Вайнеры Братья. Евангелие палача

Госужас. Одно плоховато: застраховав всех, мы и себя запугали до смерти. Пугая других, сами стоим по горло в ледяной каше ужаса. И никому и никогда нет отсюда выхода -- страховка пожизненная и охватывает все: имущество, волю, членов семей, здоровье и жизнь. Мир не знал такого страхования... Абакумов достал из серванта черную бутылку без этикетки, разлил по фужерам, коротко приказал: -- Будь!.. ~И плеснул в себя янтарную влагу. И я не задержался. Похрустел министр станиолевой оберткой шоколада лСереб- ряный ярлык", откусил прямо от плитки и подвинул мне по столу оставшийся кусок. О неслыханные знаки милости! Что-то серьезное мне предстоит -- Над чем трудишься? -- спросил Абакумов. -- Да есть одна разработочка интересная, товарищ генерал-полковник, -- начал я осторожно: мне надо было очень аккуратно прощупать его отношение к делу врачей, пропальпировать его планы. -- Человечек некий сигнализирует мне, что евреи наши зашевелились... Абакумов засмеялся: -- Евреи всегда шевелятся. Профессия у них такая... А чего хотят? -- Пустяков: государственности. Своей республики. -- Так у них же есть?! -- удивился Абакумов. -- Мы ведь им в Биробиджане нарезали область! -- Говорят они, что очень далеко и очень холодно. Хотят в Крыму... -- Что-о? -- рассердился Абакумов. -- В Крыму -вместо выселенных татар. Туда, дескать, можно будет легко собрать всех евреев страны и учредить семнадцаую союзную республику. -- А палкой по жопе они не хотят? -- спросил меня Абакумов так грозно, словно ходатаем за создание Еврейской союзной социалистической республики со столицей в Севастополе выступал именно я. Наверное, не хотят, смирно ответил я и добавил: -- Но дать крепко придется. -- А кто там да кто?.. -- Большинство почему-то врачи, медицинские профессора. Несколько литераторов. Какие-то инженеры... Конечно, я не был ходатаем за создание Еврейской республики. Я был просто создателем этой воображаемой страны. Она мне была нужна как постамент под мой художественный шедевр -- заговор врачей с целью убийства Великого Пахана. Поэтому я велел своему агенту, журналисту-осведомителю Рувиму Заславскому, распространить идею Еврейской республики в Крыму среди жидоинтеллигентов, поясняя, что эта идея, мол, исходит от властей. Мол, во-первых, из дипломатических соображений, во-вторых, с целью противовеса сионистскому влиянию Израиля и, в-третьих, для окончательного успешного решения еврейского вопроса -- власти заинтересованы в создании процветающей республики евреев в Крыму. И надо, чтобы представительная группа видных евреев обратилась с соответствующей просьбой к Пахану. А он, мол, конечно, разрешит, тем более что шикарный полуостров -- можно сказать, сплошной курорт -- после изгнания оттуда предательской татарвы совершенно пустует. Среди евреев, как это ни удивительно, тоже дурачья немало. И несколько таких еврейских недоумков сразу же купились, увлеклись, размечтались. А увлекшись, помчались, как наскипидаренные, к своему главному фактотуму пред лицом Пахановым -- Мудрецу Соломоновичу Эренбургу. Ну, а этот смрадюга, меня не дурее, выслушал их, прочитал уже составленное письмо на Высочайшее Паханово Имя и молвил: Ч- Вы хотите гетто? Вы его получите. Но не в Крыму, а много северо-восточнее... Но радетелей еврейской государственности не остудил. -Значит, охота, говоришь, евреям перебраться к теплым морям? -- спросил Абакумов и поцокал языком. Зазвонил на столе телефонный аппарат, слоново-белый, с золотым гербом на диске. Ч~ Абакумов слушает! -- и сразу даже привстал от усердия. -- Слушаю, Лаврентий Палыч, слушаю!.. Есть!.. Да, конечно... Так точно!.. Незамедлительно распоряжусь... Слушаюсь... Безусловно, сделаю... Виноват... Люди подводят иногда... Все выполню лично... Есть... Трубка буркотела, клубилась взрывами кавказского гортанного матюжка, искрилась вспышками верховного гнева Лаврентия. И вдруг