Страница:
— Чегось не открывается, мил человек?
— Сейчас, батя, — хрустнул ключом в замке и завалился в прихожую. Павлиныч, иди на кухню, — успел крикнуть, — помянем Лидию. А ты не ори, как ненормальный, — обратился к страдающему Илье и вырывал трубку из аппарата. — Да?!
— Добрый вечер, — услышал голос и узнал его.
«Добрый вечер» — это надо было так попасть в масть, но сдержал свои бушующие чувства:
— Я слушаю, Мая?
— Я бы хотела с тобой встретиться, Слава.
— Зачем?
— Поговорить.
— О чем?
— Не хами.
Вечная борьба противоположностей: принцесса и нищий. Но почему принцесса мечтает о встрече с голодранцем? Какие на то причины? Покувыркаться на панцирной кровати? Нет. Поговорить по душам? Нет. Поведать некую страшную тайну? Вот это возможно.
— Хорошо, — говорю я, — приезжай ко мне.
— Лучше встретимся в ресторане «Метрополя», — говорит так, будто приглашает кушать пирожки с тушканчиками на углу Тверской и Ямской.
— Прости, — говорю не без пафоса, — у меня серьезные причины, чтобы сегодня быть дома.
— Какие причины? — голос, где звенит на морозе ультрамариновая сталь.
Я отвечаю на этот вопрос — и девушка после коматозной заминки интересуется адресом.
— К нам в гости прибудет принцесса, — сообщаю новость Илюше. — Веди себя хорошо. Договорились?
Тот увлечен пазлами и не обращает на меня внимания. Я топаю на кухню, где хозяйничает сосед Павлов: рубит колбасу на колесики и режет на куски черный хлеб:
— Лидия, вправду, померла?
— Павлиныч, этим не шутят, — открываю бутылку водки. — Давай, помянем рабу Божью, — наполняю стаканы. — Хорошая она была.
— Господи, вот дела какие, — морщится сосед. — А как же Илья теперь?
— Спроси, что полегче, батя, — и заглатываю водку — и пью её, как воду.
Как ответить на вопросы, которые пока не имеют ответа? Остается только жить и верить, что жизнь сама найдет идеальное решение.
Скоро знакомое мне спортивно-буржуазное авто закатывает в наш пролетарский дворик. Я же сижу на балконе и по телефону обзваниваю всех, кто знал Лидию.
— Какое несчастье, — говорят люди, — такая молодая. Как же так? Почему?
Я отвечаю дежурными фразами и чувствую раздражение от общей бестолковости и слезливости. Такое впечатление: живые от дум, что тоже когда-нибудь падут питательными брикетами в землю, приходят в ужас и теряют последний ум.
Тем временем из авто выходит девушка Мая — она легка и модна. Осматривается, как звездолетчица, попавшая на незнакомую и опасную планету. Беспардонным окриком привлекаю её внимание — указываю рукой на подъезд. Чувствую: во мне корежится скверненький тушинский люмпен с множеством комплексов, да ничего не могу с собой поделать.
— Привет, — открываю дверь аристократической особе. — Проходи и знакомься — Павиан… э-э-э… Павлин Павлинович, а это Илюша. Так мы живем, — говорю вызывающе. — И так живет большинство граждан России.
— Прекрати, гражданин России, — морщит носик. — И что в этом хорошего?
Я не успеваю ответить — на авансцену выступает Илья Шепотинник, артист театра имени себя. Осмыслив, что перед ним новый незнакомый человек, он принимается гримасничать, как обезьянка на плече укротителя, и городить зоофилософскую белиберду:
— Птица страус бежит быстрее, чем самая быстрая лошадь, но и она тяжело прячет голову в тяжелую землю; так и человек, который ещё не может летать. Тяжелой называется у него земля и жизнь: так хочет дух тяжести! Но кто хочет сделаться легким и птицей, тот должен любить самого себя.
— Не обращай внимания, — сказал я на это. — Это младший брат Лидии. Аутист. Видела фильм «Человек дождя»? Псих, но с выдающимися способностями. Пазлы, например, собирает за раз.
— Молодец, — похвалила Мая, правда, глядя на того сострадательно.
— Ничего, привыкнешь, — успокоил и указал на кухню. — Мы тут с Павианом… э-э-э… Павлинычем… Конечно, не ресторан «Метрополя», но прошу: чем богаты, тем рады.
Неглупый сосед понял, что он лишний на этом празднике жизни и удалился домой отдыхать на тахте из бывшего ГДР.
Я и Мая сели за столик под абажур и уставились друг на друга, будто принимали участие в ТВ-программе для крайних дебилов «Моя семья».
— Я хочу поговорить с тобой, Слава, — наконец сказала девушка. — И наша беседа строго конфиденциальна. Если, конечно, хочешь мне зла…
— Не говори загадками, — потребовал. — Что случилось?
Первое мое желание после того, как выслушал девушку, было самое экстремистское: приобрести пуд тротила и взорвать ВБ к чертовой матери. Второе — напиться и забыться. Третье — напиться, а после застрелиться. В чем же дело? Все просто — как я и догадывался, игра на бирже шла нечестная. Во всяком случае, меня сделали на пятнадцать тысяч долларов. Кто? Тот, кто контролирует всю работу валютной биржи. Конкретных имен Мая не знала.
— Разузнаем у твоего деда, — горячился. — Он-то, наверняка, имеет сведения?
— Слава, я же просила, — укоризненно качала головой. — Это не игры в бирюльки. Дед — официальный директор и ведет «белую» кассу.
— Следовательно, имеется неофициальный директор, — сделал вывод, — и «черная» касса?
— Есть, да не про нашу честь, — и открыла дамскую сумочку. — Давай рассуждать трезво, — покосилась на бутылку водки. — Предположим, в том, что случилось, моя вина наполовину, — вытащила твердую пачку банкнот. — А за все надо платить. Здесь семь с половиной тысяч долларов.
— А была раньше тысяча? — вредно заметил. — Почему?
— По кочану. Бери, пока дают.
Я наполнил стакан водкой, залил её в свой запальчивый организм, хрумкнул малосольным огурчиком и гордо сообщил, что не нуждаюсь в подачках.
— Ну, нахал, — возмущаясь, всплеснула руками. — Сколько тебе надо?
— Миллион, — икнул я.
Увы, вечеринка не удалась — Мая вздохнула, молча покрутила пальцем у своего виска, затолкала денежную пачечку в сумочку и удалилась, как дама высшего света из грязного борделя. И правильно сделала — таких дураков на свете всего двое: я и мой друг детства.
