Tolkien John. Властелин Колец (Перевод В. С. Муравьева, А. А. Кистяковского)

   – Если б не он, а ты подобрал ортханский камень, думаешь, ты бы себя лучше показал? – спросил Арагорн. – Сомневаюсь! Словом, тебе не повезло: повезу тебя я. Иди собирайся и, если Пин что позабыл, прихвати. Мигом!
   Светозар мчался по темной степи, его не надо было ни понукать, ни направлять. Прошло меньше часа, а они уже миновали Изенгардскую переправу и высокий серый курган, утыканный копьями.
   Пин мало-помалу приходил в себя. Он угрелся, лицо овевал свежий бодрящий ветер. Гэндальф был рядом. Ужас, затягивающий в камень, уродливая тень, затмившая луну, – все это осталось позади, как дурной сон или горный туман. Он вздохнул полной грудью.
   – А я и не знал, что ты ездишь без седла и уздечки, Гэндальф! – сказал он.
   – Обычно я по-эльфийски не езжу, – отозвался Гэндальф. – Но Светозар не терпит сбруи: либо он берет седока, либо нет. Если берет, то уж позаботится, чтобы ты не упал – разве что нарочно спрыгнешь.
   – А быстрота его какая? – спросил Пин. – Ветер так и свищет в ушах, а как плавно едем! Почти не касаясь земли!
   – Сейчас он мчится быстрее самого быстрого скакуна, – сказал Гэндальф. – Но для него и это пустяки. Здесь идет подъем, и степь неровная. Однако смотри, как на глазах близятся Белые горы под звездным пологом! Вон та, островерхая, трехрогая – это Трайгирн. Недалеко уж до развилки, а там рукой подать и до Ущельного излога, где две ночи назад бушевала битва.
   Пин ненадолго примолк. Он слушал, как Гэндальф мурлычет себе под нос обрывки песен на чужих языках, и миля уходила за милей. Наконец маг пропел целый стишок из понятных слов, и хоббит расслышал сквозь немолчный посвист ветра:
 

 
Короли привели корабли,
Трижды их было три.
А на кораблях – что они привезли
Из дальней своей земли?
Семь светлых звезд, семь зрячих камней
И Саженец – белый как снег.
 

 
   – О чем это, Гэндальф? – спросил Пин.
   – Я перебирал в памяти древние стихи и песни, – отвечал маг. – Хоббиты их, наверно, давно позабыли – даже и те немногие, что знали.
   – Не все мы позабыли, – возразил Пин. – И сочинили много-много своих, хотя у тебя сейчас не хватит на них любопытства. Но этих стихов я никогда не слышал. Что это за семь звезд и семь камней?
   – Палантиры королей древности, – отвечал Гэндальф.
   – Какие такие палантиры?
   – "Палантир" – значит «дальнозоркий». Ортханский камень – из них.
   – Стало быть, его вовсе… вовсе не Враг изготовил, этот Камень?
   – Нет, не Враг, – сказал Гэндальф. – И не Саруман. Такое мастерство недоступно ни ему, ни Саурону. Да и никому в Западном Крае, палантиры – они из Эльдамара, изготовили их эльфы Ноддора. Может статься, это дело рук самого Феанора, дело дней столь давно минувших, что с тех пор потерян и счет векам. Однако же злая воля Саурона все на свете пятнает скверной. На этом и попался Саруман, как мне теперь понятно. Опасны орудия, свойства которых превыше нашего разумения. Однако и сам он не без вины. Он сокрыл этот Камень ради собственных тайных целей и в Совете о нем не заикнулся. А мы за грохотом сотрясающих Гондор нашествий да распрей и думать забыли о древних палантирах. Из людской памяти они тоже едва ли не исчезли: даже в Гондоре мало кто помнит о них, да и в Арноре немногие из дунаданцев поймут загадочные слова древней былины.
   – А зачем они были людям древности? – спросил Пин, восхищенный и изумленный тем, что на все его вопросы отвечают, и спрашивая себя, долго ли это продлится.
