Страница:
в город, где работает международная комиссия. Она могла бы стать важнейшим
свидетелем, ибо всего несколько месяцев тому назад покинула Москву,
прекрасно знает работу Г[ПУ], в том числе и подготовку процессов и пр. и пр.
Теперь, после гибели мужа, она по-видимому склонна пойти на все. (Ее "жить
не хочу", насколько я понял, не есть страх за свою жизнь, а желание жить,
чтобы отомстить, т. е. предать гласности все, что она знает, и показать
образ своего мужа, который, по ее словам, был исключительным
революционером). Ей несомненно грозит сейчас серьезная опасность и в какой
мере Снив[лит] способен охранить ее, - весьма сомнительно. И с этой точки
зрения связь ее с нами была бы ценна для нее, как и наличие связи с нами ее
мужем могло бы, может быть, предотвратить его гибель.
Насколько можно пользоваться сведениями, сообщенными в прилагаемой
записке -- не знаю, надо, во всяком случае, соблюдать осторожность. Знаю,
например, что о деле Грил[евича]427 (п. 1) она настоятельно просила ничего
не сообщать, ибо это может скомпрометировать источник информации.
На этом я пока кончаю. Ты, вероятно, получишь одновременно или в
ближайшие дни письмо от Снив[лита] по этому вопросу. Он, во всяком случае,
обещался тебе подробно написать, но выполнит ли, в какой форме, с каким
цензурными сокращениями и пр. -- неизвестно.
На твои письма отвечу со следующим пароходом, и вообще напишу о разных
вопросах. Письма и статьи получены. "Бюллетень" выходит на днях.
У нас здесь довольно сложный переплет и очень трудные условия для
работы. В связи со взрывами идет травля иностранцев, обыски и пр., пока мы
не перестроились, негде приткнуться, ряд наших материалов конфискован и
[...]428
[Л.Л.Седов]
Джоан Лондон
Дорогой товарищ!
Не без чувства смущения я должен признаться, что только в последние
дни, т. е. с запозданием в тридцать лет, я в первый раз прочитал "Железную
пяту" Джека Лондона430. Книга произвела на меня - говорю без преувеличения -
большое впечатление. Не своими художественными качествами: форма романа есть
здесь только оправа для социального анализа и прогноза. Автор преднамеренно
экономен в применении художественных средств. Его самого интересует не
индивидуальная судьба его героев, а судьба человеческого рода. Этим я совсем
не хочу, однако, уменьшить художественную ценность произведения, особенно
последних его глав, начиная с Чикагской коммуны. Картина гражданской войны
развертывается в мощные фрески. Но не это все же главное. Книга поразила
меня смелостью и независимостью исторического предвидения.
Мировое рабочее движение стояло в конце прошлого и в начале нынешнего
столетия под знаком реформизма. Раз навсегда казалась установленной
перспектива мирного и непрерывного прогресса, расцвета демократии и
социальных реформ. Правда, первая русская революция оживила радикальное
крыло германской социал-демократии и придала на время динамическую силу
анархо-синдикализму во Франции. "Железная пята" несет на себе несомненный
отпечаток 1905 года. Но к тому времени, когда эта замечательная книга вышла
в свет, в России утвердилось уже господство контрреволюции. На мировом
фронте поражение русского пролетариата дало возможность реформизму не только
вернуть временно утраченные позиции, но и полностью подчинить себе
организованное рабочее движение. Достаточно напомнить, что именно за
следующие семь лет (1907-1914) международная социал-демократия окончательно
созрела для своей подлой и постыдной роли во время мировой войны.
Джек Лондон не только творчески воспринял толчок, данный первой русской
революцией, но и сумел в ее свете заново продумать судьбу капиталистического
общества в целом. Именно те проблемы, которые тогдашний официальный
сталинизм считал окончательно похороненными: рост богатства и могущества на
одном полюсе, нищеты и страданий - на другом; накопление социальной
ненависти и ожесточения; неотвратимая подготовка кровавых катаклизмов, - все
эти вопросы Джек Лондон прочувствовал с такой неустрашимостью, которая снова
и снова заставляет с изумлением спрашивать себя: когда это написано? Неужели
до войны?
Надо особо выделить ту роль, которую Джек Лондон отводит в дальнейших
судьбах человечества рабочей бюрократии и аристократии. Благодаря их
поддержке американской плутократии удается не только разгромить восстание
трудящихся, но и удержать свою железную диктатуру в течение трех следующих
столетий. Не будем с поэтом спорить насчет срока, который не может не
казаться нам чрезмерно долгим. Дело здесь, однако, не в пессимизме Лондона,
а в его страстном стремлении встряхнуть убаюканных рутиной, заставить их
открыть глаза и увидеть то, что есть, и то, что надвигается. Художник смело
пользуется приемами гиперболы. Он доводит заложенные в капитализме тенденции
гнета, жестокости, зверства, предательства до их крайнего выражения. Он
оперирует столетиями, чтобы измерить тираническую волю эксплуататоров и
изменническую роль рабочей бюрократии. Но его наиболее "романтические"
гиперболы в последнем счете гораздо реалистичнее, чем бухгалтерские расчеты
так называемых "трезвых политиков".
Нетрудно представить себе, с каким снисходительным недоумением
официальная социалистическая мысль того времени относилась к грозным
пророчествам Джека Лондона. Если дать себе труд просмотреть тогдашние
рецензии на "Железную пяту" в немецких "Нейе Цайт"431 и "Форвертс"432,
австрийских "Кампф"433 и "Арбейтер Цейтунг"434 и других социалистических
изданиях в Европе и Америке, то нетрудно было бы убедиться, что
тридцатилетний "романтик" видел неизмеримо яснее и дальше, чем все тогдашние
вожди социал-демократии, вместе взятые. Но Джек Лондон выдерживает в этой
области сравнение не только с реформистами и центристами. Можно сказать с
уверенностью, что в 1907-м году ни один из революционных марксистов, не
исключая Ленина и Розы Люксембург, не воображал себе с такой полнотой
зловещую перспективу союза между финансовым капиталом и рабочей
аристократией. Этого одного достаточно, чтобы определить удельный вес
романа.