Оба мы живем иллюзиями и вполне счастливы, плутая в своих заблуждениях, как в зарослях цепкого терновника, веточки которого, помнится, кроваво впивались в лоб сына Божьего, распятого за грехи человеческие.
ОН терпел — почему бы и нам не потерпеть? Вера дает свободу, ибо верить значит быть правым.
Утром я решал единственный вопрос: брать на кладбище аутиста или нет? С одной стороны — надо, с другой — поймет ли Илья то, что будет происходить? Какое ему дело до смерти старшей сестры, коль живет в придуманном мирке? Потом решил: надо таки взять с собой, чтобы все было по-людски.
Обнаружив в шкафу малоношеный костюм отца и чистую рубаху, предложил Илюше. Тот, умытый и побритый, приоделся и стал походить на вполне нормального гражданина своего больного отечества.
— Класс! — сказал я. — Теперь с тобой, дружок, можно выходить в свет. Только постарайся больше молчать. Молчание — золото. Ты меня понял? Вижу, что понял. Тогда — вперед!
ООО «Лаванда» во главе с одноименной колоритной руководительницей сдержали слово — никаких проблем не возникло: к двум часам по тихому полудню все было закончено.
Провожать Лидию пришло несколько бывших одноклассниц, помятых мужьями и жизнью, и тушинские соседи. Вася Сухой обещался приехать, да так и не вырвался из капкана своих бандитско-деловых побоищ.
Покойная походила на куклу, и казалось, что, если её поднять из короба гроба, то откроет глаза. Павлин Павлинович Павлов сказал несколько слов у могилы — трафаретных, как кладбищенские таблички, размытые дождем. Илья стоял рядом со мной и никаких чувств не испытывал. Очевидно, он даже не понимал сути происходящего? А если понимал, почему смотрел на мертвую старшую сестру с равнодушием пня? Видимо, в его, аутистском, мире не существовало такого понятия, как смерть.
Потом могильщики замахали лопатами, и скоро образовался холмик из буро-мокрого глинозема. Его прикрыли венками, установили металлическую табличку с фамилией и цифрами, обозначающими год рождения и год смерти. Никогда не подозревал, что подобное может происходить так буднично, спокойно и как-то по-домашнему.
На ритуальном автобусике мы вернулись в город, шумный, загазованный, нервно пульсирующий автомобильными потоками.
Поминки прошли на скорую руку — дела и заботы уходящего дня беспокоили живых куда больше, чем чужая нетленность.
— Как будем жить дальше? — спросил Илью, когда к вечеру остались одни. — Изреки этакое… вечное?
Аутист сидел за столом и перебирал пазлы, как хозяйка крупу. Услышав обращение, отвлекся от занятия, глянул на меня философским оком и проговорил:
— Вы смотрите вверх, когда жаждете возвышения. А я смотрю вниз, потому что возвышен.
Я был уставшим, нетрезвым, смотрел, кстати, перед собой, и поэтому не обратил должного внимания на эти слова. Впрочем, в любом другом состоянии не обратил бы внимания на эту запредельную заумь. Мало ли что мелет малый из параллельного мира? Я просто плюхнулся на кровать и уснул сном праведника, уверенного в незыблемость привычного хода вещей.
III
— Сейчас, батя, — хрустнул ключом в замке и завалился в прихожую. Павлиныч, иди на кухню, — успел крикнуть, — помянем Лидию. А ты не ори, как ненормальный, — обратился к страдающему Илье и вырывал трубку из аппарата. — Да?!
— Добрый вечер, — услышал голос и узнал его.
«Добрый вечер» — это надо было так попасть в масть, но сдержал свои бушующие чувства:
— Я слушаю, Мая?
— Я бы хотела с тобой встретиться, Слава.
— Зачем?
— Поговорить.
— О чем?
— Не хами.
Вечная борьба противоположностей: принцесса и нищий. Но почему принцесса мечтает о встрече с голодранцем? Какие на то причины? Покувыркаться на панцирной кровати? Нет. Поговорить по душам? Нет. Поведать некую страшную тайну? Вот это возможно.
— Хорошо, — говорю я, — приезжай ко мне.
— Лучше встретимся в ресторане «Метрополя», — говорит так, будто приглашает кушать пирожки с тушканчиками на углу Тверской и Ямской.
— Прости, — говорю не без пафоса, — у меня серьезные причины, чтобы сегодня быть дома.
— Какие причины? — голос, где звенит на морозе ультрамариновая сталь.
Я отвечаю на этот вопрос — и девушка после коматозной заминки интересуется адресом.
— К нам в гости прибудет принцесса, — сообщаю новость Илюше. — Веди себя хорошо. Договорились?
Тот увлечен пазлами и не обращает на меня внимания. Я топаю на кухню, где хозяйничает сосед Павлов: рубит колбасу на колесики и режет на куски черный хлеб:
— Лидия, вправду, померла?
— Павлиныч, этим не шутят, — открываю бутылку водки. — Давай, помянем рабу Божью, — наполняю стаканы. — Хорошая она была.
— Господи, вот дела какие, — морщится сосед. — А как же Илья теперь?
— Спроси, что полегче, батя, — и заглатываю водку — и пью её, как воду.
Как ответить на вопросы, которые пока не имеют ответа? Остается только жить и верить, что жизнь сама найдет идеальное решение.
Скоро знакомое мне спортивно-буржуазное авто закатывает в наш пролетарский дворик. Я же сижу на балконе и по телефону обзваниваю всех, кто знал Лидию.
— Какое несчастье, — говорят люди, — такая молодая. Как же так? Почему?
Я отвечаю дежурными фразами и чувствую раздражение от общей бестолковости и слезливости. Такое впечатление: живые от дум, что тоже когда-нибудь падут питательными брикетами в землю, приходят в ужас и теряют последний ум.
Тем временем из авто выходит девушка Мая — она легка и модна. Осматривается, как звездолетчица, попавшая на незнакомую и опасную планету. Беспардонным окриком привлекаю её внимание — указываю рукой на подъезд. Чувствую: во мне корежится скверненький тушинский люмпен с множеством комплексов, да ничего не могу с собой поделать.
— Привет, — открываю дверь аристократической особе. — Проходи и знакомься — Павиан… э-э-э… Павлин Павлинович, а это Илюша. Так мы живем, — говорю вызывающе. — И так живет большинство граждан России.
— Прекрати, гражданин России, — морщит носик. — И что в этом хорошего?
Я не успеваю ответить — на авансцену выступает Илья Шепотинник, артист театра имени себя. Осмыслив, что перед ним новый незнакомый человек, он принимается гримасничать, как обезьянка на плече укротителя, и городить зоофилософскую белиберду:
— Птица страус бежит быстрее, чем самая быстрая лошадь, но и она тяжело прячет голову в тяжелую землю; так и человек, который ещё не может летать. Тяжелой называется у него земля и жизнь: так хочет дух тяжести! Но кто хочет сделаться легким и птицей, тот должен любить самого себя.
