Tolkien John. Властелин Колец (Перевод В. С. Муравьева, А. А. Кистяковского)

   – Это я знаю, дорогой мой друг, – сказал Арагорн, – но ты-то останешься моим советником?
   – Ненадолго, – отозвался Гэндальф. – Я – из Третьей, ушедшей Эпохи. Я был главным противником Саурона, и мое дело сделано. Пора мне уходить. Теперь в ответе за Средиземье ты и твои сородичи.
   – Но ведь я скоро умру, – сказал Арагорн. – Я всего лишь смертный, и хотя нам, прямым потомкам нуменорцев, обычно сужден долгий век, но и он скоротечен: когда состарятся те, кто сейчас в материнском чреве, я тоже буду стариком. Что тогда случится с Гондором и со всеми теми, для кого станет столицей Минас-Тирит? Древо в Фонтанном Дворе по-прежнему иссохшее, ни почки нет на нем. Увижу ли я верный залог обновления?
   – Отведи глаза от цветущего края и взгляни на голые холодные скалы! – велел Гэндальф.
   Арагорн повернулся, окинул взором кремнистый склон под снеговой шапкой и, всмотревшись, увидел посреди пустоши одинокое деревце. Он взобрался к нему: да, деревце, едва ли трехфутовое, возле оснеженной наледи. Уже распустились листочки, продолговатые, тонко выточенные, темно-зеленые с серебристым исподом; у верхушки искрилось, словно снег под солнцем, маленькое белое соцветие.
   И Арагорн воскликнул:
   – Йе! утувьенес! Я нашел его! Это же отпрыск Древнейшего Древа! Но как он здесь оказался? Он не старше семи лет!
   Гэндальф подошел, взглянул и молвил:
   – Воистину так: это сеянец прекрасного Нимлота, порожденного Галатилионом, отпрыском многоименного Телпериона, Древнейшего из Дерев. А как он оказался здесь в урочный час – этого нам знать не дано. Однако же именно здесь было древнее святилище, и, должно быть, семя Нимлота зарыли в землю еще до того, как прервался род Великих Князей и иссохло Белое Древо. Преданья говорят, что плодоносит оно редко, но семя его сохраняет животворную силу многие века и никому не ведомо, когда оно прорастет. Запомни мои слова: если вызреет его плод, все до единого семена должны быть посажены, чтобы Древо не вымерло. Да, тысячу лет пролежало оно, сокрытое в земле, подобно тому как потомки Элендила таились в северных краях. Но род Нимлота куда древнее твоего, Государь Элессар.
   Арагорн бережно потрогал деревце, а оно на диво легко отделилось от земли, и все корни его остались в целости, и Арагорн отнес его во двор цитадели. Иссохшее древо выкопали с великим почетом и не предали огню, но отнесли покоиться на Рат-Динен. А на месте его, у фонтана, Арагорн посадил юное деревце, и оно принялось как нельзя лучше; к началу июня оно было все в цвету.
   – Залог верный, – молвил Арагорн, – и, стало быть, недалек лучший день моей жизни. И он выставил на стены дозорных.
   За день до солнцеворота примчались в столицу гонцы с гор Амон-Дин и возвестили о том, что в Гондор явилась с севера конная дружина эльфов, что они уже возле стен Пеленнора. И сказал Арагорн:
   – Наконец-то! Пусть город готовится к великому празднеству!
   В канун солнцеворота, под вечер, когда в сапфирном небе на востоке зажигались светлые звезды, а запад еще золотил закат и веяло душистой прохладой, северные гости приблизились к воротам Минас-Тирита. Впереди ехали Элроир и Элладан с серебряным стягом, затем – Всеславур, Эрестор и все домочадцы Элронда, и следом – владыки Кветлориэна, Галадриэль и Келеборн на белых конях, во главе эльфийской свиты, облаченной в серые плащи, с самоцветами в волосах; шествие замыкал властительный Элронд, равно прославленный между людей и эльфов, и в руке у него был скипетр Ануминаса, древней столицы Арнора. А рядом с ним на сером иноходце ехала дочь его Арвен, эльфийская Вечерняя Звезда.