Абакумов, не обращая на меня внимания -- забыл он обо мне или доверял так? -- сказал со слезой: -- Лаврентий Палыч, дорогой, вы же знаете, что эта сука Крутовапов каждый мой шаг караулит, крови моей, как ворон, жаждет... На нашу голову его свояк ко мне подсадил... Помолчал, вслушиваясь в телефонные ебуки своего покровителя, сказал: -- Конечно, постараюсь изо всех сил... Слушаюсь... Завтра доложу... Положил на рычаг трубку, налил дрожащей рукой себе коньяку, обо мне забыл, хлопнул, не закусывая шоколадом лСеребряный ярлык". Я сидел бесшумно. Серой мышью под половицей. Хорошо бы отсюда через щель в паркете вылезти, чтобы забыл обо мне Абакумов. Я услышал нечаянно разговор, которого мне знать не полагалось. Подсмотрел, как две клювастые птицы с герба, высунувшись из-за головы Пахана, гвоздят друг друга. Свояк -это Маленков. Они с Крутовановым женаты на родных сестрах. Крутованов -умный жилистый пролаза, сидит в кабинете на этом же этаже. Первый заместитель товарища Абакумова. Глаза и уши Маленкова в этом заповеднике, вотчине, бастионе Берии. Смертельная схватка, полуфинал: если Абакумов серьезно ошибется, то на его место сразу же влезет Крутованов. А Маленков, таким образом, подпиливает у Берии ножки стула. Правда, Крутованова перекроет другой бериевский выкормыш -- заместитель министра Кобулов. Но Пахан любит Абакумова и доверяет ему больше, чем Кобулову, -- опасается азиатского криводушия. И поэтому держит за спиной Кобулова своего земляка Гоглидзе. А Маленков продвигает потихоньку на помощь Крутованову своего бывшего секретаря, а ныне третьего замминистра Судо- платова... О хитроумие, бессчетность ситуаций в шахматной партии политики! Политическая партия. Полицейская политика. Партийная полиция. Бесцельная изощренность, ибо черными и белыми играет один гроссмейстер. Сам с собой. Против человечества. Абакумов глянул на меня затуманенным глазом, тяжело вздохнул: -- Эх, брат Пашка, трудно! Государство вести -- не мудями трясти... Я понимающе закивал, но все-таки решил напомнить: -- Виктор Семеныч, а что делать с еврейской автономией в Крыму? Абакумов махнул рукой: -- Это пустое! Дай кому надо в мозг, а раскручивать это дело сейчас нет смысла. Теперь у нас дело поважнее выплывает... Он встал, затянул потуже ремень, поправил под погоном портупею, упруго прошелся по кабинету под четкий перезвяк своей конской упряжи из лакированных ремней, пряжек, орденов, медалей, застежек, и волной пронесся за ним пронзительный запах кожи, пота, коньяка, крепкого одеколона, и в гибкой его посту- пи, во всем тяжелом мускулистом теле с маленькой ладной головой была ужасная сила раскормленного могучего зверя. -- Поехали! -приказал он. -- Слушаюсь! Разрешите сбегать за шинелью, Виктор Семеныч? -Не надо, -- ухмыльнулся он. Ч- В моей машине тепло. И долгий наш проход от кабинета до подъезда No1 -- через вагон приемной, где генералы на откидных стульчиках будут ждать нашего возвращения бесконечные часы; через коридор с алыми дорожками, будто натекшими кровью с лампасов абакумовских бриджей; через катакомбную серость гранитного вестибюля, -- все это походило на затянувшуюся детскую игру лЗамри! ". Все встречавшие нас в этот разгар рабочего вечера цепенели по стойке лсмирно", руки по швам, спиной к стене, немигающие искренние глаза -- в широкое абакумовское переносье, вдох заперт в груди, и ясно было, что если им не скомандовать лОтомри! ", они так и подохнут в немом субординационном восторге. А я напряженно думал о том, что лзаговор врачей" дал трещину в самом основании -- еще не родившись толком на свет. Какое-то лвыплывающее дело поважнее... " заслоняло воображение нашего замечательного министра. Начальник охраны крикнул зычно на весь склеп вестибюля: лСми-ирна-а! ", дробно щелкнули подкованные каблуки караула, и мы вышли на улицу, в ленивый снегопад, в тишину вечера. Желтовато дымились, маслом отсвечивали фонари, сполохами сияли