Страница:
x x x
Зажав сумку между коленями, я приготовился к неминуемому столкновению. Уже в третий раз водитель такси бросал свой разбитый "рено-12", визжащий старыми покрышками, в обгон рычащего автобуса "мерседес", пытаясь втиснуться в узкую щель на крайней полосе автострады. Путешествие из аэропорта к центру Буэнос-Айреса характеризовало Аргентину не с самой лучшей стороны. Когда мы проехали огромный рекламный щит с лозунгом "Las Malvinas son Argentinas" (Мальвинские острова - Аргентине - исп.) переливающийся синими и белыми огнями, угрюмый таксист, который на протяжении нескольких километров только сердито поглядывал на меня в зеркало заднего обзора, сделав последнюю затяжку, швырнул окурок в темноту за окном и спросил подозрительно:
- De donde es, Usted? (откуда будешь, приятель? - исп.)
В первую минуту я решил солгать. Война за Фолклендские (Мальвинские) острова окончилась всего несколько лет назад, и я не был уверен, что местный житель благосклонно отнесется к гостю из Англии. Однако любопытно было проверить его реакцию, и я ответил осторожно:
- Soy Britannico.
Водитель опять взглянул на меня в зеркало, словно не расслышал моих слов.
- Britannico... Inglaterra, - громче повторил я.
Угрюмый взгляд водителя заставил меня усомниться в дипломатичности моей реплики. И вдруг глаза его просияли.
- Senora Тэтчер, - произнес он. - Хорошая женщина. Вот бы ее сюда. Сразу бы стало лучше. - Таксист взмахнул рукой, обнажив в улыбке полный рот золотых зубов.
Подобным образом будут реагировать многие аргентинцы, с которыми мне предстоит общаться в текущем учебном году. Из их памяти еще не стерлись горькие события войны за Фолклендские острова, но давние культурные и торговые связи с Великобританией перебивали возникшую антипатию.
В тот вечер, устроившись в дешевой гостинице, я встретился за ужином с Энди Шуйлером, американским студентом, которому тоже была присуждена стипендия фонда "Ротари". Забавный спокойный парень, в Станфорде он специализировался по проблемам Латинской Америки. На следующий день мы сняли на двоих квартиру в центре Буэнос-Айреса.
Стипендия "Ротари" выделялась главным образом на то, чтобы дать возможность ее владельцу познакомиться, с культурой других народов, посещая различные страны и устанавливая дружеские связи с новыми людьми. Но мы также не должны были забывать и об образовании. Мы с Шуйлером записались на вечерний курс политологии при аспирантуре университета Буэнос-Айреса. Наша аудитория состояла из старших офицеров, журналистов левого толка, честолюбивых политиков и католического священника из партии перонистов микромир противоборствующих сторон аргентинского общества.
Демократия, проповедуемая партией радикалов во главе с ее лидером Раулем Альфонсином, после долгих лет тиранического правления военной хунты находилась пока еще в зачаточном состоянии. Будучи представителями империалистов "Yanquis" и "Britannicos", мы, разумеется, не рассчитывали на снисхождение со стороны других студентов, когда в аудитории возникали пылкие, зачастую с оскорблениями, политические дебаты. Шуйлер вскоре втянулся в активную политику, посещал митинги, демонстрации и студенческие собрания. В пасхальное воскресенье 1987 года правительство Альфонсина едва не пало в ходе попытки военного переворота, и я вместе с Шуйлером отправился к "Каса росада" (Дому президента), чтобы посмотреть, как страстные аргентинцы ратуют в поддержку демократии.
В другие дни наши с Шуйлером пути пересекались нечасто. Он занимался своими делами, я - своими. Я решил обогатить свой летный опыт, и один из офицеров ВВС, посещавший наш курс, порекомендовал мне инструктора, Родольфо Зигера, базировавшегося на аэродроме Сан-Фернандо, который находился в двух часах езды от центра Буэнос-Айреса, если добираться туда автобусом "Колективо". Немецкий иммигрант, во время Второй мировой войны Зигер служил в "Люфтваффе" и в качестве пилота "мессершмитта" Me-109 участвовал в "Битве за Англию". Вся его семья погибла во время бомбардировок Дрездена, и после войны Зигер эмигрировал в Аргентину, где переквалифицировался в пилота гражданской авиации. Он работал в авиакомпании "Аэролинеас Аргентинас", откуда и вышел на пенсию в чине старшего пилота. На пенсию особо не разживешься, поэтому он приобрел старенький самолетик "лускомбе силвэр" 1930 года выпуска, такой же допотопный, как автомобиль "ситроен 2CV", и стал давать уроки всем желающим. Машина его была не настолько надежная, чтобы сдавать на ней экзамен на право получения лицензии аргентинского пилота, но за ее аренду он брал недорого, да и мне любопытно было поучиться у человека, с которым, возможно, сражался в воздушных боях капитан авиации Уитчелл.
По прошествии нескольких недель, готовясь к практическим и теоретическим экзаменам, я узнал еще об одном аспекте бизнеса Родольфо. В ту пору в Аргентине были установлены высокие пошлины на ввоз бытовой электронной техники, а в Парагвае, всего лишь за несколько сот километров, эти товары пошлиной не облагались, так что контрабанда была неизбежна. Аргентинские таможенники, естественно, старались пресекать подобный промысел. Раз в неделю Родольфо перелетал через реку Плате, садился на фунтовую летную полосу в Парагвае и загружал свой "лускомбе" видеомагнитофонами и телевизорами. Маломощный самолет с трудом поднимался в воздух, и Родольфо пускался в обратный путь, пересекая реку во мраке ночи на бреющем полете, чтобы самолет не засекли радары аргентинских пограничников.
Однажды мы отправились в Мендосу, к подножию Анд. Родольфо удалось отыскать очень нужную и редкую запчасть к старому самолету, которую требовалось забрать с территории Чили почти на самой границе. Он попросил меня помочь. Маломощный "лускомбе" не мог перелететь через Анды, и потому этот отрезок пути предстояло преодолеть на автобусе. По прибытии на удаленный пограничный пост, примостившийся под сенью Аннапурны, я вдруг сообразил, что угодил в переплет. Вообще-то у меня было два паспорта новозеландский и английский. Первый был незаменим для пересечения границы Аргентины, поскольку аргентинские власти в отличие от британцев не требовали визы у граждан Новой Зеландии. В Чили же, наоборот, в более выгодном положении находились британцы, им для въезда и выезда виза не требовалась, и потому там удобнее было пользоваться английским паспортом. Но я, собираясь в поездку в спешке, взял с собой только один документ - английский. Рассчитывать на то, что два неприветливых аргентинских пограничника, поднявшихся в автобус на пропускном пункте, посмотрят сквозь пальцы на отсутствие штампа, не приходилось.
