Скотт Вальтер. Пуритане

ГЛАВА XXIV

   С побоища рыцарь примчался верхом,

   Обрызганный кровью, омытый дождем.

Финлей

   Теперь мы должны вернуться к Тиллитудлему и его обитателям. На следующий день после битвы при Лоудон-хилле, когда первые солнечные лучи коснулись зубцов замковых стен и защитники, готовясь к осаде, возобновили свои работы, часовой, находившийся на платформе высокой башни, именуемой Башнею стража, сообщил, что видит направляющегося к крепости всадника. Всадник приблизился; медленный шаг коня и поза всадника, склонившегося над лукой седла, явно указывали, что он болен или тяжело ранен. Тотчас была открыта калитка, и лорд Эвендел въехал во внутренний двор; он так ослабел от потери крови, что не смог самостоятельно слезть с коня. Когда, поддерживаемый слугою, он вошел в зал, обе женщины вскрикнули от удивления и испуга; бледный как смерть, забрызганный кровью, в испачканном грязью и изодранном платье, с растрепанными, спутавшимися волосами, он был больше похож на призрак, чем на живого человека. Но вслед за тем они разразились восклицаниями, радуясь, что он спасся.
   — Благодарение Господу, — воскликнула леди Маргарет, — что вы с нами и что вам удалось ускользнуть от рук этих кровожадных убийц, перебивших столько верных слуг короля!
   — Благодарение Господу, — добавила Эдит, — что вы здесь и находитесь в безопасности. Мы страшились самого худшего. Но вы ранены, а я не уверена, что мы сможем оказать вам необходимую помощь.
   — Это только сабельные удары, — сказал молодой лорд, опускаясь в кресло, — боль от них не Бог весть какая, и я бы не чувствовал себя таким изнуренным, если бы не потерял столько крови. Но я ехал сюда не затем, чтобы добавлять свои немощи к вашим трудностям и опасностям, но чтобы по мере сил помочь вам справиться с ними. Что могу я сделать для вас? Разрешите, — добавил он, обращаясь к леди Маргарет, — считать себя вашим сыном, сударыня, и вашим братом, Эдит.
   На последних словах он сделал ударение; он опасался, что мисс Белленден, увидев в нем навязчивого поклонника, может отказаться от предлагаемых им услуг. Она оценила его деликатность, но сейчас было не до того, чтобы разбираться во всех этих тонкостях.
   — Мы готовимся защищаться, — сказала с большим достоинством старая леди, — мой деверь принял начальство над гарнизоном, и, с Божьей помощью, мы окажем мятежникам заслуженный ими прием.
   — С какой радостью, — воскликнул лорд Эвендел, — я принял бы участие в обороне замка! Но в теперешнем моем состоянии я буду скорее обузою — нет, хуже, чем просто обузою: если эти негодяи проведают, что здесь находится офицер лейб-гвардейцев, они постараются во что бы то ни стало овладеть Тиллитудлемом. Если же они будут знать, что его защищают только свои, то, быть может, они не станут пытаться взять его приступом и двинутся прямо на Глазго.
   — Неужели вы так дурно думаете о нас, милорд, — сказала Эдит, отдаваясь порыву великодушия, которое так часто бывает свойственно женщинам и так их украшает; ее голос дрожал от волнения, лицо залила краска благородной горячности, подсказавшей ей эти слова, — неужели вы так дурно думаете о ваших друзьях, что допускаете мысль, будто подобные соображения могут побудить их отказать вам в убежище и защите, когда вы не в силах сами себя защитить и когда вся округа полна врагов? Да разве найдется в Шотландии хоть одна хижина, хозяин которой позволил бы своему дорогому другу покинуть ее в таких обстоятельствах? И неужели вы полагаете, что мы отпустим вас из нашего замка, который считаем достаточно укрепленным, чтобы защитить нас самих?
   — Пусть лорд Эвендел и не помышляет об этом, — вмешалась леди Маргарет, — я сама перевяжу его раны; ведь только на это и годна в военное время такая старуха, как я. Но покинуть Тиллитудлем, когда меч врага взнесен над вашею головою, милорд, когда он готов опуститься на вас, — да я бы не позволила этого и последнему из солдат, носившему когда-либо мундир королевских войск, и тем более не позволю того же лорду Эвенделу. Наш дом не таков, чтобы стерпеть подобный позор. Замок Тиллитудлем был слишком высоко вознесен посещением его священнейшего вели…
   В этом месте ее речь была прервана появлением майора Беллендена.