лампы во всех окнах, шаркали по тротуару лопаты дворников. По квартальному периметру конторы ходили часовые -- удивительные солдаты в парадной офицерской форме, с автома- тическими двенадцатизарядными винтовками. Для боя и солдаты, и винтовки были непригодны: их держали для устрашения безоружных, потому что внушительный полуавтомат с плоским штыком был тяжел, боялся холода, воды, песка и ударов так же, как и эти матерые разъевшиеся вологодские бездельники. А госстраховскую функцию они выполняли прекрасно -- ни одного пешехода не было на тротуаре, по которому ходить вроде бы никому не запрещалось. Шесть телохранителей выстроились от подъезда до дверцы пыхающего дымками выхлопа ллинкольна", и на лицах этих молодцов была написана одна туга-тревога: успеть прыгнуть в свой эскортный лЗИС 110" и не сорваться с хвоста министерского лимузина. Поскольку Абакумов не боялся покушений никогда не существовавших у нас террористов, его любимой забавой были гонки с охраной. Не успел старший комиссар сопровождения захлопнуть за мной дверцу, а министр уже скомандовал шоферу: лНу-ка, нажми, Вогнистый! " -- и ллинкольн" помчался поперек площади Дзержинского. В заднее стекло, бронированное, густо отливающее нефтяной радужкой, я видел, как вскакивает на ходу охрана в уже едущий конвойный лЗИС", как мигают у них суматошно желтые фары. Над площадью разнесся квакающий рев лкоков" -- никелированных фанфар правительственной сирены. -- В цирк, -- сказал Вогнистому Абакумов. Я не удивился. Два-три раза в неделю грозный министр ездит в цирк, где его всегда ждет персональная ложа. Наверное, глубокий психологизм жонглеров, драматическая изощренность гимнастов, мудрость фокусников возвышали сумеречную душу Абакумова, делали его милосерднее и веселее. Абакумов наклонился вперед и, накручивая рукоятку, как патефон, поднял за спиной Вогнистого толстое стекло, отъединив нас в салоне. И сказал мне озабоченно: Значит, так, Павел пошлю тебя в Ленинград. Там предстоит большое дело. Все областное начальство сажать будем. Продались суки маленковские... Так и запомнился он мне в этом разговоре -- уже согласовавший лвопрос" наверху и готовый уничтожить все ленинградское руководство, и озабоченно накручивающий ручку стеклоподъемника, как будто заводил он патефон, чтобы мы могли сбацать прямо в салоне модное танго лВечер". Я вспоминал много лет спустя тот разговор, читая дело по обвинению бывшего министра государственной безопасности СССР гражданина Абакумова В. С. ВОПРОС ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ ВЕРХОВНОГО СУДА СССР В. В. УЛЬРИХА. Скажите, подсудимый, за что вас двадцать лет назад, в апреле 1934 года, исключили из партии? АБАКУМОВ. Меня не исключали. Перевели на год в кандидаты партии за политическую малограмотность и аморальное поведение. А потом восстановили. УЛЬРИХ. Вы стали за год политически грамотным, а поведение ваше -- моральным? АБАКУМОВ. Конечно. Я всегда был и грамотным, и вполне моральным большевиком. Враги и завистники накапали. УЛЬРИХ. Какую вы занимали должность в это время и в каком состояли звании? АБАКУМОВ. Об этом все написано в материалах дела. УЛЬРИХ. Отвечайте на вопросы суда. АБАКУМОВ. Я был младшим лейтенантом и занимал должность оперуполномоченного в секретно-политическом отделе -- СПО ОГПУ. УЛЬРИХ. Через три года вы уже имели звание старшего майора государственной безопасности, то есть стали генералом и заняли пост начальника Ростовского областного НКВД. С чем было связано такое успешное продвижение по службе? АБАКУМОВ. Ну и что? Еще через полтора года я уже был наркомом госбезопасности. Ничего удивительного -- партия и лично товарищ Сталин оценили мои способности и беззаветную преданность делу ВКП(б). УЛЬРИХ. Садитесь, подсудимый. (КОМЕНДАНТУ. ) Пригласите в зал свидетеля Орлова. (СВИДЕТЕЛЮ. ) Свидетель, вы хорошо знаете подсудимого? ОРЛОВ. Да, это бывший министр государственной безопас- ности