Страница:
А, услышав, хотел от возмущения клацнуть челюстью, мол, что за дела, господа, пинаете меня друг дружке, будто кожаный мяч, да Мая уже удалялась прочь.
Боже, как она удалялась! Гордо и независимо она удалялась. А фигурная её попа, обтянутая в узкую юбку, вызывала такие положительные чувства, что я почувствовал необычный прилив сил во всех своих членах.
О, дайте-дайте мне точку опоры, — и я переверну мир вверх тормашками! Все! Первый миллион ($) трачу исключительно на солнечный ветер по имени Мая. Покупаю яхту с парусиновыми парусами и скрипучими бортами, чтобы вместе с весенней возлюбленной рвануть в южные широты Тихого океана, где в синей синьке робеют коралловые острова…
— Слюни подбери-ка, — добрый совет возвращает меня в банальный и пыльный мирок, в коем, если и дуют ветры, то фальшивые — из кондиционеров.
— Уф, — говорю я, — жарко у вас.
— Нормально у нас, — понимающе ухмыляется Анатолий Кожевников. — Не ты первый, не ты последний, — продолжает со значением.
— Ты о чем? — раздражаюсь.
— Я об игре, — уходит от темы, меня волнующей. — Сколько на твоем счете?
— Десять, — рявкаю я.
— Это хорошо, — садится за мой стол с невозмутимым бесцветным лицом кастрата, включает ПК — и пока компьютерная машина загружается, я борюсь с желанием взъерошить белесый чубчик своему оппоненту.
Ну, не нравятся мне такие бледные юноши — их внутренняя суть бескровна, как может быть бескровна только спирохета, ползающая по кишечным каналам жизнерадостного покамест человека.
Бледные люди не способны на душевный порыв, способный закружить их в безумном танце расточительства.
Они не будут рвать волосы на голове во гневе, узнав, что жена ушла к другому; наоборот, они будут тихо радоваться такой неожиданной удаче и делить серебренные столовые ложки, вилки и прочее трухлявое барахло.
Когда они совокупляются, то совершают это с арктической стыдливостью и в кромешной тьме, чтобы не дай бог страстная снегурочка не увидела воочию его одиннадцатисантиметровую сосулю.
Они не играют в азартные игры, а если это таки делают, то испытывают нечеловеческие муки, скрывая их за маской полярного безразличия.
— Вот, пожалуйста, — проговорил такой вот «полярник», указывая на экран дисплея, где высветился знакомый мне график, похожий вершинами и впадинами то ли на кардиограмму загибающего в дугу сердечника, то ли на великолепные алтайские отроги.
— Благодарю, — буркнул я, стараясь придать лицу неглупое выражение.
— Пока не за что, — ответил невозмутимый «педагог» и принялся объяснять, что моя главная и единственная задача следить за движением этого графика, чтобы в минуту счастливого прозрения совершить выгодную сделку.
— Счастливого прозрения — это как? — поинтересовался со сдержанностью зоопаркового орангутанга, перед которым так любит толпиться шумная толпа странных двуногих тварей.
— Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, — ответил Анатолий, — у самого синего моря. — И поднял трубку телефона без наборного диска. — Первая проверка. Номер, — глянул на бумажный листочек, — сто семнадцатый. Пароль: «Братск». Да. Спасибо, — опустив трубку, снизошел к объяснению: оказывается, каждый трейдер, хозяин счета, имеет прямую связь со «своим» брокером, находящимся в Банке; именно через этого брокерного человечка и заключаются все валютные сделки. — Твой номер: 117. Пароль меняется каждую неделю. Называешь номер, пароль и, пожалуйста… начинаешь работать по котировкам.
— А на хрена, — удивился я, — этот брокер?
— Законы писаны выше, — поднял глаза к потолку мой новый друг. — Есть такие дилинговые центры брокеров, а у нас дилинговый центр трейдеров, вытащил из кармашка безрукавки пачку сигарет: — Куришь?
— Балуюсь.
— Перекурим, — предложил. — Янки пока дрыхнут, — и рынок тоже, объяснил. — Ближе к вечеру закаруселит, — и уточнил, — быть может.
Я понял, что мы опять в заложниках у самодовольных сытых яппи, трахающихся исключительно через пластмассовые презервативы, и поэтому нужно расслабиться и получать удовольствие. От нашей жизни, вулканизирующей от процессов, случающихся на другой стороне земного шарика.
Чистенькая курительная комната была пуста и у нас появилась возможность поговорить в неофициальной, так сказать, обстановке. В основном изъяснялся господин Кожевников, а я был при нем, издавая больше нечленораздельные междометия. Надо отдать должное моему собеседнику — он изъяснялся куда доходчивее, чем в операционном зале. Скука исчезла с его малахольного лика, он оживился, словно табачный яд оживил его организм до беззаботного состояния. Опытный трейдер сам себе задавал вопросы и сам на них отвечал.
Кто твой главный враг, пытал меня, и пока я мысленно старался сыскать недруга в стенах валютной биржи, получал ответ:
— Твой враг — брокер!
— Брокер?
— Он самый, сучок! Спрашиваешь, почему? Отвечаю: он стрижет тебя, как барана.
— Как барана, — повторил эхом, вспоминая свое анекдотическое трудовое прошлое.
— Именно, — пыхал сигаретой. — К примеру, ты решил заключить сделку. А там, — снова указал глазами на потолок, — сидит этот попка и говорит: «Котировочки у нас чуток другие, чем у вас на графике. Мы сейчас работает по Бельгийскому банку». То есть он срезает в свою пользу, скажем, два пункта. Много это или мало? Все зависит от ставки. Если играешь на «куски», то много. Вообщем, всех кормит маржа. Угадаешь её — цветешь, как роза. Не угадал — вешайся.
— Перспективы, — крякнул я.
— А ты не рискуй, — радостно проговорил Анатолий, будто я уже спустил в сточные воды МСБС все свои трудовые сбережения. — Будь бдителен, выдержан и сер. Никому никаких советов по котировкам. Помни, каждый умирает в одиночку. Все благородные порывы побоку. Если я в ступоре, молча радуйся, что это не ты. Не выказывай никому никаких сочувствий. Жалость — унижает. Твоя цель: клепать деньги!
Я шумно вздохнул от такого прагматичного инструктажа: черт побери, что за оскал капитализма? А где наши истинно-славянские порывы души? Что за беспощадный материализм? Где игра свободного ума, господа? Неужели будем жлобно жаться в опаске потерять монетку? Разве счастье, повторю, в деньгах? Все эти вопросы я благоразумно решил не задавать коллеге, поскольку был уверен — буду неправильно понят.
