Страница:
Люди Серова были арестованы по распоряжению Абакумова только в конце 1947-го года, уже после отзыва Жукова и Серова из Германии. 6 февраля 1948 года бывший начальник оперативного сектора МВД в Берлине генерал-майор Алексей Матвеевич Сиднев показал: «Полностью сознавая свою вину перед партией и государством за преступления, которые я совершил в Германии, я просил бы только учесть, что надо мной стоял Серов, который, являясь моим начальником, не только не одернул меня, а, наоборот, поощрял этот грабеж и наживался в значительно большей степени, чем я. Вряд ли найдется такой человек, который был в Германии и не знал бы, что Серов являлся, по сути дела, главным воротилой по части присвоения награбленного. Самолет Серова постоянно курсировал между Берлином и Москвой, доставляя без досмотра на границе всякое ценное имущество, меха, ковры, картины и драгоценности для Серова. С таким же грузом в Москву Серов отправлял вагоны и автомашины… Направляя трофейное имущество из Германии в Советский Союз для сдачи в фонд государства, Серов под прикрытием этого большое количество ценностей и вещей брал себе.
Следуя примеру Серова, я также занимался хищениями ценностей и вещей, правда, за часть из них я расплачивался деньгами».
— Но ведь и деньги вами тоже были украдены? — вкрадчиво спросил Сиднева следователь Путинцев.
— Я денег не крал, — не очень уверенно пробормотал в ответ генерал.
Следователь, однако, моментально уличил Алексея Матвеевича во лжи: «Неправда. Арестованный бывший начальник оперативного сектора МВД в Тюрингии Бежанов Г.А. на допросе показал, что вы присвоили большие суммы немецких денег, которые использовали для личного обогащения».
Сидневу ничего не оставалось, как сознаться: «Правильно. При занятии Берлина одной из моих оперативных групп в Рейхсбанке было обнаружено более 40 миллионов немецких марок. Примерно столько же миллионов марок было изъято нами и в других хранилищах в районе Митте (Берлин). Все эти деньги были перевезены в подвал здания, в котором помещался берлинский оперативный сектор МВД… В подвале находилось около 100 мешков, в которых было более 80 миллионов марок».
Бывший глава берлинского сектора объяснил и механизм присвоения чинами МВД трофейных рейхсмарок: «Это делалось очень просто. Серов присылал мне так называемые заявки начальников оперативных секторов со своими резолюциями о выдаче им денег. Эти заявки, как правило, мотивировались необходимостью расходов по строительству и хозяйственными нуждами оперативных секторов. За счет этих сумм, действительно, покрывались расходы по оперативным секторам, а часть денег разворовывалось (чувствуется, по этим заявкам можно было подумать, что МВД в Германии дворцы строит! — Б. С.). Наряду с этим Серов раздавал ежеквартально каждому начальнику оперативного сектора так называемые безотчетные суммы, определяемые в несколько десятков тысяч марок, которые в большей части использовались ими на личные нужды… Таким путем каждый из начальников секторов получил из моего подвала по несколько миллионов рейхсмарок, а я лично, с разрешения Серова, взял для расходов по берлинскому сектору более 8 миллионов марок, часть которых использовал на личные нужды, но сколько именно, я сейчас указать не могу. Около ста тысяч германских марок были мною присвоены еще в 1945 году при обнаружении их в подвалах Рейхсбанка… В связи с передачей оперативной работы в Германии в ведении МГБ СССР (т. е. Абакумову, который на том этапе временно одержал верх над Серовым. — Б.С.), в октябре 1946 года меня вызвал Серов и предложил отправить ему все имеющиеся записи о расходовании немецких марок, а также сдать остаток имеющихся немецких денег. Из этого я понял, что Серов серьезно обеспокоен возможностью вскрытия всех преступлений, которые Серовым, мною, Клеповым (начальником одного из секторов МВД в Германии. — Б.С.) и Бежановым были совершены. Поэтому, возвратившись от Серова, я предложил бухгалтеру Ночвину отвезти в аппарат Серова все записи на выданные деньги и находившиеся у меня 3 миллиона немецких марок. Это указание Ночвин выполнил».
Лихо расходовали Серов со товарищи трофейные марки! За полтора года из более чем 80 миллионов осталось всего лишь 3. Тут уж, как говорится, или начальнику в тюрьму садиться, или его канцелярии гореть. Сиднев свидетельствует; «Как мне рассказывал Ночвин, папки с отчетными материалами об израсходованных немецких марках, собранные со всех секторов, в том числе и записи на выданные мною деньги, были по указанию Серова сожжены. Остался лишь перечень сожженных материалов… Я считаю, что Серов дал указание сжечь все эти материалы для того, чтобы замести следы, так как если бы они сохранились, то все преступления, совершенные Серовым, мною. Кленовым, Бежановым и другими приближенными к нему лицами, были бы вскрыты гораздо раньше, и, видимо, мы бы давно сидели в тюрьме».
Знал толк Серов и в золоте. Сиднев показал: «Наряду с тем, что основная часть изъятого золота, бриллиантов и других ценностей сдавалась в Государственный банк, Серов приказал мне все лучшие золотые вещи передавать ему непосредственно… Серов мне говорил, что все эти ценности он отправляет в Москву, однако я знаю, что свыше десяти наиболее дорогостоящих золотых изделий Серов взял себе». Может быть, часть этих ценностей перекочевала потом в жуковский чемоданчик?
Назвал Сиднев и фамилию Жукова. Он указал, что Серов отдал Георгию Константиновичу одну из изготовленных на заказ радиол. Но бывший завсектором МВД выдвинул против маршала и более серьезные обвинения: «Серов… много времени проводил в компании маршала Жукова, с которым он был тесно связан. Оба они были одинаково нечистоплотны и покрывали друг друга… Серов очень хорошо видел все недостатки в работе и поведении Жукова, но из-за установившихся близких отношений все покрывал. Бывая в кабинете Серова, я видел у него на столе портрет Жукова с надписью на обороте: „Лучшему боевому другу и товарищу на память“. Другой портрет Жукова висел в том же кабинете Серова на стене. Серов и Жуков часто бывали друг у друга, ездили на охоту и оказывали взаимные услуги. В частности, мне пришлось по поручению Серова передавать на подчиненные мне авторемонтные мастерские присланные Жуковым для переделки три кинжала, принадлежавшие в прошлом каким-то немецким баронам. Несколько позже ко мне была прислана от Жукова корона, принадлежавшая по всем признакам супруге немецкого кайзера. С этой короны было снято золото для отделки стэка, который Жуков хотел преподнести своей дочери в день ее рождения».
