Валяев Сергей. Миллионер

   Понял это позже. Понял, черт подери! И хорошо понял, болван болванов! Понял на всю оставшуюся жизнь, оболтай из оболтаев!
   — Что тут у вас? — подошел господин Кожевников. — Гонобобелись вы бодренько, — заметил. — Какая пароль в «Бумеранге» твоем-то?
   — «Мая», — потупил взор.
   — Лучше не придумать, — опытный трейдер ударил пальцами по клавиатуре. — Посмотрим, сколько нарубили «капусты»?
   На экране высветилась классическая таблица, переполненная цифрами. Известно, цифры — мое слабое место, да и устал донельзя, и поэтому, опустив голову, как на плаху, ждал приговора.
   И, ожидая его, пялился на свои ботинки — они желтели и напоминали о детстве, когда мы были счастливы, не понимая этого.
   Потом услышал над головой всхлип. Именно — хлюпающий всхлип! Что такое? Вздернувшись, увидел Анатолия, который смотрел на экран с лицом человека, выкушавшего банку маринованных поганок. Или мухоморов. Лик трейдера был абсолютно землистым и обострившимся от некоего внутреннего потрясения. Мой коллега ловил воздух ртом, и не мог его поймать, как сачок — бабочку.
   — Толя, — удивляюсь, — что с тобой? Не грибочки ли бунтуют? — позволяю своевременную шутку.
   Поглядев на меня полоумным и трагикомическим взором, трейдер указывает рукой на экран:
   — Сто двадцать одна тысяча, — выдавливает из себя, — пятьсот шестьдесят девять долларов и тридцать пять центов.
   — И тридцать пять центов, — задумчиво повторяю я.
   — И ещё сто двадцать одна тысяча пятьсот шестьдесят девять долларов, напоминает Анатолий, протирая глаза. — За десять часов. Это не сон? Или сон?
   — Сто двадцать одна тысяча! — переспрашиваю и не верю: — Шутишь, негодяй?! Не шути так, убью!
   — Какие шутки, — обижается трейдер. — Смотри сам, — указывает на таблицу. — Доллар к доллару! Цент к центу!
   — Есть! — ору, выбрасывая руку вверх, как это делают победители олимпийских игр. — Илюха, мы их сделали — хорошо сделали! — Трясу аутиста за безучастные плечи. — Ты гений игры! Мы с тобой!.. Миллион наш будет!..
   Естественно, на мое столь возмутительное поведение в серьезном учреждении было обращено внимание. Главный менеджер Попович прискакал, как зеленый кузнечика, ха-ха, взирал на меня, как бык на красную тряпку, ха-ха, а, узнав причину моей неистовой радости, посинел от горя синим морем, ха-ха!
   — Дядя Попович, не переживай, — обслюнявил неудачника с физиономией удавленника. — Я тебе куплю чупа-чупсу, чтобы жизнь слаще казалась. — И обратился к коллегам, без должного, надо сказать, энтузиазма реагирующим на мою непритворную радость. — Господа! Всех приглашаю на ужин в «Метрополь»!
   — На какие шиши, — прошипел Попович, пытаясь приостановить праздник на моей улице.
   — Как это, на какие?! — взвился. — Смотри на экран, чурбанчик! Заработано потом и кровью!
   — Их ещё получить, — гнусавил мой недруг, — надо.
   Я расхохотался: за свои родные горловину всем перегрызу! Если кто меня не знает, то скоро узнает, это говорю вам я, погранец-поганец! Никто и ничто меня не остановит на нелегком пути к призу в один миллион! Миллион будем — и будем моим! И только моим!
   Увлекся, это правда. И вел себя, как пестрый Петрушка на базаре, но ведь не каждый день приваливает такой сказочный фарт! Да, я верил в себя, однако то, что произошло, потрясло меня до самого до основания. Кто из нас не мечтает сцапать жар-птицу за хвост удачи. Все мечтают, да не всякому…
   И тут мой пьяный от счастья взгляд упал на Илюшу Шепотинника. Он по-прежнему сидел на стуле — одинокий, убогий, с блуждающей ухмылочкой идиота.