Никак не буду понят — пока мы с ним находимся в разных понятийных, выражусь так, категориях. Тот, кто рискует своими медными копейками, мыслит совсем иначе, чем тот, кто базарит чужое серебро. Мое ироничное и безмятежное отношение к происходящему объясняется просто: я — залетная птаха, случайно проносящаяся над малознакомым пространством. Моя мечта сладить миллион долларов — мечта люмпен-пролетарского хама, когда-то хорошо попорченного государством, где каждый гражданин имел равные права во всенародные революционные праздники на палку салями финского производства, на полкило колбасы из сыктывкарского картона, на жестянку дальневосточной кильки в собственном соку, на бутылку водки из прикаспийской нефти и на коробку конфет столичной фабрики «Рот-фронт».
Что же теперь? Все то же самое — только за все надо платить: как за отечественный, синий газ с полуострова Ямал, так и за кусок розовой аргентинской телятины с одноименным танго в ресторане «Яма». А не пригласить ли на экзотический танец любимую девушку, спросил я себя, и предлог имеется: рождение валютного спекулянта.
— А что Мая, — поинтересовался я, — давно на бирже?
— Работает, — пожал плечами трейдер. — Зря делаешь стойку, критически осмотрел меня, — на нее.
— А что такое? — обиделся. — Я гарный хлопец, — руками потрухал рубаху, очевидно, вырванную из верблюжьего заднего прохода, облепленного колкими колючками каракумской пустыни.
— Таких, — усмехнулся Анатолий, — валом, — и уточнил, — хлопчиков.
— А я не боюсь конкуренции, — вспыхнул. — Пусть победит сильнейший.
— Ну-ну, — окислился лицом многоопытный игрок на поле жизни. — Рискни, а я посмотрю.
— Только покажи, как хапнуть миллион, — гнул свою линию, — чисто конкретно. Дерзнем!
— Сейчас?
— А что нам мешает? Сыграем на тысчонку, — горячился, — мою, разумеется. Чтобы я понял процесс, так сказать, добычи…
— Не жилец ты у нас, — признался господин Кожевников, туша сигарету. Сгоришь в атмосфере за неделю, помяни мое слово.
— Зато будет красиво, — отмахнулся с нетерпением. — Ф-ф-фырк! Видел, как горит комета?
— Откуда ты такой, — сокрушенно покачал головой бесцветный человек, на просторах нашей родины?
— Из тушинской закраины, — признался я. — Не бойся, дружище, позволил себе фамильярность, — прорвемся к звездам. И не только к ним.
Знаю, что моя простота порой доводит людей уравновешенных до белого каления. И я понимаю: кому может понравиться нахальство, цветистость слога и откровенные глупости? Никому, кроме тех, кто меня знает с лучшей стороны. К сожалению, наилучшая сторона моя скрыта от постороннего взгляда, как оборотная сторона стыло-осповой Селены. Однако к ближнему надо относиться с христианским терпением и уважением.
Я сказал «с терпением», вашу мать, а кто не понял, оторву все, что можно оторвать! И «уважением», мать вашу, я сказал! И тогда, возможно, мир будет куда лучше, чем он есть на самом деле. Человеку надо прощать его недостатки и выискивать достоинства, как шеншиловые обезьянки выбирают друг в дружке блудливых, но питательных вошек.
Проще говоря, мой новый друг и коллега сдержал все свои чувства, чуть, правда, дергая бескровной аристократической щекой, и мы вернулись в операционный зал, прибывающий в унылом ожидании всеамериканской побудки.
Кто — как, а к янкам я отношусь с всею любовью, на которую только способен. Я их люблю, как миллионы мужей обожают своих тщеславненьких жопастеньких тещ, проживающих в стыдливом далеком далеко, откуда ни вертолетом, ни пароходом, ни на ветвистых оленях нельзя добраться в гости к доченьке, единственной кровинушке. И чем больше расстояние, тем крепче любовь к маме.
Такое положение вещей касается и тех, кто жирует в USA. Вместо того, чтобы бежать на валютную биржу некий задрипанный и рыжеватый, как баржа, Джо Й. Вольфсон, кряхтя, залезает на силиконовую жену свою и начинает её штурмовать в позе медведя коалы. А, как известно, эти коалы, обожравшиеся газовой кока-колы, очень даже неторопливы. И что теперь: весь трудолюбивый люд должен ждать, когда закончится штормовой процесс на водном матраце?
Простите-простите, мы так не договаривались, герои американской мечты. Вы, звездно-полосатые, значит, построили рай на земле, а другие — что? Должны сосать лапу вашему североамериканскому злобному и смрадному гризли? Даже ваша мордатенькая Моника не пошла на такое, выбрав совсем иной объект для своего слюнявого обожания. Так что остается вас, зажиточных и благополучных, отправить на fuck, чтобы жизнь вам медом не казалась.
И с этой верной и принципиальной установкой мы с Анатолием сели за дисплей, где по-прежнему графила напряженная диаграмма.
Будем работать по четырем валютам, решительно заявил трейдер, щелкнув клавишей на клавиатуре. И я увидел, как экран разделился на четыре равных квадрата — красный, синий, зеленый и желтый. И в каждом этом квадрате пульсировала своя диаграмма.
— Зеленый цвет, — спросил я, — это баксы?
— Нет, доллар у нас — это деньги, — отвечал бывалый игрок. — Все расчеты через него, остальные же валюты — товар. Зеленое поле — швейцарский франк. Красное — ЕВРО, синие — фунт стерлингов. Желтое…
— … японская иена, — догадался.
— Специалист, — цокнул языком Анатолий. — Посмотрим, что мы имеем? — И уставился на экран так, будто впервые увидел порнозвезду Lulu во всей её пышно-вагинальном плутовстве.
Я, было, заскучал, отмечая, однако, краем глаза, что графики продолжают жить своей напряженный и невнятной для меня жизнью: то ползут вверх, то опускаются вниз.
Повторю, возникало впечатление, что некая невидимая сила перемещает мировые валюты то на «вершины» невидимых гор, то в глубокие «впадины» невидимых расщелин.
Как несостоявшийся горняк, я заинтересовался этими подозрительными тектоническими процессами. Японская иена дорожает, ответил тертый валютный спекулянт, а ЕВРО наоборот — дешевеет. Покупаем ЕВРО, выступил тотчас же я с инициативой. А зачем? Потом загоним, радовался я, показывая всем своим самодовольным видом, что мы тоже щи, чай, хлебаем не лаптями. Смысла нет, передернул плечами мой коллега, если повезет, вытянешь два пункта. И сколько это живыми деньжатами, загорелся я, точно комета в слоеных слоях земной атмосферы.
