Страница:
Я не заметила ни как она ушла, ни как вернулась, в руке у меня оказался стакан, я сделала глоток, но ничего не почувствовала.
– Как это случилось? – спросила я.
Я видела, что она заплакала, без подготовки, сразу, сначала глаза наполнились, удерживая еще слезы в себе, а потом мгновенно прорвались. Я видела, как капли скатывались и заваливались ей в рот, она утирала их, но они скатывались снова, губы шевелились. Она что-то говорит, подумала я. Почему я не слышу? Я должна слышать.
– Что? – спросила я. – Что вы сказали? – Я услышала, как она всхлипнула.
– Его сбила машина. Он возвращался из театра, поздно, и его сбила машина.
Я плохо ее видела, я провела рукой по лицу, они были мокрые, и лицо, и рука.
– Кто? – спросила я.
– Его не нашли.
Мы так и сидели друг против друга, и обе плакали, похоже, одинаково беззвучно и одинаково не вытирая слезы.
– Я знаю, – сказала я.
– Что? – спросила она. Я покачала головой.
– Когда похороны?
– Похороны были вчера, – ответила она.
Я подняла глаза. Все растекалось, я только смогла заметить, что она трясется. Ее челюсть так ходила, что казалось, еще немного и оторвется. Она не была сейчас красивой, больше не была.
– Почему?
– Они, в театре, хотели устроить прощание, но я была против. Он был так обезображен, если бы вы видели. – Она схватилась руками за лицо. – Меня даже вызвали на опознание. Там что-то, они сами не знали, они думали, – она постоянно сбивалась, – они решили, что это, это преднамеренно, там в полиции, спрашивали, но у него не было врагов, только друзья, она несколько раз, взад и вперед, несколько раз, – она всхлипывала с каждой попыткой, – по нему переехала, они не знали почему, в полиции, я с трудом его узнала… – она уже рыдала, я слышала рыдания, или это был мой голос, я не знала, – по кольцу, вся одежда, в крови, не тело, а… – она больше не могла говорить, а я слушать. Мне стало плохо.
– Мне плохо. – Я, наверное, сказала это, и она мне дала что-то твердое, и я проглотила.
– Я постоянно принимаю. Успокаивающие. – Она попыталась улыбнуться, почти виновато. – От них только спать хочется. – Я затихла.
Мы так и продолжали сидеть друг против друга, обе без сил, без слов, уже без слез Она периодически всхлипывала и замолкала, и только минуты через две всхлипывала снова. Я встала.
– Я пойду, – сказала я. Она кивнула.
– Вы хотите пойти на могилу? – спросила она. Хорошая девочка, подумала я. Дино не ошибся, хорошая девочка, как раз для него.
– Да, – сказала я. Она назвала адрес.
– Я не запомню. – Мне показалось, что звуки не складываются в слова. Это потому что опух язык, догадалась я. Хотя как он мог так быстро опухнуть?
– Я вам напишу. – Она наклонилась над столом, а потом подала сложенный листок. – Хотите, я вызову такси? – Я кивнула. Я слышала, как она звонила. Она сама с трудом могла говорить.
Я спустилась, такси уже ждало у подъезда. Как оно так быстро? – подумала я и села. Я-поехала в гостиницу, я хотела спать, я умирала, так я хотела заснуть, чтобы умереть во сне.
Я проснулась ночью, открыла глаза и поняла, что опять не умерла. Потом вспомнила, это Дино умер, вернее-его задавили, вернее – убили. И я знала, кто убил его, и еще я знала, кто желал этого убийства, кто заказал его. Мой ум был странно ясен, может, потому, что за окном чернела ночь, я сама удивилась такой непривычной ясности.
Во всем виновата я Я лежала, смотрела в ночное окно и шевелила губами. Абсолютно во всем. В том, что нсила с этим ублюдком Рене, в том, что похоть моя, гнусная животная похоть подавила здравый смысл, и я связалась с убийцей. Я виновата в том, что, узнав о свадьбе Дино, распустилась и впала в истерику. Я всегда считала, что со мной не может случиться ничего подобного, а тут как под гипнозом, как под наркотиком. Как я могла так ошибиться? Во всем ошибиться. Как ребенок. Как будто ничего не знаю о жизни, как будто никогда не жила. Я испугалась, что потеряю Дино, когда не было никакой опасности, и в результате потеряла его навсегда. Теперь уже навсегда.
Опять, как вчера, подступили слезы, слабость, головокружение. Я вся сжалась под одеялом, сгруппировалась, как когда-то в школе перед кувырками на уроках гимнастики, и отогнала мысли назад, вглубь. Конечно, Дино вернулся бы ко мне, нет сомнения, это так просто, так очевидно. А теперь не вернется, теперь уже нет. Никогда! Я снова напряглась и снова сдержалась.
Это я убила его. Я ведь могла сказать «нет», простое, короткое «нет», и он не посмел бы, не смог ослушаться, и ничего бы не случилось. Но я промолчала. Почему? Что-то скользкое, извилистое подкралось ко мне изнутри, как дыхание подкралось. Но это было не дыхание.
Я на самом деле хотела, чтобы он умер, шептала я и сама в этой ночной темноте слышала свой полуживой шепот. Жутко. И от шепота и от мысли. Это ведь правда, зачем отрицать самой себе. Я ведь много раз думала, что лучше бы он умер, я думала: «Пусть его вообще не будет, если он не мой». Я желала его смерти.
«Но это разные вещи: хотеть смерти и убить, – возразила я. – Это еще не преступление – хотеть смерти».
«Но я и убила, – я снова услышала шепот, – просто взяла и убила.
И только тут навсегда проникло в меня и окончательно растеклось необратимостью: «Его нет, никогда не будет, и это я убила его!»
Я шептала так часа два, а может быть, и больше, пока не рассвело. В уме опять что-то нарушилось, ясность поблекла и больше не возвращалась полностью, лишь изредка проблесками, но не более.
Я снова стою у окна, оно притягивает меня призрачностью отделения от мира, которую даже на ощупь можно определить лишь прохладой стекла. В стекле существует мистика, фатальность исхода, к тому же дождь. Я люблю дождь, его шорох, его влагу, замеревшую под ним природу, особенно сейчас, когда темно, и дождь различается только на слух. Я опять у окна. Зачем? Я ничего даже не пытаюсь разглядеть.
Это странно, как человек, обличая себя ошибкой, тут же совершает еще одну, самим признанием ошибки? Как я могла обвинять себя, как могла не понять то, что так легко поняла сегодня? Я ни в чем не виновата! Как я могла опять ошибиться тогда, в гостинице? Но ошиблась.
Я так и бормотала одно и то же, скрючившись на кровати, будто меня самой стало меньше от смерти Дино. Потом я снова подумала про Рене. Как я могла его любить, этого зверя, животное? Но ведь любила. А теперь ненавижу!
