Страница:
попытаться провести между официальной партией и оппозицией кровавую черту.
Ему необходимо до зарезу связать оппозицию с покушениями, подготовкой
вооруженного восстания и пр." Эти строки опубликованы 8 лет тому назад! С
тех пор я не раз повторял свое предупреждение в печати. Московская
фальсификация не застигла меня врасплох.
Г[осподин] Трояновский в качестве журналиста лучше всего опроверг бы
меня, если бы затребовал из Москвы ответы на 13 вопросов, предъявленных мною
Пятакову, в частности и в особенности на следующий вопрос: на каком
аэроплане Пятаков прилетел ко мне из Берлина в Осло в середине 1935 г., раз
в этом месяце в Осло не прилетало вообще ни одного иностранного аэроплана?
Каким образом, далее, подсудимый Гольцман видел в Копенгагене моего сына в
ноябре 1932 года, тогда как французские дипломатические телеграммы и визы (у
меня есть копии) неоспоримо доказывают, что мой сын находился в это время в
Берлине? Г[осподин] Трояновский знает, что на показаниях Гольцмана и
Пятакова держится вся моя связь с мнимыми заговорщиками. Ясный, точный ответ
хотя бы на эти два вопроса произвел бы поэтому гораздо большее впечатление
на общественное мнение, чем злоупотребление цитатами из моих сообщений.
Л.Троцкий
Койоакан, Д.Ф.
4 февраля 1937 г.
1. Я считаю французскую публику достаточно интеллигентной, чтобы
схватить на лету основную бессмыслицу московских обвинений. Политическая
цель процессов - представить троцкистов тайными союзниками фашизма против
демократий. Вместо доказательств применяется психотехника фашизма:
непрерывность, монолитность и массивность лжи. Для французской публики,
думается мне, небезынтересны были бы следующие факты. 13 декабря 1931 года
Сталин в беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом сделал следующее
заявление: "Если уж говорить о наших симпатиях к какой-либо нации, то,
конечно, надо говорить о наших симпатиях к немцам". Далее: "В политике СССР
нет ничего такого, о чем можно бы сказать, что это является признанием
версальской системы". "Мы никогда не были гарантами Польши и никогда ими не
станем". "Наши дружественные отношения с Германией остаются такими же,
какими были до сих пор". Чтобы придать особый вес своим словам, Сталин
прибавил: "Имеются политики, которые сегодня обещают или заявляют одно, а на
следующий день либо забывают, либо отрицают то, о чем они заявляли и при
этом даже не краснеют. Так мы не можем поступать"304.
Оба собеседника успели, как известно, изменить свои взгляды: Эмиль
Людвиг из немца стал швейцарцем, а Сталин забыл о своих "симпатиях" к
немцам, о своей вражде к версальской системе и вполне готов стать "гарантом
Польши". Вопрос о том, какие политики краснеют и какие не краснеют, меня при
этом не занимает. Я должен, однако, обратить ваше внимание на то, что до
конца 1933 года московская пресса, а, следовательно, и ее тень, пресса
Коминтерна, называла меня не иначе как "мистер" Троцкий и изображала меня
британским и американским агентом. Я мог бы представить целый том
собственных цитат. Вы можете поглядеть хотя бы на номер "Правды" от 8 марта
1929 года (он у меня в руках), где целая страница посвящена доказательству
того, что я являюсь защитником британского империализма (тогда он еще в
Москве не назывался "британской демократией"), в частности, устанавливалась
моя полная солидарность с Уинстоном Черчиллем и даже его секретарем Бутби...
в деле охраны версальского мира. Статья заканчивалась словами: "Ясно, за что
платит ему буржуазия десятки тысяч долларов!"
Та же "Правда" от 2 июля 1931 года при помощи грубо подделанных
факсимиле - вот эти факсимиле! - объявляла меня союзником Пилсудского и, так
сказать, неофициальным... "гарантом Польши". Но есть факт еще более яркий:
24 июля 1933 года я въехал во Францию благодаря разрешению, которое дал мне
тогдашний министр-президент Даладье. Дайте себе, пожалуйста, труд
просмотреть тогдашнюю "Юманите", печать Коминтерна и советскую печать.
Право, такая затрата времени вознаградится полностью! "Юманите" называла
меня не иначе, как агентом французского империализма, в частности агентом
радикал-фашиста Даладье и социал-фашиста Леона Блюма по подготовке военной
интервенции в СССР. Сейчас это кажется невероятным! Но мы уже слышали от
Сталина, что на свете имеются политики, которые сегодня забывают то, что
говорили вчера и при этом... "даже не краснеют".
Таким образом, обвинения против меня и моих сторонников были и остаются
лишь отрицательным дополнением политических и дипломатических зигзагов
Москвы. Сейчас, когда Сталин заботится о союзе с Францией, я неминуемо
должен быть превращен в агента Германии и Японии. Все эти перемены моей
политической ориентации происходят без малейшего участия с моей стороны. Но
зато я всегда заранее предвижу и предсказываю их в печати.
Московские процессы являются лишь драматической инсценировкой статей
"Правды" и Коминтерна. Чтобы заставить людей поверить заведомой бессмыслице,
Сталин расстреливает десятки ни в чем не повинных людей, доведя их
предварительно инквизиционными методами до последней степени унижения.
К сказанному добавлю: мой сын Сергей, молодой советский инженер,
арестован по обвинению в подготовке... массового отравления рабочих. Одно
это обвинение бросает трагический и в то же время разоблачающий свет на
московские процессы и юстицию Сталина.
2. На ваш второй вопрос я дал подробный ответ в своей недавно вышедшей
книге "Преданная революция", издание Грассе. Насколько я могу судить, книга
вызвала к себе благожелательное внимание со стороны французского
общественного мнения.
3. Является ли франко-советский пакт "счастливым" или "злополучным" для
французского народа? Я не назову его ни счастливым, ни злополучным, но
неизбежным. Кстати сказать, во время моего пребывания во Франции я в ряде
статей, напечатанных в "Ентрансижан"305, "Оевр"306 и "Анналь", развивал
мысль о возрастающей опасности миру со стороны Германии и Японии и о
необходимости франко-советского сближения: как видите, я очень хорошо
маскировал свой союз с Гитлером и Микадо.