   Алмазным блеском лучился ее венец; казалось, вечер заново озарило нежное сияние ее благоуханной прелести, и, задыхаясь от восторга, Фродо обратился к Гэндальфу:
   – Наконец-то я понимаю, чего мы дожидались. И дождались. Теперь мы не только дню будем радоваться, ночь тоже станет прекрасной и благодатной. Кончились наши страхи!
   Государь приветствовал своих гостей, и они спешились; Элронд отдал ему скипетр и соединил руку своей дочери с рукой Арагорна; шествие двинулось вверх по улицам, и все небо расцвело звездами. Так Арагорн, Великий Князь Элессар, обручился с Арвен Ундомиэль в великокняжеском граде накануне солнцеворота, и кончилась их долгая разлука, и сбылись их ожидания.

ГЛАВА VI. РАССТАВАНИЯ

   Дни празднества миновали: пора было и честь знать, домой отправляться. Фродо пошел к Государю; они с княгиней Арвен сидели у фонтана, возле цветущего Древа, она играла на лютне и пела старинную валинорскую песню. Оба они были ему рады, оба встали навстречу, и Арагорн сказал:
   – Ты, верно, домой собрался, Фродо. Что ж, всякому деревцу родная земля слаще, но ты уж помни, дорогой друг, что теперь твоя родина – весь Западный Край и везде ты желанный гость. Правда, доныне твой народ не был прославлен в величавых преданьях, зато теперь прославится больше, чем иные погибшие царства.
   – Да и то сказать, тянет меня в Хоббитанию, – отозвался Фродо. – Но все же сначала надо бы в Раздол. Если кого не хватало в эти радостные дни, так это Бильбо; я очень огорчился, что его не было среди домочадцев Элронда.
   – Чему тут огорчаться или удивляться, Хранитель? – спросила Арвен. – Ты же знаешь, какова страшная сила Кольца, которое ты истребил. Все, что ни сделано этой силою, все распалось. А твой родич владел Кольцом дольше, чем ты, очень долго владел. Даже по-вашему он уже древний старик и ждет тебя, а ему путешествовать больше невмочь.
   – Тем скорее надо мне ехать к нему, – сказал Фродо.
   – Поедешь через семь дней, – сказал Арагорн. – Мы ведь далеко тебя проводим, до самой Ристании. Дня через три вернется Эомер – за телом Теодена, и мы поедем вместе с ним: что надо, то надо. Кстати же, подтверждается тебе завет Фарамира: ты вправе быть в пределах Гондора, когда и где тебе угодно, с любыми спутниками. Хотел бы я вознаградить тебя за твои подвиги, однако же нет для тебя достойной награды, бери, что хочешь, а почести тебе в нашей земле всегда будут княжеские.
   Но княгиня Арвен сказала:
   – Есть для тебя награда. Недаром же я дочь Элронда. Когда он отправится в Гавань, я не пойду с ним: как и Лучиэнь, я выбрала смертную долю, и выбор мой столь же горек и столь же отраден. Ты, Хранитель, если пожелаешь, займешь мое место. Быть может, раны твои нестерпимо заноют или надавит страшным бременем память – что ж, тогда плыви на Запад, где и раны твои исцелятся, и усталость исчезнет. Вот возьми – и носи на память об Элессаре и Арвен, чью участь решила твоя судьба!
   И она сняла кулон на серебряной цепочке – жемчужину, впитавшую звездный блеск, – и надела его на шею Фродо.
   – Это поможет тебе, – сказала она. – Защитит от наплыва тьмы и ужаса.
   Через три дня, как и было сказано, конунг Эомер Ристанийский подъехал к Вратам во главе эореда из лучших витязей Мустангрима. Его встретили с должным почетом, и за праздничной трапезой в Меретронде, Обеденном Чертоге, он был поражен красотой обеих государынь. После трапезы он не пошел отдыхать, а попросил, нельзя ли вызвать к нему гнома Гимли.
   Когда же Гимли явился, Эомер ему сказал:
   – Гимли, сын Глоина, секира у тебя под рукой?
   – Нет, государь, – сказал Гимли, – но за нею в случае чего недолго и сходить.