— Не обращай внимания, — сказал я на это. — Это младший брат Лидии. Аутист. Видела фильм «Человек дождя»? Псих, но с выдающимися способностями. Пазлы, например, собирает за раз.
— Молодец, — похвалила Мая, правда, глядя на того сострадательно.
— Ничего, привыкнешь, — успокоил и указал на кухню. — Мы тут с Павианом… э-э-э… Павлинычем… Конечно, не ресторан «Метрополя», но прошу: чем богаты, тем рады.
Неглупый сосед понял, что он лишний на этом празднике жизни и удалился домой отдыхать на тахте из бывшего ГДР.
Я и Мая сели за столик под абажур и уставились друг на друга, будто принимали участие в ТВ-программе для крайних дебилов «Моя семья».
— Я хочу поговорить с тобой, Слава, — наконец сказала девушка. — И наша беседа строго конфиденциальна. Если, конечно, хочешь мне зла…
— Не говори загадками, — потребовал. — Что случилось?
Первое мое желание после того, как выслушал девушку, было самое экстремистское: приобрести пуд тротила и взорвать ВБ к чертовой матери. Второе — напиться и забыться. Третье — напиться, а после застрелиться. В чем же дело? Все просто — как я и догадывался, игра на бирже шла нечестная. Во всяком случае, меня сделали на пятнадцать тысяч долларов. Кто? Тот, кто контролирует всю работу валютной биржи. Конкретных имен Мая не знала.
— Разузнаем у твоего деда, — горячился. — Он-то, наверняка, имеет сведения?
— Слава, я же просила, — укоризненно качала головой. — Это не игры в бирюльки. Дед — официальный директор и ведет «белую» кассу.
— Следовательно, имеется неофициальный директор, — сделал вывод, — и «черная» касса?
— Есть, да не про нашу честь, — и открыла дамскую сумочку. — Давай рассуждать трезво, — покосилась на бутылку водки. — Предположим, в том, что случилось, моя вина наполовину, — вытащила твердую пачку банкнот. — А за все надо платить. Здесь семь с половиной тысяч долларов.
— А была раньше тысяча? — вредно заметил. — Почему?
— По кочану. Бери, пока дают.
Я наполнил стакан водкой, залил её в свой запальчивый организм, хрумкнул малосольным огурчиком и гордо сообщил, что не нуждаюсь в подачках.
— Ну, нахал, — возмущаясь, всплеснула руками. — Сколько тебе надо?
— Миллион, — икнул я.
Увы, вечеринка не удалась — Мая вздохнула, молча покрутила пальцем у своего виска, затолкала денежную пачечку в сумочку и удалилась, как дама высшего света из грязного борделя. И правильно сделала — таких дураков на свете всего двое: я и мой друг детства.
Оба мы живем иллюзиями и вполне счастливы, плутая в своих заблуждениях, как в зарослях цепкого терновника, веточки которого, помнится, кроваво впивались в лоб сына Божьего, распятого за грехи человеческие.
ОН терпел — почему бы и нам не потерпеть? Вера дает свободу, ибо верить значит быть правым.
Утром я решал единственный вопрос: брать на кладбище аутиста или нет? С одной стороны — надо, с другой — поймет ли Илья то, что будет происходить? Какое ему дело до смерти старшей сестры, коль живет в придуманном мирке? Потом решил: надо таки взять с собой, чтобы все было по-людски.
Обнаружив в шкафу малоношеный костюм отца и чистую рубаху, предложил Илюше. Тот, умытый и побритый, приоделся и стал походить на вполне нормального гражданина своего больного отечества.
— Класс! — сказал я. — Теперь с тобой, дружок, можно выходить в свет. Только постарайся больше молчать. Молчание — золото. Ты меня понял? Вижу, что понял. Тогда — вперед!
ООО «Лаванда» во главе с одноименной колоритной руководительницей сдержали слово — никаких проблем не возникло: к двум часам по тихому полудню все было закончено.
Провожать Лидию пришло несколько бывших одноклассниц, помятых мужьями и жизнью, и тушинские соседи. Вася Сухой обещался приехать, да так и не вырвался из капкана своих бандитско-деловых побоищ.
Покойная походила на куклу, и казалось, что, если её поднять из короба гроба, то откроет глаза. Павлин Павлинович Павлов сказал несколько слов у могилы — трафаретных, как кладбищенские таблички, размытые дождем. Илья стоял рядом со мной и никаких чувств не испытывал. Очевидно, он даже не понимал сути происходящего? А если понимал, почему смотрел на мертвую старшую сестру с равнодушием пня? Видимо, в его, аутистском, мире не существовало такого понятия, как смерть.
Потом могильщики замахали лопатами, и скоро образовался холмик из буро-мокрого глинозема. Его прикрыли венками, установили металлическую табличку с фамилией и цифрами, обозначающими год рождения и год смерти. Никогда не подозревал, что подобное может происходить так буднично, спокойно и как-то по-домашнему.
На ритуальном автобусике мы вернулись в город, шумный, загазованный, нервно пульсирующий автомобильными потоками.
Поминки прошли на скорую руку — дела и заботы уходящего дня беспокоили живых куда больше, чем чужая нетленность.
— Как будем жить дальше? — спросил Илью, когда к вечеру остались одни. — Изреки этакое… вечное?
Аутист сидел за столом и перебирал пазлы, как хозяйка крупу. Услышав обращение, отвлекся от занятия, глянул на меня философским оком и проговорил:
— Вы смотрите вверх, когда жаждете возвышения. А я смотрю вниз, потому что возвышен.
Я был уставшим, нетрезвым, смотрел, кстати, перед собой, и поэтому не обратил должного внимания на эти слова. Впрочем, в любом другом состоянии не обратил бы внимания на эту запредельную заумь. Мало ли что мелет малый из параллельного мира? Я просто плюхнулся на кровать и уснул сном праведника, уверенного в незыблемость привычного хода вещей.
III
Новый день начинался с привычных звуков под окном — в нашем дворе находилось пять металлических мусорных контейнеров, выкрашенных в ядовитый зеленый цвет. Они стояли внутри трех высоких кирпичных стенок, напоминающих крепостной форпост, и все это местечко обзывалось жильцами просто помойка.
Если бы я владел высоким красным слогом, то непременно сочинил бы поэму про эту помойку. Поэма о помойке — это в духе нашего времени!
