Страница:
Замыкал шествие портье, выражавший глубочайшее сожаление по поводу
случившегося -- как от имени администрации, так и от себя лично.
В участке задержанных заставили снять верхнюю одежду, и они предстали
пред грозные очи самого капитана Экхардта. Немигающим взором из-под
графленого, как нотная бумага, лба, из-под стального ежика волос обжег он
подозреваемых. За толстыми линзами очков глаза капитана казались парой
мелких устриц.
-- Так. Этот -- Смит, понятно. А имя?
-- Джон, -- поспешно ответил Старик.
-- А сам Смит что, язык проглотил?
-- Он... Его лучше не спрашивать... Понимаете, он однажды очень
неудачно упал.
-- Давно?
-- До того, как вы появились на свет.
Капитан некоторое время молча разглядывал того и другого, потом
поинтересовался:
-- Он псих? Или вы оба с придурью?
-- Грубость -- тяжкий грех, -- усовестил его Старик.
-- Ладно. Давай разберемся с тобой. Фамилия?
-- Бог... Богфри.
-- То-то. Я уж думал, мы кощунствовать вздумали. Что у них в багаже?
-- Ничего, -- ответил один из патрульных.
-- И в карманах тоже, -- добавил другой. -- Если не считать сорока
шести тысяч восьмисот тридцати долларов наличными в правом внутреннем
кармане.
-- Сорок шесть тысяч?! -- взревел Экхардт. -- Это у которого же?
-- У чернявого.
-- У Смита. Та-ак. Кто сляпал банкноты -- ты или Смит?
-- Деньги сделал я, -- ответил Старик, всем своим видом показывая, как
надоел ему этот разговор. -- А потом отдал Смиту.
-- Зачем?
-- На мелкие расходы.
-- Сорок шесть тысяч? На мелкие расходы? Что ж тогда, по-твоему,
крупные расходы? -- возопил капитан.
-- Как-то не задумывался над этим, -- ответствовал Старик. -- Я уже
объяснял тому джентльмену в гостинице, что плохо представляю себе стоимость
денег.
-- Зато представляешь, как их подделывать.
-- Я их не подделывал. У меня поистине бездонные карманы. Они как рог
изобилия, в них чего только нет. Мне достаточно подумать о деньгах, и
карманы тут же ими наполняются. Беда в том, что я не всегда сразу могу
вспомнить, в каком месте и каком времени нахожусь. Сам не пойму, почему мне
вздумалось сегодня в гостинице высыпать на пол именно испанские дублоны или
как там они назывались. Должно быть, на меня подействовала мебель, которой
обставлен номер. Я на миг вспомнил бедного Филиппа. Каким чудовищным образом
выражал он свою воображаемую любовь к моей персоне! Бывало, сидит,
укутавшись в изъеденные молью соболя, воздух весь пропах камфарой и ладаном,
а от ледяных стен Эскориала так и веет стужей.
Тут мистер Смит недобро осклабился:
-- Выходит, не справилась твоя камфара с моей молью. Наша взяла.
-- Хорош болтать! -- оборвал его Экхардт. -- Я не дам увести разговор в
сторону. Утром вы оба предстанете перед судьей по обвинению в изготовлении
фальшивых денег и попытке мошенничества. Признаваться будете? Адвокат нужен?
-- Как же я буду ему платить? -- удивился Старик. -- Ведь для этого мне
придется опять делать деньги.
-- Вам может быть предоставлен бесплатный защитник.
-- Нет, благодарю. К чему зря отрывать человека от дела? Но у меня к
вам просьба. Для того чтобы у нас с мистером Смитом появился хотя бы
мизерный шанс на оправдание, я должен понять, каким образом вы установили,
что мои деньги фальшивые:
Капитан Экхардт улыбнулся с мрачным удовлетворением. Он чувствовал себя
гораздо спокойнее, когда речь заходила о вещах практических и ясных, которые
подтверждаются неопровержимыми фактами и лишний раз свидетельствуют о
технологической мощи Соединенных Штатов.
-- У нас много проверенных способов, и каждый основывается на научной
методике, которая постоянно обновляется. Все время совершенствуется,
понятно? В подробности я вас посвящать не стану, ведь мы в некотором роде
конкуренты по бизнесу: вы пытаетесь выйти сухими из воды, а мое дело -- вас
зацапать. И зарубите себе на носу: в нашей великой стране гражданам
предоставлена неограниченная свобода частного предпринимательства, но
подделка дензнаков к этой категории не относится. И я позабочусь о том,
чтобы вашей братии вольготно не жилось. Я и другие блюстители закона.
Старик промолвил с обезоруживающе мягкой улыбкой:
-- Прежде чем вы предадите нас в беспристрастные руки закона, скажите
-- ну просто из любезности, а? Мои деньги намного хуже настоящих?
Капитан был в общем-то человеком незлым. Незлым, но безжалостным, ибо в
его мире, где даже справедливость отмеряется лишь от сих и до сих, уважают
решительность (хоть бы и опрометчивую), а любого сомнения стыдятся как
проявления некомпетентности. Экхардт взял со стола одну купюру и воззрился
на нее с демонстративной снисходительностью.
-- По стобалльной системе я поставил бы тебе тридцать. Водяные знаки
небрежные, гравировка нечеткая, подпись казначея разборчива, а должна быть
закорючка. Одним словом, работенка так себе.
Старик и мистер Смит обеспокоенно переглянулись. Выходит, все не так
просто, как им представлялось?
Капитан поместил их в одну камеру -- из чувства сострадания. Была,
правда, и еще причина.
-- Ну, и долго мы намерены тут торчать? -- спросил мистер Смит.
-- Недолго.
-- Мне здесь не нравится.
-- Мне тоже.
-- От стен так и пышет враждебностью. Не понимаю, почему люди относятся
ко мне с недоверием? И ты тоже хорош -- не дал рта раскрыть. "Он неудачно
упал". Очень остроумно.
-- Никто не понял, что это шутка.
-- Я понял, ты понял. Этого вполне достаточно. Если уж по большому
счету. Старик улыбнулся и лег на железную койку, повернулся слегка на бок и
уютно сложил руки на животе.
-- Как все переменилось, -- раздумчиво молвил он. -- С момента нашего
воссоединения не прошло и суток, а мы уже в темнице. Кто мог предвидеть, что
это случится так скоро? Да и причина, честно говоря, несколько неожиданна.
-- Ты мог предвидеть. Но не сделал этого.
-- Увы. Я никогда не отличался наблюдательностью, не говоря уж о
способности предугадывать перемены. Помню ранние годы, когда смертные еще не
признавали меня Богом и думали, что небожители обитают на горе Олимп. Люди
думали, что боги живут так же, как они сами, -- этакая бесконечная комедия
из жизни господ, увиденная глазами прислуги. Счастливые и несчастливые
развязки, смесь суеверий, фантазий и домыслов. Всякие там нимфы,
превращающиеся то в деревья, то в парнокопытных, то в скорбно-певучие
ручейки. Жуткая чушь! А меня представляли или быком, или мухой, или каким-то
эфиром, выдуваемым из распученных чресл Земли. "Вот были дни, мой друг", как
поется в песне. У каждого божка свои святилища, каждому положен свой паек
молитв. Небожители даже не ревновали друг к другу -- столько у них было
суетни. Если и ревновали, то лишь тогда, когда этого требовала фабула. Жизнь
богов была настоящим приключением, или, как теперь говорят, мыльной оперой.