Вот Стив, подумала я, Стив совсем другой. Я двумя руками ухватилась за свой шепот и потянула к себе. Стив, родной мой, я ведь за эти месяцы забыла о тебе, хотя ты единственный, ты один, самый главный, кто остался у меня. Ты самый верный, самый долгий, прошедший через всю жизнь. Как я могла забыть о тебе?
Я встала, чуть не упав от резкости движения, оглянулась, ища телефон. Оказалось, что он стоял рядом. Я сняла трубку, мне оставалось набрать номер, но рука застыла на телефонном диске.
Я не знаю номера, никогда не знала, потому что никогда не звонила.
Но это даже хорошо, сообразила я, это к лучшему. Мне в любом случае нечего здесь делать, в этой Европе, мне пора домой, через столько лет, туда, где все началось, к тому, с кем все началось.
Я устала, как же я устала, мне хочется покоя и тихой любви, мы поселимся со Стивом в деревне, где будет тихо и легко. Я рожу ему детей, я еще смогу родить, даже не одного, а двух или трех, и мы будем жить настоящей семьей, любя друг друга. Я стану совсем другой и все забуду. Он ведь все время писал, что любит меня. И я люблю его, моего Стива, я всегда его любила, это так очевидно.
Я сидела на кровати, спустив ноги, смотря в одну точку, и чувствовала, что меня лихорадит, прострация сменилась лихорадкой. Это было продолжением болезни, теперь я это знаю, но тогда мне казалось, что надо быть энергичной и надо действовать. Мне нечего было собирать, я ничего не вынимала из сумки, только туалетные принадлежности. Я натянула джинсы, майку, все уже несвежее, ну и черт с ним, я только почистила зубы и умыла лицо – не было времени, я должна была спешить как можно быстрее – и спустилась вниз. Я заплатила за гостиницу, мне тут же вызвали такси, я сказала «аэропорт», и еще сказала «быстрее, мне надо быстрее». Мне было очень холодно, меня колотило от холода, я открыла сумку, вытащила свитер и надела его.
Мы почти подъехали, я видела, как совсем близко самолеты боронят воздух своими тупыми, задранными мордами, я полезла в карман за деньгами и достала сложенную бумажку. Я долго не могла понять, что это, а потом поняла: кладбище, где похоронили Дино, адрес. Я опаздывала, я должна была быстрее улететь, к тому же я дрожала от холода, но разве это имело значение? Я не могла не побывать на кладбище, хотя бы минуту не постоять перед могилой Дино, и я назвала шоферу новый адрес, и тот, даже не удивившись, стал искать разворот. Мы ехали долго, я не понимала, почему так долго, мы останавливались, шофер открывал карту, ругался, я тоже что-то говорила в ответ. Наконец уже совсем за городом мы нашли небольшое кладбище и остановились у ворот. Я попросила водителя подождать меня, всего десять минут, тот молча кивнул.
В конторе небритый, неопрятного вида старик говорил по телефону, переворачивая страницы замусоленной книги, слюнявя толстые, с грязными ногтями пальцы. Я села на стул и снова встала, подошла к столу, почти нависнув над стариком, я не могла ждать, у меня не было времени, но он не обращал на меня внимания и продолжал говорить, даже не поднимая глаз. Я взяла со стола карандаш и на лежащей тут же газете написала имя и фамилию и подсунула старику под нос. Тогда он зажал трубку толстой ладонью и сказал: «Подождите, я скоро». Но я не могла ждать.
– Вы только скажите, где могила. – Он посмотрел на мои каракули.
– А, этого парня, которого позавчера похоронили?
Меня снова стало знобить. Он назвал место, и я вышла.
Могильный холмик был усыпан еще не завядшими букетами цветов, некоторые чуть пожухли, но таких было мало. Из свежей земли торчала железная табличка с именем и фотографией. Я наклонилась, чтобы рассмотреть. Дино совсем не изменился, совсем такой же, он улыбался и смотрел на меня. У меня не было его фотографии, я считала это плохой приметой – к разлуке. Но сейчас уже было все равно, длиннее разлуки не бывает. Я оглянулась, рядом никого не было, и вытащила табличку. Я так спешила, вытаскивая фотографию, что чуть не порвала ее, но не порвала, только помяла. А потом ушла, катастрофически не хватало времени и надо было спешить.
Таксист меня ждал, да и куда ему было деться, и мы снова поехали в аэропорт. Я достала портмоне и полонсила в него фотографию, она как раз поместилась в него.
Самолет улетал только через три часа, и я искала другую авиакомпанию с более ранним вылетом, но не нашла, другие вылетали еще позже, и мне было страшно вот так торчать у всех на виду столько времени. Черт знает что могло произойти, море людей вокруг, да и толкотня. Я не хотела сидеть на одном месте и поэтому, чтобы не бросаться в глаза, каждые пятнадцать минут переходила из бара в бар, из одного зала в другой.
Я думала, я сойду с ума за эти три часа, так медленно все двигалось: все эти объявления, очереди. Потом мне показалось, что какой-то тип следит за мной, он так пристально смотрел, что я испугалась и перешла в другой зал и долго оглядывалась, но его не было. Потом вроде бы в толпе мелькнул тот швейцарец, который летел со мной в Рим, такой же белесый, в очках, я рванулась, но он исчез, и я все озиралась, пытаясь его найти. Но главное, не хватало времени, совсем не хватало времени, и мне приходилось пить кофе и курить, я уже сто лет не курила и теперь кашляла, но вскоре научилась не вдыхать, а только держать дым во рту и тут же выплевывать.
Когда мы наконец сели в самолет, я была без сил, измотана, я садилась самая последняя, я проверяла очередь, скользящую передо мной, но все выглядело в порядке, во всяком случае, так казалось, я ничего не заметила. Самолет был неполный, и я села сбоку, откуда было удобно наблюдать. Стюардессы были незнакомые, у меня хорошая зрительная память, но этих стюардесс я прежде не видела. Я засыпала, даже скорее, проваливалась, впадая в забытье, а потом снова появлялась на поверхности; меня беспокоило, когда кто-нибудь из пассажиров поднимался с сиденья, я вздрагивала, озираясь, но пока все было в порядке.
Я уже все продумала, прямо там, в самолете. Я прилетаю в Бостон, беру напрокат машину и еду в университетский городок, в котором когда-то мы жили. Стив, возможно, все еще преподает в университете, я точно не знала, он давно не писал о своей работе, да я и не спрашивала. Конечно, он мог поменять ее, хотя вряд ли: в университетах люди сидят долго, порой всю жизнь. Обидно, что я не захватила его писем и не помнила обратного адреса, указанного на них, я знала только название города и никак не могла вспомнить всего остального, ни улицу, ни номера дома.
