Страница:
Неожиданная мысль озарила Мортона: «Берли сознательно меня обманул; его религия так же допускает коварство, как и оправдывает жестокость».
— Я не могу оставаться, миссис Уилсон, я должен немедленно ехать.
— Как же так? А перекусить? Погодите немножко, — захлопотала встревоженная домоправительница, — я мигом что-нибудь соберу, как делала это для вас в лучшие дни.
— Не могу, Элисон, — сказал Мортон. — Кадди, готовь коней.
— А я им только что засыпал зерна, — ответил преданный ординарец.
— Кадди! — воскликнула Эли. — Да что вы таскаете за собой этого злосчастного парня? Это он со своей полоумной мамашей принесли несчастье нашему дому.
— Потише, потише, — заметил Кадди. — А вам пора бы позабыть да простить, миссис Элисон. Матушка моя в Глазго, у моей тетушки, ее старшей сестры, и никогда больше не станет вам докучать, а я теперь слуга самого начальника и забочусь о нем получше, чем делали это вы сами; видали ли вы его когда-нибудь в таком красивом наряде?
— Что правда, то правда, — сказала домоправительница, разглядывая с видимым удовольствием своего молодого хозяина и находя, что его новый костюм ему очень к лицу, — у вас, пока вы жили в Милнвуде, не было этого расшитого галстука. Я его никогда не видала.
— Еще бы, миссис, — заявил Кадди, — когда я добыл его собственною рукой; он из вещей лорда Эвендела.
— Лорда Эвендела, — повторила старуха, — это его, кажется, виги собираются завтра утром повесить.
— Виги собираются повесить лорда Эвендела? — переспросил пораженный Мортон.
— Да, собираются, — подтвердила домоправительница. — Вчера ночью он сделал вылазку, или салиду, как это зовется на их языке (мою мать звали Салли; не возьму в толк, к чему давать христианские имена таким нехристианским делам). И, когда он вышел из Тиллитудлема, чтобы раздобыть немного еды, его людей прогнали назад, а самого захватили, и начальник вигов Белфур поставил для него виселицу и поклялся (или торжественно объявил, потому что они не клянутся), что, если гарнизон замка не сдастся к завтрашнему рассвету, они вздернут молодого лорда, беднягу, на такую же высоту, на какой некогда был повешен Аман. Да, тяжелые теперь времена! Но тут ничего не поделаешь; а потому садитесь-ка да покушайте хлеба с сыром, пока не будет готово что-нибудь получше. Да я бы вам, голубчик, и никогда не стала про это рассказывать, если бы знала, что отобью у вас охоту к обеду.
— Сейчас же седлать коней, Кадди, все равно, сыты они или нет. Нам нельзя отдыхать, пока мы не доберемся до замка.
И, несмотря на уговоры Эли, они тотчас тронулись в путь.
Мортон решил заехать к мистеру Паундтексту и убедить его отправиться вместе с ним в лагерь Берли. Почтенный священник в соответствии со своими миролюбивыми склонностями успел уже устроиться по-домашнему. Он сидел за столом, углубившись в старинный богословский трактат; во рту у него была трубка, а перед ним — кружка эля, чтобы лучше переваривать содержание книги. С большой неохотой оторвался он от милых его сердцу утех (которые он называл своими занятиями), чтобы снова пуститься в дорогу на тряской лошадке. Все же, узнав, в чем дело, и тяжко вздохнув, он распрощался с надеждой провести вечер в своей тихой, уютной гостиной. Он полностью согласился с Мортоном, что если Берли, казнив лорда Эвендела, хочет углубить разрыв между пресвитерианами и правительством и сделать соглашение между ними окончательно невозможным, то умеренная партия никоим образом не может допустить это злодейство. Мы воздадим ему только должное, если добавим, что он, как и большинство его единоверцев, был противником ненужного кровопролития. К тому же он с полным сочувствием отнесся к мысли Мортона, что лорд Эвендел может стать посредником в переговорах о мире на справедливых и взаимовыгодных условиях. Договорившись обо всем этом, они поторопились выехать в лагерь и около одиннадцати часов вечера прибыли в небольшую деревушку близ Тиллитудлема, которую Берли избрал местопребыванием своей штаб-квартиры.
Их окликнул часовой, меланхолично расхаживающий взад и вперед перед въездом в деревню; спросив их имена и занимаемые в повстанческом войске должности, он молча пропустил их в деревню. Перед одним из домов они заметили еще одного часового; они предположили, что именно здесь заключен лорд Эвендел, так как напротив была воздвигнута виселица такой высоты, чтобы ее можно было видеть со стен Тиллитудлема; это подтверждало печальные новости, сообщенные миссис Уилсон (Камеронцы подвергались жестоким преследованиям, но это не научило их милосердию. Как сообщает капитан Крайти, они воздвигли в своем лагере огромную виселицу с несколькими крючками и сложили возле нее целую бухту новых канатов, чтобы вешать захваченных в плен роялистов. Гилд в своей «Bellum Bothuellianum» note 26. Мортон пожелал немедленно встретиться с Берли, и их проводили к нему на квартиру. Они застали его за чтением Библии; рядом с ним лежало его оружие, которое он всегда держал наготове. Заметив входивших, он вздрогнул и вскочил на ноги.
— Что привело вас сюда? — спросил торопливо Берли. — Дурные вести из армии?
— Нет, — ответил Мортон, — но, сколько мы знаем, здесь готовятся кое-какие события, от которых в очень большой мере зависит благополучие армии; вы захватили в плен лорда Эвендела?
— Господь, — сказал Берли, — отдал его в наши руки.
— И вы хотите воспользоваться успехом, дарованным вам небесами, чтобы, подвергнув пленника незаслуженной казни, очернить наше дело перед всем миром?
— Если Тиллитудлем на рассвете не сдастся, — ответил Берли, — лорд Эвендел умрет той самою смертью, которой его начальник и покровитель предал столько Божьих страдальцев. И пусть со мной случится то же и даже худшее, если я не выполню этого.
— Мы взялись за оружие, — ответил Мортон, — чтобы положить конец этим жестокостям, а не для того, чтобы подражать нашим гонителям и карать невинных людей за чужие преступления. Какими законами сможете вы оправдать это зверство?
— Если ты в этом несведущ, — ответил Берли, — то твой товарищ и спутник хорошо знает закон, предавший жителей Иерихона мечу Иисуса, сына Навинова.
— Однако, — ответил священник, — мы живем, руководствуясь высшим законом, и этот закон велит добром воздавать за зло и молиться за тех, кто притесняет и преследует нас.
