Страница:
— Что, если «что»? — завредничал, глядя в бумажную четвертушку. Капитан Горкин Роман Романович, это вы?
— Нет, я — папа римский, — добродушно похлопал по плечу моложавый оперативник с худощавым, плохо выбритым лицом. — Ну, будь здоров! — и пообещал вызвать в качестве свидетеля, если в том будет необходимость.
Ничего себе виражи судьбы, присел на порожке, оставшись, наконец, один. Что это все значит, Слава? Объясни самому себе криминальную ситуацию. Два трупа в собственной квартире — это будет многовато даже для тебя, искателя приключения на собственный зад. Василий Сухой был прав: прольется кровушка — и она льется, как из кухонного крана. Вот только какой смысл во всех этих убийствах? Почему началась резня? Допустим, во главе угла деньги. Ну и что? Нельзя договорится полюбовно? О чем договорится и с кем? Те, кто пришел ко мне в ночные гости, прибыл не с вафельным тортиком, а со свинцовым приветом. Не дать ли деру в Тырново, пока не поздно. Жизнь дороже миллиона долларов? На десять тысяч, припрятанных в унитазе, можно прожить счастливо лет десять, если обитать скромно, как обретается все терпеливое народонаселение.
Мысль о нищей жизни взбесила меня: нет уж, господа, желающие моей смертушки, ни хрена у вас не выйдет. Я, проживающий на родной сторонке, и буду кого-то трусить. Да пошли вы туда, куда ходят получать пиздюлей бомжи Людок и Паша: на вокзалы, напомню, они ходят, и вам, господа во фраках и сюртуках, советую срочно приобретать билеты в далекое далеко, ибо вместе нам не быть на территории, которую вы именуете, РФ.
А если охота идет не на тебя, родной, — на Илюшу она идет. От меня никакой полезной пользы, а вот аутист это золотая жила Клондайка, алмазная россыпи Мирного, нефтяные промыслы Каспия.
Возникает вопрос: кто так умен и находчив, что так быстро дотрюкался о выдающихся способностях моего друга детства. Кто, помимо меня и Василия, знает об этом феномене? Правильно, Мая, но она вне подозрений, как жена Цезаря. Еще кто? Боюсь, что мое вызывающее поведение на бирже вызвало определенные подозрения. Приход аутиста эти подозрения усилили. Тот же опытный трейдер Анатолий Кожевников без труда мог осознать секрет, слыша полубредовые бормотания моего товарища.
Разберемся, решаю я, главное, чтобы не пристрелили раньше времени. И отправляюсь к соседу Павлову, прихватив бутылку водки. Павлин Павлинович меня ждет с нетерпением, несмотря на четвертый час утренней ночи. Он в пижаме и тапочках, похож на перепуганного буржуазного жильца эпохи революционных преобразований.
— Илюша спит, — сообщает и, округлив глаза, повествует о происшествии, которое недавно приключилось на нашей лестничной клетке.
Из его рассказа рисовалась следующая картина: около полуночи он услышал некий тарарам у двери моей квартиры. Удивился — Слава возвернулся? Глянул в глазок: два квадратных молодца вскрывали двери. Он было хотел тренькнуть «02», когда парочка зашла в квартиру, да тут откуда не возьмись ещё двое объявились во-о-от с такими пистолями в руках.
— С глушителями, — понял я.
— И нырк в квартирку, а через минуту скок из нее, и бегом на улицу.
Я задумался: такое впечатление, что приз не поделили две группировки. Не договорились о призовых? Результат этих игрищ известен: два трупа, если не считать исполнительного директора ВБ. Кто лучше меня разберется в данной ситуации? Конечно, господин Сухой. Пусть взбодрится в пятом часу, как петух на деревенском насесте. И я набираю номер телефона, мне известный. В ответ — длинные гудки. Отключил телефон, сукин сын, и дрыхнет в свое телесное удовольствие.
— Давай, Павлиныч, выпьем, — предлагаю, — за то, чтобы пережить нам эти мутные времена.
— Сомневаюсь я, — говорит на это сосед, — но выпить выпью.
— В чем сомневаешься?
— Жили и живем, как в дурдоме, — отмахивается, — где к тому же пожар и заливает водой.
— Ничего, выдюжим, — у меня нет сил спорить, да и во многом прав сосед: многие живут, как во времена всемирного потопа и апокалипсиса.
Мы поднимаем стаканы и, не чокаясь, заливаем лечебное пойло в притомленные организмы. Жесткий мир смягчает линии и краски. Можно ещё пожить в нем и посмотреть, что из этого выйдет.
— А сколько тебе, Павлиныч, надо для полного счастья? — интересуюсь к завершению нашего нечаянного праздника.
— В к-каком смысле?
— В самом прямом: в денежном экви-и-иваленте?
— В ч-чем?
— В денежном и-и-исчислении…
Понимали мы друг друга плохо, но, в конце концов, постигли, что моему соседу для полного счастья нужна тысяча долларов.
— На, — отслюнявил нужную сумму.
— В долг? — икнул мой собутыльник.
— В подарок, — кинул голову на грудь. — За твое мужество.
— За это надо выпить, — и сосед вытащил новую бутылку. — У нас каждый день — подвиг.
Через час я чувствовал себя прекрасно: что наша жизнь — игра, и все мы играем, как можем. Правда, некоторые заигрываются и получают пулю в лоб или в пыльную потылицу. Тут кому как повезет. Мне пока везет и везет по крупному. В соседней комнате спит человек, не понимающий своей цены. У него нет цены — он бесценен. Его гениальный дар предвидеть движение заморских валют не имеет аналогов в истории человечества. Используя его умение, можно наворотить таких дел, что небес станет тошно.
С этой положительной мыслью я засыпаю. И снится сон по теме: будто нахожусь в кассе ВБ, и любезная кассир Леночка выдает мне брикет с заветным миллионом. Я с радостным трепетом раздираю полиэтилен и вижу… кирпич, строительный, белый брус из бетона. В бешенстве, схватив его, швыряю об пол. И кирпич разлетается на мелкие куски, как стекло.
И просыпаюсь на чужой кухне: оказывается, кошмар смёл пустую бутылку со стола моей рукой. Ударившись о ребристую батарею, посудина разбилась. А за окном зарождается новое утро. Что нам новый день готовит, поднимаюсь со стула и бреду на поиски Илюши Шепотинника.
Ориентируясь по мощному храпу, нахожу соседа в гостиной. Счастливая улыбка блажила на его лице. Хоть кому-то повезло в этой скверной истории. Аутист находился в маленькой комнате, бывшей когда-то детской. Время не затронуло эту комнатку: мягкие игрушки, наивные рисунки на стене, стол-парта, учебники второго класса на ней. Все напоминало о Вальке, сыне Павлова. Десятилетний пацан однажды поехал в гости к бабушке под Рязань и там погиб, упав с забора. Странно, помню, как Валька вместе с нами сигал на крыши поездов, и все заканчивалось благополучно. А тут какой-то деревенский забор. Говорят, упал головой на камень. Не повезло. Мать не пережила его гибели, и Павлин Павлиныч остался один, пытаясь законсервировать прошлое в этой комнате.