Я проклинала себя, я столько раз писала ему, и надо же, забыла, и все из-за этой болезни. Мне было известно, что Стив дважды менял адрес. Первый раз, потому что в нашей квартире, как он писал, все напоминало обо мне и ему там было тяжело одному. А потом я заметила, что название города на обратном адресе изменилось, и спросила в письме: «Где это? Далеко ли?», и Стив ответил, что не очень.
Конечно, я найду его, говорила я себе, я легко найду его через университет, через полицию, в конце концов. В Америке-то я его точно найду.
Я радовалась возвращению, я уже забыла, что значит возвращаться, да и знала ли я вообще? Я даже волновалась, столько лет прошло, я уезжала почти девочкой и вот, наконец, возвращаюсь. Мы приземлились. Все было непривычно, тихо, без суеты, даже воздух внутри аэропорта был другой, мне хотелось растягивать дыхание и смаковать его, хотелось идти короткими шагами, сдерживая себя, но я спешила.
На таможенном контроле серьезный, угрюмый чиновник долго крутил мой паспорт, всматривался, выспрашивал, почему меня так долго не было в стране, и я объясняла, что училась и работала. Он пристально глядел мне в глаза, не обманываю ли, но я взгляд не отводила, и он так и не догадался, что это я убила Дино; я ему, конечно, ничего не сказала, а он не догадался. Я прошла в зал и стала ждать свою сумку, и, когда «на приехала, одна из первых, я взяла ее и вышла на улицу.
Здесь властвовал особый воздух, океанский, я давно таким не дышала, в Европе воздух тоже бывает сырой и влажный, но там он морской. А здесь он был пропитан тиной, илом, водорослями, выброшенными на берег ракушками, плавающей в глубине живой рыбой, ползающими по дну лангустами. Он был океанский, этот воздух, и как океан – глубокий, емкий, безбрежный. Мне нравилось им дышать, мне захотелось сесть, просто посидеть, подышать, но я не могла, я спешила.
Я быстро получила машину, юркий вежливый паренек подвез ее прямо ко входу, я уже давно не видела таких вежливых мальчиков. Я сунула ему в руку пару купюр, не разбирая, он долго вертел, видимо, в первый раз видел европейские деньги. Мне все пришлось по вкусу, абсолютно все – дома, машины, и то, какие они большие, и как они едут, плавно, без рывков, пропуская друг друга, я отвыкла от этого, и мне нравилось.
Я остановилась в центре Бостона и зашла в кафе, л проголодалась, к тому же не хотела так быстро уезжать. Кофе был слабый, следовало заказать эспрессо, но зато люди вокруг говорили по-английски, и это звучало непривычно мило, и еще, все они улыбались. И вдруг моя прошлая жизнь отшатнулась, и я осталась одна, разом оголенная, как будто заново родилась. Где я была? Зачем? Что я делала, почему не возвращалась? Здесь все родное, понятное, без чванливости, без сложностей: люди, заботы, желания. Почему меня так долго не было? Голова опять закружилась, может быть, из-за разницы во времени.
Надо ехать, сказала я себе, если я хочу добраться, а не уснуть за рулем.
Я купила на всякий случай карту, я не чувствовала уверенности в себе. Мне надо было проехать миль пятьдесят, я сразу перевела в километры, то ли семьдесят, то ли восемьдесят, я не могла сообразить точно. Всю дорогу я пыталась представить, как встречусь со Стивом. Узнает ли он меня? Наверняка. Я не так уж изменилась, если бы не последние месяцы. А я узнаю его? Не знаю, я растеряла его образ. Возможно, он затерялся в письмах, вернее, подменился ими. Я попыталась представить его лицо, фигуру. Но не смогла. Впрочем, какое это имеет значение? Я люблю его любого, он единственный родной для меня человек.
Карта мне не потребовалась, я сразу вспомнила, где поворачивать, конечно, вот здесь, у этого магазина, я всегда покупала в нем всякую мелочь, он для того и предназначен, для мелочи. Я почувствовала остроту, подступающую к горлу. Ну вот, не хватает еще сейчас расчувствоваться, сказала я вслух.
Я въехала прямо на центральную площадь, ничего не изменилось: все та же деревянная, устремленная узким шпилем ввысь церквушка, все так же студенты в длинных до колен шортах сидят на подстриженной свежей травке. Все такая же леность и неспешность на тротуарах, на дороге, даже в воздухе.
Неужели я тоже когда-то, как они, подумала я, ничего не боялась, никуда не спешила, ни от кого не убегала, никого не страшилась потерять? Куда все ушло, почему я все растеряла? А может быть, и не я, может быть, так со всеми случается со временем, и нет никакой моей вины.
Я вспомнила из письма Стива: «Наша жизнь не про счастье», – написал он. Тогда я не приняла эту мысль, а сейчас она стала для меня очевидна. Стив, скоро я увижу тебя. Мы снова будем счастливы, вот увидишь. Я вышла из машины и заспешила в здание, где, как я помнила, находилась кафедра лингвистики.
Девочка секретарша смотрела на меня удивленно и улыбалась. Здесь все улыбаются, подумала я. Конечно, неискренне, но все равно приятно, лучше, чем недовольные рожи. Она проверила, фамилии Стива в компьютере не оказалось.
– Он работал здесь, – я подумала, – лет двенадцать назад.
– Не знаю, – сказала она, – я здесь всего полтора года. Я посмотрела на нее, все еще улыбающуюся, что я хочу от Нее? Двенадцать лет назад она, наверное, в первый класс пошла.
– Хотите, я попробую узнать? – спросила она.
Я кивнула, я тоже пыталась улыбаться, но у меня не получалось, пропала привычка. Я села на стул и Сидела все время, пока она беседовала по телефону. Я не могла догадаться, что ей говорят в ответ, она долго слушала, а потом сделала мне знак глазами, но я не поняла.
– Я разговаривала с профессором Голдман, – фамилия была знакомая. – Она сказала, что тот, кого вы ищите, давно здесь не работает.
– Как давно? – спросила я.
Она пожала плечами, так и не прерывая улыбки.
– А где он сейчас? Вы не спросили?
– Я спросила, но она не знает.
Пальцы мои барабанили по столу, звук был неприятный.
– Как же его найти?
Улыбка ее стала виноватой, в этот момент позвонили, и она взяла трубку.
– Спасибо, – сказала я.
Она мне кивнула, улыбаясь уже кому-то другому.
Я сидела на лужайке перед зданием, прямо на траве, подставив лицо под лучи мягкого, приятного солнца. Было два варианта: я могла поехать в город, где жил Стив, и попытаться найти его там, либо, раз я уже в университете, постараться найти Роберта. Я взвесила: не то чтобы я хотела встречаться с Бобом, но это казалось наиболее простым. Поднявшись с земли, я пошла на кафедру изобразительного искусства.
В комнате толпились студенты и несколько людей постарше, стоял гул голосов и неразбериха. Я подошла к немолодой женщине, стоящей у окна, и сказала, что ищу Роберта. Я думала, что забыла его фамилию, но тут вспомнила и назвала.