   Бог мой, я совсем плох! Ведь это все он — он, мой друг детства! Как мог о нем позабыть, оболтай! Только необыкновенная способность Ильи предугадывать движение валют привело к такой потрясающей нашей виктории.
   Винясь, кинулся к аутисту. Не думаю, что он понимал происходящее, но ситуацию постиг я: без Ильи — я никто, точнее, дырка от бублика, о которой он, кстати, намедни лопотал.
   — Пойдем, — взял его за руку. — У нас много дел.
   Впрочем, дело было всего одно: топать в кассу и обналичить некую сумму, чтобы пристроить пир во весь мир. И что же я узнаю через минуту?
   — Касса закрыта-с, — сиропно улыбнулись служивые людишки. — Приходите завтра-с.
   Конечно, я не сдержался, виноват. И кто бы сдержался в такой ситуации, когда владеешь несметными богатствами, а в кармане — вошь поет на аркане? Я сказал все, что думаю о порядках в этом валютном вертепе, и потребовал к ответу господина Брувера.
   — Или он уже убыл в неизвестном направлении? — бунтовал я. — Как бабки отбирать — все на месте, а как давать…
   — Исаак Исаакович ждет вас, — сообщил главный менеджер Попович после того, как я устал вопить, и добавил, что такие вопляки, как я, на бирже долго не задерживаются.
   — А ты не пугай нас, басмач, — огрызнулся. — Мы с Илюшей пуганные. И, обняв аутиста за плечи, отправился толковать к исполнительному директору ВБ.
   Желание мое сказать все, что я думаю о делах скорбных на бирже, было велико. Огромно оно было, как небо. Однако не хотелось подводить Маю, коя нежданно нам подсобила в неравной битве на валютном поле. И поэтому я решил прикинуться заплатанным валенком, что было совсем нетрудно. То есть перед светлыми симитскими очами господина Брувера предстало два валенка — Илья и я.
   — Вас, Слава, можно поздравить, — кажется, Исаак Исаакович был искренен в своих чувствах. — Не каждый день нашим трейдерам удается взять неприятельскую фортецию, — крепко жал наши руки. — Простите, не знаю вашего имени, — обратился к Шепотиннику.
   — Ыыы, — ответил тот с радостью полиглота. — Чтобы хорошо было смотреть на жизнь, её игра должна быть сыграна хорошо, но для этого нужны хорошие актеры.
   Изречение моего сумасшедшего друга было нельзя как кстати. Жизнь игра, а мы в ней плохонькие актеришки, пытающиеся скрыть свои настоящие намерения. Хотя уж мои желания были, как на ладони.
   — Это Илюша, — объяснился я. — Мой брат, — солгал. — Не обращайте внимания, Исаак Исаакович. Он сегодня перетрудился на голову. Трудный денек выдался.
   — Но удачный, — захихикал господин Брувер. — Весьма удачный, молодые люди, — взяв со стола лист бумаги, поднес к мелким своим глазам. — Сто двадцать одна тысяча пятьсот шестьдесят девять долларов…
   — И тридцать пять центов, — жизнерадостно заржал я.
   — И тридцать пять центов, — пожевал губами исполнительный директор, словно кушал мацу.
   — А в чем дело, Исаак Исаакович? — насторожился я и посчитал нужным сообщить: мы победили в честной борьбе.
   Боже мой, всплеснул руками господин Брувер, разве есть таки сомнения, нет никаких сомнений, вопрос в другом: какую сумму мы желаем получить? Произнеся это, господин Брувер покрылся испариной, словно испытывая физическую немощь. Я пожал плечами и сообщил, что игра продолжается: сто тысяч пусть остается на счете, а прочая мелочь нам нужна для хозяйственных нужд.