СССР генерал-полковник Абакумов Виктор Семенович. Я знаю его с тридцать второго года, мы служили вместе в СПО ОГПУ оперуполномоченными. УЛЬРИХ. Что вы можете сказать о нем? ОРЛОВ. Он был очень хороший парень. Веселый. Женщины его уважали. Виктор всегда ходил с патефоном. лЭто мой портфель", говорил он. В патефоне есть углубление, там у него всегда лежала бутылка водки, батон и уже нарезанная колбаса. Жепщины, конечно, от него с ума сходили -- сам красивый, музыка своя, танцор отменный, да еще с выпивкой и закуской... УЛЬРИХ. Прекратить смех в зале! Мешающих судебному заседанию прикажу вывести. Продолжайте, свидетель...... слезы навернулись на глаза. Я вспомнил его -- крутящего патефонную ручку стеклоподъемника за спиной шофера Вогнистого. л... Все областное начальство сажать будем... Продались, суки маленковские... " УЛЬРИХ. Свидетель Орлов, вы были на партийном собрании, когда Абакумова переводили из членов ВКП(б) в кандидаты? Помните, о чем шла речь? ОРЛОВ. Конечно, помню. Они с лейтенантом Пашкой Мешиком, бывшим министром госбезопасности Украины, вместе пропили кассу взаимопомощи нашего отдела. УЛЬРИХ. Наверное, тогда еще Мешик не был министром на Украине? ОРЛОВ. Ну, конечно, он был наш товарищ, свой брат оперативник. Это они погодя, после Ежова, звезд нахватали. УЛЬРИХ. А за что Абакумов нахватал, как вы выражаетесь, звезд, вам известно? ОРЛОВ. Так это всем известно. Он в тридцать восьмом поехал в Ростов с комиссией Кобулова -секретарем. Там при Ежове дел наворотили навалом. Полгорода поубивали. Ну, товарищ Сталин приказал разобраться -- может, не все правильно. Вот Берия, новый нарком НКВД, и послал туда своего заместителя, Кобулова. А тот взял Абакумова, потому что перед этим выгнал прежнего секретаря, совершенного болвана, который и баб хороших добыть не мог... УЛЬРИХ. Выражайтесь прилично, свидетель! ОРЛОВ. Слушаюсь! Так вот, Витька сам ростовчанин, всех хороших... это... людей на ощупь знает... Ну, приехали они в Ростов вечером, ночью расстреляли начальника областного НКВД, а с утра стали просматривать дела заключенных, тех, конечно, кто еще живой. Мертвых то не воскресишь... Абакумов тут же разыскал не то какую то тетку, не то знакомую, старую женщину, в общем, она еще до революции держала публичный дом, а при советской власти по-тихому промышляла сводничеством. Короче, он за сутки с помощью этой дамы собрал в особняк для комиссии все ростовское розовое мясо... УЛЬРИХ. Выражайтесь яснее, свидетель! ОРЛОВ. Да куда же яснее! Всех хорошеньких б... мобилизовал, простите за выражение. Выпивку товарищ Абакумов ящика- ми туда завез, поваров реквизировал из ресторана лДеловой двор", что на Казанской, ныне улица Фридриха Энгельса. В общем, комиссия неделю крепко трудилась: по три состава девок в сутки меняли. А потом Кобулов решение принял: в данный момент уже не разобрать, кто из арестованных за дело сидит, а кто случайно попал. Да и времени нет. Поэтому поехала комиссия в тюрьму на Багатьяновской, а потом во лвнутрянку", построили всех зеков: лНа первый-второй Ч- рассчитайсь! ". Четных отправили обратно в камеры, нечетных -- домой. Пусть знают: есть на свете справедливость! УЛЬРИХ. А что Абакумов? ОРЛОВ. Как лчто"? Его Кобулов за преданность делу и проворство оставил исполняющим обязанности начальника областного управления НКВД. И произвел из лейтенантов в старшие майоры. А через год Абакумов в Москву вернулся. Уже комиссаром госбезопасности третьего ранга... УЛЬРИХ. Подсудимый Абакумов, что вы можете сообщить по поводу показаний свидетеля? АБАКУМОВ. Могу сказать только, что благодаря моим усилиям была спасена от расправы большая группа честных советских граждан, обреченных на смерть в связи с нарушениями социалистической законности кровавой бандой ЕжоваЧБерии. Попрошу внести в протокол. Это во-первых. А во-вторых, все рассказы Орлова Саньки насчет якобы организованного мною бар- дака