Сообразив, что мой новозеландский паспорт с аргентинскими печатями лежит под замком в тумбочке возле моей кровати в Буэнос-Айресе, я решил попытаться проникнуть через границу обманным путем. Выбора у меня все равно не было. Я заявил, что у меня украли мой новозеландский паспорт и я еду в Сантьяго, где находилось единственное на всем южном континенте посольство Новой Зеландии, чтобы его восстановить. Пограничник постарше поверил моему объяснению, но молодой проявил подозрительность и приказал мне выйти из автобуса, чтобы произвести досмотр моих вещей. Вскоре в моем рюкзаке он обнаружил английский паспорт без соответствующих штампов и арестовал меня по подозрению в нелегальном въезде в страну.
Сотрудники пограничной полиции эскортировали меня в полицейский участок Мендосы, где меня обыскали с ног до головы и бросили в грязную камеру, в которой из обстановки имелись только сырой матрас и ведро. В этой камере я проскучал два часа, после чего меня препроводили в один из кабинетов, где за железным столом сидели два мрачных офицера. К моему неописуемому изумлению, выяснилось, что меня подозревают в шпионаже. Начался допрос. Полицейские интересовались, чем я занимаюсь, где проживаю, кто мои друзья, и аккуратно записывали мои ответы в маленькие черные блокноты. Через час мне уже казалось, что нелепее вопросов я не слыхал в жизни.
- Как зовут вашу собаку? - спросил один из офицеров.
- Джесси, - ответил я, едва скрывая раздражение.
Ночевать меня отправили в ту же грязную камеру, а утром я предстал перед полковником ВВС Аргентины, специально прилетевшим из Буэнос-Айреса, чтобы допросить меня.
- Как зовут вашу собаку? - грозно осведомился он.
- Вчера меня уже спрашивал об этом один из здешних, - с невинным видом отвечал я, недоумевая, с чего вдруг мой щенок из породы лейкленд-терьеров стал представлять опасность для "аргентинских ястребов". Позже я понял, что они испытывали мою "легенду". Если я и впрямь безобидный студент, прибывший на учебу в Аргентину по обмену, значит, я без труда должен вспомнить такие несущественные детали, как кличка моего пса. Шпиону же гораздо сложнее изо дня в день отвечать правильно на нелогичные тривиальные вопросы. Полученный урок сослужил мне добрую службу, когда я стал разведчиком.
Чуть позже в тот же день аргентинская полиция отпустила меня на свободу, но только после того, как по настоянию ее сотрудников я принял участие в спонтанно организованном матче по регби. По мнению аргентинских блюстителей закона, каждый настоящий новозеландец должен быть отличным крайним нападающим. Я пытался протестовать, но меня даже слушать не хотели. Мендоса - одна из ведущих провинций Аргентины по регби, и в ее команде есть очень хорошие игроки. В Буэнос-Айрес я возвращался на следующий день с подбитым глазом.
- Неужто повстречал кого из моих друзей-гестаповцев? - хохотнул Родольфо. Я не был уверен, что он шутит.
Спустя несколько недель один мой приятель-дипломат пригласил меня на ужин в посольство Швейцарии. После войны за Фолклендские острова дипломатические связи между Великобританией и Аргентиной еще не были восстановлены, и потому британские интересы в этой стране представляли несколько английских дипломатов, работавших на территории посольства Швейцарии. Мой друг швейцарец познакомил меня с одним из них, вторым секретарем, - высоким, долговязым парнем чуть старше меня. Узнав, что я обучаюсь летному делу, мой новый знакомый пришел в восторг и стал пытливо расспрашивать меня о том, каковы дальность полета и грузоподъемность "лускомбе". Правда, когда я сообщил, что этот самолет с трудом поднимается в воздух с телевизором и видеомагнитофоном на борту, он, как мне показалось, несколько сник.
Став сотрудником МИ-6, я узнал, что этот долговязый парень, Марк Фримен, работал на разведслужбу. В Буэнос-Айресе он осуществлял операцию МИ-6 против аргентинских ВМС, завершившуюся победой английской разведки.
Не сумев предсказать вторжение аргентинцев на Фолклендские острова в апреле 1982 года, МИ-6 сильно подмочила свою репутацию в глазах английского правительства. Чтобы избежать повторения подобной ошибки, МИ-6 бросила в этот регион дополнительные ресурсы, вдвое увеличив свою агентурную сеть в Буэнос-Айресе, настроив новых постов подслушивания в чилийских Андах, чтобы на раннем этапе узнавать обо всех перемещениях аргентинской авиации, и открыв новую точку в составе одного человека в Уругвае. Эти усилия обеспечили непрерывный поток информации.
Одно из сообщений вызвало особый интерес в Штабе военной разведки Уайтхолла. Аргентинцы разрабатывали новую секретную морскую мину в пластмассовом корпусе с электронным устройством, отличающим по шумам английские суда от аргентинских. Традиционными средствами минообнаружения эту мину было трудно отследить. Штаб счел, что это очень опасное оружие, и пожелал ознакомиться с ее характеристиками. МИ-6 завербовала французского специалиста по оружию, принимавшего участие в разработке данного проекта на военно-морской базе Рио-Гальегос. Ему был присвоен псевдоним FORFEIT.
Вывезти мину с территории базы Рио-Гальегос не представляло особой трудности, поскольку FORFEIT имел высшую форму допуска к секретной работе и пользовался доверием у аргентинской охраны. Он погрузил одну из мин в багажник своего автомобиля и выехал с базы, заявив, что едет испытывать ее на другую военно-морскую базу в Комодоро-Ривадавия. Далее предстояло вывезти мину из Аргентины, и это был самый сложный этап операции.