— Значит ли это, что ты со своими сединами вступаешь в союз с его зеленой юностью, чтобы перечить мне в этом?
— Мы двое из тех, — возразил Паундтекст, — которым вместе с тобой вручена власть над этою ратью, и мы не допустим, чтобы хоть один волос упал с головы пленного. Кто знает, не назначено ли ему Господом способствовать прекращению злосчастных раздоров в нашем Израиле.
— Я это предвидел, — ответил Берли, — еще тогда, когда такого, как ты, избрали в совет старейшин.
— Такого, как я? — повторил Паундтекст. — Кто же я, что вы позволяете себе отзываться обо мне с подобным презрением? Не охранял ли я от волков на протяжении тридцати лет доверенных мне овец? И даже тогда, когда ты, Джон Белфур, сражался на стороне необрезанных и сам был филистимлянином с надменным челом и залитыми кровью руками! Кто же я, по-твоему, говори!
— Раз ты этого хочешь, я тебе скажу, кто ты, — ответил на это Берли. — Ты один из тех, кто последовал за словом Божиим ради рыб и хлебов, один из тех, кто любит дом свой больше, чем церковь Господню, кто готов скорее брать мзду из рук прелатистов или язычников, чем разделить судьбу с теми благородными душами, которые отреклись от всего ради священного ковенанта.
— И я также тебе скажу, Джон Белфур, — воскликнул в порыве справедливого негодования Паундтекст, — я также скажу, кто ты. Ты один из тех, чьи кровожадность и бессердечие ложатся пятном на церковь этого несчастного королевства; злодейства и насилия могут отвратить от нас провидение и сделать безуспешными наши возвышенные усилия вернуть себе религиозную и гражданскую свободу.
— Господа, — сказал Мортон, — прекратите эту злобную и ненужную перебранку; мистер Белфур, соблаговолите ответить, будете ли вы возражать против освобождения лорда Эвендела, которое при настоящем положении дел представляется нам желательной и полезной мерой?
— Здесь два ваших голоса против моего одного, — ответил на это Берли, — но вы не откажетесь подождать, пока совет в полном составе разберет это дело?
— Мы бы этому не противились, — сказал Мортон, — если бы могли положиться на тех, на кого оставляем пленника. Вам отлично известно, — продолжал он, угрюмо взглянув на Берли, — что однажды вы уже меня обманули.
— Вот как! — презрительно бросил Берли. — Ты легкомысленный и вздорный мальчишка; за черные брови глупой девчонки ты готов отдать и свою веру, и честь, и дело Господа Бога, и благо отчизны!
— Мистер Белфур, — сказал Мортон, положив руку на эфес шпаги, — за подобные речи полагается отвечать.
— И я готов это сделать, юноша, где и когда ты на это отважишься, — ответил Берли, — слово мое в том порукою.
Тут наступила очередь Паундтекста напомнить, что ссориться в такое время — безумие, и он добился, правда не без труда, подобия примирения между ними.
— Что касается пленного, — сказал Берли, — поступайте с ним, как вам угодно. Я умываю руки и снимаю с себя ответственность за последствия. Он мой пленник, он захвачен моим мечом и копьем в то время, как вы, мистер Мортон, занимались парадами и муштрою, а вы, мистер Паундтекст, искажали Писание в духе эрастианства. И все-таки берите его на свое попечение и делайте с ним, что хотите. Дингуолл! — крикнул он, вызывая одного из повстанцев, бывшего при нем чем-то вроде адъютанта и спавшего в комнате рядом. — Пусть охрана, приставленная к этому негодяю Эвенделу, сдаст свой пост часовым, которых назначит мистер Мортон. Пленный, — продолжал он, снова обращаясь к Паундтексту и Мортону, — в вашем распоряжении, господа. Но прошу помнить, что за ваши дела вам рано или поздно придется ответить.
Произнеся эти слова, он твердыми, большими шагами вышел в соседнюю комнату, сочтя излишним пожелать своим посетителям доброй ночи. Мортон и Паундтекст, посовещавшись, решили ради безопасности пленного приставить к нему дополнительную охрану из людей их прихода. Случилось, что в деревушке был тогда размещен отряд, набранный из прихожан Паундтекста и временно отданный под начальство Берли (их оставили поближе к домам в награду за храбрость, проявленную при штурме старого замка). Живые, предприимчивые молодые ребята, они получили от товарищей прозвище милнвудских стрелков. По указанию Мортона четверо из них охотно приняли на себя обязанности часовых; он оставил вместе с ними Кадди, на верность которого мог положиться, приказав немедленно его известить, если случится что-нибудь неожиданное.
Покончив с этим, Мортон и его спутник отправились ночевать в предоставленные им жалкие комнатушки, но в этой переполненной и нищей деревне нужно было радоваться и такому ночлегу. Прежде чем разойтись, они набросали памятную записку, в которой изложили жалобы умеренных пресвитериан; в заключение они требовали свободы исповедания их религии и чтобы им было позволено беспрепятственно посещать богослужения, отправляемые духовными лицами из числа их самих. Их петиция настаивала на созыве всесословного парламента для устройства церковных и государственных дел и для подтверждения бесстыдно попиравшихся до этого времени прав гражданина, а также на амнистии для всех тех, кто с оружием в руках отстаивал или отстаивает свои права. Мортон рассчитывал, что эти условия, свободные от фанатизма и нетерпимости и содержащие в себе только то, к чему стремились наиболее умеренные из повстанцев, могут встретить сторонников даже в среде роялистов, поскольку речь шла исключительно об обычных и давних правах свободных граждан Шотландии.
Мортон тем более надеялся на успех, что герцог Монмут, которому Карл поручил подавить восстание, был, как говорили, человек мягкий, спокойный и снисходительный; говорили также, что он благожелательно относится к пресвитерианам и обладает широкими полномочиями принимать меры для умиротворения Шотландии. Мортон считал, что можно будет добиться его благосклонности только в том случае, если будет найдено подходящее и уважаемое лицо, которое сможет положить начало переговорам; и он полагал, что таким лицом может быть лорд Эвендел. Поэтому он решил посетить пленного завтра с утра и выяснить, возьмет ли он на себя роль посредника.
Однако одно происшествие заставило его поспешить.
Мортон еще раз просмотрел и набело переписал составленную им и Паундтекстом бумагу с подробным изложением причин недовольства умеренных пресвитериан и условий, на которых большая часть повстанцев согласится сложить оружие. Он уже собрался ложиться, как в дверь постучали.
