Уильямс Тэд. Поворот колеса (Орден Манускрипта - 5)

   - Улимор Камарис? - плача спросила она на наббанаи. - Вевеис?
   За этим последовал поток слов на том же языке. Злобная усмешка на лице Сориддана сменилась выражением почти комического изумления.
   - Она говорит, что ей сказали, что я утонул, - перевел Камарис.
   - Может быть, ты попробуешь говорить на вестерлинге, дорогая женщина? ласково спросил он. - Многие здесь не понимают тебя.
   Энеппа взглянула на него так, словно он сначала удержал ее от падения, а потом сам же толкнул. Потом она заговорила, теребя край юбки кривыми пальцами.
   - Он... он... Камарис. Дуос претерате! Неужели мертвые возвращаются к нам?
   - Он не умер, - сказал Джошуа. - Камарис остался жив, но на долгое время потерял память.
   - Однако твое лицо мне знакомо, добрая женщина, - взволнованно сказал старый рыцарь. - Я забыл твое имя;
   постарайся простить меня. Это было очень, очень давно.
   Энеппа снова заплакала в голос, улыбаясь сквозь слезы.
   - Только потому, что тогда это не было моим именем. Когда я работала в большом доме вашего отца, меня звали Фуири - Цветок.
   - Фуири. - Камарис кивнул. - Конечно. Я тебя помню. Ты была красивой девушкой и всегда улыбалась. - Он бережно взял ее сморщенную руку и поцеловал ее. Старуха застыла с открытом ртом, как будто сам Господь неожиданно материализовался в комнате и предложил ей проехаться с ним по небесам в золотой колеснице. - Спасибо тебе, Фуири. Ты вернула мне часть моего прошлого. Прежде чем я покину этот замок, мы с тобой посидим у огня и поговорим.
   Плачущую кухарку увели.
   Сориддан и Бриндаллес были ошеломлены, как и остальные собравшиеся, и в зале на некоторое время воцарилась тишина. Джошуа, понимая, какое поражение потерпел барон, просто сидел и ждал. Камарис, в котором больше никто не сомневался, позволил себе сесть и тоже погрузился в молчание. Его полуприкрытые глаза были, казалось, устремлены не на огонь в камине, а в пространство.
   Тишина была нарушена взрывом шепота. Все головы повернулись к дверям. Изгримнур сделал то же и увидел Пасваллеса; мальчик шел, покачиваясь под тяжестью чего-то огромного и блестящего.
   Он остановился у двери, немного поколебался, взглянул на Камариса, затем быстро сделал несколько шагов и встал перед своим дядей.
   - Я принес это для сира Камариса, - сказал мальчик. Его смелые слова не вязались с дрожащим голосом. Сориддан, не понимая, посмотрел на него, потом глаза барона расширились.
   - Это же шлем из комнаты твоего отца!
   Мальчик торжественно кивнул:
   - Я хочу отдать его сиру Камарису.
   Сориддан беспомощно обернулся к брату. Бриндаллес взглянул на сына, потом коротко на Камариса, по-прежнему погруженного в раздумья. Наконец брат барона пожал плечами.
   - Он действительно Камарис. Нет чести, которой он не был бы достоин. Бриндаллес едва заметно улыбнулся. - Думаю, старые вещи надо иногда вынимать из чулана, вытирать с них пыль и снова пускать в дело. Вперед, мальчик. Отдай ему шлем.
   Изгримнур завороженно смотрел, как Пасваллес медленно шел к старому рыцарю, сжимая в руках шлем с морским драконом. Глаза его были полны ужаса, словно предстояло зайти в логово к людоеду. Мальчик остановился перед Камарисом и долгое время молча стоял так, хотя казалось, что он в любой момент может рухнуть под тяжестью шлема.
   Наконец Камарис взглянул на него:
   - Да?
   - Отец и дядя сказали, что я могу отдать его вам. - Пасваллес пытался поднять шлем к Камарису, который даже сидя сильно возвышался над ребенком. Он очень старый.
