оснований полагать, что в своем понимании исторической роли Сталина он был
неискренен.
Эти заметки мне следовало написать давно, но я никогда не забывал, как
Тарле мне однажды сказал: "Я, к сожалению, не ощущаю себя евреем".
Естественно, что он имел в виду не этнос, а духовный мир. Эти слова я
воспринял как его волю и ждал, пока ее нарушат другие. События же последних
лет убеждали меня в том, что это произойдет непременно. И действительно:
недавно намеки на неясность происхождения Тарле в сочетании с грязными
предположениями о причинах его успехов прозвучали на страницах такого
специфического издания, как "Литературная Россия".
Декабрь 1992
Столетний юбилей великого философа и математика Норберта Винера -
одного из тех, кто самым радикальным образом изменил ход развития
человеческого общества и чьи идеи определили это развитие во второй половине
XX века и будут определять его в течение ближайших столетий, прошел
незамеченным.
Отчасти нас может извинить то, что в некоторых советских изданиях в
качестве года его рождения указан 1895-й. В действительности же Винер
родился 26 ноября 1894 года. Рассказывать о жизни Винера довольно трудно,
так как практически все о себе он рассказал сам в великолепных
автобиографических книгах "Бывший вундеркинд" и "Я - математик", но
неписаные юбилейные правила все же заставляют нас коснуться основных вех его
жизненного пути и попытаться сообщить о нем то, что он забыл или не успел о
себе сказать.
Винер родился в семье американских евреев - потомков эмигрантов из
русской Польши, из Белостока, покинувших родные края не в поисках счастья, а
в предчувствии готовящихся погромных "акций". Вероятно, дар прогнозирования
был присущ этой семье изначально, и знаменитый белостокский погром ее
миновал.
Отец Норберта - Лео Винер - был профессором славянской лингвистики в
Гарвардском университете и свободно владел несколькими языками, в том числе
русским, что позволило ему перевести на английский 20-томное собрание
сочинений Льва Толстого. Отец имел огромное интеллектуальное и нравственное
влияние на Норберта, многое определившее в его последующей взрослой жизни.
Под влиянием же отца в своих художественных и литературных вкусах семья была
ориентирована на немецкую культуру, и немецкий язык наряду с английским был
родным языком Норберта.
Сам Норберт от рождения был крайне близорук, почти слеп, что в
значительной мере определило его физическое развитие - полноту, малую
подвижность, одиночество, перешедшее в любовь к уединению. Читать он начал в
четыре года, и почти сразу же круг его чтения составила научно-популярная и
научная литература, в основном, в области естественных наук; к семи годам
его "умственный багаж" был огромным и разносторонним.
В 14 лет Винер получил степень бакалавра, а в 18 - докторскую степень в
Гарвардском университете, получив при этом стипендию для совершенствования
знаний за границей. Там, в Кембридже, одним из главных его учителей в
области математики и философии стал замечательный ученый Бертран Рассел.
Именно Рассел убедил его заниматься не только философией математики, но и
самой математикой, что привело его на лекции Г. Харди в Кембридже, а затем
Д. Гилберта и Э. Ландау в Геттингене.
Потом последовало несколько лет преподавательской работы в
университетах США, и, наконец, в 1919 году, в двадцатичетырехлетнем возрасте
Винер попадает в одну из великих крепостей американской науки -
Массачусетский технологический институт (МТИ), в стенах которого, образно
говоря, проходит вся его дальнейшая жизнь, так как все его последующие
планы, путешествия и достижения связаны с работой в МТИ.
Как и у Эйнштейна, характер и жизненные принципы Винера сформировались
в семье, не следовавшей еврейским традициям и настроенной на ассимиляцию. О
своем происхождении Винер узнал в 15-летнем возрасте, и это знание не стало
для него ни потрясением, ни причиной особой гордости или радости. Он принял
его как факт, который в дальнейшем никогда не скрывал и которым никогда не
тяготился. Однако, в отличие от Эйнштейна, к еврейскому движению он не
примкнул. Тем не менее, события века вторгались в его жизнь, и после прихода
Гитлера к власти в Германии Винер откладывает многие свои научные начинания
и вплотную занимается спасением и трудоустройством евреев-ученых,
преследуемых нацистским режимом.
Весьма значителен его вклад и в американскую оборонную промышленность,
сыгравшую большую роль в разгроме вермахта. Такова внешняя канва его жизни,
ничем не выделяющая его судьбу из судеб многих американских ученых его
времени, независимо от их этнической принадлежности.
Обратимся же к его творческому пути и к основным этапам и событиям его
внутренней, самой главной для него жизни. Эта его невидимая жизнь прошла на
грани свободы и необходимости. Он был абсолютно свободен в выборе общих
проблем, и в то же время жизнь и обстоятельства ставили перед ним конкретные
задачи в самых различных областях человеческой деятельности, и он не
уклонялся ни от того, ни от другого.
Первый успех в области математики Винер связывает со своей работой по
проблеме броуновского движения - проблеме, с которой был связан также и
первый научный успех Эйнштейна. Но именно в этой кажущейся аналогии скрыты и
все принципиальные различия между этими двумя основоположниками эры нового
мышления в XX веке.
Свою творческую удачу в объяснении одного из аспектов броуновского
движения - этой модели хаоса - Эйнштейн воспринял как факт, убеждающий в
полной определенности (детерминизме) окружающего мира, и всю свою дальнейшую
жизнь он посвятил поиску общих законов этого мира, скрытую гармонию которого
он постоянно ощущал.
"На худой конец, я могу вообразить, что Бог может создать мир, в
котором нет законов природы. Короче, хаос. Но я совершенно не согласен, что
должны быть статистические законы, которые заставят Бога бросать кости в
каждом отдельном случае",- писал Эйнштейн. Фразу же о том, что Бог в кости
не играет, он повторял неоднократно.
В отличие от великого теоретика, великий прикладник Винер воспринял
хаос и его маленькую модель - броуновское движение как признак реального
мира, и, не исключая возможности познания абсолютных законов гармонии
Вселенной, пока еще скрытых от человека, свои труды он посвятил поиску пусть
временных, но достаточно надежных статистических законов как средств
управления тем Хаосом и потоком случайностей, который в представлении
современного человека царит и в Природе, и в человеческом обществе.