О, какие только здесь страсти не бушевали: опрятные пенсионеры писали письма в Правительство об антисанитарных условиях проживания и получали галантерейные отписки, съемщики ходили в пикеты, требуя выставить баки вон со двора, люди мира (бомжи) устраивали меж собой космические войны за право первыми ковыряться в блевотно-питательной массе и старом хламе.
А сколько раз общественная параша горела, чадя удушающими продуктами горения. Пожарные расчеты заливали её водой и с проклятиями уезжали до следующего подлого подпаливания. Дворники РЭУ любили её обустраивать, мажа кирпичные стенки в гашеную известь, а сами контейнеры — в вышеупомянутую едкую зеленку. А по ночам молодежь, гогоча, метала пустые бутылки в баки, где хороводились влюбленные коты и кошки.
Словом, без помойки жизнь нашего двора была бы скучна и буднична. Помойка — наше все, сказал бы современный поэт и был бы прав.
Однако главное действо происходило ранним утром, когда жильцы дрыхли в счастливых грезах. Два раза в неделю приезжал мусоросборщик — механический монстр с лебедкой и платформой. Рев мотора, удары металла о металл, высокопрофессиональный мат, — это поднимало лучше всех будильников мира.
Именно так и начинался новый день, который стал для меня и моего друга детства стержневым в нашей дальнейшей судьбе. Правда, этого мы с Ильей не знали, и поэтому вели себя как обычно. И привычно.
Бегемотно зевая, я поначалу отправился в ванную комнату, затем на кухню, где наблюдался хозяйственный ералаш, напомнивший о вчерашних поминках.
Эх, Лидия-Лидия, что же нам, оставшимся на льдине бытия, делать? Вопрос вопросов — да делать нечего: надобно дальше плыть в бурлящем океане нашего мироздания.
После завтрака порыскал по всем карманам и обнаружил, что имею дефолт имени себя. Плохи наши дела, объявил Илюше, глядящему детскую программу по телевизору, надо топать за миллионом; надеюсь, ты не против?
Через минуту выяснилось: аутист против — и очень даже против.
Только начал закрывать входную дверь на ключ, как он заблажил не своим голосом. Как ревет дикий вепрь в сухостойно-запущенном лесу, думаю, никто не знает, однако догадывается. Вот примерно так и горланил мой болезненный друг, который неизвестно, что удумал своими разжиженно-гречневыми мозгами.
Что делать? Моя отборная матерщина не произвела на аутиста никакого впечатления, равно как и интеллигентные здравые речи о том, что у каждого из нас есть свои обязательства: у меня — зашибать денежки на наше общее пропитание, у него — строить из пазлов парусник и болеть головой себе на здоровье.
Тщетно. Проще было уговорить вредного дромадера не харкать в морду отцу-командиру, чем просить Шепотинника быть тише воды, ниже травы. Нет, ходил по комнатам и плел словесную запредельную околесицу:
— Простор — это он, это он! Клином в небо поднялись высоко! Вольному воля — на пути широком. И летят они не только днем, но и ночью. Видел кто-то не во сне — воочию.
— Вольному воля?! — гаркнул я. — Понятны ваши устремления, товарищ. И принял решение: — Тогда собирайся: полетим клином на валютную биржу. Они, таких, как ты, ещё не видели — пусть увидят, чтобы жизнь медом не казалась.
Тогда не понимал, что само провидение толкало нас на ВБ, и поэтому был весьма раздосадован дерзким поведение аутиста. Однако, вспомнив ко всему прочему дурацкие шутки Василия Сухого, посмел принять такое вот принципиальное решение. Действительно, почему бы и не взять Шепотинника с собой? Когда спокоен и молчит, производит впечатление достойного члена общества. Конечно, не гангренный маркиз де`Сад во фраке, но для нашей отстойной глубинки сойдет.
Через час два будущих миллионера, проживающих у общественной хлорированной параши, вышли из парадного подъезда панельного дома имени Н.С.Хрущева.
Над их головами катило светило полуденной звезды, и будущее казалось безоблачным — оно таким казалось мне.
Что же касается моего спутника, он тоже находился в хорошем расположении духа: улыбался перекошенным ртом и синел глазами, будто незабудка в русском поле.
На очередной малолитражке мы без проблем и приключений добрались до здания валютной биржи. Илья вел себя хорошо, и водитель ни о чем не догадался: мало ли странных типов перемещается по городу.
Проблемы возникли у двери биржи. Я ткнул под нос секьюрити свою бирку с Ф.И.О. и хотел пройти вместе со своим другом детства.
— Отвечаю за него головой, — заявил я.
— А мы отвечаем за порядок, — сказали опричники, — головой, — и вспомнили, что намедни один мерзавец покалечил их добросовестных коллег.
Скромно умолчав о своей роли в этой боевой истории, я вспомнил о Василии Сухом. Молоденький охранник позволил фамильярно посмеяться, мол, знает он только Васьк`а Мокрого из Марьиной рощи, да более опытный его напарник насторожился, и через минуту вопрос был решен положительно: гражданин Шепотинник И. И. обрел право временно находиться на валютной бирже.
— Тут, брат, можно хапнуть миллион, — говорил я, вышагивая со смиренным аутистом по коридору, — если очень постараться. Ты только не мешай. Сиди, смотри и думай свое. Договорились?
— Сиди, смотри и думай, — повторил. — Думай, смотри, сиди, проговорил в обратной очередности.
— И не мешай, — напомнил и признался: — Я и так чувствую себя, как камикадзе.
— Но возвратится узел причин, в котором я запутан, — забубнил на это Илюша, — он снова создаст меня. Я сам принадлежу к причинам вечного возвращения.
Я согласился: все возвращается на круги своя, точно так же, как я воротился на свое место — и мы заступили в операционный зал.
Сказать, что на нас ни обратили внимание, нельзя. Обратили. Особенно главный менеджер Попович, который поспешил поинтересоваться моим спутником.
— Во-первых, это мой двоюродный брат, — врал я, — во-вторых, утверждал, — он выдающийся консультант по мировым валютам, а в-третьих, промолчал, — где мои пятнадцать тысяч баков, [3]приятных, как дымок благовоний? — И включил ПК.
— Мукомольников, — кислился г-н Попович, — право, вы ведете себя, как на одесском привозе.
— Простите, — садился за стол, — нам надо работать. Не так ли, Илья Иванович?
— Ыыы, — опустившись на стул, мой друг детства устремил взгляд на экран дисплея, где уже высветились цветными квадратами диаграммы движения «основных» валют.
— Что мы имеем? — спросил я, тоже всматриваясь в графики. — Черт знает, что имеем, — сознался. — Синий квадрат — это фунт стерлинга, почему-то принялся растолковывать. — Красный — ЕВРО, зеленый — швейцарский франк, желтый — японская иена. Понятно?