   - Он принадлежал императору Анитуллису, по крайней мере я верю в это, сказал Бриндаллес. - Он ваш, если только вы этого пожелаете, мой господин Камарис.
   Старый рыцарь подержал шлем еще немного, потом осторожно надел.
   Его глаза исчезли в темной глубине.
   Пасваллес потрясение смотрел на морского дракона, свернувшегося кольцом на гребне шлема. Его рот был полуоткрыт.
   - Благодарю тебя, юноша. - Камарис снял шлем и поставил его на стол рядом с собой. - Как тебя зовут?
   - П-Пасваллес.
   - Я буду носить этот шлем, юный Пасваллес. Это большая честь для меня. Мое собственное оружие давно заржавело.
   Мальчик, казалось, перенесся в сказочный мир. Глаза его сияли.
   Изгримнуру стало грустно. После такого знакомства не станет ли реальная жизнь тяжелым разочарованием для этого жаждущего славы ребенка?
   Будь счастлив, Пасваллес, подумал герцог. Надеюсь, твоя жизнь будет полна радостей, но мне почему-то кажется, что это вряд ли произойдет.
   До этого момента принц Джошуа молча наблюдал за происходящим. Теперь он счел возможным заговорить.
   - Есть и другие вещи, которые ты должен знать, барон Сориддан. Кое-что испугает тебя, кое-что приведет в ярость. Что-то может ошеломить тебя даже больше, чем появление живого Камариса. Подождем с этим до утра? Или ты по-прежнему хочешь бросить нас в подземелье?
   Сориддан нахмурился.
   - Хватит. Не смейся надо мной, Джошуа. Ты сейчас же расскажешь мне то, что я должен знать. Ничего страшного не будет, если нам не придется спать до первых петухов. - Он хлопнул в ладоши, чтобы принесли еще вина, после чего отослал домой своих многочисленных изумленных вассалов, позволив остаться лишь нескольким.
   Ах, барон, подумал Изгримнур. Очень скоро ты поймешь, что сидишь в той же яме, что и все мы. Я желал бы тебе лучшей доли.
   Герцог Элвритсхолла уселся поудобнее. Джошуа начал говорить.
   6 БЕЛОЕ ДЕРЕВО, ЧЕРНЫЕ ПЛОДЫ
   Сначала это показалось ей башней или горой - конечно же ничто такое стройное, белое, высокое не могло быть живым. Но когда она приблизилась, то поняла, что туманное облако рассеянной молочной белизны, окутывающее центральный стержень, было на самом деле неправдоподобно запутанной сетью веток.
   Перед ней стояло дерево, огромное белое дерево, такое высокое, что она не могла увидеть его вершину; та, вероятно, пронзала само небо. Мириамель стояла, потрясенная его пугающим величием. Каким-то уголком сознания она понимала, что видит сон, но понимала также и то, что это величественное дерево являет ей важный знак.
   Приближаясь - у нее не было тела: шла она? летела? - Мириамель видела, что дерево поднимается из безжизненной почвы, как колонна из великолепно отшлифованного мрамора. Если у этого гиганта цвета слоновой кости и были корни, они уходили глубоко к сердцу земли. Ветви, окутавшие дерево плащом осенней паутины, были тонкими уже у основания и становились еще тоньше, отходя в стороны. Концы их, казалось, совсем растворялись в прозрачном воздухе.
   Теперь Мириамель была рядом с огромным стволом. Она начала подниматься, без усилий двигаясь вверх. Ствол скользил мимо, как струйка молока.
   Она плыла вверх сквозь туманное облако ветвей. За переплетением белых нитей виднелось тусклое серо-голубое небо. Горизонта не было; казалось, во всем мире не было ничего, кроме дерева.
   Паутина ветвей сгущалась. Разбросанные тут и там среди сучьев, повсюду висели маленькие зернышки тьмы, сгустки черноты, словно некие противоположности звездам. Мириамель поднималась медленно, как лебединый пух, подхваченный дуновением ветра. Она протянула руку - теперь у нее были руки, хотя она и оставалась по-прежнему бестелесной, - и коснулась одного из черных предметов. Он был гладким и упругим, как слива. Она потрогала другой - он оказался точно таким же. Следующий чем-то отличался от первых двух. Пальцы Мириамели невольно сжались, плод оторвался и упал ей в руки.