Вот почему проблема броуновского движения, оставшаяся для Эйнштейна
лишь эпизодом его творческого пути, в котором свои интересы он посчитал
исчерпанными, для Винера оказалась неисчерпаемой, и он неоднократно
возвращался к ней в расцвете сил и вернулся к ней в конце жизни.
"Точно так же изучение броуновского движения и временных рядов...
заставило меня сейчас пересмотреть роль, отведенную в нашем мире причине и
случаю",- писал 60-летний Винер.
Таким образом, Винер допустил, что Господь Бог может иногда бросать
кости, и решил с ним сыграть. При этом он руководствовался другой знаменитой
фразой Эйнштейна, выбитой на каменной доске в Институте перспективных
исследований в Принстоне: "Господь Бог изощрен, но не злонамерен", которую
Винер цитирует в своих книгах. Эта вера в изначальную доброжелательность
Бога-Природы привела Винера к реальным успехам в той самой "игре в кости", о
которой говорил Эйнштейн, к созданию надежного компаса для людей в их
бушующем хаотическом мире.
Проблемы, к которым в течение своей долгой жизни в науке прикоснулся
своим разумом Норберт Винер, в своей совокупности тоже могут служить моделью
вселенского Хаоса: здесь и дарвинизм, и специальные разделы биологии, и
фрейдизм, и общая психология, и философия математики, и многие проблемы
"чистой" математики, и теория связи, и электроника, и электротехника, и
волновые теории, и излучение мозга, и "высокая" художественная литература, и
многое, многое другое. Каким путем из этого Хаоса родились теория
информации, теория управления и основные положения комплекса идей и методов,
обозначенного им словом "кибернетика", без которых уже невозможно
представить себе сегодняшнюю и будущую жизнь человечества, и почему для
того, чтобы возвестить о них людям, был избран полуслепой, склонный к
абстрактному мышлению человек, пока еще определить невозможно. Но факт
остается фактом, и Норберт Винер остается главным действующим лицом в
создании этих новых областей человеческого знания.
Естественно, он был не один. В его трудах читатель найдет полный
благодарный перечень всех тех, кто ставил свои незаменимые кирпичи в
фундамент построенного им здания - от замечательного нашего земляка (если
говорить об СНГ) А. Н. Колмогорова до не менее замечательного Клода Шеннона,
его собственного земляка и коллеги по МТИ и лаборатории Белла. Но главным
архитектором этого Дома Кибернетики был Норберт Винер, и он не только
построил его, но и первым рассказал людям о том, каким он будет, что он
будет для них значить и что их ждет в этом новом компьютерном мире. И здесь
будет уместно сказать о том, что талант математика и философа благодатно
совмещался в нем с незаурядным литературным даром, о чем свидетельствуют его
автобиографические и научно-популярные книги "Кибернетика" и "Кибернетика и
общество", на многие годы становившиеся бестселлерами на его родине и во
всем мире.
Помянем же его добрым словом и памятью в первый год его второго
столетия, в которое он вступает вместе с нами, и да будут нам во всех наших
делах нетленным образцом его честность, порядочность, доброта и
принципиальность, вера в могущество Разума и в великое будущее человечества,
которыми проникнута каждая его мысль и каждое слово его замечательных книг.
1995
(ЗАМЕТКИ НЕСПЕЦИАЛИСТА К ДВУМ НЕОТМЕЧЕННЫМ ЮБИЛЕЯМ)
Мир будет единым, или погибнет.
А. Эйнштейн
Альберт Эйнштейн родился 14 марта 1879 года, а умер 18 апреля 1955-го.
Таким образом, в марте 1994 года Эйнштейну было бы 115 лет, а в апреле
1995-го исполнилось 40 лет со дня его смерти.
За период с марта 1994-го по апрель 1995-го отмечались многие юбилеи, в
том числе столь же "некруглые", как "115-летие" или "40-летие", но эти вехи
посмертной судьбы Эйнштейна специально отмечены не были. Случайные же
заметки о нем время от времени и без того бродят по мировым средствам
массовой информации. При этом, чтобы привлечь внимание пресыщенного
новостями и сенсациями читателя конца века, в ход, обычно, идет что-нибудь
позабористее - например, лживая публикация про эйнштейновский интим с
"редким" портретом, где "герой-любовник" изображен с высунутым языком, про
продажу его законсервированных глаз каким-то "врачом"- подонком и т.д., и
т.п.
Правда, среди всего этого обычно мутного потока периодической грязи и
беспардонной дезинформации промелькнула одна небольшая заметка, в которой
рассматривались результаты опроса немецкой молодежи на тему: "делать жизнь с
кого?". Учитывая "менталитет" опрашиваемых, трудно было, конечно, ожидать в
этом случае появления в качестве "образцов" традиционных "советских"
персонажей типа "дедушки Ленина", "железного Феликса" и др., но итоги опроса
достойны удивления даже для свободного мира: внуки и правнуки тех, кто 75
лет назад скандировал "убейте Эйнштейна!", призывал "разорвать глотку этому
паршивому еврею", организовал газетную травлю еврея Эйнштейна и изгнание его
из Германии, поставили его во главу списка своих идеалов - списка, в котором
другой еврей - Иешуа из Назарета (Иисус Христос) - занял лишь седьмое место.
Попробуем же разобраться, как эти необычные итоги весьма обычного
опроса связаны с судьбой и жизнью Альберта Эйнштейна.
Начнем с того, что в представлении человеческого большинства (об
альтернативном меньшинстве поговорим позже) Эйнштейн был и остается
гениальным ученым.
Однако многие его ученые собратья не всегда используют эту привычную
формулировку, и вообще стараются избежать какой-либо определенности в этом
вопросе. Скорее всего происходит это потому, что каждый "настоящий физик"
всегда чувствовал и по сей день чувствует в Эйнштейне "чужого",
беззастенчиво нарушающего все неписаные каноны и традиции, свойственные
ученому сословию.