Я смотрю на спящего Илью. Его дыхание спокойно и ровно. Никакие внешние бури не трогают глубин его души. Снятся ли ему сны? Я вспоминаю свой последний сон — как бы он ни оказался вещим? Не хочется получать отечественный кирпич вместо миллиона импортных бумажек.
Решив не будить вундеркинда, я иду в свою квартиру. Надеюсь, там не объявились новые трупы? К счастью, между ОПГ был объявлен санитарный час, и мои комнаты оказались пусты, но со следами прошедших боев. Чертыхаясь, начинаю заниматься уборкой. Чужие мозги на обоях и мебели высохли и напоминали разваренную гречку. Подозреваю, многим завтракающим согражданам и в голову не может прийти мысль о том, что гречка в молоке, которую они кушают, очень похожа на их же мозги, если их, конечно, выбить горячей пулей. Как говорится, приятного аппетита и здоровья на многие лета!
Меня едва не стошнило во время уборки, когда мокрой тряпкой попытался смыть мозговую крошку. Было впечатление, что хочу затереть собственные больные мозги, расплескавшиеся по случаю из природного котелка.
Бр-р-р! Выбежав на балкон, я заглотал кусок свежего утра и обратил внимание на мощную дворничиху бабу Клаву, махающую метлой у помойки. Твою мать, Слава, сказал я себе: даже миллион не изменил твоего пролетарского миропонимания. У тебя же есть возможность купить рабочее время другого человека и не мучиться с говном повседневности. И в этом ничего нет плохого: каждый делает свое дело. Вот что значит, привычка лезть самому по локоть в бочку с дерьмом.
Через час моя квартира сверкала, как серебряная ложка после воздействия на неё уксусной кислоты. Только слабый запах пороховой гари напоминал о минувших событиях. Усатая баба Клава действовала решительно, как полководец эпохи реформ Павла I, и получила за свой труд, как полководец вышеупомянутого смутного периода в нашей истории.
— Долляры? — поднесла кредитку к глазам. — А родных нету?
— Это лучше, баба Клава.
— Не балуй, — предупредила патриотка, пряча ассигнацию в передник цвета переспелой сливы.
— А вчера ночью ничего подозрительного не видели? — решил попытать счастья.
— Я — не сова, сплю ночами, — ответила со значимостью. — Это вы молодежь за долляры друг дружке головы тяпаете. Эх! — и удалила себя из моей квартиры.
Глас народа, который всегда смотрит в корень происходящих событий. Как бы слова дворничихи не оказались пророческими. Подозреваю, что за миллион мне готовы оттяпать не только головушку, но расчленить всю тушку на мелкие суставы для удобного выброса их на помойку. За что? Нет ответа. Просто такие времена: проще из человека сделать фрикасе, чем с ним договориться. Но о чем ладить с неизвестными, приходящими в гости с ТТ и ПМ? Впрочем, я и сам не хочу договариваться. Быть тряпкой, о которой хотят вытереть ноги? Простите-простите. Дело в принципе. И поэтому, если объявлена война, то я к ней готов, как погранец к ночной тревоге.
Смотрю на часы — девятый час утра. Надеюсь, мой криминальный друг Василий подключил телефон, чтобы узнать последние новости от меня?
— Да? — слышу его голос. — Какая сволочь не спит?
— Сам такой, — отвечаю. — Есть три новости, — сообщаю. — Одна хуже другой.
— Илья жив-здоров?
— Слава Богу!
— Тогда все новости хорошие, — говорит мой товарищ. — Излагай, негодяй.
Я изложил: во-первых, на бирже укокошили господина Брувера, во-вторых, в моей квартире обнаружены два трупа молодчиков, в-третьих, наш миллион, чувствую, превращается в фата-моргану…
— Разберемся, — и предупреждает, чтобы из квартиры мы с Ильей не выходили. — Скоро буду, — обещает.
— Отлично, — злюсь я, — баррикаду возводить?
И не получаю ответа — короткие гудки. Ну, жизнь моя! Трипер-труцер-херцер шишка с перцем первотоц! Разве так можно жить, господа? Вопрос риторический. Кого опасаться? Пусть меня страшатся, всевозможные ОПГ: народный топор лучшее средство в борьбе за правое дело.
Найдя точильный брусок, начинаю острить топор. Расчленю любую тварь, которая потянется щупальцами к моему миллиону. Высокое звание «Миллионер России», повторюсь, надо завоевать в кровавых сечах, таковы законы нашей прекрасной действительности.
Прибывшего господина Сухого встречаю с топором, звенящим от напряжения и желания разрубить врага по самый по крестец.
— Лучше я подарю тебе пулемет, — говорит Василий, выслушав мой рассказ о вчерашних событиях. — А где Илюша?
Я отвечаю, что топор надежнее, наш же друг у верного соседа Павианыча. Никому нельзя верить, предупреждает Василий, прогуливаясь по комнатам. Его поведение меня интригует: он спокоен и деловит, будто прибыл на именины сердца. Такое впечатление, что он знает, куда больше, чем я. Что, полагаю, не удивительно.
— Значит, говоришь, два трупоукладчика? — задумывается.
— Два.
— И никому не говорил об аутисте?
— Никому, — передергиваю плечами.
— А где был вечером?
— Каким вечером?
— Вчера вечером.
— А ты откуда знаешь? — настораживаюсь.
Мой друг усмехается, мол, я все знаю, лапоть, и снисходит до вопроса:
— А ты бы хотел, чтобы я оставил приз без прикрытия?
Я открываю рот: какое ещё прикрытие, черт подери? Боевое, отвечает Василий, поскольку он живет без иллюзий и знает, что таких разгильдяев, как я, надо держать под контролем. Обзывает он меня, конечно, более ебким определением, да я не успеваю обидится, услышав:
— Сто к одному. Бегал к Маечке?
И услыхав это, вдруг осознал полную свою пролетарскую никчемность. Однако не верил, что милая девушка разыграла против меня комбинацию в несколько ходов. Не может быть? Если это так, то отрублю свое мужское достоинство и отправлю в коптильню ресторана «Пекин» для любительниц экзотических кушаний.
— Да, встречался, — признался не без вызова.
— Про Илюшу говорил?
— Сказал, — вздохнул я. — Ну и что?
— Ничего, — спокойно ответил приятель. — Теперь все сходится. Я всегда знал, что с дилетантами иметь дело нельзя.
— Ты хочешь сказать, что Мая подослала трупоукладчиков?