являются вымыслом, клеветой на пламенного большевика и беззаветного чекиста? И клевещет он от зависти, потому что его самого, Саньку, в особняк не пускали, а мерз он, осел такой, в наружной охран, как цуцик. И что происходило в помещении во время работы комиссии, знать не может. УЛЬРИХ. Вопрос свидетелю Орлову. Ваша последняя должность до увольнения из органов госбезопасности и ареста? ОРЛОВ. Начальник отделения Девятого Главного управления МГБ СССР, старший комиссар охраны. УЛЬРИХ. Благодарю. Конвой может увести свидетеля. Я не хотел в Ленинград -- сажать тамошнее начальство, продавшихся сук маленковских. Не то чтобы я их жалел, кабанов этих раздутых; просто никакого не предвидел для себя профита с этого дела. Неизвестно, где его истоки, и уж совсем не угадать, во что оно выльется. А отсеченное от задумки и непонятное в своей цели становилось мне это дело совсем неинтересным -- тупая мясницкая работа. Нет, у меня были своя игра -- надо было только ловчее увильнуть от ленинградского поручения. И пока мы мчались в абакумовском ллинкольне" по заснеженной вечерней Москве, сквозь толстое стекло, отделявшее нас от шофера Вогнистого, еле слышно доносился из приемника писклявый голос Марины Ковалевой, восходящей тогдашней звезды эстрады: Счастье полно только с горечью. Было счастье, словно вымысел. До того оно непрочное, Что вдвоем его не вынесли... Абакумов мрачно раздумывал о чем-то, наверное, о предстоящей посадке ленинградских командиров, маленковских сук, хотя со стороны казалось, что он прислушивается к певичке, и я его сразу понял, когда он неожиданно сказал. -- Голос -- как в жопе волос- тонок и нечист... -- подумал и добпвил. -- Но в койке она пляшет неплохо... Я засмеялся, подхватил лениво катящийся по полю мяч и решил начать свой прорыв к воротам. -- Это важнее. По мне -- =пусть совсем немая, лишь бы в койке хорошо выступала... Мне надо было успеть забросить мяч до того, как мы приедем в цирк. Абакумов слишком часто ходил в свою ложу -- не могло того быть, чтобы там не подбросили пару микрофонов. -Я одну такую знаю... -- начал я нашептывать со сплетническим азартом. -- Вот это действительно гроссмейстерша! И молчит. Из-за нее наш Сергей Павлович совсем обезумел... Ч- Крутованов? -- удивился Абакумов. И сразу же сделал стойку: -- Ну-ка, ну-ка!.. -- Он этой бабе подарил алмаз лСаксония"... -Что за алмаз? -- Его Пашка Мешик выковырнул из короны саксонских королей. В Дрездене дело было... -- Чего-чего-о?! -- Точно, в сорок седьмом, он его на моих глазах отверткой выковырнул! -- И что? -- И велел мне передать только что назначенному замминистра Крутованову. Ч- Зачем? -- Чтобы вправить алмаз в рукоять кинжала и подарить его от имени работающих в Германии чекистов Иосифу Виссарионовичу. -- Ай-яй-яй! -- застонал от предчувствия счастья Абакумов. -- А почему Крутованов? Я доброжельно посмеялся: Вы же Пашку Мешика знаете -- он на всех стульях сразу посидеть хочет. Сам-то он на верхние уровни не выходит, а через Крутованова и его свояка запросто можно поднести такой презент и их благоволением заручиться кстати... Ч Так-так-так... -- зацокал языком Абакумов, башкой замотал от восторга. -Ах. молодцы! Ах. умники!.. Но ведь не вручили?.. Я покивал огорченно. -- Ну и как же всплыл этот камешек вновь? ~ У меня агент есть, ювелир. Он много лет выполняет заказы Анны Ивановны Колокольцевой, жены нашего известного писателя Колокольцева... Надо же, ядрена вошь! -- искренне возмутился Абакумов. -- Писатели -- сортирных стен маратели! Сроду я не слыхал, не читал такого писателя, а своих ювелиров держат! Я усмехнулся: Наверное, читали, Виктор Семеныч! Забыли просто. Он ведь помимо книг, подробные романы пишет нам. Агентурная кличка Барсук... ~ Да-а?.. Черт его знает, всех не упомнишь!.. Так что с ювелиром? И с бабой этой? -- А у бабы этой, у Колокольцевой, видать, промеж ляжек медом намазано: во всяком случае, Крутованов