   После этих слов исполнительный директор заметно ободрился, будто я добровольно вернул ему невозвратный пятилетний долг. Потирая рыжеватые ручки, он сказал, что решение мое самое верное: играть — так играть. Что касается «мелочи», то её можно взять завтра.
   — Завтра? — окислился я.
   — Таков порядок, — повинился г-н Брувер. — И даже я его не могу отменить. Вы меня понимаете, молодые люди?
   Я понимал — не понимал только, как дожить до утра, когда карманы и брюхи пусты. Вот так всегда: вокруг алмазные россыпи, а пять копеек на пирожок с капустой нетуть.
   Проклятье! Что делать? Я смеюсь: любезнейший Исаак Исаакович, выручайте — дайте будущему миллионеру несколько рубликов в долг до утра. Нет проблем, суетится директор, открывая напольный сейф.
   Поведение его, человека, разумеется, обращало на себя внимание, но не до такой степени, чтобы задуматься над причинами сумятицы плюгавенького босса ВБ. Мало ли что с ним? Может, запор? А я буду делать далеко идущие выводы. Я и не делал, а был занят тем, что благодарил г-на Брувера за пять сотенок любимого всеми россиянами цвета — цвета эпохи расцвета нашего социалистического капитализма.
   Биржу мы покинули уже в глубоких сумерках. Огни вечерней столицы встречали нас, победителей. День удался на славу. Гип-гип-ура!
   Я чувствовал себя счастливым. Что делать — я дитя своего времени, где количество вощеной нарезной бумаги определяет общественный статус её владельца. И чем больше у тебя такой бумаги… М-да!
   — Пойдем, пожрем, — предложил Илье. — Знаю одно местечко. «Елки-палки» называется.
   — Ехал грека через реку, — согласился аутист.
   — Вот именно: перейдем через мосток, — указал на Москворецкий, выгнутый над искрящейся Москвой-рекой. — А там рукой подать.
   Поднявшись на мост, я обозрел столицу полководческим взором. Однажды маленький тушинский шпанёнок дал слово покорить белокаменную. И вот мечта сбывается. Сбудется ли? Трудно сказать.
   Будем надеяться, ничто не помешает нам с Илюшей заделаться миллионщиками. И тогда не обстоятельства будут диктовать нам свои условия, а мы — им. Следовательно, свобода ждет нас у входа в мир, где не будет никаких проблем, связанных с рабскими думами о том, как и на что прожить день.
   Едальня для блудливого ночного люда встретила нас без должного уважения. Во-первых, были мы без смокинга, трости и котелка, во-вторых, утомлены, как немытые неместные граждане, просящие подаяние в вагонах подземки, в-третьих, наша платежеспособность была под вопросом, в-четвертых, общее выражение лица аутиста, размышляющего о чем-то своем, сокровенном, вызывала оторопь не только у обслуги, но так же у праздной публики.
   Единороги безрогие! Можно подумать, что их харчевые хари были лучше? Ничуть.
   — Простите, для вас заказан столик? — заступил нам дорогу гибонисто-лысоватый метрдотель с ужимками высокопоставленного чмо Министерства культуры.
   — Заказан, — и тиснул в карман его столового фрака кредитку.
   — Прошу-с, — расплылся в улыбке.
   — Сделай красиво, душка, — сказал я. — Мы с золотых приисков. Намыли малость рыжья, — шутил, хотя был, по сути, прав: разве валютная биржа не есть эльдорадовский прииск? — Хотим потратиться, елки-палки!
   У метрдотеля, похожего на макаку, потекли слюни, он щелкнул пальчиками и субтильный официантик провел нас к лучшему столику. Сев за него, как за парту, я огляделся. Зал напоминал русский домик с украинской бричкой на подворье и белорусскими горшками на изгороди. Этакая стилизация под славянское житье-бытье конца ХIХ века, когда дружба меж народами была навек.
