Страница:
Когда около 4 часов утра Жуков позвонил Сталину и доложил, что немецкая авиация бомбит советские города и началась война, только что разбуженный начальником охраны Иосиф Виссарионович потребовал, чтобы они с Тимошенко немедленно приехали в Кремль. Туда к половине пятого прибыли и члены Политбюро. Уже поступили донесения о переходе в наступление германских сухопутных сил. Жукову хорошо запомнилось это заседание: «Сталин был очень бледен и сидел за столом, держа в руках ненабитую табаком трубку. Мы доложили обстановку.
Сталин недоумевающе сказал:
— Не провокация ли это немецких генералов?
— Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая же это провокация?.. — ответил Тимошенко.
— Если нужно организовать провокацию, — сказал Сталин, — то немецкие генералы бомбят и свои города… — И, подумав немного, продолжал: — Гитлер наверняка не знает об этом.
Сталин приказал Молотову позвонить в германское посольство. В посольстве ответили, что Шуленбург просит принять его для срочного сообщения. Молотов отправился на встречу с послом. Тем временем Ватутин доложил, что на западном и северо-западном направлениях после артиллерийской подготовки германские войска перешли в наступление.
Жуков пишет в «Воспоминаниях и размышлениях»: «Мы тут же просили Сталина дать войскам приказ немедля организовать ответные действия и нанести контрудары по противнику. „Подождем возвращения Молотова“, — ответил он».
Вскоре Молотов вернулся и сообщил, что Германия объявила Советскому Союзу войну. После этого Жуков предложил «немедленно обрушиться всеми имеющимися в приграничных округах силами на прорвавшиеся части противника и задержать их дальнейшее продвижение. „Не задержать, а уничтожить“, — уточнил Тимошенко».
Сталин одобрил соответствующую, директиву под номером 2, но предупредил, чтобы наземные войска до особого распоряжения не переходили границу. Авиации приказывалось «разбомбить Кенисберг и Мемель», но цели в Румынии и Финляндии пока не атаковать. Однако всего через несколько часов, вечером 22 июня, появилась директива №3, требовавшая разгромить врага на его территории. Войска Западного фронта к исходу 24 июня должны были овладеть Сувалками, а 5-я и 6-я армии Юго-Западного фронта получили приказ «окружить и уничтожить группировку противника, наступающую в направлении Владимир-Волынский, Броды. К исходу 24 июня захватить Люблин». Начал реализовываться предвоенный план удара на Краков, Катовице.
Георгий Константинович в мемуарах сообщает, что узнал об этой директиве уже в Тарнополе, в штабе Юго-Западного фронта, Туда он был послан представителем Ставки, чтобы помочь командованию фронта в руководстве войсками. Кстати, распоряжение сформировать и к 22 июня сосредоточить фронтовое управление в Тарнополе он отдал еще 19-го числа, совсем не думая о скором германском нападении. Жуков пишет: «На командный пункт прибыли поздно вечером, и я тут же переговорил по ВЧ с Н.Ф. Ватутиным. Вот что рассказал мне Николай Федорович: «К исходу сегодняшнего дня, несмотря на предпринятые энергичные меры, Генштаб так и не смог получить от штабов фронтов, армий и ВВС точных данных о наших войсках, и о противнике. Сведения о глубине проникновения противника на нашу территорию довольно противоречивые. Отсутствуют точные данные о потерях в авиации и наземных войсках. Известно лишь, что авиация Западного фронта понесла очень большие потери. Генштаб и нарком не могут связаться с командующими фронтами Кузнецовым и Павловым, которые, не доложив наркому, уехали куда-то в войска. Штабы этих фронтов не знают, где в данный момент находятся их командующие.
Авиационная разведка также не могла точно доложить — где что происходит. По ее данным, бои шли в районе наших укрепленных рубежей и частично в 15-20 километрах в глубине нашей территории. Попытка штабов фронтов связаться непосредственно с войсками успеха не имела, так как с большинством армий и отдельных корпусов не было ни проводной, ни радиосвязи.
Затем генерал Ватутин сказал, что Сталин одобрил проект директивы № 3 наркома и приказал поставить мою подпись.
— Что это за директива? — спросил я.
— Директива предусматривает переход наших войск к контрнаступательным действиям с задачей разгрома противника на главнейших направлениях, притом с выходом на территорию противника.
— Но мы еще точно не знаем, где и какими силами противник наносит свои удары, — возразил я. — Не лучше ли до утра разобраться в том, что происходит на фронте, и уж тогда принять нужное решение.
— Я разделяю вашу точку зрения, но дело это решенное.
— Хорошо, — сказал я, — если Сталин требует под директивой мою подпись — ставьте.
Эта директива поступила к командующему Юго-Западным фронтом около 24 часов. Как я и ожидал, она вызвала резкое возражение начштаба фронта М.А. Пуркаева, который считал, что у фронта нет сил и средств для проведения ее в жизнь… Я предложил М.П. Кирпоносу немедленно дать предварительный приказ о сосредоточении механизированных корпусов для нанесения контрудара по главной группировке армий «Юг», прорвавшейся в районе Сокаля».
Георгий Константинович утверждает, что Сталин приказал ему отправиться на Юго-Западный фронт около часа дня 22 июня. Жуков должен был сначала захватить в Киеве Хрущева, назначенного членом Военного совета фронта, а потом вместе с ним отправиться в Тарнополь. В Киеве Хрущев сказал Жукову, что «дальше лететь опасно. Немецкие летчики гоняются за транспортными самолетами. Надо ехать на машинах». Так что в Тарнополь пришлось добираться на автомобилях. Но тут получается явная хронологическая неувязка. Жуков сам признает, что прибыл в Киев в здание ЦК компартии Украины к Никите Сергеевичу только «к исходу дня». Напомню, что это был самый длинный день в году, 22 июня, когда и в 9 часов вечера еще светло. До Тарнополя на автомобилях в условиях темноты наверняка пришлось добираться часов 5-6. Следовательно, в штаб фронта Жуков и Хрущев приехали глубокой ночью, далеко за полночь. И Георгий Константинович никак не мог успеть переговорить с Ватутиным насчет директивы до того, как эта злосчастная директива поступила в штаб Юго-Западного фронта. И Баграмян в своих мемуарах однозначно подтверждает, что сперва в Тарнополь поступила директива № 3, и только потом туда прибыли Жуков с Хрущевым. Причем, как свидетельствует Иван Христофорович, директиву начали передавать в штаб фронта уже в одиннадцатом часу вечера, так что с Ватутиным Жуков вообще должен был говорить еще до десяти часов. Да и странно получается: чего это вдруг Георгий Константинович засомневался в целесообразности скорейшего проведения контрударов, если еще утром, даже до официального объявления войны просил Сталина отдать приказ о немедленной организации таких контрударов?