Вариантов переправки мины в Великобританию насчитывалось немного. В частности, подводную лодку к берегам недружественной Аргентины МИ-6 не могла послать, потому что в этом случае исключалась всякая возможность доказать свою непричастность к похищению секретного оружия. МИ-6 решила завербовать какого-нибудь пилота, который согласился бы переправить мину на своем легком самолете через реку Плате в Уругвай. Вот почему Фримен расстроился, когда узнал, что у "лускомбе" очень маленькая грузоподъемность. В итоге некий сотрудник МИ-6, действовавший под "крышей" датского инженера-химика, встретился с агентом FORFEIT в одном из частных гаражей Буэнос-Айреса, переложил мину в багажник арендованной машины и на ней перевез ее в Уругвай. Предварительные наблюдения показали, что пограничная полиция редко досматривает автомобили, но на всякий случай у датского инженера было припасено правдоподобное объяснение: странный бочкообразный кусок пластмассы в багажнике его машины - всего лишь безобидный прибор для химической промышленности. В результате никакого объяснения не потребовалось. Он беспрепятственно довез мину до Монтевидео. Там ее тайком погрузили на английский военный корабль, зашедший в порт на дозаправку после визита на Фолклендские острова, и переправили в Великобританию.
В декабре 1987 года я возвращался в Лондон рейсом швейцарской авиакомпании. Поднявшись на борт самолета, я взял экземпляр "Нации", самой популярной аргентинской газеты. На пятой странице было помещено сообщение об аварии маломощного самолета, разбившегося при попытке сесть ночью на аэродром с грунтовой полосой неподалеку от Буэнос-Айреса. Пилот получил серьезные травмы. Полиция расследовала причины аварии, в том числе и слухи о том, что пилот занимался контрабандой. Имя летчика не называлось, но я понял, что речь идет о Родольфо.
x x x
И вот я в Лондоне. За душой ни гроша. Мне нужна работа, желательно что-нибудь связанное с риском и поездками за границу. Я написал Пилчарду, спрашивая, осталось ли в силе предложение, которое он сделал мне в 1984 году. Сам Пилчард мне не ответил, но через пару недель я получил письмо на бланке Министерства иностранных дел и по делам Содружества, подписанное неким господином М. Э. Халлидеем, приглашавшим меня прибыть на собеседование по адресу: Лондон SW1, Карлтон-Гарденз, 3.
Сидя на кожаном диване в холле элегантного здания, созданного архитектором Джоном Нэшем, выходящего окнами на Сент-Джеймсский парк в центральной части Лондона, я совсем не нервничал. Скорее, был заинтригован и изнывал от любопытства. Гораздо больше, чем предстоящее собеседование, меня волновал тикающий счетчик на автостоянке в квартале отсюда, где я оставил свой старенький побитый "БМВ". Я глянул на часы, надеясь, что пробуду здесь недолго. На маленьком столике со стеклянной поверхностью, стоявшем передо мной, лежало несколько экземпляров "Экономиста" и "Файнэншл таймс". Чтобы скоротать время, я взял один из номеров.
Вскоре я услышал шаги. Кто-то спускался со второго этажа. На мраморный пол, стуча высокими тонкими каблучками, ступила высокая миловидная девушка. Я отложил "Экономист" и поднялся.
- Мистер Томлинсон? - уточнила она с улыбкой. Я кивнул. - Господин Халлидей ждет вас. Кстати, меня зовут Кэтлин. - Мы обменялись рукопожатием, и она повела меня на второй этаж, где препроводила в один из кабинетов.
Я увидел маленького щуплого человечка, с бородой, в старомодном коричневом костюме с большими лацканами и туфлях цвета корнуолского пирожка. Халлидей поздоровался со мной и усадил в низкое кресло, а сам устроился напротив, по другую сторону журнального столика.
- Вам известно, зачем вас пригласили сюда? - осведомился он.
- Нет, не догадываюсь, - осторожно ответил я.
- Так, для начала позвольте попросить вас ознакомиться вот с этим и подписать. - Халлидей вручил мне листок бумаги с отпечатанным текстом и шариковую ручку "Байро". Это была выдержка из Закона об охране государственной тайны 1989 года, с пометкой в верхней части страницы "СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО"; надпись была сделана красными чернилами. Я прочитал текст, не колеблясь поставил свою подпись и вернул документ.
- А теперь прочтите вот это, - приказал он, передавая мне зеленую папку.
Халлидей поднялся и пересел за стол у окна, предоставив мне время спокойно ознакомиться с содержанием примерно тридцати страниц в прозрачных пластиковых чехлах, на которых объяснялось, что МИ-6 - это британская служба внешней разведки, учрежденная Форин офис с целью получения информации из секретных источников о политической, военной, экономической и коммерческой деятельности иностранных государств. Два абзаца давали представление о процедуре отбора будущих сотрудников, которая была фактически аналогична порядку приема на работу в Форин офис, с той лишь разницей, что в данном случае кандидат должен был пройти дополнительный раунд собеседований. Описывались также процедуры проверки кандидата на пригодность к службе в данной организации и его личной жизни, затем в общих чертах излагалось, как будет строиться его карьера в МИ-6. Полгода подготовки, первая загранкомандировка после двух лет кабинетной работы в Лондоне, затем попеременно три года дома, три - за границей, и так до выхода на пенсию. Обязательный пенсионный возраст для всех сотрудников - 55 лет. В конце была представлена шкала оплаты труда. Жалованье сотрудников МИ-6 не шло ни в какое сравнение с заработками в частных компаниях, но прожить на такие деньги было можно.
Я закрыл папку и положил ее на журнальный столик. Халлидей покинул свой стол и вернулся ко мне.
- Ну, что скажете? - спросил он с нотками нетерпения в голосе, будто я только что закончил осмотр подержанной машины, которую он стремился мне продать.
- Мне хотелось бы узнать больше, - уклончиво ответил я.
Халлидей задал мне стандартные вопросы, без которых не обходится ни одно собеседование, и разбавил их одним необычным дополнением.
- Сотрудникам МИ-6 зачастую приходится давать краткие характеристики самых разных людей, вступающих в контакт с нашей службой. Так сказать, делать словесные портреты. Вы можете описать в двух словах кого-нибудь из ваших знакомых?
Я подумал с минуту и описал Родольфо.
Халлидей дал мне понять, что желает убедиться в моей готовности посвятить свою жизнь работе в МИ-6, откуда просто так никого не увольняли.
- Я готов служить, - заверил я. - Как раз искал что-то подобное.
Уже истекали последние минуты оплаченного времени на автостоянке, когда Халлидей наконец-то меня отпустил, пообещав на прощание, что очень скоро я получу от него письменное уведомление.