Фокусом книги является, бесспорно, глава "Ревущий зверь из бездны". В
то время, когда появился роман, эта апокалиптическая глава должна бы
казаться пределом гиперболы. Между тем, последующая действительность едва ли
не превзошла ее. А ведь последнее слово классовой борьбы еще далеко не
сказано! "Зверь из бездны" - это доведенный до крайней степени угнетения,
унижения и вырождения народ. Кто сейчас отважится говорить по этому поводу о
пессимизме художника? Нет, Лондон - оптимист, только зрячий и зоркий. "Вот в
какую бездну столкнет вас буржуазия, если вы не справитесь с ней!" - такова
его мысль. Сегодня она звучит неизмеримо актуальнее и острее, чем тридцать
лет тому назад. Еще более поражает, однако, поистине пророческое предвидение
тех методов, при помощи которых Железная Пята будет поддерживать свое
господство над раздавленным человечеством. Лондон проявляет великолепную
свободу от реформистски-пацифистских иллюзий. От демократии и мирного
прогресса в его картине будущего не остается и следа. Над массой
обездоленных возвышаются касты рабочей аристократии, преторианской армии,
всепроникающего полицейского аппарата с финансовой олигархией во главе.
Читая, не веришь глазам: ведь это же картина фашизма, его экономики, его
государственной техники, его политической психологии! (Особенно замечательны
страницы 299, 300 и примечание на странице 301). Факт неоспоримый: уже в
1907 году Лондон предвидел и описал фашистский режим, как неизбежный
результат поражения пролетарской революции. Каковы бы ни были отдельные
"ошибки" романа, - а они есть, - мы не можем не преклоняться перед мощной
интуицией революционного художника.
Я пишу эти строки наспех. Очень опасаюсь, что обстоятельства не
позволят мне дать сколько-нибудь законченную оценку Джека Лондона.
Постараюсь со временем прочитать и другие его книги, посланные вами, и
высказаться о них. Вы можете делать из моих писем то употребление, которое
сами найдете нужным. Горячо желаю вам успеха в вашей работе над биографией
вашего великого отца.
С товарищеским приветом
Л.Троцкий
16 октября, 1937
Койоакан
Трудно поверить, что остается всего 10 лет до столетнего юбилея
"Манифеста Коммунистической Партии"! Этот гениальнейший из всех памфлетов
мировой литературы поражает и ныне своей свежестью. Наиболее важные его
части кажутся написанными вчера. Поистине, молодые авторы (Марксу было 29
лет, Энгельсу - 27) сумели заглянуть так далеко вперед, как не заглядывал
никто до них и, пожалуй, никто после них.
Уже в предисловии к изданию 1872 г. Маркс и Энгельс заявили, что,
несмотря на устарелость некоторых второстепенных частей "Манифеста", они не
считают себя вправе изменять первоначальный текст, так как за истекшие 25
лет "Манифест" успел стать историческим документом. С того времени прошло
еще 65 лет. Отдельные части "Манифеста" еще более отошли в прошлое. Мы
постараемся в сжатой форме установить в этом "Предисловии", как те идеи
"Манифеста", которые полностью сохранили свою силу до сегодняшнего дня, так
и те, которые нуждаются ныне в серьезных изменениях или дополнениях.
1. Материалистическое понимание истории, только незадолго перед тем
открытое Марксом и примененное в "Манифесте" с законченным мастерством,
полностью выдержало испытание событий и удары вражеской критики и составляет
ныне одно из наиболее драгоценных орудий человеческой мысли. Все другие
истолкования исторического процесса утратили всякое научное значение. Можно
сказать с уверенностью, что нельзя в наше время быть не только революционным
борцом, но и просто политически грамотным человеком, не усвоив себе
материалистическое понимание истории.
2. Первая глава "Манифеста" открывается словами: "История всех
существовавших до сих пор обществ есть история классовой борьбы". Это
положение, как важнейший вывод из материалистического понимания истории само
стало немедленно объектом классовой борьбы. Против теории, которая на место
"общего блага", "национального единства" и "вечных истин и морали" поставила
в качестве движущей силы борьбу материальных интересов, велись особенно
ожесточенные атаки со стороны реакционных лицемеров, либеральных доктринеров
и идеалистических демократов. К ним присоединились позже, уже из среды
самого рабочего движения, так называемые ревизионисты, т. е. проповедники
пересмотра ("ревизии") марксизма в духе сотрудничества и примирения классов.
Наконец, в наше время на тот же путь стали практически презренные эпигоны
Коминтерна ("сталинцы"): политика так называемых "народных фронтов" целиком
вытекает из отрицания законов классовой борьбы. Между тем, именно эпоха
капитализма, доведшая все социальные противоречия до крайнего выражения,
является высшим теоретическим торжеством "Коммунистического Манифеста".
3. Анатомию капитализма как определенной стадии в экономическом
развитии общества Маркс дал в законченном виде в своем "Капитале" (1867). Но
уже в "Коммунистическом Манифесте" твердым резцом проведены основные линии
будущего анализа: оплата рабочей силы в размерах, необходимых для ее
воспроизводства; присвоение капиталистами прибавочной стоимости; конкуренция
как основной закон общественных отношений; разорение промежуточных классов,
т. е. городской мелкой буржуазии и крестьянства; концентрация богатств в
руках все меньшего числа собственников на одном полюсе, численный рост
пролетариата на другом; подготовка материальных и политических предпосылок
социалистического режима.
4. Жестокому обстрелу подвергалось положение "Манифеста" о тенденции
капитализма снижать жизненный уровень рабочих и даже превращать их в
пауперов. Против так называемой "теории обнищания" выступали попы,
профессора, министры, публицисты, социал-демократические теоретики и вожди
трэд-юнионов. Они неизменно открывали растущее благосостояние трудящихся,
выдавая рабочую аристократию за пролетариат или принимая временную тенденцию
за всеобщую. Тем временем развитие даже наиболее могущественного, именно
североамериканского, капитализма превратило миллионы рабочих в пауперов,
содержащихся за счет государственной, муниципальной или частной
благотворительности.