— Я хочу сказать, что нашему миллиону приделали крылья, это в лучшем случае…
— А в худшем? — невольно вопросил.
— А в худшем — охота за аутистом будет продолжаться.
Свое полное непонимание ситуации я не скрывал — не скрывал всем своим дурацким видом. Чувствовал себя отвратно, будто заглотил пенту мочи и занюхал шматом, похожим на сало с голубоватым отливом.
Бр-р-рг! Меня чуть не вырвало на зазевавшегося товарища в новом хлопковом костюме от голубого, как сало, кутюрье де`Сороко. Пересилив себя, задал несколько вопросов, своему приятелю, разумеется. После чего взял топор, чтобы совершить акцию по личному членовредительству. Дальновидный друг отобрал орудие возмездия и утешил тем, что жизнь продолжается. Продолжается? Как жить, чувствуя себя самым последним идиотом из всех идиотов, и зная, что самый даунистый даун умнее тебя во сто крат.
По мнению господина Сухого, ситуация вокруг нашего миллиона сложилась взрывоопасная: «черный» директор ВБ Аслан Галаев, он же вор в законе Галка, узнав о странном обогащении двух пришлых дуриков, решил разобраться в таком анекдотическом казусе: отдавать миллион долларов на сторону, никогда в жизни! Да, очевидно, господин Брувер совершил трагический просчет, решив сыграть свою игру. Какую игру? В игру, где на кону шуршал миллион «зелени». Возможно, он превратил виртуальную сумму в 1 000 000 $ в реальный денежный брикет, да не успел им попользоваться. Его убрали, как не оправдавшего доверия. Дальше в игру заступает краса Мая. Дедушку жалко, да интересы общего дела с вором в законе превыше всего.
— Стоп, — запротестовал я. — Что-то не сходится. Я ей первый позвонил?
— Они обыграли ситуацию в свою пользу, — отвечал Василий. — Когда узнала об Илюше, дала наводку Галаеву, тот прислал двух горных орлов…
— А тут боевое прикрытие, — хныкнул я. — Хитр`о. Как я понимаю, ты с Галкой на дружеской ноге?
— Мы друг друга уважаем, — усмехнулся мой друг, — как две ядерные державы. Но когда гуляют большие капиталы…
Я прерываю товарища: неужели кавказский вор в законе не знал, что мы с Илюшей ходим в дружбанах с ним, представителем славянского спортивного сообщества?
— Вот здесь, как ты говоришь, не сходится, — соглашается мой товарищ. — Разберемся, — и делает предположение, что, быть может, ещё кто-то влез в эту мыльную историю.
Его сомнения бодрят меня, как водка: не так все однозначно! Уверен, Мая даже не подозревает о наших пакостных выводах, касающихся её участия в этом деле. Если не прав, то тогда мне грош цена, как человеку разумному и чувствующему. Довольно наводить напраслину, требую я, пора ехать на встречу с Галаевым и разбираться по существу.
«Спортсмен» соглашается, однако выдвигает условие, чтобы Илью охраняли. И тревожит своих коллег по сотовому телефончику. Скоро появляются два молодца, одетые во все черное, будто пришли с поминок. Их крупные боксерские лица биты и без особого интеллекта. Не они ли дежурили вчера ночью у нашего дома для защиты интересов спортивного общества «ЦСКА»? Если это так, то могу больше беспокоиться о судьбе аутиста.
Наша великолепная четверка вваливается к соседу Павлову, приводя того в ужас. Проснувшийся Илюша сидит на кухне, ковыряясь в тарелке с манной кашей. Вид у него доброжелательный, как у марокканского апельсинового дерева во время сезона дождей.
— Вот этого малого охранять, как зеницу ока, — приказывает господин Сухой. — И потакать всем его желаниям. Он псих, но умный. Так бывает. Да, Илюша?
— Ыыы, — радуется тот, смотря слезящимися глазами на нас.
— Работайте, как вчера, — похлопал друзей по широким, как кровати, спинам Василий, и я понял, что мои предположения были верны.
И поэтому, когда мы помчались по городу на серебристом БМВ, я позволил выдвинуть некоторые претензии своему приятелю.
Во-первых, нельзя ли было предупредить о том, что выставлено боевое прикрытие, во-вторых, нельзя ли было обойтись без трупов в моей квартире, в-третьих, его домыслы по отношению к Мае оскорбляют мои лучшие чувства, в-четвертых, куда мы так убиваемся?
На все это Сухой отвечал: я — известное трепло и говорить такому лишнее не рекомендуется, трупы в квартире — производственная необходимость, Мая — темная лошадка, убиваемся мы на «стрелку», забитую в ресторане «Золотой колос», что на бывшей ВДНХ.
— «Золотой колос»? — переспросил. — А почему не на биржу?
— Там санитарный день, — буркнул Василий, — в связи с безвременной кончиной Брувера.
— Как получать миллион, — недовольно заерзал на сидении, — так санитарный день.
— Думай о вечности, балда, — посоветовал мой друг и предупредил, что тары-бары с кавказским вором в законе могут зайти далеко, и поэтому я должен быть готов к любым неожиданностям.
— Всегда готов, — и оттопырил полу пиджака.
Мой друг покачал головой: во, придурок с топором, и поинтересовался, как я собираюсь действовать против вооруженных до зубов нукеров?
— Это психическое оружие, — сказал я. — Если что, уничтожим врага морально.
— Я тебя боюсь, — пошутил Василий.
Бывшая Выставка достижений народного хозяйства превратилась в торговую точку размером в несколько десятков гектаров. Летняя публика тарабанила коробки туда-сюда с упорством трудолюбивых муравьем, братьев наших младших. Аттракцион «Чертово колесо» с любителями острых наслаждений бесконечно разрезало небесное полотно пополам.
Свободно миновав охрану у ворот, БМВ закатил на территорию выставки. Мелькнули помпезные залы, построенные в 50-е годы, золотились фигурами фонтаны, застыла в бессрочном полете гагаринская ракета «Восток».
— «Золотой Колос», — указывает Василий на здание, выполненное в стиле античного ампир, но с родными гипсовыми вензелями, обозначающими хлеборобное богатство СССР.
Я шумно вздыхаю: золотое времечко было-то, все народы мира нас, ядерно-ракетных, боялись, а значит, уважали, а мы дули водку за 4 руб. 12 коп. на тараканьих кухоньках и поносили власть, считая её в стойком маразме. Что теперь имеем взамен? Водка вся та же — из нефти, а держава по-прежнему гибнет в миазмах духовного разложения и бесславия. Мало того, начались необратимые техногенные процессы распада: тонут атомные субмарины, горят свечами телевизионные башни, падают самолеты и так далее.
Полный ВВП — великий всероссийский пиздец! И как с ним бороться, кажется, никто толком не знает: ни власть беспомощных мелких людишек с лубянисто-льдистыми глазами, ни спивающийся, терпеливый и глуповой народец.
