Стрельцова Маша. Доктор Web для молодого вампира

   — Ты чего там плетешься? — прикрикнул Олег на отставшую Наташку.
   — Ноги не идут, — прошептала она побелевшими губами. — Страшно.
   Я ее понимала. У меня тоже все мелко дрожало внутри от ужаса.
   — Давай скорее, шевели ножками, недалеко уж, — сказал Олег и небрежно ткнул рукой в здание ГОМа.
   Мы с Мульти синхронно переглянулись и я почувствовала, как внутри у меня мелко — мелко затряслась моя перепуганная душонка.
   Бессознательным жестом я протянула руку Мульти и она в нее тут же вцепилась. Мне слегка полегчало. Ей, похоже, тоже.
   Вот так, держась за ручки словно первоклассницы, мы и переступили порог ГОМа.
   — Але! — молодецки выкрикнул Олег с порога. — Нам бы заяву об угоне накатать, к кому тут обращаться?
   Молоденький заспанный мент поднялся нам навстречу, равнодушно посмотрел на нас и пошел открывать решетку, перегораживающую вход в коридор.
   — В сто четвертый идите, — хмуро буркнул он, пропустил нас и снова с лязгом захлопнул решетку.
   Мы с Мульти тревожно переглянулись.
   В сто четвертом сидел опер раздолбайского вида и деловито закусывал чай сушками. Увидев нас, занятия он не прервал, лишь вопросительно на нас уставился, мол, чего надо?
   — Заяву накатать бы, — ответил Олег на его взгляд.
   Мент одной рукой пошарился в ящиках стола, вытянул бланк и протянул его Олегу.
   — На, пиши, — буркнул он.
   Олег неторопясь подошел, цапнул бланк и устроился за соседним столом и принялся деловито строчить, изредка задумываясь и хмуря лоб.
   — А вы чего? — посмотрел на нас мент.
   — Свидетельницы, — ответил за нас Олег, не отрываясь от писанины.
   Мы судорожно кивнули.
   Мент дожевал сушку, допил чай из кружки и вызвал по внутреннему телефону еще одного опера. Дальше пошло веселее — Олег строчил заяву, а с нас с Мульти снимали показания. Мы вроде не запутались, благо были все в одном кабинете и мне оставалось лишь послушать, чего Мульти говорит и пересказать это оперу, который допрашивал меня. Таким образом, не прошло и полгодика, как была поставлена последняя точка Мультиковским и моим опером, Олег небрежным жестом отстранил от себя заяву, а первый мент сказал второму:
   — Ну все, проводи их на выход.
   «Ну вот, а ты боялась», — удовлетворенно сказал внутренний голос. Я наконец-то слегка расслабилась и смогла вздохнуть полной грудью. Мультик повеселела. Олег с обычным индифферентным видом насвистывал нудненький мотивчик. Все вроде прокатило. Ведь Олег указал номера своего мерса, и мент внимательно перечитал его заявление. Похоже, произошло чудо — свидетелей, помнящих номер нашей машины — не нашлось, не зря Мультик усердно молилась.
   Первый мент тем временем схватился за телефон — кто-то ему позвонил, а мы, стараясь не бежать впереди второго мента, пошли за ним к решетке.
   Дежурный в предбаннике между тем сладко спал, навалившись грудью на стол. Наш мент постучал по решетке и громко его позвал:
   — Сербин! Открывай!
   Сербин, сонно щурясь, поднял голову, посмотрел на нас мутным взглядом и с явственным стоном встал со своего стула. У меня к нему не было никакого сочувствия — была лишь одна мысля — ну чего ж он так долго копошится? Да, нас отпустили, все прошло хорошо, но пока я не уберусь отсюда подальше — мне было жутко и тревожно.
   — Эээ! — раздался вдруг вопль из сто четвертого кабинета, не так давно нами покинутого.
   Сербин с лязгом открыл решетку. Мы вздрогнули и обернулись. Из кабинета выскочил мент и чуть ли не прыжками поскакал к нам.
   — Вы куда? — вопил он. — Ну-ка вернитесь, надо моментик прояснить!