   «Старатели» в нашем лице заказали графинчик морозной водочки, мясо по-вологодски, салат по-полтавски, картофель по-гомельски и проч. Вели мы себя смирно и окружающие скоро прекратили обращать на нас внимание. Однако с каждой рюмкой у меня поднималась тревога, подобно пузырям сероводорода, пучащимся из недр болота. Что за чертовщина, Слава? Водочка расслабляет, не так ли? А тут все наоборот — зажим жмет мою славянскую душу.
   — Хорошо сидим, — говорю своему другу детства. — За наш успех, Илюша! — И, продолжая праздник, начинаю проверять свою интуицию.
   Влюбленные парочки меня не интересовали, равно, как я их. Когда люди хотят любить, все остальные проблемы для них уходят на второй план. Особенно можно было бы порадоваться за крупную мадам с пышным бюстом. Она во все глаза смотрела на своего равнодушного молодого спутника (не жиголо ли?) и молотила языком, как крестьянка пшеницу. Дама сладкоголосо сюсюкала, и это утомляло даже меня.
   Юнцы и юные девы тоже не представляли опасности. Они кушали винегрет «Краснодарский» и почему-то обсуждали последние сплетни о кинофестивале в Анапе, руководители коего вели аморальный образ жизни, походя трахая актрисуличек в море. И не только их, но и актеров, любителей любить при «голубой луне». А ещё утверждают, что «кина» у нас нет.
   Замечались гости столицы, волея случая угодившие в этот прелестный деревенский уголок. Очевидно, они ждали своих поездов, которые вот-вот утащат их в провинциально-нравственную глубинку для бесстрашного и беспримерного проживания.
   Не понравилась мне лишь одна персона. Это был моложавый малый интеллигентного вида с внимательными и умными глазами. Походил на бизнесмена средней руки. Его «ежик» выразительно топорщился, как штыки белогвардейских элитных полков, шествующих на верную «красную» смерть. Сказать, что от этой фигуры веяло смертью, нельзя, но холодок её присутствовал, и это я почувствовал. Вот в чем дело — почувствовал.
   «Бизнесмен» нервничал, словно ожидая то ли некой роковой встречи, то ли окончания нашего с Илюшей праздничного ужина?
   Нет, не дождался нас и вышел вон из общепита. Зря это сделал: я увидел, как два бычьевидных индивида с золотыми цепями встретили его на выходе и проводили к джипу, похожему на БТР.
   Бежать и защищать коммерсанта не было ни возможности, ни желания — у меня. Зачем вляпываться в чужую мерклую историю, если своя не за горами? Не является ли этот криминальный эпизод поучительным уроком. Не подает ли судьба мне знак: бди, пограничник!
   На этом наш праздник закончился. Все остались довольными: метрдотель чаевыми, крупнокалиберная дама-гренадер своим кавалером, Илюша сдобными пампушками, я — бесланской водочкой и так далее. Не повезло только «бизнесмену», забывшему, наверное, вовремя заплатить «налоги».
   Как нынче говорят: заплати налоги и спи спокойно, дорогой друг и товарищ. Мы будем тебя помнить вечно.
   Поймав частный драндулетик, мы помчались в наши мирные тушинские края.
   Родной двор не подозревал, что в него прибывают миллионеры (будущие): бабульки сторожили подъезды от террористов, молодежь хлебала водочку под модные мотивчик о девочке, которая наконец созрела, хозяйственный мужичок выбивала ковер на ночь глядя, у помойки бранились бомжики, продолжающие делить сферы влияния.
   Интересно, как бы они все себя повели, прознав о нашем фарте. Подозреваю, что добрых чувств никто бы не испытал. Зависть к чужому успеху — наша национальная черта: у меня дом сгорел, так и у соседа тоже, куда справнее. Хор-р-рошо!
   Так и живем у помойки цивилизации, уверенные, что жизнь наша уникальна и самобытна. То, что мы уникальны в своем великодержавном мудизме, так это не новость. Раньше был марксизм-ленинизм, теперь — мудизм. Главная идеологическая подпитка для власти, терзающая соотечественников с маниакальной ненавистью: то через войнушку кровушку пустит, то бандитский беспредел возведет в ранг национальной политики, то от своевременной международной помощи откажется, когда беда в державе.
