Страница:
– Да, это так! – согласился ободренный Путятин, чувствуя такт и гибкость суждения молодого японца.
Уэкава выслушал адмирала с видом снисходительности и сожаления.
– У нас существует особый вид молодых и сильных женщин, которых мы готовы доставить в Хэда для ваших матросов. Это совершенно не семейные женщины. Такой дом можно построить около вашего лагеря в два дня.
Вся кровь бросилась Путятину в лицо. Но он терпеливо выслушал японца.
– То, что вы мне сейчас сказали, не может быть нами принято. Это против наших понятий о чести и нравственности. Ни в коем случае! И когда вы об этом заговорили! Скоро у нас наступит пост, и все время будем молиться. Категорически отвергаю ваше предложение.
Татноскэ перевел, что сейчас пост и адмирал поэтому не согласен. Никаких связей моряков с женщинами Хэда вообще не может быть и не будет.
– Никто из наших людей никогда не нарушит воздержания, и вы можете быть спокойны, – продолжал Путятин. – Никто не посягнет на священные основы семей.
«Ну, голубчики юнкера... это, наверно, все вы... Стыдно вам будет потом перед вашими отцами!»
– Вы можете также убрать женскую прислугу из дома, где живут мои офицеры, хотя девушки там все приличные и ни в чем дурном не замечены.
– Нет, это дочери самураев, они хорошо воспитаны и могут там оставаться, – отвечал Уэкава, – как и сейчас.
– У нас наступает время воздержания и строгой молитвы.
– Мне приятно видеть труд русских матросов, но мы не знали, что предстоит пост, и... и мы не смеем идти против ваших законов, поэтому приносим извинения... Теперь мы будем спокойны за судьбы семей крестьян деревни Хэда.
«Японцы защищают свои семьи, а мы обязаны защитить честь своего мундира и знамени, честь нравственности христиан, – полагал адмирал, оставшись в одиночестве, – а то и нас, и их можно обвинить в попустительстве дурным наклонностям распущенных личностей, в беззаконье, в развале дисциплины и еще бог знает в чем. Но ведь я еще вчера, как только пришел в Хэда, почуял все это. Я был занят договором, но душа моя все время болела. Поэтому я вчера сразу же собрал офицеров и потребовал от них личной нравственности и чтобы прервали свои амурные делишки, если таковые завелись, и подавали людям пример. Я знал, с кого начать – с офицеров, разумеется, – и я объяснил им все!»
Глава 35
Кавадзи ехал через горы на север. Он увозил домой тяжкий груз забот, впечатлений и мыслей, которые следует претворять в дела. На это не хватит жизни.
Странно, что с древних времен Симода считается местом необыкновенным, таинственным, сильно влияет на судьбу того, кто побывает в этом городе хотя бы недолго[56]. Говорят, что Перри болен, что его карьера окончена. Путятин пришел в Симода с пушками, но высшие силы разоружили его, потопили его корабль и превратили посла в нищего. Тогда он получил права и уважение Японии.
Симодские проститутки знают жизнь и владеют многими тайнами, полученными от высших сил, благословивших город еще в незапамятной древности. Они довольны американцами и все в один голос утверждают, что западные матросы добрые и хорошо обходились с женщинами. Это говорят низкие, продающие любовь, видавшие разных посетителей. Но их мнение надо помнить политику.
В Европе происходит сильное движение за эмансипацию женщин. Когда Япония откроется, это придет и сюда; японцы любят все перенимать, а точнее – обезьянничать, так как не каждый понимает, что и зачем он перенимает.
Но что это значит? Любая японка узнает из книг, что американцы не так грубы и жестоки, как ее японский муж? Сатэ – сатэ![57]
Перед отъездом из Симода в Хэда Кавадзи еще раз побывал, по приглашению Адамса, на приеме у американцев на «Поухатане». Его глубоко благодарили. Все эти годы он тщательно изучал книги о Европе и Америке.
Он зорко следил за переговорами американцев в Японии и за всеми их действиями, Но на американском корабле он впервые побывал в Симода. И впервые видел пароход. Впервые видел поворотное орудие на рельсах. Конечно, у американцев много замечательного, они богаты и практичны. Они знают, чего хотят и к чему стремятся. Американцы были очень благодарны. Они дважды, пригласив Кавадзи, выказали ему честь и уважение. Подразумевалось, что во всех разногласиях может разобраться только он. Американцы благодарили его заранее. Кавадзи понимал, что партия ученых – его противников – права во многом. Без изучения американской науки и машин Японии трудно будет сохранить независимость и противостоять державам Запада. Поэтому судьба обязывает временно покориться и дружить. Но, заимствуя способы практической жизни и стремление к богатству, нельзя забыть гуманизма в действиях Путятина и его подданных.
Путятин пришел в Японию не только с конфетами и пирожными, но и с артиллерией. У него не хватило сил настоять на том, чего он желал. Это понятно, и Кавадзи не обманывался и не обольщался. Корабли, и вооружение у Путятина были хуже, чем у американцев. Но сам он и его офицеры оказались умней. В несчастье Путятин и его люди выказали большую человечность, они бросили артиллерию как ненужную и не проявили трусости. Напротив, они словно обрадовались своему несчастью, что смогли войти в Японию не как сила, диктующая свои условия, а как «сто тысяч новых граждан», то есть сто тысяч врагов, которые становятся, по китайской пословице, новыми гражданами, когда слезают с коней. Может быть, их просить остаться в Японии? Как это сделать? Они были бы полезны, но это невозможно. Они не изменники. У них идет война, и они хотят исполнить свой долг и сражаться.