   Мы с Мульти переглянулись.
   Это было все.
   Мы попались.
   — Чего так хреново молилась? — злобно шепнула я ей.
   Она не менее злобно и красноречиво посмотрела на меня.
   Еле передвигая ватные от ужаса ноги, мы вернулись в кабинет.
   — Таак! — командирским голосом сказал первый мент, и помахал Олеговым заявлением. — Значит, машину у вас угнали, аж с утра ее не видели, так?
   — Ну? — буркнул Олег и выжидательно посмотрел на него.
   Мы попались. Это было очевидно…
   — Андрюха, что случилось? — небрежно спросил замерший у дверей мент.
   — Да вот, из второй городской позвонили, говорят что там гражданку Березнякову с огнестрельными ранениями полтора часа назад зашивали, — он красноречиво посмотрел на перевязанную бинтами мультиковскую голову. — И номерок машины, на которой она уехала, они записали.
   Мы с Мульти облегченно переглянулись. Господи, какая ерунда — по сравнению с Октябрьской революцией!
   — Так что же вы мне, гражданин Мотылев, сказки рассказываете ? — тем временем сухо спросил мент у Олега. — Полтора часа назад вы на машине раскатывали, а с утреца — ее у вас угнали! Как это понять?
   — Тачку мы на дороге поймали, на ней Наташку и возили, — не моргнув глазом ответил он.
   — И номера совпали, — кивнул мент. — Шурик, оформляй задержание на трое суток для начала.
   — За что? — помертвелыми губами спросила я, до этого молчавшая в тряпочку. — Неразбериха с угнанной машиной — не повод.
   — При чем тут машина? Огнестрельное ранение — вот повод, — припечатал мент. — Может у вас там склад оружия, откуда мы знаем?
   — Нету у нас склада, — пискнула Мульти.
   — Вот и разберемся, — сухо сказал мент.
   Мы переглянулись с Мульти, и в этот момент я ясно поняла, что вот это — все. Стоит нам оказаться задержанными — мы выйдем отсюда только на зону. Сейчас, когда на нас огнестрельное, ДТП со смертельным исходом и непонятная ситуация с угнанной машиной — нам никогда не удастся доказать что мы не верблюды. Никто нас просто не будет слушать.
   — Магдалинка! — отчаянно шепнула Мульти, глядя на меня с мольбой.
   «Делай же, делай что — нибудь» — лихорадочно вопил внутренний голос.
   И я шагнула к Мульти, встала спина к спине, медленно — медленно сложила ладошки ковшиком, поднесла их ко рту и тонкой струйкой выдохнула в них воздух, отпуская вместе с ним капельки своей Силы.
   — Выйду, перекрестясь, пойду, помолясь. Утренняя звезда в небе, вечерняя на земле, закрою вечерней звездой очи врагов, а утренней мысли их по небу рассею , — беззвучно шепнула я, роняя слова в ладони.
   Осторожно отняв ладошки от губ, я резко расплескала сплав моей силы, слов и дыхания около себя, уверенно взглянула на ментов и в заговорила в голос:
   — Песком могильным прокляну и водою мертвой опою…
   — Эт-то что еще тут такое? — начал подниматься со своего стула первый мент. Я строго взглянула на него, махнула рукой в его сторону, читая заклинание и смотря ему прямо в глаза:
   — … и заснут враги стоя по слову моему и по воле моей.
   Не было больше ни ледяной змеи на душе, ни туманившего ум липкого ужаса. Я, ведьма, теперь уверенно держала нити разума этих несчастных, всего-навсего исполнявших свою работу ментов. Медленно, не переставая отчитку, я кинула взгляд в сторону второго мента. Тот стоял у двери в прежней позе, бездумно смотря куда-то вбок.
   — Наказываю я врагов своих на три часа и тридцать три минутки.
   И я снова взмахнула руками, словно сея зерно в пашню, запечатывая свою работу.
   — Слово мое — заклинание Ведьмы, а дело будет от слова…
   Мульти слегка пошевелилась у меня за спиной, и я вдруг ощутила как я устала.