– Да вот он сидит за столом, – указала она.
Я взглянула и не поверила: Боба трудно было узнать. Он облысел и обрюзг, не то чтобы стал толстым, но потерялась слаженность в фигуре, ушли мягкость и вкрадчивость. Его скомканное, одутловатое лицо с нависшими щеками было разделено на части глубокими морщинами. Но главную перемену создавало отсутствие бороды, впалый, вдавленный внутрь подбородок скучно сглаживал лицо, награждая его безвольностью. Боб разговаривал с плечистым юношей, смотря на стоящего собеседника снизу вверх, он почти не говорил, лишь кивая в ответ и, когда я подошла, не заметил меня.
– Роберт, – позвала я, но он, видимо, не расслышал, и я повторила:
– Боб.
Он обернулся, и я увидела, как изменилось выражение его лица, как маска в древнегреческом театре. Он сразу узнал меня.
– Жаклин!
Вот голос не изменился, голос всегда обманчив, такой же тягучий и мягкий, он всегда меняется последним. И я подумала, что если бы услышала Боба по телефону, то решила бы, что его не затронуло время.
– Понятно, – сказал он, обращаясь к говорящему. – Ко мне пришли, я должен идти. – И повернулся ко мне. – Ты! – Я кивнула, конечно, я, а кто еще? – Здесь шумно, может быть, выйдем в коридор? – предложил он.
В коридоре было тихо и прохладно, мы встали у окна.
– Столько лет! – Я знала, что Боб именно так и скажет. Он протянул руки, чтобы обнять меня, я не противилась и подалась вперед. Он прижал меня к своему телу, все-таки он стал толстым.
– Какими судьбами? – Я и это знала, слово в слово. Я оперлась о подоконник.
– Да вот, – сказала я, стараясь улыбнуться. Я теперь должна была привыкнуть улыбаться. – В родные пенаты потянуло. – Вот так, шаблоном на шаблон, чтобы не отставать.
Боб качал головой, выдерживая паузу, как бы соглашаясь, а на самом деле разглядывая меня. Он хотел спрятать взгляд, но не мог, и тот беззастенчиво скользил по мне.
– Ты хорошо выглядишь. Совсем не изменилась. Я улыбнулась, у меня стало получаться.
– Спасибо. Я не выгляжу хорошо.
– Нет, ты грандиозно выглядишь. Правда. Где ты была все это время?
– В Европе. – Я не хотела вдаваться в подробности.
– Да, да, – я слышал. – Какой-то большой проект. Откуда же я слышал?
– Он наморщил лоб, и складки наехали на нос. Он все еще складчатый, решила я, но это ему уже не идет. – Точно, я ведь читал несколько лет назад. Грандиозный проект, где-то во Франции, по-моему, и там стояла твоя фамилия. Я не был уверен, что это ты.
– Это я, – согласилась я.
– Я всегда считал, что ты… – он сложил ладони полукругом, не зная, как продолжить, – что у тебя все будет хорошо. Ты способная и красивая, и все при тебе.
Я даже не сказала спасибо, я только кивала и улыбалась.
– Ты-то как? – спросила я, чтобы переменить разговор. Он пожал плечами.
– Да вот, видишь, все по-старому: учу, читаю лекции.
– Женился? – спросила я, и тут же спохватилась, черт его знает, как он поймет.
– Да, – он вздохнул. Я была уверена, что, если он скажет «да», то обязательно вздохнет. Они всегда вздыхают. – Женился. Двое детей.
– Хорошо. – Я продолжала улыбаться. – Я рада за тебя. – Я соврала, мне было все равно.
– Да вот. Женился, двое детей, – повторил он и развел руками, он все еще оправдывался. – Живу такой обывательской жизнью. Знаешь, маленькие радости. Вожу старшего на бейсбол, по воскресеньям ходим есть пиццу. Да,
– он загорелся, – два года назад был в Испании на конференции. Думал, может, тебя встречу. – Я покачала головой. – Там чудесно. Знаешь, весь этот европейский шарм. Там представляли новый… – Я не хотела слушать про конференцию.
– Знаешь… – сказала я. Видимо, он понял по голосу, что мне неинтересно, а может быть, у меня сползла улыбка.
– Да, да, – сказал он торопливо. – Мне тоже надо спешить, у меня лекция через пятнадцать минут, к тому же не хочется комкать. У тебя какие планы на вечер?
Я пожала плечами.
– Никаких.
– Может, поужинаем вместе?
– А семья? – Я не хотела, но все равно получилось с иронией.
– Да, конечно. Мы можем поужинать втроем. Я позвоню жене, ее зовут Карен. Бы познакомитесь, я ей рассказывал про тебя.
Я хотела сдержаться, но само нечаянно вырвалось:
– Интересно что?
Он покраснел, и оттого что я заметила это, покраснел еще сильнее.
– Просто так. – Он прервался. – Ну так что? Как насчет ужина?
– Конечно, – сказала я, – с удовольствием.
– Ну и отлично. – Он уже почти повернулся, чтобы уйти.
– Роберт, ты знаешь что-нибудь о Стиве? – быстро произнесла я, пока он еще не ушел.
– Да! Как я мог забыть? Хорошо, что ты напомнила. – Он покачал головой. – Он тут письмо прислал для тебя. Даже не понимаю, как я мог забыть?
– Где оно? – Я сглотнула, но это не помогло. Вот откуда предчувствие, успела сообразить я, это плохое предчувствие.
– Оно у меня здесь, на работе, в столе.
– Ты можешь его найти? – Я даже взяла его за рукав.
– Тебе срочно? Может быть, я принесу вечером.
– Лучше сейчас, – сказала я.
– Конечно. – Хорошо, что он сразу согласился, иначе бы я его уничтожила. Теперь, когда я умела убивать, я бы убила его прямо здесь, в коридоре, – Подожди, я сейчас вернусь.
Я кивнула.
Он вышел из кабинета через две минуты и протянул мне письмо в мятом конверте.
– Я получил его, – он прикинул, – месяца два назад.
Большой такой конверт, в нем лежали это письмо и записка, в которой Стив просил, чтобы я передал письмо тебе, если увижу. Я еще тогда удивился. Хорошо, что ты напомнила. Так все неожиданно, совсем выскочило из головы, ты…
– Когда ты видел его последний раз? – спросила я.
– Не помню, давно. Стив ушел из университета приблизительно через год после того, как ты уехала. Он вообще стал какой-то странный, изменился, отпустил бороду. – Боб взялся за подбородок. – Я-то как раз свою сбрил, знаешь, седая борода… – Он усмехнулся.
– И что? – перебила я.
– Да, собственно, все. Ушел или его ушли, у него возникли какие-то проблемы с начальством, он ведь никогда не любил преподавать. Хотя я не знаю, – спохватился он. – Выглядел он странно. Весь в себе, мрачный такой, неразговорчивый, с этой щетиной, у него и борода как следует не росла. В общем, странный. Ну и все.