— Прорвемся, — выслушав мое социально-политическое нытье, говорит Василий. — Да, порой хочется выть. Но мы люди — не волки. Учись держать удары, — советует.
— Эх, замочек, мой замочек, потерпи ещё годочек, — вспоминаю я песенку. — Хочу жить в светлом будущем, товарищи.
— Сейчас, — обещает приятель, — поживешь.
Во многом он оказался прав: зал, куда мы заступили, напоминал аэродромный ангар, куда можно было свободно закатить наш звездный хуилет «Буран». С потолков свисали огромные бронзовые люстры, похожие на качели ЦПКиО. Несмотря на утро, эти люстрины пылали тысячами и тысячами ватт. Если и было на планете светлое будущее, то оно наблюдалось именно здесь, на северной окраине столицы.
Зал был практически пуст: желающих отравиться французскими устрицами не наблюдалось. На эстрадном пятачке сексуалили полуголые стриптезерши, тренирующие свои лебяжьи ляжки и жопастенькие фляжки. Я подивился: что за явление по утру, не шишковатый министр ли культуры принимает программу столь высокого искусства?
— Министр у нас Галаев, — усмехнулся мой спутник. — Меценат!
Наконец, я приметил человечка, сидящего за столом в гордом одиночестве. И это хозяин жизни, спросил себя, что за плевок недоразумения на криминальном своде? Такого пыльного гопника можно прихлопнуть одним чихом? Ничего не понимаю? И где охрана? Где бесстрашные нукеры-чукеры, готовые профаршировать саблями любого неверного? А может, вор в законе фаталист, верящий в собственное бессмертие?
Я покосился на Василия, и увидел на мужественном лице бывшего борца такой щенячий восторг от встречи, что, удивившись, споткнулся о ковер. Чтобы не упасть, дернулся всем телом. И сделал это зря. Дедовский топор вырвался из-за моего пояса и…
Не успел глазом моргнуть, а проклятое орудие труда долететь до пола, как все пространство, так мне показалось, ощерилось стволами всевозможных калибров: от раструбных гальских пистолей до гастрольно-цирковых антальских гаубиц. Ничего себе, дружба народов!
У меня появилось желание пасть ниц и с положения лежа осознать всю свою жалкую рабоче-крестьянскую жизнь, прошлую, настоящую и будущую. Впрочем, насчет светлого грядущего возникли большие проблемы. Я почувствовал могильный холод и вспомнил анекдот: заползают два дождевых червя на кладбище. Один другому и говорит: «О, класс! Под каждой крышкой сюрприз!».
К счастью, моя встреча с подземными зверями оказалась отложенной — на неопределенное время. Господин Галаев добродушно хихикнул, мол, что за дурашка с топориком явился под мои смоляные очи, и ресторанное пространство вокруг меня тут же очистилось. А что мой спутник? Он в данной критической ситуации повел себя с равнодушием амебы, которую прижигают кислотой, а ей все равно. Даже не сделал вида, что будет отстреливаться, сволочь!
Пока я (уже без топора, который отобрали) кипел праведным гневом, мы подступили к столу, за коим завтракал скромный герой Северного Кавказа. Сделав широкий жест рукой, он пригласил сесть:
— Мой стол — ваш стол, вах!
Ах-ах, какие манеры, скажите, пожалуйста, сажусь с неудовольствием нищего, приглашенного принцем разделить трапезу. Глянув на вора в законе, понимаю, почему его прозывают «Галкой». Господин Галаев по природе своей черен, как эта птаха. Его мелкое личико птичье, остренькое и быстрое. Глаза холодны, как воркутинский уголек в лаве, и умны, как лекции по сопромату университетского профессора Шухмана. С таким лучше не встречаться на узенькой дорожке, это я говорю не об ученом муже, а совсем наоборот.
— Это Слава, — представляет меня мой же друг. — Я говорил.
— А, миллионщик, — радуется господин Галаев. — Наслышан о подвигах. И переходит к делу. — Какие проблемы?
Какие проблемы? Хороший вопрос. Неужели хозяин биржи и жизни не в курсе всех событий? Непохоже. Значит, хочет услышать мою версию происшедшего.
Через несколько минут я вновь ощущаю себя полным кретином. Хотя чему переживать — это мое постоянное ныне состояние: кретинизм. В чем же дело? Выясняется, что господина Брувера никто не ликвидировал, у него случился сердечный приступ с летальным, правда, исходом. Разумеется, внучка Мая уверена, что дедушку убили, но медицина утверждает другое. О вторжении двух отморозков в мою квартиру господин Галаев сказал:
— Художественная самодеятельность.
— Хороша самодеятельность, — позволил заметить. — Мозги на обоях.
— Главное, не твои, — усмехнулся вор в законе. — Будь проще, Слава, и мир придет в твой дом.
— В каком смысле?
— Зачем нам всем война? — развел руками. — Василий меня понимает.
— Худой мир лучше хорошей войны, — не был оригинальным мой товарищ.
— Вах! Золотые слова.
Кто бы ни согласился с этим классическим утверждением? Согласился и я, да посчитал нужным напомнить о миллионе, мол, желаю получить его немедленно, чтобы дунуть на крабовые Карибские острова. Мое легкомысленное предложение огорчило господина Галаева, он сморщил личико, будто проглотил дикий лимон, пожевал губами, потом назидательно проговорил:
— Деньги должны работать.
Мудрая мысль, о чем и сказал, но при этом посмел заметить, что миллион мой, и я вправе им распоряжаться так, как хочу.
— Чей миллион? — искренне не поняли меня.
— Наш миллион, — проговорил со значением Василий. — Его, — указал на меня, — мой, — указал на себя, — и твой, — указал на вора в законе.
— Как это? — возмутился я. — Один миллион будем делить на троих?
— А зачем делить? — выступил господин Галаев. — Надо умножать наше богатство. У тебя, — указал на меня, — есть золотой ключик от домика, — у меня, — указал на себя, — есть домик, — а у него, — указал на Василия, крыша для домика. Будем жить поживать и добра наживать.
— Какой такой золотой ключик? — решил проверить свои подозрения.
— А вот такой, — скроив рожицу, вор в законе изобразил психически ненормального.
Я хныкнул от огорчения, покосившись на Василия: черт побери, откуда всем известно о нашем аутисте? Мой друг же был невозмутим, как пески в полдень, и мило улыбался чужим ужимкам.
Как бы в такой непростой ситуации поступил человек нормальный? Безусловно, он был бы счастлив такому предложению: рвать 33,3333333 процента от любой суммы. Плюс комфортные условия и гарантии полной безопасности. Но поскольку я падал с крыш ходких поездов, и при этом ни раз бился головой о рельсы и шпалы, то во мне вдруг вскипела пролетарская ненависть к современным нуворишам, мечтающим содрать семь шкур за воздух.