— Войдите, — сказал Мортон, и круглая голова Кадди Хедрига просунулась в комнату. — Войди, — повторил Мортон, — в чем дело, Кадди? Ничего не стряслось?
— Нет, сэр, тут хотят с вами поговорить.
— Кто это, Кадди? — спросил Мортон.
— Это старая ваша знакомая, — сказал Кадди и, открыв дверь, не то ввел, не то втащил женщину, лицо которой было закрыто пледом.
— Входи, входи, не робей перед старым знакомым, Дженни, — говорил Кадди, стаскивая с ее головы покрывало и открывая взору своего хозяина хорошо знакомое ему личико Дженни Деннисон. — Скажи его милости, Дженни, — он у нас славный парень! — скажи ему, сударыня, что ты хотела передать лорду Эвенделу.
— Да то же, что хотела передать его милости мистеру Генри, — сказала Дженни, — когда как-то посетила его в заключении, дурень ты этакий. Ты думаешь, что люди не хотят видеть своих друзей, когда они попали в беду? Эх ты, верный рыцарь похлебки!
Дженни отвечала Кадди с обычною бойкостью, но все же голос ее прерывался, щеки ввалились и побледнели, на глазах были слезы, руки дрожали, движения были робкими и неуверенными, и все в ней говорило о недавних страданиях и лишениях и о том, что она находится в сильном, почти истерическом возбуждении.
— В чем дело, Дженни? — мягко и ласково спросил Мортон. — Вы ведь знаете, сколь многим я вам обязан, и я сделаю для вас все, что смогу.
— Премного вам благодарна, Милнвуд, — ответила Дженни, — вы всегда были добрым молодым человеком, хотя говорят, что теперь вы изменились к худшему.
— Что же говорят обо мне? — спросил ее Мортон.
— Одни говорят, что вы вместе с вигами хотите спихнуть короля Карла с трона, чтобы ни он, ни его потомки не сели на него снова; а Джон Гьюдьил болтает, что вы хотите отдать органы, которые в церкви, волынщикам, а молитвенники сжечь рукой палача в отместку за то, что король, возвратившись, сжег ковенант.
— Мои друзья в Тиллитудлеме судят обо мне слишком поспешно и слишком враждебно, — ответил Мортон. — А между тем, Дженни, я хочу лишь свободно исповедовать мою веру, не оскорбляя ничьей; что касается семейства Белленден, то я жажду благоприятного случая, чтобы доказать, что я так же дружески расположен к нему, как прежде.
— Да благословит вас Бог за ваше доброе сердце и за эти слова, — сказала Дженни, заливаясь слезами, — они еще никогда так не нуждались в вашей привязанности и дружбе… Они умирают с голоду: у нас нечего есть.
— Боже милостивый! — воскликнул Мортон. — Я слышал, что вам приходится трудно, но мне и в голову не приходило, что вы голодаете. Возможно ли это? Неужели обе леди, а также майор…
— Они так же страдают, как самый последний из нас, — ответила Дженни, — ведь они делятся последнею крошкой хлеба и едят вместе со всеми, кто в замке; честное слово, мои бедные глаза видят зараз, по крайней мере, пятьдесят пятен разного цвета, и все это от слабости, а голова идет кругом, так что я не могу устоять на ногах. Впалые щеки бедной Дженни и заострившиеся черты свидетельствовали о том, что она говорила сущую правду. Мортон был потрясен.
— Садитесь же, ради Бога! — сказал он, усаживая ее насильно на единственный стул, имевшийся в помещении. Не находя себе места, в нетерпении и отчаянии он принялся ходить взад и вперед по комнате. — Но я ничего не знал! — воскликнул он прерывающимся от волнения голосом, — я и не мог об этом узнать. О, хладнокровный, жестокосердный фанатик! Коварный негодяй! Кадди, давай скорее поесть и вина — все, что найдешь!
— С нее довольно и виски, — пробурчал Кадди. — Разве кто-нибудь мог подумать, что у них так плохо с едою, когда вот эта девчонка выплеснула на меня столько славной горячей похлебки с капустой.
Как ни была истощена и измучена Дженни, все же, вспомнив о своем героическом подвиге при штурме повстанцами замка, она залилась смехом, тотчас же перешедшим в судорожные всхлипывания.
Встревоженный ее состоянием, с ужасом думая о лишениях, какие переживали обитатели замка, Мортон в более решительной форме повторил свои приказания Кадди и, когда тот ушел, принялся успокаивать гостью.
— Вы здесь, наверно, по настоянию мисс Эдит, с целью повидать лорда Эвендела? Скажите, чего она хочет: ее желание — закон для меня.
Дженни заколебалась, но через мгновение, немного оправившись, проговорила:
— Ваша милость — старый друг нашей семьи, и мне сдается, я могу довериться вам и сказать правду.
— Будьте уверены, Дженни, — ответил Мортон, заметив ее нерешительность, — чем искреннее вы будете, тем лучше послужите своей госпоже.
— Раз так, то вы должны знать, что мы умираем с голоду, как я говорила, и что это длится уже много дней кряду; майор клянется, что со дня на день ждет помощи и не сдаст замка врагу, пока мы не съедим его старых ботфортов, а у них подошвы, как вы, может, помните, страшно толстые, не говоря уж о том, что они сшиты из грубой кожи. Драгуны, напротив, считают, что им все же придется сдаться; они не могут переносить голода, потому что, размещаясь на вольных квартирах, привыкли к обжорству. И с той поры, как лорда Эвендела взяли в плен, на них нет никакой управы, и Инглис говорит, что сдаст замок вигам вместе с майором и обеими леди в придачу, если только мятежники пообещают солдатам отпустить их на волю.
— Негодяи! — воскликнул Мортон. — Но почему они не хотят договориться об общих условиях капитуляции?
— Они боятся, что тогда им не будет пощады; ведь они наделали много зла в нашей округе; и потом Берли уже повесил одного или двух из них — вот они и хотят вытащить из петли свои шеи за счет порядочных и благородных людей.
— И вас послали, — продолжал Мортон, — чтобы сообщить лорду Эвенделу грустные новости о готовящемся в Тиллитудлеме бунте?
— Вот именно, — ответила Дженни. — Том Хеллидей пожалел меня и рассказал обо всем, и вывел из замка, чтобы я сообщила эти новости лорду Эвенделу, если только мне удастся проникнуть к нему.
— Но разве, пребывая в плену, он мог бы чем-нибудь помочь вашей беде?