5. В противовес "Манифесту", который изображал торгово-промышленные
кризисы как ряд возрастающих катастроф, ревизионисты заверяли, что
национальное и интернациональное развитие трестов обеспечит контроль над
рынком и постепенно приведет к победе над кризисами. Конец прошлого и начало
нынешнего столетия действительно отличались столь бурным развитием
капитализма, что кризисы казались только "случайными" заминками. Но эта
эпоха отошла в безвозвратное прошлое. В последнем счете правота и в этом
вопросе оказалась на стороне "Манифеста".
6. "Современная государственная власть есть только Комитет, заведующий
общими делами всей буржуазии". В этой сжатой формуле, которая вождям
социал-демократии казалась публицистическим парадоксом, заключена на самом
деле единственно научная теория государства. Созданная буржуазией демократия
не есть пустая оболочка, в которую, как одинаково думали Бернштейн и
Каутский, можно мирно вложить любое классовое содержание. Буржуазная
демократия может служить только буржуазии. Правительство "народного фронта"
во главе с Блюмом или Шотаном436, Кабальеро или Негриным есть только
"комитет", заведующий общими делами всей буржуазии". Когда такой "комитет"
плохо справляется с делами, буржуазия прогоняет его пинком ноги.
7. "Всякая классовая борьба есть политическая борьба". "Организация
пролетариата, как класса, [есть]437 тем самым его организация в политическую
партию". От понимания этих исторических законов долго уклонялись - пытаются
уклоняться и сейчас, - с одной стороны, трэд-юнионисты, с другой, -
анархо-синдикалисты. "Чистый" трэд-юнионизм попал ныне под сокрушительный
удар в своем главном убежище: Соединенных Штатах. Анархо-синдикализм
потерпел непоправимое поражение в своей последней цитадели: Испании.
"Манифест" и здесь оказался прав.
8. Пролетариат не может завоевать власти в рамках законов,
установленных буржуазией. "Коммунисты... объявляют открыто, что их цели
могут быть достигнуты только посредством насильственного низвержения всего
существовавшего до сих пор общественного порядка". Реформизм пытался
объяснить это положение "Манифеста" незрелостью движения того времени и
недостаточностью развития демократии. Судьба итальянской, германской и
длинного ряда других "демократий" показывает, что "незрелостью" отличались
идеи самих реформистов.
9. Для социалистического преобразования общества необходимо, чтобы
рабочий класс сосредоточил в своих руках такую власть, которая способна
сломить все политические препятствия на пути нового строя. "Пролетариат,
организованный в качестве господствующего класса", - это и есть диктатура. В
то же время это есть единственно реальная пролетарская демократия. Ее ширина
и глубина зависят от конкретных исторических условий. Чем большее число
государств вступит на путь социалистической революции, тем более свободные и
гибкие формы будет иметь диктатура, тем шире и глубже будет рабочая
демократия.
10. Международное развитие капитализма предопределило международный
характер революции пролетариата. "Объединенные действия, по крайней мере,
цивилизованных стран являются одним из первых условий его освобождения".
Дальнейшее развитие капитализма так тесно связало все части нашей планеты,
"цивилизованные" и "нецивилизованные", что проблема социалистической
революции полностью и окончательно приняла мировой характер. Советская
бюрократия попыталась в этом основном вопросе ликвидировать "Манифест".
Бонапартистское перерождение советского государства явилось убийственной
иллюстрацией ложности теории социализма в отдельной стране.
11. "При исчезновении в ходе развития классовых различий и при
сосредоточении всего производства в руках ассоциированных индивидуумов,
общественная власть теряет политический характер". Иначе сказать:
государство отмирает. Остается общество, освободившееся от смирительной
рубашки. Это и есть социализм. Обратная теорема: чудовищный рост
государственного насилия в СССР свидетельствует, что общество отдаляется от
социализма.
12. "У рабочих нет отечества". Эти слова "Манифеста" не раз
расценивались филистерами как агитационная бутада438. На самом деле они дали
пролетариату единственно мыслимую директиву в вопросе о капиталистическом
"отечестве". Нарушение этой директивы Вторым Интернационалом привело не
только к четырехлетнему разрушению Европы, но и к нынешнему застою мировой
культуры. Ввиду надвигающейся новой войны, которой измена Третьего
Интернационала расчистила дорогу, "Манифест" и сейчас остается самым
надежным советником в вопросе о капиталистическом "отечестве".
*
Мы видим, таким образом, что небольшое произведение двух молодых
авторов продолжает давать неизменные указания в самых важных и острых
вопросах освободительной борьбы. Какая другая книга способна хоть отдаленно
померяться в этом отношении с "Коммунистическим Манифестом"? Однако это
вовсе не значит, что после 90 лет беспримерного развития производительных
сил и величайших социальных боев "Манифест" не нуждается ни в поправках, ни
в дополнениях. Революционная мысль не имеет ничего общего с
идолопоклонством. Программы и прогнозы проверяются и исправляются в свете
опыта, который является высшей инстанцией для человеческой мысли. В
поправках и дополнениях нуждается и "Манифест". Однако эти поправки и
дополнения, как свидетельствует тот же исторический опыт, могут быть с
успехом сделаны, только исходя из метода, положенного в основу "Манифеста".
Мы попытаемся показать это на важнейших примерах.