   — Мы захватили пленного, дядя, — сказала Эдит, — наш пленник ранен и хочет бежать от нас. Вы должны нам помочь удержать его силою.
   — Лорд Эвендел! — воскликнул старый майор. — Я не меньше обрадован, чем когда получил свое первое производство. Клеверхауз говорил, что вы или убиты, или, во всяком случае, пропали без вести.
   — Я был бы убит, если бы не ваш друг, — взволнованно сказал лорд Эвендел, опустив глаза, как если бы не желал видеть, какое впечатление произведут на мисс Белленден его слова. — Я потерял коня и был лишен возможности защищаться; один из мятежников уже поднял надо мною палаш, чтобы поразить меня насмерть, как вдруг молодой мистер Мортон, — это тот арестованный, в судьбе которого вы приняли вчера утром такое участие, — вступился за меня самым великодушным образом, спас от неминуемой гибели и дал возможность вырваться из гущи врагов.
   Сказав это, он почувствовал мучительное любопытство, пересилившее первоначально принятое решение: он поднял глаза и посмотрел на Эдит; румянец покрыл ее щеки, глаза заблестели, и ему показалось, что он прочел на ее лице радость, — ведь ее возлюбленный в безопасности и на свободе, — и торжество, — ведь он не уступил в этом соперничестве великодушия и благородства. Таковы в действительности и были охватившие ее чувства; но здесь было и восхищение искренностью лорда Эвендела, поспешившего отдать должное своему счастливому сопернику и признать, что он обязан ему жизнью, хотя, по всей вероятности, он предпочел бы, чтобы эту услугу оказал ему кто угодно, но только не Мортон.
   Майор Белленден, который не заметил бы этих чувств, будь они выражены и более явно, удовольствовался тем, что сказал:
   — Поскольку Генри Мортон среди этих разбойников пользуется влиянием, я счастлив, что он смог употребить его с такой благородной целью; но я надеюсь, что он отделается от них при первой возможности. У меня нет ни малейшего основания сомневаться в этом. Я знаю его убеждения и знаю, как он ненавидит их ханжество и лицемерие. Я тысячу раз слышал, как он смеялся над педантизмом этого старого подлеца Паундтекста, который, имея индульгенцию правительства в течение стольких лет, теперь, едва начались беспорядки, показал свое истинное лицо и отправился с тремя четвертями своей лопоухой паствы на соединение с этой ордой изуверов. Но как же вам все-таки удалось избегнуть погони, милорд, выбравшись с поля сражения?
   — Я мчался, спасая жизнь, словно трусливый рыцарь, — ответил с улыбкою лорд Эвендел. — Я выбрал дорогу, на которой, казалось, была наименьшая опасность столкнуться с врагами, и потом на несколько часов я нашел убежище — поручусь, что вы не угадаете, где.
   — В замке Брэклен, наверно, — сказала леди Маргарет, — или в доме какого-нибудь другого верного королю джентльмена.
   — Нет, сударыня. Я тщетно стучался в ворота многих дворянских усадеб, но под разными предлогами, а в действительности — опасаясь погони, меня не приняли ни в одной; я нашел убежище в хижине бедной вдовы, муж которой месяца три назад пал в схватке с одним из наших отрядов, и оба сына сейчас находятся в войске мятежников.
   — Неужели! — воскликнула леди Маргарет. — Неужели эта фанатичная женщина оказалась способной на такое великодушие? Но она, видимо, не одобряет взглядов своих домашних.
   — Напротив, сударыня, — продолжал молодой лорд, — эта вдова по своим убеждениям ярая пресвитерианка, но она поняла грозившую мне опасность, поняла, в каком отчаянном положении я нахожусь, и увидела во мне своего ближнего, постаравшись забыть о том, что я приверженец короля и солдат. Она перевязала мне раны, уложила в свою постель; она скрыла меня от отряда мятежников, искавших наших солдат, накормила, напоила и не выпустила из своего дома, пока не убедилась, что я смогу безопасно добраться до замка.