— Увы, это верно, — подтвердила со вздохом Дженни, — но, может, ему удалось бы договориться о сносных условиях, или, может, он бы что-нибудь нам посоветовал, или, может, послал бы со мной приказание драгунам вести себя лучше, или…
— Или, может быть, — закончил за нее Мортон, — вы должны были попытаться устроить ему побег?
— А если и так, — ответила горячо Дженни, — разве мне впервой помогать попавшему под замок?
— Верно, Дженни, — сказал Мортон, — и я проявил бы черную неблагодарность, если бы позволил себе об этом забыть. Но вот и Кадди с закуской; я иду к лорду Эвенделу и передам ему все, что вы сообщили, а вы между тем подкрепитесь и выпейте немного вина.
— Вам не мешало бы знать, — сказал Кадди своему господину, — что эта Дженни… эта мисс Деннисон подольщалась к Тому Ренду, что служит у мельника. Она хотела пробраться к лорду Эвенделу, да так, чтобы никто про это не знал. Ей, разбойнице, и в голову не приходило, что я рядом с нею.
— А как ты перепугал меня, Кадди, когда подобрался сзади да хвать! — сказала Дженни, кокетливо ущипнув его. — Ах, если бы ты не был таким старым знакомым, я бы показала тебе, наглец ты этакий…
Кадди, смягчившись, расплылся в улыбке и поглядывал с нежностью на лукавую свою подружку.
Мортон между тем, завернувшись в плащ и сунув под мышку палаш, направился к месту заключения пленного. Подойдя к даму, где тот помещался, он спросил часового, не случилось ли чего-нибудь достойного упоминания.
— Ничего особенного, — выслушал он в ответ. — Вот разве девчонка, которую задержал Кадди, да еще гонцы, посланные мистером Белфуром: один — к Эфраиму Мак-Брайеру, другой — к Гэбриелу Тимпану. (Оба они в то время гремели с церковной кафедры, проповедуя в городках, расположенных между лагерем Берли и штаб-квартирой повстанческой армии в Гамильтоне.)
— С тем, конечно, — сказал Мортон, изображая полнейшее равнодушие, — чтобы вызвать их в лагерь.
— Верно, так, — сказал часовой, успевший покалякать с гонцами перед их выездом.
«Он вызвал их, чтобы обеспечить себе большинство в военном совете,
— подумал про себя Мортон. — Он хочет добиться с их помощью одобрения любого злодейства, которое замыслил или замыслит; он намерен подавить силою всякое сопротивление его произволу. Нужно торопиться, иначе я упущу случай».
Войдя в помещение, служившее тюрьмой для лорда Эвендела, — это была отвратительная каморка на чердаке жалкой лачуги, — он увидел его в оковах, сидящим на старом, изодранном тюфяке. Пленный не то дремал, не то был погружен в глубокие думы. Услышав шаги, он повернулся к Мортону и поднялся со своего места. Из-за потери крови, бессонных ночей и длительного недоедания наружность его изменилась настолько, что никто не мог бы узнать в нем того решительного и смелого воина, который так мужественно сражался при Лоудон-хилле. Он был, видимо, удивлен неожиданным появлением Мортона.
— Мне горестно видеть вас в таком положении, — сказал Генри.
— Я слышал, что вы страстный любитель поэзии, — ответил молодой лорд, — а раз так, мистер Мортон, то вы помните, наверно, эти стихи:
— Вы имеете в виду смерть? — спросил Мортон.
— Конечно, — ответил Эвендел, — других видов на будущее у меня нет; ваш товарищ, Берли, уже запятнал себя кровью тех, кто вследствие своей незначительности и безвестного происхождения мог, казалось бы, рассчитывать на пощаду. Я не могу похвалиться таким щитом от его мести и понимаю, что по отношению ко мне он будет беспредельно жесток.
— Но стоит майору Беллендену капитулировать, — сказал Мортон, — и вы будете спасены.
— Никогда! Этому не бывать, пока на укреплениях останется хоть один человек и у этого человека — хоть корка хлеба! Мне известно его решение, и я был бы глубоко огорчен, если бы ради меня он от него отступился.
Мортон не замедлил сообщить пленнику о готовящемся бунте солдат и об их решении сдаться, выдав неприятелю обеих леди и майора Беллендена. Это известие поразило лорда Эвендела, хотя сначала он отнесся к нему с некоторым недоверием, но затем недоверие сменилось глубокой печалью.
— Что же можно тут сделать? — сказал он. — Как предупредить это несчастье?
— Выслушайте меня, милорд, — ответил Мортон. — Вы не откажетесь, полагаю, направиться к нашему самодержцу, его величеству королю, с ветвью мира от имени тех его обездоленных подданных, которые взялись за оружие не по доброй воле, а в силу необходимости.
— Вы правы, я готов взяться за это, — сказал лорд Эвендел, — но признаюсь, мне неясно, какое отношение это может иметь к нашему делу.
— Сейчас объясню, милорд, — продолжал Мортон. — Вам будет возвращена под ваше честное слово свобода; кроме того, вы сможете возвратиться в замок и получите беспрепятственный пропуск для обеих леди, майора и всех, кто пожелает выехать с вами. Разумеется, при условии немедленной капитуляции. Сделав это, вы только подчинитесь необходимости, так как при взбунтовавшемся гарнизоне, без продовольствия Тиллитудлем не продержится и одного дня. Если кто-нибудь не пожелает выполнить приказание и покинуть крепость, тот будет предоставлен судьбе. Вы и ваши спутники, повторяю, получите беспрепятственный пропуск в Эдинбург или туда, где в данное время находится герцог Монмут. Мы надеемся, что в обмен на возвращенную вам свободу вы подадите на рассмотрение его милости, как наместника и главнокомандующего в Шотландии, эту покорнейшую петицию и представление, где излагаются основные причины восстания, с устранением которых, готов поручиться своей головой, большая часть повстанцев сложит оружие.
Лорд Эвендел внимательно прочитал переданный ему Мортоном документ.
— Мистер Мортон, — сказал он, ознакомившись с ним, — мое скромное суждение таково, что против предлагаемых здесь мероприятий возразить нечего; больше того — я имею основание думать, что они могут даже встретить сочувствие герцога Монмута; но, говоря откровенно, я никоим образом не надеюсь на удовлетворение этих требований, пока ваши люди не сложат оружия.
— Я не могу оставаться, миссис Уилсон, я должен немедленно ехать.