1. Маркс учил, что никакой общественный строй не сходит со сцены, пока
не исчерпает своих творческих возможностей. "Манифест" бичует капитализм за
задержку развития производительных сил. Однако в тот период, как и в
дальнейшие десятилетия, эта задержка имела лишь относительный характер: если
бы во второй половине XIX века хозяйство могло быть организовано на началах
социализма, темпы его роста были бы неизмеримо выше. Это теоретически
бесспорное положение не отменяет, однако, того факта, что производительные
силы продолжали расти в мировом масштабе вплоть до мировой войны. Только
последние двадцать лет, несмотря на новейшие завоевания науки и техники,
открыли эпоху прямого застоя и даже упадка мирового хозяйства. Человечество
начинает проживать накопленный капитал, а ближайшая война грозит надолго
разрушить самые основы цивилизации. Авторы "Манифеста" рассчитывали, что
капитализм пойдет на слом задолго до того, как из относительно реакционного
превратился в абсолютно реакционный режим. Такое превращение окончательно
определилось лишь на глазах нынешнего поколения и превратило нашу эпоху в
эпоху войн, революций и фашизма.
2. Ошибка Маркса-Энгельса в исторических сроках вытекала, с одной
стороны, из недооценки заложенных в капитализме дальнейших возможностей, с
другой стороны, из переоценки революционной зрелости пролетариата. Революция
1848 г. не превратилась в социалистическую, как рассчитывал "Манифест", но
раскрыла перед Германией возможность грандиозного капиталистического
расцвета в дальнейшем. Парижская Коммуна показала, что пролетариат не может
вырвать у буржуазии власть, не имея во главе закаленной революционной
партии. Между тем, дальнейший длительный период капиталистического подъема
привел не к воспитанию революционного авангарда, а, наоборот, к буржуазному
перерождению рабочей бюрократии, которая стала, в свою очередь, главным
тормозом пролетарской революции. Этой "диалектики" авторы "Манифест", само
собою, еще совершенно не могли предвидеть.
3. Капитализм для "Манифеста" - царство свободной конкуренции. Говоря о
возрастающей концентрации капитала, "Манифест" еще не делает необходимого
вывода о монополии, которая стала господствующей формой капитала нашей эпохи
и важнейшей предпосылкой социалистического хозяйства. Только позже, в
"Капитале", Маркс установил тенденцию к превращению свободной конкуренции в
монополию. Научную характеристику монополистического капитализма дал Ленин в
своем "Империализме".
4. Опираясь преимущественно на образец "промышленной революции" в
Англии, авторы "Манифеста" слишком прямолинейно представляли себе процесс
ликвидации промежуточных классов как сплошную пролетаризацию ремесла, мелкой
торговли и крестьянства. На самом деле стихийные силы конкуренции далеко не
довели этой своей в одно и то же время прогрессивной и варварской работы.
Капитал разорял мелкую буржуазию гораздо скорее, чем пролетаризировал ее. К
тому же сознательная политика буржуазного государства давно уже направляется
на искусственное поддержание мелкобуржуазных слоев. Рост техники и
рационализация крупного производства, порождая органическую безработицу,
препятствуют пролетаризации мелкой буржуазии с противоположного конца. В то
же время развитие капитализма чрезвычайно усилило рост армии техников,
администраторов, торговых служащих, словом, так называемого "нового среднего
сословия". В результате промежуточные классы, об исчезновении которых
"Манифест" говорит в столь категорических словах, составляют даже в такой
высокоиндустриальной стране, как Германия, около половины населения. Однако
искусственное сохранение давно переживших себя мелкобуржуазных слоев
нисколько не смягчает социальных противоположностей, наоборот, придает им
особую болезненность и является, наряду с перманентной армией безработных,
наиболее злокачественным выражением загнивания капитализма.
5. Рассчитанный на революционную эпоху "Манифест" заключает в себе
(конец II главы) 10 требований, отвечающих периоду непосредственного
перехода от капитализма к социализму. В "Предисловии" 1872 г. Маркс и
Энгельс объявили эти требования частично устаревшими и во всяком случае
имеющими лишь второстепенное значение. Реформисты ухватились за эту оценку,
истолковывая ее в том смысле, будто переходные революционные требования
навсегда уступили свое место социал-демократической "программе-минимум", не
выходящей, как известно, за пределы буржуазной демократии. На самом деле
авторы "Манифеста" совершенно точно указали главную поправку к своей
переходной программе, именно: "Рабочий класс не может просто овладеть
готовой государственной машиной и привести ее в движение для собственных
целей". Поправка направлялась, другими словами, против фетишизма буржуазной
демократии. Капиталистическому государству Маркс противопоставил позже
государство типа Коммуны. Этот "тип" принял в дальнейшем гораздо более
отчетливую форму советов. Сейчас не может быть революционной программы без
советов и без рабочего контроля. Во всем остальном 10 требований
"Манифеста", казавшихся в эпоху мирной, парламентской деятельности
"архаическими", возвратили себе ныне целиком свое актуальное значение.
Наоборот, безнадежно устарела социал-демократическая "программа-минимум".
6. В обоснование надежды на то, что "немецкая буржуазная революция...
может быть лишь непосредственным прологом пролетарской революции",
"Манифест" ссылается на более продвинувшиеся вперед общие условия
европейской цивилизации, по сравнению с Англией XVII и Францией XVIII века и
на значительно более развитый пролетариат. Ошибка этого прогноза состояла не
только в сроке. Революция 1848 г. уже через несколько месяцев обнаружила,
что именно при более развитых условиях ни один из буржуазных классов не
способен довести революцию до конца: крупная и средняя буржуазия слишком
связана с землевладельцами и скована страхом перед массами; мелкая буржуазия
слишком расслоена и в руководящих верхах своих слишком зависима от крупной
буржуазии. Как показало все дальнейшее развитие в Европе и Азии, буржуазная
революция, изолированно взятая, вообще не может быть более завершена. Полная
чистка общества от феодального хлама мыслима только при том условии, если
пролетариат, освободившись от влияния буржуазных партий, способен стать во
главе крестьянства и установить свою революционную диктатуру. Тем самым
буржуазная революция переплетается с первым этапом социалистической, чтобы в
дальнейшем раствориться в ней. Национальная революция становится при этом
звеном международной. Преобразование экономических основ и всех отношений
общества принимает перманентный (непрерывный) характер.