   – Сам рассудишь, – сказал Эомер. – Помнится, вышла у нас размолвка насчет Владычицы Златолесья, и покамест размолвка не улажена. Так вот, нынче я видел Владычицу воочию.
   – Ну и что же, государь, – спросил Гимли, – что ты скажешь теперь?
   – Увы! – отвечал Эомер. – Не могу признать ее первой красавицей.
   – Тогда я пошел за секирой, – сказал Гимли.
   – Но сперва позволь хоть немного оправдаться, – сказал Эомер. – Видел бы я ее раньше, где других никого не было, я бы сказал все твои слова и к ним бы еще добавил. Но теперь скажу иначе: первейшая красавица у нас – великая княгиня Арвен, Вечерняя Звезда, и если кто не согласен, то я сам вызываю его на бой. Так что, послать за мечом?
   Гимли низко склонил голову.
   – Нет, государь, со мной у тебя не будет поединка, – сказал он. – Ты выбрал закатную прелесть, меня же пленила утренняя. И сердце мое говорит, что утро – не наша участь, что мы видим утро в последний раз.
   Настал наконец прощальный день; великолепный кортеж отъезжал на север. Великий князь Гондора и конунг Мустангрима спустились в Усыпальни, и из гробниц Рат-Динена вынесли на золотых носилках конунга Теодена и пронесли его к воротам притихшего города. Носилки возложили на высокую колесницу, окруженную ристанийскими конниками, и знамя Ристании реяло впереди. Оруженосец Теодена Мерри ехал на колеснице, берег доспех конунга.
   Всем Хранителям подобрали коней по росту; Фродо и Сэммиум оказались по правую руку Арагорна, слева был Гэндальф на Светозаре, Пин – в отряде цитадельных стражников Гондора, а Леголас и Гимли ехали где случится, вдвоем на своем Ароде.
   Были тут и княгиня Арвен, и Келеборн с Галадриэлью, а с ними вся их эльфийская свита; Элронд с сыновьями, князья Дол-Амрота и владетели итилийские; много было вельмож и воевод. Никогда еще так не провожали ристанийцев из Гондора, и с великой свитой отправился Теоден, сын Тенгела, в дом своих предков.
   Неспешно и бестревожно доехали они до Анориэна, до лесистых склонов Амон-Дина, и нагорье встретило их как бы барабанным гулом, хотя на глаза никто не показывался. По велению Арагорна затрубили трубы, и глашатаи объявили:
   – Внемлите слову Великого Князя Элессара! Друаданский лес отдается навечно во владение Ган-бури-Гану и его народу! Отныне без их позволенья да не ступит сюда ничья нога!
   В ответ прогрохотали и стихли барабаны.
   На шестнадцатый день пути колесница с останками конунга Теодена, проехав по зеленым ристанийским полям, достигла Эдораса. Золотой чертог был пышно разубран и ярко освещен, и такого пиршества, как поминальное, не бывало здесь от основания дворца. Хоронили Теодена через три дня, в гробницу его положили в полном доспехе, а при нем его оружие и множество драгоценной утвари. Над гробницей насыпали высокий курган и обложили его дерном в белых звездочках цветов-поминальников. Теперь с восточной стороны Кладбищенской дороги стало восемь курганов.
   И дружинники конунга на белых конях поехали вокруг нового могильника и завели песнь о Теодене, сыне Тенгела, которую сочинил менестрель конунга Глеовин; с тех пор он песен больше не сочинял. Медленное пение словно завораживало тех, кто не знал здешнего наречия, у ристанийцев же просветлели глаза, им послышался с севера топот и громовой клич Эорла, разнесшийся над сечей в долине Келебранты. Воспевались деяния конунгов, и рог Хельма трубил в горах; но потом надвинулась Великая Тьма, и поднял войско конунг Теоден, и помчался сквозь мрак в огонь – и погиб, сражаясь, в час, когда поутру нежданное солнце прорвало затменье и озарило вершину Миндоллуина.
 

 
Из черного сумрака он помчался навстречу рассвету
И пел, обнажая яркий, как солнце, меч.