шесть лет с ней живет, дорогие подарки делает. А она его тетюшкает и нежит, любовь у них неземная, и баба эта -- жох, потихоньку, молча, с подарками гешефты проворачивает... -- Продает, что ли? -- Ну да! Продает! Она ничего не продает -- она только покупает! Драгоценности у нее невероятные... -- Откуда? Штука в том, что у нее, кроме мужа и Сергея Павловича, есть еще один хахаль. -- Вот блядь какая! -- рассердился Абакумов. -- Сколько же ей садунов надо? -- Нет, Виктор Семеныч, она не от похоти кувыркается -- интерес, можно сказать, возвышенный у нее. Любовник этот -- Лившиц, Арон Лившиц... -- Скрипач? -- Да, скрипач. Главный наш скрипач. И мадам крутит им всем троим рога, как киргиз баранте... -- Ага. Ну и что ювелир-то?.. -- Ювелир донес мне на днях. что привезла она камень в оправе -- оценить. Невиданной красоты камешек и размера тоже. Я не поленился, подъехал. И -- обомлел: этот самый камень я три года назад отдал Крутованову. -- Ошибиться не мог? -- быстро спросил Абакумов, и по его прищуренным глазкам, наморщенному лбу было отчетливо видно, как он начинает заплетать будущую гениальную интригу. Ч- Ошибиться трудно, Виктор Семеныч, -- там на оправе, в платиновой розочке, написано лРекс Саксония". Ч- Ясно. Давай дальше, -- заторопил Абакумов. -- Ну, ювелир ей сказал: камень должен стоить триста пятьдесят -- четыреста тысяч. Она подумала, что-то прикинула, посчитала и говорит: к вам, мол, завтра с этим камнем придет человек, вы скажите, что вещь стоит двести пятьдесят тысяч, не меньше. -- Понял, -кивнул Абакумов. -- Назавтра муж явился прицениваться. -- Не совсем. Назавтра явился Лившиц -- ювелир его сразу узнал: личность известная, фотографии во всех газетах... А муж явился еще через день. -- Значит, эта сучара слупила за дареный камень с них обоих? -- восхитился министр. -Выходит... Ч- А зачем ей такие деньги? -- с искренним интересом спросил Абакумов. -- Чего она с ними делает? -- Оборотный капитал. Другие камни покупает. У нее коллекция будь-будь! Алмазный фонд! -- Ах, друг Сережа мой прекрасный! -- тихо стонал от охотничьего восторга Абакумов, ощущавший непередаваемую радость: силок затягивался на шее врага! -- И Пашка Мешик-то, тоже орел! Друг ситный, сидит в Киеве, жрет галушки и помалкивает, мне ни гугу... ХЛинкольн" затормозил плавно у ярко освещенного подъезда цирка, и мы не успели привстать с сидений, а уж комиссар охраны, дымящийся потным паром, маячил снаружи, дожидаясь команды нажимать на ручку, распахивать дверь. Но Абакумов не торопился в свою ложу, а удобнее уселся на черном шевровом сиденье, смотрел на меня -- сквозь меня, как на снегопад за синеватым бронированным стеклом. Потом отвел взляд в сторону, сказал грустно: -- И ты тоже помалкиваешь... гамбиты свои разыгрываешь... Почему?! ~ Я должен был собственными глазами на камешек глянуть, -- внушительно сказал я. -- =Дело-то серьезное, Виктор Семеныч. -- Ну, глянул... и... -- И позавчера к вам записался на прием. А вы только сегодня появились. -- Верно... -задумчиво сказал Абакумов, хлопнул легонько меня по плечу и тихо похвалил -Молодец, Пашка Удружил... И я решился скинуть последнюю карту, козырную шестерочку: -- Если эту Колокольцеву нежно взять за вымечко, само собой, в надлежащей обстановке, мы там и другие интересные вещички выудим... Думаешь? Уверен. Он ей конфискованные драгоценности дарил. Хорошо, -- кивнул министр. -- Займись этим незамедлительно. Аккуратно все обставь, без шухера, чтобы Крут ни о чем не догадался, пока досье не будет готово. -- Слушаюсь, товарищ генерал-полковник, -- кивнул я, глядя, как переминается на морозе комиссар охраны. Ч- Но вы же велели собираться в Ленинград? Абакумов посмотрел на меня искоса, усмехнулся и отрубил: -- Отставить! Не надо... Досье на пострела нашего мне сейчас нужнее. А в Ленинграде авось и без тебя справятся... Да, в Ленинграде и без меня неплохо справились -- всех партийных