— Ну, баксов сто, — получил ответ. — При удаче, конечно. С одного лота.
— Лот — это как?
Четверть часа трейдер терзал меня следующими выкладками: оказывается, Банк под мою тысячу подставляет так называемое «плечо», то есть суживает игрока сто тысячами $, виртуальных, конечно, поскольку по правилам ВБ один лот как раз столько и должен стоить.
— Сто? — ахнул я, теряя голову. — Значит, если я кину свои десять тысяч, — сделал вид, что считаю, — это будет миллион баксов? — И добавил решительно. — Надо кидать!
— Кидают палки, — фыркнул Кожевников. — А здесь делают ставки, товарищ.
— Какая разница, — горячился. — Риск — дело благородное. И пить шампанское будем ведрами.
Не меняя бледного выражения лица, искушенный игрок поинтересовался: имеется ли у меня справка? Какая справка, удивился я. С круглой печатью, позволил себе осклабится, из дурдома.
— Не, — признался. — А что?
— Я ещё жить хочу.
— Живи.
— Сомневаюсь я, — и объяснил, что не проблема метнуть на рынок несколько тонн силосной массы, проблема в другом — выжить после того, как спалишь их в топке МСБС.
— Как это? — возмутился я. — Спалишь? Ты же специалист?
— И советую не рисковать. Зачем? Лучше клевать по зернышку, чем подавиться алмазом, — указал на экран. — Советую для учебного процесса поиграть с английским фунтом. Валюта стабильна, надежна, как монархия в Великой Британии.
У меня не было слов — они попрятались, словно алмазные камешки от саха-якутских старателей. Что же это получается, господа: сидеть конфузной курой на курортном насесте ВБ и клевать годами по малой монетке? Нет, так мы ещё долго не построим нашего процветающего капитализма!
— На ЕВРО десять, — рявкнул я. — И баста!
— Хорошо, — невозмутимо проговорил Анатолий и поднял трубку телефона. — Сто семнадцатый. «Братск». Котировочку по ЕВРО, пожалуйста.
И пока мой коллега вел переговоры с невидимым, но жмотным, как он утверждал, брокером, мое внимание привлекла мелкая суета в углу операционного зала. Кажется, кому-то сделалось дурно, и к нему спешила бригада медиков, ангеловидных из-за цвета халатов и невозмутимых блеклых лик.
Неожиданно один из них (грузный, в роговых очках, с пузатеньким саквояжем из каштанового нильского крокодила) придержал шаг и… погрозил мне пальчиком, качая гирево-гипократовской головой, мол, что же ты делаешь, игрец тушинский?
Что такое?! Я дернулся всем нервным организмом, едва не упав со стула, после чего обнаружил, что в зале ничего чрезвычайного не происходит. Более того, никакой бригады ангелов нет в природе. Нет её — и все тут.
Слава, что происходит, спросил себя, не успел ты начать свою активную валютную деятельность, а уже вовсю галлюцинируешь?
Ба! А не предупреждение ли это мне, баловню судьбы? Конечно же, предостережение, чтобы я прекратил дурку ломать! Разумеется, Василий Сухой мне самый лучший друг, да, подозреваю, даже он не поймет моего столь стремительного кидалово! Тормози, балбесина, пока не поздно и пока целы твои колченогие конечности.
— Стоп! — желчнул во всю свою глотку. — К матери такой-то это ЕВРО!
— Что?!
— Передумал я!
— А процесс уже пошел, — двинул в усмешке лицевые мускулы проклятый валютный фигляр.
— Как это пошел?! — вскричал, обращая внимание публики к своей вздыбленной персоне. — Куда пошел?!
— Туда, — хладнокровный игрун указал глазами на экран монитора. Смотри, Слава, от твоих тугриков рынок ка-а-ак понесло, ай-яя.
Правда была в этих словах: на разноцветном экране начинала происходить некая чертовщина: графики валют ползали с такой скоростью, будто агрессивные солитеры в заду засранца, случайно тяпнувшего пургена вместо лечебной хлорированной водочки.
Видимо, на моем лице отразилась такая нечеловеческая желудочная боль, что господин Кожевников не выдержал и признался, что пошутил.
— Как это? — снова возопил я, чувствуя, что жизнь возвращается в мой несуразный организм.
— А так пошутил, — повторил хороший человек и отличный знаток своего дела, поясняя, что графики зажили, потому что сытая Америка, наконец, пробудилась; мои же жалкие грошики никакой роли не играют в мировом спекулятивном процессе, а главное, они, эти десять тысяч dollars, недвижно покоятся на моем счете.
— Ах, ты не играл! — вскинулся. — Почему? — возмутился.
— Иди ты… — не выдержал моих сумасбродных глумов трейдер Анатолий. Была б моя воля… — и, отмахнувшись от безнадежного чудилы, вернулся на свое рабочее место, чтобы там клепать и клепать звонкую монету.
Мне хотелось сказать все, что я думаю, о его шуточках, да вовремя придержал язык. Кто виноват? Только ты сам, сукин сын: мало того, что вляпался в темную историю, так ещё и порешь горячку, торопясь подставить шею под ножи электронной гильотины МСБС. Зачем спешить, родной? Сиди и смотри — смотри и сиди. Куда? Да на экран, болван, где совершается великое таинство мировой валютной спекуляции. Зачем? А чтобы разгадать главную капиталистическую тайну: как из ничего получить что-то. Из ничего — что-то? Не над этой ли отгадкой бьются лучшие умы нашего миропорядка, равно как и те, кто сейчас находится рядом со мной?
Вновь окинув взглядом операционный зал, я пришел к выводу, что основную группу трейдеров составляют игроки, предпочитающие клевать по зернышку. На их лицах лежала печать каждодневной рутиной работы. М-да, с таким могильным настроением черта с два разгадаешь секрет МК — мирового капитализма! Надо что-то делать? Что?
Я вылупился на экран с выражением близким к выражению нашего милого дворового идиота Илюши Шепотинника, когда тот глазел в одну точку. Что он там, в этой запредельной точечной бесконечности, видел, сказать трудно. Хотя думаю, ему было куда легче, чем мне. Он жил по своим больным законам и мог видеть то, что хотел. А как быть со мной, трезвеннику, находящемуся в жестких рамках этой проклятой МСБС?
Около часа я пялился на экран, пытаясь уловить закономерность в движении диаграмм. Куда там? Хотя мне показалось, что каждая валюта несет в себе черты своей нации. Скажем, фунт стерлинг практически не менялся, схожий поведением на высокомерного британского лорда с гнутым лорнетом. Японская иена наоборот — то падала вниз, то поднималась до немыслимых высот, напоминая о хитрых и строптивых самураях. ЕВРО обладала, как бюргерской невозмутимостью, так и мафиозной горячностью итальянцев. А швейцарский франк, всячески подчеркивая свою нейтральность и независимость, тем не менее, близко повторял движение ЕВРО.