– Как это случилось? – спросила я.
Я видела, что она заплакала, без подготовки, сразу, сначала глаза наполнились, удерживая еще слезы в себе, а потом мгновенно прорвались. Я видела, как капли скатывались и заваливались ей в рот, она утирала их, но они скатывались снова, губы шевелились. Она что-то говорит, подумала я. Почему я не слышу? Я должна слышать.
– Что? – спросила я. – Что вы сказали? – Я услышала, как она всхлипнула.
– Его сбила машина. Он возвращался из театра, поздно, и его сбила машина.
Я плохо ее видела, я провела рукой по лицу, они были мокрые, и лицо, и рука.
– Кто? – спросила я.
– Его не нашли.
Мы так и сидели друг против друга, и обе плакали, похоже, одинаково беззвучно и одинаково не вытирая слезы.
– Я знаю, – сказала я.
– Что? – спросила она. Я покачала головой.
– Когда похороны?
– Похороны были вчера, – ответила она.
Я подняла глаза. Все растекалось, я только смогла заметить, что она трясется. Ее челюсть так ходила, что казалось, еще немного и оторвется. Она не была сейчас красивой, больше не была.
– Почему?
– Они, в театре, хотели устроить прощание, но я была против. Он был так обезображен, если бы вы видели. – Она схватилась руками за лицо. – Меня даже вызвали на опознание. Там что-то, они сами не знали, они думали, – она постоянно сбивалась, – они решили, что это, это преднамеренно, там в полиции, спрашивали, но у него не было врагов, только друзья, она несколько раз, взад и вперед, несколько раз, – она всхлипывала с каждой попыткой, – по нему переехала, они не знали почему, в полиции, я с трудом его узнала… – она уже рыдала, я слышала рыдания, или это был мой голос, я не знала, – по кольцу, вся одежда, в крови, не тело, а… – она больше не могла говорить, а я слушать. Мне стало плохо.
– Мне плохо. – Я, наверное, сказала это, и она мне дала что-то твердое, и я проглотила.
– Я постоянно принимаю. Успокаивающие. – Она попыталась улыбнуться, почти виновато. – От них только спать хочется. – Я затихла.
Мы так и продолжали сидеть друг против друга, обе без сил, без слов, уже без слез Она периодически всхлипывала и замолкала, и только минуты через две всхлипывала снова. Я встала.
– Я пойду, – сказала я. Она кивнула.
– Вы хотите пойти на могилу? – спросила она. Хорошая девочка, подумала я. Дино не ошибся, хорошая девочка, как раз для него.
– Да, – сказала я. Она назвала адрес.
– Я не запомню. – Мне показалось, что звуки не складываются в слова. Это потому что опух язык, догадалась я. Хотя как он мог так быстро опухнуть?
– Я вам напишу. – Она наклонилась над столом, а потом подала сложенный листок. – Хотите, я вызову такси? – Я кивнула. Я слышала, как она звонила. Она сама с трудом могла говорить.
Я спустилась, такси уже ждало у подъезда. Как оно так быстро? – подумала я и села. Я-поехала в гостиницу, я хотела спать, я умирала, так я хотела заснуть, чтобы умереть во сне.
Я проснулась ночью, открыла глаза и поняла, что опять не умерла. Потом вспомнила, это Дино умер, вернее-его задавили, вернее – убили. И я знала, кто убил его, и еще я знала, кто желал этого убийства, кто заказал его. Мой ум был странно ясен, может, потому, что за окном чернела ночь, я сама удивилась такой непривычной ясности.
Во всем виновата я Я лежала, смотрела в ночное окно и шевелила губами. Абсолютно во всем. В том, что нсила с этим ублюдком Рене, в том, что похоть моя, гнусная животная похоть подавила здравый смысл, и я связалась с убийцей. Я виновата в том, что, узнав о свадьбе Дино, распустилась и впала в истерику. Я всегда считала, что со мной не может случиться ничего подобного, а тут как под гипнозом, как под наркотиком. Как я могла так ошибиться? Во всем ошибиться. Как ребенок. Как будто ничего не знаю о жизни, как будто никогда не жила. Я испугалась, что потеряю Дино, когда не было никакой опасности, и в результате потеряла его навсегда. Теперь уже навсегда.
Опять, как вчера, подступили слезы, слабость, головокружение. Я вся сжалась под одеялом, сгруппировалась, как когда-то в школе перед кувырками на уроках гимнастики, и отогнала мысли назад, вглубь. Конечно, Дино вернулся бы ко мне, нет сомнения, это так просто, так очевидно. А теперь не вернется, теперь уже нет. Никогда! Я снова напряглась и снова сдержалась.
Это я убила его. Я ведь могла сказать «нет», простое, короткое «нет», и он не посмел бы, не смог ослушаться, и ничего бы не случилось. Но я промолчала. Почему? Что-то скользкое, извилистое подкралось ко мне изнутри, как дыхание подкралось. Но это было не дыхание.
Я на самом деле хотела, чтобы он умер, шептала я и сама в этой ночной темноте слышала свой полуживой шепот. Жутко. И от шепота и от мысли. Это ведь правда, зачем отрицать самой себе. Я ведь много раз думала, что лучше бы он умер, я думала: «Пусть его вообще не будет, если он не мой». Я желала его смерти.
«Но это разные вещи: хотеть смерти и убить, – возразила я. – Это еще не преступление – хотеть смерти».
«Но я и убила, – я снова услышала шепот, – просто взяла и убила.
И только тут навсегда проникло в меня и окончательно растеклось необратимостью: «Его нет, никогда не будет, и это я убила его!»
Я шептала так часа два, а может быть, и больше, пока не рассвело. В уме опять что-то нарушилось, ясность поблекла и больше не возвращалась полностью, лишь изредка проблесками, но не более.
Я снова стою у окна, оно притягивает меня призрачностью отделения от мира, которую даже на ощупь можно определить лишь прохладой стекла. В стекле существует мистика, фатальность исхода, к тому же дождь. Я люблю дождь, его шорох, его влагу, замеревшую под ним природу, особенно сейчас, когда темно, и дождь различается только на слух. Я опять у окна. Зачем? Я ничего даже не пытаюсь разглядеть.
Это странно, как человек, обличая себя ошибкой, тут же совершает еще одну, самим признанием ошибки? Как я могла обвинять себя, как могла не понять то, что так легко поняла сегодня? Я ни в чем не виновата! Как я могла опять ошибиться тогда, в гостинице? Но ошиблась.
Я так и бормотала одно и то же, скрючившись на кровати, будто меня самой стало меньше от смерти Дино. Потом я снова подумала про Рене. Как я могла его любить, этого зверя, животное? Но ведь любила. А теперь ненавижу!