   Она посмотрела на то, что поймала. Этот плод был таким же упругим, как и предыдущие, только немного теплее. Каким-то образом Мириамель поняла, что он готов - созрел.
   Пока она смотрела и пока мимо со всех сторон проносилась белая паутина, черный плод в ее руках задрожал и лопнул. Угнездившись в самой сердцевине, там, где слива спрятала бы свою косточку, лежал крохотный, едва больше пальца ребенок. Подобные снежинкам веки смежил сон. Дитя шевелилось и зевало, но глаза не открывались.
   Каждый из этих плодов - душа, подумала она, или они просто... вероятности. Мгновением позже она почувствовала накатившую волну страха. Но я сорвала его! Я сорвала его слишком рано! Надо вернуть его на место!
   Что-то все еще несло ее вверх, но теперь она была в ужасе. Она сделала что-то очень нехорошее. Она должна вернуться, найти ту самую ветку в сети из множества тысяч. Может быть, еще не поздно вернуть то, что она невольно украла.
   Мириамель стала хвататься за ветви, пытаясь замедлить подъем.
   Некоторые из них сломались у нее в руках; несколько черных плодов оторвались и скатились в серо-белые глубины далеко внизу.
   Нет! Она обезумела. Она не хотела причинить вреда! Она протянула руку, чтобы поймать один из падающих плодов, и выронила его.
   Она закричала в отчаянии и ужасе...
   Было темно. Кто-то крепко обнимал ее за плечи.
   - Нет! - Она задыхалась. - Я уронила его!
   - Ты ничего не роняла, - сказал чей-то голос. - Это был просто плохой сон.
   Она вглядывалась в темноту, но не могла разглядеть лица. Голос. Она знала этот голос.
   - Саймон?
   - Это я. - Его губы двигались у самого уха. - Ты в безопасности, но, наверное, не стоит больше кричать.
   - Прости. Прости, пожалуйста. - Она вздрогнула и попыталась высвободиться из его рук. В воздухе пахло сыростью, под ее пальцами было что-то мокрое и колючее. - Где мы?
   - В сарае, примерно в двух часах езды от Фальшира. Разве ты не помнишь?
   - Плохо. Я неважно себя чувствую. - На самом деле она чувствовала себя просто ужасно. Ее все еще била дрожь, но в то же время ей было жарко и голова казалась более тяжелой, чем обычно, когда Мириамель просыпалась среди ночи. Как мы сюда попали?
   - Мы дрались с огненными танцорами.
   - Это я помню. И помню, как мы ехали.
   В темноте Саймон издал звук, который показался ей смешком.
   - Ну, некоторое время. Это ты решила остановиться здесь.
   Она покачала головой:
   - Не помню.
   Саймон отпустил ее - несколько неохотно, это было ясно даже ее замутненному сознанию. Потом он отполз в сторону по грязной соломенной подстилке. Мгновением позже что-то затрещало, стукнуло, и в помещение просочилось немного света. В светлом квадрате окна вырисовывался темный силуэт Саймона. Он пытался найти что-нибудь, чтобы подпереть ставню.
   - Дождь кончился, - сказал он.
   - Мне холодно. - Она попыталась зарыться в сено.
   - Ты сбросила плащ. - Он снова подполз к ней, нашел плащ и закутал ее до подбородка. - Можешь взять и мой, если хочешь.
   - Я думаю, этого мне будет достаточно, - проговорила Мириамель, хотя зубы у нее все еще стучали.
   - Хочешь перекусить? Я оставил тебе твою половину ужина, но флягу с элем ты разбила о голову того длинного парня.
   - Только немного воды. - Сама мысль о еде была ей противна.
   Саймон возился с седельными сумками, а Мириамель сидела, обхватив колени, и смотрела сквозь открытое окно на ночное небо. Звезд не было видно за завесой облаков. Саймон принес ей воды, она попила и почувствовала, что ее снова охватывает слабость.