   – Чтобы видеть незримое очами и беззвучно разговаривать издали, – сказал Гэндальф. – Они тайно охраняли целость Гондора. Камни водрузили в Минас-Аноре, в Минас-Итиле и в нерушимом Ортханке, посреди неприступного Изенгарда. Но главенствовал над ними Камень в Звездной Цитадели Осгилиата, ныне лежащего в руинах. Остальные три увезли на далекий север. От Элронда я слышал, будто один из них был в столице Арнора Ануминасе, другой – в Амон-Суле, Ветрогорной Башне, а главный Камень, Камень самого Элендила, – на Подбашенных горах, откуда виден Митлонд и серебристые корабли в Полумесячном заливе.
   Палантиры отзывались друг другу в круговой перекличке, и во всякое время любой из гондорских был открыт взору из Осгилиата. И вот оказывается, что одна лишь скала Ортханка выдержала напор времени и в тамошней башне сохранился палантир. Сам-то по себе он лишь крохотное зрелище давно минувших времен и событий. Тоже неплохо, но Саруману, видать, этого было мало. Он впивался взором все глубже и глубже и наконец разглядел Барад-Дур. Тут-то он и поймался!
   Кто знает, куда подевались пропащие арнорские и гондорские Камни? В земле они схоронены или зарылись в ил на речном дне? Но один из них так или иначе достался Саурону и сделался его орудием. Должно быть, Камень из Минас-Итила, ибо эту крепость он взял давно и превратил ее в обитель ужаса – она стала называться Минас-Моргул.
   Теперь-то легко догадаться, как был пленен и прикован блуждающий взгляд Сарумана и как его с той поры исподволь улещали и запугивали. Изо дня в день, год за годом приникал он к колдовскому зеркалу и под надзором из Мордора впитывал мордорские подсказки. Ортханкский зрячий камень стал волшебным зеркальцем Барад-Дура: ныне всякий, кто взглянет в него, – если он не наделен несгибаемой волей, – увидит и узнает лишь то, что угодно Черному Владыке, сделается его добычей. А как он притягивает к себе! Мне ли этого не знать! Меня и сейчас подмывает испробовать свою силу, проверить, не смогу ли я высвободить палантир и увидеть в нем за океанской далью времен прекрасный град Тирион, немыслимое творение зодчества Феанора, увидеть в цвету и Белое Древо, и Золотое!
   Он вздохнул и замолк.
   – Жалко, я этого ничего не знал, – сказал Пин. – Вот уж истинно не ведал, что творил.
   – Отлично ведал, – сказал Гэндальф. – Как же не ведал ты, что поступаешь дурно и по-дурацки! Ведал, и сам себе говорил это, и сам себя не послушал. А я тебя раньше не остерег, потому что сейчас только до всего этого додумался. Но если бы и остерег, тебя бы это ничуть не охладило и не удержало. Напротив! А вот как, ожегшись на молоке, станешь дуть на воду, тут и добрый совет кстати придется.
   – О чем говорить! – сказал Пин. – Разложи теперь передо мной все эти семь Камней – я только зажмурюсь покрепче и заложу руки в карманы.
   – Рад слышать, – сказал Гэндальф. – Затем и рассказано.
   – Вот еще хотел бы я знать… – начал Пин.
   – Смилостивись! – воскликнул Гэндальф. – Если ублажать твое любопытство рассказами, то остаток моих дней мне рта закрыть не удастся. Ну, что еще ты хотел бы знать?
   – Я-то? Названия звезд небесных и зверей земных, историю Средиземья, Верховья и Нездешних Морей. Всего-то навсего! – рассмеялся Пин. – Но мне это не к спеху, могу и подождать. Я спрашивал про ту черную тень… Ты крикнул: «Посланец Мордора!» Какой посланец? Зачем ему надо в Изенгард?
   – Это был крылатый Черный Всадник, кольценосец-назгул, – сказал Гэндальф. – А зачем? Ну вот, например, забрать тебя и доставить в Барад-Дур.