Эти "недопустимые нарушения" начинаются в детстве: Эйнштейн никогда не
был вундеркиндом, решающим в уме сложные математические задачи, и не
стремился к скорому постижению всех наук. Наоборот, он был "трудным
ребенком", с "поздним развитием", "неважным учеником", неохотно покидающим
ради естественных наук свой любимый мир музыки. Ему претила "немецкая
основательность" в начальном и среднем образовании, и он был нетерпим к
любому принуждению, а его нежелание изучать то, что он не считал для себя
необходимым, было истолковано добросовестными ефрейторами и капралами
провинциального народного образования второго рейха как "умственная
отсталость". Эти "оценки" выглядят особенно пикантными теперь, когда мы
знаем, кого удалось подготовить к 1933 году славной немецкой "миттель-шуле".
К числу ранних симптомов научной проницательности Эйнштейна обычно
относят его детское высказывание по поводу впервые увиденного им компаса о
том, что вокруг стрелки "что-то" есть, которое скорее всего было проявлением
примитивной детской логики, а не догадкой о существовании магнитного поля.
Бесславно закончив свою борьбу с немецким средним образованием уходом
из гимназии, Эйнштейн продолжает учебу в Швейцарии, всепроникающий
демократизм которой обеспечил его характеру, ориентированному на
безграничную личную свободу, более комфортные условия. Воспоминание же о
немецкой школе было столь тяжким, что Эйнштейн, будучи почти ребенком,
принимает свое второе после ухода из гимназии ответственное решение в
направлении полного освобождения: просит отца подать за него,
несовершеннолетнего, прошение о выходе из вюртембургского гражданства. В
1896 году это прошение удовлетворяют, и с этого момента Эйнштейн никаких
юридических связей с покинутой родиной не имеет.
В Швейцарии Эйнштейн заканчивает Аараускую кантональную школу,
основанную на принципах Песталоцци, ничего общего не имеющих с военной
дисциплиной, муштрой, долбежкой и зубрежкой, и поступает в Цюрихский
политехникум.
В свои студенческие годы Эйнштейн был очень избирателен в выборе курсов
и преподавателей, будто заранее знал, что ему пригодиться в будущем. Он не
вел конспектов и был рассеян на лекциях, которые часто пропускал,
предпочитая самостоятельную работу с трудами корифеев физики и
естествознания. Это сказывалось на его репутации у преподавателей, среди
которых был и замечательный математик Герман Минковский, придавший
впоследствии математический блеск гениальной теории относительности,
созданной его нерадивым учеником.
За пределами Политехникума в студенческой среде Эйнштейн не был
отшельником, и в цюрихских кафе того времени, где молодость компенсировала
недостаток средств и скудость застолий, часто звучал его громкий и веселый
смех.
Способность Эйнштейна легко проникать в сущность самых различных
предметов позволила ему без особого труда сдать в 1900 году выпускные
экзамены и среди прочих, ничем не выделяясь из студенческой массы, получить
диплом преподавателя физики.
Следующие два года ушли у него на поиски работы и регулярное получение
отказов на предложение своих услуг. Лишь в 1902-м он по рекомендации
приятелей стал экспертом в Бюро патентов в Берне.
Работа с патентами не требовала высокого умственного напряжения, и,
наоборот, даже развлекала Эйнштейна, позволяя ему следить за ходами
человеческой мысли в ее попытках решить различные технические задачи. Ну а
всю свою еще не востребованную человечеством силу мышления он направляет на
продолжение овладения знаниями, которые, как он интуитивно чувствовал, ему
понадобятся для собственных выводов. При всей уникальности эйнштейновской
системы мышления, ему нужны были собеседники, и он находит их в лице
студента-философа М. Соловина и бывшего своего соученика по Политехникуму -
К. Габихта. Эти собеседники в своих воспоминаниях сохранили тот удивительный
список авторов, труды которых входили в круг интересов Эйнштейна в 1902-1905
гг.: Б. Спиноза, Гельмгольц, Ампер, Б. Риман, Р. Авенариус, А. Пуанкаре,
Д.С. Милль, Д. Юм, Э. Мах, Клиффорд, Дедекинд.
Из этого, на первый взгляд, совершенно случайного набора
"интеллектуального сырья" возникли первые пять небольших статей
двадцатишестилетнего Эйнштейна, три из которых принадлежат к числу
величайших работ в истории физики. С одной из этих статей под скромным
названием "К электродинамике движущихся тел" началось триумфальное шествие
теории относительности.
Эта статья поразила специалистов-физиков не только своим содержанием,
но и формой: в ней не было ни цитат, ни ссылок на авторитеты, ни
благодарностей тем, кто помогал - обычных атрибутов научной публикации. В
ней было очень мало математики. "Приводимые в его статьях доводы выглядели
несокрушимыми, а выводы - совершенно невероятные выводы! - казалось,
возникали с необычайной легкостью. К этим выводам он пришел, пользуясь силой
и логикой своей мысли, не прислушиваясь к мнению других. Это кажется
поразительным, но именно так и создавались его труды",- писал Ч. Сноу.
Сноу, вероятно, не знал о том, что сам Эйнштейн, оглядываясь на свою
молодость и, возможно, имея уже несколько иные представления о своем
предназначении, высказал совершенно противоположное мнение:
"Открытие не есть порождение логического мышления, даже если его
конечный результат облечен в логическую форму".
Здесь можно, наконец, и указать причины той сдержанности в оценках
Эйнштейна как ученого, присущей многим физикам, о которой говорилось выше. В
физике, как и в других науках, существуют два типа великих ученых, которые
можно условно обозначить "великие библиографы" и "великие экспериментаторы".
Первые, овладев всей огромной существовавшей до них информацией, делают из
нее "свежие" выводы и добавляют в эту копилку собственные теоретические
разработки, основанные на логическом анализе, вторые, также овладев
наследием предшественников, делают свой шаг вперед, воссоздавая натуру в
лабораториях. Если в одном ученом соединялось величие теоретика-библиографа
и экспериментатора, то он получал титул "гениального". Эйнштейн, как видно
из всего сказанного выше, не относился ни к одному из этих привычных типов,
и это настораживало его коллег.
