Страница:
Связывая других обетом молчания, сами имамы не сдерживают себя, говоря о западных “крестоносцах”. Поделом, если вспомнить, что натворил на Ближнем Востоке Буш, объявивший вторжение в Ирак “новым крестовым походом”. Полагаю, правда навредить не может — как бы она ни была резка. Но в з а и м- н а я правда. А не о д н о с т о р о н н е е идеологическое разоружение христианства, как предлагают сегодня некоторые мусульманские лидеры, вдохновлённые победой в “карикатурной войне”.
Провокация, задуманная на Западе, в итоге нанесла удар по его же позициям. Ничуть не сожалею об оскандалившихся кощунниках! Но, почувствовав свою силу, мусульманская улица перешла в наступление, которое нелегко будет остановить на границе, где начинается несправедливость уже по отношению к христианству. И не только западному.
Противостояние продолжается.
(Продолжение следует)
P. S. Когда глава уже была в печати, из Франции пришло сообщение: в Париже началось рассмотрение иска мусульманских общин против юмористического журнала Charlie Hebdo, перепечатавшего карикатуры (”Коммерсантъ”, 8.02.2007). Из Дании на процесс приехал главный редактор ”Юлландс-постен”. Кандидат в президенты Франции от правых сил еврей Никола Саркози прислал в суд письмо, где заявил о поддержке журнала. Газета “Либерасьон” в знак солидарности с коллегами вновь перепечатала провокационные рисунки.
…А в тропических водах Персидского залива накипает новая война. На этот раз — настоящая. Возможно, ядерная.
Соединённые Штаты чуть ли не каждый день выступают с обвинениями в адрес Ирана. К его берегам направлены два американских авианосца с сотнями самолётов на борту.
Ветеран американской политики З. Бжезинский изложил вероятный сценарий вторжения: “…После провала попыток американцев нормализовать обстановку в Ираке Белый дом обвинит в этом Тегеран, далее последует теракт, в котором также обвинят иранские власти, и США нанесут удар “в оборонительных целях” (”Коммерсантъ”, 3.02.2007).
Осуществится ли эта затея, возможно, станет известно ещё до выхода номера в свет.
СТРАЖ РУССКОГО “КОВЧЕГА”
Читать Распутина, слушать Россию
Провокация, задуманная на Западе, в итоге нанесла удар по его же позициям. Ничуть не сожалею об оскандалившихся кощунниках! Но, почувствовав свою силу, мусульманская улица перешла в наступление, которое нелегко будет остановить на границе, где начинается несправедливость уже по отношению к христианству. И не только западному.
Противостояние продолжается.
(Продолжение следует)
P. S. Когда глава уже была в печати, из Франции пришло сообщение: в Париже началось рассмотрение иска мусульманских общин против юмористического журнала Charlie Hebdo, перепечатавшего карикатуры (”Коммерсантъ”, 8.02.2007). Из Дании на процесс приехал главный редактор ”Юлландс-постен”. Кандидат в президенты Франции от правых сил еврей Никола Саркози прислал в суд письмо, где заявил о поддержке журнала. Газета “Либерасьон” в знак солидарности с коллегами вновь перепечатала провокационные рисунки.
…А в тропических водах Персидского залива накипает новая война. На этот раз — настоящая. Возможно, ядерная.
Соединённые Штаты чуть ли не каждый день выступают с обвинениями в адрес Ирана. К его берегам направлены два американских авианосца с сотнями самолётов на борту.
Ветеран американской политики З. Бжезинский изложил вероятный сценарий вторжения: “…После провала попыток американцев нормализовать обстановку в Ираке Белый дом обвинит в этом Тегеран, далее последует теракт, в котором также обвинят иранские власти, и США нанесут удар “в оборонительных целях” (”Коммерсантъ”, 3.02.2007).
Осуществится ли эта затея, возможно, станет известно ещё до выхода номера в свет.
СТРАЖ РУССКОГО “КОВЧЕГА”
С именем В. Г. Распутина связаны высшие достижения журнала “Наш современник”. Валентин Григорьевич пришёл в редакцию молодым провинциалом, только начинающим путь в литературе, но был сразу же замечен главным редактором С. В. Викуловым. С тех пор все основные произведения Распутина, принесшие ему всемирную известность, публиковались в “Нашем современнике”. Неординарные, насыщенные острейшей проблематикой, они нелегко проходили цензуру, но вызывали восторженные отзывы критики и любовь миллионов читателей. Среди поклонников писателя немало его коллег по перу, а ведь известно, что завоевать любовь профессионалов особенно трудно. Заметки некоторых из них, приуроченные к юбилею Валентина Григорьевича, мы публикуем.
Читать Распутина, слушать Россию
При мысли о писателе Распутине невольно приходит — и не в одну, наверное, голову — образ могучего лиственя из “Прощания с Матёрой” — “неохватного… цельного и литого… отовсюду заметного и знаемого всеми”. Подобно древу-исполину, питаемому соками родной земли, давшей силы взметнуться вверх, в самое поднебесье, русский писатель-сибиряк вобрал в себя животворные токи своей родины, идущие от могучей, суровой, но и щедрой на красоту и богатства сибирской природы, кряжистых людских характеров, самобытного языка, созданного народом, более трех веков назад обжившим берега Ангары-реки.
С начала 70-х годов прошлого века имя Распутина зазвучало на весь мир. Будущее укажет, в каком из высоких рядов стоять этому имени, уже принадлежащему классической литературе — доказательства давно приведены, — мы же должны говорить сегодня об очевидном для нас, о том, что заставляет перечитывать страницы давних повестей писателя и с интересом ожидать новых.
Мы должны говорить о Распутине-прозаике — художнике огромного дарования; Распутине-публицисте, и здесь надо иметь в виду не одну, а по меньшей мере три плодотворные ветви: художественно-краеведческие очерки о Сибири, очерки религиозно-исторические и статьи, беседы, интервью о наболевшем, сегодняшнем. Сюда можно прибавить и Распутина — литературного критика, поскольку его предисловия к книгам писателей-современников содержат и оценки творчества, и размышления о литературе.