   Что касается самобытности, то об этом и говорить не хочется. Она так и прет, так и прет, так и прет, блядь, как бурьян на тырновских огородиках.
   Ближе к полуночи покой нашего двора был нарушен визгом тормозов авто. Я плавал в дремотном дрейфе и равнодушно подумал: не бандюги ли прибыли по мою святую душу? И оказался прав — в дверь ударил хамский бой звонка. Я воодушевился, как боец перед атакой, и хотел взяться за дедовский топор, да угадал глянуть в окно. Серебристый БМВ сиял под летней пьяной луной, будто небесное НЛО.
   Ба! Кто к нам в гости пожаловал — лучшие люди Тушино и его окаемных окрестностей.
   Василий Сухой был весел, как может быть весел душегубец в полночь. В руках держал две бутылочной кегли шампанского из провинции Шампань. Улыбался во всю ширь своей спортивной мордуленции.
   — Ну, вы даете, пельмени! — переступал порог. — Хапнули сотню кусков и молчат в тряпочку!
   — Молчание — золото, — огрызнулся и снизошел до объяснения о том, что живых денег пока нет, но будут поутру. — Однако сотню не беру, предупредил.
   — Почему? — удивился приятель, открывая бутылку. — Надо брать и бежать.
   — Зачем брать и куда бежать? — не понимал я. — Надо играть до миллиона.
   — До миллиона? — запнулся Вася Сухой. — До какого миллиона?
   — Вечнозеленого.
   — Ты что, баклан? — возопил не своим голосом. — Такое счастье, и два раза подряд?..
   Я понял, что товарищ не владеет обстоятельствами нашей с Илюшей победы, считая, что она одержана случайно. Я понял, что никто ещё не владеет секретом этой выдающейся виктории. Я закрыл дверь в комнату, где спал великий аутист, но раскрыл тайну нашего большого успеха.
   Ах, надо было видеть Васю Сухого в эти минуты — минуты моего откровенного повествования. Он взмок и потерял лицо. Он не верил ни одному слову. Он решил, что я ёхнулся, общаясь плотно с безумцем. Потом, заглотав содержимое французской бутылки, твердо заявил:
   — Хватит гнать дурку, Славчик! Пристрелю, как собаку!
   — Стреляй, но факт остается фактом, — и пообещал завтра доказать свои слова, если он лично соблаговолит прибыть на валютную биржу.
   — Этого не может быть, — открывал вторую бутылку. — Не может быть. Я говорю.
   — У нас все может быть, — ответил. — Во-о-о-н Лидия жила, жила, а потом померла.
   — Как похоронили?
   — Обыкновенно.
   — Я не смог быть, — повинился. — Но помню её. — Поднял к лицу бутылку. — Чтобы земля ей была пухом.
   — Я тоже хочу шипучки, — и отобрал пойло для избранных. — Переводишь продукт зазря.
   — Зазря, деревня, — передразнил и вернулся к волнующей нас теме: Если все так, как базаришь, — задумался, — то у нас могут быть проблемы.
   — Какие проблемы? — хлебнул кислятины. — У нас?
   — Разные и всякие.
   — То есть?
   — Деньги — это деньги.
   — Это мои деньги, — позволил заметить. — Сто двадцать одна тысяча… и так далее… включая тридцать пять центов.
   — Это наши бабки, родной, — многообещающе ухмыльнулся. — Так, поскреб затылок, — как из говнища-то выход найти?
   Я понял, что мой друг детства не желает говорить всю правду о сложившейся ситуации на ВБ. Я тяпнул шампанского и сделал вывод: мало денег — тебе плохо, много — у других голова болит.
   — И потом, — заметил. — Мы с Илюшей делали свой бизнес честно. На бирже есть на то документальные зарисовки.