Когда Серова, занимавшего тогда должность первого заместителя министра внутренних дел, ознакомили с показаниями Сиднева, Иван Александрович сразу понял, что лучший способ защиты — нападение. И 8 февраля 1948 года написал письмо Сталину, где вылил ушат помоев и на Абакумова, и на своего друга Жукова. Если бы Георгию Константиновичу довелось прочитать это послание, их размолвка с Серовым произошла бы не в середине 50-х, а значительно раньше: «Сейчас, для того чтобы очернить меня, Абакумов всеми силами старается приплести меня к Жукову. Я этих стараний не боюсь, так как, кроме Абакумова, есть ЦК, который может объективно разобраться. Однако Абакумов о себе молчит, как он расхваливал Жукова и выслуживался перед ним как мальчик… Когда немцы подошли к Ленинграду и там создалось тяжелое положение, то ведь не кто иной, как всезнающий Абакумов, распространял слухи, что „Жданов в Ленинграде растерялся, боится там оставаться, что Ворошилов не сумел организовать оборону, а вот приехал Жуков и все дело повернул, теперь Ленинград не сдадут“. Теперь Абакумов, несомненно, откажется от своих слов, но я ему сумею напомнить (вот, оказывается, от кого идет молва о Жукове как о спасителе Ленинграда! — Б.С.)…
В Германии ко мне обратился из ЦК компартии Ульбрихт и рассказал, что в трех районах Берлина англичане и американцы назначили районных судей из немцев, которые выявляют и арестовывают функционеров ЦК Компартии Германии (явная ложь Ульбрихта, поскольку немцы не могли тогда выполнять самостоятельных полицейских функций в западных, равно как и в советской зоне оккупации. — Б. С.), поэтому там невозможно организовать партийную работу. В конце беседы попросил помощь ЦК в этом деле. Я дал указание негласно посадить трех судей в лагерь. Когда англичане и американцы узнали о пропаже трех судей в их секторах Берлина, то на Контрольном совете сделали заявление с просьбой расследовать, кто арестовал судей. Жуков позвонил мне и в резкой форме потребовал их освобождения. Я не считал нужным их освобождать и ответил ему, что мы их не арестовывали. Он возмущался и всем говорил, что Серов неправильно работает. Затем Межсоюзная Комиссия расследовала, не подтвердила факта, что судьи арестованы нами, и на этом дело прекратилось. ЦК партии развернуло свою работу в этих районах.
Абакумов, узнав, что Жуков ругает меня, решил выслужиться перед ним. В этих целях он поручил своему верному приятелю Зеленину, который в тот период был начальником управления «Смерш» (ныне находится под следствием), подтвердить, что судьи мной арестованы. Зеленин узнал об аресте судей и доложил Абакумову. Когда была Первая сессия Верховного Совета СССР, то Абакумов, сидя рядом с Жуковым (имеются фотографии в газетах), разболтал ему об аресте мной судей. По окончании Заседания Абакумов подошел ко мне и предложил идти вместе в министерство. По дороге Абакумов начал мне говорить, что он установил точно, что немецкие судьи мной арестованы, и знает, где они содержатся. Я подтвердил это, так как перед чекистом не считал нужным скрывать. Тогда Абакумов спросил меня, а почему я скрыл это от Жукова, я ответил, что не все нужно Жукову говорить. Абакумов было попытался прочесть мне лекцию, что «Жукову надо все рассказывать», что «Жуков первый заместитель Верховного» и т. д. Я оборвал его вопросом, почему он так усердно выслуживается перед Жуковым. На это мне Абакумов заявил, что он Жукову рассказал об аресте судей и что мне будет неприятность. Я за это Абакумова обозвал дураком, и мы разошлись. А сейчас позволительно спросить Абакумова, чем вызвано такое желание выслужиться перед Жуковым».
Серов также обвинил Абакумова в «самоснабжении за счет трофеев»: «Наверно, Абакумов не забыл, когда во время Отечественной войны в Москву прибыл эшелон более 20 вагонов с трофейным имуществом, в числе которого ретивые подхалимы Абакумова из „Смерш“ прислали ему полный вагон, нагруженный имуществом с надписью „Абакумову“.
Вероятно, Абакумов уже забыл, когда в Крыму еще лилась кровь солдат и офицеров Советской Армии, освобождавших Севастополь, а его адъютант Кузнецов… прилетел к начальнику контрразведки «Смерш» и нагрузил полный самолет трофейного имущества. Командование фронтовой авиацией не стало заправлять бензином самолет Абакумова на обратный путь, так как горючего не хватало для боевых самолетов, ведущих бой с немцами. Тогда адъютант Абакумова не растерялся, обманным путем заправил и улетел. Мне об этом жаловался командир авиационного корпуса и показывал расписку адъютанта Абакумова. Вот какие подлости выделывал Абакумов во время войны, расходуя моторесурсы самолета СИ-47 и горючее. Эти безобразия и поныне прикрываются фразой: «Самолет летал за арестованными» (эта фраза в стране, подарившей мировой цивилизации ГУЛАГ, оказывала прямо-таки магическое действие: любого проверяющего сразу начинала мучить мысль, что пассажиром следующего рейса может стать он сам. — Б. С.). Сейчас Абакумов свои самолеты, прилетающие из-за границы, на контрольных пунктах в Москве не дает проверять, выставляя солдат МГБ, несмотря на постановление правительства о досмотре всех без исключения самолетов.
Пусть Абакумов расскажет в ЦК про свое трусливое поведение в тяжелое время войны, когда немцы находились под Москвой. Он ходил, как мокрая курица, охал и вздыхал, что с ним будет, а делом не занимался… Своего подхалима Иванова… Абакумов посылал к нам снимать мерку с ног для пошивки болотных сапог, чтобы удирать из Москвы. Многим генералам и себе Абакумов пошил такие сапоги. Ведь остававшиеся в Москве в тот период генералы видели поведение Абакумова.
Пусть Абакумов откажется, как он в тяжелые дни войны ходил по городу, выбирал девушек легкого поведения и водил их в гостиницу «Москва»… Конечно, сейчас Абакумов, вероятно, «забыл» о разговоре, который у нас с ним происходил в октябре месяце 1941 года о положении под Москвой и какую он дал тогда оценку. Абакумов по секрету сообщил мне, что «прибыли войска из Сибири, кажется, дело под Москвой должно пойти лучше». На это я ответил ему: «Товарищ Сталин под Москвой повернул ход войны, его за спасение Москвы народ на руках будет носить» (вероятно, месяц Иван Александрович перепутал: сибирские дивизии прибыли под Москву в ноябре, и тогда же обозначился кризис немецкого наступления, в октябре же ни о каком «повороте хода войны» говорить не приходилось. — Б.С.). И при этом рассказал лично слышанные от Вас, товарищ Сталин, слова, когда Вам покойный Щербаков доложил, что у него перехвачен приказ Гитлера, в котором он указывает, что 7 ноября будет проводить парад войск на Красной площади. Когда Вы на это спокойно и уверенно сказали: «Дурак этот Гитлер! Он и не представляет себе, как побежит без оглядки из России» (несомненно, этот подлинный или мнимый приказ Гитлера и подвигнул Сталина на проведение 7 ноября 41-го года парада советских войск на Красной площади. — Б.С.). Эти Ваши слова я рассказал Абакумову, он не смеет отказаться, если хоть осталась капля совести. Эти Ваши слова я рассказал многим.