Надо говорить и о Распутине — общественном деятеле, опоре патриотических сил России, России, не делимой на советскую и постперестроечную. Здесь же, на своей малой родине, Валентин Распутин — личность неоспоримо влиятельная для ее культурной и духовной жизни.
Как, из чего возрос, сложился, явился такой писатель?
Внешняя линия его судьбы вполне обыкновенна.
Родился в поселке Усть-Уда Иркутской области 15 марта 1937 года. Детство прошло в деревне Аталанка, имевшей лишь начальную школу. Среднюю окончил в Усть-Уде и в тот же год поступил на историко-филологический факультет Иркутского государственного университета. В годы студенчества с некоторыми из однокашников — а учились в одно время с Распутиным будущие писатели А. Вампилов, Е. Суворов, К. Балков, А. Румянцев, Ст. Китайский — подрабатывал в газете “Советская молодежь”. После окончания университета трудился на Иркутской студии телевидения — редактором, затем в красноярских газетах — литсотрудником, спецкором. В группе молодых дарований был замечен на Читинском семинаре 1965 года, опубликовался в Москве. В 1966-м, вернувшись из Красноярска в Иркутск, ушел на литературную работу. Тоже не один — на это отваживались и другие.
А дальше — дальше далеко не как у других. Рядом шел только Вампилов, имя которого ныне вписано в русскую классическую драматургию XX века. Но жизнь его, к сожалению, рано оборвалась.
Распутин был признан сразу, с первых рассказов и первой повести. К началу 70-х его уже печатают, помимо Иркутска и Красноярска, Новосибирск и Москва, прибалтийские республики, Польша… В 1971 году следует первая высокая награда — орден “Знак Почета”. Имя молодого прозаика внесено в Краткую литературную энциклопедию. В 1977-м за повесть “Живи и помни” присуждается Государственная премия СССР, спустя десять лет — вторая, за “Пожар”; присваивается звание Героя Социалистического Труда. Будут и другие знаки отличия, избрание делегатом писательских съездов, депутатом Верховного Совета СССР, позднее придут награды и от новой России.
Кто-то воспримет такую судьбу как сплошное везение и удачу, кто-то останется в недоумении: как случилось, что писатель, говорящий не то что все, “до полного наоборот”, получает почести от власть предержащих, а не обиды и гонения?
Все дело в художественной мощи Распутина, очевидной даже для его оппонентов и соизмеримой только с мощью сибирской природы.
Сам писатель в небольшом очерке “Откуда есть пошли мои книги”, предваряющем двухтомник избранных произведений 1997 года и ключевом для постижения его творчества, говорит о том необычайно сильном впечатлении, что произвела на него в детстве Ангара.
“Ангара же поразила меня волшебной красотой и силой, я не понимал, что это природа, существующая самостоятельно от человека миллионы лет, мне представлялось, что это она принесла сюда, расставила в определенном порядке избы и заселила их семьями… Стою я совсем маленький, должно быть лет четырех-пяти, и во все глаза гляжу, как рассекается синее ее полотно на две половины, забрасывая меня острыми холодными брызгами. Я раз за разом вытираю лицо и продолжаю всматриваться, видя что-то такое, не соединяющееся в образ, но зримое, взрослым глазам неподвластное… Надо ли гордиться, что я, кажется, последним пропел ей сыновью песню со словами, которые она в меня наплескала?!.”
Очень важно, что воспитывался будущий писатель в устойчивости деревенского уклада, где сама жизнь и представления о ней оставались незыблемыми для многих поколений. Менялись времена года, вместе с ними краски природы и календарные труды, ни на секунду не останавливала свой бег быстрая Ангара, рождался, рос, старился человек, и это были единственно оправданные, естественные перемены. Всякая же суета в поведении, легкость переездов с места на место и верхоглядство, идущее от кочевого духа, вызывали неприятие у деревенского мира. Трудолюбие и самостоятельность ценились в человеке прежде всего. И эта основа оказалась заложенной в Распутине, как и во многих его земляках. Прибавлялись к ней хорошие способности и желание учиться, победившее тоску по дому, который пришлось оставить в одиннадцать лет.
То было первое преодоление, первый опыт пути против течения. Так упорно и терпеливо взбирается вверх по стремительной Ангаре пароход, достигая пункта своего назначения. И вся дальнейшая судьба писателя станет движением против течения — того течения, что, подхватив с разных сторон, уносило деревенскую Россию неведомо куда, а вместе с ней ее вековые духовные ценности, ее самобытность и неповторимость.
Его молодость пришлась на время, которое иначе как удивительным не назовешь. Еще не отдышавшись как следует после самой кровопролитной из войн, советская страна бросилась в строительство, причем строительство грандиозное: крупнейшие в мире ГЭС на сибирских реках, промышленные гиганты посреди тайги с новыми при них городами.
Кто скажет, что строить было не надо? Теперь, когда без войны индустрия огромного, несокрушимого СССР превращена в руины? Конечно, надо! Но то, что деревня отдавала промышленности свои последние силы и все больше скатывалась в “неперспективные”, — вот это надо ли было допускать?
Реакцией в литературе стала “деревенская” проза. Распутин влился в стан “деревенщиков”, старших по возрасту — Ф. Абрамов, В. Астафьев, Е. Носов, В. Белов, Б. Можаев, В. Шукшин. В них он нашел поддержку. И, будто решив доказать, что сибирская ангарская деревня ничем не уступает другим, создал свой мир, в котором нашлось место всему — от этнографии до философии.
Распутин обратился не просто к деревне, но к деревне глубинной, что для многих — да почти для всех — значило глухой и отсталой. Те, кто не пытался из нее вырваться, считались неудачниками, не способными к свершениям в судьбе.
Но Распутину оказались интересными именно они, простые крестьяне-колхозники и не помышляющие о карьере продавщица, шофер, доярка. Из “первых лиц” не первого плана можно вспомнить лишь председателя колхоза из “Денег для Марии” да короткие обмолвки, вроде той, что в адрес леспромхозовского руководства в “Пожаре”: “Во все встревает и ни в чем себе не отказывает”.