— Све-то-фор, — по слогам проговорил Илья. — Красный — нельзя, желтый — ждать, зеленый — идти.
— Молодец, — кивнул я. — Верно суть уловил.
— Зеленый — идти, зеленый — идти, зеленый — идти, — закачался, точно в трансе.
— Эй, — занервничал я. — Ты это чего? Мы так не договаривались? Сиди, смотри и думай…
— Зеленый — идти, зеленый — идти, зеленый — идти, — продолжал.
— Куда идти? — заскрипел резцами.
— Зеленый — идти…
— Да, иди ты сам…
К счастью, мне на помощь пришел Анатолий Кожевников, обративший, разумеется, внимание на столь колоритного «консультанта».
— Кто это?
— Не видишь.
— Вижу, — хмыкнул. — Блаженный человечек.
— Вот и блажит, — развел руками. — Что делать?
— Может быть, советует прикупить швейцарский франк? — предположил опытный трейдер. — Ситуация неровная, да можно рискнуть.
— Ты о чем, Анатоль? — взбрыкнулся. — Он же совсем… того…
— Того-не того, а франк у вас на зеленом поле. И ситуация по нему перспективная, это я тебе говорю.
И я сдался: по левую руку меня терзал трейдер трейдеров, по правую сумасшедший друг, и оба они, словно сговорившись, трендили обо одном и том же. Как тут не пасть?
Черт с ней, этой темной игрой, решил я, проиграю, так проиграю. Пусть меня вместе с желтыми ботинками режут на куски, да лучше скоро закончить эти танталовы муки, чтобы упиться до состояния горения угарной помойки. Довольно мнить себя великим игроком, Мукомольников! Твой удел жалок — сбор бутылок в пыльных кустах жасмина.
И, скалясь усмешкой висельника, поднял трубку и молвил:
— Сто семнадцатый! «Братск»! Покупка швейцарского франка. На всю сумму, которая на счете.
И услышал знакомый равнодушный голос невидимого дилера:
— Сто семнадцатый. Покупка швейцарского франка. Десять лотов. Подтверждаете?
— Да, — ответил, не задумываясь над тем, что услышал.
И только, кинув трубку, вопросил со сдержанной яростью: Слава, еть` твою мать, что происходит?! Какие десять лотов? Откуда десять? Десять лотов — это десять тысяч долларов. У тебя же на счете было три? И как удар молнии — озарение: Мая! Ну, конечно, она! Воплотила таки в жизнь свою боготворительную цель, тиснув семь тысяч баксов на мой счет. И не предупредила! И я, кажется, вляпался по самые свои лилово-фиолетовые гланды?
Я почувствовал, что мне трудно дышать и глотать, будто мрачная сила забила в горло мое кол. Раньше горемыку сажали на осиновый колышек, чтобы тому думалось лучше. Нынче времена более цивилизованные, да ощущения те же самые — неприятные.
Прохухукать десять тысяч за десять минут — это надо хорошо постараться, выхухоль ты эдакий!
Проявив недюжинную силу воли, я заставил себя посмотреть на график, корчащийся в зеленом квадратном пространстве. Будем держатья до последнего, господа! Умирать, так красиво!
Тем более, если рассуждать трезво: пока ничего катастрофического не происходило. И даже наоборот: мы прикупили десять лотов по самой низкой цене, а сейчас (с каждой секундой) франк поднимается, как на дрожжах, точнее не скажешь. Хотя сам график опускается вниз, поскольку швейцарский франк, как и японская иена, у нас «обратная» валюта. Да, теперь я стреляный воробей, и меня на мякине не проведешь.
— Мы, кажись, чего-то выигрываем, — сообщил аутисту, продолжавшему пялиться на экран с любопытством неразумного дитяти. — Видишь, уже двадцать пунктов наших. Вот только бы закрыться вовремя, — по-пролетарски шмыгнул носом. — Может, того… знаешь, когда котировочку прикрыть?
Естественно, друг детства не ответил и продолжал глазеть на разноцветные квадраты. Я присмотрелся к нему и неожиданно увидел, как его физиономия из размытой и глуповатой неожиданно преображается в лик умного и целеустремленного эксперта валютной биржи, г-на Вл. Ник. Ор.
Не поверил бы этому, да как тут не верить собственным, блядь, глазам.
Мне вдруг показалось, что я сильно свихнулся: разве могут происходить такие приметные перемены с тем, кто не может правильно перемножить дважды два.
Что же это делается? Неужели мой спутник по этой шалой жизни облучился неприметными лучами ВБ до такой степени, что окреп на голову до состояния классического ученого из сибирского атомного центра Снежинск?
Пока я таким образом рефлексировал, с графиком швейцарского франка творилось невероятное: валюта била все рекорды по взлету.
Шестьдесят пунктов… семьдесят… восемьдесят… девяносто… сто пунктов… сто десять… сто двадцать…
Боже, такого не может быть?! Я чувствовал, что от невероятности происходящего и напряжения, пол подо мной качается, точно верхняя палуба уже упомянутого мной «Titanic».
Вот-вот, как бы не напороться на смертоносный айсберг, и только об этом подумал, как услышал тревожный голос аутиста:
— Зеленый кузнечик прыг-прыг, зеленый кузнечик прыг-прыг, зеленный кузнечик прыг-прыг.
И, осененный догадкой, цапнул телефонную трубку и заорал во всю глотку:
— Зеленый кузнечик!.. Тьфу! Сто семнадцатый! «Братск»! Закрываемся по швейцарскому франку!
— Котировка закрыта, — услышал голос такого родного дилера и только тогда перевел дух.
И когда это делал, то увидел, что франк начинается обваливаться, как снежная лавина в горах Килиманджаро.
— Мать моя честная, — перекрестился я. — Что же это делается?
И словно отвечая на этот вопрос, раздался голос аутиста, который снова находился в состоянии необычного транса, повторяя:
— Вода в море синяя. Вода в море синяя. Вода в море синяя.
Уставившись на график фунта стерлинга, я вопросил:
— Что делаем-то: покупаем морскую воду? — и понял, что ещё несколько таких эпизодов и могу добровольно сдавать себя в руки психиатрической медицине.
— Ыыы, — протестующе заныл Илюша.
— Продаем?
— Вода в море синяя. Вода в море синяя.
Делать нечего — надо играть по правилам, написанными не нами. Если только все происходящее не есть изощренный глум Всевышнего над жалкими попрошайками? Господи, не издевайся над своими детьми, и с этой мольбой я снова взялся за телефонную трубку.