После первых открытий жизнь Эйнштейна изменилась. Информация о
перевороте в древней науке, совершенном молодым чиновником патентного
ведомства, вскоре стала достоянием мировой общественности. Слава Эйнштейна
росла, и он стал получать приглашения на преподавательскую работу в
различных учебных заведениях Европы, но нигде так и не смог "осесть". Вот
как описывал свои впечатления о непродолжительном профессорстве Эйнштейна в
Карловом университете его преемник Ф. Франк:
"Когда Эйнштейн прибыл в Прагу, он походил скорее на итальянского
виртуоза, чем на немецкого профессора, тем более, что он был женат на южной
славянке. Он явно не укладывался в стереотип рядового профессора немецкого
университета в Праге".
Наконец, в ноябре 1913 года он был избран членом Берлинской академии
наук и летом 1914-го переехал в Берлин, начав преподавательскую работу в
Гумбольдтовском университете. И время, ушедшее на скитания по Европе, и
первая часть берлинского периода были годами активной творческой работы
Эйнштейна. Число сторонников теории относительности в этот период неуклонно
росло. Появились первые монографии, развивающие принципы Эйнштейна. Сам же
он продолжал совершенствовать свои идеи и закончил эту работу статьей
"Основы общей теории относительности", увидевшей свет в начале 1916 года.
Год спустя Эйнштейн написал свою итоговую "книгу" - первую книгу в его жизни
- "О специальной и общей теории относительности". Слово "книга" здесь взято
в кавычки, потому что это издание насчитывало... 70 страниц! Все его
фундаментальные идеи, связанные с этим направлением физики, были изложены, и
он предоставил им самостоятельную жизнь.
Последние годы двенадцатилетия, отданного теории относительности, были
омрачены совершенно неприемлемыми для Эйнштейна политическими событиями.
Дело в том, что в нем изначально была заложена идея единения человечества, и
он считал, что понимание этой идеи присуще всем людям и что мир идет по
этому единственно верному пути. Явный признак торжества этой идеи он видел в
искренних, как ему казалось, взаимоотношениях и сотрудничестве
интеллектуалов всех народов, что, как ему казалось, делало совершенно
невозможными серьезные столкновения тех стран, которые они представляли.
Первая мировая война нанесла жестокий удар по этим представлениям Эйнштейна
и отрезвила его, но не лишила надежды, и он начал борьбу за свои
политические идеи с той же, а может быть, и с еще большей отвагой, чем та,
что была проявлена им в науке.
Глубокий аналитический дар Эйнштейна был универсален, и ему не
понадобилось, как полвека спустя Андрею Сахарову, личное общение с
каким-нибудь идиотом-генералом с его похабными генеральско-фельдфебельскими
анекдотами, чтобы увидеть, в чьи руки попадет созданное интеллектуалами
оружие. "Кто есть ху" он увидел сразу. Он увидел, что на пути реализации
столь очевидной для него изначальной и естественной идеи создания единого
мирового сообщества людей, на этом единственном, как он точно знал, пути
выживания человечества стоит огромная злобная и агрессивная "масса" подонков
и человеческих отбросов, кормящихся, и неплохо кормящихся, за счет
разобщения людей,- это многоликая, но слаженная и хорошо организованная
группа "профессиональных политиков", военных, военных промышленников, "отцов
наций" и прочих" видных деятелей", прикрывавших свои психические отклонения,
комплексы неполноценности и нежелание заниматься полезным трудом лозунгами
"заботы о своем народе", о "судьбе нации" и т. п. Сразу же постиг Эйнштейн и
сам механизм одурачивания масс, используемый этой шайкой негодяев, живущих
человеческой кровью: проповедь превосходства "своей" нации, ее "прав" на
управление другими народами, на "духовное" руководство всем прочим
человечеством.
В то же время Эйнштейн по натуре был прагматиком, и твердость его
личных убеждений не исключала для него возможности общения с "сильными мира
сего" и попыток обращения их на путь столь очевидной для него истины. Он мог
бы расписаться под словами одного из героев Р. П. Уоррена: "Будем делать
Добро из Зла, потому что его больше не из чего делать". И он не только сам,
используя свою славу, пытается достучаться до затуманенного сознания масс,
но и ищет "лучших из худших" - общается с политиками, поддерживая умеренных,
стремящихся к мирному сосуществованию, к единению людей на демократической
основе. И ставшие легендой его симпатии к Ленину, Черчиллю, Ф. Рузвельту, В.
Ратенау и другим есть лишь выражение надежд на то, что разум может победить
безумие.
Тяжелым ударом для Эйнштейна было приобщение интеллектуалов к
националистическим играм. По этому поводу он в марте 1915 года писал
Роллану: "Даже ученые в различных странах ведут себя так, как если бы у них
восемь месяцев назад были ампутированы большие полушария головного мозга".
Впрочем, эти события подготовили его к еще более тяжелому удару - к переходу
в услужение к Гитлеру большинства его ближайших коллег по берлинской
академии и университету: "Преступления немцев поистине самое отвратительное,
что только можно обнаружить в истории так называемых цивилизованных наций. И
поведение немецкой интеллигенции - в целом как группы - было ничем не лучше,
чем поведение черни",- писал он после войны в одном из своих отказов на
многочисленные просьбы различных немецких ученых сообществ почтить их своим
участием.
Две идеи определяли сущность почти сорока лет жизни Эйнштейна после
завершения им "своей" части работ по теории относительности - это
объединение человечества и создание единой теории поля. Первую из этих идей
"ученые физики" и "видные деятели" считали блажью, а вторую - манией. (Слова
типа "маниакальное увлечение" применительно к единой теории поля
присутствуют даже в "благожелательных" воспоминаниях об Эйнштейне.) Но
Эйнштейн был непреклонен, поскольку он точно знал, что мир, дорогой ему
человеческий мир, должен быть един, или исчезнет бесследно, и не менее точно
он знал, что единая теория поля существует.
Анализируя ход истории человечества или даже всей биологической истории
Земли, в целом ряде отмеченных памятью человека и Природы случайностей можно
заметить определенные закономерности, создающие впечатление некоторого
целенаправленного корректирования этих бесконечных (по человеческим оценкам)
процессов. Такое вмешательство осуществляется иногда непосредственно силами
неискренен.