Для революционных партий отсталых стран Азии, Латинской Америки и
Африки ясное понимание органической связи демократической революции с
диктатурой пролетариата и тем самым с международной социалистической
свидетелем, ибо всего несколько месяцев тому назад покинула Москву,
прекрасно знает работу Г[ПУ], в том числе и подготовку процессов и пр. и пр.
Теперь, после гибели мужа, она по-видимому склонна пойти на все. (Ее "жить
не хочу", насколько я понял, не есть страх за свою жизнь, а желание жить,
чтобы отомстить, т. е. предать гласности все, что она знает, и показать
образ своего мужа, который, по ее словам, был исключительным
революционером). Ей несомненно грозит сейчас серьезная опасность и в какой
мере Снив[лит] способен охранить ее, - весьма сомнительно. И с этой точки
зрения связь ее с нами была бы ценна для нее, как и наличие связи с нами ее
мужем могло бы, может быть, предотвратить его гибель.
Насколько можно пользоваться сведениями, сообщенными в прилагаемой
записке -- не знаю, надо, во всяком случае, соблюдать осторожность. Знаю,
например, что о деле Грил[евича]427 (п. 1) она настоятельно просила ничего
не сообщать, ибо это может скомпрометировать источник информации.
На этом я пока кончаю. Ты, вероятно, получишь одновременно или в
ближайшие дни письмо от Снив[лита] по этому вопросу. Он, во всяком случае,
обещался тебе подробно написать, но выполнит ли, в какой форме, с каким
цензурными сокращениями и пр. -- неизвестно.
На твои письма отвечу со следующим пароходом, и вообще напишу о разных
вопросах. Письма и статьи получены. "Бюллетень" выходит на днях.
У нас здесь довольно сложный переплет и очень трудные условия для
работы. В связи со взрывами идет травля иностранцев, обыски и пр., пока мы
не перестроились, негде приткнуться, ряд наших материалов конфискован и
[...]428
[Л.Л.Седов]
Джоан Лондон
Дорогой товарищ!
Не без чувства смущения я должен признаться, что только в последние
дни, т. е. с запозданием в тридцать лет, я в первый раз прочитал "Железную
пяту" Джека Лондона430. Книга произвела на меня - говорю без преувеличения -
большое впечатление. Не своими художественными качествами: форма романа есть
здесь только оправа для социального анализа и прогноза. Автор преднамеренно
экономен в применении художественных средств. Его самого интересует не
индивидуальная судьба его героев, а судьба человеческого рода. Этим я совсем
не хочу, однако, уменьшить художественную ценность произведения, особенно
последних его глав, начиная с Чикагской коммуны. Картина гражданской войны
развертывается в мощные фрески. Но не это все же главное. Книга поразила
меня смелостью и независимостью исторического предвидения.
Мировое рабочее движение стояло в конце прошлого и в начале нынешнего
столетия под знаком реформизма. Раз навсегда казалась установленной
перспектива мирного и непрерывного прогресса, расцвета демократии и
социальных реформ. Правда, первая русская революция оживила радикальное
крыло германской социал-демократии и придала на время динамическую силу
анархо-синдикализму во Франции. "Железная пята" несет на себе несомненный
отпечаток 1905 года. Но к тому времени, когда эта замечательная книга вышла
в свет, в России утвердилось уже господство контрреволюции. На мировом
фронте поражение русского пролетариата дало возможность реформизму не только
вернуть временно утраченные позиции, но и полностью подчинить себе
организованное рабочее движение. Достаточно напомнить, что именно за
следующие семь лет (1907-1914) международная социал-демократия окончательно
созрела для своей подлой и постыдной роли во время мировой войны.
Джек Лондон не только творчески воспринял толчок, данный первой русской
революцией, но и сумел в ее свете заново продумать судьбу капиталистического
общества в целом. Именно те проблемы, которые тогдашний официальный
сталинизм считал окончательно похороненными: рост богатства и могущества на
одном полюсе, нищеты и страданий - на другом; накопление социальной
ненависти и ожесточения; неотвратимая подготовка кровавых катаклизмов, - все
эти вопросы Джек Лондон прочувствовал с такой неустрашимостью, которая снова
и снова заставляет с изумлением спрашивать себя: когда это написано? Неужели
до войны?
Надо особо выделить ту роль, которую Джек Лондон отводит в дальнейших
судьбах человечества рабочей бюрократии и аристократии. Благодаря их
поддержке американской плутократии удается не только разгромить восстание
трудящихся, но и удержать свою железную диктатуру в течение трех следующих
столетий. Не будем с поэтом спорить насчет срока, который не может не
казаться нам чрезмерно долгим. Дело здесь, однако, не в пессимизме Лондона,
а в его страстном стремлении встряхнуть убаюканных рутиной, заставить их
открыть глаза и увидеть то, что есть, и то, что надвигается. Художник смело
пользуется приемами гиперболы. Он доводит заложенные в капитализме тенденции
гнета, жестокости, зверства, предательства до их крайнего выражения. Он
оперирует столетиями, чтобы измерить тираническую волю эксплуататоров и
изменническую роль рабочей бюрократии. Но его наиболее "романтические"
гиперболы в последнем счете гораздо реалистичнее, чем бухгалтерские расчеты
так называемых "трезвых политиков".
Нетрудно представить себе, с каким снисходительным недоумением
официальная социалистическая мысль того времени относилась к грозным
пророчествам Джека Лондона. Если дать себе труд просмотреть тогдашние
рецензии на "Железную пяту" в немецких "Нейе Цайт"431 и "Форвертс"432,
австрийских "Кампф"433 и "Арбейтер Цейтунг"434 и других социалистических
изданиях в Европе и Америке, то нетрудно было бы убедиться, что
тридцатилетний "романтик" видел неизмеримо яснее и дальше, чем все тогдашние
вожди социал-демократии, вместе взятые. Но Джек Лондон выдерживает в этой
области сравнение не только с реформистами и центристами. Можно сказать с
уверенностью, что в 1907-м году ни один из революционных марксистов, не
исключая Ленина и Розы Люксембург, не воображал себе с такой полнотой
зловещую перспективу союза между финансовым капиталом и рабочей
аристократией. Этого одного достаточно, чтобы определить удельный вес
романа.