Такое неожиданное проявление лучших человеческих качеств ставило многих японцев в тупик. Требовалось считать иностранцев врагами, а тут были порядочные и честные люди. Оказалось, что очень хорошие матросы у Путятина, все умеют, много работают, не жалуются и терпят. Кавадзи теперь сам видел все, что сделано русскими в Хэда.
Кажется, у русских народ, привыкший к бедности и тяжелому труду. На кораблях Путятина все делается мускулами. У Перри и Адамса пароходы ходят без ветра. Есть паровые шлюпки, паровые лебедки, подача грузов паровой силой. Опыт общения с русскими более подготовил Кавадзи ко всем этим сложным американским устройствам. При этом Путятин дипломат. Хитер и силен. Иногда он прикрывает свою слабость добротой и человечностью, у него нет иного выхода, и мы не должны обольщаться его чувствами, как и американскими машинами и богатствами. Но консулов мы обязаны принять. В этом он прав. Путятин спросил:
– Получили американцы подпись дайри, как хотели?
– Нет, все сделано так, как с самого начала решили сделать японцы, – ответил Кавадзи.
Но, не имея силы, Путятин сам уступил в вопросе о границах.
Говорят, что однажды Путятин объяснял Посьету и переводчики поняли. Посол будто бы так сказал: «Все дела с Дальним Востоком для Петербурга неясны, столица и правительство не знают. Когда делаются приобретения, им понятно. Но когда уступки – тоже ничего особенного. С этим можно смириться, это мирные соседи, это не Турция!»
Не осквернять священной японской земли предков, ни в коем случае не позволять России иметь консулов, для них нужно отдать куски земли, это страшно, позорно, оскорбительно, чистота идеи нарушается. Вот мнение Мито Нариаки. Абэ не отказывается от его советов.
А до Сахалина бакуфу никакого дела нет. Им не Сахалин надо, им надо повод, чтобы обелить себя за ошибки в американском договоре чистотой идей, и лезут при этом из кожи вон, и готовы друг друга рубить саблями, но пока кланяются и улыбаются. Им в Эдо свои чиновничьи мелочи дороже всего. Они все хватают себя за нос и за уши, а о стране думают меньше, чем в Петербурге.
– Японцы, – говорил в минуты откровения Накамура Тамея, – очень слабый и впечатлительный народ. В нашей стране много людей, которые хотят от кого-нибудь кормиться. Это наша историческая привычка, – добавлял он с виноватой улыбкой. – Это от привычки служить князьям. Такие любят присосаться и добывать средства из любой благородной идеи. Так было с христианскими проповедниками. И так снова будет, когда страна откроется. К любому обществу и к любому иностранцу прикрепятся нахлебники, сочувствующие чему угодно, лишь бы их кормили.
– И будут помогать ему познавать особые тайны японской души... Души Востока... – отвечал Кавадзи.
Поэтому в Японии всегда должна быть строжайшая власть с многочисленной полицией, и народ будет продолжать выказывать чудеса терпения и трудолюбия.
Началось восхождение на высокий и грозный перевал горы Хаконе. В сосновом лесу дорога круто поднимается вверх. Дорога утрамбована. Вот показалась аллея кипарисов и хиноки. Кавадзи идет пешком. Носильщики несут на руках его каго, ящики, портфели, оружие и вещи, которые всегда могут потребоваться вдруг, – палатки, части платья. Каждую вещь несет особый подданный. Армия вооруженных, целая старинная японская армия, сопровождая вельможу, подымается на Хаконе, минуя огромные ряды деревьев лавра, сосен и кипарисов. В лесу глухо, темно и тихо.
Путятин по прибытии в Симода для переговоров заявил послам, что желал бы закончить переговоры к Новому году, чтобы Тсутсуй и Кавадзи встретили праздник в кругу своих семейств. Очень трогательно! В словах посла большая любезность и маленькая хитрость, как и полагается. Воин и рыцарь всегда помнит долг и цель. Теперь пожелание Путятина выполнено стараниями японских послов под руководством правительства. Кавадзи едет в Эдо! И он везет свой портрет, нарисованный Можайским. И отказ Путятина...
Где-то в этом лесу, как в море, плавали лесные киты[58], прыгали и бегали лисицы и ходил благородный олень...
Молодой самурай по просьбе господина прокричал лисицей. И горы, крутыми склонами остроголового черно-зеленого леса, столпившиеся со всех сторон, отозвались. Это знаменитое эхо Хаконе. Эта чуткая земля – душа Японии.
Близка вершина.
Кипарисники расступились, и открылось чистое, тихое озеро, в котором во всем блеске и во весь рост и мощь отражалась божественная Фудзи.
Сначала он увидел Фудзи в озере. Вся от подножий в ледяных покрывалах, с мятежной, озабоченной головой, в рассеянных мучительных туманах. Такой она и отражалась в тихом озере. Потом поднял глаза, и, как голубое пламя в снегах, вспыхнуло до зенита небо.
Захотелось преклониться, встать на колени.