— Нет, я — папа римский, — добродушно похлопал по плечу моложавый оперативник с худощавым, плохо выбритым лицом. — Ну, будь здоров! — и пообещал вызвать в качестве свидетеля, если в том будет необходимость.
Ничего себе виражи судьбы, присел на порожке, оставшись, наконец, один. Что это все значит, Слава? Объясни самому себе криминальную ситуацию. Два трупа в собственной квартире — это будет многовато даже для тебя, искателя приключения на собственный зад. Василий Сухой был прав: прольется кровушка — и она льется, как из кухонного крана. Вот только какой смысл во всех этих убийствах? Почему началась резня? Допустим, во главе угла деньги. Ну и что? Нельзя договорится полюбовно? О чем договорится и с кем? Те, кто пришел ко мне в ночные гости, прибыл не с вафельным тортиком, а со свинцовым приветом. Не дать ли деру в Тырново, пока не поздно. Жизнь дороже миллиона долларов? На десять тысяч, припрятанных в унитазе, можно прожить счастливо лет десять, если обитать скромно, как обретается все терпеливое народонаселение.
Мысль о нищей жизни взбесила меня: нет уж, господа, желающие моей смертушки, ни хрена у вас не выйдет. Я, проживающий на родной сторонке, и буду кого-то трусить. Да пошли вы туда, куда ходят получать пиздюлей бомжи Людок и Паша: на вокзалы, напомню, они ходят, и вам, господа во фраках и сюртуках, советую срочно приобретать билеты в далекое далеко, ибо вместе нам не быть на территории, которую вы именуете, РФ.
А если охота идет не на тебя, родной, — на Илюшу она идет. От меня никакой полезной пользы, а вот аутист это золотая жила Клондайка, алмазная россыпи Мирного, нефтяные промыслы Каспия.
Возникает вопрос: кто так умен и находчив, что так быстро дотрюкался о выдающихся способностях моего друга детства. Кто, помимо меня и Василия, знает об этом феномене? Правильно, Мая, но она вне подозрений, как жена Цезаря. Еще кто? Боюсь, что мое вызывающее поведение на бирже вызвало определенные подозрения. Приход аутиста эти подозрения усилили. Тот же опытный трейдер Анатолий Кожевников без труда мог осознать секрет, слыша полубредовые бормотания моего товарища.
Разберемся, решаю я, главное, чтобы не пристрелили раньше времени. И отправляюсь к соседу Павлову, прихватив бутылку водки. Павлин Павлинович меня ждет с нетерпением, несмотря на четвертый час утренней ночи. Он в пижаме и тапочках, похож на перепуганного буржуазного жильца эпохи революционных преобразований.
— Илюша спит, — сообщает и, округлив глаза, повествует о происшествии, которое недавно приключилось на нашей лестничной клетке.
Из его рассказа рисовалась следующая картина: около полуночи он услышал некий тарарам у двери моей квартиры. Удивился — Слава возвернулся? Глянул в глазок: два квадратных молодца вскрывали двери. Он было хотел тренькнуть «02», когда парочка зашла в квартиру, да тут откуда не возьмись ещё двое объявились во-о-от с такими пистолями в руках.
— С глушителями, — понял я.
— И нырк в квартирку, а через минуту скок из нее, и бегом на улицу.
Я задумался: такое впечатление, что приз не поделили две группировки. Не договорились о призовых? Результат этих игрищ известен: два трупа, если не считать исполнительного директора ВБ. Кто лучше меня разберется в данной ситуации? Конечно, господин Сухой. Пусть взбодрится в пятом часу, как петух на деревенском насесте. И я набираю номер телефона, мне известный. В ответ — длинные гудки. Отключил телефон, сукин сын, и дрыхнет в свое телесное удовольствие.
— Давай, Павлиныч, выпьем, — предлагаю, — за то, чтобы пережить нам эти мутные времена.
— Сомневаюсь я, — говорит на это сосед, — но выпить выпью.
— В чем сомневаешься?
— Жили и живем, как в дурдоме, — отмахивается, — где к тому же пожар и заливает водой.
— Ничего, выдюжим, — у меня нет сил спорить, да и во многом прав сосед: многие живут, как во времена всемирного потопа и апокалипсиса.
Мы поднимаем стаканы и, не чокаясь, заливаем лечебное пойло в притомленные организмы. Жесткий мир смягчает линии и краски. Можно ещё пожить в нем и посмотреть, что из этого выйдет.
— А сколько тебе, Павлиныч, надо для полного счастья? — интересуюсь к завершению нашего нечаянного праздника.
— В к-каком смысле?
— В самом прямом: в денежном экви-и-иваленте?
— В ч-чем?
— В денежном и-и-исчислении…
Понимали мы друг друга плохо, но, в конце концов, постигли, что моему соседу для полного счастья нужна тысяча долларов.
— На, — отслюнявил нужную сумму.
— В долг? — икнул мой собутыльник.
— В подарок, — кинул голову на грудь. — За твое мужество.
— За это надо выпить, — и сосед вытащил новую бутылку. — У нас каждый день — подвиг.
Через час я чувствовал себя прекрасно: что наша жизнь — игра, и все мы играем, как можем. Правда, некоторые заигрываются и получают пулю в лоб или в пыльную потылицу. Тут кому как повезет. Мне пока везет и везет по крупному. В соседней комнате спит человек, не понимающий своей цены. У него нет цены — он бесценен. Его гениальный дар предвидеть движение заморских валют не имеет аналогов в истории человечества. Используя его умение, можно наворотить таких дел, что небес станет тошно.
С этой положительной мыслью я засыпаю. И снится сон по теме: будто нахожусь в кассе ВБ, и любезная кассир Леночка выдает мне брикет с заветным миллионом. Я с радостным трепетом раздираю полиэтилен и вижу… кирпич, строительный, белый брус из бетона. В бешенстве, схватив его, швыряю об пол. И кирпич разлетается на мелкие куски, как стекло.
И просыпаюсь на чужой кухне: оказывается, кошмар смёл пустую бутылку со стола моей рукой. Ударившись о ребристую батарею, посудина разбилась. А за окном зарождается новое утро. Что нам новый день готовит, поднимаюсь со стула и бреду на поиски Илюши Шепотинника.
Ориентируясь по мощному храпу, нахожу соседа в гостиной. Счастливая улыбка блажила на его лице. Хоть кому-то повезло в этой скверной истории. Аутист находился в маленькой комнате, бывшей когда-то детской. Время не затронуло эту комнатку: мягкие игрушки, наивные рисунки на стене, стол-парта, учебники второго класса на ней. Все напоминало о Вальке, сыне Павлова. Десятилетний пацан однажды поехал в гости к бабушке под Рязань и там погиб, упав с забора. Странно, помню, как Валька вместе с нами сигал на крыши поездов, и все заканчивалось благополучно. А тут какой-то деревенский забор. Говорят, упал головой на камень. Не повезло. Мать не пережила его гибели, и Павлин Павлиныч остался один, пытаясь законсервировать прошлое в этой комнате.