Фокусом книги является, бесспорно, глава "Ревущий зверь из бездны". В
то время, когда появился роман, эта апокалиптическая глава должна бы
казаться пределом гиперболы. Между тем, последующая действительность едва ли
не превзошла ее. А ведь последнее слово классовой борьбы еще далеко не
сказано! "Зверь из бездны" - это доведенный до крайней степени угнетения,
унижения и вырождения народ. Кто сейчас отважится говорить по этому поводу о
пессимизме художника? Нет, Лондон - оптимист, только зрячий и зоркий. "Вот в
какую бездну столкнет вас буржуазия, если вы не справитесь с ней!" - такова
его мысль. Сегодня она звучит неизмеримо актуальнее и острее, чем тридцать
лет тому назад. Еще более поражает, однако, поистине пророческое предвидение
тех методов, при помощи которых Железная Пята будет поддерживать свое
господство над раздавленным человечеством. Лондон проявляет великолепную
свободу от реформистски-пацифистских иллюзий. От демократии и мирного
прогресса в его картине будущего не остается и следа. Над массой
обездоленных возвышаются касты рабочей аристократии, преторианской армии,
всепроникающего полицейского аппарата с финансовой олигархией во главе.
Читая, не веришь глазам: ведь это же картина фашизма, его экономики, его
государственной техники, его политической психологии! (Особенно замечательны
страницы 299, 300 и примечание на странице 301). Факт неоспоримый: уже в
1907 году Лондон предвидел и описал фашистский режим, как неизбежный
результат поражения пролетарской революции. Каковы бы ни были отдельные
"ошибки" романа, - а они есть, - мы не можем не преклоняться перед мощной
интуицией революционного художника.
Я пишу эти строки наспех. Очень опасаюсь, что обстоятельства не
позволят мне дать сколько-нибудь законченную оценку Джека Лондона.
Постараюсь со временем прочитать и другие его книги, посланные вами, и
высказаться о них. Вы можете делать из моих писем то употребление, которое
сами найдете нужным. Горячо желаю вам успеха в вашей работе над биографией
вашего великого отца.
С товарищеским приветом
Л.Троцкий
16 октября, 1937
Койоакан
Трудно поверить, что остается всего 10 лет до столетнего юбилея
"Манифеста Коммунистической Партии"! Этот гениальнейший из всех памфлетов
мировой литературы поражает и ныне своей свежестью. Наиболее важные его
части кажутся написанными вчера. Поистине, молодые авторы (Марксу было 29
лет, Энгельсу - 27) сумели заглянуть так далеко вперед, как не заглядывал
никто до них и, пожалуй, никто после них.
Уже в предисловии к изданию 1872 г. Маркс и Энгельс заявили, что,
несмотря на устарелость некоторых второстепенных частей "Манифеста", они не
считают себя вправе изменять первоначальный текст, так как за истекшие 25
лет "Манифест" успел стать историческим документом. С того времени прошло
еще 65 лет. Отдельные части "Манифеста" еще более отошли в прошлое. Мы
постараемся в сжатой форме установить в этом "Предисловии", как те идеи
"Манифеста", которые полностью сохранили свою силу до сегодняшнего дня, так
и те, которые нуждаются ныне в серьезных изменениях или дополнениях.
1. Материалистическое понимание истории, только незадолго перед тем
открытое Марксом и примененное в "Манифесте" с законченным мастерством,
полностью выдержало испытание событий и удары вражеской критики и составляет
ныне одно из наиболее драгоценных орудий человеческой мысли. Все другие
истолкования исторического процесса утратили всякое научное значение. Можно
сказать с уверенностью, что нельзя в наше время быть не только революционным
борцом, но и просто политически грамотным человеком, не усвоив себе
материалистическое понимание истории.
2. Первая глава "Манифеста" открывается словами: "История всех
существовавших до сих пор обществ есть история классовой борьбы". Это
положение, как важнейший вывод из материалистического понимания истории само
стало немедленно объектом классовой борьбы. Против теории, которая на место
"общего блага", "национального единства" и "вечных истин и морали" поставила
в качестве движущей силы борьбу материальных интересов, велись особенно
ожесточенные атаки со стороны реакционных лицемеров, либеральных доктринеров
и идеалистических демократов. К ним присоединились позже, уже из среды
самого рабочего движения, так называемые ревизионисты, т. е. проповедники
пересмотра ("ревизии") марксизма в духе сотрудничества и примирения классов.
Наконец, в наше время на тот же путь стали практически презренные эпигоны
Коминтерна ("сталинцы"): политика так называемых "народных фронтов" целиком
вытекает из отрицания законов классовой борьбы. Между тем, именно эпоха
капитализма, доведшая все социальные противоречия до крайнего выражения,
является высшим теоретическим торжеством "Коммунистического Манифеста".
3. Анатомию капитализма как определенной стадии в экономическом
развитии общества Маркс дал в законченном виде в своем "Капитале" (1867). Но
уже в "Коммунистическом Манифесте" твердым резцом проведены основные линии
будущего анализа: оплата рабочей силы в размерах, необходимых для ее
воспроизводства; присвоение капиталистами прибавочной стоимости; конкуренция
как основной закон общественных отношений; разорение промежуточных классов,
т. е. городской мелкой буржуазии и крестьянства; концентрация богатств в
руках все меньшего числа собственников на одном полюсе, численный рост
пролетариата на другом; подготовка материальных и политических предпосылок
социалистического режима.
4. Жестокому обстрелу подвергалось положение "Манифеста" о тенденции
капитализма снижать жизненный уровень рабочих и даже превращать их в
пауперов. Против так называемой "теории обнищания" выступали попы,
профессора, министры, публицисты, социал-демократические теоретики и вожди
трэд-юнионов. Они неизменно открывали растущее благосостояние трудящихся,
выдавая рабочую аристократию за пролетариат или принимая временную тенденцию
за всеобщую. Тем временем развитие даже наиболее могущественного, именно
североамериканского, капитализма превратило миллионы рабочих в пауперов,
содержащихся за счет государственной, муниципальной или частной
благотворительности.