   — Это был в высшей степени великодушный поступок, — заметила мисс Белленден, — и я уповаю, что вы в самом непродолжительном будущем сможете вознаградить ее благородство.
   — Печальные обстоятельства минувшего дня, мисс Белленден, вынудили меня оставить за собой целый хвост обязательств такого же рода, — ответил молодой лорд. — Но когда я получу возможность выразить свою благодарность, то в доброй воле недостатка у меня, конечно, не будет.
   Все снова принялись уговаривать лорда Эвендела не покидать замка; но доводы майора Беллендена оказались самыми убедительными:
   — Ваше присутствие в замке будет чрезвычайно полезным, а быть может, и совершенно необходимым, милорд, чтобы с помощью вашего авторитета поддерживать надлежащую дисциплину среди солдат, которых Клеверхауз оставил у нас в гарнизоне и которые не производят впечатления больших поклонников субординации; к тому же именно в этих целях полковник предоставил нам право задержать любого офицера его полка, если он будет проезжать мимо замка.
   — Это, — сказал лорд Эвендел, — довод, против которого мне нечего возразить, так как он говорит в пользу того, что мое пребывание в замке, даже в таком беспомощном состоянии, как сейчас, может оказаться полезным.
   — Что касается ваших ран, милорд, — заявил майор, — то лишь бы моя дорогая сестра, леди Белленден, согласилась вступить в сражение с лихорадкою, если она на вас нападет, а я, со своей стороны, ручаюсь, что мой старый боевой товарищ Гедеон Пайк перевяжет ваши раны не хуже любого члена корпорации цирюльников-костоправов. У него было довольно практики во времена Монтроза, потому что у нас, как вы понимаете, было не так уж много дипломированных хирургов. Итак, решено: вы остаетесь с нами.
   — Причины, побуждавшие меня уехать из замка, — сказал лорд Эвендел, бросая взгляд на Эдит, — представлялись мне достаточно вескими, но они полностью теряют свое значение после того, как вы меня убедили, что я могу на что-нибудь пригодиться. Разрешите спросить, майор, какие средства защиты вы подготовили и каковы ваши планы? Могу ли я также осмотреть вместе с вами оборонительные работы?
   От внимательного взора Эдит не укрылось, однако, что лорд Эвендел и физически и нравственно бесконечно устал.
   — Я предлагаю, сэр, — сказала она, обращаясь к майору, — что раз лорд Эвендел соблаговолил стать офицером нашего гарнизона, вы прежде всего должны потребовать от него полного подчинения; прикажите ему отправиться в его комнату и отдохнуть, прежде чем он приступит к исполнению своих новых обязанностей.
   — Эдит права, — поддержала ее старая леди, — вы сейчас же должны лечь в постель, милорд, и принять лекарство от лихорадки, я его приготовлю своими руками; тем временем моя фрейлина, миссис Марта Уэддел, состряпает для вас цыпленка по-монастырски или какое-нибудь столь же легкое блюдо. От вина, по-моему, следует пока воздержаться. Джон Гьюдьил, скажите домоправительнице, чтобы она привела в порядок комнату с альковом. Лорд Эвендел должен немедленно лечь в постель. Пусть Пайк снимет повязки и исследует его раны.
   — Все это, признаться, грустные приготовления, — сказал лорд Эвендел, поблагодарив леди Маргарет за заботы и готовясь покинуть зал, — но я вынужден беспрекословно подчиняться указаниям вашей милости; надеюсь, что ваше искусство вскоре восстановит мои силы, и я стану более боеспособным защитником замка, чем мог бы быть в данное время. Как можно скорее исцелите мое тело; ну, а голова моя вам не понадобится, пока с вами майор Белленден. — С этими словами он вышел из зала.
   — Превосходный молодой человек, и какой скромный, — заметил майор.
   — И ни капли самоуверенности, — добавила леди Белленден, — которая нередко внушает юнцам, будто они знают лучше людей с опытом за плечами, как нужно лечить их недуги.
   — И такой благородный, такой красавчик, — ввернула Дженни Деннисон, вошедшая в зал к концу этого разговора и теперь оставшаяся наедине со своею юною госпожой, так как майор возвратился к своим военным заботам, а леди Маргарет отправилась готовить лекарства для лорда Эвендела.