Думаю, Жуков в очередной раз захотел выглядеть лучше, чем это было на самом деле. Он придумал, что о разработке директивы № 3 узнал лишь из разговора с Ватутиным, что высказал свои сомнения в ее целесообразности и согласился поставить свою подпись только тогда, когда услышал, что вопрос уже решен Сталиным. Хотя, согласимся, начальник Генштаба, покорно заявляющий: «Если Сталин требует под директивой мою подпись — ставьте», выглядит весьма сомнительно и с моральной точки зрения, и с точки зрения элементарного здравого смысла. Не проще ли тогда передать Иосифу Виссарионовичу факсимиле своей подписи, чтобы он штамповал ее по собственному усмотрению?
Дело наверняка обстояло иначе. Уже днем 22 июня, перед отлетом Жукова в Киев, вопрос о проведении контрударов был уже в принципе решен, хотя директиву и не успели подготовить. Георгий Константинович летел к Кирпоносу, чтобы руководить осуществлением контрудара на главном, юго-западном направлении. Вероятно, в случае успеха и выхода советских войск на оперативный простор он должен был сам возглавить либо Юго-Западный фронт, либо созданное вскоре Юго-Западное стратегическое направление, координирующее действия Юго-Западного и Южного фронтов.
Получается, что Жуков не только не возражал против проведения контрударов, но и был одним из их инициаторов. А ведь к моменту его отлета в Киев уже поступили сведения о больших потерях авиации пограничных округов, что ставило под сомнение ее способность завоевать господство в воздухе над полем боя. Да и не было устойчивой связи с командующими большинства фронтов и армий. При объективной оценке, уже одни эти обстоятельства делали успех будущих контрударов крайне маловероятным и заставляли отказаться от их проведения. А тут еще не было никаких сведений, где именно и какими силами немцы наносят главный удар. В такой обстановке немедленное начало контрнаступления могло только усугубить положение Красной Армии. Ведь вместо того, чтобы прикрыть наиболее угрожаемое западное направление, где действовала самая мощная группа армий «Центр», основные силы Красной Армии, согласно довоенному плану, бросались в наступление в юго-западном направлении. Тем самым задерживалась столь необходимая переброска войск на помощь Западному фронту, чье положение становилось еще более тяжелым.
Единственно правильным решением, которое следовало оформить если не директивой № 2, то уж директивой № 3, было следующее. Немедленное начало отхода под прикрытием сильных арьегардов на линию Днепра навстречу армиям второго стратегического эшелона. Туда же надо было эвакуировать все, что возможно, из сосредоточенных в западных округах военных запасов. Тогда Красная Армия не понесла бы таких громадных потерь в людях, технике и снаряжении в первые недели войны; быть может, немцы не взяли бы Киев, и продвижение неприятеля удалось бы окончательно остановить где-нибудь у Смоленска, а не на ближних подступах к Москве. Но Сталин, Тимошенко и Жуков хотели наступать, а не обороняться. Наверное, они полагали, что в ходе быстрого наступления у немцев, как и у Красной Армии, разладилось управление, танки оторвались от пехоты, а тылы не поспевали со снабжением передовых частей. Это, надеялись советские военачальники, компенсирует недостаточную готовность механизированных корпусов приграничных округов к нанесению контрударов. Но у вермахта и с взаимодействием родов войск, и со снабжением все было в порядке. Контрудары советских войск только увеличили постигшую их катастрофу.
Контрнаступление Юго-Западного фронта началось 23 июня при значительном перевесе советской стороны в людях и, особенно, в танках. Всех танков в войсках фронта насчитывалось 4201. Одних новейших Т-34 и KB было 761, что превышало общее число танков в группе армий «Юг» — 750. Против 31 дивизии группы армий «Юг» Юго-Западный фронт мог выставить 58 дивизий. Но господство люфтваффе в воздухе не позволило наступающим достичь сколько-нибудь существенных успехов. Сказался и низкий уровень подготовки советских танкистов. Командир входившего в состав Юго-Западного фронта 8-го механизированного корпуса генерал-лейтенант Д.И. Рябышев впоследствии так описал судьбу своего корпуса в этих первых боях: «В период… с 22 по 26 июня корпус, совершая напряженные „сверхфорсированные“ марши без соблюдения элементарных уставных требований обслуживания материальной части и отдыха личного состава, был подведен к полю боя, имея до 500 км пробега боевой материальной части. В результате этого количественный состав боевых машин был выведен из строя по техническим причинам на 40-50 процентов (это усугублялось тем, что к началу войны старая боевая матчасть израсходовала запас моторесурсов на 50 процентов). Указанные 40-50 процентов материальной части были оставлены на маршрутах движения дивизий. Оставшаяся материальная часть после таких скоростных маршей оказалась для боя не подготовленной в техническом отношении. Отсутствие службы регулирования со стороны фронта и армии на важнейших оперативных магистралях приводило к беспорядочному передвижению войск, созданию „пробок“, огромному количеству аварий и несчастных случаев, а также к бесполезной трате времени на передвижение войск, что вело в результате к несвоевременному выполнению приказов».