— Как же так? А перекусить? Погодите немножко, — захлопотала встревоженная домоправительница, — я мигом что-нибудь соберу, как делала это для вас в лучшие дни.
— Не могу, Элисон, — сказал Мортон. — Кадди, готовь коней.
— А я им только что засыпал зерна, — ответил преданный ординарец.
— Кадди! — воскликнула Эли. — Да что вы таскаете за собой этого злосчастного парня? Это он со своей полоумной мамашей принесли несчастье нашему дому.
— Потише, потише, — заметил Кадди. — А вам пора бы позабыть да простить, миссис Элисон. Матушка моя в Глазго, у моей тетушки, ее старшей сестры, и никогда больше не станет вам докучать, а я теперь слуга самого начальника и забочусь о нем получше, чем делали это вы сами; видали ли вы его когда-нибудь в таком красивом наряде?
— Что правда, то правда, — сказала домоправительница, разглядывая с видимым удовольствием своего молодого хозяина и находя, что его новый костюм ему очень к лицу, — у вас, пока вы жили в Милнвуде, не было этого расшитого галстука. Я его никогда не видала.
— Еще бы, миссис, — заявил Кадди, — когда я добыл его собственною рукой; он из вещей лорда Эвендела.
— Лорда Эвендела, — повторила старуха, — это его, кажется, виги собираются завтра утром повесить.
— Виги собираются повесить лорда Эвендела? — переспросил пораженный Мортон.
— Да, собираются, — подтвердила домоправительница. — Вчера ночью он сделал вылазку, или салиду, как это зовется на их языке (мою мать звали Салли; не возьму в толк, к чему давать христианские имена таким нехристианским делам). И, когда он вышел из Тиллитудлема, чтобы раздобыть немного еды, его людей прогнали назад, а самого захватили, и начальник вигов Белфур поставил для него виселицу и поклялся (или торжественно объявил, потому что они не клянутся), что, если гарнизон замка не сдастся к завтрашнему рассвету, они вздернут молодого лорда, беднягу, на такую же высоту, на какой некогда был повешен Аман. Да, тяжелые теперь времена! Но тут ничего не поделаешь; а потому садитесь-ка да покушайте хлеба с сыром, пока не будет готово что-нибудь получше. Да я бы вам, голубчик, и никогда не стала про это рассказывать, если бы знала, что отобью у вас охоту к обеду.
— Сейчас же седлать коней, Кадди, все равно, сыты они или нет. Нам нельзя отдыхать, пока мы не доберемся до замка.
И, несмотря на уговоры Эли, они тотчас тронулись в путь.
Мортон решил заехать к мистеру Паундтексту и убедить его отправиться вместе с ним в лагерь Берли. Почтенный священник в соответствии со своими миролюбивыми склонностями успел уже устроиться по-домашнему. Он сидел за столом, углубившись в старинный богословский трактат; во рту у него была трубка, а перед ним — кружка эля, чтобы лучше переваривать содержание книги. С большой неохотой оторвался он от милых его сердцу утех (которые он называл своими занятиями), чтобы снова пуститься в дорогу на тряской лошадке. Все же, узнав, в чем дело, и тяжко вздохнув, он распрощался с надеждой провести вечер в своей тихой, уютной гостиной. Он полностью согласился с Мортоном, что если Берли, казнив лорда Эвендела, хочет углубить разрыв между пресвитерианами и правительством и сделать соглашение между ними окончательно невозможным, то умеренная партия никоим образом не может допустить это злодейство. Мы воздадим ему только должное, если добавим, что он, как и большинство его единоверцев, был противником ненужного кровопролития. К тому же он с полным сочувствием отнесся к мысли Мортона, что лорд Эвендел может стать посредником в переговорах о мире на справедливых и взаимовыгодных условиях. Договорившись обо всем этом, они поторопились выехать в лагерь и около одиннадцати часов вечера прибыли в небольшую деревушку близ Тиллитудлема, которую Берли избрал местопребыванием своей штаб-квартиры.
Их окликнул часовой, меланхолично расхаживающий взад и вперед перед въездом в деревню; спросив их имена и занимаемые в повстанческом войске должности, он молча пропустил их в деревню. Перед одним из домов они заметили еще одного часового; они предположили, что именно здесь заключен лорд Эвендел, так как напротив была воздвигнута виселица такой высоты, чтобы ее можно было видеть со стен Тиллитудлема; это подтверждало печальные новости, сообщенные миссис Уилсон (Камеронцы подвергались жестоким преследованиям, но это не научило их милосердию. Как сообщает капитан Крайти, они воздвигли в своем лагере огромную виселицу с несколькими крючками и сложили возле нее целую бухту новых канатов, чтобы вешать захваченных в плен роялистов. Гилд в своей «Bellum Bothuellianum» note 26. Мортон пожелал немедленно встретиться с Берли, и их проводили к нему на квартиру. Они застали его за чтением Библии; рядом с ним лежало его оружие, которое он всегда держал наготове. Заметив входивших, он вздрогнул и вскочил на ноги.
— Что привело вас сюда? — спросил торопливо Берли. — Дурные вести из армии?
— Нет, — ответил Мортон, — но, сколько мы знаем, здесь готовятся кое-какие события, от которых в очень большой мере зависит благополучие армии; вы захватили в плен лорда Эвендела?
— Господь, — сказал Берли, — отдал его в наши руки.
— И вы хотите воспользоваться успехом, дарованным вам небесами, чтобы, подвергнув пленника незаслуженной казни, очернить наше дело перед всем миром?
— Если Тиллитудлем на рассвете не сдастся, — ответил Берли, — лорд Эвендел умрет той самою смертью, которой его начальник и покровитель предал столько Божьих страдальцев. И пусть со мной случится то же и даже худшее, если я не выполню этого.
— Мы взялись за оружие, — ответил Мортон, — чтобы положить конец этим жестокостям, а не для того, чтобы подражать нашим гонителям и карать невинных людей за чужие преступления. Какими законами сможете вы оправдать это зверство?
— Если ты в этом несведущ, — ответил Берли, — то твой товарищ и спутник хорошо знает закон, предавший жителей Иерихона мечу Иисуса, сына Навинова.
— Однако, — ответил священник, — мы живем, руководствуясь высшим законом, и этот закон велит добром воздавать за зло и молиться за тех, кто притесняет и преследует нас.
— Значит ли это, что ты со своими сединами вступаешь в союз с его зеленой юностью, чтобы перечить мне в этом?