Играть или не играть? Я покосился на телефонный аппарат, точно на кусок взрывоопасного пластита с зарядом. Если подниму трубку, то начнутся необратимые процессы, последствия которых трудно предусмотреть. Или лучше сидеть и ждать, как охотник в засаде, верную котировку? Черт знает что?! Ожидание смерти — хуже самой смерти. Плюнуть на все и пойти ва-банк?! Пан или пропал?!
Мои муки прекратила Мая, возникшей доброй феей из воздуха. Дежурно поинтересовавшись делами, присела рядом, закинув ногу на ногу. Ах, какие это были ножки! Ноги в прозрачных колготках цвета южной антальской ночи! Была б моя воля… Воли не было, равно как и деньжат, чтобы проявить эту самую волю.
Потом я почувствовал тонкий запах дорогих духов и понял, что такую барышню не удивишь приглашением на богемские богатые Багамские острова.
— Какое настроение? — свела губы в улыбчивое сердечко.
— Боевое, — брякнул я. (И половое, добавил про себя.)
— Это хорошо, — и удивилась: почему я играю сразу по четырем валютам? Такое позволяют себе только многоопытные трейдеры? — Кто насоветовал? — и выразительно посмотрела на невыразительного Анатолия, занятого исключительно своими проблемами.
— Я сам, — с убеждением проговорил. — Играть так на миллион, любить так королеву.
— Миллион уже в кармане?
— Пока нет, — скромно притупил взор.
— А что так?
— Хочу понять главный закон буржуинов, — признался.
— Какой такой закон?
— Как из ничего сделать что-то, — руками обвел пространство вокруг себя, изображая холщовый мешок, набитый банковскими брикетами.
— Есть оптимальная система разумных рисков, — ответила на это девушка и пояснила, что именно по этой системе и трудятся большинство трейдеров.
— Клюют по зернышку, — прекрасно понял я.
И поинтересовался, играем ли мы хоть какую-нибудь роль в мировом валютном процессе?
Сдержанно улыбнувшись, Мая ответила, что никакого значения наша бурная деятельность не имеет — для мирового валютного сообщества. Тогда зачем мы тут все собрались, удивился я.
— Слава, это такая же работа, как печь пироги и тачать сапоги, последовал незамысловатый ответ.
— Пирожку пирожок рознь, — буркнул я. — Как и сапог сапогу.
— О чем речь? — не поняли меня.
Я бы ответил, да толком сам не знал, отчего смущена душа. Быть может, не нравилось ощущение того, что мы все копошимся в беспредельно глубокой бездне, где нет, и не будет ни одного проблеска солнечного света. Мы рождены в этой зловонной выгребной яме, и все попытки вырваться из неё обречены на неудачу. Свободные горы с хрустальным холодным воздухом нам только снятся. Пробуждаясь, мы вновь оказываемся в гниющей жиже повседневности. Такова люмпеновская доля кишащих тварей? Но кто установил эти законы бытия — законы низших двухмерных планет? Не мы ли сами порождаем их, страшась вырваться из границ, предписанных Высшей волей.
— Так о чем речь? — повторила вопрос Мая, высветив на экране график одной валюты — ЕВРО.
— Пустое, — отмахнулся я. — Хочу жить красиво, — и промолчал: — И умереть талантливо.
— Все хотят жить красиво, — проговорила девушка моей мечты и посоветовала открыть позицию: прикупить лот валюты Европейского сообщества. — Низкая котировка, — указала пальчиком на график. — Сегодня ниже не будет.
— Неужели? — засомневался я.
— Хозяин — барин.
— А что потом?
— Посмотрим, как сказал слепой.
Я понял, что выбора у меня небогат: либо рискую и после приглашаю длинноногую грезу на вечерне-искрящиеся танго, либо сижу дутым сычом в гордом одиночестве до скончания века.
Через минуту невидимый, но паршивый (судя по визгливому голосу) дилер получает по телефону указание прикупить на тысячу реальных долларов трейдера № 117 энное количество европейских евриков.
— А теперь что? — нервничаю, внутренним зрением видя, как в никуда слетает листва с «моего» долларового счета.
— Все будет хорошо и даже лучше, — загадочно отвечает Мая. — Смотри и учись, — и признается, что она хочет одного, чтобы я прошел все этапы большого пути маленького (начинающего) трейдера. — Видишь, — снова обращает мое внимание на экран, — котировочка пошла вверх, а это значит…
— … надо снимать бабки!
— Щас, — перекинула левую ногу на правую: о, какие это были ножки!.. Надо ждать высшего подъема и в этой высшей точки закрывать позицию.
— Закрывать позицию?
— Продавать, — объяснила, — валюту. И закрывать свою котировку.
— А как угадать высшую точку?
— Вопрос правильный, — кивнула. — Нужен опыт. Интуиция. И отрешенность.
— Отрешенность?
— За порогом биржи оставь все свои проблемы: семью, детей, любовниц и проч. Может, тогда почувствуешь себя частицей МСБС. А это даст возможность повысить коэффициент удачи.
— Семьи нет, детей нет, любовниц… — запнулся, — тоже нет. Где же удача?
— Не там её ищешь.
— Что?
— Прекрати пялиться на мои ноги, — улыбнулась улыбкой стервозной коброчки. — Все внимание на экран.
Я ощутил, как краска стыда заливает мою пролетарскую физиономию, попорченную тушинским драчливым детством. Последний раз я сгорал от стыда, когда в семь свои лет лазил смотреть голых теток в бане. Они были жирно-безобразны и походили на гуттаперчевых диковинных зверей. Мы глазели на них во все глаза через открытые окна, словно желая разгадать загадку интереса дядек к уродливым телам теток.
Потом одна из них, бегемотиха, приметив нашу юную ватагу, ничего умного не придумала, как влезть на оцинкованную лавку и продемонстрировать нам свой огромный, похожий на сдутый шар, зад. Затем она выгнулась и я увидел…
М-да. Наверное, мне повезло, что я родился в рабочей простой советской семье, любой иной буржуазный барчук тут же бы потерял интерес к себе и жизни, увидав неприглядное, поросшее жестким курчавым мраком око беспредельной жути.
Тем временем события на ВБ развивались по своим законам, ведомым специалистам, и неизвестным таким простакам, как я. Линия графика ЕВРО медленно тянулась вверх, будто её выводила некая неуверенная детская рука.
— Может… того, — первым не выдержал я, — закрываем позицию.