Начать контрудар 23 июня, как того требовала Ставка Главного Командования, не удалось. Только 24-го некоторые из механизированных и стрелковых корпусов Юго-Западного фронта пошли в наступление. Однако им удалось лишь замедлить продвижение немцев. Разгромить же неприятельские группировки, вводимые в бой по частям, советские войска не смогли. Тут сказалось и то обстоятельство, что Жуков и Кирпонос неправильно определили направление главного удара противника. Так, 24 июня в 17 часов командующий 5-й армией генерал М.И. Потапов доложил Жукову, что против его армии на фронте Влодава-Устилуг действует до 5 пехотных дивизий, 2 тысячи танков и около 2 тысяч мотоциклистов, вооруженных автоматами. На фронте же от Устилуга до Сокаля он насчитывал всего 1 танковую дивизию противника. Командарм полагал, что главный удар неприятель наносит от Владимира-Волынского на Луцк, а вспомогательный — от Бреста на Ковель с целью окружения 5-й армии. Жуков согласился с подобной оценкой обстановки и основные усилия танковых соединений фронта направил в район Владимир-Волынский-Луцк, тогда как в действительности группа армий «Юг» наносила главный удар в стык 5-й армии Потапова и 6-й армии И.Н. Музыченко, южнее Луцка в направлении Сокаль-Дубно. Другое направление советского контрудара, от Львова на Раву-Русскую, наоборот, оказывалось южнее главной немецкой группировки и тоже било мимо цели. Только на участке 5-й армии советская разведка ухитрилась насчитать немецких танков втрое больше, чем их было во всей группе «Юг». Также и распределение немецких танков по направлениям было определено неверно. В действительности, более мощная танковая группировка была сосредоточена к югу, а не к северу от Устилуга. В результате первые удары советских танков пришлись почти по пустому месту и не оправдывали тех больших потерь, что понесли механизированные корпуса.
По воспоминаниям Баграмяна видно, что в те дни фактически командовал фронтом не Кирпонос, а Жуков. Во всяком случае, его слово было решающим: «Георгий Константинович… одобрил принятое командованием фронта решение и предложил, не теряя времени, отдать приказ о подготовке контрудара… Выслушав доклад командарма Музыченко… Жуков особо подчеркнул, насколько важно, чтобы 4-й мехкорпус (генерала А.А. Власова. — Б, С.) как можно быстрее был переброшен на правый фланг армии… Из разговора я понял, что Жуков считает действия командования фронтом недостаточно энергичными и целеустремленными. По его словам, много внимания уделяется решению второстепенных задач и слишком медленно идет сосредоточение корпусов. А нужно определить главную опасность и против нее сосредоточить основные усилия. Такой главной задачей являются танковые и моторизованные группировки противника, глубоко вклинившиеся в глубь нашей обороны… Жуков считал ошибкой, что Кирпонос позволил командующему 6-й армией оттянуть 4-й механизированный корпус с правого фланга армии, где враг наносит главный удар, на левый фланг и ввести его в бой на этом второстепенном направлении… Начальник Генштаба потребовал от Потапова загнуть правый фланг армии на брест-литовском направлении, чтобы прочно закрыть подступы к Ковелю. На самом деле эта угроза оказалась мнимой… Узнав, что Кирпонос намеревается подходящие из Глубины 36-й и 37-й стрелковые корпуса расположить в обороне на рубеже Дубно-Кременец-Новый Почаюв-Годогурцы, Жуков решительно воспротивился такому использованию войск второго эшелона фронта: „Коль наносить удар, то всеми, силами!“
Из этих цитат видно, что советы и рекомендации Жукова штабы армий и фронта могли воспринимать только как приказы. Он вмешивался в дела не только фронтового, но и армейского командования, указывая Потапову и Музыченко, как именно они должны перемещать свои войска. Сам Жуков операцию непосредственно не разрабатывал, зато вносил значительные коррективы в ее осуществление. Кирпонос оказался несвободен в своих действиях, а это только ухудшало дело. Ведь Жуков столь же ошибочно, как и штаб фронта, оценивал расположение и состав основных группировок противника и своими ошибками только усугублял ошибки фронтового и армейского руководства.
Георгий Константинович так оценил итоги контрударов на юго-западном направлении: «…В результате именно этих действий наших войск на Украине был сорван в самом начале вражеский план стремительного прорыва к Киеву. Противник понес тяжелые потери и убедился в стойкости советских воинов, готовых драться до последней капли крови». Маршал, тем не менее, ушел от ответа на вопрос, не был бы тот же результат достигнут с меньшими потерями в случае, если бы войска Юго-Западного фронта придерживались оборонительного образа действий. Хотя контрудары на других фронтах Георгий Константинович оценивает достаточно критически, признавая вину и Генштаба, и Главного Командования: «Ставя задачу на контрнаступление, Ставка Главного Командования не знала реальной обстановки, сложившейся к исходу 22 июня. Не знало действительного положения дел и командование фронтов. В своем решении Главное Командование исходило не из анализа реальной обстановки и обоснованных расчетов, а из интуиции и стремления к активности без учета возможностей войск, чего ни в коем случае нельзя делать в ответственные моменты вооруженной борьбы. В сложившейся обстановке к исходу 22 июня единственно правильным могли быть только контрудары мехкорпусов против клиньев бронетанковых группировок противника. Предпринятые контрудары, за исключением Юго-Западного фронта, в большинстве своем были организованы крайне плохо, без надлежащего взаимодействия, а потому и не достигли цели».