— Мы двое из тех, — возразил Паундтекст, — которым вместе с тобой вручена власть над этою ратью, и мы не допустим, чтобы хоть один волос упал с головы пленного. Кто знает, не назначено ли ему Господом способствовать прекращению злосчастных раздоров в нашем Израиле.
— Я это предвидел, — ответил Берли, — еще тогда, когда такого, как ты, избрали в совет старейшин.
— Такого, как я? — повторил Паундтекст. — Кто же я, что вы позволяете себе отзываться обо мне с подобным презрением? Не охранял ли я от волков на протяжении тридцати лет доверенных мне овец? И даже тогда, когда ты, Джон Белфур, сражался на стороне необрезанных и сам был филистимлянином с надменным челом и залитыми кровью руками! Кто же я, по-твоему, говори!
— Раз ты этого хочешь, я тебе скажу, кто ты, — ответил на это Берли. — Ты один из тех, кто последовал за словом Божиим ради рыб и хлебов, один из тех, кто любит дом свой больше, чем церковь Господню, кто готов скорее брать мзду из рук прелатистов или язычников, чем разделить судьбу с теми благородными душами, которые отреклись от всего ради священного ковенанта.
— И я также тебе скажу, Джон Белфур, — воскликнул в порыве справедливого негодования Паундтекст, — я также скажу, кто ты. Ты один из тех, чьи кровожадность и бессердечие ложатся пятном на церковь этого несчастного королевства; злодейства и насилия могут отвратить от нас провидение и сделать безуспешными наши возвышенные усилия вернуть себе религиозную и гражданскую свободу.
— Господа, — сказал Мортон, — прекратите эту злобную и ненужную перебранку; мистер Белфур, соблаговолите ответить, будете ли вы возражать против освобождения лорда Эвендела, которое при настоящем положении дел представляется нам желательной и полезной мерой?
— Здесь два ваших голоса против моего одного, — ответил на это Берли, — но вы не откажетесь подождать, пока совет в полном составе разберет это дело?
— Мы бы этому не противились, — сказал Мортон, — если бы могли положиться на тех, на кого оставляем пленника. Вам отлично известно, — продолжал он, угрюмо взглянув на Берли, — что однажды вы уже меня обманули.
— Вот как! — презрительно бросил Берли. — Ты легкомысленный и вздорный мальчишка; за черные брови глупой девчонки ты готов отдать и свою веру, и честь, и дело Господа Бога, и благо отчизны!
— Мистер Белфур, — сказал Мортон, положив руку на эфес шпаги, — за подобные речи полагается отвечать.
— И я готов это сделать, юноша, где и когда ты на это отважишься, — ответил Берли, — слово мое в том порукою.
Тут наступила очередь Паундтекста напомнить, что ссориться в такое время — безумие, и он добился, правда не без труда, подобия примирения между ними.
— Что касается пленного, — сказал Берли, — поступайте с ним, как вам угодно. Я умываю руки и снимаю с себя ответственность за последствия. Он мой пленник, он захвачен моим мечом и копьем в то время, как вы, мистер Мортон, занимались парадами и муштрою, а вы, мистер Паундтекст, искажали Писание в духе эрастианства. И все-таки берите его на свое попечение и делайте с ним, что хотите. Дингуолл! — крикнул он, вызывая одного из повстанцев, бывшего при нем чем-то вроде адъютанта и спавшего в комнате рядом. — Пусть охрана, приставленная к этому негодяю Эвенделу, сдаст свой пост часовым, которых назначит мистер Мортон. Пленный, — продолжал он, снова обращаясь к Паундтексту и Мортону, — в вашем распоряжении, господа. Но прошу помнить, что за ваши дела вам рано или поздно придется ответить.
Произнеся эти слова, он твердыми, большими шагами вышел в соседнюю комнату, сочтя излишним пожелать своим посетителям доброй ночи. Мортон и Паундтекст, посовещавшись, решили ради безопасности пленного приставить к нему дополнительную охрану из людей их прихода. Случилось, что в деревушке был тогда размещен отряд, набранный из прихожан Паундтекста и временно отданный под начальство Берли (их оставили поближе к домам в награду за храбрость, проявленную при штурме старого замка). Живые, предприимчивые молодые ребята, они получили от товарищей прозвище милнвудских стрелков. По указанию Мортона четверо из них охотно приняли на себя обязанности часовых; он оставил вместе с ними Кадди, на верность которого мог положиться, приказав немедленно его известить, если случится что-нибудь неожиданное.
Покончив с этим, Мортон и его спутник отправились ночевать в предоставленные им жалкие комнатушки, но в этой переполненной и нищей деревне нужно было радоваться и такому ночлегу. Прежде чем разойтись, они набросали памятную записку, в которой изложили жалобы умеренных пресвитериан; в заключение они требовали свободы исповедания их религии и чтобы им было позволено беспрепятственно посещать богослужения, отправляемые духовными лицами из числа их самих. Их петиция настаивала на созыве всесословного парламента для устройства церковных и государственных дел и для подтверждения бесстыдно попиравшихся до этого времени прав гражданина, а также на амнистии для всех тех, кто с оружием в руках отстаивал или отстаивает свои права. Мортон рассчитывал, что эти условия, свободные от фанатизма и нетерпимости и содержащие в себе только то, к чему стремились наиболее умеренные из повстанцев, могут встретить сторонников даже в среде роялистов, поскольку речь шла исключительно об обычных и давних правах свободных граждан Шотландии.
Мортон тем более надеялся на успех, что герцог Монмут, которому Карл поручил подавить восстание, был, как говорили, человек мягкий, спокойный и снисходительный; говорили также, что он благожелательно относится к пресвитерианам и обладает широкими полномочиями принимать меры для умиротворения Шотландии. Мортон считал, что можно будет добиться его благосклонности только в том случае, если будет найдено подходящее и уважаемое лицо, которое сможет положить начало переговорам; и он полагал, что таким лицом может быть лорд Эвендел. Поэтому он решил посетить пленного завтра с утра и выяснить, возьмет ли он на себя роль посредника.
Однако одно происшествие заставило его поспешить.
ГЛАВА XXVIII
«Отдайте ваш замок, — сказал он, — миледи,
Отдайте ваш замок мне».
«Эдом из Гордона»
Мортон еще раз просмотрел и набело переписал составленную им и Паундтекстом бумагу с подробным изложением причин недовольства умеренных пресвитериан и условий, на которых большая часть повстанцев согласится сложить оружие. Он уже собрался ложиться, как в дверь постучали.