Эти заметки мне следовало написать давно, но я никогда не забывал, как
Тарле мне однажды сказал: "Я, к сожалению, не ощущаю себя евреем".
Естественно, что он имел в виду не этнос, а духовный мир. Эти слова я
воспринял как его волю и ждал, пока ее нарушат другие. События же последних
лет убеждали меня в том, что это произойдет непременно. И действительно:
недавно намеки на неясность происхождения Тарле в сочетании с грязными
предположениями о причинах его успехов прозвучали на страницах такого
специфического издания, как "Литературная Россия".
Декабрь 1992
Столетний юбилей великого философа и математика Норберта Винера -
одного из тех, кто самым радикальным образом изменил ход развития
человеческого общества и чьи идеи определили это развитие во второй половине
XX века и будут определять его в течение ближайших столетий, прошел
незамеченным.
Отчасти нас может извинить то, что в некоторых советских изданиях в
качестве года его рождения указан 1895-й. В действительности же Винер
родился 26 ноября 1894 года. Рассказывать о жизни Винера довольно трудно,
так как практически все о себе он рассказал сам в великолепных
автобиографических книгах "Бывший вундеркинд" и "Я - математик", но
неписаные юбилейные правила все же заставляют нас коснуться основных вех его
жизненного пути и попытаться сообщить о нем то, что он забыл или не успел о
себе сказать.
Винер родился в семье американских евреев - потомков эмигрантов из
русской Польши, из Белостока, покинувших родные края не в поисках счастья, а
в предчувствии готовящихся погромных "акций". Вероятно, дар прогнозирования
был присущ этой семье изначально, и знаменитый белостокский погром ее
миновал.
Отец Норберта - Лео Винер - был профессором славянской лингвистики в
Гарвардском университете и свободно владел несколькими языками, в том числе
русским, что позволило ему перевести на английский 20-томное собрание
сочинений Льва Толстого. Отец имел огромное интеллектуальное и нравственное
влияние на Норберта, многое определившее в его последующей взрослой жизни.
Под влиянием же отца в своих художественных и литературных вкусах семья была
ориентирована на немецкую культуру, и немецкий язык наряду с английским был
родным языком Норберта.
Сам Норберт от рождения был крайне близорук, почти слеп, что в
значительной мере определило его физическое развитие - полноту, малую
подвижность, одиночество, перешедшее в любовь к уединению. Читать он начал в
четыре года, и почти сразу же круг его чтения составила научно-популярная и
научная литература, в основном, в области естественных наук; к семи годам
его "умственный багаж" был огромным и разносторонним.
В 14 лет Винер получил степень бакалавра, а в 18 - докторскую степень в
Гарвардском университете, получив при этом стипендию для совершенствования
знаний за границей. Там, в Кембридже, одним из главных его учителей в
области математики и философии стал замечательный ученый Бертран Рассел.
Именно Рассел убедил его заниматься не только философией математики, но и
самой математикой, что привело его на лекции Г. Харди в Кембридже, а затем
Д. Гилберта и Э. Ландау в Геттингене.
Потом последовало несколько лет преподавательской работы в
университетах США, и, наконец, в 1919 году, в двадцатичетырехлетнем возрасте
Винер попадает в одну из великих крепостей американской науки -
Массачусетский технологический институт (МТИ), в стенах которого, образно
говоря, проходит вся его дальнейшая жизнь, так как все его последующие
планы, путешествия и достижения связаны с работой в МТИ.
Как и у Эйнштейна, характер и жизненные принципы Винера сформировались
в семье, не следовавшей еврейским традициям и настроенной на ассимиляцию. О
своем происхождении Винер узнал в 15-летнем возрасте, и это знание не стало
для него ни потрясением, ни причиной особой гордости или радости. Он принял
его как факт, который в дальнейшем никогда не скрывал и которым никогда не
тяготился. Однако, в отличие от Эйнштейна, к еврейскому движению он не
примкнул. Тем не менее, события века вторгались в его жизнь, и после прихода
Гитлера к власти в Германии Винер откладывает многие свои научные начинания
и вплотную занимается спасением и трудоустройством евреев-ученых,
преследуемых нацистским режимом.
Весьма значителен его вклад и в американскую оборонную промышленность,
сыгравшую большую роль в разгроме вермахта. Такова внешняя канва его жизни,
ничем не выделяющая его судьбу из судеб многих американских ученых его
времени, независимо от их этнической принадлежности.
Обратимся же к его творческому пути и к основным этапам и событиям его
внутренней, самой главной для него жизни. Эта его невидимая жизнь прошла на
грани свободы и необходимости. Он был абсолютно свободен в выборе общих
проблем, и в то же время жизнь и обстоятельства ставили перед ним конкретные
задачи в самых различных областях человеческой деятельности, и он не
уклонялся ни от того, ни от другого.
Первый успех в области математики Винер связывает со своей работой по
проблеме броуновского движения - проблеме, с которой был связан также и
первый научный успех Эйнштейна. Но именно в этой кажущейся аналогии скрыты и
все принципиальные различия между этими двумя основоположниками эры нового
мышления в XX веке.
Свою творческую удачу в объяснении одного из аспектов броуновского
движения - этой модели хаоса - Эйнштейн воспринял как факт, убеждающий в
полной определенности (детерминизме) окружающего мира, и всю свою дальнейшую
жизнь он посвятил поиску общих законов этого мира, скрытую гармонию которого
он постоянно ощущал.
"На худой конец, я могу вообразить, что Бог может создать мир, в
котором нет законов природы. Короче, хаос. Но я совершенно не согласен, что
должны быть статистические законы, которые заставят Бога бросать кости в
каждом отдельном случае",- писал Эйнштейн. Фразу же о том, что Бог в кости
не играет, он повторял неоднократно.
В отличие от великого теоретика, великий прикладник Винер воспринял
хаос и его маленькую модель - броуновское движение как признак реального
мира, и, не исключая возможности познания абсолютных законов гармонии
Вселенной, пока еще скрытых от человека, свои труды он посвятил поиску пусть
временных, но достаточно надежных статистических законов как средств
управления тем Хаосом и потоком случайностей, который в представлении
современного человека царит и в Природе, и в человеческом обществе.