В стремлении представить в лучшем свете дела на том фронте, к которому он сам был причастен, Георгий Константинович неоригинален. Это характерно для подавляющего большинства военачальников всех времен и народов. Да и не только военачальники грешны здесь. Едва ли не каждому человеку свойственно вольно или невольно преувеличивать значение и результаты собственной деятельности. Если же взглянуть на вещи объективно, то приходишь к выводу: на Юго-Западном фронте последствия контрударов не были столь катастрофическими, как на других фронтах, только потому, что на данном направлении соотношение сил было наиболее благоприятным для Красной Армии. В распоряжении Кирпоноса и Жукова была самая мощная танковая группировка, а противостоявшая им немецкая группа армий «Юг» по числу дивизий и особенно по количеству танков значительно уступала соседней группе армий «Центр». Поэтому полного разгрома и окружения армий Юго-Западного фронта, как это случилось с Западным фронтом Павлова, в первые дни войны не произошло. О каком-то особом искусстве Жукова, по сравнению с другими командующими, в организации контрударов говорить трудно. Тем более что итог танковых сражений, закончившихся уже после отъезда начальника Генштаба с Юго-Западного фронта, был неутешительным для советской стороны. К 30 июня Юго-Западный фронт безвозвратно потерял 2648 танков — почти две трети тех, что он имел к началу войны. А к 9 июля потери возросли до 3464 машин, и танков в строю у советской стороны почти не осталось. Уже к вечеру 26 июня Кирпонос осознал бессмысленность продолжения наступления и обратился в Генштаб с просьбой разрешить вывести из боя механизированные корпуса и организовать отход войск на новые оборонительные позиции. Однако только что вернувшийся в Москву Жуков запретил это делать. В результате бессмысленные контрудары продолжались — Юго-Западный фронт понес большие потери, но львовский выступ так и не удержал. Львов был оставлен 30 июня. Накануне отступления оттуда советских войск жители города подняли восстание. Повстанцы захватили, в частности, городскую тюрьму и освободили оттуда заключенных, которым грозила неминуемая гибель. НКВД предписывал уничтожать политических заключенных в случае, если их нельзя было эвакуировать. На исход сражений на Западной Украине повлияла и антисоветская позиция местного населения, организовавшего вооруженные отряды. Эти отряды нападали на тылы войск Юго-Западного фронта. Призывники же из Западной Украины в большинстве своем либо дезертировали из Красной Армии, либо переходили на сторону немцев. Однако данный фактор все же не мог оказать решающего воздействия на исход приграничного сражения. Главным была значительно более низкая боеспособность советских войск и превосходство германских генералов в сфере организации и управления.
Когда Жуков писал о Главном Командовании, он имел в виду, прежде всего, Сталина. Хотя вплоть до 19 июля 1941 года во главе Ставки Главного Командования (с 10 июля — Ставки Верховного Командования), созданной на второй день войны, формально стоял нарком обороны Тимошенко, никаких принципиальных решений без санкции Сталина он принимать не мог. Так же и начальник Генштаба Жуков не был свободен в своих решениях. На согласование с вождем уходило время, и приказы Ставки не поспевали за быстро меняющейся обстановкой. Только 19 июля Сталин стал наркомом обороны, а 8 августа — Верховным Главнокомандующим (в тот же день была создана Ставка Верховного Главнокомандования), и структура военного руководства несколько упростилась. В мемуарах Георгий Константинович совершенно справедливо отмечал, что термин «Мозг армии» к советскому Генштабу был неприменим:
26 июня Жукову в Тариополь позвонил Сталин: «На Западном фронте сложилась тяжелая обстановка. Противник подошел к Минску. Непонятно, что происходит с Павловым. Маршал Кулик неизвестно где. Маршал Шапошников заболел. Можете вы немедленно вылететь в Москву?»
Георгий Константинович переговорил с Кирпоносом и Пуркаевым, потребовав собрать все силы для решительного контрудара, и выехал на аэродром. В Кремле Сталин приказал ему и Тимошенко подумать, что можно сделать для спасения положения на западном направлении. Нарком и начальник Генштаба предложили занять пятью армиями второго эшелона рубеж обороны от Западной Двины до Полоцка, Витебска, Орши, Могилева и Мозыря, но одновременно начать оборудовать тыловой рубеж по линии Смоленск— Рославль-Гомель, куда заранее выдвинуть еще две армии второго стратегического эшелона. Утром следующего дня Жуков по аппарату «Бодо» передал приказ начальнику штаба Западного фронта генерал-майору В.Е. Климовских отводить войска к Полоцку, Минску и Бобруйску. При этом Георгий Константинович предлагал «иметь в виду, что первый механизированный эшелон противника очень далеко оторвался от своей пехоты, в этом сейчас слабость противника, как оторвавшегося эшелона, так и самой пехоты, движущейся без танков. Если удастся, организуйте сначала мощный удар по тылу первого мехэшелона противника, движущегося на Минск и Бобруйск, после чего можно с успехом повернуться против пехоты. Такое смелое действие принесло бы славу войскам Западного округа. Особенно большой успех получится, если сумеете организовать ночное нападение на мехчасти… Конницу отвести в Пинские леса (и болота, где кавалерии действовать совсем не сподручно. — Б.С.) и, опираясь на Пинск, Лунинец, развернуть самые смелые и широкие нападения на тылы частей и сами части противника».
Поразительно, что, даже ставя задачи на отход, Жуков одновременно предлагает Западному фронту контрударами разгромить механизированные соединения противника, а в случае успеха обрушиться на пехоту. И этот приказ отдается в условиях, когда командованию фронта еще только предстоит «разыскать все части, связаться с командирами и объяснить им обстановку». Либо Жуков формулировал свой приказ, что называется, «для истории», чтобы продемонстрировать потомкам: я давал такие дельные советы, можно было бы изменить обстановку коренным образом, да вот Павлов и Климовских не сумели мои рекомендации выполнить. Либо начальник Генштаба на шестой день войны еще не отдавал себе полного отчета, с каким грозным противником столкнулась Красная Армия, в какое тяжелое положение попал Западный фронт. И верил, что танки и кавалерия еще могут контрударами если не остановить, то замедлить продвижение неприятеля.
Сталин недоумевающе сказал:
— Не провокация ли это немецких генералов?
— Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая же это провокация?.. — ответил Тимошенко.
— Если нужно организовать провокацию, — сказал Сталин, — то немецкие генералы бомбят и свои города… — И, подумав немного, продолжал: — Гитлер наверняка не знает об этом.