А религия -- продолжением земного бытия на более высоком, но отнюдь не более
достойном уровне. Комплекс вины еще не отравлял сладость священного нектара,
болтуны и лжепосредники еще не успели заморочить человечеству голову.
Мистер Смит весело расхохотался:
-- А помнишь, какой поднялся переполох, когда тот эллин, первый
античный альпинист, вскарабкался на вершину Олимпа и увидел, что там ничего
нет? Старик, похоже, не разделял веселья собеседника.
-- Переполох поднялся у нас, а не у людей. Перепуганный скалолаз ничего
не сообщил соплеменникам о своем открытии -- боялся, что его на куски
разорвут. Страшась совершить одну непоправимую глупость, он сделал другую:
признался во всем жрецу. Тот, судя по всему, был политическим назначенцем и
велел альпинисту держать язык за зубами. Несчастный поклялся, что будет нем
как рыба, но жрец задумчиво сказал: "Как тебе верить? Ведь мне-то ты
открылся". На это у альпиниста ответа не нашлось, и той же ночью он умер при
невыясненных обстоятельствах. Но шила, как говорится, в мешке не утаишь.
Кто-то видел, как смельчак лез вверх по склону, другие заметили, каким
мрачным и напуганным он спускался. Постепенно, по мере усовершенствования
техники производства сандалий, любителей скалолазания становилось все больше
и больше. На горе устраивали пикники, и замусоренный Олимп лишился покрова
божественной тайны.
-- Обиталище богов возносилось во все более высокие сферы, -- вставил
Смит, -- туда, где царствуют радуги и туманы -- и в физическом смысле, и в
аллегорическом. Тупоумный символизм утопил первобытную безыскусность в
вязкой болтологической каше. Простая мелодия затерялась средь выкрутасов
аранжировщиков.
От этих слов Старик даже растрогался:
-- Не ожидал столь прочувствованной речи от того, кому давно уже нет
дела до божественных материй.
-- Неужто ты думаешь, я утратил интерес к Небесам после того, как ты
меня оттуда турнул? А преступники, которых тянет на место преступления? А
выпускники, навещающие бывшую школу, когда уже стали взрослыми? Не забывай,
что я тоже когда-то был ангелом. К тому же за минувшие века Небеса
переменились куда больше, чем Преисподняя. У нас новшества не в чести, а у
вас то одна нравственная доктрина, то другая, да и теологическая мода так
переменчива.
-- Вовсе нет. Я не согласен.
-- Ну как же. В мои времена ты занудно проводил в жизнь принцип
идеального совершенства. Совершенство -- антитезис индивидуальности. Все мы
были идеальны и потому неотличимы друг от друга. Стоит ли удивляться, что я
взъерепенился. Вот и Гавриил был недоволен. Возможно, и остальные тоже. Что
за жизнь среди сплошных зеркал -- куда ни глянь, всюду только твои
отражения. Должен признаться: когда ты меня столкнул вниз, я испытал
неимоверное облегчение. Хотя внизу меня ожидала вечная неопределенность.
Падая, я думал: теперь я один, теперь я -- это я, и атмосфера вокруг меня
наполнялась теплом и жизнью. Я сбежал, я спасся! Лишь позднее я решил горько
обидеться и взращивал в себе горечь, как садовник взращивает цветок, -- она
пригодилась бы мне в случае повторной встречи с тобой. А ныне, когда встреча
свершилась, мне гораздо интереснее не попрекать тебя, а говорить правду.
Конечно, Зло -- штука скучная, это очевидно. Добро тоже не веселей, но нет
во всем твоем творении ничего стерильней, безжизненней и тоскливей
совершенства. Неужто ты станешь это оспаривать?
-- Не стану, -- покладисто, но не без горечи признал Старик. -- Слишком
многое из того, что ты говоришь, верно, и мне это не нравится. Совершенство
-- одна из тех концепций, которые кажутся абсолютно бесспорными в теории. А
на практике от совершенства просто мухи на лету дохнут. Пришлось от этой
идеи отказаться.
-- Так-таки отказаться? Раз и навсегда?
-- Ну, в общем, да. Возможно, в совершенство все еще верит кое-кто из
особенно раболепных святош, считающих, что скука -- нечто вроде затянувшейся
паузы перед окончательным торжеством истины. Такие люди всю жизнь ждут этого
самого торжества, и губы их кривит всезнающая улыбочка. Но для большинства,
включая и ангелов (которые так эмансипировались, что я их теперь почти и не
вижу), идея абсолютного Добра и абсолютного Зла -- концепция давно
устаревшая. О себе говорить не буду -- не люблю, скажу лучше о тебе, благо
ты у меня перед глазами. Возобновленное знакомство, даже такое
непродолжительное, позволяет мне сделать вывод: ты слишком умен, чтобы быть
абсолютно плохим. Это не комплимент и тем более не оскорбление.
Несимпатичные черты мистера Смита озарились иронической ухмылкой,
словно тусклое солнышко промелькнуло на водной ряби.
-- Ведь я был когда-то ангелом... -- Где-то в самой глубине сумеречных
глаз колыхнулось нечто похожее на нежность, но в следующий миг физиономия
Смита вновь окаменела. Солнышко скрылось за тучей. -- История изобилует
злодеями -- имя им легион, -- которые получили духовное образование.
Например, Сталин.
-- Кто-кто? -- переспросил Старик.
-- Неважно. Один семинарист, ставший диктатором в одной атеистической
стране.
-- А, ты о России.
-- Не о России, а о Советском Союзе.
Старик задумчиво наморщил лоб, и мистер Смит сделал для себя открытие:
всезнание -- это еще полдела, важно уметь находить в бездонных запасниках
знаний нужную информацию.
Решив, что у собеседника было достаточно времени, дабы навести порядок
в меню своего небесного компьютера, Смит продолжил:
-- В любом случае у нас еще будет масса возможностей продолжить нашу
нравственно-этическую дискуссию. Я чувствую, кроме тюрем нам на Земле ничего
увидеть не удастся. Как бы отсюда выбраться -- вот что меня занимает.
-- Прибегни к своему могуществу, только, очень прошу, надолго не
исчезай. Без тебя мне будет одиноко.
-- Да я только проверю, функционирует ли оно, мое могущество.
-- Разумеется, функционирует. Надо в себя верить. У тебя обязательно
получится. К тому же не забывай: именно наша с тобой чудодейственная сила
позволила нам после стольких тысячелетий сойтись на вашингтонском тротуаре.