   В ответ на все эти восхваления Эдит только вздохнула; она молчала, но никто лучше нее не чувствовал и не знал, насколько они справедливы. Дженни между тем возобновила атаку:
   — В конце концов совершенно правильно говорит леди Маргарет — нет ни одного вполне порядочного пресвитерианца; все они бесчестные, лживые люди. Кто мог бы подумать, что молодой Милнвуд и Кадди Хедриг заодно с этими мятежными негодяями?
   — Зачем ты повторяешь этот нелепый вздор, Дженни? — раздраженно спросила ее юная госпожа.
   — Я знаю, сударыня, что слушать про это вам неприятно, — смело ответила Дженни, — да и мне не очень-то приятно рассказывать. Но то же самое вы можете узнать от кого угодно, потому что весь замок только и толкует об этом.
   — О чем же толкует, Дженни? Ты хочешь меня с ума свести, что ли? — сказала нетерпеливо Эдит.
   — Да о том, что Генри Милнвуд заодно с мятежниками и что он один из их главарей.
   — Это ложь! — вскричала Эдит. — Это низкая клевета! И ты смеешь повторять этот вздор! Генри Мортон не способен на такую измену своему королю и отечеству, не способен на такую жестокость ко мне… ко всем невинным и беззащитным жертвам — я разумею тех, кто пострадает в гражданской войне; повторяю тебе: он совершенно, никак не способен на это.
   — Ах, дорогая моя, милая мисс Эдит, — продолжая упорствовать, ответила Дженни, — нужно знать молодых людей не в пример лучше, чем знаю их я или хотела бы знать, чтобы предсказать наперед, на что они способны и на что не способны. Но там побывал солдат Том и еще один парень. На них были береты и серые пледы, они были с виду совсем как крестьяне и ходили туда для рекогно… рекогносцировки — так, кажется, назвал это Джон Гьюдьил; они побывали среди мятежников и сообщили, что видели молодого Милнвуда верхом на драгунской лошади, одной из тех, что были захвачены под Лоудон-хиллом, и он был с палашом и пистолетами и запанибрата с самыми что ни есть главными из них; он учил людей и командовал ими; а по пятам за ним в расшитом галунами камзоле сержанта Босуэла ехал наш Кадди; и на нем была треугольная шляпа с пучком голубых лент — в знак того, что он бьется за старое дело священного ковенанта (Кадди всегда любил голубые ленты), — и рубашка с кружевными манжетами, словно на знатном лорде. Воображаю, каков он в этом наряде!
   — Дженни, — сказала ее юная госпожа, — не может быть, чтобы россказни этих людей были правдой; ведь дядя до сих пор ничего об этом не слышал.
   — А это потому, — ответила горничная, — что Том Хеллидей прискакал к нам через каких-нибудь пять минут после лорда Эвендела, и когда он узнал, что лорд у нас в замке, то поклялся (вот богохульник! ), что будь он проклят, если станет рапортовать (таким словом он это назвал) о своих новостях майору Беллендену, раз в гарнизоне есть офицер его собственного полка. Вот он и решил ничего не рассказывать до завтрашнего утра, пока не проснется молодой лорд; про это он сказал только мне одной (тут Дженни опустила глаза), чтобы помучить меня известиями о Кадди.
   — Так вот оно что! Ах ты, дурочка, — сказала Эдит, несколько ободряясь. — Ведь он все это выдумал, чтобы тебя подразнить.
   — Нет, сударыня, это не так; Джон Гьюдьил повел в погреб другого драгуна (немолодого такого, с грубым лицом, не знаю, как его звать) и налил ему кружку бренди, чтобы выведать у него новости, и он слово в слово повторил то же, что сообщил Том Хеллидей; после этого мистер Гьюдьил вроде как взбесился и рассказал нам обо всем, и он утверждает, что весь мятеж произошел из-за глупой доброты леди Маргарет, и майора, и лорда Эвендела, которые вчера поутру хлопотали за молодого Милнвуда и Кадди пред полковником Клеверхаузом, и что если бы они были наказаны, то в стране все было бы спокойно. Говоря по правде, я и сама держусь такого же мнения.