После разгрома немцев под Сталинградом Абакумов начал мне рассказывать, что «там хорошо организовали операции по разгрому немцев маршалы Рокоссовский, Воронов и другие» (показательно, что имя Жукова здесь не названо, хотя, будь оно тогда упомянуто Абакумовым, Серов непременно бы это отметил как еще один факт, компрометирующий шефа МГБ; можно заключить, что во время войны Жуков не воспринимался окружающими как один из главных творцов Сталинградской победы. — Б. С.). Я ему на это прямо сказал, что организовали разгром немцев под Сталинградом не маршалы, а товарищ Сталин (Жукову под Берлином в 45-м Иван Александрович наверняка говорил другое. — Б.С.), и добавил: «Не будь товарища Сталина, мы погибли бы с твоими маршалами. Товарищу Сталину обязан весь русский народ». Абакумов на это не нашелся ничего сказать».
Серов ни слова не сказал о вменяемых ему самому хищениях трофейного имущества, зато постарался нарисовать портрет Абакумова как чемпиона в присвоении трофеев. Облик руководителя СМЕРШ здесь далек от того храброго и умного руководителя военной контрразведки, что изображен в романе Владимира Богомолова «В августе сорок четвертого». Конечно, Иван Александрович в чем-то сгустил краски, однако некоторые факты сомнений не вызывают. Так, на первой сессии Верховного Совета СССР 2-го созыва, состоявшейся в марте 1946 года, Абакумов, как свидетельствуют сохранившиеся фотографии, действительно сидел бок о бок с Жуковым. Подумай, дорогой читатель, стали бы Виктор Семенович и Георгий Константинович садиться рядом, если бы до этого маршал генерал-полковника грозился выслать в Москву под конвоем? И стал бы Абакумов сообщать Жукову об аресте судей, если бы между ними не было бы более или менее доверительных отношений? Нет, у меня создается впечатление, что Жуков старался сохранять добрые отношения с обоими чекистами-соперниками, Серовым и Абакумовым, которые также до поры до времени поддерживали дружбу с маршалом. Не зря же Абакумов называл Жукова тем человеком, который добился перелома под Ленинградом, а Серов хранил в кабинете фотографию Георгия Константиновича с красноречивой надписью: «Лучшему боевому другу и товарищу…». Все же Иван Александрович был ближе Георгию Константиновичу: как-никак подчиненный, на одном фронте сражались. Хотя такой подчиненный, с которым ссориться не рекомендуется, а не то завтра он может оказаться твоим следователем. Но и Абакумов вплоть до марта 46-го года неприязни к Жукову не проявлял. Недаром маршал, как мы помним, угрожал Катукову органами СМЕРШ. Вряд ли он мог пойти на такое, если бы не пользовался поддержкой главы военной контрразведки.
Дружба Абакумова и Жукова расстроилась после того, как свежеиспеченный министр государственной безопасности получил указание Сталина вести «дело авиаторов» таким образом, чтобы под прицелом оказался и Жуков. Серов же предал Георгия Константиновича позднее, в феврале 48-го, когда потребовалось спасать собственную шкуру, а критика в адрес опального маршала, как надеялся его «лучший боевой друг», поможет подтвердить перед Сталиным собственную благонадежность.
С Иваном Александровичем Серовым связана одна загадка в жизни Жукова. Как известно, органы СМЕРШ в Берлине обнаружили тела Гитлера и Евы Браун, о чем Серов был сразу же осведомлен. А маршал Жуков даже в год 20-летия победы, встречаясь, с бывшей военной переводчицей 1-го Белорусского фронта Еленой Ржевской, уверял, что только тогда, в 65-м, от нее впервые услышал, будто труп Гитлера все-таки нашли. Ведь на пресс-конференциях в Берлине в 45-м маршал заявил журналистам, что факт гибели фюрера до сих пор не установлен с абсолютной точностью: «История исчезновения Гитлера очень загадочная… Труп его мы не нашли. Поэтому сказать что-либо утвердительное я не могу. Он мог в самый последний момент улететь на самолете, так как взлетные дорожки позволяли это сделать». И в «Воспоминаниях и размышлениях» Георгий Константинович о смерти Гитлера написал со ссылкой на мемуары Ржевской, оговорившись: «К тому, что написала Ржевская, я ничего добавить не могу».
Выходит, Серов так и не сказал ему об обнаружении трупа, поскольку «не все нужно Жукову говорить»? Верится в это с трудом. Как свидетельствует бывший начальник СМЕРШ 79-го корпуса 3-й ударной армии полковник И.И. Клименко, лично занимавшийся поиском и опознанием трупа Гитлера, «хотя факт обнаружения трупа Гитлера и не предавался всеобщей гласности, из него и секрета не делали. В корпусе многие об этом знали. Знал командир корпуса генерал-лейтенант С.Н. Перевёрткин, начальник политотдела полковник И.С. Крылов и другие. А после 13 мая 1945 года, когда был составлен акт, круг осведомленных стал совсем широким… О бесславном конце Гитлера я докладывал начальнику управления контрразведки фронта генерал-лейтенанту Вадису и уполномоченному НКВД по Германии генерал-полковнику Серову во время посещения ими имперской канцелярии. Не могли они скрыть эти сведения от Жукова». Вот и Чарльз Болен, посетивший Берлин в самом начале июня 45-го, отмечал, что советские военнослужащие там нисколько не сомневаются в смерти Гитлера. Не такой уж это был большой секрет, чтобы Серов не мог сказать об этом Жукову. Да и слова о том, что не все Жукову можно говорить, напомню, из письма 48-го года, когда надо было всячески затушевать свою былую близость к опальному полководцу. В 45-м Иван Александрович вряд ли таил от маршала что-нибудь существенное. И сам Серов в конце 80-х, рассказывая историку Н.Н. Яковлеву о своей дружбе с Жуковым, вспоминал, как во время одной из поездок по Берлину показал Георгию Константиновичу место, где были захоронены останки Гитлера. Думаю, трудно сомневаться, что Жуков еще в 45-м знал всю правду о судьбе фюрера несостоявшегося «тысячелетнего Рейха». Но Сталин приказал не сообщать о том, что труп Гитлера обнаружен и опознан. Георгию Константиновичу неудобно было признаваться, что сразу после войны он дурил советскую и мировую общественность байками о Гитлере, якобы улетевшем на самолете из осажденного Берлина. Поэтому в «Воспоминаниях и размышлениях» маршал сделал вид, что впервые узнал о находке только двадцать лет спустя.