Какая ювелирная точность!
-- Функционирует-то оно функционирует, но сколько это продлится? У меня
нехорошее ощущение, будто я на каком-то пайке сижу.
-- Отлично тебя понимаю. Вдруг начинает казаться, что и твоим
возможностям есть предел. Полагаю, этому виной продолжительность нашего с
тобой бытия. Ерунда, выкинь из головы.
-- Если у меня иссякнет запас трюков, я буду чувствовать себя полным
импотентом.
-- Не называй их, пожалуйста, трюками, -- не без раздражения вставил
Старик. -- Это не трюки, а чудеса.
-- У тебя, может, и чудеса, а у меня трюки, -- пренеприятно осклабился
Смит. Пауза.
Капитан Экхардт, сидевший со своими помощниками в подвале в особой,
звукоизолированной комнатке, насторожился. На лице капитана застыло
озадаченно-недоуменное выражение -- естественная реакция
среднестатистического блюстителя порядка на что-нибудь непонятное. Камера
номер шесть, ясное дело, прослушивалась, и полицейские с самого начала
пытались вникнуть в беседу двух сокамерников. Безграничная и абсолютно
бессмысленная решимость читалась на лицах подслушивающих: челюсти крепко
сжаты, брови сосредоточенно насуплены -- прямо школьники на экзамене.
-- Ну, что скажете, шеф? -- рискнул нарушить молчание Кашприцки.
-- Ничего не скажу. И не поверю,-если кто из вас скажет, будто понял
хоть что-то из этой белиберды. Вот что, О'Хаггерти, сбегай-ка наверх и
посмотри, что там у них творится. Не нравится мне эта тишина. Что это была
за хреновина про трюки, про побег?
О'Хаггерти поднялся наверх и сразу увидел, что в камере номер шесть
всего один заключенный.
-- Эй, а где твой приятель? -- трагическим шепотом спросил патрульный у
Старика.
Тот, похоже, и сам удивился, не обнаружив Смита рядом.
-- Должно быть, куда-то вышел.
-- На двери тройной замок!
-- Других предположений у меня нет.
Экхардт и прочие находившиеся в подвале догадались о произошедшем.
-- Кашприцки, марш наверх! Разберись, в чем там дело. Нет, лучше я сам.
Шматтерман, не выключай магнитофон. Пусть все регистрируется. Остальные за
мной!
Когда капитан приблизился к камере номер шесть, внутри за запертой
дверью находились трое: патрульный О'Хаггерти и двое стариков.
-- Что такое?! -- рявкнул Экхардт.
-- Когда я подошел, внутри был только один, вот этот, -- пролепетал
О'Хаггерти.
-- Я так и понял. -- Капитан взглянул на Смита: -- А ты где был?
-- Здесь. Где же еще?
-- Врет! -- вскричал О'Хаггерти. -- Он всего пара секунд как появился,
шеф!
-- В каком смысле "появился"? В дверь вошел?
-- Нет. Просто взял и появился. Материализовался.
-- Мате-риа-лизовался? -- медленно повторил Экхардт, глядя на своего
подчиненного, как на полоумного. -- А ты-то что в камере делаешь?
-- Зашел, чтобы посмотреть, как можно отсюда выбраться.
-- Ну и?..
-- У меня не получилось. Не возьму в толк, как Смит это проделал.
-- А может, он этого и не делал? Может, он все время был тут.
-- Вот и я говорю, -- подтвердил Смит.
-- А тебя никто не спрашивает, -- прикрикнул на него капитан, -- так
что сделай милость, заткнись.
-- Не могу смириться с такой наглой ложью, -- не выдержал Старик.
Мистер Смит сочувственно зацокал.
-- Нет, в самом деле. Я же объяснил вашему представителю, что мистер
Смит ненадолго вышел.
-- Это каким же манером? --- сурово поинтересовался капитан. -- Тут
супернадежные замки. Новейшая технология, изготовлено фирмой "Мой дом -- моя
крепость". Без динамита не выйдешь.
Старик блаженно улыбнулся, чувствуя, что момент подходящий.
-- Показать, как это делается?
-- Валяй показывай, -- угрожающе протянул Экхардт и положил руку на
пистолет, торчавший из открытой кобуры.
-- Договорились. На прощанье хочу поблагодарить вас за приют и ласку.
Все с той же милой улыбкой на устах Старик растаял в воздухе. Экхардт
два раза пальнул с бедра, да поздно.
Но присутствующих ждало новое потрясение: мистер Смит пронзительно
заверещал -- жутко и оглушительно, словно целый птичий базар:
-- Ха-ха, стрелок! Где уж вашим трюкам против наших! Попробуй поймай!
Пока, привет знакомым! -- и ядовито, презрительно расхохотался.
Экхардт не стал ждать и пальнул в третий раз.
Смит поперхнулся, не досмеявшись. Лицо его исказилось -- не то от боли,
не то от удивления. Впрочем, сделать определенный вывод было трудно, потому
что в следующее мгновение исчез и он.
-- Я стрелял в ногу, -- поспешно объявил Экхардт. А О'Хаггерти
взмолился:
-- Выпустите меня отсюда.
Мистер Смит материализовался на тротуаре, где его уже поджидал Старик.
Оба пребывали в радостном возбуждении после удачно проведенной операции.
Смит задержался возле мешка с мусором и, к крайнему неудовольствию спутника,
принялся там рыться. Достал замусоленную газету, сунул в карман. Парочка
зашагала дальше.
Тем временем в полицейском участке капитан Экхардт, у которого все еще
звенело в ушах от выстрелов, понемногу приходил в себя.
-- Эй, Шматтерман, можешь выключить магнитофон, -- крикнул он, задрав
голову к потолку. -- Надпиши кассету, зарегистрируй и в досье. Головой за
нее отвечаешь, понял?
-- Что будем делать, шеф? -- спросил Кашприцки, правая рука и верная
опора, мощный стимул к принятию волевых решений.
-- Это дело нам не по зубам, -- шепнул ему Экхардт. Громко шепнул, чтоб
остальные тоже слышали. -- Выполним наш долг. Свяжемся с наивысшей
инстанцией.
-- С архиепископом, да? -- спросил католик О'Хаггерти и был
вознагражден сочувственным взглядом начальника.
-- С президентом? -- высказал предположение республиканец Кольтелуччи.
-- С Федеральным бюро расследований, -- медленно, значительно пояснил
капитан. -- С ФБР... Слышали о такой организации? Ответа не последовало, да
Экхардт его и не ждал.
Когда мистер Смит извлек из мусора третью газету, такую же загаженную,
как две предыдущие, Старик не выдержал:
-- Неужели так уж необходимо воровать макулатуру из помоек? Диалог
происходил на одной из многочисленных вашингтонских аллей.
-- Нельзя назвать воровством изъятие предметов, от которых отказались
их владельцы, -- ответил Смит, с интересом шурша страницами (к некоторым
игриво прилипла яблочная кожура). --А владельцы от них отказались,-иначе
газеты не лежали бы в этих сияющих черных мешках. Вот если бы я стащил
газеты из киоска, тогда это можно было бы квалифицировать как воровство.