командиров перебили! Боже мой, на какой риск я пошел тогда, сдав Крутованова министру! Только чтобы не поехать в Питер! Может быть, именно тогда и родился, проснулся, ожил во мне тайный распорядитель моих поступков, безошибочно дававший мне команды лможно! " или лнельзя! ". Ведь, сделав ставку на заговор врачей и отбиваясь изо всех сил от ленинградского дела, не мог я тогда предвидеть, что через несколько лет новые хозяева, прикидывая, как избавиться от Абакумова и при этом не слишком сильно измараться, решили в конце концов навесить на него ленинградское дело. И всех причастных казнили. Господи! Ведь и меня бы замели обязательно! И казнили бы. Меня. Но странный распорядитель моих поступков приказал мне в абакумовском ллинкольне": лСдай Крутованова! Рискни! Можно! " Я и сдал его. На коротком министерском проезде от Лубянки до цирка на Цветном бульваре. И выжил. -Пошли, -- -- сказал Абакумов, приподнялся с сиденья, и ко- миссар охраны мгновенно распахнул тяжелую блиндированную дверцу лимузина, вытянулся лсмирно", ел глазами министра. Может, это и был тот Орлов, что с доброжелательной откровенностью идиота поведал на процессе про абакумовский патефон с выпивкой и закуской? Не знаю. Прелесть мимолетных встреч. Как прекрасно, что он со мной не был знаком и не ехал с нами вместе! Он был на суде и обо мне мог припомнить много интересного. А так -- совесть охранника была чиста, как и его память. Он внес за нами в ложу чемоданчик-поставец, щелкнул никелированными замками, извлек бутылку лНаполеона", лимонад лКахетинский" и лЛагидзе", хрустальные бокалы и рюмки, вынырнул на миг за дверь, вернулся с вазой душистых мандаринов и сливочно-желтых груш дюшес, воткнул в розетку шнур телефона -- и исчез. Над нашими головами бился-заходился в туше цирковой оркестр. Метались разноцветные огни, раскачивалась рябой маской безликая морда амфитеатра, скачущий в петле манежа человек гортанно выкрикивал: лА-ал-ле-е... го-оп! " И запах цирка бил мне в нос -пронзительный, испуганный и наглый. Тяжелый дух звериной шкуры, визжащий смрад мочи, вонь лошадиного пота, острый аромат мандариновых корок, дубовое амбре старого коньяка -- все это было запахом мрачно сопящего рядом со мной министра, это было живое благовоние Абакумова. А он с огромным любопытством наблюдал нанайскую борьбу. Смешной номер: двое укутанных в шкуру мальчишек отчаянно боролись, перекувыркивались, становились лна мост", выполняли подсечки, и... упала шкура, а из нее выскочил один-единственный долговязый акробат. Абакумов засмеялся, пригубил из рюмки, погонял коньяк за щекой, сглотнул, поморщился и сказал с усмешкой: -- Вот так же Лаврентий Палыч с Маленковым-сукой борется... Когда шкуры спустят друг с друга -- ОН выйдет... Я был нем и неподвижен. Из приближенных я рукополагался в посвященные. Это была удивительная хиротония -- под выкрики клоунов, в цирковом зловонии, в лязге устанавливаемых на опилках решеток, в скачущем темпе циркового марша, под возвещение инспектора манежа: лИрина-а Бугримова-а с дрессированными-и хи-ищниками-и! "... Абакумов невесело чокнулся со мной: -- В трудное время живем, брат Паша... Отвернулся от меня, с интересом понаблюдал, как дрессировщица лавирует между львами и тиграми, скачущими по тумбам. заметил рассеянно: -- Дреесировщику главное -- спину зверью не показывать... Это есть, Пашка, вечный принцип нашей жизни: оглянись вокруг себя- не гребет ли кто тебя... Я подхалимски подсунулся: -- Виктор Семеныч, я ведь на вашу широкую спину надеюсь. -- Зря, -- махнул он рукой. -- Дом у нас огромный, и никто в нем тебе не поможет, а насрать хочет каждый... Это уж у нас правило такое: убиваем мы вместе, а умираем все врозь... АУДИ. ВИДЕ, СИЛЕ... Виктор Семеныч! Да что с вами со всеми?! Неужели у всех действительно память напрочь отшибло? Да напрягитесь вы, припомните! Припомните, как вы спросили меня рассеянно-доброжелательно: -- А как