   – Но он ведь не за мной летел, нет? – пролепетал Пин. – Он же не мог еще знать, что я…
   – Никак не мог, – сказал Гэндальф. – По прямой от Барад-Дура до Ортханка добрых двести лиг, и даже назгул их меньше чем часа за три-четыре не пролетит. Но Саруман, конечно, наведывался к Камню после вылазки орков и волей-неволей выдал многие свои тайные помыслы. Вот и полетел посыльный разведать, что он там поделывает. После нынешней ночи и второй наверняка прилетит вдогон. И пропал Саруман, как та птичка, у которой увяз коготок. Откупиться пленником он не может. Камня у него не стало, он даже не знает, чего от него хотят. А Саурон заведомо подумает, что пленника он прячет и придерживает, а Камня чурается. Даже если Саруман расскажет посланцу всю правду, это Саруману не поможет. Изенгард – верно, разрушен, но он-то отсиживается в Ортханке, почему-то цел и невредим! Словом, Саурон непременно сочтет его мятежником, а ведь он затем и спешил с нами расплеваться, чтобы и тени таких подозрений не было! И как ему быть теперь, это сущая загадка. В Ортханке он, пожалуй, сможет кое-как отбиться от Девятерых: попробует, если придется. Может, даже попробует осадить какого-нибудь назгула, убить под ним крылатую тварь. Если у него это выйдет – пусть ристанийцы получше глядят за своими вороными конями! Как это обернется для нас – тоже не знаю. Может быть, Враг собьется с толку, его на время ослепит гнев против Сарумана. Или же проведает, что я стоял на крыльце Ортханка, а позади невдалеке болтались хоббиты. И что наследник Элендила жив и стоял со мною рядом. Если ристанийские доспехи не обманули Гнилоуста, он вспомнит, кто таков Арагорн. Этого-то я и опасаюсь. Поэтому мы и бежим – чтоб как можно скорей попасть из огня да в полымя. Ибо Светозар несет нас с тобой, Перегрин Крол, в сторону Края Мрака.
   Пин промолчал, только зябко укутался в плащ, как от порыва холодного ветра. Серая равнина мелькала под ними.
   – Смотри! – показал Гэндальф. – Перед нами долины Вестфольда: выезжаем на восточную дорогу. Вон там тень – это устье Ущельного излога, там – Агларонд и Блистающие Пещеры. Но про них ты меня не спрашивай. Вот встретишься с Гимли, спроси у него – узнаешь тогда, какие бывают длинные ответы на короткие вопросы. Самому тебе увидеть их на этот раз не доведется, скоро мы их оставим далеко позади!
   – Как это, а я думал, мы остановимся в Хельмовой Крепи! – сказал Пин. – Куда же ты так торопишься?
   – В Минас-Тирит, пока его не захлестнуло войной.
   – Ого! А это здорово далеко?
   – Далековато, – сказал Гэндальф. – Втрое дальше, чем до столицы конунга Теодена, а до нее отсюда к востоку сотня с лишним лиг, если считать по прямой, как летают посланцы Мордора. Путь Светозара длиннее – посмотрим, кто кого опередит.
   На рассвете, часа через три, где-нибудь передохнем – отдых нужен даже Светозару. В горах где-нибудь. Хорошо бы доскакать до Эдораса. Постарайся уснуть! Проснешься – и в глаза тебе блеснет первый рассветный луч на золотой кровле дворца эорлингов. А еще через два дня увидишь лиловую тень горы Миндоллуин и белые стены великой крепости Денэтора в утреннем свете.
   Скачи же, Светозар! Скачи, благородный конь, как никогда прежде! Ты возрос в этих краях, ты знаешь здесь каждый камень. Скачи во весь опор! Вся надежда на тебя!
   Светозар тряхнул головой и звонко заржал, словно услышал зов боевой трубы. И прянул вперед. Копыта его сыпали искры; ночь расступалась по сторонам.
   Пин понемногу засыпал, и ему казалось, будто они с Гэндальфом, неподвижные как изваяния, сидят на каменной конской статуе, а из-под копыт коня в шуме и свисте ветра уносится земля.

КНИГА IV

Глава I. ПРИРУЧЕНИЕ СМЕАГОРЛА

   – Ну, хозяин, засели мы, что гвозди, – ни туда, ни сюда, – сказал Сэм Скромби. Он стоял подле Фродо, горестно сгорбившись, и без толку пялил глаза в сумрак.