   — Аминь …, — прошептала я внезапно охрипшим голосом и земным поклоном завершила заклинание.
   Я шагнула вперед и без сил, словно куль с мукой свалилась на стул для посетителей.
   На некоторое время в кабинете установилась тягучая тишина.
   — Ты чего с ними сделала? — спросила потом Мульти из-за спины.
   — Разум отняла, — пожала я плечами. — Проснутся — про нас и не вспомнят.
   Мульти смотрела на меня не отрываясь, пока я деловито рылась в бумагах на столе. Найдя наши показания, я аккуратно сложила их и положила в карман.
   — И что теперь делать? — тревожно спросила она.
   Олег вдруг рассмеялся визгливым, припадочным смехом. Я холодно посмотрела на него и перевела взгляд на ментов. Те сонно, бессмысленно пялились в пустоту. Чувствовалось, что скоро они просто уснут на месте.
   — Что делать? — зло переспросила я. — Валить отсюда!
   — А он? — указала она на Олега.
   — А он пусть остается, — отрезала я. — Если бы он не потащил нас сюда, ничего бы и не было. Менты к нему одному не прикопались бы из-за огнестрельного.
   — Так он же нас сдаст, — осторожно заметила Наташка.
   — В чем? — насмешливо спросила я. — В деле с огнестрельным ты — потерпевшая. А насчет машины — так ему гораздо больше чем нам светит, будет молчать как рыба.
   — Ну так оно, — протянула она.
   — К тому же, — холодно заметила я. — Мент на выходе нас с Олегом просто не выпустит. Тебя я прикрыла собой, а его уже не получилось. Да и не хотелось, если честно.
   Мы дружно посмотрели на пускающего пузыри парня. Определенно, его вид наводил на ненужные расспросы.
   — Пошли, — поднялась я со стула.
   — А мент у решетки? — подала голос Мульти.
   — Он эту решетку открывал и был сонный, — задумчиво сказала я. — Надеюсь, он ее не закрыл.
   — А если закрыл? — не отставала Мульти.
   — Если закрыл-то это все. Не носить тебе крокодильих сапожек, — жестко ответила я. — Прорваться, конечно, можно будет, но это слишком шумно, махом менты набегут и нас скрутят как младенцев.
   Нам повезло.
   Дверь была не заперта, а Сербин спал как младенец, причмокивая губами во сне.
   Мы тихо, как ежики, прошуршали мимо него, выбрались на волю, отошли на десяток метров и не выдержав, припустили бегом.
   Около аптеки мы притормозили для совещания.
   — Ты чего с ментами-то сделала? — тяжело дыша, спросила Мульти. — Нас хоть за них-то не посадят?
   — Не должны, заговор запечатан на три с половиной часа, — озабоченно ответила я и взглянула на часы. — Сейчас полпервого, то есть к утру оклемаются.
   — Ну слава Богу, — перекрестилась та. — Пошли ко мне домой заглянем, а то как бы Ленка нас под монастырь не подвела, она ж ничего не знает.
   — А потом? — тревожно спросила я.
   — А там решим, — ответила она и мы снова побежали.
   Ленка, узнав новости, заревела белугой.
   — Олеженька, — причитала она. — Я ведь как сердцем чуяла, не хотела чтобы вы без меня ехали!
   — Она всегда такая дура? — холодно спросила я Мульти.
   — Любит она его, — пожала та плечами.
   Мы попили чаю и пришли к следующему. Ленку, несмотря на ее вопли мы решили сдать бабушке — та дама суровая, у нее не забалуешь. Сами мы переселяемся ко мне домой, у меня внизу сидят два секьюрити, дверь мультилоковская, на окнах решетки, в огромном бошевском холодильнике еды на месячишко — другой хватит — попробуй нас оттуда достань.
   Придя к такому выводу, мы быстро собрали две сумки — Наташке и Ленке, я вызвала такси и мы поехали. Сначала — к бабке в Селуяново, двадцать километров от города. Потом — ко мне. Всю дорогу мы с Наташкой молчали как суслики, обдумывая случившееся, и было нам оттого очень нерадостно.