Надежду воспламенил он и с надеждой погиб,
Вознесшись над смертью, над ужасом и над судьбой,
Он утратил бренную жизнь и обрел нетленную славу.
 

 
   А Мерри стоял у подножия зеленого кургана и плакал; когда же песнь отзвучала, он горестно воскликнул:
   – Конунг Теоден, о, конунг Теоден! О, как ненадолго ты заменил мне отца! Прощай!
   Завершилось погребение, утих женский плач, конунга Теодена оставили в могиле вкушать вечный покой, и люди снова собрались в золотом чертоге для великого пиршества и дабы отринуть печаль, ибо Теоден сполна прожил свой земной срок и умер как герой, не посрамив царственных предков. Согласно обычаям, настал черед памятной чаши в честь всех ушедших владык Мустангрима – и тогда выступила вперед царевна ристанийская Эовин, золотая как солнце и белая словно снег; она поднесла Эомеру полную до краев чашу.
   И встал менестрель, и поднялся научитель преданий: они назвали все имена мустангримских властителей в достодолжном порядке: Отрок Эорл, Брего, строитель дворца, Алдор, брат злосчастного Бальдора, Фреа и Фреавин, Голдвин, Деор и Грам, а тако ж и Хельм, укрывшийся в Хельмовом ущелье, когда враги заполонили Ристанию; его курган был последним из девяти на западе. И воспоследовал песенный перечень конунгов, похороненных с восточной стороны: Фреалаф, племянник Хельма, Леофа, Вальда, Фолька и Фольквин; Фенгел, Тенгел и сын его Теоден. Когда же был назван последний, Эомер осушил чашу и повелел виночерпиям чаши наполнить, и поднялись все, возгласивши:
   – Живи и здравствуй, Эомер, конунг Мустангрима! Под конец встал сам Эомер, молвив:
   – Пиршество наше – погребальное, мы провожаем в последний путь конунга Теодена, но да озарится оно радостной вестью, и больше всех был бы рад ей покойный конунг, ибо сестру мою Эовин он любил как родную дочь. Слушайте ж, гости, доселе здесь небывалые, пришельцы из дальних краев! Фарамир, наместник Гондора, Владетель итилийский, просит руки Эовин, царевны Ристании, и она ничуть тому не противится. Итак, оглашаю их помолвку, все будьте свидетелями. Фарамир и Эовин выступили вперед рука об руку, и зазвенели в честь их заздравные чаши.
   – Ну что ж, – сказал Эомер, – теперь союз Ристании с Гондором скреплен заново, и я этому радуюсь больше всех.
   – Не поскупился же ты, Эомер, – сказал Арагорн, – отдавая Гондору драгоценнейшее, что есть в твоем царстве!
   А Эовин взглянула в глаза Арагорну и сказала:
   – Пожелай мне счастья, Государь мой и мой исцелитель!
   А он отвечал:
   – Я желал тебе счастья с тех пор, как тебя увидел. Нынче же счастье твое – великая отрада моему сердцу.
   Закончилась тризна, и собрались в путь гости конунга Эомера. Уезжали Арагорн со своими витязями, эльфы Лориэна и Раздола; Фарамир и Имраиль остались в Эдорасе; осталась и Арвен, распростившись с братьями. Как прощалась она с отцом, никто не видел: они ушли в горы и долго-долго беседовали, горько было их расставанье на веки вечные.
   Перед самым отъездом Эовин с Эомером пришли к Мерри, и на прощанье было ему сказано:
   – Счастливого тебе пути, Мериадок из Хоббитании, Виночерпий Мустангрима! Поскорее наведайся к нам, мы будем тебе рады!
   И сказал Эомер:
   – Соблюдая обычаи древности, надо было бы за твои подвиги на поле у Мундбурга так нагрузить твою повозку, чтобы ее лошади с места не стронули; но ты ведь не хочешь ничего взять, кроме оружия и доспехов, которые и так твои. Что ж, будь по-твоему, ибо я и вправду не знаю даров, тебя достойных. Но сестра все же просит тебя принять хотя бы это – в память о ратнике Дернхельме и о раскатах ристанийских рогов на том незабвенном рассвете.