Я смотрю на спящего Илью. Его дыхание спокойно и ровно. Никакие внешние бури не трогают глубин его души. Снятся ли ему сны? Я вспоминаю свой последний сон — как бы он ни оказался вещим? Не хочется получать отечественный кирпич вместо миллиона импортных бумажек.
Решив не будить вундеркинда, я иду в свою квартиру. Надеюсь, там не объявились новые трупы? К счастью, между ОПГ был объявлен санитарный час, и мои комнаты оказались пусты, но со следами прошедших боев. Чертыхаясь, начинаю заниматься уборкой. Чужие мозги на обоях и мебели высохли и напоминали разваренную гречку. Подозреваю, многим завтракающим согражданам и в голову не может прийти мысль о том, что гречка в молоке, которую они кушают, очень похожа на их же мозги, если их, конечно, выбить горячей пулей. Как говорится, приятного аппетита и здоровья на многие лета!
Меня едва не стошнило во время уборки, когда мокрой тряпкой попытался смыть мозговую крошку. Было впечатление, что хочу затереть собственные больные мозги, расплескавшиеся по случаю из природного котелка.
Бр-р-р! Выбежав на балкон, я заглотал кусок свежего утра и обратил внимание на мощную дворничиху бабу Клаву, махающую метлой у помойки. Твою мать, Слава, сказал я себе: даже миллион не изменил твоего пролетарского миропонимания. У тебя же есть возможность купить рабочее время другого человека и не мучиться с говном повседневности. И в этом ничего нет плохого: каждый делает свое дело. Вот что значит, привычка лезть самому по локоть в бочку с дерьмом.
Через час моя квартира сверкала, как серебряная ложка после воздействия на неё уксусной кислоты. Только слабый запах пороховой гари напоминал о минувших событиях. Усатая баба Клава действовала решительно, как полководец эпохи реформ Павла I, и получила за свой труд, как полководец вышеупомянутого смутного периода в нашей истории.
— Долляры? — поднесла кредитку к глазам. — А родных нету?
— Это лучше, баба Клава.
— Не балуй, — предупредила патриотка, пряча ассигнацию в передник цвета переспелой сливы.
— А вчера ночью ничего подозрительного не видели? — решил попытать счастья.
— Я — не сова, сплю ночами, — ответила со значимостью. — Это вы молодежь за долляры друг дружке головы тяпаете. Эх! — и удалила себя из моей квартиры.
Глас народа, который всегда смотрит в корень происходящих событий. Как бы слова дворничихи не оказались пророческими. Подозреваю, что за миллион мне готовы оттяпать не только головушку, но расчленить всю тушку на мелкие суставы для удобного выброса их на помойку. За что? Нет ответа. Просто такие времена: проще из человека сделать фрикасе, чем с ним договориться. Но о чем ладить с неизвестными, приходящими в гости с ТТ и ПМ? Впрочем, я и сам не хочу договариваться. Быть тряпкой, о которой хотят вытереть ноги? Простите-простите. Дело в принципе. И поэтому, если объявлена война, то я к ней готов, как погранец к ночной тревоге.
Смотрю на часы — девятый час утра. Надеюсь, мой криминальный друг Василий подключил телефон, чтобы узнать последние новости от меня?
— Да? — слышу его голос. — Какая сволочь не спит?
— Сам такой, — отвечаю. — Есть три новости, — сообщаю. — Одна хуже другой.
— Илья жив-здоров?
— Слава Богу!
— Тогда все новости хорошие, — говорит мой товарищ. — Излагай, негодяй.
Я изложил: во-первых, на бирже укокошили господина Брувера, во-вторых, в моей квартире обнаружены два трупа молодчиков, в-третьих, наш миллион, чувствую, превращается в фата-моргану…
— Разберемся, — и предупреждает, чтобы из квартиры мы с Ильей не выходили. — Скоро буду, — обещает.
— Отлично, — злюсь я, — баррикаду возводить?
И не получаю ответа — короткие гудки. Ну, жизнь моя! Трипер-труцер-херцер шишка с перцем первотоц! Разве так можно жить, господа? Вопрос риторический. Кого опасаться? Пусть меня страшатся, всевозможные ОПГ: народный топор лучшее средство в борьбе за правое дело.
Найдя точильный брусок, начинаю острить топор. Расчленю любую тварь, которая потянется щупальцами к моему миллиону. Высокое звание «Миллионер России», повторюсь, надо завоевать в кровавых сечах, таковы законы нашей прекрасной действительности.
Прибывшего господина Сухого встречаю с топором, звенящим от напряжения и желания разрубить врага по самый по крестец.
— Лучше я подарю тебе пулемет, — говорит Василий, выслушав мой рассказ о вчерашних событиях. — А где Илюша?
Я отвечаю, что топор надежнее, наш же друг у верного соседа Павианыча. Никому нельзя верить, предупреждает Василий, прогуливаясь по комнатам. Его поведение меня интригует: он спокоен и деловит, будто прибыл на именины сердца. Такое впечатление, что он знает, куда больше, чем я. Что, полагаю, не удивительно.
— Значит, говоришь, два трупоукладчика? — задумывается.
— Два.
— И никому не говорил об аутисте?
— Никому, — передергиваю плечами.
— А где был вечером?
— Каким вечером?
— Вчера вечером.
— А ты откуда знаешь? — настораживаюсь.
Мой друг усмехается, мол, я все знаю, лапоть, и снисходит до вопроса:
— А ты бы хотел, чтобы я оставил приз без прикрытия?
Я открываю рот: какое ещё прикрытие, черт подери? Боевое, отвечает Василий, поскольку он живет без иллюзий и знает, что таких разгильдяев, как я, надо держать под контролем. Обзывает он меня, конечно, более ебким определением, да я не успеваю обидится, услышав:
— Сто к одному. Бегал к Маечке?
И услыхав это, вдруг осознал полную свою пролетарскую никчемность. Однако не верил, что милая девушка разыграла против меня комбинацию в несколько ходов. Не может быть? Если это так, то отрублю свое мужское достоинство и отправлю в коптильню ресторана «Пекин» для любительниц экзотических кушаний.
— Да, встречался, — признался не без вызова.
— Про Илюшу говорил?
— Сказал, — вздохнул я. — Ну и что?
— Ничего, — спокойно ответил приятель. — Теперь все сходится. Я всегда знал, что с дилетантами иметь дело нельзя.
— Ты хочешь сказать, что Мая подослала трупоукладчиков?
— Я хочу сказать, что нашему миллиону приделали крылья, это в лучшем случае…
— А в худшем? — невольно вопросил.