Через две недели пришло письмо с приглашением на повторное собеседование. Я был польщен, но мне не улыбалась перспектива торчать два или три года за столом в лондонской конторе; я предпочел бы сразу уехать за границу. Поэтому я скомкал письмо и бросил его в корзину для использованных бумаг.
Тяга к путешествиям не покидала меня, но я не мог потакать своему желанию, поскольку долги требовали, чтобы прежде я начал зарабатывать. Почти все мои друзья по университету уже успешно делали карьеру в лондонских банках и фирмах. Их образ жизни меня не привлекал, но с практической точки зрения это был самый верный способ скопить немного денег. То были первые годы экономического подъема периода правления Тэтчер, и найти высокооплачиваемую работу было несложно. Меня наняла консультационная фирма "Буз Аллен энд Гамильтон", располагавшаяся в Мейфэре, за жалованье втрое выше того, что предлагала МИ-6. Солидные чеки согревали душу, но уже через пару недель я понял, что мне эта работа не по душе. На письмо Халлидея я так и не ответил, что было не только ошибкой, но и грубостью с моей стороны. Поэтому я написал ему, объяснив, что устроился в одну компанию и считаю неразумным увольняться из нее, не проработав и года, но хотел бы поддерживать с ним связь. Халлидей в ответном письме в вежливой форме выразил свое понимание.
Сидячая работа в консультационной фирме не приносила удовлетворения, и я стал искать что-нибудь более интересное. Однажды в газете я наткнулся на объявление с призывом вступать в территориальную армию (ТА), добровольческий резерв сухопутных войск Великобритании. Я счел, что это будет идеальное поприще для моей незадействованной энергии, тем более что сборы устраивались только по уик-эндам и раз в год две недели в лагере. Это означало, что мне не придется бросать работу, которая неплохо меня кормила. Я подал заявление, и через несколько дней мне по почте прислали информационный буклет для новобранцев. Листая глянцевую брошюру, я бегло просматривал информацию о различных резервных формированиях, но просто так, из любопытства. Выбор я сделал сразу: Специальная десантно-воздушная служба. Я позвонил по указанному номеру, и скрипучий голос с шотландским акцентом рявкнул в трубку, чтобы в следующую субботу я явился в казармы герцога Йоркского на Кингз-роуд в центральной части Лондона для проверки на пригодность по состоянию здоровья, имея при себе кроссовки и спортивный костюм.
Первое испытание - требовалось пробежать вокруг казарм пять миль меньше чем за сорок минут - любой тренированный юноша мог пройти с относительной легкостью. Но это был лишь предварительный этап процесса скрупулезного отбора. Инструктор по физподготовке, проводивший экзамен, сказал, что мы должны являться в казармы каждый второй уик-энд на протяжении всего следующего года для прохождения комплекса серьезных испытаний на выдержку и выносливость, а также пройти двухнедельные лагерные сборы с повышенной нагрузкой.
Между выходными, посвященными службе в территориальной армии, все мои помыслы и усилия были направлены на то, чтобы подготовиться к очередному отборочному экзамену. Перед тем как отправиться утром в "Буз Аллен энд Гамильтон", я дважды обегал Гайд-Парк, а на работе с тоской поглядывал на часы, дожидаясь вечера, чтобы помчаться в расположенный по соседству спортивный клуб "Лэндсдоун" и в его бассейне проплыть пару километров. Цели, стоявшие передо мной, отвергали тот образ жизни, который вели мои коллеги, прожигавшие свое свободное время в барах и ресторанах. Рядом с ними меня не покидало чувство исключительности, особенно усилившееся, после того как я был зачислен в SAS. Каждое утро, садясь за свой стол на работе, я искренне пытался понять, что движет ими в их ежедневных усилиях добиваться новых высот в компании.
Особенно удивлял меня Эрнст Голдштейн. Ему оставалось подождать всего несколько лет, чтобы получить солидный капитал, переданный в доверительную собственность до его тридцатилетия, но он уже сейчас жил так, будто владел огромным наследством, напропалую занимая деньги тут и там на свое неоправданно расточительное бытие, хотя как консультанту по вопросам управления ему платили неплохое жалованье. Он часами висел на телефоне, главным образом болтая с приятелями, организуя роскошные вечеринки, и от случая к случаю с клиентами, которых он подобострастно величал "сэрами". Как только у него на столе звонил телефон, его рука бросалась на трубку, словно атакующая кобра, и срывала ее с рычага еще до того, как затихал первый звонок. "Голдштейн на проводе", - произносил он с раздражающим энтузиазмом в голосе. Однажды весь штат сотрудников задержался в офисе допоздна, работая над "жизненно важным" проектом. Голдштейн ненадолго отлучился из комнаты, а я тем временем незаметно проник в его закуток и намазал суперклеем телефонную трубку, наглухо прикрепив ее к аппарату. Через несколько минут он вернулся в сопровождении исполнительного директора и начал с жаром обсуждать с ним данные о доходах и расходах компании. Я позвонил ему по внутренней линии. Рука Голдштейна, как обычно, стремительно, словно лягушачий язык, рванулась к трубке, но на этот раз он поднес ее к уху вместе с аппаратом, со стуком врезавшимся в его щеку. Хуже того, поскольку рычаг по-прежнему был придавлен, телефон продолжал звонить. Голдштейн в исступлении размахивал дребезжащим аппаратом вокруг себя, словно пытался стряхнуть с руки вцепившуюся в нее бешеную собаку. Наконец отчаянным усилием он содрал трубку, но только вместе с верхней частью аппарата, вывалив на стол провода и звонки. Все сотрудники в комнате покатывались со смеху, но Голдштейн, не замечая всего происходящего, поднес трубку к уху и, как всегда, елейным голосом произнес: "Голдштейн на проводе". Исполнительный директор, с трудом сдерживая смех, чтобы не утратить достоинства в глазах подчиненных, поспешил удалиться,
Вскоре после этого я уволился, но тучи надо мной начали сгущаться еще до инцидента с телефоном. Исполнительный директор заметил мое халатное отношение к работе и стал всячески пытаться выжить меня из компании.
Прыжки с парашютом были обязательным пунктом программы подготовки, и я записался на ближайший учебный курс на базе ВВС Брайз-Нортон. Спустя две недели, имея за плечами двенадцать прыжков, я получил от RAF - Королевских военно-воздушных сил - желанный нагрудный знак парашютиста. Я также изучил курс средств связи, освоив скоростную азбуку Морзе и методы работы с шифровальной рацией PRC-319, и прошел начальный курс немецкого языка.