Сталин приказал Молотову позвонить в германское посольство. В посольстве ответили, что Шуленбург просит принять его для срочного сообщения. Молотов отправился на встречу с послом. Тем временем Ватутин доложил, что на западном и северо-западном направлениях после артиллерийской подготовки германские войска перешли в наступление.
Жуков пишет в «Воспоминаниях и размышлениях»: «Мы тут же просили Сталина дать войскам приказ немедля организовать ответные действия и нанести контрудары по противнику. „Подождем возвращения Молотова“, — ответил он».
Вскоре Молотов вернулся и сообщил, что Германия объявила Советскому Союзу войну. После этого Жуков предложил «немедленно обрушиться всеми имеющимися в приграничных округах силами на прорвавшиеся части противника и задержать их дальнейшее продвижение. „Не задержать, а уничтожить“, — уточнил Тимошенко».
Сталин одобрил соответствующую, директиву под номером 2, но предупредил, чтобы наземные войска до особого распоряжения не переходили границу. Авиации приказывалось «разбомбить Кенисберг и Мемель», но цели в Румынии и Финляндии пока не атаковать. Однако всего через несколько часов, вечером 22 июня, появилась директива №3, требовавшая разгромить врага на его территории. Войска Западного фронта к исходу 24 июня должны были овладеть Сувалками, а 5-я и 6-я армии Юго-Западного фронта получили приказ «окружить и уничтожить группировку противника, наступающую в направлении Владимир-Волынский, Броды. К исходу 24 июня захватить Люблин». Начал реализовываться предвоенный план удара на Краков, Катовице.
Георгий Константинович в мемуарах сообщает, что узнал об этой директиве уже в Тарнополе, в штабе Юго-Западного фронта, Туда он был послан представителем Ставки, чтобы помочь командованию фронта в руководстве войсками. Кстати, распоряжение сформировать и к 22 июня сосредоточить фронтовое управление в Тарнополе он отдал еще 19-го числа, совсем не думая о скором германском нападении. Жуков пишет: «На командный пункт прибыли поздно вечером, и я тут же переговорил по ВЧ с Н.Ф. Ватутиным. Вот что рассказал мне Николай Федорович: «К исходу сегодняшнего дня, несмотря на предпринятые энергичные меры, Генштаб так и не смог получить от штабов фронтов, армий и ВВС точных данных о наших войсках, и о противнике. Сведения о глубине проникновения противника на нашу территорию довольно противоречивые. Отсутствуют точные данные о потерях в авиации и наземных войсках. Известно лишь, что авиация Западного фронта понесла очень большие потери. Генштаб и нарком не могут связаться с командующими фронтами Кузнецовым и Павловым, которые, не доложив наркому, уехали куда-то в войска. Штабы этих фронтов не знают, где в данный момент находятся их командующие.
Авиационная разведка также не могла точно доложить — где что происходит. По ее данным, бои шли в районе наших укрепленных рубежей и частично в 15-20 километрах в глубине нашей территории. Попытка штабов фронтов связаться непосредственно с войсками успеха не имела, так как с большинством армий и отдельных корпусов не было ни проводной, ни радиосвязи.
Затем генерал Ватутин сказал, что Сталин одобрил проект директивы № 3 наркома и приказал поставить мою подпись.
— Что это за директива? — спросил я.
— Директива предусматривает переход наших войск к контрнаступательным действиям с задачей разгрома противника на главнейших направлениях, притом с выходом на территорию противника.
— Но мы еще точно не знаем, где и какими силами противник наносит свои удары, — возразил я. — Не лучше ли до утра разобраться в том, что происходит на фронте, и уж тогда принять нужное решение.
— Я разделяю вашу точку зрения, но дело это решенное.
— Хорошо, — сказал я, — если Сталин требует под директивой мою подпись — ставьте.
Эта директива поступила к командующему Юго-Западным фронтом около 24 часов. Как я и ожидал, она вызвала резкое возражение начштаба фронта М.А. Пуркаева, который считал, что у фронта нет сил и средств для проведения ее в жизнь… Я предложил М.П. Кирпоносу немедленно дать предварительный приказ о сосредоточении механизированных корпусов для нанесения контрудара по главной группировке армий «Юг», прорвавшейся в районе Сокаля».
Георгий Константинович утверждает, что Сталин приказал ему отправиться на Юго-Западный фронт около часа дня 22 июня. Жуков должен был сначала захватить в Киеве Хрущева, назначенного членом Военного совета фронта, а потом вместе с ним отправиться в Тарнополь. В Киеве Хрущев сказал Жукову, что «дальше лететь опасно. Немецкие летчики гоняются за транспортными самолетами. Надо ехать на машинах». Так что в Тарнополь пришлось добираться на автомобилях. Но тут получается явная хронологическая неувязка. Жуков сам признает, что прибыл в Киев в здание ЦК компартии Украины к Никите Сергеевичу только «к исходу дня». Напомню, что это был самый длинный день в году, 22 июня, когда и в 9 часов вечера еще светло. До Тарнополя на автомобилях в условиях темноты наверняка пришлось добираться часов 5-6. Следовательно, в штаб фронта Жуков и Хрущев приехали глубокой ночью, далеко за полночь. И Георгий Константинович никак не мог успеть переговорить с Ватутиным насчет директивы до того, как эта злосчастная директива поступила в штаб Юго-Западного фронта. И Баграмян в своих мемуарах однозначно подтверждает, что сперва в Тарнополь поступила директива № 3, и только потом туда прибыли Жуков с Хрущевым. Причем, как свидетельствует Иван Христофорович, директиву начали передавать в штаб фронта уже в одиннадцатом часу вечера, так что с Ватутиным Жуков вообще должен был говорить еще до десяти часов. Да и странно получается: чего это вдруг Георгий Константинович засомневался в целесообразности скорейшего проведения контрударов, если еще утром, даже до официального объявления войны просил Сталина отдать приказ о немедленной организации таких контрударов?