5. В противовес "Манифесту", который изображал торгово-промышленные
кризисы как ряд возрастающих катастроф, ревизионисты заверяли, что
национальное и интернациональное развитие трестов обеспечит контроль над
рынком и постепенно приведет к победе над кризисами. Конец прошлого и начало
нынешнего столетия действительно отличались столь бурным развитием
капитализма, что кризисы казались только "случайными" заминками. Но эта
эпоха отошла в безвозвратное прошлое. В последнем счете правота и в этом
вопросе оказалась на стороне "Манифеста".
6. "Современная государственная власть есть только Комитет, заведующий
общими делами всей буржуазии". В этой сжатой формуле, которая вождям
социал-демократии казалась публицистическим парадоксом, заключена на самом
деле единственно научная теория государства. Созданная буржуазией демократия
не есть пустая оболочка, в которую, как одинаково думали Бернштейн и
Каутский, можно мирно вложить любое классовое содержание. Буржуазная
демократия может служить только буржуазии. Правительство "народного фронта"
во главе с Блюмом или Шотаном436, Кабальеро или Негриным есть только
"комитет", заведующий общими делами всей буржуазии". Когда такой "комитет"
плохо справляется с делами, буржуазия прогоняет его пинком ноги.
7. "Всякая классовая борьба есть политическая борьба". "Организация
пролетариата, как класса, [есть]437 тем самым его организация в политическую
партию". От понимания этих исторических законов долго уклонялись - пытаются
уклоняться и сейчас, - с одной стороны, трэд-юнионисты, с другой, -
анархо-синдикалисты. "Чистый" трэд-юнионизм попал ныне под сокрушительный
удар в своем главном убежище: Соединенных Штатах. Анархо-синдикализм
потерпел непоправимое поражение в своей последней цитадели: Испании.
"Манифест" и здесь оказался прав.
8. Пролетариат не может завоевать власти в рамках законов,
установленных буржуазией. "Коммунисты... объявляют открыто, что их цели
могут быть достигнуты только посредством насильственного низвержения всего
существовавшего до сих пор общественного порядка". Реформизм пытался
объяснить это положение "Манифеста" незрелостью движения того времени и
недостаточностью развития демократии. Судьба итальянской, германской и
длинного ряда других "демократий" показывает, что "незрелостью" отличались
идеи самих реформистов.
9. Для социалистического преобразования общества необходимо, чтобы
рабочий класс сосредоточил в своих руках такую власть, которая способна
сломить все политические препятствия на пути нового строя. "Пролетариат,
организованный в качестве господствующего класса", - это и есть диктатура. В
то же время это есть единственно реальная пролетарская демократия. Ее ширина
и глубина зависят от конкретных исторических условий. Чем большее число
государств вступит на путь социалистической революции, тем более свободные и
гибкие формы будет иметь диктатура, тем шире и глубже будет рабочая
демократия.
10. Международное развитие капитализма предопределило международный
характер революции пролетариата. "Объединенные действия, по крайней мере,
цивилизованных стран являются одним из первых условий его освобождения".
Дальнейшее развитие капитализма так тесно связало все части нашей планеты,
"цивилизованные" и "нецивилизованные", что проблема социалистической
революции полностью и окончательно приняла мировой характер. Советская
бюрократия попыталась в этом основном вопросе ликвидировать "Манифест".
Бонапартистское перерождение советского государства явилось убийственной
иллюстрацией ложности теории социализма в отдельной стране.
11. "При исчезновении в ходе развития классовых различий и при
сосредоточении всего производства в руках ассоциированных индивидуумов,
общественная власть теряет политический характер". Иначе сказать:
государство отмирает. Остается общество, освободившееся от смирительной
рубашки. Это и есть социализм. Обратная теорема: чудовищный рост
государственного насилия в СССР свидетельствует, что общество отдаляется от
социализма.
12. "У рабочих нет отечества". Эти слова "Манифеста" не раз
расценивались филистерами как агитационная бутада438. На самом деле они дали
пролетариату единственно мыслимую директиву в вопросе о капиталистическом
"отечестве". Нарушение этой директивы Вторым Интернационалом привело не
только к четырехлетнему разрушению Европы, но и к нынешнему застою мировой
культуры. Ввиду надвигающейся новой войны, которой измена Третьего
Интернационала расчистила дорогу, "Манифест" и сейчас остается самым
надежным советником в вопросе о капиталистическом "отечестве".
*
Мы видим, таким образом, что небольшое произведение двух молодых
авторов продолжает давать неизменные указания в самых важных и острых
вопросах освободительной борьбы. Какая другая книга способна хоть отдаленно
померяться в этом отношении с "Коммунистическим Манифестом"? Однако это
вовсе не значит, что после 90 лет беспримерного развития производительных
сил и величайших социальных боев "Манифест" не нуждается ни в поправках, ни
в дополнениях. Революционная мысль не имеет ничего общего с
идолопоклонством. Программы и прогнозы проверяются и исправляются в свете
опыта, который является высшей инстанцией для человеческой мысли. В
поправках и дополнениях нуждается и "Манифест". Однако эти поправки и
дополнения, как свидетельствует тот же исторический опыт, могут быть с
успехом сделаны, только исходя из метода, положенного в основу "Манифеста".
Мы попытаемся показать это на важнейших примерах.