Вот почему проблема броуновского движения, оставшаяся для Эйнштейна
лишь эпизодом его творческого пути, в котором свои интересы он посчитал
исчерпанными, для Винера оказалась неисчерпаемой, и он неоднократно
возвращался к ней в расцвете сил и вернулся к ней в конце жизни.
"Точно так же изучение броуновского движения и временных рядов...
заставило меня сейчас пересмотреть роль, отведенную в нашем мире причине и
случаю",- писал 60-летний Винер.
Таким образом, Винер допустил, что Господь Бог может иногда бросать
кости, и решил с ним сыграть. При этом он руководствовался другой знаменитой
фразой Эйнштейна, выбитой на каменной доске в Институте перспективных
исследований в Принстоне: "Господь Бог изощрен, но не злонамерен", которую
Винер цитирует в своих книгах. Эта вера в изначальную доброжелательность
Бога-Природы привела Винера к реальным успехам в той самой "игре в кости", о
которой говорил Эйнштейн, к созданию надежного компаса для людей в их
бушующем хаотическом мире.
Проблемы, к которым в течение своей долгой жизни в науке прикоснулся
своим разумом Норберт Винер, в своей совокупности тоже могут служить моделью
вселенского Хаоса: здесь и дарвинизм, и специальные разделы биологии, и
фрейдизм, и общая психология, и философия математики, и многие проблемы
"чистой" математики, и теория связи, и электроника, и электротехника, и
волновые теории, и излучение мозга, и "высокая" художественная литература, и
многое, многое другое. Каким путем из этого Хаоса родились теория
информации, теория управления и основные положения комплекса идей и методов,
обозначенного им словом "кибернетика", без которых уже невозможно
представить себе сегодняшнюю и будущую жизнь человечества, и почему для
того, чтобы возвестить о них людям, был избран полуслепой, склонный к
абстрактному мышлению человек, пока еще определить невозможно. Но факт
остается фактом, и Норберт Винер остается главным действующим лицом в
создании этих новых областей человеческого знания.
Естественно, он был не один. В его трудах читатель найдет полный
благодарный перечень всех тех, кто ставил свои незаменимые кирпичи в
фундамент построенного им здания - от замечательного нашего земляка (если
говорить об СНГ) А. Н. Колмогорова до не менее замечательного Клода Шеннона,
его собственного земляка и коллеги по МТИ и лаборатории Белла. Но главным
архитектором этого Дома Кибернетики был Норберт Винер, и он не только
построил его, но и первым рассказал людям о том, каким он будет, что он
будет для них значить и что их ждет в этом новом компьютерном мире. И здесь
будет уместно сказать о том, что талант математика и философа благодатно
совмещался в нем с незаурядным литературным даром, о чем свидетельствуют его
автобиографические и научно-популярные книги "Кибернетика" и "Кибернетика и
общество", на многие годы становившиеся бестселлерами на его родине и во
всем мире.
Помянем же его добрым словом и памятью в первый год его второго
столетия, в которое он вступает вместе с нами, и да будут нам во всех наших
делах нетленным образцом его честность, порядочность, доброта и
принципиальность, вера в могущество Разума и в великое будущее человечества,
которыми проникнута каждая его мысль и каждое слово его замечательных книг.
1995
(ЗАМЕТКИ НЕСПЕЦИАЛИСТА К ДВУМ НЕОТМЕЧЕННЫМ ЮБИЛЕЯМ)
Мир будет единым, или погибнет.
А. Эйнштейн
Альберт Эйнштейн родился 14 марта 1879 года, а умер 18 апреля 1955-го.
Таким образом, в марте 1994 года Эйнштейну было бы 115 лет, а в апреле
1995-го исполнилось 40 лет со дня его смерти.
За период с марта 1994-го по апрель 1995-го отмечались многие юбилеи, в
том числе столь же "некруглые", как "115-летие" или "40-летие", но эти вехи
посмертной судьбы Эйнштейна специально отмечены не были. Случайные же
заметки о нем время от времени и без того бродят по мировым средствам
массовой информации. При этом, чтобы привлечь внимание пресыщенного
новостями и сенсациями читателя конца века, в ход, обычно, идет что-нибудь
позабористее - например, лживая публикация про эйнштейновский интим с
"редким" портретом, где "герой-любовник" изображен с высунутым языком, про
продажу его законсервированных глаз каким-то "врачом"- подонком и т.д., и
т.п.
Правда, среди всего этого обычно мутного потока периодической грязи и
беспардонной дезинформации промелькнула одна небольшая заметка, в которой
рассматривались результаты опроса немецкой молодежи на тему: "делать жизнь с
кого?". Учитывая "менталитет" опрашиваемых, трудно было, конечно, ожидать в
этом случае появления в качестве "образцов" традиционных "советских"
персонажей типа "дедушки Ленина", "железного Феликса" и др., но итоги опроса
достойны удивления даже для свободного мира: внуки и правнуки тех, кто 75
лет назад скандировал "убейте Эйнштейна!", призывал "разорвать глотку этому
паршивому еврею", организовал газетную травлю еврея Эйнштейна и изгнание его
из Германии, поставили его во главу списка своих идеалов - списка, в котором
другой еврей - Иешуа из Назарета (Иисус Христос) - занял лишь седьмое место.
Попробуем же разобраться, как эти необычные итоги весьма обычного
опроса связаны с судьбой и жизнью Альберта Эйнштейна.
Начнем с того, что в представлении человеческого большинства (об
альтернативном меньшинстве поговорим позже) Эйнштейн был и остается
гениальным ученым.
Однако многие его ученые собратья не всегда используют эту привычную
формулировку, и вообще стараются избежать какой-либо определенности в этом
вопросе. Скорее всего происходит это потому, что каждый "настоящий физик"
всегда чувствовал и по сей день чувствует в Эйнштейне "чужого",
беззастенчиво нарушающего все неписаные каноны и традиции, свойственные
ученому сословию.