Жукову пришлось давать письменные объяснения по «трофейным делам» 12 января 1948 года, когда Жданов предъявил ему заявление Сёмочкина. К чести маршала, он не стал оправдываться по принципу: «Я-то что, вот другие воруют, так воруют!». Не стал обвинять в барахольстве того же Абакумова или Серова. Георгий Константинович лишь старался всячески приуменьшить свою вину, что было естественно в его положении. Вот что он написал: «О моей алчности и стремлении к присвоению трофейных ценностей. Я признаю серьезной ошибкой то, что много накупил для семьи и своих родственников материала, за который платил деньги, полученные мною как зарплату. Я купил в Лейпциге за наличный расчет:
1) на пальто норки 160 штук;
2) на пальто обезьяны 40-50 штук;
3) на пальто котика (искусственного) 50-60 штук и еще что-то, не помню, для детей.
За все это я заплатал 30 тысяч марок. Метров 500-600 было куплено фланели и обойного шелку для обивки мебели и различных штор, так как дача, которую я получил во временное пользование от госбезопасности, не имела оборудования. Кроме того, т. Власик просил меня купить для какого-то особого объекта метров 500. Но так как Власик был снят с работы, этот материал остался лежать на даче».
Маршал тут невольно проговаривается. Не мог же начальник сталинской охраны просить купить материал на его, Жукова, зарплату. Скорее всего, ткань для Власика, как и все остальное, покупалось на полученные от Серова рейхсмарки.
Жуков утверждал: «Мне сказали, что на даче и в других местах обнаружено более 4-х тысяч метров различной мануфактуры, я такой цифры не знаю. Прошу разрешить составить акт фактического состояния. Я считаю это неверным (по акту получилось 3 420 метров; впрочем, метраж в данном случае принципиального значения не имел. — Б.С.). Картины и ковры, а также люстры, действительно, были взяты в брошенных особняках и замках и отправлены для оборудования дачи МГБ, которой я пользовался… 3 люстры даны на оборудование кабинета Главкома… Я считал, что все это поступает в фонд МГБ, так как дача и квартира являются в ведении МГБ. Все это перевозилось и использовалось командой МГБ, которая меня обслуживает 6 лет. Я не знаю, бралось ли все это в расчет, так как я полтора года отсутствую, и моя вина, что я не поинтересовался, где что состоит на учете.
Относительно золотых вещей и часов заявляю, что главное — это подарки от различных организаций, а различные кольца и другие дамские безделушки приобретены семьей за длительный период и являются подарками подруг в день рождения и другие праздники, в том числе несколько ценностей, подаренных моей дочери дочерью Молотова — Светланой. Остальные вещи в большинстве из искусственного золота и не имеют никакой ценности…
Сервизы я купил за 9 200 марок, каждой дочери по сервизу. На покупку я могу предъявить документы, и может подтвердить т. Серов, через кого и покупались сервизы, так как он ведал всеми экономическими вопросами.
О 50 тысячах, полученных от Серова и якобы израсходованных на личные нужды. Это клевета. Деньги, взятые на случай представительских расходов, были полностью в сумме 50 тысяч возвращены начальником охраны МГБ Бедовым. Если б я был корыстен, я бы мог их себе присвоить, так как никто за них отчета не должен был спросить. Больше того, Серов мне предлагал 500 тысяч на расходы по моему усмотрению. Я таких денег не взял, хотя он и указывал, что т. Берия разрешил ему, если нужно, дать денег, сколько мне требуется.
Серебряные ложки, ножи и вилки присланы были поляками в честь освобождения Варшавы, и на ящиках имеется надпись, свидетельствующая о подарке. Часть тарелок и еще что-то было прислано как подарок от солдат армии Горбатова (которым, очевидно, подарило посуду благодарное немецкое население! — Б.С.). Все это валялось в кладовой, и я не думал на этом строить себе какое-то накопление. Я признаю себя очень виноватым в том, что не сдал все это ненужное мне барахло на склад, надеясь на то, что оно никому не нужно.
О гобеленах я давал указание т. Агееву из МГБ сдать их куда-либо в музей, но он ушел из команды, не сдав их… Обвинение меня в том, что соревновался в барахольстве с Телегиным — является клеветой. Я ничего сказать о Телегине не могу. Я считаю, что он неправильно приобрел обстановку в Лейпциге. Об этом я ему лично говорил. Куда он ее дел, я не знаю (Георгий Константинович, выходит был уверен, что он сам мебель на фабрике «Альбин Май» приобрел абсолютно правильно. — Б.С.)…
Охотничьи ружья: 6-7 штук у меня было до войны, 5-6 штук я купил в Германии, остальные были присланы как подарки. Из всех ружей охотилась команда; часть штуцеров, присланных в подарок, я собирался передать куда-либо. Признаю вину в том, что зря я держал такое количество ружей. Допустил я ошибку потому, что, как охотник, было жаль передавать хорошие ружья».
О том, как добывались ружья для Жукова, Серова и других генералов, поведал на допросе Сиднев: «Много времени Серов потратил… на поиски глубокого старика Зауэра — владельца оружейного завода, у которого с помощью Бежанова заказал более десятка ружей, часть из которых была изготовлена с особой отделкой».
На первый взгляд, Жукову довольно удачно удается парировать обвинения в барахольстве. Брал, но гораздо меньше, чем мне приписывают, излишки вот-вот собирался сдать на склад или в музей, да абакумовские молодцы опередили. А часть ценностей к тому же — подарки. Правда, многие так называемые подарки — из разряда тех, что дарили купцы городничему в гоголевском «Ревизоре». И если внимательно вчитаться в складные жуковские объяснения, то понимаешь, что поживился трофеями Георгий Константинович не меньше, а порой и больше других высокопоставленных советских чинов в Германии. Вот, например, когда в июле 51-го арестовали Абакумова по обвинению в потворстве «террористическим замыслам» вражеской агентуры, то на квартире у Виктора Семеновича изъяли меньше трофейного имущества, чем на даче у Георгия Константиновича. Желающие могут сравнить: у Абакумова нашли 1260 метров различных тканей, у Жукова — 3420 метров, у Абакумова — 8 золотых часов, у Жукова — 9 (в этом пункте генерал-полковник и маршал шли, что называется, ноздря в ноздрю), у Абакумова — 100 пар обуви, чемодан мужских подтяжек, 65 пар запонок, у Жукова — 323 штуки мехов, 16 золотых колец с бриллиантами, 9 каминных и напольных антикварных часов. Хотя надо учесть, что уже после войны Виктор Семенович оставил первой жене пятикомнатную квартиру со всем барахлом, и с новой молодой женой въехал в другую роскошную квартиру площадью 300 квадратных метров. Для этого пришлось расселить 16 семей и потратить 800 тысяч рублей казенных денег.