-- Что ты там читаешь?
-- Чтобы понять ментальность тех, кто делает наше пребывание на Земле
таким неприятным, нужно изучать прессу. Люди читают газеты для развлечения,
а для нас это -- работа.
-- Ну и какие открытия ты совершил? -- скептически осведомился Старик.
-- Да вот, проглядел несколько передовиц и пришел к определенному
выводу. Люди очень хорошо разбираются в том, что имеет к ним
непосредственное отношение, а во всех прочих материях полнейшие профаны.
Фальшивые деньги, например, их очень интересуют, потому что угрожают личному
процветанию, а это оскорбляет их чувство законности. Поэтому люди изобрели
сложнейшие методы выявления фальшивых купюр. А фальшивыми считаются все
деньги, в том числе и божественного происхождения, если их произвели не на
монетном дворе.
-- Чувство законности? Так они законопослушны?
-- Нет. У меня создалось ощущение, что люди возмущаются, когда
фальшивые деньги используются в нечестных операциях. Очевидно, нечестные
денежные операции следует проводить только легитимными банкнотами.
Старик насупился:
-- Пока я витаю мыслями в облаках, ты времени даром не теряешь. А
почему ты сказал, что они разбираются только в вещах, которые их
непосредственно касаются?
-- Тут есть статейки на зарубежную тематику: перемены в австрийском
правительстве, кризис израильского кабинета, визит Папы на Папуа и прочее.
Такое ощущение, что писались эти тексты людьми самоуверенными и обладающими
исчерпывающей информацией, но не умеющими этой информацией правильно
воспользоваться. Часто встречается выражение "официально не подтвержденная".
Не знаю, что это значит. Что-то новенькое.
-- Я вижу, ты лучше следил за событиями последних столетий, чем я, --
расстроился Старик. -- Я, например, и не знал, что у Австрии есть
правительство, что в Израиле есть какой-то кабинет и что... Что такое "папа
на папуа"?
-- Папа на Папуа. Завтра будет на Фиджи, послезавтра на Окинаве и
Гуаме. Во вторник возвращается в Рим.
-- Не смейся надо мной. Папуа -- это где?
-- Северная Гвинея, к северу от Австралии.
-- А зачем Израилю понадобился кабинет?
-- У всех есть кабинет, чем же израильтяне хуже?
-- Разве им мало того, что они избранный народ?
-- Хотят подстраховаться. Теперь избранный народ сам избирает. А тут
без кабинета никак.
-- Мне нужно столько всего узнать. -- По задумчивому лику Старика
пробежало облачко. -- А пришел ли ты после прочтения грязных газет к
какому-нибудь практическому выводу касательно нашей с тобой ситуации? _ --
Да. Мы должны изменить внешнюю оболочку.
-- Почему?
-- Нас слишком легко опознать. Вот мы сейчас гуляем по тенистым аллеям
мимо неогеоргианских особняков, словно добропорядочные граждане. А ведь мы с
тобой беглые преступники.
-- Преступники? -- вскинул брови Старик.
-- А ты думал. Мы -- фальшивомонетчики, скрывающиеся от закона.
-- Ну-ну, продолжай.
-- У меня по изучении финансового раздела возник план.
-- Так вот почему ты так долго не размыкал уст? А я иду и удивляюсь --
ты вроде бы никогда, даже в прежние времена, молчаливостью не отличался.
-- Время дорого. А план мой таков. Я превращаюсь в азиата...
-- Это еще зачем?
-- Американцы ужасно озабочены конкуренцией со стороны азиатов. Когда я
ориентализируюсь, ты поднатужься и произведи на свет побольше азиатских
купюр, которые называются "иены".
-- Но они же все равно будут фальшивыми.
-- А как иначе? Или ты предпочитаешь воровство? Не будем же мы
зарабатывать деньги в поте лица. Каков я тебе в качестве бэйбиситтера? -- И
мистер Смит зашелся надтреснутым колокольчиком.
-- Излагай свой план, -- поморщился Старик.
-- Свои дензнаки туземцы изучили в совершенстве, -- продолжил Смит,
справившись с приступом веселья. -- Но с японскими банкнотами они знакомы
плохо, японских закорючек читать не умеют. А если я еще и выглядеть буду
чистым японцем, ни один банковский клерк не заподозрит подвоха.
-- Что ты собираешься делать с японскими деньгами после того, как я их
создам?
Мистер Смит посмотрел на непонятливого собеседника соболезнующе.
-- Я их поменяю в банке.
-- На что?
-- На настоящие доллары. Старик замер как вкопанный.
-- Гениально, -- прошептал он. -- Очень нечестно, но гениально.
В этот момент из-за угла вылетел автомобиль с синим фонарем на крыше;
заскрежетал тормозами, развернулся, ободрав бока сразу нескольким
припаркованным машинам, и перегородил мостовую. Старик и мистер Смит
инстинктивно подались назад, но и с тыла, уже прямо по тротуару, несся
полицейский мотоциклист, а за ним еще один. Затем примчался второй
автомобиль, тоже с истерическим воем и скрежетом. Оттуда посыпались люди,
все в штатском. Те, что постарше, были в шляпах. Размахивая оружием, люди
подхватили Старика и мистера Смита, потащили их к машине и заставили
положить ладони на капот, а сами принялись деловито прощупывать просторные
одежды арестованных.
-- Что я тебе говорил? -- заметил мистер Смит. -- Надо менять
внешность. Не сейчас, так чуть позже.
-- Что такое?! -- прикрикнул на него главный из людей в штатском.
-- Да, чуть позже, -- согласился Старик.
Их рассадили по машинам и отвезли на городскую окраину, к какому-то
гигантскому зданию.
-- Это что, полицейское управление? -- спросил Старик.
-- Госпиталь, -- ответил старший из фэбээровцев, капитан Гонелла.
-- Ах, госпиталь.
-- Ведь ты, папаша, совсем чокнутый, -- промурлыкал Гонелла. -- И твой
дружок тоже. Попробуем доказать, что вы ни хрена не соображали, когда
печатали денежки. Действовали в состоянии умопомрачения. Дадим вам шанс.
Только уговор: мы поможем вам -- вы поможете нам. На все вопросы доктора
отвечать без утайки. Я тебе не подсказываю, что ему говорить. Просто играй
по правилам. Тебя спросили -- ты ответил. Ясно? И покороче. Можешь нести
любую чушь, тут это в порядке вещей, но не утомляй доктора... Ладно, я не
имею права на тебя давить... Только вот еще что. Без этих ваших
исчезновений, договорились? У нас в ФБР такие фокусы не проходят. Не знаю,
как ты это проделываешь, и не хочу знать. Но с исчезновениями завязал,
понятно? Пока все.