   В третий раз смеркалось с тех пор, как они бежали от своих, хотя где там было вести счет дням и часам, карабкаясь и пробираясь по голым обрывистым склонам Привражья, то возвращаясь след в след, потому что вперед уже никакого пути не было, то кружа и кружа на одном месте. Однако ж вперед они все-таки продвигались, держась по возможности ближе к краю путаного, ломаного нагорья. Края у него были отвесные, возвышенные, непроходимые; немо и хмуро взирали обветренные скалы на простершиеся от подножных раздрызганных осыпей гнило-зеленоватые безжизненные болота, над которыми не видать было ни единой птицы.
   Хоббиты стояли у скалистого обрыва, далеко внизу серое голое подножие заволокло туманом, а поверху громоздились кручи, упиравшиеся в облака. С востока дул леденящий ветер. Ночь опускалась на болота, мутно-зеленый их цвет менялся на серо-бурый. Далеко справа был Андуин. Днем он нервно поблескивал в лучах робкого солнца, теперь потерялся в бесцветной мгле. Но за реку они не глядели, хотя где-то там были их друзья и светлые земли, населенные людьми. Они смотрели на юго-восток, откуда надвигалась грозовая ночь, где даль была отчеркнута чернотой, как неподвижно склубившимся дымом. Там, между землей и небесами, мерцал ярко-красный огонек.
   – Крепко засели! – сказал Сэм. – Одно было место во всем Средиземье, куда нам не хотелось, так теперь на тебе – нам туда и надо! Надо-то надо, а не попадешь, похоже, нас вообще малость подзанесло. Вниз поди-ка спустись, а спустишься – как раз увязнешь по уши в непролазном болотище. Фью! А воняет-то как, замечаете? – Он сопнул.
   – Уж как не заметить, – отозвался Фродо, не шевельнувшись.
   Он глядел на черный окоем и мигающий огонек.
   – Мордор! – едва слышно вымолвил он. – Ну что ж, в Мордор так в Мордор. Поскорей бы только дойти, да и дело с концом!
   Он зябко повел плечами: холодный ветер обволакивал густым, тяжелым смрадом.
   – Ну ладно, – сказал он, устало прикрыв глаза, – засели мы не засели, а всю ночь не торчать же на уступе. Поищем какое ни на есть укрытие, заночуем, а наутро, глядишь, и выберемся.
   – Выберемся, как же, – в такую дыру, откуда и вовсе не выберешься, – буркнул Сэм. – Нет, на утро надежда плохая. Говорю же: не туда нас занесло, отсюда пути нет.
   – Да нет, путь-то найдется, – сказал Фродо. – Раз уж судьба мне туда попасть, то кривая вывезет. Другое дело – что это будет за кривая. Сказано было нам: промедление смерти подобно. Всякая оттяжка на руку врагу, а мы вот застряли, и ни с места. Может, нас уже водят на крючке из Черной Башни? Эх, что ни делает дурак, все он делает не так: давно надо было мне оставить Отряд, еще на севере, и обойти Привражье с востока посуху, а там как-нибудь и в Мордор горными тропами. А теперь сам посуди – ну разве мы с тобой сумеем вернуться обратно? По восточному берегу Андуина рыщут орки. Да и всякий потерянный день невозместим. Устал я, Сэм, и, честное слово, не знаю, как нам быть. Еда-то у нас осталась?
   – Обязательно осталась, сударь: эти, как бишь их там, путлибы. А кроме них – ничегошеньки. На самом-то деле грех жаловаться: я, когда их впервые отведал, вот уж не подумал бы, что приедятся, а приелись. Сейчас бы ломоть ржаного хлеба и кружку… да ладно, полкружки пивка – это бы да! Волок я, волок свои котелки-сковородки, а что с них толку? И огонь не разведешь – не из чего, и какая стряпня, когда травы и той не сваришь, потому что нет ее, травы!
   Они отошли назад, спустились по откосу и подыскали выбоину поуютнее. Закатное солнце потонуло в тучах, настала ночь. Спалось им плоховато: донимал холод, и они ворочались с боку на бок в своем каменном закоулке, стесненном косыми, обкрошенными громадами, с востока хотя бы не дуло, и то спасибо.