Следуя примеру Серова, я также занимался хищениями ценностей и вещей, правда, за часть из них я расплачивался деньгами».
— Но ведь и деньги вами тоже были украдены? — вкрадчиво спросил Сиднева следователь Путинцев.
— Я денег не крал, — не очень уверенно пробормотал в ответ генерал.
Следователь, однако, моментально уличил Алексея Матвеевича во лжи: «Неправда. Арестованный бывший начальник оперативного сектора МВД в Тюрингии Бежанов Г.А. на допросе показал, что вы присвоили большие суммы немецких денег, которые использовали для личного обогащения».
Сидневу ничего не оставалось, как сознаться: «Правильно. При занятии Берлина одной из моих оперативных групп в Рейхсбанке было обнаружено более 40 миллионов немецких марок. Примерно столько же миллионов марок было изъято нами и в других хранилищах в районе Митте (Берлин). Все эти деньги были перевезены в подвал здания, в котором помещался берлинский оперативный сектор МВД… В подвале находилось около 100 мешков, в которых было более 80 миллионов марок».
Бывший глава берлинского сектора объяснил и механизм присвоения чинами МВД трофейных рейхсмарок: «Это делалось очень просто. Серов присылал мне так называемые заявки начальников оперативных секторов со своими резолюциями о выдаче им денег. Эти заявки, как правило, мотивировались необходимостью расходов по строительству и хозяйственными нуждами оперативных секторов. За счет этих сумм, действительно, покрывались расходы по оперативным секторам, а часть денег разворовывалось (чувствуется, по этим заявкам можно было подумать, что МВД в Германии дворцы строит! — Б. С.). Наряду с этим Серов раздавал ежеквартально каждому начальнику оперативного сектора так называемые безотчетные суммы, определяемые в несколько десятков тысяч марок, которые в большей части использовались ими на личные нужды… Таким путем каждый из начальников секторов получил из моего подвала по несколько миллионов рейхсмарок, а я лично, с разрешения Серова, взял для расходов по берлинскому сектору более 8 миллионов марок, часть которых использовал на личные нужды, но сколько именно, я сейчас указать не могу. Около ста тысяч германских марок были мною присвоены еще в 1945 году при обнаружении их в подвалах Рейхсбанка… В связи с передачей оперативной работы в Германии в ведении МГБ СССР (т. е. Абакумову, который на том этапе временно одержал верх над Серовым. — Б.С.), в октябре 1946 года меня вызвал Серов и предложил отправить ему все имеющиеся записи о расходовании немецких марок, а также сдать остаток имеющихся немецких денег. Из этого я понял, что Серов серьезно обеспокоен возможностью вскрытия всех преступлений, которые Серовым, мною, Клеповым (начальником одного из секторов МВД в Германии. — Б.С.) и Бежановым были совершены. Поэтому, возвратившись от Серова, я предложил бухгалтеру Ночвину отвезти в аппарат Серова все записи на выданные деньги и находившиеся у меня 3 миллиона немецких марок. Это указание Ночвин выполнил».
Лихо расходовали Серов со товарищи трофейные марки! За полтора года из более чем 80 миллионов осталось всего лишь 3. Тут уж, как говорится, или начальнику в тюрьму садиться, или его канцелярии гореть. Сиднев свидетельствует; «Как мне рассказывал Ночвин, папки с отчетными материалами об израсходованных немецких марках, собранные со всех секторов, в том числе и записи на выданные мною деньги, были по указанию Серова сожжены. Остался лишь перечень сожженных материалов… Я считаю, что Серов дал указание сжечь все эти материалы для того, чтобы замести следы, так как если бы они сохранились, то все преступления, совершенные Серовым, мною. Кленовым, Бежановым и другими приближенными к нему лицами, были бы вскрыты гораздо раньше, и, видимо, мы бы давно сидели в тюрьме».
Знал толк Серов и в золоте. Сиднев показал: «Наряду с тем, что основная часть изъятого золота, бриллиантов и других ценностей сдавалась в Государственный банк, Серов приказал мне все лучшие золотые вещи передавать ему непосредственно… Серов мне говорил, что все эти ценности он отправляет в Москву, однако я знаю, что свыше десяти наиболее дорогостоящих золотых изделий Серов взял себе». Может быть, часть этих ценностей перекочевала потом в жуковский чемоданчик?
Назвал Сиднев и фамилию Жукова. Он указал, что Серов отдал Георгию Константиновичу одну из изготовленных на заказ радиол. Но бывший завсектором МВД выдвинул против маршала и более серьезные обвинения: «Серов… много времени проводил в компании маршала Жукова, с которым он был тесно связан. Оба они были одинаково нечистоплотны и покрывали друг друга… Серов очень хорошо видел все недостатки в работе и поведении Жукова, но из-за установившихся близких отношений все покрывал. Бывая в кабинете Серова, я видел у него на столе портрет Жукова с надписью на обороте: „Лучшему боевому другу и товарищу на память“. Другой портрет Жукова висел в том же кабинете Серова на стене. Серов и Жуков часто бывали друг у друга, ездили на охоту и оказывали взаимные услуги. В частности, мне пришлось по поручению Серова передавать на подчиненные мне авторемонтные мастерские присланные Жуковым для переделки три кинжала, принадлежавшие в прошлом каким-то немецким баронам. Несколько позже ко мне была прислана от Жукова корона, принадлежавшая по всем признакам супруге немецкого кайзера. С этой короны было снято золото для отделки стэка, который Жуков хотел преподнести своей дочери в день ее рождения».