Задержанных препроводили к регистрационной стойке, где восседала до
смерти перепуганная матрона -- не то старшая сестра, не то что-то в этом
случившегося -- как от имени администрации, так и от себя лично.
В участке задержанных заставили снять верхнюю одежду, и они предстали
пред грозные очи самого капитана Экхардта. Немигающим взором из-под
графленого, как нотная бумага, лба, из-под стального ежика волос обжег он
подозреваемых. За толстыми линзами очков глаза капитана казались парой
мелких устриц.
-- Так. Этот -- Смит, понятно. А имя?
-- Джон, -- поспешно ответил Старик.
-- А сам Смит что, язык проглотил?
-- Он... Его лучше не спрашивать... Понимаете, он однажды очень
неудачно упал.
-- Давно?
-- До того, как вы появились на свет.
Капитан некоторое время молча разглядывал того и другого, потом
поинтересовался:
-- Он псих? Или вы оба с придурью?
-- Грубость -- тяжкий грех, -- усовестил его Старик.
-- Ладно. Давай разберемся с тобой. Фамилия?
-- Бог... Богфри.
-- То-то. Я уж думал, мы кощунствовать вздумали. Что у них в багаже?
-- Ничего, -- ответил один из патрульных.
-- И в карманах тоже, -- добавил другой. -- Если не считать сорока
шести тысяч восьмисот тридцати долларов наличными в правом внутреннем
кармане.
-- Сорок шесть тысяч?! -- взревел Экхардт. -- Это у которого же?
-- У чернявого.
-- У Смита. Та-ак. Кто сляпал банкноты -- ты или Смит?
-- Деньги сделал я, -- ответил Старик, всем своим видом показывая, как
надоел ему этот разговор. -- А потом отдал Смиту.
-- Зачем?
-- На мелкие расходы.
-- Сорок шесть тысяч? На мелкие расходы? Что ж тогда, по-твоему,
крупные расходы? -- возопил капитан.
-- Как-то не задумывался над этим, -- ответствовал Старик. -- Я уже
объяснял тому джентльмену в гостинице, что плохо представляю себе стоимость
денег.
-- Зато представляешь, как их подделывать.
-- Я их не подделывал. У меня поистине бездонные карманы. Они как рог
изобилия, в них чего только нет. Мне достаточно подумать о деньгах, и
карманы тут же ими наполняются. Беда в том, что я не всегда сразу могу
вспомнить, в каком месте и каком времени нахожусь. Сам не пойму, почему мне
вздумалось сегодня в гостинице высыпать на пол именно испанские дублоны или
как там они назывались. Должно быть, на меня подействовала мебель, которой
обставлен номер. Я на миг вспомнил бедного Филиппа. Каким чудовищным образом
выражал он свою воображаемую любовь к моей персоне! Бывало, сидит,
укутавшись в изъеденные молью соболя, воздух весь пропах камфарой и ладаном,
а от ледяных стен Эскориала так и веет стужей.
Тут мистер Смит недобро осклабился:
-- Выходит, не справилась твоя камфара с моей молью. Наша взяла.
-- Хорош болтать! -- оборвал его Экхардт. -- Я не дам увести разговор в
сторону. Утром вы оба предстанете перед судьей по обвинению в изготовлении
фальшивых денег и попытке мошенничества. Признаваться будете? Адвокат нужен?
-- Как же я буду ему платить? -- удивился Старик. -- Ведь для этого мне
придется опять делать деньги.
-- Вам может быть предоставлен бесплатный защитник.
-- Нет, благодарю. К чему зря отрывать человека от дела? Но у меня к
вам просьба. Для того чтобы у нас с мистером Смитом появился хотя бы
мизерный шанс на оправдание, я должен понять, каким образом вы установили,
что мои деньги фальшивые:
Капитан Экхардт улыбнулся с мрачным удовлетворением. Он чувствовал себя
гораздо спокойнее, когда речь заходила о вещах практических и ясных, которые
подтверждаются неопровержимыми фактами и лишний раз свидетельствуют о
технологической мощи Соединенных Штатов.
-- У нас много проверенных способов, и каждый основывается на научной
методике, которая постоянно обновляется. Все время совершенствуется,
понятно? В подробности я вас посвящать не стану, ведь мы в некотором роде
конкуренты по бизнесу: вы пытаетесь выйти сухими из воды, а мое дело -- вас
зацапать. И зарубите себе на носу: в нашей великой стране гражданам
предоставлена неограниченная свобода частного предпринимательства, но
подделка дензнаков к этой категории не относится. И я позабочусь о том,
чтобы вашей братии вольготно не жилось. Я и другие блюстители закона.
Старик промолвил с обезоруживающе мягкой улыбкой:
-- Прежде чем вы предадите нас в беспристрастные руки закона, скажите
-- ну просто из любезности, а? Мои деньги намного хуже настоящих?
Капитан был в общем-то человеком незлым. Незлым, но безжалостным, ибо в
его мире, где даже справедливость отмеряется лишь от сих и до сих, уважают
решительность (хоть бы и опрометчивую), а любого сомнения стыдятся как
проявления некомпетентности. Экхардт взял со стола одну купюру и воззрился
на нее с демонстративной снисходительностью.
-- По стобалльной системе я поставил бы тебе тридцать. Водяные знаки
небрежные, гравировка нечеткая, подпись казначея разборчива, а должна быть
закорючка. Одним словом, работенка так себе.
Старик и мистер Смит обеспокоенно переглянулись. Выходит, все не так
просто, как им представлялось?
Капитан поместил их в одну камеру -- из чувства сострадания. Была,
правда, и еще причина.
-- Ну, и долго мы намерены тут торчать? -- спросил мистер Смит.
-- Недолго.
-- Мне здесь не нравится.
-- Мне тоже.
-- От стен так и пышет враждебностью. Не понимаю, почему люди относятся
ко мне с недоверием? И ты тоже хорош -- не дал рта раскрыть. "Он неудачно
упал". Очень остроумно.
-- Никто не понял, что это шутка.
-- Я понял, ты понял. Этого вполне достаточно. Если уж по большому
счету. Старик улыбнулся и лег на железную койку, повернулся слегка на бок и
уютно сложил руки на животе.
-- Как все переменилось, -- раздумчиво молвил он. -- С момента нашего
воссоединения не прошло и суток, а мы уже в темнице. Кто мог предвидеть, что
это случится так скоро? Да и причина, честно говоря, несколько неожиданна.
-- Ты мог предвидеть. Но не сделал этого.
-- Увы. Я никогда не отличался наблюдательностью, не говоря уж о
способности предугадывать перемены. Помню ранние годы, когда смертные еще не
признавали меня Богом и думали, что небожители обитают на горе Олимп. Люди
думали, что боги живут так же, как они сами, -- этакая бесконечная комедия
из жизни господ, увиденная глазами прислуги. Счастливые и несчастливые
развязки, смесь суеверий, фантазий и домыслов. Всякие там нимфы,
превращающиеся то в деревья, то в парнокопытных, то в скорбно-певучие
ручейки. Жуткая чушь! А меня представляли или быком, или мухой, или каким-то
эфиром, выдуваемым из распученных чресл Земли. "Вот были дни, мой друг", как
поется в песне. У каждого божка свои святилища, каждому положен свой паек
молитв. Небожители даже не ревновали друг к другу -- столько у них было
суетни. Если и ревновали, то лишь тогда, когда этого требовала фабула. Жизнь
богов была настоящим приключением, или, как теперь говорят, мыльной оперой.