   – Вы их больше не видели, сударь? – спросил Сэм, когда они, перемогая утреннюю дрожь, сидели в сером сумраке и жевали тоненькие путлибы.
   – Нет, – сказал Фродо. – И не видел, и не слышал ничего, вот уже вторую ночь.
   – Я тоже, – сказал Сэм. – Бррр! Ну и лупетки, извините за грубое выражение! Но, может, мы и правда от него наконец избавились, от слизняка несчастного. Горлум! Вот попадется он мне, тогда узнает, где у него «горлум»!
   – Авось не придется тебе об него руки марать, – сказал Фродо. – Не знаю уж, как он за нами уследил, но, кажется, потерял след – давай вместе порадуемся. На сухих камнях не то что следа – запаха не остается, как он ни принюхивайся.
   – Хорошо бы, – вздохнул Сэм. – Выискался тоже спутничек!
   – Да уж, – сказал Фродо, – обойдемся, пожалуй, и без него. Однако ж пес с ним. Вот как бы отсюда все-таки спуститься! Я тут сам не свой: с востока смотрят-ищут, а мы, как нарочно, торчим здесь и подставляемся, когда между нами и тамошним мраком ничего нет, одни мертвые болота. И оттуда еще Око поглядывает. Пойдем-ка поищем, не может же быть, чтобы сплошь кручи.
   Но прошел день, и свечерело, а они все мытарились поверху: пути вниз, как Сэм и сказал, не было и не предвиделось.
   В тиши и запустении им иногда мерещились какие-то звуки: падал камень, шлепали по скале босые ноги. Они останавливались, прислушивались – ничего, лишь ветер грузно вздыхал, ушибаясь о скалы, но даже и этот звук напоминал им, как тот с присвистом втягивает воздух, осклабив острые зубы.
   Внешний кряж Привражья сворачивал к северу, и они то карабкались над откосами, то брели забитой камнями плоской складкой от расселины к расселине, стараясь держаться поближе к тысячефутовому обрыву в длиннющих трещинах. Расселины попадались все чаще, становились все глубже, и Фродо с Сэмом уходили все дальше налево, незаметно спускаясь миля за милей.
   И зашли в тупик. Кряж изломом направился к северу, перед ними зияло глубокое ущелье. На той его стороне вздымалась на сто саженей отвесная, точно срезанная, щербатая серая скала. Вперед пути не было, надо было сворачивать на запад или на восток. На запад – значит, карабкаться наугад, уходя от цели и забираясь в глубь каменного лабиринта, на восток – значит, выйти на край пропасти.
   – Вниз, в ущелье, больше некуда, Сэм! – сказал Фродо. – Поглядим, куда оно нас выведет.
   – Оно выведет! – мрачно посулил Сэм.
   Ущелье оказалось бездонное. Они набрели на пространную поросль чахлых, суковатых деревьев: все больше березки, редко сосенка. Многие иссохли и омертвели на корню – восточный ветер пощады не давал. Видимо, когда-то здесь был целый лесок, но уже ярдов через пятьдесят деревья поредели и сошли на нет, хотя пни торчали до самого края пропасти. Дно ущелья, круто уходившего под скалу, было усеяно битым камнем. Они подошли к просвету, Фродо выглянул наружу.
   – Смотри-ка! – сказал он. – То ли мы глубоко спустились, то ли скалы осели. Гораздо ниже, чем было, и откос не такой уж крутой.
   Сэм опустился рядом с ним на колени и неохотно поглядел за обрыв. Потом покосился налево, на суровый отвес надвинувшейся скалы.
   – Н-да, не крутой! – буркнул он. – Ну, вообще-то вниз – не вверх. Летать не все умеют, а прыгать чуть ли не все!
   – Прыгать-то высоко все-таки, – сказал Фродо. – Примерно, – он смерил высоту глазами, – так, примерно саженей восемнадцать. Не больше!
   – Тоже ничего себе! – заметил Сэм. – Ух! Ну и не люблю же я смотреть вниз с высоты! Смотреть-то пусть, лишь бы не спускаться.
   – Ладно, ладно, – сказал Фродо. – Сможем мы здесь спуститься или нет, а попробовать надо обязательно. Погляди, и скала совсем другая – пологая, треснутая.