   На кухне я быстренько сделала себе пустой чай — Великий Пост, ничего не попишешь, открыла коту банку вискаса, Мульти нашла в холодильнике пару бутылочек Миллера и мы завалились ко мне в кровать.
   — Может ты поколдуешь, чтобы нас не посадили? — робко предложила Наташка, старательно пуская дым колечками.
   Я хмыкнула и отпила чаю. Без сахара он был невкусный, но ничего не попишешь — на дворе стоял Великий Пост.
   Мульти поерзала, нервно стряхивая пепел в материн кактус на прикроватной тумбочке.
   — Не пинайся, — поморщилась я.
   — Ну Потемкина-а! — протянула она.
   — И как ты это себе представляешь? — снова хлебнула я чая. — Если свяжут машину и ДТП, нас ничего не спасет. Всем рот на замок не закроешь.
   — Ну ты же смогла в ментовке, — ныла она.
   — Смогла, — подтвердила я. — Но там нам повезло, что в кабинете было всего два мента и Сербин не запер решетку. Если бы в момент колдовства кто-то еще зашел — мы бы с тобой уже в обезьяннике куковали.
   — Так ты б его заколдовала! — с надеждой сказала Наташка.
   — Не тряси сигаретой над кроватью, — поморщилась я и продолжила: — Пока я его заколдовываю, он бы нас в два счета скрутил. Те менты — они просто не сообразили с самого начала, что я делаю, это их и подвело.
   — Повезло нам, — уныло заключила она.
   Мы помолчали.
   — Так может Корабельникову позвонить, а? — наконец с надеждой спросила она.
   Витька Корабельников был нашим другом детства, а ныне — ментом.
   — Не помешает, — кивнула я. — Однако не думаю, что он сможет помочь, если будет доказано, что мы сидели в той машине в момент наезда.
   — Что делать? — схватилась она за голову.
   — Чёрт знает, — устало сказала я. — Кстати, а чего это у нас паленым-то пахнет?
   Мульти повертела головой и наконец призналась:
   — Да это бычок догорает в кактусе.
   — Так ты его потуши! — вредно сказала я. — Кактус матушкин, я ее на Новый год в Лондон отправляла, так мне его на сохранение отдавали. Она в любой момент за ним явиться может, и не дай боже приедет, а кактуса тю-тю! Ей его на двенадцатилетие подарили, она считай его всю жизнь ростит!
   Мульти вздрогнула, недоверчиво посмотрела на здоровенный колючий шар, взяла открытую бутылку, щедро залила его пивом и снова тяжко вздохнула.
   — Тебе-то хорошо, у меня двое детей, а у тебя — не ребенка, ни котенка, — уныло сказала она.
   — Не угадала, котенок есть — пожала я плечами и кивнула в сторону годовалого матерого кота, который дрых на мониторе, своем излюбленном месте. — У меня Бакс если что сиротой останется. Думаешь больно он маменьке нужен будет?
   — Да что твой кот, — обиделась она. — А мои Настя с Катькой?
   Мы помолчали.
   — Они у тебя кстати где? — спросила я наконец.
   — Да в деревне у матери, — вздохнула она. — Завтра забирать.
   — Тоже, что ли, бэби родить? — задумчиво протянула я.
   — Это ты пошутила так? — подозрительно покосилась на меня Наташка.
   — Да нет, — пожала я плечами.
   Меня давненько уже посещали такие мысли. Замуж я не собиралась — абы за кого ведь не выйдешь, всю жизнь с этим человеком потом жить, это как же любить человека надо, что б на замужество решиться!
   Я бы за Димку вышла, ни секунды бы не думала, отдать ли мне ему мою руку и сердце… Впрочем, сердце мое и так с ним. И на его могиле всегда лежат самые чудесные розы в городе…
   Однако в последнее время я запрещала о нем думать. Он умер, да, и лучше его я найти не смогла, чтобы выйти замуж, но мне уже слишком много лет. И я уже начала задаваться вопросом — а почему я должна отказывать себе в дочке или сынишке на основании лишь того что у меня нет мужа? Финансово я обеспечена — дай Бог каждому. У меня отличная трехуровневая квартирка, высокооплачиваемая профессия, и не надо забывать об остатке с городского общака, спокойно лежащем в швейцарском банке. Был грех, замутила я его. Мне уже двадцать девять лет, скоро пенсия — чего тянуть?