Подозреваю, что мой дилер твердо решил: трейдер под № 117 окончательно лишился последнего рассудка. И был прав, но сдержал свои эмоции и сообщил, что котировка по фунту стерлинга принята.
А котировка эта — была всем котировкам котировка. По грубым подсчетам я выставил двадцать лотов на продажу валюты, устойчивой, как монархия в ультрамариновой Великой Британии.
Для тех, кто клевал удачу по зернышку на ВБ, это было заметным событием. Я шкурой чувствовал, что информация о наших с Илюшей радикальных деяниях растекается по операционному залу и дальше, подобно лечебно-профилактическому газу «Черемуха».
— Родной, — обратился к аутисту, — не подведи.
Тот опять не обратил на слова никакого внимания, впрочем, радуя меня своей общей целеустремленностью и уверенностью. Зорким взглядом хищной птицы мой друг внимательно наблюдал за извивающимся «червячным» графиком (.
Устойчивая, повторю, валюта почему-то начинала дурить — не так резко, как это делал франтоватый франк, но шалила, и шалила в нашу пользу: падала в цене.
Двадцать пунктов… тридцать… сорок… пятьдесят пунктов… шестьдесят…
— Синяя синь синего моря, — услышал напряженный голос Шепотинника. Синяя синь синего моря, — и прекрасно понял его, и сорвал трубку с телефонного аппарата.
После того, как закрылся по фунту, посиневшему от невероятных валютных передряг, решил проверить благосостояние нашего виртуального кошелька. Для этих целей существовала справочная система «Бумеранг». Я знал о ней, да никогда не пользовался. Хотел обратиться за помощью к г-ну Кожевникову, однако услышал голос аутиста со знакомыми интонациями:
— Красная тряпка для быка. Красная тряпка для быка. Красная тряпка для быка.
На сей жертвой потусторонних выдающихся способностей моего товарища стала ЕВРО.
Признаться, сам я находился, точно в бреду. В моих воспаленных мозгах смешался, и прыгающий зеленый кузнечик, и синь синего море, и красная тряпка для быка, и… желтая пшеница, прорастающая на поле. Эта желтая пшеница обозначала японскую иену — и с ней я работал уже на последнем издыхании.
Я потерял счет времени, оно исчезло, и возникло впечатление, что нахожусь в палате, обитой плотной звуконепроницаемой ватой. Я не мог даже представить суммы, образовавшийся в результате убойного талантища аутиста. Словом, находился я в состоянии близкому к состоянию буйного помешательства на почве феномена «очевидное-невероятное».
— Анатоль, — нашел в себе силы. — Надо проверить наш счет в «Бумеранге»? Если тебе нетрудно…
— Минуточку, — ответил господин Кожевников. — Сейчас подойду.
Илюша же выглядел весьма неплохо для человека, частично свернувшего выю капиталистической гидре МСБС. Сидел на стуле с опущенными плечами, глядя в одну точку, точно готовя новое наступление на валютную Систему.
— Умница, — похвалил его и, наконец, посмотрел на часы. — Ого, мы с тобой, брат, в борьбе десять часов! Проголодался? Поужинаем в «Метрополе», — пошутил. — Куплю тебе мороженое, какое захочешь, — фамильярничал, не понимая до конца, с каким природным чудом имею дело.
Если бы я владел высоким красным слогом, то непременно сочинил бы поэму про эту помойку. Поэма о помойке — это в духе нашего времени!
О, какие только здесь страсти не бушевали: опрятные пенсионеры писали письма в Правительство об антисанитарных условиях проживания и получали галантерейные отписки, съемщики ходили в пикеты, требуя выставить баки вон со двора, люди мира (бомжи) устраивали меж собой космические войны за право первыми ковыряться в блевотно-питательной массе и старом хламе.
А сколько раз общественная параша горела, чадя удушающими продуктами горения. Пожарные расчеты заливали её водой и с проклятиями уезжали до следующего подлого подпаливания. Дворники РЭУ любили её обустраивать, мажа кирпичные стенки в гашеную известь, а сами контейнеры — в вышеупомянутую едкую зеленку. А по ночам молодежь, гогоча, метала пустые бутылки в баки, где хороводились влюбленные коты и кошки.
Словом, без помойки жизнь нашего двора была бы скучна и буднична. Помойка — наше все, сказал бы современный поэт и был бы прав.
Однако главное действо происходило ранним утром, когда жильцы дрыхли в счастливых грезах. Два раза в неделю приезжал мусоросборщик — механический монстр с лебедкой и платформой. Рев мотора, удары металла о металл, высокопрофессиональный мат, — это поднимало лучше всех будильников мира.
Именно так и начинался новый день, который стал для меня и моего друга детства стержневым в нашей дальнейшей судьбе. Правда, этого мы с Ильей не знали, и поэтому вели себя как обычно. И привычно.
Бегемотно зевая, я поначалу отправился в ванную комнату, затем на кухню, где наблюдался хозяйственный ералаш, напомнивший о вчерашних поминках.
Эх, Лидия-Лидия, что же нам, оставшимся на льдине бытия, делать? Вопрос вопросов — да делать нечего: надобно дальше плыть в бурлящем океане нашего мироздания.
После завтрака порыскал по всем карманам и обнаружил, что имею дефолт имени себя. Плохи наши дела, объявил Илюше, глядящему детскую программу по телевизору, надо топать за миллионом; надеюсь, ты не против?
Через минуту выяснилось: аутист против — и очень даже против.
Только начал закрывать входную дверь на ключ, как он заблажил не своим голосом. Как ревет дикий вепрь в сухостойно-запущенном лесу, думаю, никто не знает, однако догадывается. Вот примерно так и горланил мой болезненный друг, который неизвестно, что удумал своими разжиженно-гречневыми мозгами.
Что делать? Моя отборная матерщина не произвела на аутиста никакого впечатления, равно как и интеллигентные здравые речи о том, что у каждого из нас есть свои обязательства: у меня — зашибать денежки на наше общее пропитание, у него — строить из пазлов парусник и болеть головой себе на здоровье.
Тщетно. Проще было уговорить вредного дромадера не харкать в морду отцу-командиру, чем просить Шепотинника быть тише воды, ниже травы. Нет, ходил по комнатам и плел словесную запредельную околесицу:
— Простор — это он, это он! Клином в небо поднялись высоко! Вольному воля — на пути широком. И летят они не только днем, но и ночью. Видел кто-то не во сне — воочию.
— Вольному воля?! — гаркнул я. — Понятны ваши устремления, товарищ. И принял решение: — Тогда собирайся: полетим клином на валютную биржу. Они, таких, как ты, ещё не видели — пусть увидят, чтобы жизнь медом не казалась.