   Скала была не пологая, но и вправду как бы осунулась вниз. Она походила на бастион – или на морской берег, оставленный морем: пласты его ссохлись и перекосились, и скосы местами выглядели как огромные ступени.
   – И уж ежели спускаться, то прямо сейчас. Темнеет рано. И некстати, по-моему, гроза собирается.
   Дымный очерк восточных гор заслонила темень, наползавшая на запад. Предгрозовой ветер донес бормотание грома. Фродо понюхал воздух и с большим сомнением взглянул на небо. Потом опоясался поверх плаща, затянул пояс, приладил на спине вещевой мешок – и ступил на край обрыва.
   – Будем пробовать, – сказал он.
   – Тогда ладно! – угрюмо согласился Сэм. – Только пробовать буду я.
   – Ты? – удивился Фродо. – Ты же вроде ползать по скалам не любитель?
   – Ну и что, ну и не любитель. Тут ведь, сударь, головой рассудить надо: пускай вперед того, который первым оскользнется. А то ничего себе – шмякнусь на вас, и обоих поминай как звали!
   Фродо и глазом не успел моргнуть, как Сэм уже сидел, свесив ноги над обрывом, протянул их и нашаривал уступ на скале. Такого с ним, сколько ни припоминай, втрезве не бывало, и глупо это было донельзя.
   – Да ну тебя! Сэм, не валяй дурака! – крикнул Фродо. – Ты же попросту убьешься – ишь, кинулся, даже не посмотрел, куда. Давай назад! – Он подхватил Сэма под мышки и затащил обратно. – Ну-ну, подождем уж малость и обойдемся без спешки! – сказал он, лег на живот, высунулся и осмотрелся: смеркалось, хоть солнце и не село. – Да одолеем мы этот спуск, – сказал он немного погодя. – Я-то уж точно одолею, ты тоже, если хладнокровно и поосторожнее.
   – Сами себя, что ль, подбадриваете? – сказал Сэм. – Ничего же не видно: вон как уж смерклось. Занесет туда, где ногу не поставишь и рукой не уцепишься, – тогда что?
   – Тогда назад, – сказал Фродо.
   – Легко сказать, – фыркнул Сэм. – Давайте-ка лучше подождем, утром оно как-никак посветлее будет.
   – Нет! Нет, пока меня ноги держат! – сказал Фродо, сверкнув глазами, с каким-то внезапным упорством. – Каждый лишний час мне в тягость, каждая минута! Я пошел вниз. А ты сиди смирно, пока я не вернусь или не позову!
   Он ухватился за выступ, осторожно сполз и еще с запасом нащупал ногами опору.
   – Нашел! – крикнул он. – Уступ направо тут широкий, можно стоять и не держаться. Я дальше… – И голос его оборвался.
   Налетевшая с востока сплошная темень охватила небосвод. Над головой раскатисто треснул гром, пламенная молния ударила в нагорье. Взревел шквальный ветер, с ревом его мешался дикий, цепенящий вой – тот самый, слышанный на Болотище, по пути из Норгорда. Он и в лесах Хоббитании замораживал кровь, а здесь, среди каменных дебрей, вонзался во сто крат яростней, ледяными жалами ужаса и отчаяния – замирало сердце, и дух захватывало. Сэм упал ничком. Фродо невольно отнял руки от скалы, зажал уши, покачнулся, оступился и с жалобным воплем соскользнул вниз.
   Сэм услышал этот вопль и, пересилив себя, подполз к краю обрыва.
   – Хозяин, хозяин! – позвал он. – Хозяин! Ответа не было. Его колотила дрожь, и все же он, лязгая зубами, выкрикнул еще раз:
   – Хозя-а-а-ин!
   Ветер сорвал крик с его губ и унес в глубину ущелья и дальше, в горную глушь, но вдруг слабо донесся ответный возглас:
   – Здесь я, здесь, не кричи! Только я ничего не вижу.