   - Я чувствую... Мне плохо, - жалобно сказала она. - Мне надо еще поспать.
   В голосе Саймона явно слышалось разочарование.
   - Конечно, Мири.
   - Прости меня. Просто я чувствую себя такой больной... - Она снова легла и натянула плащ до подбородка. Казалось, темнота медленно кружится над ней. Она снова увидела силуэт Саймона на фоне окна, потом тени сгустились и увлекли ее за собой.
   К раннему утру у Мириамели был уже довольно сильный жар. Саймон мало что мог для нее сделать, но он положил девушке на лоб мокрую тряпку и дал попить.
   Темный день прошел в пятнах неясных видений: серые облака, проплывающие мимо окна, крик одинокого голубя, огорченное лицо Саймона, возникающее над ней с периодичностью луны. Мириамель обнаружила, что ее не очень заботит, что с ней случилось. Если бы она могла проспать целый год, не просыпаясь, она бы так и сделала; поскольку это было невозможно, принцесса ныряла и выныривала из забытья, как потерпевший кораблекрушение моряк, вцепившийся в обломок мачты. Ее сны были полны белых деревьев и затопленных городов, по улицам которых колыхались водоросли.
   В предрассветный час, на второй день их пребывания в сарае, Мириамель проснулась и обнаружила, что в голове у нее прояснилось, хотя страшная слабость еще осталась. Она вдруг испугалась, что осталась одна, что Саймон бросил ее.
   - Саймон? - позвала она. Ответа не было. - Саймон!
   - Хм-м-м?
   - Это ты?
   - Что? Мири! Ну конечно, я. - Она слышала, как он повернулся и пополз к ней через солому. - Тебе хуже?
   - К-кажется, лучше. - Она протянула дрожащую руку, нащупала его плечо, провела пальцами по рукаву рубашки и сжала его ладонь. - Но все-таки не очень хорошо. Побудь со мной, пожалуйста.
   - Конечно. Тебе холодно?
   - Немножко.
   Саймон подхватил свой плащ и набросил его поверх плаща Мириамели. Принцесса чувствовала себя настолько обессиленной, что от этого простого жеста ей захотелось плакать - и действительно, холодная слеза скатилась по ее щеке.
   - Спасибо. - Некоторое время она лежала молча. Даже этот короткий разговор утомил ее. Ночь, казавшаяся такой огромной и пустой, когда она проснулась, теперь выглядела не очень-то страшной.
   - Мне кажется, я смогу снова заснуть. - Ее голос звучал очень слабо даже в ее собственных ушах.
   - Тогда спокойной ночи.
   Мириамель чувствовала, что ускользает в сон. Она подумала, снились ли когда-нибудь Саймону такие странные сны, вроде того, о белом дереве и черных плодах на нем. Вряд ли...
   Когда она проснулась, небо в окне стало свинцово-серым. Плащ Саймона все еще укрывал ее. Его хозяин спал рядом, и несколько охапок сырой соломы были его единственным одеялом.
   Мириамель очень много спала в этот день, но в перерывах между погружениями в сон чувствовала себя гораздо бодрее. К середине дня она даже смогла съесть немного хлеба и кусочек сыра. Саймон уходил осматривать окрестности; пока она ела, он рассказывал о своих приключениях.
   - Тут совсем мало людей! Я видел нескольких на дороге из Фальшира - можешь не волноваться, я-то их видел, а они меня нет, - а больше никого. Тут внизу есть дом, он почти развалился. Я думаю, он принадлежал владельцам этого амбара. Крыша в нескольких местах течет, но в основном камыш хороший. Похоже, там никто не живет. Если нам придется остаться здесь еще на несколько дней, там будет хоть немного посуше.
   - Посмотрим, - сказала Мириамель. - Надеюсь, что завтра я уже смогу ехать.
   - Ну не знаю. Сначала нужно, чтобы ты хоть по сараю смогла ходить. С тех пор как мы покинули Фальшир, ты в первый раз сидишь. - Внезапно он повернулся к ней. - А меня чуть не убили.