После молитвы начали подъем. В узком проходе между скал стояли вооруженные воины. Высокий и худой полицейский офицер, переведенный сюда из Эдо как на самый ответственный участок, встречал посланцев бакуфу низким и почтительным поклоном. Еще недавно Кавадзи командовал пограничной охраной всей Японии. Свирепая и беспощадная стража Хаконе склонилась перед Кавадзи. Здесь обыскивали и проверяли каждого, кто шел в Эдо и обратно. Тут неподкупная стража.
Начальник заставы – ставленник Мито Нариаки, и он понимает охрану Японии старомодно и очень примитивно, как все реакционеры. Ночуя здесь в прошлый раз, Кавадзи сказал высокому стражу, что чуждые и вредные влияния врываются в Эдо, минуя стражу на Хаконе. Япония теперь будет почти бессильна, если не заведет пароходов.
Моя застава бессильна? Пограничная стража не на должной высоте? Кавадзи не верит мне? Он, сам бывший начальник береговой охраны Японии? Так это он, наверно, сам первый предатель. Он хочет разрушить нашу веру и пашу стойкость. Конечно, если ослабятся сердца стражей на Хаконе, то в столицу могут проникнуть враги. Но этого не будет. Пока Кавадзи вел переговоры в Симода, страж написал донос на Кавадзи, надеясь, что тому пошлют приказ совершить сеппуку[59]. И вот Кавадзи снова тут.
Но Кавадзи, поднявшийся на Хаконе во главе сильного и важного военного шествия старинного образца, помышлял о том, что пора поставить новые, более искусные заставы. Ота из Хэда купил гору у князя Мидзуно, еще одну гору, оставаясь крестьянином князя. У Ота корабли и ломбарды, у него огромная торговля, его капитал вложен в разные общества и в самые разнообразные предприятия в нескольких городах. Невозможно уследить за ним! Ота богаче, чем вельможи. Кавадзи все дано, но все зависит от его положения на службе, от покровительства более высокого вельможи. Такие, как Ота, ворочают делами в Эдо, они богаче самураев, а самураи, угрожая им саблями, зависят от них и берут взаймы деньги для нарядов жен и дочерей.
Кавадзи из гордости сказал стражу на Хаконе за чаем, что сила варварских машин и образованность западных людей прорывают все преграды, невозможно удержать. И если он, страж границы, не будет изучать машины и западные науки, то Японии грозит опасность. Найдены варварами другие перевалы, не через Хаконе, но еще более опасные.
– Где?
Японец, полицейский офицер с границы, не понимал совершенно. Он даже забыл в этот миг о своих намерениях доносить на Кавадзи.
– Где? Кто прорыл? Около города Огосавара? – испуганно вскричал он.
Кавадзи надменно ответил, что правительство знает, оно мудро, уже приняты меры и все пути уже закрыты втрое большей силой, чем прежде, и старый князь Мито тут очень помог. Он построил корабль европейского типа. Очень хороший, красивый, стоящий на месте.
Кавадзи спешил к Новому году. Он простился с отражением Фудзи в голубом зеркале горного озера Хаконе и, ссутулившись, весь погруженный в думы, побрел пешком по битой дороге среди хвойных стен леса.
Из новогодних обычаев некоторые очень нравились ему. Например, чтение законов. На четвертый день праздника крестьян собирали в домах, и старосты читали законы государства. Это чудесно! Так народ приучается мыслить государственно. Никто не смеет отговориться незнанием законов. В этот праздник будет читаться новый закон об отмене запрета строить корабли для дальних плаваний. Какое возбуждение охватит весь японский народ! Каждый захочет построить. Тут же каждому будет сказано: «Тебе нельзя!» Но этот новый закон окажется таким контрастом многим старым и ветхим законам шегуната, которые прячутся в этот же день. Эти законы как старая застава на Хаконе. Кому надо лезть через Хаконе, когда идут пароходы прямо в Эдо, пойдут товары, пойдут купцы, появятся консулы? В сердце каждого японца родится то новое, чего не может увидеть застава на Хаконе, какой бы чиновничьей и самурайской честностью и опытом ни владел ее начальник. Глупый и честный солдат! Он ловит своих и на своих пишет доносы!
Чудесный случай послали боги, разбив «Диану» в море Суруга. Путятин и его люди в Японии! Вот где маленькая точка, на которую можно опереться. О такой точке опоры мечтал западный Архимед! И-чин дурак! Но не он один дурак.
Даже на самых южных Курилах русские крестили айнов! Этого Кавадзи не ожидал. Собственные японские документы свидетельствуют против него! Русские крестили и на Итурупе, и на Кунашире! Японцы, считая себя в своей стране как в крепости, плавали вокруг Кунашира на сэнконуфунэ или на лодках и только впоследствии поставили укрепления. Крещение оскверняет людей и земли, по старым японским понятиям! Если бы японцам в старину принадлежал Кунашир, то крещение там было бы совершенно невозможно! Ужасный довод! И на Сахалине жили крещеные! Вот результат полной изоляции! Лучше не заглядывать в древние документы, а обратиться к политическим теориям ученых рангаку! Еще в эру Бунко и даже прежде были умы, провозглашавшие, что японцам необходимо захватить Камчатку и Сахалин. Сахалин на одной параллели с Францией, и там построить южную столицу Японии, японский Париж. Камчатка на параллели Англии, и там поставить северную и главную столицу, японский Лондон. Страну на островах Ниппон превратить в рай и заповедник, а всю военную и экономическую мощь развивать на новых территориях, называя их Эссо.