4. Война порождается не конфликтом "фашизма" и "демократии", а более
глубокими социальными причинами. Фашистская Италия может во время войны
оказаться на стороне Франции. Точно так же и Польша. Нынешний Советский Союз
не имеет ничего общего с демократией, ни буржуазной, ни пролетарской.
Международные комбинации определяются экономическими интересами, а не
политическими формами. Думаю ли я, что Европа идет к войне? Да, я так думаю.
Только сами народы могут спасти себя и цивилизацию.
5. С Францией я был тесно связан в разные периоды своей жизни и вне
Франции я продолжаю по возможности следить за французской литературой: в
этой области гегемония Франции остается неоспоримой. Во время нашего
интернирования в Норвегии мы прилежно читали с женой Жюля Ромена307,
несравненного художника, и других французских авторов. Замечательная книжка
А.Жида "Retour de l URSS"308 принесла мне большое нравственное
удовлетворение.
6. Эволюция французской политики? На эту тему в Париже вышло собрание
моих статей "Куда идет Франция?"309 Я остаюсь целиком на почве высказанных
там воззрений. Я не был сторонником политики Леона Блюма в то время, когда
сталинцы называли его "социал-фашистом". Я не являюсь сторонником Блюма и
теперь, когда сталинцы стали его карикатурными последователями.
7. Сколько у меня сторонников во всем мире? Я затрудняюсь дать точные
цифры, тем более, что в рабочем классе происходят ныне непрерывные сдвиги и,
наряду с единомышленниками, имеются полуединомышленники,
четверть-единомышленники и пр. Думаю, что сейчас дело идет о немногих
десятках тысяч. Последние московские процессы нанесут, несомненно,
смертельный удар Коминтерну и возродят марксистскую тенденцию, под знаменем
которой я стою.
8. Мои проекты? Основной мой проект при приезде в Мексику состоял в
том, чтобы клеветники и фальсификаторы оставили меня в покое. Но этот проект
оказался неосуществимым. Вместо того, чтобы заниматься научной и
литературной работой, т. е. прежде всего закончить свою книгу о Ленине, я
оказался вынужден заниматься разбором московских подлогов. В ближайшее время
выйдет моя книга о двух последних процессах и о моем интернировании с женой
в Норвегии310. Я надеюсь вскоре вернуться к книге о Ленине. Одновременно с
этим я хочу изучать испанский язык, историю и экономику Мексики. В этой
прекрасной стране мы собираемся оставаться до тех пор, пока мексиканский
народ готов будет оказывать нам гостеприимство.
Л.Троцкий
11 февраля 1937 г.
Уважаемые слушатели, товарищи и друзья!
Среди ваших ораторов имеются представители разных течений
социалистической, коммунистической и демократической мысли Чикаго и
Соединенных Штатов вообще. Я не сомневаюсь, однако, что подавляющее
большинство среди вас, если не все, являются искренними сторонниками
Октябрьской революции и непоколебимыми защитниками Советского Союза.
Позвольте вам прежде всего сказать, что так называемые троцкисты в СССР, т.
е. мои действительные единомышленники, а не мнимые "троцкисты" по назначению
ГПУ окажутся в час опасности самыми надежными, самыми мужественными
защитниками Октябрьской революции от покушений фашизма. На этих людей можно
твердо положиться, это не чиновники, а революционеры, которые долгими годами
тюрьмы и ссылки доказали свою преданность знамени и свою самоотверженность.
Враги рабочего класса во всем мире пытаются использовать московские
процессы для того, чтоб скомпрометировать не только Советский Союз, но и
саму идею социализма в глазах народных масс. Такова, прежде всего, политика
желтой печати Херста. Некоторые радикальные ханжи делают отсюда тот вывод,
что надо отказаться от разоблачений и замолчать. Как будто дело в
разоблачениях, а не в самих процессах. Как будто опасность состоит в
диагнозе врача, а не в той болезни, которая втайне разъедает организм. Долой
ханжество! Лечение социальных бедствий начинается с открытого высказывания
того, что есть. Московских процессов нельзя вычеркнуть из истории. Они не
упали с неба. Они не выдуманы Сталиным. Они порождены интересами и духом
новой паразитической касты, которая угрожает всем завоеваниям величайшей из
Революций и которая в то же время под фирмой Коминтерна разлагает мировое
рабочее движение.
Именно для того, чтобы оградить трудящиеся массы от разочарования,
чтобы спасти честь социализма и его будущее, надо научить рабочих ясно
различать глубокие внутренние противоречия в Советском Союзе: его великие
завоевания и его варварское наследие; его социалистические возможности и его
социальные язвы. Советская бюрократия говорит: "Государство - это я!
Социализм - это я!" Мировая реакция пытается, со своей стороны, преступления
бюрократии изобразить как преступления социализма. Мы, революционные
марксисты, говорим: "Бюрократия - не революция, а болезненный нарост на
революции". Причина нароста - в изолированности Советского Союза, в его
отсталости, в бедности народа, в тяжких поражениях мирового пролетариата.
Если дать этому наросту беспрепятственно развиваться, он высосет все живые
соки организма и превратится в новый господствующий класс, который
окончательно растопчет социальные завоевания Революции.
Иные люди хотели бы вечно колебаться, чтобы не брать на себя
ответственности. "Почему, - говорят они, - мы должны верить Троцкому больше,
чем Сталину?" Такая постановка вопроса ложна в корне. Слепого доверия
требуют тоталитарные режимы с непогрешимым "вождем" во главе: все равно,
идет ли дело о фашисте Гитлере или о бывшем большевике Сталине. Я не требую
доверия! Я предлагаю проверку. Путь проверки очень прост. Надо создать
следственную комиссию из авторитетных представителей рабочего движения,
научной мысли, юриспруденции, литературы и искусства. Я пользуюсь вашим
митингом, чтобы повторить снова: если эта комиссия признает, что я прямо или
косвенно виновен хотя бы в небольшой части тех чудовищных преступлений,
которые Сталин пытается возложить на меня, - я добровольно отдамся в руки
палачей ГПУ.
Я вынужден, однако, предупредить вас заранее: Сталин этого вызова не
примет. Он не может его принять. Он предпочитает нанимать бюрократов из
Коминтерна и других субъектов с гибкой совестью для внесения заразы в умы.