— А в худшем — охота за аутистом будет продолжаться.
Свое полное непонимание ситуации я не скрывал — не скрывал всем своим дурацким видом. Чувствовал себя отвратно, будто заглотил пенту мочи и занюхал шматом, похожим на сало с голубоватым отливом.
Бр-р-рг! Меня чуть не вырвало на зазевавшегося товарища в новом хлопковом костюме от голубого, как сало, кутюрье де`Сороко. Пересилив себя, задал несколько вопросов, своему приятелю, разумеется. После чего взял топор, чтобы совершить акцию по личному членовредительству. Дальновидный друг отобрал орудие возмездия и утешил тем, что жизнь продолжается. Продолжается? Как жить, чувствуя себя самым последним идиотом из всех идиотов, и зная, что самый даунистый даун умнее тебя во сто крат.
По мнению господина Сухого, ситуация вокруг нашего миллиона сложилась взрывоопасная: «черный» директор ВБ Аслан Галаев, он же вор в законе Галка, узнав о странном обогащении двух пришлых дуриков, решил разобраться в таком анекдотическом казусе: отдавать миллион долларов на сторону, никогда в жизни! Да, очевидно, господин Брувер совершил трагический просчет, решив сыграть свою игру. Какую игру? В игру, где на кону шуршал миллион «зелени». Возможно, он превратил виртуальную сумму в 1 000 000 $ в реальный денежный брикет, да не успел им попользоваться. Его убрали, как не оправдавшего доверия. Дальше в игру заступает краса Мая. Дедушку жалко, да интересы общего дела с вором в законе превыше всего.
— Стоп, — запротестовал я. — Что-то не сходится. Я ей первый позвонил?
— Они обыграли ситуацию в свою пользу, — отвечал Василий. — Когда узнала об Илюше, дала наводку Галаеву, тот прислал двух горных орлов…
— А тут боевое прикрытие, — хныкнул я. — Хитр`о. Как я понимаю, ты с Галкой на дружеской ноге?
— Мы друг друга уважаем, — усмехнулся мой друг, — как две ядерные державы. Но когда гуляют большие капиталы…
Я прерываю товарища: неужели кавказский вор в законе не знал, что мы с Илюшей ходим в дружбанах с ним, представителем славянского спортивного сообщества?
— Вот здесь, как ты говоришь, не сходится, — соглашается мой товарищ. — Разберемся, — и делает предположение, что, быть может, ещё кто-то влез в эту мыльную историю.
Его сомнения бодрят меня, как водка: не так все однозначно! Уверен, Мая даже не подозревает о наших пакостных выводах, касающихся её участия в этом деле. Если не прав, то тогда мне грош цена, как человеку разумному и чувствующему. Довольно наводить напраслину, требую я, пора ехать на встречу с Галаевым и разбираться по существу.
«Спортсмен» соглашается, однако выдвигает условие, чтобы Илью охраняли. И тревожит своих коллег по сотовому телефончику. Скоро появляются два молодца, одетые во все черное, будто пришли с поминок. Их крупные боксерские лица биты и без особого интеллекта. Не они ли дежурили вчера ночью у нашего дома для защиты интересов спортивного общества «ЦСКА»? Если это так, то могу больше беспокоиться о судьбе аутиста.
Наша великолепная четверка вваливается к соседу Павлову, приводя того в ужас. Проснувшийся Илюша сидит на кухне, ковыряясь в тарелке с манной кашей. Вид у него доброжелательный, как у марокканского апельсинового дерева во время сезона дождей.
— Вот этого малого охранять, как зеницу ока, — приказывает господин Сухой. — И потакать всем его желаниям. Он псих, но умный. Так бывает. Да, Илюша?
— Ыыы, — радуется тот, смотря слезящимися глазами на нас.
— Работайте, как вчера, — похлопал друзей по широким, как кровати, спинам Василий, и я понял, что мои предположения были верны.
И поэтому, когда мы помчались по городу на серебристом БМВ, я позволил выдвинуть некоторые претензии своему приятелю.
Во-первых, нельзя ли было предупредить о том, что выставлено боевое прикрытие, во-вторых, нельзя ли было обойтись без трупов в моей квартире, в-третьих, его домыслы по отношению к Мае оскорбляют мои лучшие чувства, в-четвертых, куда мы так убиваемся?
На все это Сухой отвечал: я — известное трепло и говорить такому лишнее не рекомендуется, трупы в квартире — производственная необходимость, Мая — темная лошадка, убиваемся мы на «стрелку», забитую в ресторане «Золотой колос», что на бывшей ВДНХ.
— «Золотой колос»? — переспросил. — А почему не на биржу?
— Там санитарный день, — буркнул Василий, — в связи с безвременной кончиной Брувера.
— Как получать миллион, — недовольно заерзал на сидении, — так санитарный день.
— Думай о вечности, балда, — посоветовал мой друг и предупредил, что тары-бары с кавказским вором в законе могут зайти далеко, и поэтому я должен быть готов к любым неожиданностям.
— Всегда готов, — и оттопырил полу пиджака.
Мой друг покачал головой: во, придурок с топором, и поинтересовался, как я собираюсь действовать против вооруженных до зубов нукеров?
— Это психическое оружие, — сказал я. — Если что, уничтожим врага морально.
— Я тебя боюсь, — пошутил Василий.
Бывшая Выставка достижений народного хозяйства превратилась в торговую точку размером в несколько десятков гектаров. Летняя публика тарабанила коробки туда-сюда с упорством трудолюбивых муравьем, братьев наших младших. Аттракцион «Чертово колесо» с любителями острых наслаждений бесконечно разрезало небесное полотно пополам.
Свободно миновав охрану у ворот, БМВ закатил на территорию выставки. Мелькнули помпезные залы, построенные в 50-е годы, золотились фигурами фонтаны, застыла в бессрочном полете гагаринская ракета «Восток».
— «Золотой Колос», — указывает Василий на здание, выполненное в стиле античного ампир, но с родными гипсовыми вензелями, обозначающими хлеборобное богатство СССР.
Я шумно вздыхаю: золотое времечко было-то, все народы мира нас, ядерно-ракетных, боялись, а значит, уважали, а мы дули водку за 4 руб. 12 коп. на тараканьих кухоньках и поносили власть, считая её в стойком маразме. Что теперь имеем взамен? Водка вся та же — из нефти, а держава по-прежнему гибнет в миазмах духовного разложения и бесславия. Мало того, начались необратимые техногенные процессы распада: тонут атомные субмарины, горят свечами телевизионные башни, падают самолеты и так далее.
Полный ВВП — великий всероссийский пиздец! И как с ним бороться, кажется, никто толком не знает: ни власть беспомощных мелких людишек с лубянисто-льдистыми глазами, ни спивающийся, терпеливый и глуповой народец.