Когда Серова, занимавшего тогда должность первого заместителя министра внутренних дел, ознакомили с показаниями Сиднева, Иван Александрович сразу понял, что лучший способ защиты — нападение. И 8 февраля 1948 года написал письмо Сталину, где вылил ушат помоев и на Абакумова, и на своего друга Жукова. Если бы Георгию Константиновичу довелось прочитать это послание, их размолвка с Серовым произошла бы не в середине 50-х, а значительно раньше: «Сейчас, для того чтобы очернить меня, Абакумов всеми силами старается приплести меня к Жукову. Я этих стараний не боюсь, так как, кроме Абакумова, есть ЦК, который может объективно разобраться. Однако Абакумов о себе молчит, как он расхваливал Жукова и выслуживался перед ним как мальчик… Когда немцы подошли к Ленинграду и там создалось тяжелое положение, то ведь не кто иной, как всезнающий Абакумов, распространял слухи, что „Жданов в Ленинграде растерялся, боится там оставаться, что Ворошилов не сумел организовать оборону, а вот приехал Жуков и все дело повернул, теперь Ленинград не сдадут“. Теперь Абакумов, несомненно, откажется от своих слов, но я ему сумею напомнить (вот, оказывается, от кого идет молва о Жукове как о спасителе Ленинграда! — Б.С.)…
В Германии ко мне обратился из ЦК компартии Ульбрихт и рассказал, что в трех районах Берлина англичане и американцы назначили районных судей из немцев, которые выявляют и арестовывают функционеров ЦК Компартии Германии (явная ложь Ульбрихта, поскольку немцы не могли тогда выполнять самостоятельных полицейских функций в западных, равно как и в советской зоне оккупации. — Б. С.), поэтому там невозможно организовать партийную работу. В конце беседы попросил помощь ЦК в этом деле. Я дал указание негласно посадить трех судей в лагерь. Когда англичане и американцы узнали о пропаже трех судей в их секторах Берлина, то на Контрольном совете сделали заявление с просьбой расследовать, кто арестовал судей. Жуков позвонил мне и в резкой форме потребовал их освобождения. Я не считал нужным их освобождать и ответил ему, что мы их не арестовывали. Он возмущался и всем говорил, что Серов неправильно работает. Затем Межсоюзная Комиссия расследовала, не подтвердила факта, что судьи арестованы нами, и на этом дело прекратилось. ЦК партии развернуло свою работу в этих районах.
Абакумов, узнав, что Жуков ругает меня, решил выслужиться перед ним. В этих целях он поручил своему верному приятелю Зеленину, который в тот период был начальником управления «Смерш» (ныне находится под следствием), подтвердить, что судьи мной арестованы. Зеленин узнал об аресте судей и доложил Абакумову. Когда была Первая сессия Верховного Совета СССР, то Абакумов, сидя рядом с Жуковым (имеются фотографии в газетах), разболтал ему об аресте мной судей. По окончании Заседания Абакумов подошел ко мне и предложил идти вместе в министерство. По дороге Абакумов начал мне говорить, что он установил точно, что немецкие судьи мной арестованы, и знает, где они содержатся. Я подтвердил это, так как перед чекистом не считал нужным скрывать. Тогда Абакумов спросил меня, а почему я скрыл это от Жукова, я ответил, что не все нужно Жукову говорить. Абакумов было попытался прочесть мне лекцию, что «Жукову надо все рассказывать», что «Жуков первый заместитель Верховного» и т. д. Я оборвал его вопросом, почему он так усердно выслуживается перед Жуковым. На это мне Абакумов заявил, что он Жукову рассказал об аресте судей и что мне будет неприятность. Я за это Абакумова обозвал дураком, и мы разошлись. А сейчас позволительно спросить Абакумова, чем вызвано такое желание выслужиться перед Жуковым».
Серов также обвинил Абакумова в «самоснабжении за счет трофеев»: «Наверно, Абакумов не забыл, когда во время Отечественной войны в Москву прибыл эшелон более 20 вагонов с трофейным имуществом, в числе которого ретивые подхалимы Абакумова из „Смерш“ прислали ему полный вагон, нагруженный имуществом с надписью „Абакумову“.
Вероятно, Абакумов уже забыл, когда в Крыму еще лилась кровь солдат и офицеров Советской Армии, освобождавших Севастополь, а его адъютант Кузнецов… прилетел к начальнику контрразведки «Смерш» и нагрузил полный самолет трофейного имущества. Командование фронтовой авиацией не стало заправлять бензином самолет Абакумова на обратный путь, так как горючего не хватало для боевых самолетов, ведущих бой с немцами. Тогда адъютант Абакумова не растерялся, обманным путем заправил и улетел. Мне об этом жаловался командир авиационного корпуса и показывал расписку адъютанта Абакумова. Вот какие подлости выделывал Абакумов во время войны, расходуя моторесурсы самолета СИ-47 и горючее. Эти безобразия и поныне прикрываются фразой: «Самолет летал за арестованными» (эта фраза в стране, подарившей мировой цивилизации ГУЛАГ, оказывала прямо-таки магическое действие: любого проверяющего сразу начинала мучить мысль, что пассажиром следующего рейса может стать он сам. — Б. С.). Сейчас Абакумов свои самолеты, прилетающие из-за границы, на контрольных пунктах в Москве не дает проверять, выставляя солдат МГБ, несмотря на постановление правительства о досмотре всех без исключения самолетов.
Пусть Абакумов расскажет в ЦК про свое трусливое поведение в тяжелое время войны, когда немцы находились под Москвой. Он ходил, как мокрая курица, охал и вздыхал, что с ним будет, а делом не занимался… Своего подхалима Иванова… Абакумов посылал к нам снимать мерку с ног для пошивки болотных сапог, чтобы удирать из Москвы. Многим генералам и себе Абакумов пошил такие сапоги. Ведь остававшиеся в Москве в тот период генералы видели поведение Абакумова.
Пусть Абакумов откажется, как он в тяжелые дни войны ходил по городу, выбирал девушек легкого поведения и водил их в гостиницу «Москва»… Конечно, сейчас Абакумов, вероятно, «забыл» о разговоре, который у нас с ним происходил в октябре месяце 1941 года о положении под Москвой и какую он дал тогда оценку. Абакумов по секрету сообщил мне, что «прибыли войска из Сибири, кажется, дело под Москвой должно пойти лучше». На это я ответил ему: «Товарищ Сталин под Москвой повернул ход войны, его за спасение Москвы народ на руках будет носить» (вероятно, месяц Иван Александрович перепутал: сибирские дивизии прибыли под Москву в ноябре, и тогда же обозначился кризис немецкого наступления, в октябре же ни о каком «повороте хода войны» говорить не приходилось. — Б.С.). И при этом рассказал лично слышанные от Вас, товарищ Сталин, слова, когда Вам покойный Щербаков доложил, что у него перехвачен приказ Гитлера, в котором он указывает, что 7 ноября будет проводить парад войск на Красной площади. Когда Вы на это спокойно и уверенно сказали: «Дурак этот Гитлер! Он и не представляет себе, как побежит без оглядки из России» (несомненно, этот подлинный или мнимый приказ Гитлера и подвигнул Сталина на проведение 7 ноября 41-го года парада советских войск на Красной площади. — Б.С.). Эти Ваши слова я рассказал Абакумову, он не смеет отказаться, если хоть осталась капля совести. Эти Ваши слова я рассказал многим.