Но если Сталин отступит перед следственной комиссией, вы не отступите. Если
Сталин неспособен доказать, что его обвинения правдивы, то мы можем
доказать, что они ложны. Пусть слабонервные или слишком осторожные "друзья"
СССР отходят к сторонке312! Они нам не нужны. Среди них много карьеристов и
болтунов. Кто в критические моменты отходит в сторону, тот предает рабочее
движение в трудные часы. Слава и честь тем искренним защитникам Советского
Союза, которые смело и открыто выступают против преступлений советской
бюрократии. Они завоюют доверие и уважение подавляющего большинства рабочих
и честных граждан вообще. Они спасут для будущего знамя социализма,
поруганное советской бюрократией. Они помогут советскому народу разбить
новый деспотизм и восстановить рабочую демократию. Помочь народу можно
только правдой. Граждане и друзья! Потребуйте властно создания международной
следственной комиссии. Поддержите ее всем вашим авторитетом. Долой отраву
лжи! Долой подлоги! Да здравствует правда! Да здравствует социализм!
Л.Троцкий.
11 февраля 1937 г.,
Койоакан, Д.Ф.
Владимир Ромм, бывший корреспондент "Известий" в Вашингтоне, показал на
последнем процессе, будто встретился со мной в аллее парка под Парижем.
Американские агентства не дали в свое время деталей встречи. Московские
газеты с отчетом о процессе еще не дошли. Только сегодня из письма сына я
узнал, что моя мнимая встреча с Роммом произошла, по отчету "Правды", в июле
1933 г. Эта дата сразу обнаружила всю фальсификацию! 24 июля 1933 года мы
прибыли с женой и секретарями из Турции в Марсель, где были встречены
друзьями и представителями французской полиции, которые немедленно отправили
нас - не в Париж, а на берег Атлантического океана, в курорт Руайан, у устья
Жиронды. О нашем прибытии префект департамента Жиронды был немедленно
извещен из Парижа секретной телеграммой. Мы жили в Руайане, как и вообще во
Франции, инкогнито. Наши бумаги свидетельствовались только старшими
чиновниками Сюрете насиональ в Париже. Заболев еще на пароходе, я провел в
Руайане около двух месяцев на положении больного, под наблюдением врача. В
Руайане меня посетили свыше 30 друзей из разных стран: около двадцати
парижан, семь голландцев, два бельгийца, два итальянца, один англичанин,
один швейцарец и т. д. Все они приезжали в Руайан именно потому, что я, как
по состоянию здоровья, так и по полицейским причинам не мог приехать в
Париж. Хозяин дачи подтвердит, несомненно, что мы провели в его доме время с
25 июля до начала октября. Отмечу, что в первый же день нашего прибытия на
даче вспыхнул небольшой пожар, который привлек к нам внимание соседей. К
концу сентября мы с женой в сопровождении двух друзей и, опять-таки, с
ведома полиции, отправились из Руайана в Пиренеи, где прожили три недели в
Баньере, откуда затем, уже в конце октября, прибыли в городок Барбизон, в
двух часах езды от Парижа. Таким образом, полицейские записи и показания
многочисленных свидетелей, среди которых есть люди с известными именами, как
французский писатель Мальро, как голландский депутат Снивлит, как бывший
секретарь британской Независимой рабочей партии Паттон и другие, могут с
безусловной точностью доказать, что время с конца июля до конца сентября я
на положении больного провел на юге Франции, в сотнях километров от Парижа.
Между тем Владимир Ромм показал, что видел меня... в июле под Парижем,
в Булонском лесу. Как объяснить эту новую фатальную ошибку ГПУ? Очень
просто: ГПУ не знало, где я нахожусь, а "заговорщик" Ромм не знал больше
того, что знало ГПУ. Не надо забывать, что в тот период отношения между
советским правительством и французским были крайне натянуты. В Москве
называли меня не иначе, как агентом Великобритании и Франции. Советская
печать утверждала даже, будто я прибыл во Францию с тем, чтобы помогать
тогдашнему премьеру Даладье (нынешнему военному министру) в деле
организации... военного вторжения в СССР. Между ГПУ и французской полицией
не могло быть, следовательно, близких отношений. ГПУ знало обо мне только
то, что печаталось в газетах. Между тем из Марселя мы отправились в Руайан
под строгим секретом, так что французская печать немедленно утратила наш
след. ГПУ исходило, очевидно, из предположения, что непосредственно из
Марселя я направился в Париж и уже оттуда, может быть, в провинцию. Чтобы не
промахнуться, ГПУ выбрало первые дни нашего приезда во Францию, т. е. конец
июля, для моего мнимого свидания с Роммом в Булонском лесу. Но тут-то ГПУ
как раз и ошиблось: как уже сказано, я сразу отправился в Руайан и в течение
двух месяцев не покидал его. Похоже на то, что злой рок преследует ГПУ
каждый раз, когда оно пытается устроить своим жертвам свидания со мной или
вообще внести крупицу точности в бесформенный поток признаний. Гольцман
выбрал в Копенгагене отель "Бристоль", разрушенный за 15 лет перед тем, как
место встречи с моим сыном, который как раз находился в это время (ноябрь
1932 г.) в Берлине305. Пятаков прилетел в Осло на аэроплане в такое время
(декабрь 1935 г.), когда в Осло не прилетал ни один иностранный аэроплан.
Наконец, Владимир Ромм встретился со мной в аллее Булонского леса в то
время, когда я лежал больной на расстоянии 600 километров от Парижа.
Все эти обстоятельства могут быть с абсолютной точностью доказаны перед
любой следственной комиссией. Это убедительнее, чем размышления г.Дюранти о
"русской душе".
Л.Троцкий
15 феваряля 1937 г.,
Койоакан, Д,Ф.
Шведская партия Кильбума никогда не принадлежала к "троцкистам". Какова
ее политика в испанском вопросе, мне неизвестно. "Юманите" по примеру
Сталина причисляет к троцкистам всех тех, которые могут помочь так или иначе
скомпрометировать троцкизм: на этом принципе построены московские процессы.
Партия Кильбума могла возбудить неудовольствие Коминтерна тем, что выразила
свое недоверие к сталинскому правосудию. Но по этому методу пришлось бы
подавляющее большинство цивилизованного человечества причислить к
"троцкистам".