— Прорвемся, — выслушав мое социально-политическое нытье, говорит Василий. — Да, порой хочется выть. Но мы люди — не волки. Учись держать удары, — советует.
— Эх, замочек, мой замочек, потерпи ещё годочек, — вспоминаю я песенку. — Хочу жить в светлом будущем, товарищи.
— Сейчас, — обещает приятель, — поживешь.
Во многом он оказался прав: зал, куда мы заступили, напоминал аэродромный ангар, куда можно было свободно закатить наш звездный хуилет «Буран». С потолков свисали огромные бронзовые люстры, похожие на качели ЦПКиО. Несмотря на утро, эти люстрины пылали тысячами и тысячами ватт. Если и было на планете светлое будущее, то оно наблюдалось именно здесь, на северной окраине столицы.
Зал был практически пуст: желающих отравиться французскими устрицами не наблюдалось. На эстрадном пятачке сексуалили полуголые стриптезерши, тренирующие свои лебяжьи ляжки и жопастенькие фляжки. Я подивился: что за явление по утру, не шишковатый министр ли культуры принимает программу столь высокого искусства?
— Министр у нас Галаев, — усмехнулся мой спутник. — Меценат!
Наконец, я приметил человечка, сидящего за столом в гордом одиночестве. И это хозяин жизни, спросил себя, что за плевок недоразумения на криминальном своде? Такого пыльного гопника можно прихлопнуть одним чихом? Ничего не понимаю? И где охрана? Где бесстрашные нукеры-чукеры, готовые профаршировать саблями любого неверного? А может, вор в законе фаталист, верящий в собственное бессмертие?
Я покосился на Василия, и увидел на мужественном лице бывшего борца такой щенячий восторг от встречи, что, удивившись, споткнулся о ковер. Чтобы не упасть, дернулся всем телом. И сделал это зря. Дедовский топор вырвался из-за моего пояса и…
Не успел глазом моргнуть, а проклятое орудие труда долететь до пола, как все пространство, так мне показалось, ощерилось стволами всевозможных калибров: от раструбных гальских пистолей до гастрольно-цирковых антальских гаубиц. Ничего себе, дружба народов!
У меня появилось желание пасть ниц и с положения лежа осознать всю свою жалкую рабоче-крестьянскую жизнь, прошлую, настоящую и будущую. Впрочем, насчет светлого грядущего возникли большие проблемы. Я почувствовал могильный холод и вспомнил анекдот: заползают два дождевых червя на кладбище. Один другому и говорит: «О, класс! Под каждой крышкой сюрприз!».
К счастью, моя встреча с подземными зверями оказалась отложенной — на неопределенное время. Господин Галаев добродушно хихикнул, мол, что за дурашка с топориком явился под мои смоляные очи, и ресторанное пространство вокруг меня тут же очистилось. А что мой спутник? Он в данной критической ситуации повел себя с равнодушием амебы, которую прижигают кислотой, а ей все равно. Даже не сделал вида, что будет отстреливаться, сволочь!
Пока я (уже без топора, который отобрали) кипел праведным гневом, мы подступили к столу, за коим завтракал скромный герой Северного Кавказа. Сделав широкий жест рукой, он пригласил сесть:
— Мой стол — ваш стол, вах!
Ах-ах, какие манеры, скажите, пожалуйста, сажусь с неудовольствием нищего, приглашенного принцем разделить трапезу. Глянув на вора в законе, понимаю, почему его прозывают «Галкой». Господин Галаев по природе своей черен, как эта птаха. Его мелкое личико птичье, остренькое и быстрое. Глаза холодны, как воркутинский уголек в лаве, и умны, как лекции по сопромату университетского профессора Шухмана. С таким лучше не встречаться на узенькой дорожке, это я говорю не об ученом муже, а совсем наоборот.
— Это Слава, — представляет меня мой же друг. — Я говорил.
— А, миллионщик, — радуется господин Галаев. — Наслышан о подвигах. И переходит к делу. — Какие проблемы?
Какие проблемы? Хороший вопрос. Неужели хозяин биржи и жизни не в курсе всех событий? Непохоже. Значит, хочет услышать мою версию происшедшего.
Через несколько минут я вновь ощущаю себя полным кретином. Хотя чему переживать — это мое постоянное ныне состояние: кретинизм. В чем же дело? Выясняется, что господина Брувера никто не ликвидировал, у него случился сердечный приступ с летальным, правда, исходом. Разумеется, внучка Мая уверена, что дедушку убили, но медицина утверждает другое. О вторжении двух отморозков в мою квартиру господин Галаев сказал:
— Художественная самодеятельность.
— Хороша самодеятельность, — позволил заметить. — Мозги на обоях.
— Главное, не твои, — усмехнулся вор в законе. — Будь проще, Слава, и мир придет в твой дом.
— В каком смысле?
— Зачем нам всем война? — развел руками. — Василий меня понимает.
— Худой мир лучше хорошей войны, — не был оригинальным мой товарищ.
— Вах! Золотые слова.
Кто бы ни согласился с этим классическим утверждением? Согласился и я, да посчитал нужным напомнить о миллионе, мол, желаю получить его немедленно, чтобы дунуть на крабовые Карибские острова. Мое легкомысленное предложение огорчило господина Галаева, он сморщил личико, будто проглотил дикий лимон, пожевал губами, потом назидательно проговорил:
— Деньги должны работать.
Мудрая мысль, о чем и сказал, но при этом посмел заметить, что миллион мой, и я вправе им распоряжаться так, как хочу.
— Чей миллион? — искренне не поняли меня.
— Наш миллион, — проговорил со значением Василий. — Его, — указал на меня, — мой, — указал на себя, — и твой, — указал на вора в законе.
— Как это? — возмутился я. — Один миллион будем делить на троих?
— А зачем делить? — выступил господин Галаев. — Надо умножать наше богатство. У тебя, — указал на меня, — есть золотой ключик от домика, — у меня, — указал на себя, — есть домик, — а у него, — указал на Василия, крыша для домика. Будем жить поживать и добра наживать.
— Какой такой золотой ключик? — решил проверить свои подозрения.
— А вот такой, — скроив рожицу, вор в законе изобразил психически ненормального.
Я хныкнул от огорчения, покосившись на Василия: черт побери, откуда всем известно о нашем аутисте? Мой друг же был невозмутим, как пески в полдень, и мило улыбался чужим ужимкам.
Как бы в такой непростой ситуации поступил человек нормальный? Безусловно, он был бы счастлив такому предложению: рвать 33,3333333 процента от любой суммы. Плюс комфортные условия и гарантии полной безопасности. Но поскольку я падал с крыш ходких поездов, и при этом ни раз бился головой о рельсы и шпалы, то во мне вдруг вскипела пролетарская ненависть к современным нуворишам, мечтающим содрать семь шкур за воздух.