Вот Стив, подумала я, Стив совсем другой. Я двумя руками ухватилась за свой шепот и потянула к себе. Стив, родной мой, я ведь за эти месяцы забыла о тебе, хотя ты единственный, ты один, самый главный, кто остался у меня. Ты самый верный, самый долгий, прошедший через всю жизнь. Как я могла забыть о тебе?
Я встала, чуть не упав от резкости движения, оглянулась, ища телефон. Оказалось, что он стоял рядом. Я сняла трубку, мне оставалось набрать номер, но рука застыла на телефонном диске.
Я не знаю номера, никогда не знала, потому что никогда не звонила.
Но это даже хорошо, сообразила я, это к лучшему. Мне в любом случае нечего здесь делать, в этой Европе, мне пора домой, через столько лет, туда, где все началось, к тому, с кем все началось.
Я устала, как же я устала, мне хочется покоя и тихой любви, мы поселимся со Стивом в деревне, где будет тихо и легко. Я рожу ему детей, я еще смогу родить, даже не одного, а двух или трех, и мы будем жить настоящей семьей, любя друг друга. Я стану совсем другой и все забуду. Он ведь все время писал, что любит меня. И я люблю его, моего Стива, я всегда его любила, это так очевидно.
Я сидела на кровати, спустив ноги, смотря в одну точку, и чувствовала, что меня лихорадит, прострация сменилась лихорадкой. Это было продолжением болезни, теперь я это знаю, но тогда мне казалось, что надо быть энергичной и надо действовать. Мне нечего было собирать, я ничего не вынимала из сумки, только туалетные принадлежности. Я натянула джинсы, майку, все уже несвежее, ну и черт с ним, я только почистила зубы и умыла лицо – не было времени, я должна была спешить как можно быстрее – и спустилась вниз. Я заплатила за гостиницу, мне тут же вызвали такси, я сказала «аэропорт», и еще сказала «быстрее, мне надо быстрее». Мне было очень холодно, меня колотило от холода, я открыла сумку, вытащила свитер и надела его.
Мы почти подъехали, я видела, как совсем близко самолеты боронят воздух своими тупыми, задранными мордами, я полезла в карман за деньгами и достала сложенную бумажку. Я долго не могла понять, что это, а потом поняла: кладбище, где похоронили Дино, адрес. Я опаздывала, я должна была быстрее улететь, к тому же я дрожала от холода, но разве это имело значение? Я не могла не побывать на кладбище, хотя бы минуту не постоять перед могилой Дино, и я назвала шоферу новый адрес, и тот, даже не удивившись, стал искать разворот. Мы ехали долго, я не понимала, почему так долго, мы останавливались, шофер открывал карту, ругался, я тоже что-то говорила в ответ. Наконец уже совсем за городом мы нашли небольшое кладбище и остановились у ворот. Я попросила водителя подождать меня, всего десять минут, тот молча кивнул.
В конторе небритый, неопрятного вида старик говорил по телефону, переворачивая страницы замусоленной книги, слюнявя толстые, с грязными ногтями пальцы. Я села на стул и снова встала, подошла к столу, почти нависнув над стариком, я не могла ждать, у меня не было времени, но он не обращал на меня внимания и продолжал говорить, даже не поднимая глаз. Я взяла со стола карандаш и на лежащей тут же газете написала имя и фамилию и подсунула старику под нос. Тогда он зажал трубку толстой ладонью и сказал: «Подождите, я скоро». Но я не могла ждать.
– Вы только скажите, где могила. – Он посмотрел на мои каракули.
– А, этого парня, которого позавчера похоронили?
Меня снова стало знобить. Он назвал место, и я вышла.
Могильный холмик был усыпан еще не завядшими букетами цветов, некоторые чуть пожухли, но таких было мало. Из свежей земли торчала железная табличка с именем и фотографией. Я наклонилась, чтобы рассмотреть. Дино совсем не изменился, совсем такой же, он улыбался и смотрел на меня. У меня не было его фотографии, я считала это плохой приметой – к разлуке. Но сейчас уже было все равно, длиннее разлуки не бывает. Я оглянулась, рядом никого не было, и вытащила табличку. Я так спешила, вытаскивая фотографию, что чуть не порвала ее, но не порвала, только помяла. А потом ушла, катастрофически не хватало времени и надо было спешить.
Таксист меня ждал, да и куда ему было деться, и мы снова поехали в аэропорт. Я достала портмоне и полонсила в него фотографию, она как раз поместилась в него.
Самолет улетал только через три часа, и я искала другую авиакомпанию с более ранним вылетом, но не нашла, другие вылетали еще позже, и мне было страшно вот так торчать у всех на виду столько времени. Черт знает что могло произойти, море людей вокруг, да и толкотня. Я не хотела сидеть на одном месте и поэтому, чтобы не бросаться в глаза, каждые пятнадцать минут переходила из бара в бар, из одного зала в другой.
Я думала, я сойду с ума за эти три часа, так медленно все двигалось: все эти объявления, очереди. Потом мне показалось, что какой-то тип следит за мной, он так пристально смотрел, что я испугалась и перешла в другой зал и долго оглядывалась, но его не было. Потом вроде бы в толпе мелькнул тот швейцарец, который летел со мной в Рим, такой же белесый, в очках, я рванулась, но он исчез, и я все озиралась, пытаясь его найти. Но главное, не хватало времени, совсем не хватало времени, и мне приходилось пить кофе и курить, я уже сто лет не курила и теперь кашляла, но вскоре научилась не вдыхать, а только держать дым во рту и тут же выплевывать.
Когда мы наконец сели в самолет, я была без сил, измотана, я садилась самая последняя, я проверяла очередь, скользящую передо мной, но все выглядело в порядке, во всяком случае, так казалось, я ничего не заметила. Самолет был неполный, и я села сбоку, откуда было удобно наблюдать. Стюардессы были незнакомые, у меня хорошая зрительная память, но этих стюардесс я прежде не видела. Я засыпала, даже скорее, проваливалась, впадая в забытье, а потом снова появлялась на поверхности; меня беспокоило, когда кто-нибудь из пассажиров поднимался с сиденья, я вздрагивала, озираясь, но пока все было в порядке.
Я уже все продумала, прямо там, в самолете. Я прилетаю в Бостон, беру напрокат машину и еду в университетский городок, в котором когда-то мы жили. Стив, возможно, все еще преподает в университете, я точно не знала, он давно не писал о своей работе, да я и не спрашивала. Конечно, он мог поменять ее, хотя вряд ли: в университетах люди сидят долго, порой всю жизнь. Обидно, что я не захватила его писем и не помнила обратного адреса, указанного на них, я знала только название города и никак не могла вспомнить всего остального, ни улицу, ни номера дома.
Я проклинала себя, я столько раз писала ему, и надо же, забыла, и все из-за этой болезни. Мне было известно, что Стив дважды менял адрес. Первый раз, потому что в нашей квартире, как он писал, все напоминало обо мне и ему там было тяжело одному. А потом я заметила, что название города на обратном адресе изменилось, и спросила в письме: «Где это? Далеко ли?», и Стив ответил, что не очень.