После разгрома немцев под Сталинградом Абакумов начал мне рассказывать, что «там хорошо организовали операции по разгрому немцев маршалы Рокоссовский, Воронов и другие» (показательно, что имя Жукова здесь не названо, хотя, будь оно тогда упомянуто Абакумовым, Серов непременно бы это отметил как еще один факт, компрометирующий шефа МГБ; можно заключить, что во время войны Жуков не воспринимался окружающими как один из главных творцов Сталинградской победы. — Б. С.). Я ему на это прямо сказал, что организовали разгром немцев под Сталинградом не маршалы, а товарищ Сталин (Жукову под Берлином в 45-м Иван Александрович наверняка говорил другое. — Б.С.), и добавил: «Не будь товарища Сталина, мы погибли бы с твоими маршалами. Товарищу Сталину обязан весь русский народ». Абакумов на это не нашелся ничего сказать».
Серов ни слова не сказал о вменяемых ему самому хищениях трофейного имущества, зато постарался нарисовать портрет Абакумова как чемпиона в присвоении трофеев. Облик руководителя СМЕРШ здесь далек от того храброго и умного руководителя военной контрразведки, что изображен в романе Владимира Богомолова «В августе сорок четвертого». Конечно, Иван Александрович в чем-то сгустил краски, однако некоторые факты сомнений не вызывают. Так, на первой сессии Верховного Совета СССР 2-го созыва, состоявшейся в марте 1946 года, Абакумов, как свидетельствуют сохранившиеся фотографии, действительно сидел бок о бок с Жуковым. Подумай, дорогой читатель, стали бы Виктор Семенович и Георгий Константинович садиться рядом, если бы до этого маршал генерал-полковника грозился выслать в Москву под конвоем? И стал бы Абакумов сообщать Жукову об аресте судей, если бы между ними не было бы более или менее доверительных отношений? Нет, у меня создается впечатление, что Жуков старался сохранять добрые отношения с обоими чекистами-соперниками, Серовым и Абакумовым, которые также до поры до времени поддерживали дружбу с маршалом. Не зря же Абакумов называл Жукова тем человеком, который добился перелома под Ленинградом, а Серов хранил в кабинете фотографию Георгия Константиновича с красноречивой надписью: «Лучшему боевому другу и товарищу…». Все же Иван Александрович был ближе Георгию Константиновичу: как-никак подчиненный, на одном фронте сражались. Хотя такой подчиненный, с которым ссориться не рекомендуется, а не то завтра он может оказаться твоим следователем. Но и Абакумов вплоть до марта 46-го года неприязни к Жукову не проявлял. Недаром маршал, как мы помним, угрожал Катукову органами СМЕРШ. Вряд ли он мог пойти на такое, если бы не пользовался поддержкой главы военной контрразведки.
Дружба Абакумова и Жукова расстроилась после того, как свежеиспеченный министр государственной безопасности получил указание Сталина вести «дело авиаторов» таким образом, чтобы под прицелом оказался и Жуков. Серов же предал Георгия Константиновича позднее, в феврале 48-го, когда потребовалось спасать собственную шкуру, а критика в адрес опального маршала, как надеялся его «лучший боевой друг», поможет подтвердить перед Сталиным собственную благонадежность.
С Иваном Александровичем Серовым связана одна загадка в жизни Жукова. Как известно, органы СМЕРШ в Берлине обнаружили тела Гитлера и Евы Браун, о чем Серов был сразу же осведомлен. А маршал Жуков даже в год 20-летия победы, встречаясь, с бывшей военной переводчицей 1-го Белорусского фронта Еленой Ржевской, уверял, что только тогда, в 65-м, от нее впервые услышал, будто труп Гитлера все-таки нашли. Ведь на пресс-конференциях в Берлине в 45-м маршал заявил журналистам, что факт гибели фюрера до сих пор не установлен с абсолютной точностью: «История исчезновения Гитлера очень загадочная… Труп его мы не нашли. Поэтому сказать что-либо утвердительное я не могу. Он мог в самый последний момент улететь на самолете, так как взлетные дорожки позволяли это сделать». И в «Воспоминаниях и размышлениях» Георгий Константинович о смерти Гитлера написал со ссылкой на мемуары Ржевской, оговорившись: «К тому, что написала Ржевская, я ничего добавить не могу».
Выходит, Серов так и не сказал ему об обнаружении трупа, поскольку «не все нужно Жукову говорить»? Верится в это с трудом. Как свидетельствует бывший начальник СМЕРШ 79-го корпуса 3-й ударной армии полковник И.И. Клименко, лично занимавшийся поиском и опознанием трупа Гитлера, «хотя факт обнаружения трупа Гитлера и не предавался всеобщей гласности, из него и секрета не делали. В корпусе многие об этом знали. Знал командир корпуса генерал-лейтенант С.Н. Перевёрткин, начальник политотдела полковник И.С. Крылов и другие. А после 13 мая 1945 года, когда был составлен акт, круг осведомленных стал совсем широким… О бесславном конце Гитлера я докладывал начальнику управления контрразведки фронта генерал-лейтенанту Вадису и уполномоченному НКВД по Германии генерал-полковнику Серову во время посещения ими имперской канцелярии. Не могли они скрыть эти сведения от Жукова». Вот и Чарльз Болен, посетивший Берлин в самом начале июня 45-го, отмечал, что советские военнослужащие там нисколько не сомневаются в смерти Гитлера. Не такой уж это был большой секрет, чтобы Серов не мог сказать об этом Жукову. Да и слова о том, что не все Жукову можно говорить, напомню, из письма 48-го года, когда надо было всячески затушевать свою былую близость к опальному полководцу. В 45-м Иван Александрович вряд ли таил от маршала что-нибудь существенное. И сам Серов в конце 80-х, рассказывая историку Н.Н. Яковлеву о своей дружбе с Жуковым, вспоминал, как во время одной из поездок по Берлину показал Георгию Константиновичу место, где были захоронены останки Гитлера. Думаю, трудно сомневаться, что Жуков еще в 45-м знал всю правду о судьбе фюрера несостоявшегося «тысячелетнего Рейха». Но Сталин приказал не сообщать о том, что труп Гитлера обнаружен и опознан. Георгию Константиновичу неудобно было признаваться, что сразу после войны он дурил советскую и мировую общественность байками о Гитлере, якобы улетевшем на самолете из осажденного Берлина. Поэтому в «Воспоминаниях и размышлениях» маршал сделал вид, что впервые узнал о находке только двадцать лет спустя.