Давал или не давал я "инструкции" поддерживать республиканский фронт
волонтерами? Я вообще не даю "инструкций". Я высказываю свое мнение в
статьях. Отказывать в поддержке испанским республиканским войскам могут
только трусы, изменники или агенты фашизма. Элементарнейший долг каждого
революционера - бороться против банд Франко, Муссолини и Гитлера.
На левом фланге правительственной коалиции и наполовину в оппозиции
стоит партия ПОУМ. Эта партия не является "троцкистской". Я неоднократно
критиковал ее политику, несмотря на мою горячую симпатию к героизму, с каким
члены этой партии, особенно молодежь, борются на фронте. ПОУМ совершила
ошибку, приняв участие в избирательной комбинации "народного" фронта: под
прикрытием этой комбинации генерал Франко в течение ряда месяцев
безнаказанно готовил восстание, которое опустошает ныне Испанию.
Революционная партия не имела право ни прямо, ни косвенно брать на себя
ответственность за политику слепоты и попустительства. Она обязана была
призывать массы к бдительности. Руководство ПОУМ совершило вторую ошибку,
вступив в коалиционное каталонское правительство: чтобы сражаться рука об
руку c другими партиями на фронте, нет надобности брать на себя
ответственность за ложную правительственную политику этих партий. Ни на
минуту не ослабляя единого военного фронта, надо уметь политически собирать
массы под революционным знаменем.
В гражданской войне еще неизмеримо более, чем в обычной войне, политика
господствует над стратегией. Роберт Эдвард Ли314 был как полководец
талантливее Гранта315, но программа ликвидации рабства обеспечила победу
Гранта. В нашей трехлетней гражданской войне перевес военного искусства и
военной техники был нередко на стороне противника, но победила в конце
концов большевистская программа. Рабочий ясно знал, за что он сражается.
Крестьянин долго колебался, но, сравнив на опыте два режима, поддержал в
конце концов большевиков.
В Испании сталинцы, задающие на верхах тон, выдвинули формулу, к
которой примкнул и премьер Кабальеро316: сперва военная победа, а затем
социальная реформа. Я считаю эту формулу гибельной для испанской революции.
Не видя на деле коренной разницы двух социальных программ, трудящиеся массы,
особенно крестьяне, впадают в индифферентизм. При этом условии фашизм
неизбежно победит, ибо чисто военный перевес на его стороне. Смелые
социальные реформы представляют собой главнейшее оружие гражданской войны и
основное условие победы над фашизмом.
Политика Сталина, который в революционных ситуациях всегда обнаруживал
себя оппортунистом, диктуется страхом напугать французскую буржуазию,
особенно те "двести фамилий", которым французский народный фронт объявил
некогда войну... на бумаге. Политика Сталина в Испании повторяет не столько
даже политику Керенского в 1917 г., сколько политику Эберта-Шейдемана в
германской революции 1918 г. Победа Гитлера явилась расплатой за политику
Эберта-Шейдемана. В Германии расплаты пришлось ждать 15 лет. В Испании она
может прийти раньше, чем через пятнадцать месяцев.
Не будет ли, однако, социальная и политическая победа испанских рабочих
и крестьян означать европейскую войну? Такие пророчества, продиктованные
реакционной трусостью, ложны в корне. Европейская война надвигается сейчас с
неумолимой силой. Если фашизм победит в Испании, Франция окажется в таких
тисках, из которых ей не вырваться. Диктатура Франко означала бы неминуемое
ускорение европейской войны в наиболее тяжелых для Франции условиях. Незачем
говорить, что новая европейская война грозила бы обескровлением и упадком
французской расы и тем самым неизмеримым ущербом культуре всего
человечества.
Победа испанских рабочих и крестьян, наоборот, потрясла бы режим
Муссолини и Гитлера. Благодаря своему герметическому, тоталитарному
характеру фашистские режимы производят впечатление несокрушимости. На самом
деле они при первом серьезном испытании станут жертвой внутренних разрывов.
Победоносная русская революция подточила режим Гогенцоллерна. Победоносная
испанская революция подточит режим Муссолини и Гитлера. Уже по одному этому
победа испанских рабочих и крестьян сразу обнаружила бы себя как
могущественный фактор мира.
Задача подлинных испанских революционеров состоит в том, чтобы,
укрепляя и усиливая военный фронт, сбросить политическую опеку советской
бюрократии, дать массам смелую социальную программу, вызвать наружу
неистощимые источники энтузиазма масс, обеспечить победу революции и тем
самым поддержать дело мира. Только в этом спасение Европы!
Л.Троцкий
18 февраля 1937 г.
Сэр:
В редакционных комментариях по поводу моего заявления о показаниях
Владимира Ромма (свидание в Булонском лесу в конце 1933 года) вы на
основании номеров "Таймс" за соответственный период, даете в высшей степени
ценную фактическую справку (N[ew] Y[ork] Times, 17 фев[раля]), которая,
делая честь точности ваших корреспондентов, подтверждает в то же самое время
полностью мое изложение условий моего приезда во Францию и пребывания в ней.
Позвольте мне сделать лишь одно пояснительное замечание. Вы пишете в
указанных комментариях, что я был позже выслан из Франции за "несоблюдение
обязанностей нейтральности". И в этой части ваш корреспондент совершенно
правильно передал сообщение, данное печати из министерства внутренних дел
после горячей кампании реакционной и "коммунистической" печати, требовавшей
моей высылки из Франции. Но это сообщение осталось без практических
последствий: я прожил после того в департаменте Изер еще свыше года под
строжайшим инкогнито, но без каких бы то ни было конфликтов с французскими
властями. Я уехал в Норвегию по собственному выбору и желанию.
[Л.Д.Троцкий]
[Не ранее 18 февраля 1937 г.]
Господин председатель!
Вам, несомненно, известно, что я и мой сын в числе прочих других лиц
обвиняемся советскими властями в преступных действиях, направленных против
жизни вождей СССР, против безопасности советского государства и против
безопасности Франции. Ни одно из этих обвинений уже ввиду их грандиозности и
большого числа жертв не может оставлять безразличным ни одного мыслящего
человека на нашей планете. Но обвинение в союзе с Германией против СССР и
Ему необходимо до зарезу связать оппозицию с покушениями, подготовкой
вооруженного восстания и пр." Эти строки опубликованы 8 лет тому назад! С
тех пор я не раз повторял свое предупреждение в печати. Московская
фальсификация не застигла меня врасплох.