личная-то жизнь у тебя?.. Напрягся я весь, и сердце тревожно заныло, как под швом незажившая рана, а сказал я небрежно, весело: -- Да ничего, устраиваюсь! Как-никак баб в стране на восемь миллионов больше, чем нас, грешных... -- Ну-у? -- удивился Абакумов. -- А мне-то показалось, что тебе из всех этих мильенов только одна и пришлась по сердцу... С треском разлетелись швы на тайной моей ране, глубоко упрятанной, мозжащей, незарастающей, как трофическая язва. И страх полоснул холодом. Знает! Рука непроизвольно легла на карман кителя, где всегда лежал загодя приготовленный лист с грифом: лСЕКРЕТНО. ЛИЧНО 261 МИНИСТРУ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ СССР ГЕНЕРАЛ-ПОЛКОВНИКУ АБАКУМОВУ В. С. ". -Да ведь с бабами сроду не угадаешь, которой попадешь под ярем! -- все еще шутя, как бы посмеиваясь, пытался я отпихнуться. -- Это-то верно, -- охотно подтвердил министр. -- И что -- сладкий ярем у твоей евреечки?.. Знает. И ведь тоже -- ни гуту! Пока не посчитал, что пора. Пора. РАПОРТ лНастоящим докладываю Вам, что некоторое время назад я вступил в интимную связь с гр-кой ЛУРЬЕ Р. Л. Отец упомянутой гр-ки -- бывший профессор ЛУРЬЕ Л. С. арестован органами госбезопасности по подозрению во вредительской контрреволюционной деятельности, но вина его не доказана в связи с тем, что он скоропостижно скончался от сердечной недостаточности во время следствия... " -- Чего молчишь, Пашуня? -- ухмылялся Абакумов, но я видел, как его беловзорое лицо наливалось холодной жестокостью. -- Или еще не разобрался?.. л... однако считаю, что допустил в известной мере потерю бдительности, и готов любой ценой искупить свое упущение перед Коммунистической партией и органами государственной безопасности. Старший оперуполномоченный по особо важным поручениям подполковник ХВАТКИН П. Е. " Неловкими цепенеющими пальцами отогнул клапан кармана кителя, достал рапорт и протянул Абакумову. Министр аккуратно расправил сложенный лист, разгладил его на красноплюшевом барьере ложи и, картинно воздев правую бровь, принялся за чтение. А на манеже озверевшие от страха хищники прыгали сквозь горящие обручи, с треском пробивали напуганными усатыми харями бумажные круги, хлестал с визгом бич, горлово покрикивала дрессировщица и пулеметом бил в висок барабанный брэк. Большая дрессура. Окончательная. Абакумов посмотрел на меня с усмешкой, сложил лист и помахал им в воздухе: -- А дату почему не поставил, шахматист? Число-то чего не прописал? -- На ваше усмотрение оставил, товарищ генерал-полковник. Когда сочтете нужным "- тогда и поставите... -- Ну что ж, правильно ты решил... Поставлю -- -- если сочту нужным... А пока Ч- старайся, работай изо всех силенок... Раз уж ты у меня -- вот здесь, на сердце... -- и спрятал сложенный рапорт в нагрудный карман гимнастерки. Римма, напрасно ты ненавидела меня. Никто из нас не виноват, потому что мы виновны все, именно эта общая виновность и становится с годами людской правотой. Видишь, я взял у тебя в залог отца, а пришлось за это заложить себя. И тебя, конечно. По одной залоговой квитанции положил нас Абакумов в темный ломбард своего нагрудного кармана... -- Виктор Семеныч... -- обратился я к нему, а он ответил мне скрипучим голосом Магнуста: -- Что же вы задумались, уважаемый господин полковник?.. Глянь -- нет цирка, нет беснующегося на манеже зверья, нет Абакумова. Только Магнуст -неотвратимый, омерзительный, как конец судьбы -- смотрит мне в лицо налитыми буркалами. Что не веселитесь, многоуважаемый фатер? -- спросил он грустно. А я ответил искренне: Прошла охота. Странное дело -- заядлые весельчаки часто умирают от черной меланхолии... Не сон, не бред, не обморок. Кольцевая река времени оторвала меня от надежного твердого берега, на котором провел я столько тихих беззаботных лет, и поволокла меня вспять, в прошлое, к бездонной прорве, в которую я смотрел всю жизнь. А теперь бездна заглянула в меня.