   И Эовин протянула Мерри древний серебряный рог на зеленой перевязи, маленький, но изукрашенный искусной резьбой: вереница скачущих всадников вилась от мундштука к раструбу и загадочные руны были начертаны на серебре.
   – Это наше семейное сокровище, – сказала Эовин. – Работа гномов, из того, что награбил Ската – был такой дракон. Когда же его убили, наши и гномы поссорились за добычу. Рог этот привез с севера Отрок Эорл. Он нагоняет страх на врагов и веселит сердца друзей, и друзьям всюду слышен его призыв.
   Мерри принял подарок: как было отказаться? – и поцеловал руку Эовин. Все трое обнялись и расстались в надежде на встречу.
   Словом, все были готовы: выпили прощальные чаши, выслушали добрые напутствия, да и сами не остались в долгу. Гости отправились к Хельмову ущелью и там отдыхали два дня. Леголас что обещал Гимли, то и исполнил – пошел с ним в Блистающие Пещеры; по возвращении эльф помалкивал, сказал только, что пусть говорит Гимли, у него слова найдутся.
   – Уж в словесной-то битве никогда еще гном не побеждал эльфа, это первый раз, – добавил он. – Ну ладно, вот попадем в Фангорн, авось сравняемся!
   Из Ущельного излога они выехали к Изенгарду и увидели, как поработали онты. Стены они все снесли, камни убрали, и был внутри Изенгарда пышный фруктовый сад, бежала сквозь него быстрая река, а посреди сияло озеро, и в нем отражалась башня Ортханка в своей нерушимой чернокаменной броне.
   Путники немного посидели на месте прежних изенгардских ворот; там, будто часовые, стояли два высоких дерева, а за ними открывалась зеленая аллея к Ортханку; они смотрели и дивились, как много можно сделать за недолгое время, и ни живой души рядом не было. Однако же скоро послышалось: «Кгум-кгум, кхум-кхум!» – ив аллее появился Древень, а рядом с ним Скоростень.
   – Привет гостям Ортханкского Сада! – молвил он. – Мне сказали, что вы тут неподалеку объявились, но я работал в долине, много еще работы. Вы там, правда, как я слышал, на юге и на востоке тоже не дремали, хорошо поработали, очень даже хорошо.
   И Древень похвалил их, обстоятельно перечислив все происшествия: он, оказывается, обо всем знал. Наконец он замолк и долго смотрел на Гэндальфа.
   – Ну, ну, – сказал он, – говорил же я, что ты из магов маг. Славно ты потрудился – и под конец одолел Врага. Теперь-то куда едешь? И сюда с чем заглянул?
   – Заглянул посмотреть, что ты поделываешь, друг мой, – сказал Гэндальф, – и еще затем, чтобы вас поблагодарить. Без вас бы нам не справиться.
   – Кгум, ну что же, оно, пожалуй, верно, – подтвердил Древень, – онты, и то сказать, лицом в грязь не ударили. Насчет этого, кгум, древоубийцы, который торчал здесь в башне, – само собой. Тут ведь еще набежали, числа им не было, бурарум, эти, как их, подлоглазые-косорукие-кривоногие– жесткосердные-озверелые-непотребные-кровожадные, моргшайте-синкахонда, кгум, ну, вы народ торопливый, а их длинное имя выросло за долгие годы мучений, какие мы претерпели от этих, по-вашему, просто мерзостных орков; так вот, пришли они из-за Реки, и с севера, и отовсюду вокруг Лаурелиндоренана, туда-то они не могли, слава Вышним, пробраться.
   И он поклонился Владыке и Владычице Лориэна.
   – Вот, значит, они, гнусь такая, очень удивились, что мы здесь, они про нас даже и не слышали, хотя про нас и всякий хороший народ тоже не слышал. А эти нас едва ли запомнят, живых-то немного осталось, а какие остались, те потонули в Реке – большей частью. Но вам-то повезло, потому что, не будь нас здесь, степной царь-конунг недалеко бы уехал, а уехал бы – возвращаться было бы некуда.
   – Что другое, а это мы знаем, – сказал Арагорн, – и никогда не забудем этого ни в Минас-Тирите, ни в Эдорасе.