Путятин, конечно, полагал, что на территории Сахалина, при совместном владении, японцы будут втянуты в общение с их крещеными инородцами. Если японцы захотят продолжать политику изоляции, они сами уйдут с Сахалина. Если же не уйдут, то втянутся и переменятся. Там никакое бакуфу не удержит их от крещения! Вот чего хочет посол!
Важнейшее – это флот. Вот в чем новая жизнь!
...Можайский говорит, что винт в воздухе будет двигать летающие корабли, как сейчас на море. Это чудесно.
Путятин говорит, что японцы народ самый старательный на свете и потому гениальный и великий. Это изящная похвала! На самом деле японцы тупой народ, но очень упрямый и при этом глупый. Пример тому начальник на заставе. Мы очень туго что-нибудь понимаем и не сразу. В городе, который был разрушен, среди руин и нищеты, принимаем иностранцев и показываем им Японию с самой плохой стороны. Правительственные чиновники сидели голодом. Это позорно для Японии. Во всякой другой стране сразу после разрушительного цунами просто переменили бы порт для приема иностранцев, туда бы перешли черные корабли Адамса и переехали бы наши посольства для приема иностранцев. А у нас?
Ночью, когда мы возвращались из Гёкусэнди, то увидели при свете лупы разрушенный порт. Очень страшно. Кога тоже так думал, как это плохо! Все объясняется преданностью и традицией, когда это уже не нужно. Даже договор русские отправляют в Петербург не в ящике, который не могло сделать правительство, а в личной шкатулке моего чиновника!
Когда в аристократической семье дочь обучают женскому языку, то стараются, чтобы она ласково и мягко говорила. Но мещанки, не имеющие воспитания, слишком стараются подражать и ласково говорить, не зная меры, – получается безобразие, сразу видна невоспитанность. Так же бывает и с дипломатами, которые хотят казаться вежливыми. Так и мы очень смешно выглядим, неумело подражая западным людям.
На другой день Кавадзи явился к канцлеру Абэ. Болен умный Абэ. Обязательная неподвижность губит его. Важность ужасна, от нее ожирение. Он готов закрыть лицо руками от ужасов и мучений, которые ждут его, тридцативосьмилетнего молодого человека. Он не может, как европеец, ходить во дворец пешком, купаться и плавать, заняться спортом, ехать лечиться в Баден-Баден.
Многие японцы за Америку. И, конечно, японцам надо учиться у Америки, а не у России. Но изучение России тоже необходимо. В Киото говорят об американских машинах, но в простом народе большое значение придают мешку риса, который бедный матрос принес семье умирающих с голоду. Путятин также старался делать добрые дела.
Абэ полагал: надо замалчивать все, что сделали морские солдаты для японских голодных семей и что делает Путятин для Японии.
Князья подают совет: не выпускать Путятина из Японии, пока он не уступит в вопросе о консулах.
За бумажными перегородками павильона в замке Эдо Кавадзи докладывал. Он сказал, что в вопросе о консулах надо уступить. Абэ не дал окончательного решения.
Вечером влиятельные вельможи съехались в загородную резиденцию Саэмона. Беседа шла на короткой ноге, совершенно по-западному.
– Мы хотели бы более подробно знать о западном мышлении, – сказал молодой канцлер Абэ, закуривая сигару и закидывая ноги на стол.
– Господа, – начал Кавадзи, – Путятин и его офицеры обижаются на то, что по следу их ходят и каждое их слово записывают мецке. Я согласен с адмиралом Путятиным. До каких пор мы будем поступать так варварски и примитивно, более играя в наблюдение, чем наблюдая? Что надо нам в современном положении? Изучение иностранцев в их странах, изучение их народа, машин, умственной и общественной жизни, способом выработки их оружья, также банковского дела, экономики, транспорта, всех их многообразных достижений. А не слежка по пятам! Теперь они быстро перенимают у нас подозрительность. Но мы не должны обольщаться. Мы должны быть бдительны. Это глупая чиновничья игра в разведывание чужих намерений при полном бессилье. Это мертвые догмы реакционеров. Так сказал бы адмирал и посол Путятин на моем месте. В такой форме западных речей изложены могли бы быть наши мысли...
На столах таяли коробки сигар, бутылки виски и западный шоколад.
Все согласились, что западный человек мог бы так сказать. Кавадзи гениально копирует западных людей и дает ясное и отчетливое представление о западных людях, как они мыслят. Кавадзи – мецке высшего класса, он проник в душу Путятина и Адамса. Втайне каждый хотел бы того, чего, по словам Кавадзи, потребовал бы Путятин, если бы он был японцем и если бы все это говорил не Кавадзи, а он. Как же это сделать? Кто первый осмелится сказать, что это не Путятин так сказал бы, а он сам?.. Кажется, Кавадзи первый осмеливается.
В японской истории для детей теперь будет написано, что японский князь из рода Токугава сам построил «Хоо-мару» – первое судно западного типа. Но каков корабль на самом деле? Дети об этом не узнают. Полное уважение к князю Мито в правительстве и в народе! И в истории.
«Наш таинственный прекрасный город скоро откроется миру!» – проводив гостей, думал Кавадзи, идя в павильон Сато.
