Троцкого, были привержены стратегии сокрушения и надеялись повторить впечатляющие успехи, достигнутые Гитлером в Польше, во Франции и на Балканах.
   Чтобы прикрыть начавшуюся после 10 июня переброску последнего эшелона вермахта к советским границам, германское руководство осуществило хитроумную комбинацию. 13 июня 1941 года в официозной «Фёлькише Беобахтер» появилась статья рейхсминистра пропаганды Йозефа Геббельса «Крит — как пример», с прямым намеком на то, что опыт парашютного десанта на Крите очень скоро пригодится вермахту при высадке на Британские острова. В ночь с 12-го на 13-е число номер газеты был конфискован военной цензурой, но с таким расчетом, чтобы в Берлине часть тиража успела разойтись и достичь иностранных посольств. 14 июня Геббельс с удовлетворением констатировал в своем дневнике, что английские и мировые газеты и радиостанции приходят к выводу, что германское развертывание против России — это «чистый блеф, с помощью которого мы рассчитываем замаскировать подготовку к вторжению в Великобританию». Как реакцию на этот инцидент рейхс-министр пропаганды рассматривал и известное заявление ТАСС, переданное по радио поздно вечером 13 июня. Геббельс с удовлетворением отметил: «Русские, кажется, еще ни о чем не подозревают».
   О том, как готовилось заявление ТАСС, рассказал в своих мемуарах Буденный. Вечером 13 июня его вызвали к Сталину в Кремль. Там уже находились Тимошенко, Молотов и Калинин. Характерно, что Жукова не было. Видно, Сталин считал излишним его присутствие при решении политических вопросов. Иосиф Виссарионович будто бы сказал собравшимся примерно следующее: «Меры, какие мы принимаем, чтобы предотвратить военный конфликт с Германией, не дают нужных результатов. Война неотвратимо приближается. Трагическая развязка вот-вот наступит. Людоед Гитлер не отказывается от своих планов завоевания мирового господства. Наоборот, с упорством маньяка готовится осуществить их. Каким образом? — Сталин несколько секунд молча смотрел на карту. — Сосредоточение переправочных средств в Ла-Манше, войск и техники на побережье — это не больше, чем демонстрация, рассчитанная на простаков. Вторгаться на острова — наиболее глупый шаг. Неизбежны большие потери, а что получит Гитлер, если, допустим, даже завоюет Англию? Завязнет там, а за спиной — могучая Красная Армия. На другом материке — союзник Англии — США с их могучим военно-морским флотом, авиацией и спешно создаваемыми сухопутными силами в несколько миллионов человек. Гораздо выгоднее начать с колоний, слабо защищенных или совершенно не защищенных, захватить Африку, — Сталин обвел материк трубкой, — стратегические острова Средиземного моря. Ввести войска в Иран, пройти в Индию, высадить десанты в Австралии, в Индонезии. Лишившись колоний, Англия задохнется без хлеба и сырья. Могучий флот Америки без заморских баз станет игрушкой для детей, а моряки — пригодными лишь для парадов. Но Англия и США в трудную минуту могут обратиться за помощью к Советскому Союзу. Антигитлеровская коалиция станет неодолимой помехой фашистской Германии в ее стремлении к мировому господству. Начинать поход по колониям нельзя, проводить дальние экспедиции нельзя, не разгромив Красную Армию». Сталин сделал паузу, отошел от карты и неторопливо начал снова набивать свою трубку:
   — Товарищ Молотов рекомендует предпринять еще один дипломатический шаг. Я думаю, мы согласимся с этим. Сделаем небольшое заявление в печати. Цель его, во-первых, дать понять Гитлеру, что нам известны его планы. Во-вторых, предупредить мировую общественность, что Гитлер собирается развязать войну, которая охватит все материки и континенты земного шара и в огне которой погибнут миллионы людей, прольются реки крови. В-третьих, вызвать Гитлера на откровенность.
   — Он может промолчать, — заметил Тимошенко.
   — Но тогда само молчание послужит красноречивым ответом, — сказал Калинин.
   Сталин подал знак Молотову:
   — Пожалуйста, зачитайте…
   14 июня сообщение ТАСС было опубликовано в печати. Ответа на него не последовало. Хорошо помню, как Сталин озабоченно сказал: «Да, войны с Гитлером, кажется, нам не избежать».