Зажав сумку между коленями, я приготовился к неминуемому столкновению. Уже в третий раз водитель такси бросал свой разбитый "рено-12", визжащий старыми покрышками, в обгон рычащего автобуса "мерседес", пытаясь втиснуться в узкую щель на крайней полосе автострады. Путешествие из аэропорта к центру Буэнос-Айреса характеризовало Аргентину не с самой лучшей стороны. Когда мы проехали огромный рекламный щит с лозунгом "Las Malvinas son Argentinas" (Мальвинские острова - Аргентине - исп.) переливающийся синими и белыми огнями, угрюмый таксист, который на протяжении нескольких километров только сердито поглядывал на меня в зеркало заднего обзора, сделав последнюю затяжку, швырнул окурок в темноту за окном и спросил подозрительно:
- De donde es, Usted? (откуда будешь, приятель? - исп.)
В первую минуту я решил солгать. Война за Фолклендские (Мальвинские) острова окончилась всего несколько лет назад, и я не был уверен, что местный житель благосклонно отнесется к гостю из Англии. Однако любопытно было проверить его реакцию, и я ответил осторожно:
- Soy Britannico.
Водитель опять взглянул на меня в зеркало, словно не расслышал моих слов.
- Britannico... Inglaterra, - громче повторил я.
Угрюмый взгляд водителя заставил меня усомниться в дипломатичности моей реплики. И вдруг глаза его просияли.
- Senora Тэтчер, - произнес он. - Хорошая женщина. Вот бы ее сюда. Сразу бы стало лучше. - Таксист взмахнул рукой, обнажив в улыбке полный рот золотых зубов.
Подобным образом будут реагировать многие аргентинцы, с которыми мне предстоит общаться в текущем учебном году. Из их памяти еще не стерлись горькие события войны за Фолклендские острова, но давние культурные и торговые связи с Великобританией перебивали возникшую антипатию.
В тот вечер, устроившись в дешевой гостинице, я встретился за ужином с Энди Шуйлером, американским студентом, которому тоже была присуждена стипендия фонда "Ротари". Забавный спокойный парень, в Станфорде он специализировался по проблемам Латинской Америки. На следующий день мы сняли на двоих квартиру в центре Буэнос-Айреса.
Стипендия "Ротари" выделялась главным образом на то, чтобы дать возможность ее владельцу познакомиться, с культурой других народов, посещая различные страны и устанавливая дружеские связи с новыми людьми. Но мы также не должны были забывать и об образовании. Мы с Шуйлером записались на вечерний курс политологии при аспирантуре университета Буэнос-Айреса. Наша аудитория состояла из старших офицеров, журналистов левого толка, честолюбивых политиков и католического священника из партии перонистов микромир противоборствующих сторон аргентинского общества.
Демократия, проповедуемая партией радикалов во главе с ее лидером Раулем Альфонсином, после долгих лет тиранического правления военной хунты находилась пока еще в зачаточном состоянии. Будучи представителями империалистов "Yanquis" и "Britannicos", мы, разумеется, не рассчитывали на снисхождение со стороны других студентов, когда в аудитории возникали пылкие, зачастую с оскорблениями, политические дебаты. Шуйлер вскоре втянулся в активную политику, посещал митинги, демонстрации и студенческие собрания. В пасхальное воскресенье 1987 года правительство Альфонсина едва не пало в ходе попытки военного переворота, и я вместе с Шуйлером отправился к "Каса росада" (Дому президента), чтобы посмотреть, как страстные аргентинцы ратуют в поддержку демократии.
В другие дни наши с Шуйлером пути пересекались нечасто. Он занимался своими делами, я - своими. Я решил обогатить свой летный опыт, и один из офицеров ВВС, посещавший наш курс, порекомендовал мне инструктора, Родольфо Зигера, базировавшегося на аэродроме Сан-Фернандо, который находился в двух часах езды от центра Буэнос-Айреса, если добираться туда автобусом "Колективо". Немецкий иммигрант, во время Второй мировой войны Зигер служил в "Люфтваффе" и в качестве пилота "мессершмитта" Me-109 участвовал в "Битве за Англию". Вся его семья погибла во время бомбардировок Дрездена, и после войны Зигер эмигрировал в Аргентину, где переквалифицировался в пилота гражданской авиации. Он работал в авиакомпании "Аэролинеас Аргентинас", откуда и вышел на пенсию в чине старшего пилота. На пенсию особо не разживешься, поэтому он приобрел старенький самолетик "лускомбе силвэр" 1930 года выпуска, такой же допотопный, как автомобиль "ситроен 2CV", и стал давать уроки всем желающим. Машина его была не настолько надежная, чтобы сдавать на ней экзамен на право получения лицензии аргентинского пилота, но за ее аренду он брал недорого, да и мне любопытно было поучиться у человека, с которым, возможно, сражался в воздушных боях капитан авиации Уитчелл.
По прошествии нескольких недель, готовясь к практическим и теоретическим экзаменам, я узнал еще об одном аспекте бизнеса Родольфо. В ту пору в Аргентине были установлены высокие пошлины на ввоз бытовой электронной техники, а в Парагвае, всего лишь за несколько сот километров, эти товары пошлиной не облагались, так что контрабанда была неизбежна. Аргентинские таможенники, естественно, старались пресекать подобный промысел. Раз в неделю Родольфо перелетал через реку Плате, садился на фунтовую летную полосу в Парагвае и загружал свой "лускомбе" видеомагнитофонами и телевизорами. Маломощный самолет с трудом поднимался в воздух, и Родольфо пускался в обратный путь, пересекая реку во мраке ночи на бреющем полете, чтобы самолет не засекли радары аргентинских пограничников.
Однажды мы отправились в Мендосу, к подножию Анд. Родольфо удалось отыскать очень нужную и редкую запчасть к старому самолету, которую требовалось забрать с территории Чили почти на самой границе. Он попросил меня помочь. Маломощный "лускомбе" не мог перелететь через Анды, и потому этот отрезок пути предстояло преодолеть на автобусе. По прибытии на удаленный пограничный пост, примостившийся под сенью Аннапурны, я вдруг сообразил, что угодил в переплет. Вообще-то у меня было два паспорта новозеландский и английский. Первый был незаменим для пересечения границы Аргентины, поскольку аргентинские власти в отличие от британцев не требовали визы у граждан Новой Зеландии. В Чили же, наоборот, в более выгодном положении находились британцы, им для въезда и выезда виза не требовалась, и потому там удобнее было пользоваться английским паспортом. Но я, собираясь в поездку в спешке, взял с собой только один документ - английский. Рассчитывать на то, что два неприветливых аргентинских пограничника, поднявшихся в автобус на пропускном пункте, посмотрят сквозь пальцы на отсутствие штампа, не приходилось.