От ветра с моря гудели вершины вековых кусуноки, среди стволов которых за городом построены летние резиденции вельмож.
Когда-нибудь совершится то, ради чего трудится Кавадзи. Япония откроется миру, откроются университеты. Наука и образование будут доступны всем. Армия станет на западный образец. Построится флот... Но вельможа, служивший шегуну, должен уйти вместе с ним. Уйти с той властью, которой он служил. Только это благородно. Уйти в леса и жить, как монах под дырявым зонтиком, или уйти из жизни... Что же?
Когда он осуществит свои мечты, он будет не нужен бушующей толпе молодых капиталистов, карьеристов, важных чиновников, а тем более – для социалистов! Он открывает ворота Японии к будущему. И народ пройдет через новые, еще более жестокие страдания. Он верит в свой народ. Но разве достойно объяснять, зачем он всю жизнь трудился? Нет, ниже его достоинства! Он не будет вспарывать себе живот. Он возьмет в свои руки барабанный револьвер, и, показывая, что, верный традициям, он был новым человеком, он приложит револьвер к своему виску. Он останется верен Японии будущего![60]
– Милая Сато!
Она тонкая, в темном кимоно, с тонкой шеей, с огромными глазами, которые кажутся больными или слегка пьяными. Их зрачки страшно расширены, как у курильщицы опиума. Глаза слегка испуганны, но прекрасны.
Сато ждала, стоя среди комнаты, где почти пусто, но благородно, душисто и прекрасно и где во всем утонченный вкус и высокое искусство.
Сато мягко, как западная балерина, поклонилась и присела, опустилась, чуть не коснувшись коленями пола.
Столичные никогда не признают заслуги деревенских. Ведь в Эдо есть тысячи чиновников и воинов, которые любой подвиг припишут себе. Столичные обязательно все присвоят и обманут. Они полагают, что никогда нельзя допустить, чтобы сиогун и правительство узнали, что великое дело совершалось не ими, столичными чиновниками, а провинциалами. Тогда ведь всюду раздадутся голоса, зачем держим столько ртов, это паразиты, что рыцарское и преданное чиновничество совсем не нужно, это лишь дармоеды и воры при казне.
Так очень настойчиво говорил и говорил Алеше по-японски Ябадоо, сопровождавший его и все время заглядывавший ему в глаза при поклонах. Ябадоо знал, конечно, что офицер почти ничего не понимает, но удержаться не мог. Конечно, высокие мысли кто-то опять украдет и выдаст за свои, поэтому лучше говорить иностранцу, который не понимает. Это наша система, очень важная и правильная.
Алеша очень нравился старому самураю еще и потому, что ведь он перепутал все карты Ота. Это просто смешно и потеха. Все знают. Совершенно делается все по-своему. Говорят, Оюки от родственника императора отстраняется, не подчиняется старику. Это небывало! Но сам Ареса с ней не спит. Только учит и учит ее, хочет из девки сделать вторую Мурасаки Сикибу, или рыцаря-девку, как во Франции. Это очень ученый и честный человек и настоящий мужчина, очень сильный. Он не развратничает совершенно. У таких терпеливых русских богатырей вся сила идет только на служение идее императора и на сражения с врагами.
Настоящая сила познается в битве и во время подготовки к ней. Богатырь познается в ученье и терпенье. Это главное. Кто умеет терпеть и не безобразничает, тот обязательно победит. Теперь иностранные матросы скоро обучат всю Японию необыкновенным безобразиям. Очень удивительно, как в грязной западной жизни может сохраниться такой благородный, девственный рыцарь! Конечно, у Ареса будут сильные и здоровые дети.
Уэкава выслушал адмирала с видом снисходительности и сожаления.
– У нас существует особый вид молодых и сильных женщин, которых мы готовы доставить в Хэда для ваших матросов. Это совершенно не семейные женщины. Такой дом можно построить около вашего лагеря в два дня.
Вся кровь бросилась Путятину в лицо. Но он терпеливо выслушал японца.
– То, что вы мне сейчас сказали, не может быть нами принято. Это против наших понятий о чести и нравственности. Ни в коем случае! И когда вы об этом заговорили! Скоро у нас наступит пост, и все время будем молиться. Категорически отвергаю ваше предложение.
Татноскэ перевел, что сейчас пост и адмирал поэтому не согласен. Никаких связей моряков с женщинами Хэда вообще не может быть и не будет.
– Никто из наших людей никогда не нарушит воздержания, и вы можете быть спокойны, – продолжал Путятин. – Никто не посягнет на священные основы семей.
«Ну, голубчики юнкера... это, наверно, все вы... Стыдно вам будет потом перед вашими отцами!»
– Вы можете также убрать женскую прислугу из дома, где живут мои офицеры, хотя девушки там все приличные и ни в чем дурном не замечены.
– Нет, это дочери самураев, они хорошо воспитаны и могут там оставаться, – отвечал Уэкава, – как и сейчас.
– У нас наступает время воздержания и строгой молитвы.
– Мне приятно видеть труд русских матросов, но мы не знали, что предстоит пост, и... и мы не смеем идти против ваших законов, поэтому приносим извинения... Теперь мы будем спокойны за судьбы семей крестьян деревни Хэда.