   И все эти мысли я Мультику рассказала, умолчав, разумеется, об общаке, про это никто узнать никогда не должен.
   — Ты, мать, сдурела, вот что я тебе скажу! — вынесла вердикт она.
   — Я хочу бэби! — раздельно повторила я.
   — Сдурела, — еще жестче сказала Наташка. — Впрочем, я подумаю над этим. А сейчас давай-ка, подруженька, поспим? Чую я, нас ждут великие и тяжкие дела.
   — Поспим, — согласилась я, зарываясь поглубже в свое одеялко. Мульти на другой стороне моей необъятной кроватки немного поворочалась и затихла, лишь изредка слегка всхрапывая. Я же еще долго бездумно смотрела в незашторенное окно. Как назло, яркие точки звезд упорно рисовали пунктирной линией профиль парня, которого мы убили. Психанув, я отвернулась, с головой накрылась одеялком и плотно смежила веки.
   Еще через час я наконец перестала притворяться спящей, осторожно включила ночник и вытащила из-под соседней подушки свою Библию Ведьмы, здоровенную книгу, которая переходила у нас в семье от матери к дочери.
   Я тут повадилась читать рабочие записи шестой ведьмы в нашем роду — Алёны, она в конце девятнадцатого века жила. Чтение продвигалось туго — старый язык воспринимался практически как плохо выученный иностранный. Мне даже пришлось поискать в интернете старорусский алфавит и словарь. Но из того что я прочитала — было ясно, что я тут оказывается еще баклуши бью, а прабабка моя крутилась как белка в колесе. С утра — воинов раненых лечила, в обед — обереги около своей деревни проверяла да народ принимала, вечером на кладбище обязательно обход делала — нечисти тогда было полно, частенько успокаивать озорничавших покойничков приходилось. И при этом не пропускала ни одной службы в местной церквушке. Мысленно переводя на современный, я принялась за чтение.
 
   «А ночью прибежал ко мне мальчонка из Глухаревых и кричит: баб Алена, Васька-то домой пришел! У меня как сердце чуяло, что встанет этот шельмец из могилы. Говорила я Тарасу — давай пожжем тело, неладно его с дырками на горле в землю закапывать, не успеет солнышко закатиться, как упырь в деревне будет. Да куда там, наш староста все по своему делает, схоронил он сына как полагается.
   Схватила я с вечера приготовленные колья из осины, пошептала оберег — да и бегом к Глухаревым. В избу захожу — глядь, Прасковью-то он уж оприходовал, лежит белее снега, горло порвано, а ни капли не вытекает. Я шасть в горницу — а Васька к Тарасу присосался, ровно клещ, только кадык дергается…»
 
   Торопливо перекрестившись, я захлопнула книгу. Только на ночь про упырей и читать!
   В наши времена они вымерли, так же как и прекрасные принцы на белом коне. Вымерли, и все тут, даже в Красной Книге о них записи нет. И то есть хорошо, ибо талантов моей прабабки у меня нет. Покойников боюсь прямо до дрожи.
   Алена же упырей щелкала как орешки. Читала я ее записи, и прямо гордость меня брала за наш род. В ведьминском мире про Потемкиных наслышаны, легенды ходят! Все женщины у нас были сильными ведьмами, вот только маменька моя подкачала. Рожденная в годы коммунизма, она как губка впитала заветы Ленина и стала учительницей, отрицая как Господа, так и дьявола. Правда, несколько лет назад она стала Свидетельницей Иеговы, и с тех пор магию отрицает еще яростнее. Еще хорошо, что русскому обычаю меня отдали на воспитание бабуле, пока я не подросла.
   Бабку мою на деревне крепко уважали, хоть и была она по тамошним понятиям ведьмой.