— Минут через десять, — ответила Мая.
— Почему?
— Мне так кажется.
Боже, как она удалялась! Гордо и независимо она удалялась. А фигурная её попа, обтянутая в узкую юбку, вызывала такие положительные чувства, что я почувствовал необычный прилив сил во всех своих членах.
О, дайте-дайте мне точку опоры, — и я переверну мир вверх тормашками! Все! Первый миллион ($) трачу исключительно на солнечный ветер по имени Мая. Покупаю яхту с парусиновыми парусами и скрипучими бортами, чтобы вместе с весенней возлюбленной рвануть в южные широты Тихого океана, где в синей синьке робеют коралловые острова…
— Слюни подбери-ка, — добрый совет возвращает меня в банальный и пыльный мирок, в коем, если и дуют ветры, то фальшивые — из кондиционеров.
— Уф, — говорю я, — жарко у вас.
— Нормально у нас, — понимающе ухмыляется Анатолий Кожевников. — Не ты первый, не ты последний, — продолжает со значением.
— Ты о чем? — раздражаюсь.
— Я об игре, — уходит от темы, меня волнующей. — Сколько на твоем счете?
— Десять, — рявкаю я.
— Это хорошо, — садится за мой стол с невозмутимым бесцветным лицом кастрата, включает ПК — и пока компьютерная машина загружается, я борюсь с желанием взъерошить белесый чубчик своему оппоненту.
Ну, не нравятся мне такие бледные юноши — их внутренняя суть бескровна, как может быть бескровна только спирохета, ползающая по кишечным каналам жизнерадостного покамест человека.
Бледные люди не способны на душевный порыв, способный закружить их в безумном танце расточительства.
Они не будут рвать волосы на голове во гневе, узнав, что жена ушла к другому; наоборот, они будут тихо радоваться такой неожиданной удаче и делить серебренные столовые ложки, вилки и прочее трухлявое барахло.
Когда они совокупляются, то совершают это с арктической стыдливостью и в кромешной тьме, чтобы не дай бог страстная снегурочка не увидела воочию его одиннадцатисантиметровую сосулю.
Они не играют в азартные игры, а если это таки делают, то испытывают нечеловеческие муки, скрывая их за маской полярного безразличия.
— Вот, пожалуйста, — проговорил такой вот «полярник», указывая на экран дисплея, где высветился знакомый мне график, похожий вершинами и впадинами то ли на кардиограмму загибающего в дугу сердечника, то ли на великолепные алтайские отроги.
— Благодарю, — буркнул я, стараясь придать лицу неглупое выражение.
— Пока не за что, — ответил невозмутимый «педагог» и принялся объяснять, что моя главная и единственная задача следить за движением этого графика, чтобы в минуту счастливого прозрения совершить выгодную сделку.
— Счастливого прозрения — это как? — поинтересовался со сдержанностью зоопаркового орангутанга, перед которым так любит толпиться шумная толпа странных двуногих тварей.
— Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, — ответил Анатолий, — у самого синего моря. — И поднял трубку телефона без наборного диска. — Первая проверка. Номер, — глянул на бумажный листочек, — сто семнадцатый. Пароль: «Братск». Да. Спасибо, — опустив трубку, снизошел к объяснению: оказывается, каждый трейдер, хозяин счета, имеет прямую связь со «своим» брокером, находящимся в Банке; именно через этого брокерного человечка и заключаются все валютные сделки. — Твой номер: 117. Пароль меняется каждую неделю. Называешь номер, пароль и, пожалуйста… начинаешь работать по котировкам.
— А на хрена, — удивился я, — этот брокер?
— Законы писаны выше, — поднял глаза к потолку мой новый друг. — Есть такие дилинговые центры брокеров, а у нас дилинговый центр трейдеров, вытащил из кармашка безрукавки пачку сигарет: — Куришь?
— Балуюсь.
— Перекурим, — предложил. — Янки пока дрыхнут, — и рынок тоже, объяснил. — Ближе к вечеру закаруселит, — и уточнил, — быть может.
Я понял, что мы опять в заложниках у самодовольных сытых яппи, трахающихся исключительно через пластмассовые презервативы, и поэтому нужно расслабиться и получать удовольствие. От нашей жизни, вулканизирующей от процессов, случающихся на другой стороне земного шарика.
Чистенькая курительная комната была пуста и у нас появилась возможность поговорить в неофициальной, так сказать, обстановке. В основном изъяснялся господин Кожевников, а я был при нем, издавая больше нечленораздельные междометия. Надо отдать должное моему собеседнику — он изъяснялся куда доходчивее, чем в операционном зале. Скука исчезла с его малахольного лика, он оживился, словно табачный яд оживил его организм до беззаботного состояния. Опытный трейдер сам себе задавал вопросы и сам на них отвечал.
Кто твой главный враг, пытал меня, и пока я мысленно старался сыскать недруга в стенах валютной биржи, получал ответ:
— Твой враг — брокер!
— Брокер?
— Он самый, сучок! Спрашиваешь, почему? Отвечаю: он стрижет тебя, как барана.
— Как барана, — повторил эхом, вспоминая свое анекдотическое трудовое прошлое.
— Именно, — пыхал сигаретой. — К примеру, ты решил заключить сделку. А там, — снова указал глазами на потолок, — сидит этот попка и говорит: «Котировочки у нас чуток другие, чем у вас на графике. Мы сейчас работает по Бельгийскому банку». То есть он срезает в свою пользу, скажем, два пункта. Много это или мало? Все зависит от ставки. Если играешь на «куски», то много. Вообщем, всех кормит маржа. Угадаешь её — цветешь, как роза. Не угадал — вешайся.
— Перспективы, — крякнул я.
— А ты не рискуй, — радостно проговорил Анатолий, будто я уже спустил в сточные воды МСБС все свои трудовые сбережения. — Будь бдителен, выдержан и сер. Никому никаких советов по котировкам. Помни, каждый умирает в одиночку. Все благородные порывы побоку. Если я в ступоре, молча радуйся, что это не ты. Не выказывай никому никаких сочувствий. Жалость — унижает. Твоя цель: клепать деньги!
Я шумно вздохнул от такого прагматичного инструктажа: черт побери, что за оскал капитализма? А где наши истинно-славянские порывы души? Что за беспощадный материализм? Где игра свободного ума, господа? Неужели будем жлобно жаться в опаске потерять монетку? Разве счастье, повторю, в деньгах? Все эти вопросы я благоразумно решил не задавать коллеге, поскольку был уверен — буду неправильно понят.