Сообразив, что мой новозеландский паспорт с аргентинскими печатями лежит под замком в тумбочке возле моей кровати в Буэнос-Айресе, я решил попытаться проникнуть через границу обманным путем. Выбора у меня все равно не было. Я заявил, что у меня украли мой новозеландский паспорт и я еду в Сантьяго, где находилось единственное на всем южном континенте посольство Новой Зеландии, чтобы его восстановить. Пограничник постарше поверил моему объяснению, но молодой проявил подозрительность и приказал мне выйти из автобуса, чтобы произвести досмотр моих вещей. Вскоре в моем рюкзаке он обнаружил английский паспорт без соответствующих штампов и арестовал меня по подозрению в нелегальном въезде в страну.
Сотрудники пограничной полиции эскортировали меня в полицейский участок Мендосы, где меня обыскали с ног до головы и бросили в грязную камеру, в которой из обстановки имелись только сырой матрас и ведро. В этой камере я проскучал два часа, после чего меня препроводили в один из кабинетов, где за железным столом сидели два мрачных офицера. К моему неописуемому изумлению, выяснилось, что меня подозревают в шпионаже. Начался допрос. Полицейские интересовались, чем я занимаюсь, где проживаю, кто мои друзья, и аккуратно записывали мои ответы в маленькие черные блокноты. Через час мне уже казалось, что нелепее вопросов я не слыхал в жизни.
- Как зовут вашу собаку? - спросил один из офицеров.
- Джесси, - ответил я, едва скрывая раздражение.
Ночевать меня отправили в ту же грязную камеру, а утром я предстал перед полковником ВВС Аргентины, специально прилетевшим из Буэнос-Айреса, чтобы допросить меня.
- Как зовут вашу собаку? - грозно осведомился он.
- Вчера меня уже спрашивал об этом один из здешних, - с невинным видом отвечал я, недоумевая, с чего вдруг мой щенок из породы лейкленд-терьеров стал представлять опасность для "аргентинских ястребов". Позже я понял, что они испытывали мою "легенду". Если я и впрямь безобидный студент, прибывший на учебу в Аргентину по обмену, значит, я без труда должен вспомнить такие несущественные детали, как кличка моего пса. Шпиону же гораздо сложнее изо дня в день отвечать правильно на нелогичные тривиальные вопросы. Полученный урок сослужил мне добрую службу, когда я стал разведчиком.
Чуть позже в тот же день аргентинская полиция отпустила меня на свободу, но только после того, как по настоянию ее сотрудников я принял участие в спонтанно организованном матче по регби. По мнению аргентинских блюстителей закона, каждый настоящий новозеландец должен быть отличным крайним нападающим. Я пытался протестовать, но меня даже слушать не хотели. Мендоса - одна из ведущих провинций Аргентины по регби, и в ее команде есть очень хорошие игроки. В Буэнос-Айрес я возвращался на следующий день с подбитым глазом.
- Неужто повстречал кого из моих друзей-гестаповцев? - хохотнул Родольфо. Я не был уверен, что он шутит.
Спустя несколько недель один мой приятель-дипломат пригласил меня на ужин в посольство Швейцарии. После войны за Фолклендские острова дипломатические связи между Великобританией и Аргентиной еще не были восстановлены, и потому британские интересы в этой стране представляли несколько английских дипломатов, работавших на территории посольства Швейцарии. Мой друг швейцарец познакомил меня с одним из них, вторым секретарем, - высоким, долговязым парнем чуть старше меня. Узнав, что я обучаюсь летному делу, мой новый знакомый пришел в восторг и стал пытливо расспрашивать меня о том, каковы дальность полета и грузоподъемность "лускомбе". Правда, когда я сообщил, что этот самолет с трудом поднимается в воздух с телевизором и видеомагнитофоном на борту, он, как мне показалось, несколько сник.
Став сотрудником МИ-6, я узнал, что этот долговязый парень, Марк Фримен, работал на разведслужбу. В Буэнос-Айресе он осуществлял операцию МИ-6 против аргентинских ВМС, завершившуюся победой английской разведки.
Не сумев предсказать вторжение аргентинцев на Фолклендские острова в апреле 1982 года, МИ-6 сильно подмочила свою репутацию в глазах английского правительства. Чтобы избежать повторения подобной ошибки, МИ-6 бросила в этот регион дополнительные ресурсы, вдвое увеличив свою агентурную сеть в Буэнос-Айресе, настроив новых постов подслушивания в чилийских Андах, чтобы на раннем этапе узнавать обо всех перемещениях аргентинской авиации, и открыв новую точку в составе одного человека в Уругвае. Эти усилия обеспечили непрерывный поток информации.
Одно из сообщений вызвало особый интерес в Штабе военной разведки Уайтхолла. Аргентинцы разрабатывали новую секретную морскую мину в пластмассовом корпусе с электронным устройством, отличающим по шумам английские суда от аргентинских. Традиционными средствами минообнаружения эту мину было трудно отследить. Штаб счел, что это очень опасное оружие, и пожелал ознакомиться с ее характеристиками. МИ-6 завербовала французского специалиста по оружию, принимавшего участие в разработке данного проекта на военно-морской базе Рио-Гальегос. Ему был присвоен псевдоним FORFEIT.
Вывезти мину с территории базы Рио-Гальегос не представляло особой трудности, поскольку FORFEIT имел высшую форму допуска к секретной работе и пользовался доверием у аргентинской охраны. Он погрузил одну из мин в багажник своего автомобиля и выехал с базы, заявив, что едет испытывать ее на другую военно-морскую базу в Комодоро-Ривадавия. Далее предстояло вывезти мину из Аргентины, и это был самый сложный этап операции.