Тогда не понимал, что само провидение толкало нас на ВБ, и поэтому был весьма раздосадован дерзким поведение аутиста. Однако, вспомнив ко всему прочему дурацкие шутки Василия Сухого, посмел принять такое вот принципиальное решение. Действительно, почему бы и не взять Шепотинника с собой? Когда спокоен и молчит, производит впечатление достойного члена общества. Конечно, не гангренный маркиз де`Сад во фраке, но для нашей отстойной глубинки сойдет.
Через час два будущих миллионера, проживающих у общественной хлорированной параши, вышли из парадного подъезда панельного дома имени Н.С.Хрущева.
Над их головами катило светило полуденной звезды, и будущее казалось безоблачным — оно таким казалось мне.
Что же касается моего спутника, он тоже находился в хорошем расположении духа: улыбался перекошенным ртом и синел глазами, будто незабудка в русском поле.
На очередной малолитражке мы без проблем и приключений добрались до здания валютной биржи. Илья вел себя хорошо, и водитель ни о чем не догадался: мало ли странных типов перемещается по городу.
Проблемы возникли у двери биржи. Я ткнул под нос секьюрити свою бирку с Ф.И.О. и хотел пройти вместе со своим другом детства.
— Отвечаю за него головой, — заявил я.
— А мы отвечаем за порядок, — сказали опричники, — головой, — и вспомнили, что намедни один мерзавец покалечил их добросовестных коллег.
Скромно умолчав о своей роли в этой боевой истории, я вспомнил о Василии Сухом. Молоденький охранник позволил фамильярно посмеяться, мол, знает он только Васьк`а Мокрого из Марьиной рощи, да более опытный его напарник насторожился, и через минуту вопрос был решен положительно: гражданин Шепотинник И. И. обрел право временно находиться на валютной бирже.
— Тут, брат, можно хапнуть миллион, — говорил я, вышагивая со смиренным аутистом по коридору, — если очень постараться. Ты только не мешай. Сиди, смотри и думай свое. Договорились?
— Сиди, смотри и думай, — повторил. — Думай, смотри, сиди, проговорил в обратной очередности.
— И не мешай, — напомнил и признался: — Я и так чувствую себя, как камикадзе.
— Но возвратится узел причин, в котором я запутан, — забубнил на это Илюша, — он снова создаст меня. Я сам принадлежу к причинам вечного возвращения.
Я согласился: все возвращается на круги своя, точно так же, как я воротился на свое место — и мы заступили в операционный зал.
Сказать, что на нас ни обратили внимание, нельзя. Обратили. Особенно главный менеджер Попович, который поспешил поинтересоваться моим спутником.
— Во-первых, это мой двоюродный брат, — врал я, — во-вторых, утверждал, — он выдающийся консультант по мировым валютам, а в-третьих, промолчал, — где мои пятнадцать тысяч баков, [3]приятных, как дымок благовоний? — И включил ПК.
— Мукомольников, — кислился г-н Попович, — право, вы ведете себя, как на одесском привозе.
— Простите, — садился за стол, — нам надо работать. Не так ли, Илья Иванович?
— Ыыы, — опустившись на стул, мой друг детства устремил взгляд на экран дисплея, где уже высветились цветными квадратами диаграммы движения «основных» валют.
— Что мы имеем? — спросил я, тоже всматриваясь в графики. — Черт знает, что имеем, — сознался. — Синий квадрат — это фунт стерлинга, почему-то принялся растолковывать. — Красный — ЕВРО, зеленый — швейцарский франк, желтый — японская иена. Понятно?
— Све-то-фор, — по слогам проговорил Илья. — Красный — нельзя, желтый — ждать, зеленый — идти.
— Молодец, — кивнул я. — Верно суть уловил.
— Зеленый — идти, зеленый — идти, зеленый — идти, — закачался, точно в трансе.
— Эй, — занервничал я. — Ты это чего? Мы так не договаривались? Сиди, смотри и думай…
— Зеленый — идти, зеленый — идти, зеленый — идти, — продолжал.
— Куда идти? — заскрипел резцами.
— Зеленый — идти…
— Да, иди ты сам…
К счастью, мне на помощь пришел Анатолий Кожевников, обративший, разумеется, внимание на столь колоритного «консультанта».
— Кто это?
— Не видишь.
— Вижу, — хмыкнул. — Блаженный человечек.
— Вот и блажит, — развел руками. — Что делать?
— Может быть, советует прикупить швейцарский франк? — предположил опытный трейдер. — Ситуация неровная, да можно рискнуть.
— Ты о чем, Анатоль? — взбрыкнулся. — Он же совсем… того…
— Того-не того, а франк у вас на зеленом поле. И ситуация по нему перспективная, это я тебе говорю.
И я сдался: по левую руку меня терзал трейдер трейдеров, по правую сумасшедший друг, и оба они, словно сговорившись, трендили обо одном и том же. Как тут не пасть?
Черт с ней, этой темной игрой, решил я, проиграю, так проиграю. Пусть меня вместе с желтыми ботинками режут на куски, да лучше скоро закончить эти танталовы муки, чтобы упиться до состояния горения угарной помойки. Довольно мнить себя великим игроком, Мукомольников! Твой удел жалок — сбор бутылок в пыльных кустах жасмина.
И, скалясь усмешкой висельника, поднял трубку и молвил:
— Сто семнадцатый! «Братск»! Покупка швейцарского франка. На всю сумму, которая на счете.
И услышал знакомый равнодушный голос невидимого дилера:
— Сто семнадцатый. Покупка швейцарского франка. Десять лотов. Подтверждаете?
— Да, — ответил, не задумываясь над тем, что услышал.
И только, кинув трубку, вопросил со сдержанной яростью: Слава, еть` твою мать, что происходит?! Какие десять лотов? Откуда десять? Десять лотов — это десять тысяч долларов. У тебя же на счете было три? И как удар молнии — озарение: Мая! Ну, конечно, она! Воплотила таки в жизнь свою боготворительную цель, тиснув семь тысяч баксов на мой счет. И не предупредила! И я, кажется, вляпался по самые свои лилово-фиолетовые гланды?
Я почувствовал, что мне трудно дышать и глотать, будто мрачная сила забила в горло мое кол. Раньше горемыку сажали на осиновый колышек, чтобы тому думалось лучше. Нынче времена более цивилизованные, да ощущения те же самые — неприятные.
Прохухукать десять тысяч за десять минут — это надо хорошо постараться, выхухоль ты эдакий!
Проявив недюжинную силу воли, я заставил себя посмотреть на график, корчащийся в зеленом квадратном пространстве. Будем держатья до последнего, господа! Умирать, так красиво!