Эти "недопустимые нарушения" начинаются в детстве: Эйнштейн никогда не
был вундеркиндом, решающим в уме сложные математические задачи, и не
стремился к скорому постижению всех наук. Наоборот, он был "трудным
ребенком", с "поздним развитием", "неважным учеником", неохотно покидающим
ради естественных наук свой любимый мир музыки. Ему претила "немецкая
основательность" в начальном и среднем образовании, и он был нетерпим к
любому принуждению, а его нежелание изучать то, что он не считал для себя
необходимым, было истолковано добросовестными ефрейторами и капралами
провинциального народного образования второго рейха как "умственная
отсталость". Эти "оценки" выглядят особенно пикантными теперь, когда мы
знаем, кого удалось подготовить к 1933 году славной немецкой "миттель-шуле".
К числу ранних симптомов научной проницательности Эйнштейна обычно
относят его детское высказывание по поводу впервые увиденного им компаса о
том, что вокруг стрелки "что-то" есть, которое скорее всего было проявлением
примитивной детской логики, а не догадкой о существовании магнитного поля.
Бесславно закончив свою борьбу с немецким средним образованием уходом
из гимназии, Эйнштейн продолжает учебу в Швейцарии, всепроникающий
демократизм которой обеспечил его характеру, ориентированному на
безграничную личную свободу, более комфортные условия. Воспоминание же о
немецкой школе было столь тяжким, что Эйнштейн, будучи почти ребенком,
принимает свое второе после ухода из гимназии ответственное решение в
направлении полного освобождения: просит отца подать за него,
несовершеннолетнего, прошение о выходе из вюртембургского гражданства. В
1896 году это прошение удовлетворяют, и с этого момента Эйнштейн никаких
юридических связей с покинутой родиной не имеет.
В Швейцарии Эйнштейн заканчивает Аараускую кантональную школу,
основанную на принципах Песталоцци, ничего общего не имеющих с военной
дисциплиной, муштрой, долбежкой и зубрежкой, и поступает в Цюрихский
политехникум.
В свои студенческие годы Эйнштейн был очень избирателен в выборе курсов
и преподавателей, будто заранее знал, что ему пригодиться в будущем. Он не
вел конспектов и был рассеян на лекциях, которые часто пропускал,
предпочитая самостоятельную работу с трудами корифеев физики и
естествознания. Это сказывалось на его репутации у преподавателей, среди
которых был и замечательный математик Герман Минковский, придавший
впоследствии математический блеск гениальной теории относительности,
созданной его нерадивым учеником.
За пределами Политехникума в студенческой среде Эйнштейн не был
отшельником, и в цюрихских кафе того времени, где молодость компенсировала
недостаток средств и скудость застолий, часто звучал его громкий и веселый
смех.
Способность Эйнштейна легко проникать в сущность самых различных
предметов позволила ему без особого труда сдать в 1900 году выпускные
экзамены и среди прочих, ничем не выделяясь из студенческой массы, получить
диплом преподавателя физики.
Следующие два года ушли у него на поиски работы и регулярное получение
отказов на предложение своих услуг. Лишь в 1902-м он по рекомендации
приятелей стал экспертом в Бюро патентов в Берне.
Работа с патентами не требовала высокого умственного напряжения, и,
наоборот, даже развлекала Эйнштейна, позволяя ему следить за ходами
человеческой мысли в ее попытках решить различные технические задачи. Ну а
всю свою еще не востребованную человечеством силу мышления он направляет на
продолжение овладения знаниями, которые, как он интуитивно чувствовал, ему
понадобятся для собственных выводов. При всей уникальности эйнштейновской
системы мышления, ему нужны были собеседники, и он находит их в лице
студента-философа М. Соловина и бывшего своего соученика по Политехникуму -
К. Габихта. Эти собеседники в своих воспоминаниях сохранили тот удивительный
список авторов, труды которых входили в круг интересов Эйнштейна в 1902-1905
гг.: Б. Спиноза, Гельмгольц, Ампер, Б. Риман, Р. Авенариус, А. Пуанкаре,
Д.С. Милль, Д. Юм, Э. Мах, Клиффорд, Дедекинд.
Из этого, на первый взгляд, совершенно случайного набора
"интеллектуального сырья" возникли первые пять небольших статей
двадцатишестилетнего Эйнштейна, три из которых принадлежат к числу
величайших работ в истории физики. С одной из этих статей под скромным
названием "К электродинамике движущихся тел" началось триумфальное шествие
теории относительности.
Эта статья поразила специалистов-физиков не только своим содержанием,
но и формой: в ней не было ни цитат, ни ссылок на авторитеты, ни
благодарностей тем, кто помогал - обычных атрибутов научной публикации. В
ней было очень мало математики. "Приводимые в его статьях доводы выглядели
несокрушимыми, а выводы - совершенно невероятные выводы! - казалось,
возникали с необычайной легкостью. К этим выводам он пришел, пользуясь силой
и логикой своей мысли, не прислушиваясь к мнению других. Это кажется
поразительным, но именно так и создавались его труды",- писал Ч. Сноу.
Сноу, вероятно, не знал о том, что сам Эйнштейн, оглядываясь на свою
молодость и, возможно, имея уже несколько иные представления о своем
предназначении, высказал совершенно противоположное мнение:
"Открытие не есть порождение логического мышления, даже если его
конечный результат облечен в логическую форму".
Здесь можно, наконец, и указать причины той сдержанности в оценках
Эйнштейна как ученого, присущей многим физикам, о которой говорилось выше. В
физике, как и в других науках, существуют два типа великих ученых, которые
можно условно обозначить "великие библиографы" и "великие экспериментаторы".
Первые, овладев всей огромной существовавшей до них информацией, делают из
нее "свежие" выводы и добавляют в эту копилку собственные теоретические
разработки, основанные на логическом анализе, вторые, также овладев
наследием предшественников, делают свой шаг вперед, воссоздавая натуру в
лабораториях. Если в одном ученом соединялось величие теоретика-библиографа
и экспериментатора, то он получал титул "гениального". Эйнштейн, как видно
из всего сказанного выше, не относился ни к одному из этих привычных типов,
и это настораживало его коллег.