Жукову пришлось давать письменные объяснения по «трофейным делам» 12 января 1948 года, когда Жданов предъявил ему заявление Сёмочкина. К чести маршала, он не стал оправдываться по принципу: «Я-то что, вот другие воруют, так воруют!». Не стал обвинять в барахольстве того же Абакумова или Серова. Георгий Константинович лишь старался всячески приуменьшить свою вину, что было естественно в его положении. Вот что он написал: «О моей алчности и стремлении к присвоению трофейных ценностей. Я признаю серьезной ошибкой то, что много накупил для семьи и своих родственников материала, за который платил деньги, полученные мною как зарплату. Я купил в Лейпциге за наличный расчет:
1) на пальто норки 160 штук;
2) на пальто обезьяны 40-50 штук;
3) на пальто котика (искусственного) 50-60 штук и еще что-то, не помню, для детей.
За все это я заплатал 30 тысяч марок. Метров 500-600 было куплено фланели и обойного шелку для обивки мебели и различных штор, так как дача, которую я получил во временное пользование от госбезопасности, не имела оборудования. Кроме того, т. Власик просил меня купить для какого-то особого объекта метров 500. Но так как Власик был снят с работы, этот материал остался лежать на даче».
Маршал тут невольно проговаривается. Не мог же начальник сталинской охраны просить купить материал на его, Жукова, зарплату. Скорее всего, ткань для Власика, как и все остальное, покупалось на полученные от Серова рейхсмарки.
Жуков утверждал: «Мне сказали, что на даче и в других местах обнаружено более 4-х тысяч метров различной мануфактуры, я такой цифры не знаю. Прошу разрешить составить акт фактического состояния. Я считаю это неверным (по акту получилось 3 420 метров; впрочем, метраж в данном случае принципиального значения не имел. — Б.С.). Картины и ковры, а также люстры, действительно, были взяты в брошенных особняках и замках и отправлены для оборудования дачи МГБ, которой я пользовался… 3 люстры даны на оборудование кабинета Главкома… Я считал, что все это поступает в фонд МГБ, так как дача и квартира являются в ведении МГБ. Все это перевозилось и использовалось командой МГБ, которая меня обслуживает 6 лет. Я не знаю, бралось ли все это в расчет, так как я полтора года отсутствую, и моя вина, что я не поинтересовался, где что состоит на учете.
Относительно золотых вещей и часов заявляю, что главное — это подарки от различных организаций, а различные кольца и другие дамские безделушки приобретены семьей за длительный период и являются подарками подруг в день рождения и другие праздники, в том числе несколько ценностей, подаренных моей дочери дочерью Молотова — Светланой. Остальные вещи в большинстве из искусственного золота и не имеют никакой ценности…
Сервизы я купил за 9 200 марок, каждой дочери по сервизу. На покупку я могу предъявить документы, и может подтвердить т. Серов, через кого и покупались сервизы, так как он ведал всеми экономическими вопросами.
О 50 тысячах, полученных от Серова и якобы израсходованных на личные нужды. Это клевета. Деньги, взятые на случай представительских расходов, были полностью в сумме 50 тысяч возвращены начальником охраны МГБ Бедовым. Если б я был корыстен, я бы мог их себе присвоить, так как никто за них отчета не должен был спросить. Больше того, Серов мне предлагал 500 тысяч на расходы по моему усмотрению. Я таких денег не взял, хотя он и указывал, что т. Берия разрешил ему, если нужно, дать денег, сколько мне требуется.
Серебряные ложки, ножи и вилки присланы были поляками в честь освобождения Варшавы, и на ящиках имеется надпись, свидетельствующая о подарке. Часть тарелок и еще что-то было прислано как подарок от солдат армии Горбатова (которым, очевидно, подарило посуду благодарное немецкое население! — Б.С.). Все это валялось в кладовой, и я не думал на этом строить себе какое-то накопление. Я признаю себя очень виноватым в том, что не сдал все это ненужное мне барахло на склад, надеясь на то, что оно никому не нужно.
О гобеленах я давал указание т. Агееву из МГБ сдать их куда-либо в музей, но он ушел из команды, не сдав их… Обвинение меня в том, что соревновался в барахольстве с Телегиным — является клеветой. Я ничего сказать о Телегине не могу. Я считаю, что он неправильно приобрел обстановку в Лейпциге. Об этом я ему лично говорил. Куда он ее дел, я не знаю (Георгий Константинович, выходит был уверен, что он сам мебель на фабрике «Альбин Май» приобрел абсолютно правильно. — Б.С.)…
Охотничьи ружья: 6-7 штук у меня было до войны, 5-6 штук я купил в Германии, остальные были присланы как подарки. Из всех ружей охотилась команда; часть штуцеров, присланных в подарок, я собирался передать куда-либо. Признаю вину в том, что зря я держал такое количество ружей. Допустил я ошибку потому, что, как охотник, было жаль передавать хорошие ружья».
О том, как добывались ружья для Жукова, Серова и других генералов, поведал на допросе Сиднев: «Много времени Серов потратил… на поиски глубокого старика Зауэра — владельца оружейного завода, у которого с помощью Бежанова заказал более десятка ружей, часть из которых была изготовлена с особой отделкой».
На первый взгляд, Жукову довольно удачно удается парировать обвинения в барахольстве. Брал, но гораздо меньше, чем мне приписывают, излишки вот-вот собирался сдать на склад или в музей, да абакумовские молодцы опередили. А часть ценностей к тому же — подарки. Правда, многие так называемые подарки — из разряда тех, что дарили купцы городничему в гоголевском «Ревизоре». И если внимательно вчитаться в складные жуковские объяснения, то понимаешь, что поживился трофеями Георгий Константинович не меньше, а порой и больше других высокопоставленных советских чинов в Германии. Вот, например, когда в июле 51-го арестовали Абакумова по обвинению в потворстве «террористическим замыслам» вражеской агентуры, то на квартире у Виктора Семеновича изъяли меньше трофейного имущества, чем на даче у Георгия Константиновича. Желающие могут сравнить: у Абакумова нашли 1260 метров различных тканей, у Жукова — 3420 метров, у Абакумова — 8 золотых часов, у Жукова — 9 (в этом пункте генерал-полковник и маршал шли, что называется, ноздря в ноздрю), у Абакумова — 100 пар обуви, чемодан мужских подтяжек, 65 пар запонок, у Жукова — 323 штуки мехов, 16 золотых колец с бриллиантами, 9 каминных и напольных антикварных часов. Хотя надо учесть, что уже после войны Виктор Семенович оставил первой жене пятикомнатную квартиру со всем барахлом, и с новой молодой женой въехал в другую роскошную квартиру площадью 300 квадратных метров. Для этого пришлось расселить 16 семей и потратить 800 тысяч рублей казенных денег.