Вариантов переправки мины в Великобританию насчитывалось немного. В частности, подводную лодку к берегам недружественной Аргентины МИ-6 не могла послать, потому что в этом случае исключалась всякая возможность доказать свою непричастность к похищению секретного оружия. МИ-6 решила завербовать какого-нибудь пилота, который согласился бы переправить мину на своем легком самолете через реку Плате в Уругвай. Вот почему Фримен расстроился, когда узнал, что у "лускомбе" очень маленькая грузоподъемность. В итоге некий сотрудник МИ-6, действовавший под "крышей" датского инженера-химика, встретился с агентом FORFEIT в одном из частных гаражей Буэнос-Айреса, переложил мину в багажник арендованной машины и на ней перевез ее в Уругвай. Предварительные наблюдения показали, что пограничная полиция редко досматривает автомобили, но на всякий случай у датского инженера было припасено правдоподобное объяснение: странный бочкообразный кусок пластмассы в багажнике его машины - всего лишь безобидный прибор для химической промышленности. В результате никакого объяснения не потребовалось. Он беспрепятственно довез мину до Монтевидео. Там ее тайком погрузили на английский военный корабль, зашедший в порт на дозаправку после визита на Фолклендские острова, и переправили в Великобританию.
В декабре 1987 года я возвращался в Лондон рейсом швейцарской авиакомпании. Поднявшись на борт самолета, я взял экземпляр "Нации", самой популярной аргентинской газеты. На пятой странице было помещено сообщение об аварии маломощного самолета, разбившегося при попытке сесть ночью на аэродром с грунтовой полосой неподалеку от Буэнос-Айреса. Пилот получил серьезные травмы. Полиция расследовала причины аварии, в том числе и слухи о том, что пилот занимался контрабандой. Имя летчика не называлось, но я понял, что речь идет о Родольфо.
x x x
И вот я в Лондоне. За душой ни гроша. Мне нужна работа, желательно что-нибудь связанное с риском и поездками за границу. Я написал Пилчарду, спрашивая, осталось ли в силе предложение, которое он сделал мне в 1984 году. Сам Пилчард мне не ответил, но через пару недель я получил письмо на бланке Министерства иностранных дел и по делам Содружества, подписанное неким господином М. Э. Халлидеем, приглашавшим меня прибыть на собеседование по адресу: Лондон SW1, Карлтон-Гарденз, 3.
Сидя на кожаном диване в холле элегантного здания, созданного архитектором Джоном Нэшем, выходящего окнами на Сент-Джеймсский парк в центральной части Лондона, я совсем не нервничал. Скорее, был заинтригован и изнывал от любопытства. Гораздо больше, чем предстоящее собеседование, меня волновал тикающий счетчик на автостоянке в квартале отсюда, где я оставил свой старенький побитый "БМВ". Я глянул на часы, надеясь, что пробуду здесь недолго. На маленьком столике со стеклянной поверхностью, стоявшем передо мной, лежало несколько экземпляров "Экономиста" и "Файнэншл таймс". Чтобы скоротать время, я взял один из номеров.
Вскоре я услышал шаги. Кто-то спускался со второго этажа. На мраморный пол, стуча высокими тонкими каблучками, ступила высокая миловидная девушка. Я отложил "Экономист" и поднялся.
- Мистер Томлинсон? - уточнила она с улыбкой. Я кивнул. - Господин Халлидей ждет вас. Кстати, меня зовут Кэтлин. - Мы обменялись рукопожатием, и она повела меня на второй этаж, где препроводила в один из кабинетов.
Я увидел маленького щуплого человечка, с бородой, в старомодном коричневом костюме с большими лацканами и туфлях цвета корнуолского пирожка. Халлидей поздоровался со мной и усадил в низкое кресло, а сам устроился напротив, по другую сторону журнального столика.
- Вам известно, зачем вас пригласили сюда? - осведомился он.
- Нет, не догадываюсь, - осторожно ответил я.
- Так, для начала позвольте попросить вас ознакомиться вот с этим и подписать. - Халлидей вручил мне листок бумаги с отпечатанным текстом и шариковую ручку "Байро". Это была выдержка из Закона об охране государственной тайны 1989 года, с пометкой в верхней части страницы "СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО"; надпись была сделана красными чернилами. Я прочитал текст, не колеблясь поставил свою подпись и вернул документ.
- А теперь прочтите вот это, - приказал он, передавая мне зеленую папку.
Халлидей поднялся и пересел за стол у окна, предоставив мне время спокойно ознакомиться с содержанием примерно тридцати страниц в прозрачных пластиковых чехлах, на которых объяснялось, что МИ-6 - это британская служба внешней разведки, учрежденная Форин офис с целью получения информации из секретных источников о политической, военной, экономической и коммерческой деятельности иностранных государств. Два абзаца давали представление о процедуре отбора будущих сотрудников, которая была фактически аналогична порядку приема на работу в Форин офис, с той лишь разницей, что в данном случае кандидат должен был пройти дополнительный раунд собеседований. Описывались также процедуры проверки кандидата на пригодность к службе в данной организации и его личной жизни, затем в общих чертах излагалось, как будет строиться его карьера в МИ-6. Полгода подготовки, первая загранкомандировка после двух лет кабинетной работы в Лондоне, затем попеременно три года дома, три - за границей, и так до выхода на пенсию. Обязательный пенсионный возраст для всех сотрудников - 55 лет. В конце была представлена шкала оплаты труда. Жалованье сотрудников МИ-6 не шло ни в какое сравнение с заработками в частных компаниях, но прожить на такие деньги было можно.
Я закрыл папку и положил ее на журнальный столик. Халлидей покинул свой стол и вернулся ко мне.
- Ну, что скажете? - спросил он с нотками нетерпения в голосе, будто я только что закончил осмотр подержанной машины, которую он стремился мне продать.
- Мне хотелось бы узнать больше, - уклончиво ответил я.
Халлидей задал мне стандартные вопросы, без которых не обходится ни одно собеседование, и разбавил их одним необычным дополнением.
- Сотрудникам МИ-6 зачастую приходится давать краткие характеристики самых разных людей, вступающих в контакт с нашей службой. Так сказать, делать словесные портреты. Вы можете описать в двух словах кого-нибудь из ваших знакомых?
Я подумал с минуту и описал Родольфо.
Халлидей дал мне понять, что желает убедиться в моей готовности посвятить свою жизнь работе в МИ-6, откуда просто так никого не увольняли.
- Я готов служить, - заверил я. - Как раз искал что-то подобное.
Уже истекали последние минуты оплаченного времени на автостоянке, когда Халлидей наконец-то меня отпустил, пообещав на прощание, что очень скоро я получу от него письменное уведомление.