Люди, стоящие внизу социальной лестницы, стали для писателя первыми, их-то скромная жизнь и высветилась для огромного числа читателей. И не просто жизнь. Именно им доверил автор свои мысли о человеке, природе, сущем и вечном.
Можно сказать, первозданность природы и незамутненность человеческого духа и есть мир писателя Распутина, предмет его дум и художественного отображения.
* * *
“Деньги — зло” — заметили когда-то. Другие перевернули: “Если их не хватает”. В этом перевернутом мире мы и пытаемся теперь жить. Тот, кто сегодня впервые прочтет повесть “Деньги для Марии” — о беде, свалившейся на семью из послевоенной нищей деревни, как раз подтвердит добавленную часть о нехватке: так оно и есть, будь у Кузьмы с Марией лишняя тысяча рублей — и никакой беды, внесли бы в магазинскую кассу и забыли: подумаешь, недостача, да к тому же не по умыслу, а по недогляду!
Деньги в наши дни заняли небывалое место. Телевидение изощряется в рекламе передач, разжигающих алчность: “Он не хочет быть миллионером? Потому что он хочет быть миллиардером!” Это, конечно, дух потребительства, натиску которого мы слабо сопротивляемся. Но ведь что-то такое было и в нас самих и когда-то дало о себе знать.
Не те легко дают взаймы Кузьме, у кого деньги есть, а те, кто способен принять к сердцу несчастье другого, как свое. Такова Наталья, уже не встающая с постели, — она отдает накопленное на смерть, делает что может председатель, сам хлебнувший лиха от неправедного суда, — он понуждает колхозных специалистов ради Кузьмы оттянуть получение своих окладов, но отказывает скопидомка Степанида — боится показать, что сбережения у нее есть.
Деньги для Марии обнажили нравственное состояние жителей деревни, и особенно ее верхнего слоя — директор школы, агроном, механик, ветеринар. Все ведут себя по-разному. Последней надеждой остается городской брат Кузьмы — “совсем отрезанный ломоть” для деревни, или — последним, самым горьким разочарованием.
Нет, не едина деревня в готовности помочь ближнему, как это было раньше, — вот что выяснилось.
Повесть “Деньги для Марии” — не о деньгах, а о совести. Ее уменьшение в народе увидел и запечатлел молодой писатель в середине 60-х годов, и во всем, что будет написано им в дальнейшем, совесть будет поставлена во главу угла.
Открыв первые страницы следующей повести — об умирающей матери и детях, приехавших проститься с ней, читатель обнаружит, какой огромный пласт жизни поднят и осмыслен, сердечно выверен писателем. “Чудом это получилось или не чудом, никто не скажет, но только, увидав своих ребят, старуха стала оживать”, — воскресившие Анну из “Последнего срока” материнские чувства не только отодвинут смерть, из них, как из зерна, вырастет во всем величии и красоте образ русской женщины, первой из знаменитых распутинских старух.
Сюжет о дезертире не нов для Сибири. В фольклоре наших мест немало быличек, связанных с ним. Видимо, таежная глушь не однажды соблазняла ослабевших духом укрыться в ней от злодейки пули.
Повесть появилась в 1974 году и потревожила патриотические чувства некоторых читателей. Как это, накануне 30-летия победы над Германией говорить о дезертире, а не о герое? Но Распутин писал не для даты. Сначала были упреки, потом признание, Государственная премия…
В России от человека всегда требовалось много. Полная самоотдача во имя — ближнего, Всевышнего, Отечества, партии. Имя менялось, порой мельчилось, жертвенность оставалась. Россия стояла не столько на героизме, сколько на подвижничестве, грань между которыми осмыслена религией православия и отмечена Сергием Булгаковым в самом начале XX века (“Вехи”, 1909). Андрей Гуськов, “бравый и расторопный”, мог в горячем бою стать героем, но подвижником быть ему не дано, здесь нужна неусыпная совесть и способность к самопожертвованию.
“…Настена кинулась в замужество, как в воду”, и Настена кинулась в воду от замужества, не перенеся позора, которым оно обернулось…
Тогда, в начале 70-х, советская идеология настраивала писателей на воспевание совсем других героев и героинь — молодых, деятельных, смело преобразующих мир… И разве такие не нужны, разве бывает лишним молодой энтузиазм, самоотверженный труд на благо Отечества?
Да только пролетало все это мимо деревни. Пролетало в скорых поездах и реактивных самолетах, уносящих пылкие сердца и сильные руки на стройки Братска, Усть-Илимска, ЛЭП и ЛПК…
Нельзя сказать, что на село в 70-е совсем уж не обращалось внимания, особенно в сравнении с нынешними временами, когда миллионы гектаров просто не засеваются, а целые деревни стоят с заколоченными окнами и дверьми. Да, были попытки “стереть границу между городом и селом”. Но надо ли было ее стирать? Никто не попытался найти путь органичного развития деревни, без уподобления ее городу.
Деревня брошена не сегодня. Сегодня — последнее ее обрушение, теперь уже заодно с промышленностью городов, признанной также “неперспективной” Западом и его ставленниками в России.
“Последний срок” Распутина — последний не только для 80-летней Анны. Повесть появилась тогда, когда жизнь деревни можно было еще продлить. Как не дождалась мать любимицы Таньчоры, не приехавшей из своего далека обласкать ее напоследок, да и обогреть, примирить всю семью — ей одной, похоже, было такое под силу, — так и деревня осталась умирать в напрасном ожидании, когда придут к ней с пониманием и заботой.
Боль за деревню достигает своего апогея в повести 1976 года “Прощание с Матёрой”. Ее героиню Дарью можно считать родной сестрой Анны — та же мудрость, то же несогласие оставлять родную землю, но разделяет повести третья — “Живи и помни”.
Как известно, она стала неожиданной и для самого писателя: договор с московским издательством был заключен совсем на другую вещь.