Г[осподин] Трояновский в качестве журналиста лучше всего опроверг бы
меня, если бы затребовал из Москвы ответы на 13 вопросов, предъявленных мною
Пятакову, в частности и в особенности на следующий вопрос: на каком
аэроплане Пятаков прилетел ко мне из Берлина в Осло в середине 1935 г., раз
в этом месяце в Осло не прилетало вообще ни одного иностранного аэроплана?
Каким образом, далее, подсудимый Гольцман видел в Копенгагене моего сына в
ноябре 1932 года, тогда как французские дипломатические телеграммы и визы (у
меня есть копии) неоспоримо доказывают, что мой сын находился в это время в
Берлине? Г[осподин] Трояновский знает, что на показаниях Гольцмана и
Пятакова держится вся моя связь с мнимыми заговорщиками. Ясный, точный ответ
хотя бы на эти два вопроса произвел бы поэтому гораздо большее впечатление
на общественное мнение, чем злоупотребление цитатами из моих сообщений.
Л.Троцкий
Койоакан, Д.Ф.
4 февраля 1937 г.
1. Я считаю французскую публику достаточно интеллигентной, чтобы
схватить на лету основную бессмыслицу московских обвинений. Политическая
цель процессов - представить троцкистов тайными союзниками фашизма против
демократий. Вместо доказательств применяется психотехника фашизма:
непрерывность, монолитность и массивность лжи. Для французской публики,
думается мне, небезынтересны были бы следующие факты. 13 декабря 1931 года
Сталин в беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом сделал следующее
заявление: "Если уж говорить о наших симпатиях к какой-либо нации, то,
конечно, надо говорить о наших симпатиях к немцам". Далее: "В политике СССР
нет ничего такого, о чем можно бы сказать, что это является признанием
версальской системы". "Мы никогда не были гарантами Польши и никогда ими не
станем". "Наши дружественные отношения с Германией остаются такими же,
какими были до сих пор". Чтобы придать особый вес своим словам, Сталин
прибавил: "Имеются политики, которые сегодня обещают или заявляют одно, а на
следующий день либо забывают, либо отрицают то, о чем они заявляли и при
этом даже не краснеют. Так мы не можем поступать"304.
Оба собеседника успели, как известно, изменить свои взгляды: Эмиль
Людвиг из немца стал швейцарцем, а Сталин забыл о своих "симпатиях" к
немцам, о своей вражде к версальской системе и вполне готов стать "гарантом
Польши". Вопрос о том, какие политики краснеют и какие не краснеют, меня при
этом не занимает. Я должен, однако, обратить ваше внимание на то, что до
конца 1933 года московская пресса, а, следовательно, и ее тень, пресса
Коминтерна, называла меня не иначе как "мистер" Троцкий и изображала меня
британским и американским агентом. Я мог бы представить целый том
собственных цитат. Вы можете поглядеть хотя бы на номер "Правды" от 8 марта
1929 года (он у меня в руках), где целая страница посвящена доказательству
того, что я являюсь защитником британского империализма (тогда он еще в
Москве не назывался "британской демократией"), в частности, устанавливалась
моя полная солидарность с Уинстоном Черчиллем и даже его секретарем Бутби...
в деле охраны версальского мира. Статья заканчивалась словами: "Ясно, за что
платит ему буржуазия десятки тысяч долларов!"
Та же "Правда" от 2 июля 1931 года при помощи грубо подделанных
факсимиле - вот эти факсимиле! - объявляла меня союзником Пилсудского и, так
сказать, неофициальным... "гарантом Польши". Но есть факт еще более яркий:
24 июля 1933 года я въехал во Францию благодаря разрешению, которое дал мне
тогдашний министр-президент Даладье. Дайте себе, пожалуйста, труд
просмотреть тогдашнюю "Юманите", печать Коминтерна и советскую печать.
Право, такая затрата времени вознаградится полностью! "Юманите" называла
меня не иначе, как агентом французского империализма, в частности агентом
радикал-фашиста Даладье и социал-фашиста Леона Блюма по подготовке военной
интервенции в СССР. Сейчас это кажется невероятным! Но мы уже слышали от
Сталина, что на свете имеются политики, которые сегодня забывают то, что
говорили вчера и при этом... "даже не краснеют".
Таким образом, обвинения против меня и моих сторонников были и остаются
лишь отрицательным дополнением политических и дипломатических зигзагов
Москвы. Сейчас, когда Сталин заботится о союзе с Францией, я неминуемо
должен быть превращен в агента Германии и Японии. Все эти перемены моей
политической ориентации происходят без малейшего участия с моей стороны. Но
зато я всегда заранее предвижу и предсказываю их в печати.
Московские процессы являются лишь драматической инсценировкой статей
"Правды" и Коминтерна. Чтобы заставить людей поверить заведомой бессмыслице,
Сталин расстреливает десятки ни в чем не повинных людей, доведя их
предварительно инквизиционными методами до последней степени унижения.
К сказанному добавлю: мой сын Сергей, молодой советский инженер,
арестован по обвинению в подготовке... массового отравления рабочих. Одно
это обвинение бросает трагический и в то же время разоблачающий свет на
московские процессы и юстицию Сталина.
2. На ваш второй вопрос я дал подробный ответ в своей недавно вышедшей
книге "Преданная революция", издание Грассе. Насколько я могу судить, книга
вызвала к себе благожелательное внимание со стороны французского
общественного мнения.
3. Является ли франко-советский пакт "счастливым" или "злополучным" для
французского народа? Я не назову его ни счастливым, ни злополучным, но
неизбежным. Кстати сказать, во время моего пребывания во Франции я в ряде
статей, напечатанных в "Ентрансижан"305, "Оевр"306 и "Анналь", развивал
мысль о возрастающей опасности миру со стороны Германии и Японии и о
необходимости франко-советского сближения: как видите, я очень хорошо
маскировал свой союз с Гитлером и Микадо.