   — Ладно, живописец, — проговорил Сухой. — Не болтай про Илюху. Ни-ко-му!
   — Не буду.
   — Я тебе, конечно, верю, но завтра проверю, — погрозил пальцем. — Ты у нас известный завиральщик.
   — Я — завиральщик? — возмутился.
   — Если все так, как говоришь, — не слушал меня, — то нашего дурика надо беречь, как зеницу ока.
   — Зачем? — не понял.
   Василий Сухой потукал пальцем по моему лбу, как по кастрюле, и посоветовал подумать ночью. Прощаясь, заявил, чтобы мы ждали его к десяти утра.
   — И без меня никуда, — заявил безапелляционным тоном. — Если не хочешь без башки остаться.
   — Вася, ты о чем? — вскричал я.
   — О наших делах, — ответил. — Советую, — пошутил, — спать с топором.
   Я выматерился в голос, когда полубандит убрался восвояси. Что же это делается, господа? Никакой возможности перевести дух. Такое впечатление, что государству выгодно перекрывать всем нам кислород, как на секретной субмарине, и держать впотьмах, чтобы мы чувствовали глубокую признательность оттого, что нам подают ломтями свежий воздух и разрешают жечь лучину.
   Не любят у нас счастливых и удачных — не любят. Счастливчик раздражает всех своим вызывающим вольным обликом. А гениальный уникум вообще вызывает ненависть.
   Что там говорил Сухой о нашем аутисте: беречь, как зеницу ока? Как зеницу ока?
   Бог мой, конечно же! Мой криминальный приятель, узнав о феноменальной способности нашего общего друга, сразу предположил, что некто попытается взять под контроль дар Ильи Шепотинника. Он же — курица, скажем банально, но верно, несущая золотые яйца.
   Еть` твою мать, Слава, мозги твои вовсе заплесневели, коль не в состоянии просчитать на ход вперед свои и чужие действия. Если Система возжелает взять в серьезный оборот нас, то никаких сомнений: от меня останется мокрое место, а Илюшу будут нещадно эксплуатировать, как верблюда в каракумских песках. Таковы реалии нашей бытия: побеждает сильнейший!
   А кто у нас сильнейший? Верно — государство. Можно ли с ним сражаться на равных? Не знаю. Дедовский топор хил для этого.
   Впрочем, нужны ли мы любимому государству? Оно большое, как айсберг в океане, а мы маленькие, как пингвинчики на нем. Мы находимся в разных мирах, и у каждого из нас свои интересы. Остается только надеяться, что эти интересы нигде не пересекутся.
   Скорее, бои местного значения могут развернуться между группировками, желающими завладеть «золотым мальчиком». Именно этот ход нашей местечковой истории просчитал мой друг детства, а ныне криминальный авторитет. Авторитет? Ежели даже он занервничал, то у меня нет слов — одни междометия: в какое же я говно вляпался? Чувствую, в самое ароматное. Такое свойство моего вредоносного характера, и с этим ничего не поделаешь.
   А-а-а, пошли все лесом, сказал себе, взяв в руки дедовский топор, любому недругу нить жизни перерублю. Мне терять нечего — не хочу более жить в нищете. Знаю, лучшая защита от неприятностей — это глубокая бедность. Но — довольно! Эта рабская мораль не для меня! Никаких компромиссов. Никаких сомнений. Никаких отступлений от своей выкристаллизованной мечты о миллионе.
   «Миллион» для меня приобретает иной смысл — более высокий смысл, смею утверждать. Дело не в обладании бумагой с водными знаками. Дело в праве быть самим собой. Пафосен, как бывшая империя СССР? Возможно. Но это не самое плохое свойство моего характера. Дурно другое: я готов топором размозжить чопорный череп любому, кто встанет на моем пути. И никакой раскольниковой душевной маеты после испытывать не буду.