«Японцы защищают свои семьи, а мы обязаны защитить честь своего мундира и знамени, честь нравственности христиан, – полагал адмирал, оставшись в одиночестве, – а то и нас, и их можно обвинить в попустительстве дурным наклонностям распущенных личностей, в беззаконье, в развале дисциплины и еще бог знает в чем. Но ведь я еще вчера, как только пришел в Хэда, почуял все это. Я был занят договором, но душа моя все время болела. Поэтому я вчера сразу же собрал офицеров и потребовал от них личной нравственности и чтобы прервали свои амурные делишки, если таковые завелись, и подавали людям пример. Я знал, с кого начать – с офицеров, разумеется, – и я объяснил им все!»
Глава 35
ВОСХОЖДЕНИЕ НА ХАКОНЕ
Кавадзи... всем нам понравился... Он был очень умен, а этого не уважать мудрено... каждое слово его, взгляд, даже манеры – все обличало здравый ум, остроумие, проницательность и опытность. Ум везде одинаков: у умных людей есть одни общие признаки, как и у всех дураков, несмотря на различие наций...
И. Гончаров, «Фрегат „Паллада“
Кавадзи ехал через горы на север. Он увозил домой тяжкий груз забот, впечатлений и мыслей, которые следует претворять в дела. На это не хватит жизни.
Странно, что с древних времен Симода считается местом необыкновенным, таинственным, сильно влияет на судьбу того, кто побывает в этом городе хотя бы недолго[56]. Говорят, что Перри болен, что его карьера окончена. Путятин пришел в Симода с пушками, но высшие силы разоружили его, потопили его корабль и превратили посла в нищего. Тогда он получил права и уважение Японии.
Симодские проститутки знают жизнь и владеют многими тайнами, полученными от высших сил, благословивших город еще в незапамятной древности. Они довольны американцами и все в один голос утверждают, что западные матросы добрые и хорошо обходились с женщинами. Это говорят низкие, продающие любовь, видавшие разных посетителей. Но их мнение надо помнить политику.
В Европе происходит сильное движение за эмансипацию женщин. Когда Япония откроется, это придет и сюда; японцы любят все перенимать, а точнее – обезьянничать, так как не каждый понимает, что и зачем он перенимает.
Но что это значит? Любая японка узнает из книг, что американцы не так грубы и жестоки, как ее японский муж? Сатэ – сатэ![57]
Перед отъездом из Симода в Хэда Кавадзи еще раз побывал, по приглашению Адамса, на приеме у американцев на «Поухатане». Его глубоко благодарили. Все эти годы он тщательно изучал книги о Европе и Америке.
Он зорко следил за переговорами американцев в Японии и за всеми их действиями, Но на американском корабле он впервые побывал в Симода. И впервые видел пароход. Впервые видел поворотное орудие на рельсах. Конечно, у американцев много замечательного, они богаты и практичны. Они знают, чего хотят и к чему стремятся. Американцы были очень благодарны. Они дважды, пригласив Кавадзи, выказали ему честь и уважение. Подразумевалось, что во всех разногласиях может разобраться только он. Американцы благодарили его заранее. Кавадзи понимал, что партия ученых – его противников – права во многом. Без изучения американской науки и машин Японии трудно будет сохранить независимость и противостоять державам Запада. Поэтому судьба обязывает временно покориться и дружить. Но, заимствуя способы практической жизни и стремление к богатству, нельзя забыть гуманизма в действиях Путятина и его подданных.
Путятин пришел в Японию не только с конфетами и пирожными, но и с артиллерией. У него не хватило сил настоять на том, чего он желал. Это понятно, и Кавадзи не обманывался и не обольщался. Корабли, и вооружение у Путятина были хуже, чем у американцев. Но сам он и его офицеры оказались умней. В несчастье Путятин и его люди выказали большую человечность, они бросили артиллерию как ненужную и не проявили трусости. Напротив, они словно обрадовались своему несчастью, что смогли войти в Японию не как сила, диктующая свои условия, а как «сто тысяч новых граждан», то есть сто тысяч врагов, которые становятся, по китайской пословице, новыми гражданами, когда слезают с коней. Может быть, их просить остаться в Японии? Как это сделать? Они были бы полезны, но это невозможно. Они не изменники. У них идет война, и они хотят исполнить свой долг и сражаться.
Такое неожиданное проявление лучших человеческих качеств ставило многих японцев в тупик. Требовалось считать иностранцев врагами, а тут были порядочные и честные люди. Оказалось, что очень хорошие матросы у Путятина, все умеют, много работают, не жалуются и терпят. Кавадзи теперь сам видел все, что сделано русскими в Хэда.
Кажется, у русских народ, привыкший к бедности и тяжелому труду. На кораблях Путятина все делается мускулами. У Перри и Адамса пароходы ходят без ветра. Есть паровые шлюпки, паровые лебедки, подача грузов паровой силой. Опыт общения с русскими более подготовил Кавадзи ко всем этим сложным американским устройствам. При этом Путятин дипломат. Хитер и силен. Иногда он прикрывает свою слабость добротой и человечностью, у него нет иного выхода, и мы не должны обольщаться его чувствами, как и американскими машинами и богатствами. Но консулов мы обязаны принять. В этом он прав. Путятин спросил:
– Получили американцы подпись дайри, как хотели?
– Нет, все сделано так, как с самого начала решили сделать японцы, – ответил Кавадзи.