4. Война порождается не конфликтом "фашизма" и "демократии", а более
глубокими социальными причинами. Фашистская Италия может во время войны
оказаться на стороне Франции. Точно так же и Польша. Нынешний Советский Союз
не имеет ничего общего с демократией, ни буржуазной, ни пролетарской.
Международные комбинации определяются экономическими интересами, а не
политическими формами. Думаю ли я, что Европа идет к войне? Да, я так думаю.
Только сами народы могут спасти себя и цивилизацию.
5. С Францией я был тесно связан в разные периоды своей жизни и вне
Франции я продолжаю по возможности следить за французской литературой: в
этой области гегемония Франции остается неоспоримой. Во время нашего
интернирования в Норвегии мы прилежно читали с женой Жюля Ромена307,
несравненного художника, и других французских авторов. Замечательная книжка
А.Жида "Retour de l URSS"308 принесла мне большое нравственное
удовлетворение.
6. Эволюция французской политики? На эту тему в Париже вышло собрание
моих статей "Куда идет Франция?"309 Я остаюсь целиком на почве высказанных
там воззрений. Я не был сторонником политики Леона Блюма в то время, когда
сталинцы называли его "социал-фашистом". Я не являюсь сторонником Блюма и
теперь, когда сталинцы стали его карикатурными последователями.
7. Сколько у меня сторонников во всем мире? Я затрудняюсь дать точные
цифры, тем более, что в рабочем классе происходят ныне непрерывные сдвиги и,
наряду с единомышленниками, имеются полуединомышленники,
четверть-единомышленники и пр. Думаю, что сейчас дело идет о немногих
десятках тысяч. Последние московские процессы нанесут, несомненно,
смертельный удар Коминтерну и возродят марксистскую тенденцию, под знаменем
которой я стою.
8. Мои проекты? Основной мой проект при приезде в Мексику состоял в
том, чтобы клеветники и фальсификаторы оставили меня в покое. Но этот проект
оказался неосуществимым. Вместо того, чтобы заниматься научной и
литературной работой, т. е. прежде всего закончить свою книгу о Ленине, я
оказался вынужден заниматься разбором московских подлогов. В ближайшее время
выйдет моя книга о двух последних процессах и о моем интернировании с женой
в Норвегии310. Я надеюсь вскоре вернуться к книге о Ленине. Одновременно с
этим я хочу изучать испанский язык, историю и экономику Мексики. В этой
прекрасной стране мы собираемся оставаться до тех пор, пока мексиканский
народ готов будет оказывать нам гостеприимство.
Л.Троцкий
11 февраля 1937 г.
Уважаемые слушатели, товарищи и друзья!
Среди ваших ораторов имеются представители разных течений
социалистической, коммунистической и демократической мысли Чикаго и
Соединенных Штатов вообще. Я не сомневаюсь, однако, что подавляющее
большинство среди вас, если не все, являются искренними сторонниками
Октябрьской революции и непоколебимыми защитниками Советского Союза.
Позвольте вам прежде всего сказать, что так называемые троцкисты в СССР, т.
е. мои действительные единомышленники, а не мнимые "троцкисты" по назначению
ГПУ окажутся в час опасности самыми надежными, самыми мужественными
защитниками Октябрьской революции от покушений фашизма. На этих людей можно
твердо положиться, это не чиновники, а революционеры, которые долгими годами
тюрьмы и ссылки доказали свою преданность знамени и свою самоотверженность.
Враги рабочего класса во всем мире пытаются использовать московские
процессы для того, чтоб скомпрометировать не только Советский Союз, но и
саму идею социализма в глазах народных масс. Такова, прежде всего, политика
желтой печати Херста. Некоторые радикальные ханжи делают отсюда тот вывод,
что надо отказаться от разоблачений и замолчать. Как будто дело в
разоблачениях, а не в самих процессах. Как будто опасность состоит в
диагнозе врача, а не в той болезни, которая втайне разъедает организм. Долой
ханжество! Лечение социальных бедствий начинается с открытого высказывания
того, что есть. Московских процессов нельзя вычеркнуть из истории. Они не
упали с неба. Они не выдуманы Сталиным. Они порождены интересами и духом
новой паразитической касты, которая угрожает всем завоеваниям величайшей из
Революций и которая в то же время под фирмой Коминтерна разлагает мировое
рабочее движение.
Именно для того, чтобы оградить трудящиеся массы от разочарования,
чтобы спасти честь социализма и его будущее, надо научить рабочих ясно
различать глубокие внутренние противоречия в Советском Союзе: его великие
завоевания и его варварское наследие; его социалистические возможности и его
социальные язвы. Советская бюрократия говорит: "Государство - это я!
Социализм - это я!" Мировая реакция пытается, со своей стороны, преступления
бюрократии изобразить как преступления социализма. Мы, революционные
марксисты, говорим: "Бюрократия - не революция, а болезненный нарост на
революции". Причина нароста - в изолированности Советского Союза, в его
отсталости, в бедности народа, в тяжких поражениях мирового пролетариата.
Если дать этому наросту беспрепятственно развиваться, он высосет все живые
соки организма и превратится в новый господствующий класс, который
окончательно растопчет социальные завоевания Революции.
Иные люди хотели бы вечно колебаться, чтобы не брать на себя
ответственности. "Почему, - говорят они, - мы должны верить Троцкому больше,
чем Сталину?" Такая постановка вопроса ложна в корне. Слепого доверия
требуют тоталитарные режимы с непогрешимым "вождем" во главе: все равно,
идет ли дело о фашисте Гитлере или о бывшем большевике Сталине. Я не требую
доверия! Я предлагаю проверку. Путь проверки очень прост. Надо создать
следственную комиссию из авторитетных представителей рабочего движения,
научной мысли, юриспруденции, литературы и искусства. Я пользуюсь вашим
митингом, чтобы повторить снова: если эта комиссия признает, что я прямо или
косвенно виновен хотя бы в небольшой части тех чудовищных преступлений,
которые Сталин пытается возложить на меня, - я добровольно отдамся в руки
палачей ГПУ.
Я вынужден, однако, предупредить вас заранее: Сталин этого вызова не
примет. Он не может его принять. Он предпочитает нанимать бюрократов из
Коминтерна и других субъектов с гибкой совестью для внесения заразы в умы.