Конечно, я найду его, говорила я себе, я легко найду его через университет, через полицию, в конце концов. В Америке-то я его точно найду.
Я радовалась возвращению, я уже забыла, что значит возвращаться, да и знала ли я вообще? Я даже волновалась, столько лет прошло, я уезжала почти девочкой и вот, наконец, возвращаюсь. Мы приземлились. Все было непривычно, тихо, без суеты, даже воздух внутри аэропорта был другой, мне хотелось растягивать дыхание и смаковать его, хотелось идти короткими шагами, сдерживая себя, но я спешила.
На таможенном контроле серьезный, угрюмый чиновник долго крутил мой паспорт, всматривался, выспрашивал, почему меня так долго не было в стране, и я объясняла, что училась и работала. Он пристально глядел мне в глаза, не обманываю ли, но я взгляд не отводила, и он так и не догадался, что это я убила Дино; я ему, конечно, ничего не сказала, а он не догадался. Я прошла в зал и стала ждать свою сумку, и, когда «на приехала, одна из первых, я взяла ее и вышла на улицу.
Здесь властвовал особый воздух, океанский, я давно таким не дышала, в Европе воздух тоже бывает сырой и влажный, но там он морской. А здесь он был пропитан тиной, илом, водорослями, выброшенными на берег ракушками, плавающей в глубине живой рыбой, ползающими по дну лангустами. Он был океанский, этот воздух, и как океан – глубокий, емкий, безбрежный. Мне нравилось им дышать, мне захотелось сесть, просто посидеть, подышать, но я не могла, я спешила.
Я быстро получила машину, юркий вежливый паренек подвез ее прямо ко входу, я уже давно не видела таких вежливых мальчиков. Я сунула ему в руку пару купюр, не разбирая, он долго вертел, видимо, в первый раз видел европейские деньги. Мне все пришлось по вкусу, абсолютно все – дома, машины, и то, какие они большие, и как они едут, плавно, без рывков, пропуская друг друга, я отвыкла от этого, и мне нравилось.
Я остановилась в центре Бостона и зашла в кафе, л проголодалась, к тому же не хотела так быстро уезжать. Кофе был слабый, следовало заказать эспрессо, но зато люди вокруг говорили по-английски, и это звучало непривычно мило, и еще, все они улыбались. И вдруг моя прошлая жизнь отшатнулась, и я осталась одна, разом оголенная, как будто заново родилась. Где я была? Зачем? Что я делала, почему не возвращалась? Здесь все родное, понятное, без чванливости, без сложностей: люди, заботы, желания. Почему меня так долго не было? Голова опять закружилась, может быть, из-за разницы во времени.
Надо ехать, сказала я себе, если я хочу добраться, а не уснуть за рулем.
Я купила на всякий случай карту, я не чувствовала уверенности в себе. Мне надо было проехать миль пятьдесят, я сразу перевела в километры, то ли семьдесят, то ли восемьдесят, я не могла сообразить точно. Всю дорогу я пыталась представить, как встречусь со Стивом. Узнает ли он меня? Наверняка. Я не так уж изменилась, если бы не последние месяцы. А я узнаю его? Не знаю, я растеряла его образ. Возможно, он затерялся в письмах, вернее, подменился ими. Я попыталась представить его лицо, фигуру. Но не смогла. Впрочем, какое это имеет значение? Я люблю его любого, он единственный родной для меня человек.
Карта мне не потребовалась, я сразу вспомнила, где поворачивать, конечно, вот здесь, у этого магазина, я всегда покупала в нем всякую мелочь, он для того и предназначен, для мелочи. Я почувствовала остроту, подступающую к горлу. Ну вот, не хватает еще сейчас расчувствоваться, сказала я вслух.
Я въехала прямо на центральную площадь, ничего не изменилось: все та же деревянная, устремленная узким шпилем ввысь церквушка, все так же студенты в длинных до колен шортах сидят на подстриженной свежей травке. Все такая же леность и неспешность на тротуарах, на дороге, даже в воздухе.
Неужели я тоже когда-то, как они, подумала я, ничего не боялась, никуда не спешила, ни от кого не убегала, никого не страшилась потерять? Куда все ушло, почему я все растеряла? А может быть, и не я, может быть, так со всеми случается со временем, и нет никакой моей вины.
Я вспомнила из письма Стива: «Наша жизнь не про счастье», – написал он. Тогда я не приняла эту мысль, а сейчас она стала для меня очевидна. Стив, скоро я увижу тебя. Мы снова будем счастливы, вот увидишь. Я вышла из машины и заспешила в здание, где, как я помнила, находилась кафедра лингвистики.
Девочка секретарша смотрела на меня удивленно и улыбалась. Здесь все улыбаются, подумала я. Конечно, неискренне, но все равно приятно, лучше, чем недовольные рожи. Она проверила, фамилии Стива в компьютере не оказалось.
– Он работал здесь, – я подумала, – лет двенадцать назад.
– Не знаю, – сказала она, – я здесь всего полтора года. Я посмотрела на нее, все еще улыбающуюся, что я хочу от Нее? Двенадцать лет назад она, наверное, в первый класс пошла.
– Хотите, я попробую узнать? – спросила она.
Я кивнула, я тоже пыталась улыбаться, но у меня не получалось, пропала привычка. Я села на стул и Сидела все время, пока она беседовала по телефону. Я не могла догадаться, что ей говорят в ответ, она долго слушала, а потом сделала мне знак глазами, но я не поняла.
– Я разговаривала с профессором Голдман, – фамилия была знакомая. – Она сказала, что тот, кого вы ищите, давно здесь не работает.
– Как давно? – спросила я.
Она пожала плечами, так и не прерывая улыбки.
– А где он сейчас? Вы не спросили?
– Я спросила, но она не знает.
Пальцы мои барабанили по столу, звук был неприятный.
– Как же его найти?
Улыбка ее стала виноватой, в этот момент позвонили, и она взяла трубку.
– Спасибо, – сказала я.
Она мне кивнула, улыбаясь уже кому-то другому.
Я сидела на лужайке перед зданием, прямо на траве, подставив лицо под лучи мягкого, приятного солнца. Было два варианта: я могла поехать в город, где жил Стив, и попытаться найти его там, либо, раз я уже в университете, постараться найти Роберта. Я взвесила: не то чтобы я хотела встречаться с Бобом, но это казалось наиболее простым. Поднявшись с земли, я пошла на кафедру изобразительного искусства.
В комнате толпились студенты и несколько людей постарше, стоял гул голосов и неразбериха. Я подошла к немолодой женщине, стоящей у окна, и сказала, что ищу Роберта. Я думала, что забыла его фамилию, но тут вспомнила и назвала.
– Да вот он сидит за столом, – указала она.