Никак не буду понят — пока мы с ним находимся в разных понятийных, выражусь так, категориях. Тот, кто рискует своими медными копейками, мыслит совсем иначе, чем тот, кто базарит чужое серебро. Мое ироничное и безмятежное отношение к происходящему объясняется просто: я — залетная птаха, случайно проносящаяся над малознакомым пространством. Моя мечта сладить миллион долларов — мечта люмпен-пролетарского хама, когда-то хорошо попорченного государством, где каждый гражданин имел равные права во всенародные революционные праздники на палку салями финского производства, на полкило колбасы из сыктывкарского картона, на жестянку дальневосточной кильки в собственном соку, на бутылку водки из прикаспийской нефти и на коробку конфет столичной фабрики «Рот-фронт».
Что же теперь? Все то же самое — только за все надо платить: как за отечественный, синий газ с полуострова Ямал, так и за кусок розовой аргентинской телятины с одноименным танго в ресторане «Яма». А не пригласить ли на экзотический танец любимую девушку, спросил я себя, и предлог имеется: рождение валютного спекулянта.
— А что Мая, — поинтересовался я, — давно на бирже?
— Работает, — пожал плечами трейдер. — Зря делаешь стойку, критически осмотрел меня, — на нее.
— А что такое? — обиделся. — Я гарный хлопец, — руками потрухал рубаху, очевидно, вырванную из верблюжьего заднего прохода, облепленного колкими колючками каракумской пустыни.
— Таких, — усмехнулся Анатолий, — валом, — и уточнил, — хлопчиков.
— А я не боюсь конкуренции, — вспыхнул. — Пусть победит сильнейший.
— Ну-ну, — окислился лицом многоопытный игрок на поле жизни. — Рискни, а я посмотрю.
— Только покажи, как хапнуть миллион, — гнул свою линию, — чисто конкретно. Дерзнем!
— Сейчас?
— А что нам мешает? Сыграем на тысчонку, — горячился, — мою, разумеется. Чтобы я понял процесс, так сказать, добычи…
— Не жилец ты у нас, — признался господин Кожевников, туша сигарету. Сгоришь в атмосфере за неделю, помяни мое слово.
— Зато будет красиво, — отмахнулся с нетерпением. — Ф-ф-фырк! Видел, как горит комета?
— Откуда ты такой, — сокрушенно покачал головой бесцветный человек, на просторах нашей родины?
— Из тушинской закраины, — признался я. — Не бойся, дружище, позволил себе фамильярность, — прорвемся к звездам. И не только к ним.
Знаю, что моя простота порой доводит людей уравновешенных до белого каления. И я понимаю: кому может понравиться нахальство, цветистость слога и откровенные глупости? Никому, кроме тех, кто меня знает с лучшей стороны. К сожалению, наилучшая сторона моя скрыта от постороннего взгляда, как оборотная сторона стыло-осповой Селены. Однако к ближнему надо относиться с христианским терпением и уважением.
Я сказал «с терпением», вашу мать, а кто не понял, оторву все, что можно оторвать! И «уважением», мать вашу, я сказал! И тогда, возможно, мир будет куда лучше, чем он есть на самом деле. Человеку надо прощать его недостатки и выискивать достоинства, как шеншиловые обезьянки выбирают друг в дружке блудливых, но питательных вошек.
Проще говоря, мой новый друг и коллега сдержал все свои чувства, чуть, правда, дергая бескровной аристократической щекой, и мы вернулись в операционный зал, прибывающий в унылом ожидании всеамериканской побудки.
Кто — как, а к янкам я отношусь с всею любовью, на которую только способен. Я их люблю, как миллионы мужей обожают своих тщеславненьких жопастеньких тещ, проживающих в стыдливом далеком далеко, откуда ни вертолетом, ни пароходом, ни на ветвистых оленях нельзя добраться в гости к доченьке, единственной кровинушке. И чем больше расстояние, тем крепче любовь к маме.
Такое положение вещей касается и тех, кто жирует в USA. Вместо того, чтобы бежать на валютную биржу некий задрипанный и рыжеватый, как баржа, Джо Й. Вольфсон, кряхтя, залезает на силиконовую жену свою и начинает её штурмовать в позе медведя коалы. А, как известно, эти коалы, обожравшиеся газовой кока-колы, очень даже неторопливы. И что теперь: весь трудолюбивый люд должен ждать, когда закончится штормовой процесс на водном матраце?
Простите-простите, мы так не договаривались, герои американской мечты. Вы, звездно-полосатые, значит, построили рай на земле, а другие — что? Должны сосать лапу вашему североамериканскому злобному и смрадному гризли? Даже ваша мордатенькая Моника не пошла на такое, выбрав совсем иной объект для своего слюнявого обожания. Так что остается вас, зажиточных и благополучных, отправить на fuck, чтобы жизнь вам медом не казалась.
И с этой верной и принципиальной установкой мы с Анатолием сели за дисплей, где по-прежнему графила напряженная диаграмма.
Будем работать по четырем валютам, решительно заявил трейдер, щелкнув клавишей на клавиатуре. И я увидел, как экран разделился на четыре равных квадрата — красный, синий, зеленый и желтый. И в каждом этом квадрате пульсировала своя диаграмма.
— Зеленый цвет, — спросил я, — это баксы?
— Нет, доллар у нас — это деньги, — отвечал бывалый игрок. — Все расчеты через него, остальные же валюты — товар. Зеленое поле — швейцарский франк. Красное — ЕВРО, синие — фунт стерлингов. Желтое…
— … японская иена, — догадался.
— Специалист, — цокнул языком Анатолий. — Посмотрим, что мы имеем? — И уставился на экран так, будто впервые увидел порнозвезду Lulu во всей её пышно-вагинальном плутовстве.
Я, было, заскучал, отмечая, однако, краем глаза, что графики продолжают жить своей напряженный и невнятной для меня жизнью: то ползут вверх, то опускаются вниз.
Повторю, возникало впечатление, что некая невидимая сила перемещает мировые валюты то на «вершины» невидимых гор, то в глубокие «впадины» невидимых расщелин.
Как несостоявшийся горняк, я заинтересовался этими подозрительными тектоническими процессами. Японская иена дорожает, ответил тертый валютный спекулянт, а ЕВРО наоборот — дешевеет. Покупаем ЕВРО, выступил тотчас же я с инициативой. А зачем? Потом загоним, радовался я, показывая всем своим самодовольным видом, что мы тоже щи, чай, хлебаем не лаптями. Смысла нет, передернул плечами мой коллега, если повезет, вытянешь два пункта. И сколько это живыми деньжатами, загорелся я, точно комета в слоеных слоях земной атмосферы.
— Ну, баксов сто, — получил ответ. — При удаче, конечно. С одного лота.
— Лот — это как?