А религия -- продолжением земного бытия на более высоком, но отнюдь не более
достойном уровне. Комплекс вины еще не отравлял сладость священного нектара,
болтуны и лжепосредники еще не успели заморочить человечеству голову.
Мистер Смит весело расхохотался:
-- А помнишь, какой поднялся переполох, когда тот эллин, первый
античный альпинист, вскарабкался на вершину Олимпа и увидел, что там ничего
нет? Старик, похоже, не разделял веселья собеседника.
-- Переполох поднялся у нас, а не у людей. Перепуганный скалолаз ничего
не сообщил соплеменникам о своем открытии -- боялся, что его на куски
разорвут. Страшась совершить одну непоправимую глупость, он сделал другую:
признался во всем жрецу. Тот, судя по всему, был политическим назначенцем и
велел альпинисту держать язык за зубами. Несчастный поклялся, что будет нем
как рыба, но жрец задумчиво сказал: "Как тебе верить? Ведь мне-то ты
открылся". На это у альпиниста ответа не нашлось, и той же ночью он умер при
невыясненных обстоятельствах. Но шила, как говорится, в мешке не утаишь.
Кто-то видел, как смельчак лез вверх по склону, другие заметили, каким
мрачным и напуганным он спускался. Постепенно, по мере усовершенствования
техники производства сандалий, любителей скалолазания становилось все больше
и больше. На горе устраивали пикники, и замусоренный Олимп лишился покрова
божественной тайны.
-- Обиталище богов возносилось во все более высокие сферы, -- вставил
Смит, -- туда, где царствуют радуги и туманы -- и в физическом смысле, и в
аллегорическом. Тупоумный символизм утопил первобытную безыскусность в
вязкой болтологической каше. Простая мелодия затерялась средь выкрутасов
аранжировщиков.
От этих слов Старик даже растрогался:
-- Не ожидал столь прочувствованной речи от того, кому давно уже нет
дела до божественных материй.
-- Неужто ты думаешь, я утратил интерес к Небесам после того, как ты
меня оттуда турнул? А преступники, которых тянет на место преступления? А
выпускники, навещающие бывшую школу, когда уже стали взрослыми? Не забывай,
что я тоже когда-то был ангелом. К тому же за минувшие века Небеса
переменились куда больше, чем Преисподняя. У нас новшества не в чести, а у
вас то одна нравственная доктрина, то другая, да и теологическая мода так
переменчива.
-- Вовсе нет. Я не согласен.
-- Ну как же. В мои времена ты занудно проводил в жизнь принцип
идеального совершенства. Совершенство -- антитезис индивидуальности. Все мы
были идеальны и потому неотличимы друг от друга. Стоит ли удивляться, что я
взъерепенился. Вот и Гавриил был недоволен. Возможно, и остальные тоже. Что
за жизнь среди сплошных зеркал -- куда ни глянь, всюду только твои
отражения. Должен признаться: когда ты меня столкнул вниз, я испытал
неимоверное облегчение. Хотя внизу меня ожидала вечная неопределенность.
Падая, я думал: теперь я один, теперь я -- это я, и атмосфера вокруг меня
наполнялась теплом и жизнью. Я сбежал, я спасся! Лишь позднее я решил горько
обидеться и взращивал в себе горечь, как садовник взращивает цветок, -- она
пригодилась бы мне в случае повторной встречи с тобой. А ныне, когда встреча
свершилась, мне гораздо интереснее не попрекать тебя, а говорить правду.
Конечно, Зло -- штука скучная, это очевидно. Добро тоже не веселей, но нет
во всем твоем творении ничего стерильней, безжизненней и тоскливей
совершенства. Неужто ты станешь это оспаривать?
-- Не стану, -- покладисто, но не без горечи признал Старик. -- Слишком
многое из того, что ты говоришь, верно, и мне это не нравится. Совершенство
-- одна из тех концепций, которые кажутся абсолютно бесспорными в теории. А
на практике от совершенства просто мухи на лету дохнут. Пришлось от этой
идеи отказаться.
-- Так-таки отказаться? Раз и навсегда?
-- Ну, в общем, да. Возможно, в совершенство все еще верит кое-кто из
особенно раболепных святош, считающих, что скука -- нечто вроде затянувшейся
паузы перед окончательным торжеством истины. Такие люди всю жизнь ждут этого
самого торжества, и губы их кривит всезнающая улыбочка. Но для большинства,
включая и ангелов (которые так эмансипировались, что я их теперь почти и не
вижу), идея абсолютного Добра и абсолютного Зла -- концепция давно
устаревшая. О себе говорить не буду -- не люблю, скажу лучше о тебе, благо
ты у меня перед глазами. Возобновленное знакомство, даже такое
непродолжительное, позволяет мне сделать вывод: ты слишком умен, чтобы быть
абсолютно плохим. Это не комплимент и тем более не оскорбление.
Несимпатичные черты мистера Смита озарились иронической ухмылкой,
словно тусклое солнышко промелькнуло на водной ряби.
-- Ведь я был когда-то ангелом... -- Где-то в самой глубине сумеречных
глаз колыхнулось нечто похожее на нежность, но в следующий миг физиономия
Смита вновь окаменела. Солнышко скрылось за тучей. -- История изобилует
злодеями -- имя им легион, -- которые получили духовное образование.
Например, Сталин.
-- Кто-кто? -- переспросил Старик.
-- Неважно. Один семинарист, ставший диктатором в одной атеистической
стране.
-- А, ты о России.
-- Не о России, а о Советском Союзе.
Старик задумчиво наморщил лоб, и мистер Смит сделал для себя открытие:
всезнание -- это еще полдела, важно уметь находить в бездонных запасниках
знаний нужную информацию.
Решив, что у собеседника было достаточно времени, дабы навести порядок
в меню своего небесного компьютера, Смит продолжил:
-- В любом случае у нас еще будет масса возможностей продолжить нашу
нравственно-этическую дискуссию. Я чувствую, кроме тюрем нам на Земле ничего
увидеть не удастся. Как бы отсюда выбраться -- вот что меня занимает.
-- Прибегни к своему могуществу, только, очень прошу, надолго не
исчезай. Без тебя мне будет одиноко.
-- Да я только проверю, функционирует ли оно, мое могущество.
-- Разумеется, функционирует. Надо в себя верить. У тебя обязательно
получится. К тому же не забывай: именно наша с тобой чудодейственная сила
позволила нам после стольких тысячелетий сойтись на вашингтонском тротуаре.
Какая ювелирная точность!