1. Маркс учил, что никакой общественный строй не сходит со сцены, пока
не исчерпает своих творческих возможностей. "Манифест" бичует капитализм за
задержку развития производительных сил. Однако в тот период, как и в
дальнейшие десятилетия, эта задержка имела лишь относительный характер: если
бы во второй половине XIX века хозяйство могло быть организовано на началах
социализма, темпы его роста были бы неизмеримо выше. Это теоретически
бесспорное положение не отменяет, однако, того факта, что производительные
силы продолжали расти в мировом масштабе вплоть до мировой войны. Только
последние двадцать лет, несмотря на новейшие завоевания науки и техники,
открыли эпоху прямого застоя и даже упадка мирового хозяйства. Человечество
начинает проживать накопленный капитал, а ближайшая война грозит надолго
разрушить самые основы цивилизации. Авторы "Манифеста" рассчитывали, что
капитализм пойдет на слом задолго до того, как из относительно реакционного
превратился в абсолютно реакционный режим. Такое превращение окончательно
определилось лишь на глазах нынешнего поколения и превратило нашу эпоху в
эпоху войн, революций и фашизма.
2. Ошибка Маркса-Энгельса в исторических сроках вытекала, с одной
стороны, из недооценки заложенных в капитализме дальнейших возможностей, с
другой стороны, из переоценки революционной зрелости пролетариата. Революция
1848 г. не превратилась в социалистическую, как рассчитывал "Манифест", но
раскрыла перед Германией возможность грандиозного капиталистического
расцвета в дальнейшем. Парижская Коммуна показала, что пролетариат не может
вырвать у буржуазии власть, не имея во главе закаленной революционной
партии. Между тем, дальнейший длительный период капиталистического подъема
привел не к воспитанию революционного авангарда, а, наоборот, к буржуазному
перерождению рабочей бюрократии, которая стала, в свою очередь, главным
тормозом пролетарской революции. Этой "диалектики" авторы "Манифест", само
собою, еще совершенно не могли предвидеть.
3. Капитализм для "Манифеста" - царство свободной конкуренции. Говоря о
возрастающей концентрации капитала, "Манифест" еще не делает необходимого
вывода о монополии, которая стала господствующей формой капитала нашей эпохи
и важнейшей предпосылкой социалистического хозяйства. Только позже, в
"Капитале", Маркс установил тенденцию к превращению свободной конкуренции в
монополию. Научную характеристику монополистического капитализма дал Ленин в
своем "Империализме".
4. Опираясь преимущественно на образец "промышленной революции" в
Англии, авторы "Манифеста" слишком прямолинейно представляли себе процесс
ликвидации промежуточных классов как сплошную пролетаризацию ремесла, мелкой
торговли и крестьянства. На самом деле стихийные силы конкуренции далеко не
довели этой своей в одно и то же время прогрессивной и варварской работы.
Капитал разорял мелкую буржуазию гораздо скорее, чем пролетаризировал ее. К
тому же сознательная политика буржуазного государства давно уже направляется
на искусственное поддержание мелкобуржуазных слоев. Рост техники и
рационализация крупного производства, порождая органическую безработицу,
препятствуют пролетаризации мелкой буржуазии с противоположного конца. В то
же время развитие капитализма чрезвычайно усилило рост армии техников,
администраторов, торговых служащих, словом, так называемого "нового среднего
сословия". В результате промежуточные классы, об исчезновении которых
"Манифест" говорит в столь категорических словах, составляют даже в такой
высокоиндустриальной стране, как Германия, около половины населения. Однако
искусственное сохранение давно переживших себя мелкобуржуазных слоев
нисколько не смягчает социальных противоположностей, наоборот, придает им
особую болезненность и является, наряду с перманентной армией безработных,
наиболее злокачественным выражением загнивания капитализма.
5. Рассчитанный на революционную эпоху "Манифест" заключает в себе
(конец II главы) 10 требований, отвечающих периоду непосредственного
перехода от капитализма к социализму. В "Предисловии" 1872 г. Маркс и
Энгельс объявили эти требования частично устаревшими и во всяком случае
имеющими лишь второстепенное значение. Реформисты ухватились за эту оценку,
истолковывая ее в том смысле, будто переходные революционные требования
навсегда уступили свое место социал-демократической "программе-минимум", не
выходящей, как известно, за пределы буржуазной демократии. На самом деле
авторы "Манифеста" совершенно точно указали главную поправку к своей
переходной программе, именно: "Рабочий класс не может просто овладеть
готовой государственной машиной и привести ее в движение для собственных
целей". Поправка направлялась, другими словами, против фетишизма буржуазной
демократии. Капиталистическому государству Маркс противопоставил позже
государство типа Коммуны. Этот "тип" принял в дальнейшем гораздо более
отчетливую форму советов. Сейчас не может быть революционной программы без
советов и без рабочего контроля. Во всем остальном 10 требований
"Манифеста", казавшихся в эпоху мирной, парламентской деятельности
"архаическими", возвратили себе ныне целиком свое актуальное значение.
Наоборот, безнадежно устарела социал-демократическая "программа-минимум".
6. В обоснование надежды на то, что "немецкая буржуазная революция...
может быть лишь непосредственным прологом пролетарской революции",
"Манифест" ссылается на более продвинувшиеся вперед общие условия
европейской цивилизации, по сравнению с Англией XVII и Францией XVIII века и
на значительно более развитый пролетариат. Ошибка этого прогноза состояла не
только в сроке. Революция 1848 г. уже через несколько месяцев обнаружила,
что именно при более развитых условиях ни один из буржуазных классов не
способен довести революцию до конца: крупная и средняя буржуазия слишком
связана с землевладельцами и скована страхом перед массами; мелкая буржуазия
слишком расслоена и в руководящих верхах своих слишком зависима от крупной
буржуазии. Как показало все дальнейшее развитие в Европе и Азии, буржуазная
революция, изолированно взятая, вообще не может быть более завершена. Полная
чистка общества от феодального хлама мыслима только при том условии, если
пролетариат, освободившись от влияния буржуазных партий, способен стать во
главе крестьянства и установить свою революционную диктатуру. Тем самым
буржуазная революция переплетается с первым этапом социалистической, чтобы в
дальнейшем раствориться в ней. Национальная революция становится при этом
звеном международной. Преобразование экономических основ и всех отношений
общества принимает перманентный (непрерывный) характер.
Для революционных партий отсталых стран Азии, Латинской Америки и
Африки ясное понимание органической связи демократической революции с
диктатурой пролетариата и тем самым с международной социалистической