Четверть часа трейдер терзал меня следующими выкладками: оказывается, Банк под мою тысячу подставляет так называемое «плечо», то есть суживает игрока сто тысячами $, виртуальных, конечно, поскольку по правилам ВБ один лот как раз столько и должен стоить.
— Сто? — ахнул я, теряя голову. — Значит, если я кину свои десять тысяч, — сделал вид, что считаю, — это будет миллион баксов? — И добавил решительно. — Надо кидать!
— Кидают палки, — фыркнул Кожевников. — А здесь делают ставки, товарищ.
— Какая разница, — горячился. — Риск — дело благородное. И пить шампанское будем ведрами.
Не меняя бледного выражения лица, искушенный игрок поинтересовался: имеется ли у меня справка? Какая справка, удивился я. С круглой печатью, позволил себе осклабится, из дурдома.
— Не, — признался. — А что?
— Я ещё жить хочу.
— Живи.
— Сомневаюсь я, — и объяснил, что не проблема метнуть на рынок несколько тонн силосной массы, проблема в другом — выжить после того, как спалишь их в топке МСБС.
— Как это? — возмутился я. — Спалишь? Ты же специалист?
— И советую не рисковать. Зачем? Лучше клевать по зернышку, чем подавиться алмазом, — указал на экран. — Советую для учебного процесса поиграть с английским фунтом. Валюта стабильна, надежна, как монархия в Великой Британии.
У меня не было слов — они попрятались, словно алмазные камешки от саха-якутских старателей. Что же это получается, господа: сидеть конфузной курой на курортном насесте ВБ и клевать годами по малой монетке? Нет, так мы ещё долго не построим нашего процветающего капитализма!
— На ЕВРО десять, — рявкнул я. — И баста!
— Хорошо, — невозмутимо проговорил Анатолий и поднял трубку телефона. — Сто семнадцатый. «Братск». Котировочку по ЕВРО, пожалуйста.
И пока мой коллега вел переговоры с невидимым, но жмотным, как он утверждал, брокером, мое внимание привлекла мелкая суета в углу операционного зала. Кажется, кому-то сделалось дурно, и к нему спешила бригада медиков, ангеловидных из-за цвета халатов и невозмутимых блеклых лик.
Неожиданно один из них (грузный, в роговых очках, с пузатеньким саквояжем из каштанового нильского крокодила) придержал шаг и… погрозил мне пальчиком, качая гирево-гипократовской головой, мол, что же ты делаешь, игрец тушинский?
Что такое?! Я дернулся всем нервным организмом, едва не упав со стула, после чего обнаружил, что в зале ничего чрезвычайного не происходит. Более того, никакой бригады ангелов нет в природе. Нет её — и все тут.
Слава, что происходит, спросил себя, не успел ты начать свою активную валютную деятельность, а уже вовсю галлюцинируешь?
Ба! А не предупреждение ли это мне, баловню судьбы? Конечно же, предостережение, чтобы я прекратил дурку ломать! Разумеется, Василий Сухой мне самый лучший друг, да, подозреваю, даже он не поймет моего столь стремительного кидалово! Тормози, балбесина, пока не поздно и пока целы твои колченогие конечности.
— Стоп! — желчнул во всю свою глотку. — К матери такой-то это ЕВРО!
— Что?!
— Передумал я!
— А процесс уже пошел, — двинул в усмешке лицевые мускулы проклятый валютный фигляр.
— Как это пошел?! — вскричал, обращая внимание публики к своей вздыбленной персоне. — Куда пошел?!
— Туда, — хладнокровный игрун указал глазами на экран монитора. Смотри, Слава, от твоих тугриков рынок ка-а-ак понесло, ай-яя.
Правда была в этих словах: на разноцветном экране начинала происходить некая чертовщина: графики валют ползали с такой скоростью, будто агрессивные солитеры в заду засранца, случайно тяпнувшего пургена вместо лечебной хлорированной водочки.
Видимо, на моем лице отразилась такая нечеловеческая желудочная боль, что господин Кожевников не выдержал и признался, что пошутил.
— Как это? — снова возопил я, чувствуя, что жизнь возвращается в мой несуразный организм.
— А так пошутил, — повторил хороший человек и отличный знаток своего дела, поясняя, что графики зажили, потому что сытая Америка, наконец, пробудилась; мои же жалкие грошики никакой роли не играют в мировом спекулятивном процессе, а главное, они, эти десять тысяч dollars, недвижно покоятся на моем счете.
— Ах, ты не играл! — вскинулся. — Почему? — возмутился.
— Иди ты… — не выдержал моих сумасбродных глумов трейдер Анатолий. Была б моя воля… — и, отмахнувшись от безнадежного чудилы, вернулся на свое рабочее место, чтобы там клепать и клепать звонкую монету.
Мне хотелось сказать все, что я думаю, о его шуточках, да вовремя придержал язык. Кто виноват? Только ты сам, сукин сын: мало того, что вляпался в темную историю, так ещё и порешь горячку, торопясь подставить шею под ножи электронной гильотины МСБС. Зачем спешить, родной? Сиди и смотри — смотри и сиди. Куда? Да на экран, болван, где совершается великое таинство мировой валютной спекуляции. Зачем? А чтобы разгадать главную капиталистическую тайну: как из ничего получить что-то. Из ничего — что-то? Не над этой ли отгадкой бьются лучшие умы нашего миропорядка, равно как и те, кто сейчас находится рядом со мной?
Вновь окинув взглядом операционный зал, я пришел к выводу, что основную группу трейдеров составляют игроки, предпочитающие клевать по зернышку. На их лицах лежала печать каждодневной рутиной работы. М-да, с таким могильным настроением черта с два разгадаешь секрет МК — мирового капитализма! Надо что-то делать? Что?
Я вылупился на экран с выражением близким к выражению нашего милого дворового идиота Илюши Шепотинника, когда тот глазел в одну точку. Что он там, в этой запредельной точечной бесконечности, видел, сказать трудно. Хотя думаю, ему было куда легче, чем мне. Он жил по своим больным законам и мог видеть то, что хотел. А как быть со мной, трезвеннику, находящемуся в жестких рамках этой проклятой МСБС?
Около часа я пялился на экран, пытаясь уловить закономерность в движении диаграмм. Куда там? Хотя мне показалось, что каждая валюта несет в себе черты своей нации. Скажем, фунт стерлинг практически не менялся, схожий поведением на высокомерного британского лорда с гнутым лорнетом. Японская иена наоборот — то падала вниз, то поднималась до немыслимых высот, напоминая о хитрых и строптивых самураях. ЕВРО обладала, как бюргерской невозмутимостью, так и мафиозной горячностью итальянцев. А швейцарский франк, всячески подчеркивая свою нейтральность и независимость, тем не менее, близко повторял движение ЕВРО.