Но если Сталин отступит перед следственной комиссией, вы не отступите. Если
Сталин неспособен доказать, что его обвинения правдивы, то мы можем
доказать, что они ложны. Пусть слабонервные или слишком осторожные "друзья"
СССР отходят к сторонке312! Они нам не нужны. Среди них много карьеристов и
болтунов. Кто в критические моменты отходит в сторону, тот предает рабочее
движение в трудные часы. Слава и честь тем искренним защитникам Советского
Союза, которые смело и открыто выступают против преступлений советской
бюрократии. Они завоюют доверие и уважение подавляющего большинства рабочих
и честных граждан вообще. Они спасут для будущего знамя социализма,
поруганное советской бюрократией. Они помогут советскому народу разбить
новый деспотизм и восстановить рабочую демократию. Помочь народу можно
только правдой. Граждане и друзья! Потребуйте властно создания международной
следственной комиссии. Поддержите ее всем вашим авторитетом. Долой отраву
лжи! Долой подлоги! Да здравствует правда! Да здравствует социализм!
Л.Троцкий.
11 февраля 1937 г.,
Койоакан, Д.Ф.
Владимир Ромм, бывший корреспондент "Известий" в Вашингтоне, показал на
последнем процессе, будто встретился со мной в аллее парка под Парижем.
Американские агентства не дали в свое время деталей встречи. Московские
газеты с отчетом о процессе еще не дошли. Только сегодня из письма сына я
узнал, что моя мнимая встреча с Роммом произошла, по отчету "Правды", в июле
1933 г. Эта дата сразу обнаружила всю фальсификацию! 24 июля 1933 года мы
прибыли с женой и секретарями из Турции в Марсель, где были встречены
друзьями и представителями французской полиции, которые немедленно отправили
нас - не в Париж, а на берег Атлантического океана, в курорт Руайан, у устья
Жиронды. О нашем прибытии префект департамента Жиронды был немедленно
извещен из Парижа секретной телеграммой. Мы жили в Руайане, как и вообще во
Франции, инкогнито. Наши бумаги свидетельствовались только старшими
чиновниками Сюрете насиональ в Париже. Заболев еще на пароходе, я провел в
Руайане около двух месяцев на положении больного, под наблюдением врача. В
Руайане меня посетили свыше 30 друзей из разных стран: около двадцати
парижан, семь голландцев, два бельгийца, два итальянца, один англичанин,
один швейцарец и т. д. Все они приезжали в Руайан именно потому, что я, как
по состоянию здоровья, так и по полицейским причинам не мог приехать в
Париж. Хозяин дачи подтвердит, несомненно, что мы провели в его доме время с
25 июля до начала октября. Отмечу, что в первый же день нашего прибытия на
даче вспыхнул небольшой пожар, который привлек к нам внимание соседей. К
концу сентября мы с женой в сопровождении двух друзей и, опять-таки, с
ведома полиции, отправились из Руайана в Пиренеи, где прожили три недели в
Баньере, откуда затем, уже в конце октября, прибыли в городок Барбизон, в
двух часах езды от Парижа. Таким образом, полицейские записи и показания
многочисленных свидетелей, среди которых есть люди с известными именами, как
французский писатель Мальро, как голландский депутат Снивлит, как бывший
секретарь британской Независимой рабочей партии Паттон и другие, могут с
безусловной точностью доказать, что время с конца июля до конца сентября я
на положении больного провел на юге Франции, в сотнях километров от Парижа.
Между тем Владимир Ромм показал, что видел меня... в июле под Парижем,
в Булонском лесу. Как объяснить эту новую фатальную ошибку ГПУ? Очень
просто: ГПУ не знало, где я нахожусь, а "заговорщик" Ромм не знал больше
того, что знало ГПУ. Не надо забывать, что в тот период отношения между
советским правительством и французским были крайне натянуты. В Москве
называли меня не иначе, как агентом Великобритании и Франции. Советская
печать утверждала даже, будто я прибыл во Францию с тем, чтобы помогать
тогдашнему премьеру Даладье (нынешнему военному министру) в деле
организации... военного вторжения в СССР. Между ГПУ и французской полицией
не могло быть, следовательно, близких отношений. ГПУ знало обо мне только
то, что печаталось в газетах. Между тем из Марселя мы отправились в Руайан
под строгим секретом, так что французская печать немедленно утратила наш
след. ГПУ исходило, очевидно, из предположения, что непосредственно из
Марселя я направился в Париж и уже оттуда, может быть, в провинцию. Чтобы не
промахнуться, ГПУ выбрало первые дни нашего приезда во Францию, т. е. конец
июля, для моего мнимого свидания с Роммом в Булонском лесу. Но тут-то ГПУ
как раз и ошиблось: как уже сказано, я сразу отправился в Руайан и в течение
двух месяцев не покидал его. Похоже на то, что злой рок преследует ГПУ
каждый раз, когда оно пытается устроить своим жертвам свидания со мной или
вообще внести крупицу точности в бесформенный поток признаний. Гольцман
выбрал в Копенгагене отель "Бристоль", разрушенный за 15 лет перед тем, как
место встречи с моим сыном, который как раз находился в это время (ноябрь
1932 г.) в Берлине305. Пятаков прилетел в Осло на аэроплане в такое время
(декабрь 1935 г.), когда в Осло не прилетал ни один иностранный аэроплан.
Наконец, Владимир Ромм встретился со мной в аллее Булонского леса в то
время, когда я лежал больной на расстоянии 600 километров от Парижа.
Все эти обстоятельства могут быть с абсолютной точностью доказаны перед
любой следственной комиссией. Это убедительнее, чем размышления г.Дюранти о
"русской душе".
Л.Троцкий
15 феваряля 1937 г.,
Койоакан, Д,Ф.
Шведская партия Кильбума никогда не принадлежала к "троцкистам". Какова
ее политика в испанском вопросе, мне неизвестно. "Юманите" по примеру
Сталина причисляет к троцкистам всех тех, которые могут помочь так или иначе
скомпрометировать троцкизм: на этом принципе построены московские процессы.
Партия Кильбума могла возбудить неудовольствие Коминтерна тем, что выразила
свое недоверие к сталинскому правосудию. Но по этому методу пришлось бы
подавляющее большинство цивилизованного человечества причислить к
"троцкистам".