Думаю, Жуков в очередной раз захотел выглядеть лучше, чем это было на самом деле. Он придумал, что о разработке директивы № 3 узнал лишь из разговора с Ватутиным, что высказал свои сомнения в ее целесообразности и согласился поставить свою подпись только тогда, когда услышал, что вопрос уже решен Сталиным. Хотя, согласимся, начальник Генштаба, покорно заявляющий: «Если Сталин требует под директивой мою подпись — ставьте», выглядит весьма сомнительно и с моральной точки зрения, и с точки зрения элементарного здравого смысла. Не проще ли тогда передать Иосифу Виссарионовичу факсимиле своей подписи, чтобы он штамповал ее по собственному усмотрению?
Дело наверняка обстояло иначе. Уже днем 22 июня, перед отлетом Жукова в Киев, вопрос о проведении контрударов был уже в принципе решен, хотя директиву и не успели подготовить. Георгий Константинович летел к Кирпоносу, чтобы руководить осуществлением контрудара на главном, юго-западном направлении. Вероятно, в случае успеха и выхода советских войск на оперативный простор он должен был сам возглавить либо Юго-Западный фронт, либо созданное вскоре Юго-Западное стратегическое направление, координирующее действия Юго-Западного и Южного фронтов.
Получается, что Жуков не только не возражал против проведения контрударов, но и был одним из их инициаторов. А ведь к моменту его отлета в Киев уже поступили сведения о больших потерях авиации пограничных округов, что ставило под сомнение ее способность завоевать господство в воздухе над полем боя. Да и не было устойчивой связи с командующими большинства фронтов и армий. При объективной оценке, уже одни эти обстоятельства делали успех будущих контрударов крайне маловероятным и заставляли отказаться от их проведения. А тут еще не было никаких сведений, где именно и какими силами немцы наносят главный удар. В такой обстановке немедленное начало контрнаступления могло только усугубить положение Красной Армии. Ведь вместо того, чтобы прикрыть наиболее угрожаемое западное направление, где действовала самая мощная группа армий «Центр», основные силы Красной Армии, согласно довоенному плану, бросались в наступление в юго-западном направлении. Тем самым задерживалась столь необходимая переброска войск на помощь Западному фронту, чье положение становилось еще более тяжелым.
Единственно правильным решением, которое следовало оформить если не директивой № 2, то уж директивой № 3, было следующее. Немедленное начало отхода под прикрытием сильных арьегардов на линию Днепра навстречу армиям второго стратегического эшелона. Туда же надо было эвакуировать все, что возможно, из сосредоточенных в западных округах военных запасов. Тогда Красная Армия не понесла бы таких громадных потерь в людях, технике и снаряжении в первые недели войны; быть может, немцы не взяли бы Киев, и продвижение неприятеля удалось бы окончательно остановить где-нибудь у Смоленска, а не на ближних подступах к Москве. Но Сталин, Тимошенко и Жуков хотели наступать, а не обороняться. Наверное, они полагали, что в ходе быстрого наступления у немцев, как и у Красной Армии, разладилось управление, танки оторвались от пехоты, а тылы не поспевали со снабжением передовых частей. Это, надеялись советские военачальники, компенсирует недостаточную готовность механизированных корпусов приграничных округов к нанесению контрударов. Но у вермахта и с взаимодействием родов войск, и со снабжением все было в порядке. Контрудары советских войск только увеличили постигшую их катастрофу.
Контрнаступление Юго-Западного фронта началось 23 июня при значительном перевесе советской стороны в людях и, особенно, в танках. Всех танков в войсках фронта насчитывалось 4201. Одних новейших Т-34 и KB было 761, что превышало общее число танков в группе армий «Юг» — 750. Против 31 дивизии группы армий «Юг» Юго-Западный фронт мог выставить 58 дивизий. Но господство люфтваффе в воздухе не позволило наступающим достичь сколько-нибудь существенных успехов. Сказался и низкий уровень подготовки советских танкистов. Командир входившего в состав Юго-Западного фронта 8-го механизированного корпуса генерал-лейтенант Д.И. Рябышев впоследствии так описал судьбу своего корпуса в этих первых боях: «В период… с 22 по 26 июня корпус, совершая напряженные „сверхфорсированные“ марши без соблюдения элементарных уставных требований обслуживания материальной части и отдыха личного состава, был подведен к полю боя, имея до 500 км пробега боевой материальной части. В результате этого количественный состав боевых машин был выведен из строя по техническим причинам на 40-50 процентов (это усугублялось тем, что к началу войны старая боевая матчасть израсходовала запас моторесурсов на 50 процентов). Указанные 40-50 процентов материальной части были оставлены на маршрутах движения дивизий. Оставшаяся материальная часть после таких скоростных маршей оказалась для боя не подготовленной в техническом отношении. Отсутствие службы регулирования со стороны фронта и армии на важнейших оперативных магистралях приводило к беспорядочному передвижению войск, созданию „пробок“, огромному количеству аварий и несчастных случаев, а также к бесполезной трате времени на передвижение войск, что вело в результате к несвоевременному выполнению приказов».
Начать контрудар 23 июня, как того требовала Ставка Главного Командования, не удалось. Только 24-го некоторые из механизированных и стрелковых корпусов Юго-Западного фронта пошли в наступление. Однако им удалось лишь замедлить продвижение немцев. Разгромить же неприятельские группировки, вводимые в бой по частям, советские войска не смогли. Тут сказалось и то обстоятельство, что Жуков и Кирпонос неправильно определили направление главного удара противника. Так, 24 июня в 17 часов командующий 5-й армией генерал М.И. Потапов доложил Жукову, что против его армии на фронте Влодава-Устилуг действует до 5 пехотных дивизий, 2 тысячи танков и около 2 тысяч мотоциклистов, вооруженных автоматами. На фронте же от Устилуга до Сокаля он насчитывал всего 1 танковую дивизию противника. Командарм полагал, что главный удар неприятель наносит от Владимира-Волынского на Луцк, а вспомогательный — от Бреста на Ковель с целью окружения 5-й армии. Жуков согласился с подобной оценкой обстановки и основные усилия танковых соединений фронта направил в район Владимир-Волынский-Луцк, тогда как в действительности группа армий «Юг» наносила главный удар в стык 5-й армии Потапова и 6-й армии И.Н. Музыченко, южнее Луцка в направлении Сокаль-Дубно. Другое направление советского контрудара, от Львова на Раву-Русскую, наоборот, оказывалось южнее главной немецкой группировки и тоже било мимо цели. Только на участке 5-й армии советская разведка ухитрилась насчитать немецких танков втрое больше, чем их было во всей группе «Юг». Также и распределение немецких танков по направлениям было определено неверно. В действительности, более мощная танковая группировка была сосредоточена к югу, а не к северу от Устилуга. В результате первые удары советских танков пришлись почти по пустому месту и не оправдывали тех больших потерь, что понесли механизированные корпуса.