   – Ну, никогда – это слово длинное даже для меня, – отозвался Древень. – Ты хочешь сказать – до тех пор, покуда пребудут ваши царства, но жизнь онтов куда дольше.
   – Начинается новая жизнь, – сказал Гэндальф, – теперь и такое может случиться, что царства людские переживут тебя, друг мой Фангорн. Ты мне лучше вот что скажи: помнишь, о чем я тебя просил? Саруман-то что? Ортханк ему не надоел? Вряд ли ему нравится глядеть из окон, что ты тут устраиваешь.
   Древень хитро посмотрел на Гэндальфа; очень уж хитро, как показалось Мерри.
   – Ага! – сказал он. – Я как раз и думаю – может, ты спросишь. Не надоел ли ему Ортханк? Еще как надоел, но не столько Ортханк, сколько мой голос. Кгу-умм! Уж я его усовещивал – может, и длинно, если судить по-вашему.
   – Как же он терпел? Ты, что ли, сам заходил в Ортханк? – спросил Гэндальф.
   – Я-то? Кгу-ум, нет уж, я в Ортханк не заходил, – отозвался Древень. – Это он подходил к окну и слушал, откуда же ему еще было набраться новостей, хотя новости ему очень не нравились. Он их слушал в оба уха, и уж я позаботился, чтобы он все услышал. И прибавил к новостям много такого, что ему полезно послушать. Он чуть не на стену лез. Торопыга, что говорить. Оттого и сгинул.
   – Я вот замечаю, друг мой Фангорн, что ты говоришь как бы невзначай в прошедшем времени: «слушал, лез, сгинул». Это как? Он что, умер?
   – Да вроде бы пока что не умер, – сказал Древень. – Только вот нет его. Ну да, уже семь дней, как нет. Я его выпустил. От него мало что осталось, когда он уходил, а уж от этого его гаденыша – едва одна тень. Ты мне вот что, ты не говори мне, Гэндальф, что я, мол, обещался его стеречь. Обещал-то я обещал, но с тех пор мало ли что случилось. Он у меня до поры и сидел, чтобы чего не натворил. Ты-то лучше меня знаешь, что я пуще всего не люблю держать всякую живность взаперти, а нет надобности – так и не надо. Пускай себе змея ползает, коли в клыках у нее нет яду!
   – Да, это ты, пожалуй, прав, – сказал Гэндальф, – только у этой змеи, боюсь, яд остался. Голос у него ядовитый, и ты, Древень, какой ни на есть мудрый, а поддался на его уговоры, он ведь знает, как тебе польстить. Ладно уж, нет его, с тем и пошел он к лешему. Только вот башня-то Ортханка все-таки принадлежит князю. Ну разве что она ему покамест не понадобится.
   – Это мы посмотрим, – сказал Арагорн, – пусть онты и дальше здесь распоряжаются, лишь бы глядели за Ортханком: сюда никто не войдет?
   – Заперта башня, – сказал Древень. – Я велел Саруману ее запереть и отдать мне ключи. Они у Скоростеня.
   Скоростень склонился, точно дерево под ветром, и вручил Арагорну два черных узорчатых ключа на стальном кольце.
   – Еще раз тебе спасибо, – сказал Арагорн, – и до свидания. Лес твой пусть растет мирно и пышно. А когда зарастет равнина, хватит тебе места к западу от гор, где ты, бывало, бродил.
   Древень опечалился.
   – Леса-то вырастут, – сказал он. – Вырастут, разрастутся. А онты – нет. Где у нас малыши?
   – Зато ищи теперь за своими пределами, – сказал Арагорн. – Ведь края на востоке открыты, теперь тебе никто не мешает.
   Но Древень грустно покачал головой.
   – Далеконько туда идти, в незнакомые края, – сказал он. – И уж очень там много людей развелось! Заговорился я, правда, простите! Может, вы отдохнете, побудете у нас? Через Фангорн можно поехать – путь-то короче.
   И он поглядел на Келеборна и Галадриэль.
   Но, кроме Леголаса, все торопились домой – на юг или на запад.