   - Что? - Мириамель пришлось схватить бурдюк с водой и сделать несколько судорожных глотков, чтобы не поперхнуться сухим хлебом. - Что ты говоришь? спросила она, немного отдышавшись. - Огненные танцоры?
   - Нет, - сказал Саймон; лицо его оставалось спокойным. Через мгновение он широко улыбнулся. - Но все равно было очень страшно. Я шел в гору по полю, около дома. Я там собирал... цветы.
   Мириамель подняла брови.
   - Цветы? Зачем цветы?
   Саймон безмятежно продолжал, как будто вопрос был адресован не ему:
   - Раздался какой-то звук, и я посмотрел вверх. А там стоял... бык!
   - Саймон!
   - Он совсем не выглядел дружелюбным. Такой худой, красные глаза, а на боках длинные царапины. - Для наглядности Саймон провел пальцами по собственным бокам. - Мы немного постояли, уставившись друг на друга, потом он нагнул голову и начал пыхтеть. Я попятился в том направлении, откуда пришел, а он за мной - такими маленькими, пританцовывающими шажками, все быстрее и быстрее.
   - Но, Саймон! Что же ты сделал?
   - Ну, я подумал, что бежать с горы с быком на пятках довольно глупо, так что пришлось бросить цветы и залезть на первое попавшееся дерево. Он остановился внизу - я убрал ноги, как только он подошел, - потом он нагнул голову, и бум! - Саймон ударил кулаком по раскрытой ладони. - Он стукнул рогами по стволу. Все дерево затряслось, я чуть не упал. Потом я подтянулся и уселся на ветку верхом, и не зря, потому что этот дурацкий бык бодал дерево до тех пор, пока у него на голове не лопнула кожа и по морде не потекла кровь.
   - Какой ужас! Наверное, он был бешеный, несчастное животное.
   - Ну ничего себе! Несчастное животное! - Саймон повысил голос в шутливом отчаянии. - Он чуть не прикончил твоего телохранителя, и все, что ты можешь о нем сказать, это "несчастное животное".
   Мириамель улыбнулась:
   - Я рада, что это ему не удалось. Так чем же дело кончилось?
   - О, он просто устал и убрался восвояси, - беззаботно сказал Саймон. Ушел вниз, в лощину, так что мне был открыт путь сюда. И все-таки, пока я бежал вверх по склону, мне все время казалось, что он гонится за мной.
   - Да, попал ты в переделку. - Мириамель не удержалась и зевнула. Саймон нахмурился. - Но я рада, что ты не стал убивать это чудовище, хоть ты и смелый рыцарь, - продолжала она, - Он не виноват, что бешеный.
   - Убить чудовище? Как, голыми руками? - Саймон засмеялся, но казался довольным. - Впрочем, может быть, убить его было бы милосерднее всего. Ему уже ничем не поможешь. Наверняка поэтому его тут и оставили. Есть еще кое-что. Он сунул руку в карман и вытащил оттуда маленькое зеленое яблочко: - Все, что было в пределах досягаемости.
   Мириамель подозрительно посмотрела на фрукт, потом понюхала, прежде чем осторожно надкусить. Оно оказалось приятно терпким. Принцесса съела половину и передала остаток Саймону.
   - Оно было вкусное, - сказал она, - очень вкусное. Но я все еще не в состоянии много есть.
   Саймон с удовольствием сгрыз остальное. Мириамель растянулась на соломе.
   - Я еще немного посплю, ладно?
   Он кивнул. Его взгляд был таким нежным и внимательным, что Мириамели пришлось отвернуться и накрыть лицо плащом. Она не настолько окрепла, чтобы выдержать такое внимание. Не сейчас.
   Она проснулась под вечер. Снаружи раздавался какой-то странный звук - удар и свист, удар и свист. Немного испуганная и все еще очень слабая, Мириамель лежала неподвижно и пыталась сообразить, не является ли источником звука какой-нибудь враг - Саймонов бык или кто-то куда более опасный. Наконец она взяла себя в руки и тихо поползла через сеновал, стараясь не шуршать соломой. Достигнув края, она заглянула вниз.