После первых открытий жизнь Эйнштейна изменилась. Информация о
перевороте в древней науке, совершенном молодым чиновником патентного
ведомства, вскоре стала достоянием мировой общественности. Слава Эйнштейна
росла, и он стал получать приглашения на преподавательскую работу в
различных учебных заведениях Европы, но нигде так и не смог "осесть". Вот
как описывал свои впечатления о непродолжительном профессорстве Эйнштейна в
Карловом университете его преемник Ф. Франк:
"Когда Эйнштейн прибыл в Прагу, он походил скорее на итальянского
виртуоза, чем на немецкого профессора, тем более, что он был женат на южной
славянке. Он явно не укладывался в стереотип рядового профессора немецкого
университета в Праге".
Наконец, в ноябре 1913 года он был избран членом Берлинской академии
наук и летом 1914-го переехал в Берлин, начав преподавательскую работу в
Гумбольдтовском университете. И время, ушедшее на скитания по Европе, и
первая часть берлинского периода были годами активной творческой работы
Эйнштейна. Число сторонников теории относительности в этот период неуклонно
росло. Появились первые монографии, развивающие принципы Эйнштейна. Сам же
он продолжал совершенствовать свои идеи и закончил эту работу статьей
"Основы общей теории относительности", увидевшей свет в начале 1916 года.
Год спустя Эйнштейн написал свою итоговую "книгу" - первую книгу в его жизни
- "О специальной и общей теории относительности". Слово "книга" здесь взято
в кавычки, потому что это издание насчитывало... 70 страниц! Все его
фундаментальные идеи, связанные с этим направлением физики, были изложены, и
он предоставил им самостоятельную жизнь.
Последние годы двенадцатилетия, отданного теории относительности, были
омрачены совершенно неприемлемыми для Эйнштейна политическими событиями.
Дело в том, что в нем изначально была заложена идея единения человечества, и
он считал, что понимание этой идеи присуще всем людям и что мир идет по
этому единственно верному пути. Явный признак торжества этой идеи он видел в
искренних, как ему казалось, взаимоотношениях и сотрудничестве
интеллектуалов всех народов, что, как ему казалось, делало совершенно
невозможными серьезные столкновения тех стран, которые они представляли.
Первая мировая война нанесла жестокий удар по этим представлениям Эйнштейна
и отрезвила его, но не лишила надежды, и он начал борьбу за свои
политические идеи с той же, а может быть, и с еще большей отвагой, чем та,
что была проявлена им в науке.
Глубокий аналитический дар Эйнштейна был универсален, и ему не
понадобилось, как полвека спустя Андрею Сахарову, личное общение с
каким-нибудь идиотом-генералом с его похабными генеральско-фельдфебельскими
анекдотами, чтобы увидеть, в чьи руки попадет созданное интеллектуалами
оружие. "Кто есть ху" он увидел сразу. Он увидел, что на пути реализации
столь очевидной для него изначальной и естественной идеи создания единого
мирового сообщества людей, на этом единственном, как он точно знал, пути
выживания человечества стоит огромная злобная и агрессивная "масса" подонков
и человеческих отбросов, кормящихся, и неплохо кормящихся, за счет
разобщения людей,- это многоликая, но слаженная и хорошо организованная
группа "профессиональных политиков", военных, военных промышленников, "отцов
наций" и прочих" видных деятелей", прикрывавших свои психические отклонения,
комплексы неполноценности и нежелание заниматься полезным трудом лозунгами
"заботы о своем народе", о "судьбе нации" и т. п. Сразу же постиг Эйнштейн и
сам механизм одурачивания масс, используемый этой шайкой негодяев, живущих
человеческой кровью: проповедь превосходства "своей" нации, ее "прав" на
управление другими народами, на "духовное" руководство всем прочим
человечеством.
В то же время Эйнштейн по натуре был прагматиком, и твердость его
личных убеждений не исключала для него возможности общения с "сильными мира
сего" и попыток обращения их на путь столь очевидной для него истины. Он мог
бы расписаться под словами одного из героев Р. П. Уоррена: "Будем делать
Добро из Зла, потому что его больше не из чего делать". И он не только сам,
используя свою славу, пытается достучаться до затуманенного сознания масс,
но и ищет "лучших из худших" - общается с политиками, поддерживая умеренных,
стремящихся к мирному сосуществованию, к единению людей на демократической
основе. И ставшие легендой его симпатии к Ленину, Черчиллю, Ф. Рузвельту, В.
Ратенау и другим есть лишь выражение надежд на то, что разум может победить
безумие.
Тяжелым ударом для Эйнштейна было приобщение интеллектуалов к
националистическим играм. По этому поводу он в марте 1915 года писал
Роллану: "Даже ученые в различных странах ведут себя так, как если бы у них
восемь месяцев назад были ампутированы большие полушария головного мозга".
Впрочем, эти события подготовили его к еще более тяжелому удару - к переходу
в услужение к Гитлеру большинства его ближайших коллег по берлинской
академии и университету: "Преступления немцев поистине самое отвратительное,
что только можно обнаружить в истории так называемых цивилизованных наций. И
поведение немецкой интеллигенции - в целом как группы - было ничем не лучше,
чем поведение черни",- писал он после войны в одном из своих отказов на
многочисленные просьбы различных немецких ученых сообществ почтить их своим
участием.
Две идеи определяли сущность почти сорока лет жизни Эйнштейна после
завершения им "своей" части работ по теории относительности - это
объединение человечества и создание единой теории поля. Первую из этих идей
"ученые физики" и "видные деятели" считали блажью, а вторую - манией. (Слова
типа "маниакальное увлечение" применительно к единой теории поля
присутствуют даже в "благожелательных" воспоминаниях об Эйнштейне.) Но
Эйнштейн был непреклонен, поскольку он точно знал, что мир, дорогой ему
человеческий мир, должен быть един, или исчезнет бесследно, и не менее точно
он знал, что единая теория поля существует.
Анализируя ход истории человечества или даже всей биологической истории
Земли, в целом ряде отмеченных памятью человека и Природы случайностей можно
заметить определенные закономерности, создающие впечатление некоторого
целенаправленного корректирования этих бесконечных (по человеческим оценкам)
процессов. Такое вмешательство осуществляется иногда непосредственно силами