Давал или не давал я "инструкции" поддерживать республиканский фронт
волонтерами? Я вообще не даю "инструкций". Я высказываю свое мнение в
статьях. Отказывать в поддержке испанским республиканским войскам могут
только трусы, изменники или агенты фашизма. Элементарнейший долг каждого
революционера - бороться против банд Франко, Муссолини и Гитлера.
На левом фланге правительственной коалиции и наполовину в оппозиции
стоит партия ПОУМ. Эта партия не является "троцкистской". Я неоднократно
критиковал ее политику, несмотря на мою горячую симпатию к героизму, с каким
члены этой партии, особенно молодежь, борются на фронте. ПОУМ совершила
ошибку, приняв участие в избирательной комбинации "народного" фронта: под
прикрытием этой комбинации генерал Франко в течение ряда месяцев
безнаказанно готовил восстание, которое опустошает ныне Испанию.
Революционная партия не имела право ни прямо, ни косвенно брать на себя
ответственность за политику слепоты и попустительства. Она обязана была
призывать массы к бдительности. Руководство ПОУМ совершило вторую ошибку,
вступив в коалиционное каталонское правительство: чтобы сражаться рука об
руку c другими партиями на фронте, нет надобности брать на себя
ответственность за ложную правительственную политику этих партий. Ни на
минуту не ослабляя единого военного фронта, надо уметь политически собирать
массы под революционным знаменем.
В гражданской войне еще неизмеримо более, чем в обычной войне, политика
господствует над стратегией. Роберт Эдвард Ли314 был как полководец
талантливее Гранта315, но программа ликвидации рабства обеспечила победу
Гранта. В нашей трехлетней гражданской войне перевес военного искусства и
военной техники был нередко на стороне противника, но победила в конце
концов большевистская программа. Рабочий ясно знал, за что он сражается.
Крестьянин долго колебался, но, сравнив на опыте два режима, поддержал в
конце концов большевиков.
В Испании сталинцы, задающие на верхах тон, выдвинули формулу, к
которой примкнул и премьер Кабальеро316: сперва военная победа, а затем
социальная реформа. Я считаю эту формулу гибельной для испанской революции.
Не видя на деле коренной разницы двух социальных программ, трудящиеся массы,
особенно крестьяне, впадают в индифферентизм. При этом условии фашизм
неизбежно победит, ибо чисто военный перевес на его стороне. Смелые
социальные реформы представляют собой главнейшее оружие гражданской войны и
основное условие победы над фашизмом.
Политика Сталина, который в революционных ситуациях всегда обнаруживал
себя оппортунистом, диктуется страхом напугать французскую буржуазию,
особенно те "двести фамилий", которым французский народный фронт объявил
некогда войну... на бумаге. Политика Сталина в Испании повторяет не столько
даже политику Керенского в 1917 г., сколько политику Эберта-Шейдемана в
германской революции 1918 г. Победа Гитлера явилась расплатой за политику
Эберта-Шейдемана. В Германии расплаты пришлось ждать 15 лет. В Испании она
может прийти раньше, чем через пятнадцать месяцев.
Не будет ли, однако, социальная и политическая победа испанских рабочих
и крестьян означать европейскую войну? Такие пророчества, продиктованные
реакционной трусостью, ложны в корне. Европейская война надвигается сейчас с
неумолимой силой. Если фашизм победит в Испании, Франция окажется в таких
тисках, из которых ей не вырваться. Диктатура Франко означала бы неминуемое
ускорение европейской войны в наиболее тяжелых для Франции условиях. Незачем
говорить, что новая европейская война грозила бы обескровлением и упадком
французской расы и тем самым неизмеримым ущербом культуре всего
человечества.
Победа испанских рабочих и крестьян, наоборот, потрясла бы режим
Муссолини и Гитлера. Благодаря своему герметическому, тоталитарному
характеру фашистские режимы производят впечатление несокрушимости. На самом
деле они при первом серьезном испытании станут жертвой внутренних разрывов.
Победоносная русская революция подточила режим Гогенцоллерна. Победоносная
испанская революция подточит режим Муссолини и Гитлера. Уже по одному этому
победа испанских рабочих и крестьян сразу обнаружила бы себя как
могущественный фактор мира.
Задача подлинных испанских революционеров состоит в том, чтобы,
укрепляя и усиливая военный фронт, сбросить политическую опеку советской
бюрократии, дать массам смелую социальную программу, вызвать наружу
неистощимые источники энтузиазма масс, обеспечить победу революции и тем
самым поддержать дело мира. Только в этом спасение Европы!
Л.Троцкий
18 февраля 1937 г.
Сэр:
В редакционных комментариях по поводу моего заявления о показаниях
Владимира Ромма (свидание в Булонском лесу в конце 1933 года) вы на
основании номеров "Таймс" за соответственный период, даете в высшей степени
ценную фактическую справку (N[ew] Y[ork] Times, 17 фев[раля]), которая,
делая честь точности ваших корреспондентов, подтверждает в то же самое время
полностью мое изложение условий моего приезда во Францию и пребывания в ней.
Позвольте мне сделать лишь одно пояснительное замечание. Вы пишете в
указанных комментариях, что я был позже выслан из Франции за "несоблюдение
обязанностей нейтральности". И в этой части ваш корреспондент совершенно
правильно передал сообщение, данное печати из министерства внутренних дел
после горячей кампании реакционной и "коммунистической" печати, требовавшей
моей высылки из Франции. Но это сообщение осталось без практических
последствий: я прожил после того в департаменте Изер еще свыше года под
строжайшим инкогнито, но без каких бы то ни было конфликтов с французскими
властями. Я уехал в Норвегию по собственному выбору и желанию.
[Л.Д.Троцкий]
[Не ранее 18 февраля 1937 г.]
Господин председатель!
Вам, несомненно, известно, что я и мой сын в числе прочих других лиц
обвиняемся советскими властями в преступных действиях, направленных против
жизни вождей СССР, против безопасности советского государства и против
безопасности Франции. Ни одно из этих обвинений уже ввиду их грандиозности и
большого числа жертв не может оставлять безразличным ни одного мыслящего
человека на нашей планете. Но обвинение в союзе с Германией против СССР и