Четвертая повесть — “Прощание с Матёрой”(1976) — перевернула сознание читателя. Раздались растерянные вопросы: что же, ГЭС не надо было строить?!. Повесть появилась, когда строительство гидроэлектростанций шло в Сибири ударными темпами. И вдруг — “Матёра”…
Распутин не давал рецептов: что строить и как строить, он лишь заступился за зеленый остров посредине Ангары и показал, что пережили люди, у которых отняли “самой судьбой назначенную землю”, заставил задуматься, “не слишком ли дорогая цена” платится за научно-технический прогресс. Повесть не только ставила вопросы, но и давала ответы. Она сказала твердое “нет” потребительскому отношению к природе. Она опровергла привычное убеждение, что человек — ее царь и победитель. Скорее, ее сын, часть ее.
Противостоят прогрессу старухи и старики матёринцы. С благодарностью и любовью рисует Распутин людей, отдавших силы земле, слитых с нею трудом, не расставшихся с Богом, выше всего ставящих совесть. Это они быстро разгадали, что цивилизация городов “верх взяла” над человеком, “погоном его погоняет”, это их устами говорит народная мудрость. Вот Дарья спорит с внуком Андреем, хоть и жалеющим Матёру, но готовым полетать-поездить по белу свету, поучаствовать в каком-нибудь грандиозном строительстве. И это не спор поколений — спор цивилизаций.
Андрей. Пока молодой, надо, бабушка, все посмотреть, везде побывать…
Дарья. Нет, парень, весь белый свет не обживешь. Хошь на крыльях летай…
Андрей. Человек — царь природы.
Дарья. Поцарюет, поцарюет да загорюет.
Андрей. Все на машинах. Тебе и в голову не придет, что они могут делать.
Дарья. Пуп вы щас не надрываете — че говорить!.. А что душу свою потратили — вам и дела нету… В ком душа, в том и Бог, парень. Ты говоришь, машины… Давно уж не оне на вас, а вы на их работаете…
В год 30-летия написания “Прощания с Матёрой”, в 2006-м, говорили о том, что эта повесть — не о гибели острова, а о потере страны, а может, и об утрате Земли, которую человек губит.
От повести к повести растет известность Распутина. По его произведениям ставятся спектакли, снимаются кинофильмы. Его книги выходят во многих издательствах страны, а также за рубежом: в Болгарии, Венгрии, обеих Германиях — ГДР и ФРГ, Италии, Франции, Финляндии, Испании. “Последний срок” заставляет читателей разных широт взглянуть на свое прошлое, свои корни не как на историю только, но как на утраченное естественное и нравственное начало в человеке. “Прощание с Матёрой” становится новым словом в постижении связей человека и природы, в мировом экологическом движении.
* * *
Изобразительное мастерство Распутина вызвало к жизни множество литературоведческих исследований и критических статей. Язык стал предметом особого внимания.
Первое и главное, что отмечается всеми, — это полная и органичная слитность писателя с народным словом. Распутин убежден: оно, “коренное, русское”, выражает и “коренные же и главные понятия”. Он ощущает данное от рождения слово как часть себя самого и потому не “использует его”, как выражаются иногда не задумываясь литературоведы, а мыслит и чувствует, осознает себя в нем, дышит им и выражает в нем свое мироощущение, а вместе — мироощущение народа, “историю нации”.
Распутин, как никто другой в современной русской литературе, сумел соединить в слове эпохи, ему удалось вовлечь в язык художественной прозы многие богатства русской, сибирской речи и в своем письме воплотить главное качество “старого народного слова”: “Стоит прочно и верно… что попало не брякнет и куда попало не встанет. Оно существует только в своей форме и своем значении, оно от начала до конца заполнено этим значением, в нем ветер не гуляет”.
Густоту, плотность художественной ткани распутинской прозы хочется сравнить с плотностью глубинных вод Байкала, стройной густотой тайги, крепостью ладно скроенной избы, где нет пробежки и малому сквозняку.
Благоговея перед языком предков, языком первозданным, еще чистым в вольном своем течении, Распутин старается сберечь старинное слово от забвения. Употребленные к месту “на обыденок”, “шалаган”, “воздырять”, “дадена”, “на опоздках”, “изговелась”, “ветробой”, “крыльцы”, “вдругорядь” обретают новое звучание и новые оттенки в передаче сегодняшних переживаний и поступков. Встречаются слова, которых не найти и в Словаре Даля, — например, “миликает”, “простохожий” — откуда они, у кого подслушаны?
Каждый персонаж Распутина говорит своим языком, чем себя и характеризует. Так, в гладкой, штампованно-правильной речи Люси в “Последнем сроке” хорошо видны очерствелость чувств и высокомерие горожанки, а в безыскусной беседе старух лучится чистосердечие и мудрость.
Там, где текст идет от автора, народная и классическая линии гармонично соединяются и русское слово предстает во всей полноте совершенства. Как, например, в этом описании перехода лета в осень из “Прощания с Матёрой”:
“…Отцветало небо и солнечными днями смотрелось тяжелым и мякотным. Погода больше не дурила, стояла ветреная, сухая, но уже чувствовалось, чувствовалось время: ночами было студено; ярко, блескуче горели звезды и часто срывались, догорая на лету, прочеркивая лето прощальными огненными полосами, при виде которых что-то тревожно обрывалось и в душе, сиротя и сжимая ее; по утрам, после особенно звонких ночей, наплывали серые мутные туманы, держась покуда возле берегов, не застилая всей сплошью Ангару; а дни, ставшие заметно короче, но не потерявшие силы и мощи, казались до предела полными и тугими, вобравшими в себя больше, чем они могут свезти”.
* * *
Распутин-публицист родился с Распутиным-прозаиком одновременно. Книга очерков “Костровые новых городов” вышла даже на год раньше, чем первая книга прозы.
В 60-70-е годы Россия заговорила, и достаточно громко, о своих проблемах. И это было самое важное: судьба земли, природы, культуры. В политику писатели-почвенники не вторгались, справедливо полагая, что ее роль более следственная, нежели причинная. Их протестные голоса не были заглушены, поскольку вопросы села, состояния рек и озер, охраны памятников старины как бы не имели оснований быть под запретом. Конечно, острые публикации на любую тему восторга у властей не вызывали, но все-таки — дискуссиям, что развертывались на газетных полосах, и сегодня, как это ни странно для нашего безцензурного времени, можно позавидовать.