Но, не имея силы, Путятин сам уступил в вопросе о границах.
Говорят, что однажды Путятин объяснял Посьету и переводчики поняли. Посол будто бы так сказал: «Все дела с Дальним Востоком для Петербурга неясны, столица и правительство не знают. Когда делаются приобретения, им понятно. Но когда уступки – тоже ничего особенного. С этим можно смириться, это мирные соседи, это не Турция!»
Не осквернять священной японской земли предков, ни в коем случае не позволять России иметь консулов, для них нужно отдать куски земли, это страшно, позорно, оскорбительно, чистота идеи нарушается. Вот мнение Мито Нариаки. Абэ не отказывается от его советов.
А до Сахалина бакуфу никакого дела нет. Им не Сахалин надо, им надо повод, чтобы обелить себя за ошибки в американском договоре чистотой идей, и лезут при этом из кожи вон, и готовы друг друга рубить саблями, но пока кланяются и улыбаются. Им в Эдо свои чиновничьи мелочи дороже всего. Они все хватают себя за нос и за уши, а о стране думают меньше, чем в Петербурге.
– Японцы, – говорил в минуты откровения Накамура Тамея, – очень слабый и впечатлительный народ. В нашей стране много людей, которые хотят от кого-нибудь кормиться. Это наша историческая привычка, – добавлял он с виноватой улыбкой. – Это от привычки служить князьям. Такие любят присосаться и добывать средства из любой благородной идеи. Так было с христианскими проповедниками. И так снова будет, когда страна откроется. К любому обществу и к любому иностранцу прикрепятся нахлебники, сочувствующие чему угодно, лишь бы их кормили.
– И будут помогать ему познавать особые тайны японской души... Души Востока... – отвечал Кавадзи.
Поэтому в Японии всегда должна быть строжайшая власть с многочисленной полицией, и народ будет продолжать выказывать чудеса терпения и трудолюбия.
Началось восхождение на высокий и грозный перевал горы Хаконе. В сосновом лесу дорога круто поднимается вверх. Дорога утрамбована. Вот показалась аллея кипарисов и хиноки. Кавадзи идет пешком. Носильщики несут на руках его каго, ящики, портфели, оружие и вещи, которые всегда могут потребоваться вдруг, – палатки, части платья. Каждую вещь несет особый подданный. Армия вооруженных, целая старинная японская армия, сопровождая вельможу, подымается на Хаконе, минуя огромные ряды деревьев лавра, сосен и кипарисов. В лесу глухо, темно и тихо.
Путятин по прибытии в Симода для переговоров заявил послам, что желал бы закончить переговоры к Новому году, чтобы Тсутсуй и Кавадзи встретили праздник в кругу своих семейств. Очень трогательно! В словах посла большая любезность и маленькая хитрость, как и полагается. Воин и рыцарь всегда помнит долг и цель. Теперь пожелание Путятина выполнено стараниями японских послов под руководством правительства. Кавадзи едет в Эдо! И он везет свой портрет, нарисованный Можайским. И отказ Путятина...
Где-то в этом лесу, как в море, плавали лесные киты[58], прыгали и бегали лисицы и ходил благородный олень...
Молодой самурай по просьбе господина прокричал лисицей. И горы, крутыми склонами остроголового черно-зеленого леса, столпившиеся со всех сторон, отозвались. Это знаменитое эхо Хаконе. Эта чуткая земля – душа Японии.
Близка вершина.
Кипарисники расступились, и открылось чистое, тихое озеро, в котором во всем блеске и во весь рост и мощь отражалась божественная Фудзи.
Сначала он увидел Фудзи в озере. Вся от подножий в ледяных покрывалах, с мятежной, озабоченной головой, в рассеянных мучительных туманах. Такой она и отражалась в тихом озере. Потом поднял глаза, и, как голубое пламя в снегах, вспыхнуло до зенита небо.
Захотелось преклониться, встать на колени.
После молитвы начали подъем. В узком проходе между скал стояли вооруженные воины. Высокий и худой полицейский офицер, переведенный сюда из Эдо как на самый ответственный участок, встречал посланцев бакуфу низким и почтительным поклоном. Еще недавно Кавадзи командовал пограничной охраной всей Японии. Свирепая и беспощадная стража Хаконе склонилась перед Кавадзи. Здесь обыскивали и проверяли каждого, кто шел в Эдо и обратно. Тут неподкупная стража.
Начальник заставы – ставленник Мито Нариаки, и он понимает охрану Японии старомодно и очень примитивно, как все реакционеры. Ночуя здесь в прошлый раз, Кавадзи сказал высокому стражу, что чуждые и вредные влияния врываются в Эдо, минуя стражу на Хаконе. Япония теперь будет почти бессильна, если не заведет пароходов.
Моя застава бессильна? Пограничная стража не на должной высоте? Кавадзи не верит мне? Он, сам бывший начальник береговой охраны Японии? Так это он, наверно, сам первый предатель. Он хочет разрушить нашу веру и пашу стойкость. Конечно, если ослабятся сердца стражей на Хаконе, то в столицу могут проникнуть враги. Но этого не будет. Пока Кавадзи вел переговоры в Симода, страж написал донос на Кавадзи, надеясь, что тому пошлют приказ совершить сеппуку[59]. И вот Кавадзи снова тут.