-- Функционирует-то оно функционирует, но сколько это продлится? У меня
нехорошее ощущение, будто я на каком-то пайке сижу.
-- Отлично тебя понимаю. Вдруг начинает казаться, что и твоим
возможностям есть предел. Полагаю, этому виной продолжительность нашего с
тобой бытия. Ерунда, выкинь из головы.
-- Если у меня иссякнет запас трюков, я буду чувствовать себя полным
импотентом.
-- Не называй их, пожалуйста, трюками, -- не без раздражения вставил
Старик. -- Это не трюки, а чудеса.
-- У тебя, может, и чудеса, а у меня трюки, -- пренеприятно осклабился
Смит. Пауза.
Капитан Экхардт, сидевший со своими помощниками в подвале в особой,
звукоизолированной комнатке, насторожился. На лице капитана застыло
озадаченно-недоуменное выражение -- естественная реакция
среднестатистического блюстителя порядка на что-нибудь непонятное. Камера
номер шесть, ясное дело, прослушивалась, и полицейские с самого начала
пытались вникнуть в беседу двух сокамерников. Безграничная и абсолютно
бессмысленная решимость читалась на лицах подслушивающих: челюсти крепко
сжаты, брови сосредоточенно насуплены -- прямо школьники на экзамене.
-- Ну, что скажете, шеф? -- рискнул нарушить молчание Кашприцки.
-- Ничего не скажу. И не поверю,-если кто из вас скажет, будто понял
хоть что-то из этой белиберды. Вот что, О'Хаггерти, сбегай-ка наверх и
посмотри, что там у них творится. Не нравится мне эта тишина. Что это была
за хреновина про трюки, про побег?
О'Хаггерти поднялся наверх и сразу увидел, что в камере номер шесть
всего один заключенный.
-- Эй, а где твой приятель? -- трагическим шепотом спросил патрульный у
Старика.
Тот, похоже, и сам удивился, не обнаружив Смита рядом.
-- Должно быть, куда-то вышел.
-- На двери тройной замок!
-- Других предположений у меня нет.
Экхардт и прочие находившиеся в подвале догадались о произошедшем.
-- Кашприцки, марш наверх! Разберись, в чем там дело. Нет, лучше я сам.
Шматтерман, не выключай магнитофон. Пусть все регистрируется. Остальные за
мной!
Когда капитан приблизился к камере номер шесть, внутри за запертой
дверью находились трое: патрульный О'Хаггерти и двое стариков.
-- Что такое?! -- рявкнул Экхардт.
-- Когда я подошел, внутри был только один, вот этот, -- пролепетал
О'Хаггерти.
-- Я так и понял. -- Капитан взглянул на Смита: -- А ты где был?
-- Здесь. Где же еще?
-- Врет! -- вскричал О'Хаггерти. -- Он всего пара секунд как появился,
шеф!
-- В каком смысле "появился"? В дверь вошел?
-- Нет. Просто взял и появился. Материализовался.
-- Мате-риа-лизовался? -- медленно повторил Экхардт, глядя на своего
подчиненного, как на полоумного. -- А ты-то что в камере делаешь?
-- Зашел, чтобы посмотреть, как можно отсюда выбраться.
-- Ну и?..
-- У меня не получилось. Не возьму в толк, как Смит это проделал.
-- А может, он этого и не делал? Может, он все время был тут.
-- Вот и я говорю, -- подтвердил Смит.
-- А тебя никто не спрашивает, -- прикрикнул на него капитан, -- так
что сделай милость, заткнись.
-- Не могу смириться с такой наглой ложью, -- не выдержал Старик.
Мистер Смит сочувственно зацокал.
-- Нет, в самом деле. Я же объяснил вашему представителю, что мистер
Смит ненадолго вышел.
-- Это каким же манером? --- сурово поинтересовался капитан. -- Тут
супернадежные замки. Новейшая технология, изготовлено фирмой "Мой дом -- моя
крепость". Без динамита не выйдешь.
Старик блаженно улыбнулся, чувствуя, что момент подходящий.
-- Показать, как это делается?
-- Валяй показывай, -- угрожающе протянул Экхардт и положил руку на
пистолет, торчавший из открытой кобуры.
-- Договорились. На прощанье хочу поблагодарить вас за приют и ласку.
Все с той же милой улыбкой на устах Старик растаял в воздухе. Экхардт
два раза пальнул с бедра, да поздно.
Но присутствующих ждало новое потрясение: мистер Смит пронзительно
заверещал -- жутко и оглушительно, словно целый птичий базар:
-- Ха-ха, стрелок! Где уж вашим трюкам против наших! Попробуй поймай!
Пока, привет знакомым! -- и ядовито, презрительно расхохотался.
Экхардт не стал ждать и пальнул в третий раз.
Смит поперхнулся, не досмеявшись. Лицо его исказилось -- не то от боли,
не то от удивления. Впрочем, сделать определенный вывод было трудно, потому
что в следующее мгновение исчез и он.
-- Я стрелял в ногу, -- поспешно объявил Экхардт. А О'Хаггерти
взмолился:
-- Выпустите меня отсюда.
Мистер Смит материализовался на тротуаре, где его уже поджидал Старик.
Оба пребывали в радостном возбуждении после удачно проведенной операции.
Смит задержался возле мешка с мусором и, к крайнему неудовольствию спутника,
принялся там рыться. Достал замусоленную газету, сунул в карман. Парочка
зашагала дальше.
Тем временем в полицейском участке капитан Экхардт, у которого все еще
звенело в ушах от выстрелов, понемногу приходил в себя.
-- Эй, Шматтерман, можешь выключить магнитофон, -- крикнул он, задрав
голову к потолку. -- Надпиши кассету, зарегистрируй и в досье. Головой за
нее отвечаешь, понял?
-- Что будем делать, шеф? -- спросил Кашприцки, правая рука и верная
опора, мощный стимул к принятию волевых решений.
-- Это дело нам не по зубам, -- шепнул ему Экхардт. Громко шепнул, чтоб
остальные тоже слышали. -- Выполним наш долг. Свяжемся с наивысшей
инстанцией.
-- С архиепископом, да? -- спросил католик О'Хаггерти и был
вознагражден сочувственным взглядом начальника.
-- С президентом? -- высказал предположение республиканец Кольтелуччи.
-- С Федеральным бюро расследований, -- медленно, значительно пояснил
капитан. -- С ФБР... Слышали о такой организации? Ответа не последовало, да
Экхардт его и не ждал.
Когда мистер Смит извлек из мусора третью газету, такую же загаженную,
как две предыдущие, Старик не выдержал:
-- Неужели так уж необходимо воровать макулатуру из помоек? Диалог
происходил на одной из многочисленных вашингтонских аллей.
-- Нельзя назвать воровством изъятие предметов, от которых отказались
их владельцы, -- ответил Смит, с интересом шурша страницами (к некоторым
игриво прилипла яблочная кожура). --А владельцы от них отказались,-иначе
газеты не лежали бы в этих сияющих черных мешках. Вот если бы я стащил
газеты из киоска, тогда это можно было бы квалифицировать как воровство.