Через две недели пришло письмо с приглашением на повторное собеседование. Я был польщен, но мне не улыбалась перспектива торчать два или три года за столом в лондонской конторе; я предпочел бы сразу уехать за границу. Поэтому я скомкал письмо и бросил его в корзину для использованных бумаг.
Тяга к путешествиям не покидала меня, но я не мог потакать своему желанию, поскольку долги требовали, чтобы прежде я начал зарабатывать. Почти все мои друзья по университету уже успешно делали карьеру в лондонских банках и фирмах. Их образ жизни меня не привлекал, но с практической точки зрения это был самый верный способ скопить немного денег. То были первые годы экономического подъема периода правления Тэтчер, и найти высокооплачиваемую работу было несложно. Меня наняла консультационная фирма "Буз Аллен энд Гамильтон", располагавшаяся в Мейфэре, за жалованье втрое выше того, что предлагала МИ-6. Солидные чеки согревали душу, но уже через пару недель я понял, что мне эта работа не по душе. На письмо Халлидея я так и не ответил, что было не только ошибкой, но и грубостью с моей стороны. Поэтому я написал ему, объяснив, что устроился в одну компанию и считаю неразумным увольняться из нее, не проработав и года, но хотел бы поддерживать с ним связь. Халлидей в ответном письме в вежливой форме выразил свое понимание.
Сидячая работа в консультационной фирме не приносила удовлетворения, и я стал искать что-нибудь более интересное. Однажды в газете я наткнулся на объявление с призывом вступать в территориальную армию (ТА), добровольческий резерв сухопутных войск Великобритании. Я счел, что это будет идеальное поприще для моей незадействованной энергии, тем более что сборы устраивались только по уик-эндам и раз в год две недели в лагере. Это означало, что мне не придется бросать работу, которая неплохо меня кормила. Я подал заявление, и через несколько дней мне по почте прислали информационный буклет для новобранцев. Листая глянцевую брошюру, я бегло просматривал информацию о различных резервных формированиях, но просто так, из любопытства. Выбор я сделал сразу: Специальная десантно-воздушная служба. Я позвонил по указанному номеру, и скрипучий голос с шотландским акцентом рявкнул в трубку, чтобы в следующую субботу я явился в казармы герцога Йоркского на Кингз-роуд в центральной части Лондона для проверки на пригодность по состоянию здоровья, имея при себе кроссовки и спортивный костюм.
Первое испытание - требовалось пробежать вокруг казарм пять миль меньше чем за сорок минут - любой тренированный юноша мог пройти с относительной легкостью. Но это был лишь предварительный этап процесса скрупулезного отбора. Инструктор по физподготовке, проводивший экзамен, сказал, что мы должны являться в казармы каждый второй уик-энд на протяжении всего следующего года для прохождения комплекса серьезных испытаний на выдержку и выносливость, а также пройти двухнедельные лагерные сборы с повышенной нагрузкой.
Между выходными, посвященными службе в территориальной армии, все мои помыслы и усилия были направлены на то, чтобы подготовиться к очередному отборочному экзамену. Перед тем как отправиться утром в "Буз Аллен энд Гамильтон", я дважды обегал Гайд-Парк, а на работе с тоской поглядывал на часы, дожидаясь вечера, чтобы помчаться в расположенный по соседству спортивный клуб "Лэндсдоун" и в его бассейне проплыть пару километров. Цели, стоявшие передо мной, отвергали тот образ жизни, который вели мои коллеги, прожигавшие свое свободное время в барах и ресторанах. Рядом с ними меня не покидало чувство исключительности, особенно усилившееся, после того как я был зачислен в SAS. Каждое утро, садясь за свой стол на работе, я искренне пытался понять, что движет ими в их ежедневных усилиях добиваться новых высот в компании.
Особенно удивлял меня Эрнст Голдштейн. Ему оставалось подождать всего несколько лет, чтобы получить солидный капитал, переданный в доверительную собственность до его тридцатилетия, но он уже сейчас жил так, будто владел огромным наследством, напропалую занимая деньги тут и там на свое неоправданно расточительное бытие, хотя как консультанту по вопросам управления ему платили неплохое жалованье. Он часами висел на телефоне, главным образом болтая с приятелями, организуя роскошные вечеринки, и от случая к случаю с клиентами, которых он подобострастно величал "сэрами". Как только у него на столе звонил телефон, его рука бросалась на трубку, словно атакующая кобра, и срывала ее с рычага еще до того, как затихал первый звонок. "Голдштейн на проводе", - произносил он с раздражающим энтузиазмом в голосе. Однажды весь штат сотрудников задержался в офисе допоздна, работая над "жизненно важным" проектом. Голдштейн ненадолго отлучился из комнаты, а я тем временем незаметно проник в его закуток и намазал суперклеем телефонную трубку, наглухо прикрепив ее к аппарату. Через несколько минут он вернулся в сопровождении исполнительного директора и начал с жаром обсуждать с ним данные о доходах и расходах компании. Я позвонил ему по внутренней линии. Рука Голдштейна, как обычно, стремительно, словно лягушачий язык, рванулась к трубке, но на этот раз он поднес ее к уху вместе с аппаратом, со стуком врезавшимся в его щеку. Хуже того, поскольку рычаг по-прежнему был придавлен, телефон продолжал звонить. Голдштейн в исступлении размахивал дребезжащим аппаратом вокруг себя, словно пытался стряхнуть с руки вцепившуюся в нее бешеную собаку. Наконец отчаянным усилием он содрал трубку, но только вместе с верхней частью аппарата, вывалив на стол провода и звонки. Все сотрудники в комнате покатывались со смеху, но Голдштейн, не замечая всего происходящего, поднес трубку к уху и, как всегда, елейным голосом произнес: "Голдштейн на проводе". Исполнительный директор, с трудом сдерживая смех, чтобы не утратить достоинства в глазах подчиненных, поспешил удалиться,
Вскоре после этого я уволился, но тучи надо мной начали сгущаться еще до инцидента с телефоном. Исполнительный директор заметил мое халатное отношение к работе и стал всячески пытаться выжить меня из компании.
Прыжки с парашютом были обязательным пунктом программы подготовки, и я записался на ближайший учебный курс на базе ВВС Брайз-Нортон. Спустя две недели, имея за плечами двенадцать прыжков, я получил от RAF - Королевских военно-воздушных сил - желанный нагрудный знак парашютиста. Я также изучил курс средств связи, освоив скоростную азбуку Морзе и методы работы с шифровальной рацией PRC-319, и прошел начальный курс немецкого языка.