   Последнее замечание Дженни добавила лишь в отместку своей госпоже, рассерженная ее упрямой, не поддающейся никаким убеждениям недоверчивостью. Но она тотчас же испугалась, встревоженная тем впечатлением, которое произвели ее новости на юную леди; это впечатление было тем сильнее, что Эдит воспитывалась в строгих правилах англиканской церкви и разделяла все ее предрассудки. Ее лицо стало мертвенно-бледным, дыхание — таким затрудненным, словно она была при смерти, ноги так ослабели, что не могли выдержать ее собственной тяжести, и, почти теряя сознание, она скорее упала, чем села на одно из расставленных в зале кресел. Дженни принялась брызгать ей в лицо холодной водой, жгла перья, расшнуровала корсаж и употребила все средства, применяемые при нервных припадках, но ничего не добилась.
   — Господи, что я наделала! — воскликнула в отчаянии горничная. — Хоть бы мне отрезали мой проклятый язык! Кто б мог подумать, что она станет так убиваться, и еще из-за молодого человека? О мисс Эдит, милая мисс Эдит, не обращайте на это внимания, — может статься, все, о чем я наболтала, неправда, типун мне на язык! Все говорят, что он не доведет меня до добра. А что, если войдет миледи? Или майор? И к тому же она сидит на троне, на который не садился никто с того утра, как здесь был король! Ах, Боже мой, что мне делать! Что теперь станется с нами со всеми!
   Пока Дженни Деннисон причитала над своей госпожой и попутно не забывала себя самое, Эдит постепенно оправилась от припадка, вызванного столь неожиданным и невероятным известием.
   — Если б он был несчастлив, — сказала она, — я никогда не покинула бы его; и я не сделала этого, хотя знала, что мое вмешательство навлечет на меня неприятности и даже опасность. Если б он умер, я бы горевала о нем, если бы он был неверен, я могла бы его простить; но он мятежник, восставший против своего короля, он изменник отечеству, он друг и товарищ разбойников и самых обыкновенных убийц, он тот, кто беспощадно истребляет все благородное и возвышенное, он завзятый, сознательно богохульствующий враг всего, что ни есть святого! Нет, я вырву его из моего сердца, даже если в этом усилии мне придется истечь собственной кровью.
   Она вытерла глаза и поспешно встала с большого кресла (или трона, как обычно называла его леди Маргарет). Перепуганная служанка бросилась взбивать лежавшую на кресле подушку, чтобы не было видно, что кто-то сидел на этом священном месте, хотя, наверно, сам король Карл, учитывая красоту и молодость, а также горести той, кто невольно посягнул на его непререкаемые права, не нашел бы во всем случившемся ни малейшего оскорбления своей августейшей особы. Покончив с этим, Дженни поторопилась навязать свою помощь Эдит, ходившей взад и вперед по залу в глубоком раздумье.
   — Положитесь на меня, сударыня, уж лучше положитесь на меня; всякая печаль в конце концов забывается и, конечно…
   — Нет, Дженни, — ответила твердо Эдит, — ты видела мою слабость, ты увидишь теперь мою силу.
   — Но вы уже как-то доверились мне, мисс Эдит, помните, в то утро, когда вы были так опечалены.
   — Недостойное и заблуждающееся чувство может нуждаться в поддержке, Дженни, но сознание долга находит поддержку в себе самом. Впрочем, я не стану поступать торопливо и опрометчиво. Я постараюсь взвесить причины его поведения… и тогда… и потом я вырву его из моего сердца навеки, — таков был твердый и решительный ответ молодой госпожи.
   Ошеломленная словами Эдит, не способная ни понять ее побуждения, ни оценить по достоинству ее мужественную решимость, Дженни проворчала сквозь зубы:
   — Господи Боже, пусть только пройдет первый порыв, и мисс Эдит отнесется ко всему так же легко, как я, и, пожалуй, легче моего, хотя могу поручиться, я и вполовину не любила так моего Кадди, как она своего молодого Милнвуда. А кроме того, совсем не так уж плохо иметь друзей и с той и с другой стороны: ведь если вигам удастся захватить замок — а мне кажется, это может случиться, потому что у нас мало еды, а драгуны пожирают все, что ни попадется им под руку, — то Милнвуд и Кадди окажутся победителями, и их дружба будет нам дороже золота. Я раздумывала над этим сегодня утром, еще прежде, чем услышала наши новости.