   Баба Нина, мудрая и строгая старушка, меня любила гораздо больше чем папа с мамой. Днем она вела прием, а я, приходя из школы, садилась в уголок и быстро — быстро писала на слух заклинания на кусочках бумаги. Уже потом я, старательно выводя буквы, переписывала их специальную тетрадку с заклинаниями и пыталась применять на практике. Бабушка меня не заставляла, но и не препятствовала. А мне все это казалось жутко увлекательным.
   Незаметно к девяти годам я уже знала как делать и снимать такие сложные вещи, как рак и сибирскую язву. А уж всякие псориазы и зубные боли я щелкала как семечки. Бабка хмурилась мол, мала еще такие вещи знать. А как тут не знать, когда магия стала моим единственным спасением?
   У меня были серьезные проблемы. Почему-то меня здорово не любили люди. Может быть и из-за внешности. Была я тогда толстенькой, носила тяжелые роговые очки и волосы мои, и цветом и видом походившие на подопревшую солому, были неровно подстрижены под горшок. Взрослые меня просто не замечали, однако сверстники были куда более жестокими. Димка, здоровый обалдуй старшеклассник, от которого плакала вся школа прицепился именно ко мне. Он дал мне милую кличку Манька Облигация, и все охотно ее подхватили, произнося нарочито издевательским тоном. Мой ранец он выхватывал из рук и забрасывал на ветку дерева повыше зимой и посередине глубокой лужи во дворе — весной. И при этом все дружно ржали — ни одна душа за меня не заступилась.
   Так продолжалось года два, пока я Димку не приворожила. Вы не поверите, но я все это время была влюблена в своего мучителя светлой детской любовью. Каждое утро, идя в школу, я надеялась на то, что он навешает оплеух моим обидчикам и пригласит в кино, забывая, что именно он был моим главным мучителем. Парадокс, но это так.
   И однажды гром грянул. Не для меня — для него. Я возвращалась от Серовых, у которых мы покупали молоко, в руках у меня был бидон, а навстречу шел Димка с Оксанкой Кошкиной. У Оксанки была какая-то странная репутация, я часто видела ее с мальчишками, и бабушка запрещала мне с ней водиться. Увидев меня, она скривилась: «Манька — Облигация, какая встреча!» И ненароком наподдала по бидону. А Димка ржал, глядя на то, как я стою в молочной луже.
   «Что я вам сделала?», — закричала я тогда, и в первый раз с настоящей ненавистью посмотрела на Димку, которому так нравилось мое унижение. Не на Оксанку — на него. Что мне эта девочка, ее мнение для меня ничто, а вот Димка…
   Помню, он осекся от моего взгляда, дернул Оксанку за руку и они ушли. А я принесла пустой бидон домой, бабушке сказала, что споткнулась и молоко разлила, после чего достала тетрадку и ушла с ней к речке. О, я помню, как я яростно произносила заклинание, и это не я говорила — это моя горечь и разбитое сердце требовали элементарной мести.
   Первое, что меня поразило на следующее утро после приворота — это то, что от вчерашнего отчаянного желания нравиться Димке у меня не осталось и следа. А Димка в тот день настороженно на меня покосился при встрече и прошел мимо, даже не залепив по обыкновению смачный и обжигающе — больной щелбан. Через минуту кто-то крикнул «Манька — Облигация» и сильно толкнул меня, так что я упала и здорово ударилась головой об батарею у стены. И тут произошло невероятное. Димка кинулся к обидчику и хорошенько его отлупил.
   К обеду все в школе знали, что Маньку Облигацию так называть больше нельзя, только Магдалиной, моим именем по документам, — и никаких сокращений. Так же нельзя ее колотить, подкладывать кнопки на стул и швырять меловой тряпкой. Из парии я стала королевой.
   Димку мне пришлось терпеть до пятого класса, пока меня родители наконец не соизволили забрать к себе. А что делать? Он обеспечивал мне уважение и безопасность.
   После этого я стала с утроенным усердием изучать магию. Я осознала, насколько я незащищена в этом поганом мире, населенном здоровенными Димками, и что рассчитывать на кого-то не приходится. Сфотографируй собственное плечо, как я посоветовала сама себе уже будучи взрослой, и опирайся на него, когда станет невмоготу.