— Войдите, — сказал Мортон, и круглая голова Кадди Хедрига просунулась в комнату. — Войди, — повторил Мортон, — в чем дело, Кадди? Ничего не стряслось?
— Нет, сэр, тут хотят с вами поговорить.
— Кто это, Кадди? — спросил Мортон.
— Это старая ваша знакомая, — сказал Кадди и, открыв дверь, не то ввел, не то втащил женщину, лицо которой было закрыто пледом.
— Входи, входи, не робей перед старым знакомым, Дженни, — говорил Кадди, стаскивая с ее головы покрывало и открывая взору своего хозяина хорошо знакомое ему личико Дженни Деннисон. — Скажи его милости, Дженни, — он у нас славный парень! — скажи ему, сударыня, что ты хотела передать лорду Эвенделу.
— Да то же, что хотела передать его милости мистеру Генри, — сказала Дженни, — когда как-то посетила его в заключении, дурень ты этакий. Ты думаешь, что люди не хотят видеть своих друзей, когда они попали в беду? Эх ты, верный рыцарь похлебки!
Дженни отвечала Кадди с обычною бойкостью, но все же голос ее прерывался, щеки ввалились и побледнели, на глазах были слезы, руки дрожали, движения были робкими и неуверенными, и все в ней говорило о недавних страданиях и лишениях и о том, что она находится в сильном, почти истерическом возбуждении.
— В чем дело, Дженни? — мягко и ласково спросил Мортон. — Вы ведь знаете, сколь многим я вам обязан, и я сделаю для вас все, что смогу.
— Премного вам благодарна, Милнвуд, — ответила Дженни, — вы всегда были добрым молодым человеком, хотя говорят, что теперь вы изменились к худшему.
— Что же говорят обо мне? — спросил ее Мортон.
— Одни говорят, что вы вместе с вигами хотите спихнуть короля Карла с трона, чтобы ни он, ни его потомки не сели на него снова; а Джон Гьюдьил болтает, что вы хотите отдать органы, которые в церкви, волынщикам, а молитвенники сжечь рукой палача в отместку за то, что король, возвратившись, сжег ковенант.
— Мои друзья в Тиллитудлеме судят обо мне слишком поспешно и слишком враждебно, — ответил Мортон. — А между тем, Дженни, я хочу лишь свободно исповедовать мою веру, не оскорбляя ничьей; что касается семейства Белленден, то я жажду благоприятного случая, чтобы доказать, что я так же дружески расположен к нему, как прежде.
— Да благословит вас Бог за ваше доброе сердце и за эти слова, — сказала Дженни, заливаясь слезами, — они еще никогда так не нуждались в вашей привязанности и дружбе… Они умирают с голоду: у нас нечего есть.
— Боже милостивый! — воскликнул Мортон. — Я слышал, что вам приходится трудно, но мне и в голову не приходило, что вы голодаете. Возможно ли это? Неужели обе леди, а также майор…
— Они так же страдают, как самый последний из нас, — ответила Дженни, — ведь они делятся последнею крошкой хлеба и едят вместе со всеми, кто в замке; честное слово, мои бедные глаза видят зараз, по крайней мере, пятьдесят пятен разного цвета, и все это от слабости, а голова идет кругом, так что я не могу устоять на ногах. Впалые щеки бедной Дженни и заострившиеся черты свидетельствовали о том, что она говорила сущую правду. Мортон был потрясен.
— Садитесь же, ради Бога! — сказал он, усаживая ее насильно на единственный стул, имевшийся в помещении. Не находя себе места, в нетерпении и отчаянии он принялся ходить взад и вперед по комнате. — Но я ничего не знал! — воскликнул он прерывающимся от волнения голосом, — я и не мог об этом узнать. О, хладнокровный, жестокосердный фанатик! Коварный негодяй! Кадди, давай скорее поесть и вина — все, что найдешь!
— С нее довольно и виски, — пробурчал Кадди. — Разве кто-нибудь мог подумать, что у них так плохо с едою, когда вот эта девчонка выплеснула на меня столько славной горячей похлебки с капустой.
Как ни была истощена и измучена Дженни, все же, вспомнив о своем героическом подвиге при штурме повстанцами замка, она залилась смехом, тотчас же перешедшим в судорожные всхлипывания.
Встревоженный ее состоянием, с ужасом думая о лишениях, какие переживали обитатели замка, Мортон в более решительной форме повторил свои приказания Кадди и, когда тот ушел, принялся успокаивать гостью.
— Вы здесь, наверно, по настоянию мисс Эдит, с целью повидать лорда Эвендела? Скажите, чего она хочет: ее желание — закон для меня.
Дженни заколебалась, но через мгновение, немного оправившись, проговорила:
— Ваша милость — старый друг нашей семьи, и мне сдается, я могу довериться вам и сказать правду.
— Будьте уверены, Дженни, — ответил Мортон, заметив ее нерешительность, — чем искреннее вы будете, тем лучше послужите своей госпоже.
— Раз так, то вы должны знать, что мы умираем с голоду, как я говорила, и что это длится уже много дней кряду; майор клянется, что со дня на день ждет помощи и не сдаст замка врагу, пока мы не съедим его старых ботфортов, а у них подошвы, как вы, может, помните, страшно толстые, не говоря уж о том, что они сшиты из грубой кожи. Драгуны, напротив, считают, что им все же придется сдаться; они не могут переносить голода, потому что, размещаясь на вольных квартирах, привыкли к обжорству. И с той поры, как лорда Эвендела взяли в плен, на них нет никакой управы, и Инглис говорит, что сдаст замок вигам вместе с майором и обеими леди в придачу, если только мятежники пообещают солдатам отпустить их на волю.
— Негодяи! — воскликнул Мортон. — Но почему они не хотят договориться об общих условиях капитуляции?
— Они боятся, что тогда им не будет пощады; ведь они наделали много зла в нашей округе; и потом Берли уже повесил одного или двух из них — вот они и хотят вытащить из петли свои шеи за счет порядочных и благородных людей.
— И вас послали, — продолжал Мортон, — чтобы сообщить лорду Эвенделу грустные новости о готовящемся в Тиллитудлеме бунте?
— Вот именно, — ответила Дженни. — Том Хеллидей пожалел меня и рассказал обо всем, и вывел из замка, чтобы я сообщила эти новости лорду Эвенделу, если только мне удастся проникнуть к нему.
— Но разве, пребывая в плену, он мог бы чем-нибудь помочь вашей беде?