   Успокаивая себя таким образом, служанка вернулась к своим обычным обязанностям, а ее госпожа, оставшись в одиночестве, принялась изыскивать способ как бы вырвать из сердца свое прежнее чувство к Мортону.

ГЛАВА XXV

   За мной, на штурм, друзья, за мной, на штурм!

«Генрих V»

   К вечеру того же дня обитатели замка на основании собранных данных убедились, что наутро все войско мятежников выступит по направлению к Тиллитудлему. Раны лорда Эвендела, которыми занялся Пайк, оказались, в общем, в неплохом состоянии. Их было много, но ни одна не внушала больших опасений; потеря крови, а может быть, и хваленые средства леди Маргарет предупредили возникновение лихорадки, так что раненый, несмотря на боль и сильную слабость, утверждал, что может ходить, опираясь на палку. При сложившихся обстоятельствах он не желал оставаться у себя в комнате, полагая, что своим присутствием сможет поднять дух драгун, и рассчитывая внести кое-какие улучшения в план обороны, так как майор Белленден составил его, возможно, в соответствии с устаревшими положениями военного искусства. Лорд Эвендел, служивший еще почти мальчиком во Франции и в Нидерландах, действительно был хорошо осведомлен в фортификации и мог быть полезен своими советами. Впрочем, сделанное менять почти не пришлось, и если бы не скудость запасов, то не было бы никаких оснований опасаться за судьбу крепости, особенно при отсутствии военного опыта в рядах тех, кто угрожал ей осадою.
   С первым светом майор Белленден и лорд Эвендел поднялись на крепостную стену. Они снова и снова проверяли ход оборонительных работ, с тревогой и нетерпением ожидая появления неприятеля. Нужно сказать, что теперь лазутчики регулярно снабжали их сведениями. Но майор с недоверием отнесся к известию о том, что молодой Мортон взялся за оружие и выступил против правительства.
   — Я знаю его лучше, чем кто-либо, — вот единственное замечание, которым он удостоил толки об этом. — Наши ребята не отважились подойти ближе; их обмануло мнимое сходство или они подцепили какую-то басню.
   — Я не согласен с вами, майор, — ответил на это Эвендел, — я полагаю, что вы все же увидите этого молодого человека во главе войска мятежников, и, хотя я буду глубоко огорчен, это меня нисколько не удивит.
   — Вы ничуть не лучше полковника Клеверхауза, — сказал майор, — позавчера утром он мне с пеной у рта доказывал, что этот молодой человек, самый одаренный, самый благородный и самый великодушный мальчик, каких мне когда-либо доводилось встречать, ждет только случая, чтобы стать во главе мятежников.
   — Вспомните о насилиях, которым он подвергся, а также о предъявленном ему обвинении, — сказал лорд Эвендел. — Что еще ему оставалось? Ну, а я… право, не знаю, чего он больше заслуживает, порицания или жалости.
   — Порицания, сударь? Жалости? — повторил, словно эхо, майор, пораженный такой снисходительностью. — Он заслуживает веревки, вот чего он заслуживает, и если б он был даже моим собственным сыном, я с удовольствием посмотрел бы, как его вздернут. Вот уж действительно порицания! Но вы не можете думать того, что изволите говорить.
   — Честное слово, майор Белленден, с некоторого времени я полагаю, что наши политики и прелаты довели дела в нашей стране до прискорбной крайности, всяческими насилиями они отвратили от себя не только простой народ, но и тех, кто, принадлежа к высшим слоям, свободен от сословных предрассудков и кого придворные интересы не привязывают к знамени.
   — Я не политик, — ответил майор, — и не разбираюсь во всех этих тонкостях. Шпага моя принадлежит королю, и когда он приказывает, я обнажаю ее ради него.
   — Надеюсь, — сказал молодой лорд, — вы понимаете, что я делаю то же самое, хотя от всего сердца желал бы, чтобы нашим неприятелем были иноземцы. Впрочем, сейчас не время спорить об этом, так как вот они, наши враги, и мы должны защищаться всеми доступными средствами.