   Через полгода после этого произошел такой случай. Бабы Нины дома не было, она уехала в соседнюю деревню, как издалека приехала женщина, привезя на поклон к бабушке своего мужа.
   — Вот, — плаксиво сказала гостья, — анализы в норме, а все деньги только на лекарства уходят. Придуривается, козел. Я б его в жизни не повезла, да он мне всю плешь проел, скорей бы уж помер.
   И она с ненавистью взглянула на мужика. Я проследила за ее взглядом и ахнула — по всему выходило, что мужик помрет у меня на руках, не дождавшись помощи.
   Есть такая порча, очень страшная для проклятого. Кто-то слепил куклу и окрестил ее черной свечой, окропил святой водой, нарекая именем этого мужика, а потом вдавил в фигурку перевернутый крестик и отчитал заупокойную. Потом присыпал могильной землицей да и оставил ее, садист, на сорок дней, чтобы продлить мучения. Обычно эти куколки сжигают на девятый день, после этого человек пострадает месячишко — и готов. Этот же мужик был обречен на год.
   — Тебе страшно? — спросила я тогда мужика.
   — Всегда, — прохрипел он. — Аж давит.
   — Да не слушай ты его, придурка, — прошипела женщина, — и вообще, где бабка?
   И это тоже было последствие порчи — все люди отворачивались порченного. Все, даже родная мать, даже любимая жена.
   — Неприятности были? — снова спросила я.
   Он слабо кивнул.
   — Неприятности! — взвилась баба, ей было все равно перед кем драть глотку, — ферма сгорела подчистую, а мне его корми, таблетки покупай! А на какой шиш? Он мне денег, что ли, приносит??? Дочь развелась, соседи в суд подали, а по мелочи сколько всего! И не упомнить, как проклял все кто, а как жили, как жили, никто на селе лучше не жил! Ууу, скотина, скорей бы сдох!
   Я кивнула головой — все правильно, порча серной кислотой выжигает все, что человек создал. Страшно это.
   — Да я и сам хочу умереть, только ты да дочь держат, — глухо сказал он.
   Последний штрих — мысли о самоубийстве. Все верно. И загибается вот так человек, а врачи руками разводят — все в норме было, чего это он так?
   — В общем так! — повелительно припечатала я. — Вы, женщина, идите — ка в комнату, поспите до утра. А вы, мужчина, скажите свое имя и тоже спать ложитесь.
   — Иван, — сказал он, и я облегченно перевела дух — если б он был каким Эдиком, которых у нас отродясь на деревне не водилось, я бы не смогла помочь. Потому что я способов снять порчу — полно, но я-то знала всего один. Самое интересное, что не баба, ни мужик со мной спорить не решились, разбрелись по углам, а я выудила из — под клеенки кухонного стола помятый рубль и побежала к соседям, Карасевым.
   — Баба Аня, пусть Зойка мне три десятка яиц продаст, только у меня всего рубль, хватит? — выпалила я разбуженной Карасихе.
   Меня и бабку на деревне знали, и она и не подумала разораться, что ее средь ночи подняли. Подняли — значит надо кому-то помочь.
   — Так я сама их тебе так дам, — сонно моргнула она.
   — Нет, надо что б купить и у младшей по возрасту, — уперлась я.
   Через пять минут я уже произвела обмен рубля на сетку яиц и побежала в летнюю кухню. Посмотрела на часы — было как раз без десяти три, самое время, и поставила чугунок на газовую плиту. Яйца быстро сварились, я сунула туда свежесорванный чистотел и болиголов, ложку меда и соль с чистого четверга, потом сбегала в сарай, взяла топор и выбрала в курятнике хромоногую пеструшку для переклада. Еще час ушел на безрезультатные попытки ее зарубить. Курица, вскоре смирившаяся со своей участью, лежала на чурбачке в кухне, посматривая на меня полуприкрытой пленкой глазом, а я ревела и гладила ее. Ну не могла я ее зарубить, не могла! А яйца так и кипели в чугунке. В конце концов я плюнула и вернулась в дом. Придет бабуля и все сделает.