…Очерк “Иркутск с нами” дышал любовью к городу, где прошла юность и сложилась судьба писателя. “Удивительно и невыразимо чувство родины, — высокая строка запева поддерживалась другими, доверительными и задушевными. — … Иркутск, мой родной город… в меру знаменитый, в меру скромный, в меру культурный…” Подмечены и привечены и “особенный час” раннего летнего рассвета, и сказочный мир старинных улочек, и виды храмов; с гордостью приведены восхищенные отзывы знаменитостей, посетивших Иркутск давно и недавно. Любуясь городом, автор в то же время отстаивал необходимость сохранения его исторического лица — деревянного зодчества.
В 1979 году “Иркутск с нами” с подзаголовком “Полемические заметки” впервые был опубликован в центральной газете “Советская культура”. Резонанс вышел огромный. По свидетельству тогдашнего ответственного секретаря Иркутского отделения ВООПИК С. Утмелидзе, “заметки” стали документом, с которым представители организации шли в разные инстанции, отстаивая иркутские памятники.
Несколько позже появляется очерк “Моя и твоя Сибирь”, главная мысль которого — бережное освоение природных богатств края, недопущение промышленного разора: “Велика Сибирь, но нет в ней ни одного метра земли, к которому позволяется отнестись с небрежением, и нет в ее лесах ни одного лишнего дерева, которое разрешается свалить без крайней нужды…”
Думой о всей огромной Родине, о победном часе Руси, пробившем для нее шесть столетий назад, наполнен очерк “Поле Куликово”. С надеждой пишет Распутин о “судийном и благословляющем духе” Отечества, который с Поля, “быть может, перенесется в Москву, в Киев или Новгород, а то и отправится в Сибирь”, сея “семена жертвенности, из которых состоит русский человек”.
Изначально была взята в публицистике высокая нота патриотизма, причем не гремящего фразой, а подкрепленного историческим знанием и сегодняшней заботой о предмете, что сразу же выделило Распутина среди многих пишущих в этом жанре.
* * *
Жизнь между тем прибавляла и прибавляла тревог. Вовремя не решаемые государством задачи будоражили общество. Статьи, интервью Распутина, диалоги с другими писателями, учеными публикуются в центральной и иркутской прессе, его мнение по самым острым вопросам культуры, экологии, нравственности интересует всех.
В год объявленной перестройки, 1985-й, появляется повесть “Пожар”. Критика по большей части оценила ее как излишне публицистическую. Но если вдуматься, то выбранный Распутиным принцип повествования был вполне логичен. Матёра ушла под воду вместе со своим укладом и языком, реальность изменилась, и писатель с присущим ему тщанием проследил судьбу сорванных с родных мест людей, их иначе устроенную жизнь.
С начала 70-х годов прошлого века имя Распутина зазвучало на весь мир. Будущее укажет, в каком из высоких рядов стоять этому имени, уже принадлежащему классической литературе — доказательства давно приведены, — мы же должны говорить сегодня об очевидном для нас, о том, что заставляет перечитывать страницы давних повестей писателя и с интересом ожидать новых.
Мы должны говорить о Распутине-прозаике — художнике огромного дарования; Распутине-публицисте, и здесь надо иметь в виду не одну, а по меньшей мере три плодотворные ветви: художественно-краеведческие очерки о Сибири, очерки религиозно-исторические и статьи, беседы, интервью о наболевшем, сегодняшнем. Сюда можно прибавить и Распутина — литературного критика, поскольку его предисловия к книгам писателей-современников содержат и оценки творчества, и размышления о литературе.
Надо говорить и о Распутине — общественном деятеле, опоре патриотических сил России, России, не делимой на советскую и постперестроечную. Здесь же, на своей малой родине, Валентин Распутин — личность неоспоримо влиятельная для ее культурной и духовной жизни.
Как, из чего возрос, сложился, явился такой писатель?
Внешняя линия его судьбы вполне обыкновенна.
Родился в поселке Усть-Уда Иркутской области 15 марта 1937 года. Детство прошло в деревне Аталанка, имевшей лишь начальную школу. Среднюю окончил в Усть-Уде и в тот же год поступил на историко-филологический факультет Иркутского государственного университета. В годы студенчества с некоторыми из однокашников — а учились в одно время с Распутиным будущие писатели А. Вампилов, Е. Суворов, К. Балков, А. Румянцев, Ст. Китайский — подрабатывал в газете “Советская молодежь”. После окончания университета трудился на Иркутской студии телевидения — редактором, затем в красноярских газетах — литсотрудником, спецкором. В группе молодых дарований был замечен на Читинском семинаре 1965 года, опубликовался в Москве. В 1966-м, вернувшись из Красноярска в Иркутск, ушел на литературную работу. Тоже не один — на это отваживались и другие.
А дальше — дальше далеко не как у других. Рядом шел только Вампилов, имя которого ныне вписано в русскую классическую драматургию XX века. Но жизнь его, к сожалению, рано оборвалась.
Распутин был признан сразу, с первых рассказов и первой повести. К началу 70-х его уже печатают, помимо Иркутска и Красноярска, Новосибирск и Москва, прибалтийские республики, Польша… В 1971 году следует первая высокая награда — орден “Знак Почета”. Имя молодого прозаика внесено в Краткую литературную энциклопедию. В 1977-м за повесть “Живи и помни” присуждается Государственная премия СССР, спустя десять лет — вторая, за “Пожар”; присваивается звание Героя Социалистического Труда. Будут и другие знаки отличия, избрание делегатом писательских съездов, депутатом Верховного Совета СССР, позднее придут награды и от новой России.
Кто-то воспримет такую судьбу как сплошное везение и удачу, кто-то останется в недоумении: как случилось, что писатель, говорящий не то что все, “до полного наоборот”, получает почести от власть предержащих, а не обиды и гонения?
Все дело в художественной мощи Распутина, очевидной даже для его оппонентов и соизмеримой только с мощью сибирской природы.
Сам писатель в небольшом очерке “Откуда есть пошли мои книги”, предваряющем двухтомник избранных произведений 1997 года и ключевом для постижения его творчества, говорит о том необычайно сильном впечатлении, что произвела на него в детстве Ангара.