-- Что ты там читаешь?
-- Чтобы понять ментальность тех, кто делает наше пребывание на Земле
таким неприятным, нужно изучать прессу. Люди читают газеты для развлечения,
а для нас это -- работа.
-- Ну и какие открытия ты совершил? -- скептически осведомился Старик.
-- Да вот, проглядел несколько передовиц и пришел к определенному
выводу. Люди очень хорошо разбираются в том, что имеет к ним
непосредственное отношение, а во всех прочих материях полнейшие профаны.
Фальшивые деньги, например, их очень интересуют, потому что угрожают личному
процветанию, а это оскорбляет их чувство законности. Поэтому люди изобрели
сложнейшие методы выявления фальшивых купюр. А фальшивыми считаются все
деньги, в том числе и божественного происхождения, если их произвели не на
монетном дворе.
-- Чувство законности? Так они законопослушны?
-- Нет. У меня создалось ощущение, что люди возмущаются, когда
фальшивые деньги используются в нечестных операциях. Очевидно, нечестные
денежные операции следует проводить только легитимными банкнотами.
Старик насупился:
-- Пока я витаю мыслями в облаках, ты времени даром не теряешь. А
почему ты сказал, что они разбираются только в вещах, которые их
непосредственно касаются?
-- Тут есть статейки на зарубежную тематику: перемены в австрийском
правительстве, кризис израильского кабинета, визит Папы на Папуа и прочее.
Такое ощущение, что писались эти тексты людьми самоуверенными и обладающими
исчерпывающей информацией, но не умеющими этой информацией правильно
воспользоваться. Часто встречается выражение "официально не подтвержденная".
Не знаю, что это значит. Что-то новенькое.
-- Я вижу, ты лучше следил за событиями последних столетий, чем я, --
расстроился Старик. -- Я, например, и не знал, что у Австрии есть
правительство, что в Израиле есть какой-то кабинет и что... Что такое "папа
на папуа"?
-- Папа на Папуа. Завтра будет на Фиджи, послезавтра на Окинаве и
Гуаме. Во вторник возвращается в Рим.
-- Не смейся надо мной. Папуа -- это где?
-- Северная Гвинея, к северу от Австралии.
-- А зачем Израилю понадобился кабинет?
-- У всех есть кабинет, чем же израильтяне хуже?
-- Разве им мало того, что они избранный народ?
-- Хотят подстраховаться. Теперь избранный народ сам избирает. А тут
без кабинета никак.
-- Мне нужно столько всего узнать. -- По задумчивому лику Старика
пробежало облачко. -- А пришел ли ты после прочтения грязных газет к
какому-нибудь практическому выводу касательно нашей с тобой ситуации? _ --
Да. Мы должны изменить внешнюю оболочку.
-- Почему?
-- Нас слишком легко опознать. Вот мы сейчас гуляем по тенистым аллеям
мимо неогеоргианских особняков, словно добропорядочные граждане. А ведь мы с
тобой беглые преступники.
-- Преступники? -- вскинул брови Старик.
-- А ты думал. Мы -- фальшивомонетчики, скрывающиеся от закона.
-- Ну-ну, продолжай.
-- У меня по изучении финансового раздела возник план.
-- Так вот почему ты так долго не размыкал уст? А я иду и удивляюсь --
ты вроде бы никогда, даже в прежние времена, молчаливостью не отличался.
-- Время дорого. А план мой таков. Я превращаюсь в азиата...
-- Это еще зачем?
-- Американцы ужасно озабочены конкуренцией со стороны азиатов. Когда я
ориентализируюсь, ты поднатужься и произведи на свет побольше азиатских
купюр, которые называются "иены".
-- Но они же все равно будут фальшивыми.
-- А как иначе? Или ты предпочитаешь воровство? Не будем же мы
зарабатывать деньги в поте лица. Каков я тебе в качестве бэйбиситтера? -- И
мистер Смит зашелся надтреснутым колокольчиком.
-- Излагай свой план, -- поморщился Старик.
-- Свои дензнаки туземцы изучили в совершенстве, -- продолжил Смит,
справившись с приступом веселья. -- Но с японскими банкнотами они знакомы
плохо, японских закорючек читать не умеют. А если я еще и выглядеть буду
чистым японцем, ни один банковский клерк не заподозрит подвоха.
-- Что ты собираешься делать с японскими деньгами после того, как я их
создам?
Мистер Смит посмотрел на непонятливого собеседника соболезнующе.
-- Я их поменяю в банке.
-- На что?
-- На настоящие доллары. Старик замер как вкопанный.
-- Гениально, -- прошептал он. -- Очень нечестно, но гениально.
В этот момент из-за угла вылетел автомобиль с синим фонарем на крыше;
заскрежетал тормозами, развернулся, ободрав бока сразу нескольким
припаркованным машинам, и перегородил мостовую. Старик и мистер Смит
инстинктивно подались назад, но и с тыла, уже прямо по тротуару, несся
полицейский мотоциклист, а за ним еще один. Затем примчался второй
автомобиль, тоже с истерическим воем и скрежетом. Оттуда посыпались люди,
все в штатском. Те, что постарше, были в шляпах. Размахивая оружием, люди
подхватили Старика и мистера Смита, потащили их к машине и заставили
положить ладони на капот, а сами принялись деловито прощупывать просторные
одежды арестованных.
-- Что я тебе говорил? -- заметил мистер Смит. -- Надо менять
внешность. Не сейчас, так чуть позже.
-- Что такое?! -- прикрикнул на него главный из людей в штатском.
-- Да, чуть позже, -- согласился Старик.
Их рассадили по машинам и отвезли на городскую окраину, к какому-то
гигантскому зданию.
-- Это что, полицейское управление? -- спросил Старик.
-- Госпиталь, -- ответил старший из фэбээровцев, капитан Гонелла.
-- Ах, госпиталь.
-- Ведь ты, папаша, совсем чокнутый, -- промурлыкал Гонелла. -- И твой
дружок тоже. Попробуем доказать, что вы ни хрена не соображали, когда
печатали денежки. Действовали в состоянии умопомрачения. Дадим вам шанс.
Только уговор: мы поможем вам -- вы поможете нам. На все вопросы доктора
отвечать без утайки. Я тебе не подсказываю, что ему говорить. Просто играй
по правилам. Тебя спросили -- ты ответил. Ясно? И покороче. Можешь нести
любую чушь, тут это в порядке вещей, но не утомляй доктора... Ладно, я не
имею права на тебя давить... Только вот еще что. Без этих ваших
исчезновений, договорились? У нас в ФБР такие фокусы не проходят. Не знаю,
как ты это проделываешь, и не хочу знать. Но с исчезновениями завязал,
понятно? Пока все.
Задержанных препроводили к регистрационной стойке, где восседала до
смерти перепуганная матрона -- не то старшая сестра, не то что-то в этом