Я взглянула и не поверила: Боба трудно было узнать. Он облысел и обрюзг, не то чтобы стал толстым, но потерялась слаженность в фигуре, ушли мягкость и вкрадчивость. Его скомканное, одутловатое лицо с нависшими щеками было разделено на части глубокими морщинами. Но главную перемену создавало отсутствие бороды, впалый, вдавленный внутрь подбородок скучно сглаживал лицо, награждая его безвольностью. Боб разговаривал с плечистым юношей, смотря на стоящего собеседника снизу вверх, он почти не говорил, лишь кивая в ответ и, когда я подошла, не заметил меня.
– Роберт, – позвала я, но он, видимо, не расслышал, и я повторила:
– Боб.
Он обернулся, и я увидела, как изменилось выражение его лица, как маска в древнегреческом театре. Он сразу узнал меня.
– Жаклин!
Вот голос не изменился, голос всегда обманчив, такой же тягучий и мягкий, он всегда меняется последним. И я подумала, что если бы услышала Боба по телефону, то решила бы, что его не затронуло время.
– Понятно, – сказал он, обращаясь к говорящему. – Ко мне пришли, я должен идти. – И повернулся ко мне. – Ты! – Я кивнула, конечно, я, а кто еще? – Здесь шумно, может быть, выйдем в коридор? – предложил он.
В коридоре было тихо и прохладно, мы встали у окна.
– Столько лет! – Я знала, что Боб именно так и скажет. Он протянул руки, чтобы обнять меня, я не противилась и подалась вперед. Он прижал меня к своему телу, все-таки он стал толстым.
– Какими судьбами? – Я и это знала, слово в слово. Я оперлась о подоконник.
– Да вот, – сказала я, стараясь улыбнуться. Я теперь должна была привыкнуть улыбаться. – В родные пенаты потянуло. – Вот так, шаблоном на шаблон, чтобы не отставать.
Боб качал головой, выдерживая паузу, как бы соглашаясь, а на самом деле разглядывая меня. Он хотел спрятать взгляд, но не мог, и тот беззастенчиво скользил по мне.
– Ты хорошо выглядишь. Совсем не изменилась. Я улыбнулась, у меня стало получаться.
– Спасибо. Я не выгляжу хорошо.
– Нет, ты грандиозно выглядишь. Правда. Где ты была все это время?
– В Европе. – Я не хотела вдаваться в подробности.
– Да, да, – я слышал. – Какой-то большой проект. Откуда же я слышал?
– Он наморщил лоб, и складки наехали на нос. Он все еще складчатый, решила я, но это ему уже не идет. – Точно, я ведь читал несколько лет назад. Грандиозный проект, где-то во Франции, по-моему, и там стояла твоя фамилия. Я не был уверен, что это ты.
– Это я, – согласилась я.
– Я всегда считал, что ты… – он сложил ладони полукругом, не зная, как продолжить, – что у тебя все будет хорошо. Ты способная и красивая, и все при тебе.
Я даже не сказала спасибо, я только кивала и улыбалась.
– Ты-то как? – спросила я, чтобы переменить разговор. Он пожал плечами.
– Да вот, видишь, все по-старому: учу, читаю лекции.
– Женился? – спросила я, и тут же спохватилась, черт его знает, как он поймет.
– Да, – он вздохнул. Я была уверена, что, если он скажет «да», то обязательно вздохнет. Они всегда вздыхают. – Женился. Двое детей.
– Хорошо. – Я продолжала улыбаться. – Я рада за тебя. – Я соврала, мне было все равно.
– Да вот. Женился, двое детей, – повторил он и развел руками, он все еще оправдывался. – Живу такой обывательской жизнью. Знаешь, маленькие радости. Вожу старшего на бейсбол, по воскресеньям ходим есть пиццу. Да,
– он загорелся, – два года назад был в Испании на конференции. Думал, может, тебя встречу. – Я покачала головой. – Там чудесно. Знаешь, весь этот европейский шарм. Там представляли новый… – Я не хотела слушать про конференцию.
– Знаешь… – сказала я. Видимо, он понял по голосу, что мне неинтересно, а может быть, у меня сползла улыбка.
– Да, да, – сказал он торопливо. – Мне тоже надо спешить, у меня лекция через пятнадцать минут, к тому же не хочется комкать. У тебя какие планы на вечер?
Я пожала плечами.
– Никаких.
– Может, поужинаем вместе?
– А семья? – Я не хотела, но все равно получилось с иронией.
– Да, конечно. Мы можем поужинать втроем. Я позвоню жене, ее зовут Карен. Бы познакомитесь, я ей рассказывал про тебя.
Я хотела сдержаться, но само нечаянно вырвалось:
– Интересно что?
Он покраснел, и оттого что я заметила это, покраснел еще сильнее.
– Просто так. – Он прервался. – Ну так что? Как насчет ужина?
– Конечно, – сказала я, – с удовольствием.
– Ну и отлично. – Он уже почти повернулся, чтобы уйти.
– Роберт, ты знаешь что-нибудь о Стиве? – быстро произнесла я, пока он еще не ушел.
– Да! Как я мог забыть? Хорошо, что ты напомнила. – Он покачал головой. – Он тут письмо прислал для тебя. Даже не понимаю, как я мог забыть?
– Где оно? – Я сглотнула, но это не помогло. Вот откуда предчувствие, успела сообразить я, это плохое предчувствие.
– Оно у меня здесь, на работе, в столе.
– Ты можешь его найти? – Я даже взяла его за рукав.
– Тебе срочно? Может быть, я принесу вечером.
– Лучше сейчас, – сказала я.
– Конечно. – Хорошо, что он сразу согласился, иначе бы я его уничтожила. Теперь, когда я умела убивать, я бы убила его прямо здесь, в коридоре, – Подожди, я сейчас вернусь.
Я кивнула.
Он вышел из кабинета через две минуты и протянул мне письмо в мятом конверте.
– Я получил его, – он прикинул, – месяца два назад.
Большой такой конверт, в нем лежали это письмо и записка, в которой Стив просил, чтобы я передал письмо тебе, если увижу. Я еще тогда удивился. Хорошо, что ты напомнила. Так все неожиданно, совсем выскочило из головы, ты…
– Когда ты видел его последний раз? – спросила я.
– Не помню, давно. Стив ушел из университета приблизительно через год после того, как ты уехала. Он вообще стал какой-то странный, изменился, отпустил бороду. – Боб взялся за подбородок. – Я-то как раз свою сбрил, знаешь, седая борода… – Он усмехнулся.
– И что? – перебила я.
– Да, собственно, все. Ушел или его ушли, у него возникли какие-то проблемы с начальством, он ведь никогда не любил преподавать. Хотя я не знаю, – спохватился он. – Выглядел он странно. Весь в себе, мрачный такой, неразговорчивый, с этой щетиной, у него и борода как следует не росла. В общем, странный. Ну и все.