Тем более, если рассуждать трезво: пока ничего катастрофического не происходило. И даже наоборот: мы прикупили десять лотов по самой низкой цене, а сейчас (с каждой секундой) франк поднимается, как на дрожжах, точнее не скажешь. Хотя сам график опускается вниз, поскольку швейцарский франк, как и японская иена, у нас «обратная» валюта. Да, теперь я стреляный воробей, и меня на мякине не проведешь.
— Мы, кажись, чего-то выигрываем, — сообщил аутисту, продолжавшему пялиться на экран с любопытством неразумного дитяти. — Видишь, уже двадцать пунктов наших. Вот только бы закрыться вовремя, — по-пролетарски шмыгнул носом. — Может, того… знаешь, когда котировочку прикрыть?
Естественно, друг детства не ответил и продолжал глазеть на разноцветные квадраты. Я присмотрелся к нему и неожиданно увидел, как его физиономия из размытой и глуповатой неожиданно преображается в лик умного и целеустремленного эксперта валютной биржи, г-на Вл. Ник. Ор.
Не поверил бы этому, да как тут не верить собственным, блядь, глазам.
Мне вдруг показалось, что я сильно свихнулся: разве могут происходить такие приметные перемены с тем, кто не может правильно перемножить дважды два.
Что же это делается? Неужели мой спутник по этой шалой жизни облучился неприметными лучами ВБ до такой степени, что окреп на голову до состояния классического ученого из сибирского атомного центра Снежинск?
Пока я таким образом рефлексировал, с графиком швейцарского франка творилось невероятное: валюта била все рекорды по взлету.
Шестьдесят пунктов… семьдесят… восемьдесят… девяносто… сто пунктов… сто десять… сто двадцать…
Боже, такого не может быть?! Я чувствовал, что от невероятности происходящего и напряжения, пол подо мной качается, точно верхняя палуба уже упомянутого мной «Titanic».
Вот-вот, как бы не напороться на смертоносный айсберг, и только об этом подумал, как услышал тревожный голос аутиста:
— Зеленый кузнечик прыг-прыг, зеленый кузнечик прыг-прыг, зеленный кузнечик прыг-прыг.
И, осененный догадкой, цапнул телефонную трубку и заорал во всю глотку:
— Зеленый кузнечик!.. Тьфу! Сто семнадцатый! «Братск»! Закрываемся по швейцарскому франку!
— Котировка закрыта, — услышал голос такого родного дилера и только тогда перевел дух.
И когда это делал, то увидел, что франк начинается обваливаться, как снежная лавина в горах Килиманджаро.
— Мать моя честная, — перекрестился я. — Что же это делается?
И словно отвечая на этот вопрос, раздался голос аутиста, который снова находился в состоянии необычного транса, повторяя:
— Вода в море синяя. Вода в море синяя. Вода в море синяя.
Уставившись на график фунта стерлинга, я вопросил:
— Что делаем-то: покупаем морскую воду? — и понял, что ещё несколько таких эпизодов и могу добровольно сдавать себя в руки психиатрической медицине.
— Ыыы, — протестующе заныл Илюша.
— Продаем?
— Вода в море синяя. Вода в море синяя.
Делать нечего — надо играть по правилам, написанными не нами. Если только все происходящее не есть изощренный глум Всевышнего над жалкими попрошайками? Господи, не издевайся над своими детьми, и с этой мольбой я снова взялся за телефонную трубку.
Подозреваю, что мой дилер твердо решил: трейдер под № 117 окончательно лишился последнего рассудка. И был прав, но сдержал свои эмоции и сообщил, что котировка по фунту стерлинга принята.
А котировка эта — была всем котировкам котировка. По грубым подсчетам я выставил двадцать лотов на продажу валюты, устойчивой, как монархия в ультрамариновой Великой Британии.
Для тех, кто клевал удачу по зернышку на ВБ, это было заметным событием. Я шкурой чувствовал, что информация о наших с Илюшей радикальных деяниях растекается по операционному залу и дальше, подобно лечебно-профилактическому газу «Черемуха».
— Родной, — обратился к аутисту, — не подведи.
Тот опять не обратил на слова никакого внимания, впрочем, радуя меня своей общей целеустремленностью и уверенностью. Зорким взглядом хищной птицы мой друг внимательно наблюдал за извивающимся «червячным» графиком (.
Устойчивая, повторю, валюта почему-то начинала дурить — не так резко, как это делал франтоватый франк, но шалила, и шалила в нашу пользу: падала в цене.
Двадцать пунктов… тридцать… сорок… пятьдесят пунктов… шестьдесят…
— Синяя синь синего моря, — услышал напряженный голос Шепотинника. Синяя синь синего моря, — и прекрасно понял его, и сорвал трубку с телефонного аппарата.
После того, как закрылся по фунту, посиневшему от невероятных валютных передряг, решил проверить благосостояние нашего виртуального кошелька. Для этих целей существовала справочная система «Бумеранг». Я знал о ней, да никогда не пользовался. Хотел обратиться за помощью к г-ну Кожевникову, однако услышал голос аутиста со знакомыми интонациями:
— Красная тряпка для быка. Красная тряпка для быка. Красная тряпка для быка.
На сей жертвой потусторонних выдающихся способностей моего товарища стала ЕВРО.
Признаться, сам я находился, точно в бреду. В моих воспаленных мозгах смешался, и прыгающий зеленый кузнечик, и синь синего море, и красная тряпка для быка, и… желтая пшеница, прорастающая на поле. Эта желтая пшеница обозначала японскую иену — и с ней я работал уже на последнем издыхании.
Я потерял счет времени, оно исчезло, и возникло впечатление, что нахожусь в палате, обитой плотной звуконепроницаемой ватой. Я не мог даже представить суммы, образовавшийся в результате убойного талантища аутиста. Словом, находился я в состоянии близкому к состоянию буйного помешательства на почве феномена «очевидное-невероятное».
— Анатоль, — нашел в себе силы. — Надо проверить наш счет в «Бумеранге»? Если тебе нетрудно…
— Минуточку, — ответил господин Кожевников. — Сейчас подойду.
Илюша же выглядел весьма неплохо для человека, частично свернувшего выю капиталистической гидре МСБС. Сидел на стуле с опущенными плечами, глядя в одну точку, точно готовя новое наступление на валютную Систему.
— Умница, — похвалил его и, наконец, посмотрел на часы. — Ого, мы с тобой, брат, в борьбе десять часов! Проголодался? Поужинаем в «Метрополе», — пошутил. — Куплю тебе мороженое, какое захочешь, — фамильярничал, не понимая до конца, с каким природным чудом имею дело.