   Поутру серебристая современная пролетка поджидала нас у подъезда. Право, не каждый день удостаиваешься такой высокой чести: использовать криминал в личных целях. О чем я и сказал Василию Сухому. Тот был свеж выбритым обличьем и сдержан в своих чувствах:
   — Молчи, трепло. — И поинтересовался. — Как Илюша?
   — Не видишь, — открывал дверцу, — лучше всех.
   — Ыыы, — радостно улыбался аутист, садясь в салон. — Перестаешь знать людей, когда живешь среди людей.
   — Чего это он? — удивился Вася. — Философствует?
   — Ума палата, — посмеялся я. — Живет в свое удовольствие.
   — И почему я не идиот, — сел за руль наш приятель. — Не было бы никаких проблем.
   — А много проблем, — поинтересовался я, — у нас?
   Наш криминальный друг выразительно чикнул себя ладонью по горлу, и мы помчались на валютную биржу — помчались с задором бездумцев-фаталистов.
   ВБ встречала героев цветами, барышнями в кокошниках, духовым оркестром и лозунгом: «Российский миллионер — лучший в мире миллионер!». Разумеется, шучу, однако некая восторженность к нам присутствовала. Во всяком случае, господин Брувер был любезен, как гюрза в руках змеелова.
   — Васечка, всегда тебя рад видеть, — радовался. — У нас большая удача. Это такая удача, я вам скажу. Везет же людям, — хихикал. — Чтобы мне так везло.
   Мой друг отвечал, что удача — дама капризная, и он прибыл сюда с тем, чтобы она случаем не взбрыкнула. Исполнительный директор на это говорил, что он всегда готов создать благоприятные условия для мастеров экстра-класса и, если господин Мукомольников сегодня подтвердит свое мастерство, то ему предоставят отдельный кабинет и все необходимые технические атрибуты для более комфортабельной работы.
   Я все это слушал, и меня не покидало ощущение, что собеседники ведут диалог вовсе о другом. За общими словами скрывается некий тайный смысл. Какой?
   — Надеюсь, касса работает? — вмешался я. — Исаак Исаакович, вы обещали.
   — Я держу слово таки, Слава, — оскалился г-н Брувер. — Как договорились вчера?
   — Получаем «мелочь», — подтвердил, — и дальше режемся по крупному.
   — Он не пропадет в этой жизни, — обратился директор к Василию. — Это я вам обещаю.
   — Мы ещё от него наплачемся, — согласился господин Сухой и поправил себя, глянув на аутиста, рассматривающего абстрактную картину на стене. От них.
   Что чувствует стабильный нищий, когда в его карман нечаянно закатывается золотое колесико удачи? Наверное, приступ иступленной радости и неверия в чудо? Потом начинаются терзания: почему колесико такое малое по размеру, а нельзя ли по более оторвать счастья. Ах, как не повезло!?. Ну и так далее. Скверен человечек в своих непомерных желаниях, как мордатый червь в могильной яме. И с этим ничего не поделаешь — такова человеческая природа.
   Примерно такие же чувства испытывал я, когда снова оказался в кассе валютной бирже. Смазливая кассирочка Леночка ничуть не удивилась, узрев меня:
   — За миллионом?
   — Чуток меньше, — застеснялся. — Но миллион будет наш.
   — Миллионом больше, миллионом меньше, — провела на своем ПК необходимые действия. — Поздравляю, — проговорила без особого энтузиазма. Значит, не все берем?
   — Не все.
   Жаль, что я человек слова: умом понимал, что надо хапнуть всю сумму и бежать под галантерейные гавайские кипарисы и пальмы, да как тут убежишь? Надо жить под родными березками и надеяться, что тебя не схоронят под ними раньше времени, отведенного Господом нашим.
   Надо признать, что мизансцену в кассе я представлял куда ярче, чем это происходило на самом деле. Буднично все как-то случилось, скучно: Леночка отсчитала купюры, заложила их в аппаратик, который с шумом потеребил их, как ветерок листву, потом на нем высветились изумрудные циферки и… пожалуйста, получите и распишитесь.