   Создается впечатление, что Семен Михайлович довольно точно передает рассуждения Сталина, хотя и немного корректирует их с учетом последующих событий. Вполне возможно, что Иосиф Виссарионович не верил в реальность германского вторжения на Британские острова в ближайшее время. В конце концов, проигрыш люфтваффе битвы за Британию был достаточно очевидным фактом. К тому же Сталин мог быть знаком с запиской полковника Разведуправления Генштаба Василия Новобранца, в которой доказывалось, что для высадки в Англии Германия не располагает ни достаточным тоннажем транспортных судов, ни необходимыми силами авиации. Однако генсек был по-прежнему убежден, что, не покончив с Британской империей, Гитлер не рискнет начать войну на два фронта, напав на Советский Союз. Тот же Буденный приводит сталинские слова, сказанные накануне заключения советско-германского пакта о ненападении: «Войне Германии с нами будет предшествовать оккупация немцами всей Западной Европы». И вообще, в изложении Семена Михайловича Сталин ни разу не говорит прямо, что Гитлер собирается напасть на СССР. Статью Геббельса советский вождь рассматривал как попытку отвлечь внимание от истинной цели немцев — переноса центра тяжести военных усилий в район Средиземноморья, вынудив английское командование сосредоточить усилия на защите метрополии. Гитлер, никак не ответив на заявление ТАСС, стремился создать у Сталина впечатление, будто хочет убедить англичан в реальности своих намерений завоевать Россию, тогда как в действительности в самое ближайшее время вторгнется на Британские острова. Иосиф Виссарионович, в свою очередь, молчание фюрера расценил как продолжение несколько иной игры: убедить англичан, что вермахт в ближайшее время вторгнется в СССР, тогда как в действительности германские войска готовились атаковать британские владения на Средиземном море, а затем предпринять поход в Иран, Ирак и Индию. Не исключено, что Сталин серьезно относился к слухам, распускаемым среди немецких солдат, перебрасываемых к советским границам, будто им предстоит совместный с русскими поход в Индию. Он мог ожидать, что после Заявления ТАСС Гитлер возобновит предложение, сделанное Молотову в Берлине в ноябре 40-го, о совместном разделе Британской империи и об отнесении Ирана к советской сфере интересов.
   После того как немцы не отреагировали на заявление, где утверждалось, что слухи о скорой германо-советской войне лишены оснований, Сталин на самом деле не сомневался в скором начале такой войны. Но думал, что она начнется внезапным и мощным ударом Красной Армии. И продолжал подготовку к. «Грозе» — подтягивал войска к границам, маскировал расположенные там аэродромы и боевую технику, превращал штабы приграничных округов в штабы фронтов, перебрасывал вплотную к западным рубежам запасы топлива, снаряжения, боеприпасов. Если бы молчание Гитлера в ответ на заявление от 13 июня Сталин, Тимошенко и Жуков сочли признаком скорого германского нападения на СССР, то действовать они должны были совсем иначе. Им следовало как можно быстрее отводить дивизии и авиацию Красной Армии от границ, чтобы вывести их из-под первого удара германской артиллерии и люфтваффе. Но вторжение вермахта застало Красную Армию врасплох.

1941-й год: Война, которой не ждали

   Вечер и ночь с 21-го на 22-е июня 41-го года запомнилась Жукову на всю жизнь. Вот как он описал в мемуарах последние мирные часы: «Вечером 21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М.А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик — немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.
   Я тотчас же доложил наркому и Сталину то, что передал Пуркаев.
   — Приезжайте с наркомом минут через 45 в Кремль, — сказал Сталин.
   Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность.
   Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен.
   — А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? — спросил он.
   — Нет, — ответил Тимошенко. — Считаем, что перебежчик говорит правду.
   Иосифа Виссарионовича можно понять. Он надеялся через какие-нибудь две-ри недели завершить сосредоточение и обрушить на немцев мощнейший удар. И теперь всерьез опасался, что перебежчика подбросили генералы вермахта, чтобы заставить, советскую сторону предпринять немедленные действия и вскрыть группировку войск, сосредоточенных у границ Рейха.
   Вскоре прибыли члены Политбюро. Тимошенко зачитал проект директивы о приведении войск западных приграничных округов в полную боевую готовность на случай войны с Германией.
   — Такую директиву сейчас давать еще преждевременно, — заметил генсек. — Может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений.
   Сталин еще надеялся, что удастся начать дипломатические переговоры и под их прикрытием завершить сосредоточение сил для наступления. Поэтому в подписанной Тимошенко и Жуковым директиве всем приграничным округам о приведении войск в полную боевую готовность говорилось, что 22-23 июня возможно нападение немцев, которое «может начаться с провокационных действий». Войскам ставилась задача «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения». Им предписывалось в течение ночи на 22 июня «скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе», рассредоточить всю авиацию по полевым аэродромам и тщательно ее замаскировать, а также рассредоточить и замаскировать войска». Проведение мобилизации директивой не предусматривалось.
   Первый заместитель наркома обороны Буденный сказал Тимошенко, что война неизбежна, и директива должна носить более определенный характер. Тимошенко ответил, что и он не сомневается в этом, но на такой директиве настоял Сталин. Директиву № 1 закончили передавать в штабы округов в половине первого ночи, за два с половиной часа до германского нападения. До большинства войск директива так и не была доведена к началу войны. Только нарком ВМФ Кузнецов успел привести в боевую готовность все флоты и флотилии. Сухопутные войска и авиация были захвачены врасплох. Много самолетов погибло на расположенных у самой границы аэродромах, так и не успев подняться в воздух. Позднее в ходе следствия генерал Д. Г. Павлов признавал: «Допустил преступную ошибку, что авиацию разместили на полевых аэродромах ближе к границе, на аэродромах, предназначенных для занятия на случай нашего наступления, но никак не обороны». Тогда несчастный Дмитрий Григорьевич не стал уточнять, что дислокацию авиации Западного, равно как и других округов, определяли нарком обороны и начальник Генштаба. На суде Павлов сказал об этом и покаялся лишь в том, что «физически не мог» проверить правильность докладов подчиненных о рассредоточении авиации. Но все равно не избежал расстрела.