— Увы, это верно, — подтвердила со вздохом Дженни, — но, может, ему удалось бы договориться о сносных условиях, или, может, он бы что-нибудь нам посоветовал, или, может, послал бы со мной приказание драгунам вести себя лучше, или…
— Или, может быть, — закончил за нее Мортон, — вы должны были попытаться устроить ему побег?
— А если и так, — ответила горячо Дженни, — разве мне впервой помогать попавшему под замок?
— Верно, Дженни, — сказал Мортон, — и я проявил бы черную неблагодарность, если бы позволил себе об этом забыть. Но вот и Кадди с закуской; я иду к лорду Эвенделу и передам ему все, что вы сообщили, а вы между тем подкрепитесь и выпейте немного вина.
— Вам не мешало бы знать, — сказал Кадди своему господину, — что эта Дженни… эта мисс Деннисон подольщалась к Тому Ренду, что служит у мельника. Она хотела пробраться к лорду Эвенделу, да так, чтобы никто про это не знал. Ей, разбойнице, и в голову не приходило, что я рядом с нею.
— А как ты перепугал меня, Кадди, когда подобрался сзади да хвать! — сказала Дженни, кокетливо ущипнув его. — Ах, если бы ты не был таким старым знакомым, я бы показала тебе, наглец ты этакий…
Кадди, смягчившись, расплылся в улыбке и поглядывал с нежностью на лукавую свою подружку.
Мортон между тем, завернувшись в плащ и сунув под мышку палаш, направился к месту заключения пленного. Подойдя к даму, где тот помещался, он спросил часового, не случилось ли чего-нибудь достойного упоминания.
— Ничего особенного, — выслушал он в ответ. — Вот разве девчонка, которую задержал Кадди, да еще гонцы, посланные мистером Белфуром: один — к Эфраиму Мак-Брайеру, другой — к Гэбриелу Тимпану. (Оба они в то время гремели с церковной кафедры, проповедуя в городках, расположенных между лагерем Берли и штаб-квартирой повстанческой армии в Гамильтоне.)
— С тем, конечно, — сказал Мортон, изображая полнейшее равнодушие, — чтобы вызвать их в лагерь.
— Верно, так, — сказал часовой, успевший покалякать с гонцами перед их выездом.
«Он вызвал их, чтобы обеспечить себе большинство в военном совете,
— подумал про себя Мортон. — Он хочет добиться с их помощью одобрения любого злодейства, которое замыслил или замыслит; он намерен подавить силою всякое сопротивление его произволу. Нужно торопиться, иначе я упущу случай».
Войдя в помещение, служившее тюрьмой для лорда Эвендела, — это была отвратительная каморка на чердаке жалкой лачуги, — он увидел его в оковах, сидящим на старом, изодранном тюфяке. Пленный не то дремал, не то был погружен в глубокие думы. Услышав шаги, он повернулся к Мортону и поднялся со своего места. Из-за потери крови, бессонных ночей и длительного недоедания наружность его изменилась настолько, что никто не мог бы узнать в нем того решительного и смелого воина, который так мужественно сражался при Лоудон-хилле. Он был, видимо, удивлен неожиданным появлением Мортона.
— Мне горестно видеть вас в таком положении, — сказал Генри.
— Я слышал, что вы страстный любитель поэзии, — ответил молодой лорд, — а раз так, мистер Мортон, то вы помните, наверно, эти стихи:
Но будь мое заключение и менее сносным, я склонен думать, что завтра меня все равно ожидает полное освобождение.
Не стены и не низкий свод
Темницу создают.
Спокойный, вольный ум найдет
И здесь благой приют.
— Вы имеете в виду смерть? — спросил Мортон.
— Конечно, — ответил Эвендел, — других видов на будущее у меня нет; ваш товарищ, Берли, уже запятнал себя кровью тех, кто вследствие своей незначительности и безвестного происхождения мог, казалось бы, рассчитывать на пощаду. Я не могу похвалиться таким щитом от его мести и понимаю, что по отношению ко мне он будет беспредельно жесток.
— Но стоит майору Беллендену капитулировать, — сказал Мортон, — и вы будете спасены.
— Никогда! Этому не бывать, пока на укреплениях останется хоть один человек и у этого человека — хоть корка хлеба! Мне известно его решение, и я был бы глубоко огорчен, если бы ради меня он от него отступился.
Мортон не замедлил сообщить пленнику о готовящемся бунте солдат и об их решении сдаться, выдав неприятелю обеих леди и майора Беллендена. Это известие поразило лорда Эвендела, хотя сначала он отнесся к нему с некоторым недоверием, но затем недоверие сменилось глубокой печалью.
— Что же можно тут сделать? — сказал он. — Как предупредить это несчастье?
— Выслушайте меня, милорд, — ответил Мортон. — Вы не откажетесь, полагаю, направиться к нашему самодержцу, его величеству королю, с ветвью мира от имени тех его обездоленных подданных, которые взялись за оружие не по доброй воле, а в силу необходимости.
— Вы правы, я готов взяться за это, — сказал лорд Эвендел, — но признаюсь, мне неясно, какое отношение это может иметь к нашему делу.
— Сейчас объясню, милорд, — продолжал Мортон. — Вам будет возвращена под ваше честное слово свобода; кроме того, вы сможете возвратиться в замок и получите беспрепятственный пропуск для обеих леди, майора и всех, кто пожелает выехать с вами. Разумеется, при условии немедленной капитуляции. Сделав это, вы только подчинитесь необходимости, так как при взбунтовавшемся гарнизоне, без продовольствия Тиллитудлем не продержится и одного дня. Если кто-нибудь не пожелает выполнить приказание и покинуть крепость, тот будет предоставлен судьбе. Вы и ваши спутники, повторяю, получите беспрепятственный пропуск в Эдинбург или туда, где в данное время находится герцог Монмут. Мы надеемся, что в обмен на возвращенную вам свободу вы подадите на рассмотрение его милости, как наместника и главнокомандующего в Шотландии, эту покорнейшую петицию и представление, где излагаются основные причины восстания, с устранением которых, готов поручиться своей головой, большая часть повстанцев сложит оружие.
Лорд Эвендел внимательно прочитал переданный ему Мортоном документ.
— Мистер Мортон, — сказал он, ознакомившись с ним, — мое скромное суждение таково, что против предлагаемых здесь мероприятий возразить нечего; больше того — я имею основание думать, что они могут даже встретить сочувствие герцога Монмута; но, говоря откровенно, я никоим образом не надеюсь на удовлетворение этих требований, пока ваши люди не сложат оружия.