   – Ладно, Гимли, пошли! – сказал Леголас. – С позволенья самого Фангорна я таки навешу все здешние низины и погляжу на деревья, каких нигде больше нет в Средиземье. И ты, Гимли, никуда не денешься, уговор дороже денег: сперва напрямик через Фангорн в Лихолесье, а там и до вас рукой подать.
   Гимли согласился, хотя, похоже, без всякой радости.
   – Ну, вот и конец нашему содружеству Хранителей! – сказал Арагорн. – И все же надеюсь, что вы не замедлите вернуться в наши края – и вернетесь с великой подмогой.
   – Вернемся, ежели нас отпустят, – сказал Гимли. – Прощайте, стало быть, милые мои хоббиты! Сделайте одолжение, возвращайтесь домой целы и невредимы, а то что же мне из-за вас беспокоиться! Будет вам весточка, будьте уверены, да еще, глядишь, и увидимся; боюсь только, не все соберемся.
   Древень попрощался со всеми поочередно и трижды поклонился Келеборну и Галадриэли – неторопливо поклонился и очень уважительно.
   – Давно уж, давненько мы не виделись, стволы и камни не упомнят. Да уж, – сказал он, – а ванимар, ванималион ностари! Оно вроде бы и грустно, что только под конец привелось свидеться. Да, весь мир нынче меняется: вода не та, земля другая да и воздух какой-то не такой. Ну ладно, повидались все-таки напоследок, а больше-то, наверно, и не увидимся.
   – Пожалуй что и так, о Старейший, – отозвался Келеборн.
   Но Галадриэль сказала:
   – Нет, в теперешнем Средиземье мы не увидимся, пока не всплывут из морской пучины затонувшие земли Белерианда. А тогда, может статься, и встретим новую весну в ивняках Тасаринена. До нескорого свидания!
   Мерри и Пин прощались со старым онтом последними, и он повеселел, глядя на них.
   – Ну что, резвые мои малыши, – пророкотал он, – а не испить ли нам с вами водицы на дорожку?
   – Мы с удовольствием, – в один голос сказали они, и Древень повел их в древесную сень, где стояла большая каменная корчага; он с краями наполнил три кубка, и хоббиты не спеша пили; пил и онт, не сводя с них огромных таинственных глаз.
   – Бот, пожалуй, с вас и хватит, – лукаво заметил он. – Ишь ведь как выросли с прошлого-то раза!
   Они рассмеялись и осушили кубки.
   – Ладно, пока прощайте, – сказал Древень. – И если дойдет до вас какая молва про онтиц – пришлите мне весточку.
   Он помахал всем своей ручищей и скрылся среди деревьев.
   Теперь они поехали быстрее, направляясь к Вратам Ристании, и распрощались с Арагорном близ того места, где Пин сунул нос в ортханкский палантир. Хоббиты приуныли: сколько довелось им пройти с Арагорном, из скольких бед он их выручил!
   – Эх, нам бы теперь палантир, чтоб видеться и разговаривать с далекими друзьями! – вздохнул Пин.
   – Для этого годится только один, – сказал Арагорн. – В Зрячем камне Минас-Тирита ты ничего не углядишь, а что увидишь – не поймешь. Ортханкский же палантир нужен Государю, чтобы озирать свои владения и не терять из виду своих подданных. Ты, кстати, не забывай, Перегрин Крол, что ты – гондорский витязь. Даю тебе бессрочный отпуск, но в любой день могу снова призвать тебя в строй. И помните, дорогие мои друзья-хоббиты, что северные земли тоже мне подвластны и что раньше или позже я туда наведаюсь.
   Затем Арагорн простился с Келеборном и Галадриэлью; и Владычица сказала ему:
   – Эльфийский Берилл, мрак рассеялся, и все надежды твои сбылись. Живи же счастливо!
   – Прощай, родич! – сказал Келеборн. – Да не постигнет тебя моя судьба, да пребудет царство твое в целости и сохранности!
   Час был вечерний, и когда они, отъехав с милю, обернулись, то увидели Государя Элессара и его витязей в лучах закатного солнца: червонным золотом сверкали сбруи и пламенела белая мантия Арагорна; он воздел руку, и ярким прощальным блеском вспыхнул зеленый берилл.