“Ангара же поразила меня волшебной красотой и силой, я не понимал, что это природа, существующая самостоятельно от человека миллионы лет, мне представлялось, что это она принесла сюда, расставила в определенном порядке избы и заселила их семьями… Стою я совсем маленький, должно быть лет четырех-пяти, и во все глаза гляжу, как рассекается синее ее полотно на две половины, забрасывая меня острыми холодными брызгами. Я раз за разом вытираю лицо и продолжаю всматриваться, видя что-то такое, не соединяющееся в образ, но зримое, взрослым глазам неподвластное… Надо ли гордиться, что я, кажется, последним пропел ей сыновью песню со словами, которые она в меня наплескала?!.”
Очень важно, что воспитывался будущий писатель в устойчивости деревенского уклада, где сама жизнь и представления о ней оставались незыблемыми для многих поколений. Менялись времена года, вместе с ними краски природы и календарные труды, ни на секунду не останавливала свой бег быстрая Ангара, рождался, рос, старился человек, и это были единственно оправданные, естественные перемены. Всякая же суета в поведении, легкость переездов с места на место и верхоглядство, идущее от кочевого духа, вызывали неприятие у деревенского мира. Трудолюбие и самостоятельность ценились в человеке прежде всего. И эта основа оказалась заложенной в Распутине, как и во многих его земляках. Прибавлялись к ней хорошие способности и желание учиться, победившее тоску по дому, который пришлось оставить в одиннадцать лет.
То было первое преодоление, первый опыт пути против течения. Так упорно и терпеливо взбирается вверх по стремительной Ангаре пароход, достигая пункта своего назначения. И вся дальнейшая судьба писателя станет движением против течения — того течения, что, подхватив с разных сторон, уносило деревенскую Россию неведомо куда, а вместе с ней ее вековые духовные ценности, ее самобытность и неповторимость.
Его молодость пришлась на время, которое иначе как удивительным не назовешь. Еще не отдышавшись как следует после самой кровопролитной из войн, советская страна бросилась в строительство, причем строительство грандиозное: крупнейшие в мире ГЭС на сибирских реках, промышленные гиганты посреди тайги с новыми при них городами.
Кто скажет, что строить было не надо? Теперь, когда без войны индустрия огромного, несокрушимого СССР превращена в руины? Конечно, надо! Но то, что деревня отдавала промышленности свои последние силы и все больше скатывалась в “неперспективные”, — вот это надо ли было допускать?
Реакцией в литературе стала “деревенская” проза. Распутин влился в стан “деревенщиков”, старших по возрасту — Ф. Абрамов, В. Астафьев, Е. Носов, В. Белов, Б. Можаев, В. Шукшин. В них он нашел поддержку. И, будто решив доказать, что сибирская ангарская деревня ничем не уступает другим, создал свой мир, в котором нашлось место всему — от этнографии до философии.
Распутин обратился не просто к деревне, но к деревне глубинной, что для многих — да почти для всех — значило глухой и отсталой. Те, кто не пытался из нее вырваться, считались неудачниками, не способными к свершениям в судьбе.
Но Распутину оказались интересными именно они, простые крестьяне-колхозники и не помышляющие о карьере продавщица, шофер, доярка. Из “первых лиц” не первого плана можно вспомнить лишь председателя колхоза из “Денег для Марии” да короткие обмолвки, вроде той, что в адрес леспромхозовского руководства в “Пожаре”: “Во все встревает и ни в чем себе не отказывает”.
Люди, стоящие внизу социальной лестницы, стали для писателя первыми, их-то скромная жизнь и высветилась для огромного числа читателей. И не просто жизнь. Именно им доверил автор свои мысли о человеке, природе, сущем и вечном.
Можно сказать, первозданность природы и незамутненность человеческого духа и есть мир писателя Распутина, предмет его дум и художественного отображения.
* * *
“Деньги — зло” — заметили когда-то. Другие перевернули: “Если их не хватает”. В этом перевернутом мире мы и пытаемся теперь жить. Тот, кто сегодня впервые прочтет повесть “Деньги для Марии” — о беде, свалившейся на семью из послевоенной нищей деревни, как раз подтвердит добавленную часть о нехватке: так оно и есть, будь у Кузьмы с Марией лишняя тысяча рублей — и никакой беды, внесли бы в магазинскую кассу и забыли: подумаешь, недостача, да к тому же не по умыслу, а по недогляду!
Деньги в наши дни заняли небывалое место. Телевидение изощряется в рекламе передач, разжигающих алчность: “Он не хочет быть миллионером? Потому что он хочет быть миллиардером!” Это, конечно, дух потребительства, натиску которого мы слабо сопротивляемся. Но ведь что-то такое было и в нас самих и когда-то дало о себе знать.
Не те легко дают взаймы Кузьме, у кого деньги есть, а те, кто способен принять к сердцу несчастье другого, как свое. Такова Наталья, уже не встающая с постели, — она отдает накопленное на смерть, делает что может председатель, сам хлебнувший лиха от неправедного суда, — он понуждает колхозных специалистов ради Кузьмы оттянуть получение своих окладов, но отказывает скопидомка Степанида — боится показать, что сбережения у нее есть.
Деньги для Марии обнажили нравственное состояние жителей деревни, и особенно ее верхнего слоя — директор школы, агроном, механик, ветеринар. Все ведут себя по-разному. Последней надеждой остается городской брат Кузьмы — “совсем отрезанный ломоть” для деревни, или — последним, самым горьким разочарованием.
Нет, не едина деревня в готовности помочь ближнему, как это было раньше, — вот что выяснилось.
Повесть “Деньги для Марии” — не о деньгах, а о совести. Ее уменьшение в народе увидел и запечатлел молодой писатель в середине 60-х годов, и во всем, что будет написано им в дальнейшем, совесть будет поставлена во главу угла.
Открыв первые страницы следующей повести — об умирающей матери и детях, приехавших проститься с ней, читатель обнаружит, какой огромный пласт жизни поднят и осмыслен, сердечно выверен писателем. “Чудом это получилось или не чудом, никто не скажет, но только, увидав своих ребят, старуха стала оживать”, — воскресившие Анну из “Последнего срока” материнские чувства не только отодвинут смерть, из них, как из зерна, вырастет во всем величии и красоте образ русской женщины, первой из знаменитых распутинских старух.