   На нижнем этаже амбара Саймон практиковался во владении мечом.
   День был прохладный, но юноша снял рубашку: кожа его блестела от пота. Она смотрела, как он отмеряет расстояние перед собой, потом обеими руками поднимает меч, держа его перпендикулярно к полу и медленно опуская острие. Плечи его напрягались. Бум - он делал шаг вперед. Бум, бум - он поворачивал в сторону, двигаясь вокруг почти неподвижного меча, как будто поддерживал его еще каким-то другим мечом. Лицо его было серьезным, как у ребенка; от усердия он прикусил кончик языка, и Мириамель подавила смешок. Но она не могла не заметить, как он исхудал и какие мощные мускулы перекатываются под светлой кожей. Он замер, снова зафиксировал меч в одном положении. На лбу его выступили капли пота. Внезапно ей страшно захотелось, чтобы он обнял ее, крепко сжав, но эта мысль, против ее воли, вызвала боль в животе. Он слишком многого не знал.
   Она отползла от края сеновала так тихо, как только могла, возвращаясь к своему углублению в сене, и попыталась снова заснуть, но ничего не вышло. Долго она лежала на спине, глядя на тени между стропилами и прислушиваясь к его шагам, свисту клинка и приглушенному прерывистому дыханию.
   Перед самым рассветом Саймон спустился, чтобы еще раз взглянуть на дом. Вернувшись, он доложил, что дом действительно пуст, хотя он и обнаружил в грязи что-то похожее на свежие отпечатки сапог. Но больше никаких признаков чьего бы то ни было присутствия заметно не было, и Саймон решил, что следы принадлежали какому-нибудь случайному путнику, вроде пьяницы Хенвига, так что они собрали свои вещи и двинулись вниз. Сперва у Мириамели так кружилась голова, что ей пришлось опереться на Саймона, чтобы не упасть, но после нескольких дюжин шагов она почувствовала себя достаточно уверенно, чтобы двигаться без посторонней помощи, хотя для страховки и продолжала крепко держаться за его руку. Саймон шел очень медленно, показывая ей на все скользкие места.
   Дом был покинут уже давно, и, как правильно заметил Саймон, в камышовой крыше были дыры, но амбар тек еще больше, а в доме, по крайней мере, был очаг. Саймон принес несколько расколотых поленьев, найденных им у задней стены, и попытался развести огонь, а Мириамель, закутавшись в плащ, осматривала их приют на эту ночь.
   Те, кто жил здесь, оставили не много напоминаний о себе, так что принцесса решила, что отъезд их не был неожиданным. Всю меблировку составляла колченогая табуретка. Валялась разбитая миска, ее осколки остались там, куда разлетелись, как будто ее разбили несколько секунд назад. Твердый глиняный пол покрыт намокшим и потемневшим камышом. Единственным знаком продолжающейся жизни была паутина, затянувшая все углы, но и она выглядела износившейся, словно у пауков тоже выдался тяжелый год.
   - Вот, - Саймон встал, - разгорелось. Пойду приведу лошадей.
   Пока его не было, Мириамель сидела перед огнем и рылась в седельных сумках в поисках еды. Впервые за время своей болезни она была голодна. Она жалела, что бывшие владельцы дома не оставили здесь котел - пустой крюк висел над разгорающимся огнем, - но, поскольку котла нет, придется обойтись имеющимся в наличии. Она толкнула в огонь несколько камней, чтобы разогреть их, потом достала оставшиеся морковинки и луковицы. Когда камни достаточно раскалятся, она приготовит суп.
   Мириамель критически оглядела потолок, после чего раскатала свою постель достаточно далеко от ближайшей дыры, чтобы остаться сухой, если снова пойдет дождь. После некоторого размышления она положила рядом и постель Саймона. Между ними оставалось расстояние, которое принцесса сочла безопасным, но все равно из-за дыр в потолке Саймону придется спать ближе, чем ей хотелось бы. Когда все было готово, она нашла в своей седельной сумке нож и принялась чистить овощи.