   Голос был еле слышен, хотя Фродо оказался вовсе не так уж далеко. Он не упал, а проехался животом по скале – благо она была в этом месте пологая и ветер дул в спину, так что он, не опрокинувшись, задержался на уступе еще шире прежнего. Сердце его трепыхалось, он приник лицом к холодному камню. Вокруг было черным-черно: то ли мрак сгустился, то ли глаза отказали – может быть, он ослеп? Фродо с трудом перевел дыхание.
   – Возвращайтесь! Возвращайтесь! – голосил Сэм сверху, из непроницаемой темноты.
   – Не могу я, – проговорил Фродо. – Ничего не видно. Как я взберусь? Мне и двинуться-то невмочь.
   – Чем помочь, сударь? Чем помочь? – отозвался Сэм, выставившись по пояс. Почему это хозяину ничего не видно? Ну темень, конечно, но не сказать, чтоб непроглядная. Ему-то Фродо был виден: одинокая серая фигурка, распластавшаяся на уступе. Виден-то виден, а как до него достанешь?
   Снова загрохотал гром, и хлестнул ледяной ливень вперемешку с градом, обрыв мигом словно задернуло мутной завесой.
   – Сейчас я спущусь к вам! – прокричал Сэм, хотя зачем бы ему спускаться, было неясно.
   – Не вздумай! Погоди! – крикнул Фродо. Голос его окреп. – Я скоро оклемаюсь! Мне уже получше. Не торопись! Тут без веревки не обойдешься!
   – Веревки! – с несказанным облегчением возопил Сэм и в гневе обрушился на себя: – Эх, вот бы кого на веревке-то подвесить вверх ногами в науку всем остолопам! Ну и недотепа же ты, Сэм Скромби! Сколько раз мне Жихарь это повторял, словцо у него такое. Веревки!
   – Да не болтай ты! – закричал ему Фродо. Он уже почти пришел в себя и не знал, смеяться ему или сердиться. – Оставь Жихаря в покое! У тебя что, веревка в кармане и ты сам себя распекаешь? Так лучше доставай ее!
   – Не в кармане, сударь, а в котомке! Ну и ну, сколько сотен миль проволок, а понадобилось – забыл!
   Сэм быстро развязал и перерыл котомку. На дне ее и в самом деле без труда отыскался целый моток шелковисто-серой лориэнской веревки. Тьма перед глазами Фродо словно бы поредела, зрение понемногу возвращалось. Он увидел спускавшуюся к нему по воздуху серую змейку, различил ее серебристый отблеск, и голова его почти перестала кружиться. Фродо поймал конец, обвязался вокруг пояса и схватился за веревку обеими руками.
   Сэм отступил назад, уперся ногами в пень и вытянул из-за обрыва что есть мочи карабкавшегося по отвесу Фродо; тот повалился в изнеможении.
   Раскаты грома отдалились, но дождь хлестал пуще прежнего. Хоббиты заползли в ущелье и схоронились под каменным навесом, правда, не очень-то это им помогло. Кругом бурлили и пенились ручьи, вода низвергалась со скалы, как по водостоку огромной крыши.
   – Я бы там или захлебнулся, или меня бы просто смыло, – сказал Фродо. – Как нам повезло, что ты прихватил веревку!
   – Еще больше повезло бы, если бы я, раззява, припомнил о ней раньше, – сказал Сэм. – Ведь когда эльфы грузили лодки, они же положили по три мотка веревки в каждую. Очень мне ихняя веревка понравилась, и я один моток перепрятал к себе. «Наши, – говорят, – веревки не единожды вам пригодятся», вроде это Хэлдар сказал, а может, и другой кто из них. Правильно говорил.
   – Жаль, я не захватил еще моток, – сказал Фродо, – но разве упомнишь, такая была неразбериха, когда мы с тобой улизнули. А захватил бы – спустились бы сейчас проще простого. Ну-ка, сколько в ней длины?
   Сэм сноровисто промерил веревку на расставленных руках.
   – Пять, десять, двадцать, примерно так тридцать локтей, чуть больше, чуть меньше, – сказал он.
   – Не может быть! – воскликнул Фродо.
   – Ага! Не может? – сказал Сэм. – Дивный народ эти эльфы! С виду-то она тонковата, а прочная какая, упругая и мягкая-мягкая. Моток-крохоток, и весу в нем нет. Дивный народ, иначе не скажешь!