По воспоминаниям Баграмяна видно, что в те дни фактически командовал фронтом не Кирпонос, а Жуков. Во всяком случае, его слово было решающим: «Георгий Константинович… одобрил принятое командованием фронта решение и предложил, не теряя времени, отдать приказ о подготовке контрудара… Выслушав доклад командарма Музыченко… Жуков особо подчеркнул, насколько важно, чтобы 4-й мехкорпус (генерала А.А. Власова. — Б, С.) как можно быстрее был переброшен на правый фланг армии… Из разговора я понял, что Жуков считает действия командования фронтом недостаточно энергичными и целеустремленными. По его словам, много внимания уделяется решению второстепенных задач и слишком медленно идет сосредоточение корпусов. А нужно определить главную опасность и против нее сосредоточить основные усилия. Такой главной задачей являются танковые и моторизованные группировки противника, глубоко вклинившиеся в глубь нашей обороны… Жуков считал ошибкой, что Кирпонос позволил командующему 6-й армией оттянуть 4-й механизированный корпус с правого фланга армии, где враг наносит главный удар, на левый фланг и ввести его в бой на этом второстепенном направлении… Начальник Генштаба потребовал от Потапова загнуть правый фланг армии на брест-литовском направлении, чтобы прочно закрыть подступы к Ковелю. На самом деле эта угроза оказалась мнимой… Узнав, что Кирпонос намеревается подходящие из Глубины 36-й и 37-й стрелковые корпуса расположить в обороне на рубеже Дубно-Кременец-Новый Почаюв-Годогурцы, Жуков решительно воспротивился такому использованию войск второго эшелона фронта: „Коль наносить удар, то всеми, силами!“
Из этих цитат видно, что советы и рекомендации Жукова штабы армий и фронта могли воспринимать только как приказы. Он вмешивался в дела не только фронтового, но и армейского командования, указывая Потапову и Музыченко, как именно они должны перемещать свои войска. Сам Жуков операцию непосредственно не разрабатывал, зато вносил значительные коррективы в ее осуществление. Кирпонос оказался несвободен в своих действиях, а это только ухудшало дело. Ведь Жуков столь же ошибочно, как и штаб фронта, оценивал расположение и состав основных группировок противника и своими ошибками только усугублял ошибки фронтового и армейского руководства.
Георгий Константинович так оценил итоги контрударов на юго-западном направлении: «…В результате именно этих действий наших войск на Украине был сорван в самом начале вражеский план стремительного прорыва к Киеву. Противник понес тяжелые потери и убедился в стойкости советских воинов, готовых драться до последней капли крови». Маршал, тем не менее, ушел от ответа на вопрос, не был бы тот же результат достигнут с меньшими потерями в случае, если бы войска Юго-Западного фронта придерживались оборонительного образа действий. Хотя контрудары на других фронтах Георгий Константинович оценивает достаточно критически, признавая вину и Генштаба, и Главного Командования: «Ставя задачу на контрнаступление, Ставка Главного Командования не знала реальной обстановки, сложившейся к исходу 22 июня. Не знало действительного положения дел и командование фронтов. В своем решении Главное Командование исходило не из анализа реальной обстановки и обоснованных расчетов, а из интуиции и стремления к активности без учета возможностей войск, чего ни в коем случае нельзя делать в ответственные моменты вооруженной борьбы. В сложившейся обстановке к исходу 22 июня единственно правильным могли быть только контрудары мехкорпусов против клиньев бронетанковых группировок противника. Предпринятые контрудары, за исключением Юго-Западного фронта, в большинстве своем были организованы крайне плохо, без надлежащего взаимодействия, а потому и не достигли цели».
В стремлении представить в лучшем свете дела на том фронте, к которому он сам был причастен, Георгий Константинович неоригинален. Это характерно для подавляющего большинства военачальников всех времен и народов. Да и не только военачальники грешны здесь. Едва ли не каждому человеку свойственно вольно или невольно преувеличивать значение и результаты собственной деятельности. Если же взглянуть на вещи объективно, то приходишь к выводу: на Юго-Западном фронте последствия контрударов не были столь катастрофическими, как на других фронтах, только потому, что на данном направлении соотношение сил было наиболее благоприятным для Красной Армии. В распоряжении Кирпоноса и Жукова была самая мощная танковая группировка, а противостоявшая им немецкая группа армий «Юг» по числу дивизий и особенно по количеству танков значительно уступала соседней группе армий «Центр». Поэтому полного разгрома и окружения армий Юго-Западного фронта, как это случилось с Западным фронтом Павлова, в первые дни войны не произошло. О каком-то особом искусстве Жукова, по сравнению с другими командующими, в организации контрударов говорить трудно. Тем более что итог танковых сражений, закончившихся уже после отъезда начальника Генштаба с Юго-Западного фронта, был неутешительным для советской стороны. К 30 июня Юго-Западный фронт безвозвратно потерял 2648 танков — почти две трети тех, что он имел к началу войны. А к 9 июля потери возросли до 3464 машин, и танков в строю у советской стороны почти не осталось. Уже к вечеру 26 июня Кирпонос осознал бессмысленность продолжения наступления и обратился в Генштаб с просьбой разрешить вывести из боя механизированные корпуса и организовать отход войск на новые оборонительные позиции. Однако только что вернувшийся в Москву Жуков запретил это делать. В результате бессмысленные контрудары продолжались — Юго-Западный фронт понес большие потери, но львовский выступ так и не удержал. Львов был оставлен 30 июня. Накануне отступления оттуда советских войск жители города подняли восстание. Повстанцы захватили, в частности, городскую тюрьму и освободили оттуда заключенных, которым грозила неминуемая гибель. НКВД предписывал уничтожать политических заключенных в случае, если их нельзя было эвакуировать. На исход сражений на Западной Украине повлияла и антисоветская позиция местного населения, организовавшего вооруженные отряды. Эти отряды нападали на тылы войск Юго-Западного фронта. Призывники же из Западной Украины в большинстве своем либо дезертировали из Красной Армии, либо переходили на сторону немцев. Однако данный фактор все же не мог оказать решающего воздействия на исход приграничного сражения. Главным была значительно более низкая боеспособность советских войск и превосходство германских генералов в сфере организации и управления.