   - Ну и ветрюга, - сказал возвратившийся Саймон. Волосы его были всклокочены, щеки раскраснелись, он широко улыбался. - Неплохая ночка, если проводить ее у огня.
   - Я рада, что мы сюда перебрались, - сказала она. - Мне уже гораздо лучше. Думаю, завтра мы сможем ехать.
   - Если ты достаточно оправишься, - проходя мимо нее к очагу, он на мгновение положил ей руку на плечо, потом нежно провел по волосам. Мириамель ничего не сказала, продолжая рубить морковь в глиняную миску.
   Нельзя сказать, чтобы они потом причмокивая вспоминали об этой трапезе, но Мириамель почувствовала себя гораздо лучше, съев немного горячего супа. Вымыв и вычистив миски, Мириамель убрала их и забралась в постель. Саймон еще повозился с очагом, потом тоже улегся. Некоторое время они молчали, глядя на пламя.
   - У меня в спальне в Меремунде был камин, - тихо проговорила Мириамель. Ночью, когда я не могла заснуть, я смотрела в огонь. Мне казалось, что я вижу в нем чудные картины. Когда я была совсем маленькая, то думала, что один раз видела лицо Узириса, который улыбался мне.
   - М-м-м-м-м, - сказал Саймон. И потом: - У тебя была собственная комната для сна?
   - Я была единственной дочерью принца и наследника, - жестко ответила она. - Это всем известно.
   Саймон фыркнул.
   - Только не мне. Я спал с дюжиной других судомоек. Одна из них, толстая Забедья, храпела, как бондарь, пилящий доски ножовкой.
   Мириамель хихикнула.
   - Позже, в последний год, когда я жила в Хейхолте, в одной комнате со мной спала Лилит. Это было очень славно. Но в Меремунде я спала одна, моя горничная ночевала за дверью.
   - Это наверное... одиноко.
   - Не знаю. Может быть. - Она вздохнула и одновременно засмеялась - звук, заставивший Саймона поднять голову. - Однажды я не могла заснуть и пошла к отцу. Я сказала ему, что у меня под кроватью кокиндрил и я хочу спать у него в комнате. Но это было уже после смерти матери, так что он только дал мне одну из своих собак. "Это собака для охоты на кокиндрилов, Мири, - сказал он, - она защитит тебя, клянусь честью". Он всегда был ужасный лгун. Собака просто легла под дверью и скулила, пока я ее наконец не выпустила.
   Саймон немного подождал, прежде чем заговорить. Огонь отбрасывал пляшущие тени на соломенный потолок.
   - Как умерла твоя мать? - спросил он наконец. - Никто мне никогда не рассказывал.
   - Убита стрелой. - Мириамели все еще было больно говорить об этом, но не так, как прежде. - Дядя Джошуа вез ее к моему отцу, когда во время восстания в Луговых Тритингах тот сражался на границе за дедушку Джона. Отряд Джошуа попал в засаду, и тритингов было гораздо больше. Он потерял руку, защищая мою мать, и выиграл битву, но она была убита случайной стрелой. Она умерла до захода солнца.
   - Мне очень жаль, Мири.
   Она пожала плечами, хоть он и не мог этого видеть.
   - Это было очень давно. Но моему отцу эта потеря обошлась дороже, чем мне. Он так ее любил! О Саймон, ты же знаешь только, чем стал мой отец теперь, но раньше он был хорошим человеком. Он любил мою мать больше всего на свете.
   И вспомнив его серое, осунувшееся лицо, завесу ярости, навсегда опустившуюся над ним, она заплакала.
   - И вот почему я должна увидеть его, - проговорила она наконец, голос ее дрожал. - Вот почему.
   Саймон зашуршал соломой.
   - Что? Что ты говоришь? Кого ты хочешь увидеть?
   Мириамель глубоко вздохнула:
   - Моего отца, конечно. Вот почему мы едем в Хейхолт. Просто я должна поговорить с отцом.
   - Что за ерунду ты говоришь? - Саймон сел. - Мы же едем в Хейхолт, чтобы достать меч твоего дедушки, Сверкающий Гвоздь.