Играть или не играть? Я покосился на телефонный аппарат, точно на кусок взрывоопасного пластита с зарядом. Если подниму трубку, то начнутся необратимые процессы, последствия которых трудно предусмотреть. Или лучше сидеть и ждать, как охотник в засаде, верную котировку? Черт знает что?! Ожидание смерти — хуже самой смерти. Плюнуть на все и пойти ва-банк?! Пан или пропал?!
Мои муки прекратила Мая, возникшей доброй феей из воздуха. Дежурно поинтересовавшись делами, присела рядом, закинув ногу на ногу. Ах, какие это были ножки! Ноги в прозрачных колготках цвета южной антальской ночи! Была б моя воля… Воли не было, равно как и деньжат, чтобы проявить эту самую волю.
Потом я почувствовал тонкий запах дорогих духов и понял, что такую барышню не удивишь приглашением на богемские богатые Багамские острова.
— Какое настроение? — свела губы в улыбчивое сердечко.
— Боевое, — брякнул я. (И половое, добавил про себя.)
— Это хорошо, — и удивилась: почему я играю сразу по четырем валютам? Такое позволяют себе только многоопытные трейдеры? — Кто насоветовал? — и выразительно посмотрела на невыразительного Анатолия, занятого исключительно своими проблемами.
— Я сам, — с убеждением проговорил. — Играть так на миллион, любить так королеву.
— Миллион уже в кармане?
— Пока нет, — скромно притупил взор.
— А что так?
— Хочу понять главный закон буржуинов, — признался.
— Какой такой закон?
— Как из ничего сделать что-то, — руками обвел пространство вокруг себя, изображая холщовый мешок, набитый банковскими брикетами.
— Есть оптимальная система разумных рисков, — ответила на это девушка и пояснила, что именно по этой системе и трудятся большинство трейдеров.
— Клюют по зернышку, — прекрасно понял я.
И поинтересовался, играем ли мы хоть какую-нибудь роль в мировом валютном процессе?
Сдержанно улыбнувшись, Мая ответила, что никакого значения наша бурная деятельность не имеет — для мирового валютного сообщества. Тогда зачем мы тут все собрались, удивился я.
— Слава, это такая же работа, как печь пироги и тачать сапоги, последовал незамысловатый ответ.
— Пирожку пирожок рознь, — буркнул я. — Как и сапог сапогу.
— О чем речь? — не поняли меня.
Я бы ответил, да толком сам не знал, отчего смущена душа. Быть может, не нравилось ощущение того, что мы все копошимся в беспредельно глубокой бездне, где нет, и не будет ни одного проблеска солнечного света. Мы рождены в этой зловонной выгребной яме, и все попытки вырваться из неё обречены на неудачу. Свободные горы с хрустальным холодным воздухом нам только снятся. Пробуждаясь, мы вновь оказываемся в гниющей жиже повседневности. Такова люмпеновская доля кишащих тварей? Но кто установил эти законы бытия — законы низших двухмерных планет? Не мы ли сами порождаем их, страшась вырваться из границ, предписанных Высшей волей.
— Так о чем речь? — повторила вопрос Мая, высветив на экране график одной валюты — ЕВРО.
— Пустое, — отмахнулся я. — Хочу жить красиво, — и промолчал: — И умереть талантливо.
— Все хотят жить красиво, — проговорила девушка моей мечты и посоветовала открыть позицию: прикупить лот валюты Европейского сообщества. — Низкая котировка, — указала пальчиком на график. — Сегодня ниже не будет.
— Неужели? — засомневался я.
— Хозяин — барин.
— А что потом?
— Посмотрим, как сказал слепой.
Я понял, что выбора у меня небогат: либо рискую и после приглашаю длинноногую грезу на вечерне-искрящиеся танго, либо сижу дутым сычом в гордом одиночестве до скончания века.
Через минуту невидимый, но паршивый (судя по визгливому голосу) дилер получает по телефону указание прикупить на тысячу реальных долларов трейдера № 117 энное количество европейских евриков.
— А теперь что? — нервничаю, внутренним зрением видя, как в никуда слетает листва с «моего» долларового счета.
— Все будет хорошо и даже лучше, — загадочно отвечает Мая. — Смотри и учись, — и признается, что она хочет одного, чтобы я прошел все этапы большого пути маленького (начинающего) трейдера. — Видишь, — снова обращает мое внимание на экран, — котировочка пошла вверх, а это значит…
— … надо снимать бабки!
— Щас, — перекинула левую ногу на правую: о, какие это были ножки!.. Надо ждать высшего подъема и в этой высшей точки закрывать позицию.
— Закрывать позицию?
— Продавать, — объяснила, — валюту. И закрывать свою котировку.
— А как угадать высшую точку?
— Вопрос правильный, — кивнула. — Нужен опыт. Интуиция. И отрешенность.
— Отрешенность?
— За порогом биржи оставь все свои проблемы: семью, детей, любовниц и проч. Может, тогда почувствуешь себя частицей МСБС. А это даст возможность повысить коэффициент удачи.
— Семьи нет, детей нет, любовниц… — запнулся, — тоже нет. Где же удача?
— Не там её ищешь.
— Что?
— Прекрати пялиться на мои ноги, — улыбнулась улыбкой стервозной коброчки. — Все внимание на экран.
Я ощутил, как краска стыда заливает мою пролетарскую физиономию, попорченную тушинским драчливым детством. Последний раз я сгорал от стыда, когда в семь свои лет лазил смотреть голых теток в бане. Они были жирно-безобразны и походили на гуттаперчевых диковинных зверей. Мы глазели на них во все глаза через открытые окна, словно желая разгадать загадку интереса дядек к уродливым телам теток.
Потом одна из них, бегемотиха, приметив нашу юную ватагу, ничего умного не придумала, как влезть на оцинкованную лавку и продемонстрировать нам свой огромный, похожий на сдутый шар, зад. Затем она выгнулась и я увидел…
М-да. Наверное, мне повезло, что я родился в рабочей простой советской семье, любой иной буржуазный барчук тут же бы потерял интерес к себе и жизни, увидав неприглядное, поросшее жестким курчавым мраком око беспредельной жути.
Тем временем события на ВБ развивались по своим законам, ведомым специалистам, и неизвестным таким простакам, как я. Линия графика ЕВРО медленно тянулась вверх, будто её выводила некая неуверенная детская рука.
— Может… того, — первым не выдержал я, — закрываем позицию.
— Минут через десять, — ответила Мая.
— Почему?
— Мне так кажется.