Сюжет о дезертире не нов для Сибири. В фольклоре наших мест немало быличек, связанных с ним. Видимо, таежная глушь не однажды соблазняла ослабевших духом укрыться в ней от злодейки пули.
Повесть появилась в 1974 году и потревожила патриотические чувства некоторых читателей. Как это, накануне 30-летия победы над Германией говорить о дезертире, а не о герое? Но Распутин писал не для даты. Сначала были упреки, потом признание, Государственная премия…
В России от человека всегда требовалось много. Полная самоотдача во имя — ближнего, Всевышнего, Отечества, партии. Имя менялось, порой мельчилось, жертвенность оставалась. Россия стояла не столько на героизме, сколько на подвижничестве, грань между которыми осмыслена религией православия и отмечена Сергием Булгаковым в самом начале XX века (“Вехи”, 1909). Андрей Гуськов, “бравый и расторопный”, мог в горячем бою стать героем, но подвижником быть ему не дано, здесь нужна неусыпная совесть и способность к самопожертвованию.
“…Настена кинулась в замужество, как в воду”, и Настена кинулась в воду от замужества, не перенеся позора, которым оно обернулось…
Тогда, в начале 70-х, советская идеология настраивала писателей на воспевание совсем других героев и героинь — молодых, деятельных, смело преобразующих мир… И разве такие не нужны, разве бывает лишним молодой энтузиазм, самоотверженный труд на благо Отечества?
Да только пролетало все это мимо деревни. Пролетало в скорых поездах и реактивных самолетах, уносящих пылкие сердца и сильные руки на стройки Братска, Усть-Илимска, ЛЭП и ЛПК…
Нельзя сказать, что на село в 70-е совсем уж не обращалось внимания, особенно в сравнении с нынешними временами, когда миллионы гектаров просто не засеваются, а целые деревни стоят с заколоченными окнами и дверьми. Да, были попытки “стереть границу между городом и селом”. Но надо ли было ее стирать? Никто не попытался найти путь органичного развития деревни, без уподобления ее городу.
Деревня брошена не сегодня. Сегодня — последнее ее обрушение, теперь уже заодно с промышленностью городов, признанной также “неперспективной” Западом и его ставленниками в России.
“Последний срок” Распутина — последний не только для 80-летней Анны. Повесть появилась тогда, когда жизнь деревни можно было еще продлить. Как не дождалась мать любимицы Таньчоры, не приехавшей из своего далека обласкать ее напоследок, да и обогреть, примирить всю семью — ей одной, похоже, было такое под силу, — так и деревня осталась умирать в напрасном ожидании, когда придут к ней с пониманием и заботой.
Боль за деревню достигает своего апогея в повести 1976 года “Прощание с Матёрой”. Ее героиню Дарью можно считать родной сестрой Анны — та же мудрость, то же несогласие оставлять родную землю, но разделяет повести третья — “Живи и помни”.
Как известно, она стала неожиданной и для самого писателя: договор с московским издательством был заключен совсем на другую вещь.
Четвертая повесть — “Прощание с Матёрой”(1976) — перевернула сознание читателя. Раздались растерянные вопросы: что же, ГЭС не надо было строить?!. Повесть появилась, когда строительство гидроэлектростанций шло в Сибири ударными темпами. И вдруг — “Матёра”…
Распутин не давал рецептов: что строить и как строить, он лишь заступился за зеленый остров посредине Ангары и показал, что пережили люди, у которых отняли “самой судьбой назначенную землю”, заставил задуматься, “не слишком ли дорогая цена” платится за научно-технический прогресс. Повесть не только ставила вопросы, но и давала ответы. Она сказала твердое “нет” потребительскому отношению к природе. Она опровергла привычное убеждение, что человек — ее царь и победитель. Скорее, ее сын, часть ее.
Противостоят прогрессу старухи и старики матёринцы. С благодарностью и любовью рисует Распутин людей, отдавших силы земле, слитых с нею трудом, не расставшихся с Богом, выше всего ставящих совесть. Это они быстро разгадали, что цивилизация городов “верх взяла” над человеком, “погоном его погоняет”, это их устами говорит народная мудрость. Вот Дарья спорит с внуком Андреем, хоть и жалеющим Матёру, но готовым полетать-поездить по белу свету, поучаствовать в каком-нибудь грандиозном строительстве. И это не спор поколений — спор цивилизаций.
Андрей. Пока молодой, надо, бабушка, все посмотреть, везде побывать…
Дарья. Нет, парень, весь белый свет не обживешь. Хошь на крыльях летай…
Андрей. Человек — царь природы.
Дарья. Поцарюет, поцарюет да загорюет.
Андрей. Все на машинах. Тебе и в голову не придет, что они могут делать.
Дарья. Пуп вы щас не надрываете — че говорить!.. А что душу свою потратили — вам и дела нету… В ком душа, в том и Бог, парень. Ты говоришь, машины… Давно уж не оне на вас, а вы на их работаете…
В год 30-летия написания “Прощания с Матёрой”, в 2006-м, говорили о том, что эта повесть — не о гибели острова, а о потере страны, а может, и об утрате Земли, которую человек губит.
От повести к повести растет известность Распутина. По его произведениям ставятся спектакли, снимаются кинофильмы. Его книги выходят во многих издательствах страны, а также за рубежом: в Болгарии, Венгрии, обеих Германиях — ГДР и ФРГ, Италии, Франции, Финляндии, Испании. “Последний срок” заставляет читателей разных широт взглянуть на свое прошлое, свои корни не как на историю только, но как на утраченное естественное и нравственное начало в человеке. “Прощание с Матёрой” становится новым словом в постижении связей человека и природы, в мировом экологическом движении.
* * *
Изобразительное мастерство Распутина вызвало к жизни множество литературоведческих исследований и критических статей. Язык стал предметом особого внимания.