Когда Жуков писал о Главном Командовании, он имел в виду, прежде всего, Сталина. Хотя вплоть до 19 июля 1941 года во главе Ставки Главного Командования (с 10 июля — Ставки Верховного Командования), созданной на второй день войны, формально стоял нарком обороны Тимошенко, никаких принципиальных решений без санкции Сталина он принимать не мог. Так же и начальник Генштаба Жуков не был свободен в своих решениях. На согласование с вождем уходило время, и приказы Ставки не поспевали за быстро меняющейся обстановкой. Только 19 июля Сталин стал наркомом обороны, а 8 августа — Верховным Главнокомандующим (в тот же день была создана Ставка Верховного Главнокомандования), и структура военного руководства несколько упростилась. В мемуарах Георгий Константинович совершенно справедливо отмечал, что термин «Мозг армии» к советскому Генштабу был неприменим:
«Мозгом» Красной Армии с первых дней ее существования являлся ЦК ВКП(б), поскольку ни одно решение крупного военного вопроса не принималось без участия Центрального Комитета». По цензурным условиям маршал не мог уточнить, что в бытность его начальником Генштаба и позднее, в период Великой Отечественной войны, «мозгом армии» был не ЦК, а один только Сталин. Бывший член Ставки Н.Г. Кузнецов свидетельствует, что Сталин «имел обыкновение вызывать на заседания Ставки лишь того, кого находил нужным. По сути дела, и в самой Ставке установилось полное единовластие. Стиль руководства… не был по-военному четким. Я видел, как Сталин по простому телетайпу связывался из своего кабинета с фронтами. Он не считал необходимым отдавать приказания, соблюдая порядок подчиненности. Вызывал непосредственного исполнителя, часто не ставя в известность даже его начальника. Понятно, что в исключительных, случаях можно было так поступать, но делать это правилом недопустимо. Недооценка системы и организации в руководстве со стороны Сталина оставалась до конца его дней».Фактически Жуков, Тимошенко, Буденный, Шапошников, Василевский и другие члены Ставки могли выступать только в роли сталинских советников. По этой причине несправедливо взваливать вину за поражения на одного Жукова, Тимошенко или других военачальников. Но столь же неверно только им приписывать победы, выводя за скобку Сталина.
26 июня Жукову в Тариополь позвонил Сталин: «На Западном фронте сложилась тяжелая обстановка. Противник подошел к Минску. Непонятно, что происходит с Павловым. Маршал Кулик неизвестно где. Маршал Шапошников заболел. Можете вы немедленно вылететь в Москву?»
Георгий Константинович переговорил с Кирпоносом и Пуркаевым, потребовав собрать все силы для решительного контрудара, и выехал на аэродром. В Кремле Сталин приказал ему и Тимошенко подумать, что можно сделать для спасения положения на западном направлении. Нарком и начальник Генштаба предложили занять пятью армиями второго эшелона рубеж обороны от Западной Двины до Полоцка, Витебска, Орши, Могилева и Мозыря, но одновременно начать оборудовать тыловой рубеж по линии Смоленск— Рославль-Гомель, куда заранее выдвинуть еще две армии второго стратегического эшелона. Утром следующего дня Жуков по аппарату «Бодо» передал приказ начальнику штаба Западного фронта генерал-майору В.Е. Климовских отводить войска к Полоцку, Минску и Бобруйску. При этом Георгий Константинович предлагал «иметь в виду, что первый механизированный эшелон противника очень далеко оторвался от своей пехоты, в этом сейчас слабость противника, как оторвавшегося эшелона, так и самой пехоты, движущейся без танков. Если удастся, организуйте сначала мощный удар по тылу первого мехэшелона противника, движущегося на Минск и Бобруйск, после чего можно с успехом повернуться против пехоты. Такое смелое действие принесло бы славу войскам Западного округа. Особенно большой успех получится, если сумеете организовать ночное нападение на мехчасти… Конницу отвести в Пинские леса (и болота, где кавалерии действовать совсем не сподручно. — Б.С.) и, опираясь на Пинск, Лунинец, развернуть самые смелые и широкие нападения на тылы частей и сами части противника».
Поразительно, что, даже ставя задачи на отход, Жуков одновременно предлагает Западному фронту контрударами разгромить механизированные соединения противника, а в случае успеха обрушиться на пехоту. И этот приказ отдается в условиях, когда командованию фронта еще только предстоит «разыскать все части, связаться с командирами и объяснить им обстановку». Либо Жуков формулировал свой приказ, что называется, «для истории», чтобы продемонстрировать потомкам: я давал такие дельные советы, можно было бы изменить обстановку коренным образом, да вот Павлов и Климовских не сумели мои рекомендации выполнить. Либо начальник Генштаба на шестой день войны еще не отдавал себе полного отчета, с каким грозным противником столкнулась Красная Армия, в какое тяжелое положение попал Западный фронт. И верил, что танки и кавалерия еще могут контрударами если не остановить, то замедлить продвижение неприятеля.