Первое и главное, что отмечается всеми, — это полная и органичная слитность писателя с народным словом. Распутин убежден: оно, “коренное, русское”, выражает и “коренные же и главные понятия”. Он ощущает данное от рождения слово как часть себя самого и потому не “использует его”, как выражаются иногда не задумываясь литературоведы, а мыслит и чувствует, осознает себя в нем, дышит им и выражает в нем свое мироощущение, а вместе — мироощущение народа, “историю нации”.
Распутин, как никто другой в современной русской литературе, сумел соединить в слове эпохи, ему удалось вовлечь в язык художественной прозы многие богатства русской, сибирской речи и в своем письме воплотить главное качество “старого народного слова”: “Стоит прочно и верно… что попало не брякнет и куда попало не встанет. Оно существует только в своей форме и своем значении, оно от начала до конца заполнено этим значением, в нем ветер не гуляет”.
Густоту, плотность художественной ткани распутинской прозы хочется сравнить с плотностью глубинных вод Байкала, стройной густотой тайги, крепостью ладно скроенной избы, где нет пробежки и малому сквозняку.
Благоговея перед языком предков, языком первозданным, еще чистым в вольном своем течении, Распутин старается сберечь старинное слово от забвения. Употребленные к месту “на обыденок”, “шалаган”, “воздырять”, “дадена”, “на опоздках”, “изговелась”, “ветробой”, “крыльцы”, “вдругорядь” обретают новое звучание и новые оттенки в передаче сегодняшних переживаний и поступков. Встречаются слова, которых не найти и в Словаре Даля, — например, “миликает”, “простохожий” — откуда они, у кого подслушаны?
Каждый персонаж Распутина говорит своим языком, чем себя и характеризует. Так, в гладкой, штампованно-правильной речи Люси в “Последнем сроке” хорошо видны очерствелость чувств и высокомерие горожанки, а в безыскусной беседе старух лучится чистосердечие и мудрость.
Там, где текст идет от автора, народная и классическая линии гармонично соединяются и русское слово предстает во всей полноте совершенства. Как, например, в этом описании перехода лета в осень из “Прощания с Матёрой”:
“…Отцветало небо и солнечными днями смотрелось тяжелым и мякотным. Погода больше не дурила, стояла ветреная, сухая, но уже чувствовалось, чувствовалось время: ночами было студено; ярко, блескуче горели звезды и часто срывались, догорая на лету, прочеркивая лето прощальными огненными полосами, при виде которых что-то тревожно обрывалось и в душе, сиротя и сжимая ее; по утрам, после особенно звонких ночей, наплывали серые мутные туманы, держась покуда возле берегов, не застилая всей сплошью Ангару; а дни, ставшие заметно короче, но не потерявшие силы и мощи, казались до предела полными и тугими, вобравшими в себя больше, чем они могут свезти”.
* * *
Распутин-публицист родился с Распутиным-прозаиком одновременно. Книга очерков “Костровые новых городов” вышла даже на год раньше, чем первая книга прозы.
В 60-70-е годы Россия заговорила, и достаточно громко, о своих проблемах. И это было самое важное: судьба земли, природы, культуры. В политику писатели-почвенники не вторгались, справедливо полагая, что ее роль более следственная, нежели причинная. Их протестные голоса не были заглушены, поскольку вопросы села, состояния рек и озер, охраны памятников старины как бы не имели оснований быть под запретом. Конечно, острые публикации на любую тему восторга у властей не вызывали, но все-таки — дискуссиям, что развертывались на газетных полосах, и сегодня, как это ни странно для нашего безцензурного времени, можно позавидовать.
…Очерк “Иркутск с нами” дышал любовью к городу, где прошла юность и сложилась судьба писателя. “Удивительно и невыразимо чувство родины, — высокая строка запева поддерживалась другими, доверительными и задушевными. — … Иркутск, мой родной город… в меру знаменитый, в меру скромный, в меру культурный…” Подмечены и привечены и “особенный час” раннего летнего рассвета, и сказочный мир старинных улочек, и виды храмов; с гордостью приведены восхищенные отзывы знаменитостей, посетивших Иркутск давно и недавно. Любуясь городом, автор в то же время отстаивал необходимость сохранения его исторического лица — деревянного зодчества.
В 1979 году “Иркутск с нами” с подзаголовком “Полемические заметки” впервые был опубликован в центральной газете “Советская культура”. Резонанс вышел огромный. По свидетельству тогдашнего ответственного секретаря Иркутского отделения ВООПИК С. Утмелидзе, “заметки” стали документом, с которым представители организации шли в разные инстанции, отстаивая иркутские памятники.
Несколько позже появляется очерк “Моя и твоя Сибирь”, главная мысль которого — бережное освоение природных богатств края, недопущение промышленного разора: “Велика Сибирь, но нет в ней ни одного метра земли, к которому позволяется отнестись с небрежением, и нет в ее лесах ни одного лишнего дерева, которое разрешается свалить без крайней нужды…”
Думой о всей огромной Родине, о победном часе Руси, пробившем для нее шесть столетий назад, наполнен очерк “Поле Куликово”. С надеждой пишет Распутин о “судийном и благословляющем духе” Отечества, который с Поля, “быть может, перенесется в Москву, в Киев или Новгород, а то и отправится в Сибирь”, сея “семена жертвенности, из которых состоит русский человек”.
Изначально была взята в публицистике высокая нота патриотизма, причем не гремящего фразой, а подкрепленного историческим знанием и сегодняшней заботой о предмете, что сразу же выделило Распутина среди многих пишущих в этом жанре.
* * *
Жизнь между тем прибавляла и прибавляла тревог. Вовремя не решаемые государством задачи будоражили общество. Статьи, интервью Распутина, диалоги с другими писателями, учеными публикуются в центральной и иркутской прессе, его мнение по самым острым вопросам культуры, экологии, нравственности интересует всех.
В год объявленной перестройки, 1985-й, появляется повесть “Пожар”. Критика по большей части оценила ее как излишне публицистическую. Но если вдуматься, то выбранный Распутиным принцип повествования был вполне логичен. Матёра ушла под воду вместе со своим укладом и языком, реальность изменилась, и писатель с присущим ему тщанием проследил судьбу сорванных с родных мест людей, их иначе устроенную жизнь.