Но Кавадзи, поднявшийся на Хаконе во главе сильного и важного военного шествия старинного образца, помышлял о том, что пора поставить новые, более искусные заставы. Ота из Хэда купил гору у князя Мидзуно, еще одну гору, оставаясь крестьянином князя. У Ота корабли и ломбарды, у него огромная торговля, его капитал вложен в разные общества и в самые разнообразные предприятия в нескольких городах. Невозможно уследить за ним! Ота богаче, чем вельможи. Кавадзи все дано, но все зависит от его положения на службе, от покровительства более высокого вельможи. Такие, как Ота, ворочают делами в Эдо, они богаче самураев, а самураи, угрожая им саблями, зависят от них и берут взаймы деньги для нарядов жен и дочерей.
Кавадзи из гордости сказал стражу на Хаконе за чаем, что сила варварских машин и образованность западных людей прорывают все преграды, невозможно удержать. И если он, страж границы, не будет изучать машины и западные науки, то Японии грозит опасность. Найдены варварами другие перевалы, не через Хаконе, но еще более опасные.
– Где?
Японец, полицейский офицер с границы, не понимал совершенно. Он даже забыл в этот миг о своих намерениях доносить на Кавадзи.
– Где? Кто прорыл? Около города Огосавара? – испуганно вскричал он.
Кавадзи надменно ответил, что правительство знает, оно мудро, уже приняты меры и все пути уже закрыты втрое большей силой, чем прежде, и старый князь Мито тут очень помог. Он построил корабль европейского типа. Очень хороший, красивый, стоящий на месте.
Кавадзи спешил к Новому году. Он простился с отражением Фудзи в голубом зеркале горного озера Хаконе и, ссутулившись, весь погруженный в думы, побрел пешком по битой дороге среди хвойных стен леса.
Из новогодних обычаев некоторые очень нравились ему. Например, чтение законов. На четвертый день праздника крестьян собирали в домах, и старосты читали законы государства. Это чудесно! Так народ приучается мыслить государственно. Никто не смеет отговориться незнанием законов. В этот праздник будет читаться новый закон об отмене запрета строить корабли для дальних плаваний. Какое возбуждение охватит весь японский народ! Каждый захочет построить. Тут же каждому будет сказано: «Тебе нельзя!» Но этот новый закон окажется таким контрастом многим старым и ветхим законам шегуната, которые прячутся в этот же день. Эти законы как старая застава на Хаконе. Кому надо лезть через Хаконе, когда идут пароходы прямо в Эдо, пойдут товары, пойдут купцы, появятся консулы? В сердце каждого японца родится то новое, чего не может увидеть застава на Хаконе, какой бы чиновничьей и самурайской честностью и опытом ни владел ее начальник. Глупый и честный солдат! Он ловит своих и на своих пишет доносы!
Чудесный случай послали боги, разбив «Диану» в море Суруга. Путятин и его люди в Японии! Вот где маленькая точка, на которую можно опереться. О такой точке опоры мечтал западный Архимед! И-чин дурак! Но не он один дурак.
Даже на самых южных Курилах русские крестили айнов! Этого Кавадзи не ожидал. Собственные японские документы свидетельствуют против него! Русские крестили и на Итурупе, и на Кунашире! Японцы, считая себя в своей стране как в крепости, плавали вокруг Кунашира на сэнконуфунэ или на лодках и только впоследствии поставили укрепления. Крещение оскверняет людей и земли, по старым японским понятиям! Если бы японцам в старину принадлежал Кунашир, то крещение там было бы совершенно невозможно! Ужасный довод! И на Сахалине жили крещеные! Вот результат полной изоляции! Лучше не заглядывать в древние документы, а обратиться к политическим теориям ученых рангаку! Еще в эру Бунко и даже прежде были умы, провозглашавшие, что японцам необходимо захватить Камчатку и Сахалин. Сахалин на одной параллели с Францией, и там построить южную столицу Японии, японский Париж. Камчатка на параллели Англии, и там поставить северную и главную столицу, японский Лондон. Страну на островах Ниппон превратить в рай и заповедник, а всю военную и экономическую мощь развивать на новых территориях, называя их Эссо.
Путятин, конечно, полагал, что на территории Сахалина, при совместном владении, японцы будут втянуты в общение с их крещеными инородцами. Если японцы захотят продолжать политику изоляции, они сами уйдут с Сахалина. Если же не уйдут, то втянутся и переменятся. Там никакое бакуфу не удержит их от крещения! Вот чего хочет посол!
Важнейшее – это флот. Вот в чем новая жизнь!
...Можайский говорит, что винт в воздухе будет двигать летающие корабли, как сейчас на море. Это чудесно.
Путятин говорит, что японцы народ самый старательный на свете и потому гениальный и великий. Это изящная похвала! На самом деле японцы тупой народ, но очень упрямый и при этом глупый. Пример тому начальник на заставе. Мы очень туго что-нибудь понимаем и не сразу. В городе, который был разрушен, среди руин и нищеты, принимаем иностранцев и показываем им Японию с самой плохой стороны. Правительственные чиновники сидели голодом. Это позорно для Японии. Во всякой другой стране сразу после разрушительного цунами просто переменили бы порт для приема иностранцев, туда бы перешли черные корабли Адамса и переехали бы наши посольства для приема иностранцев. А у нас?
Ночью, когда мы возвращались из Гёкусэнди, то увидели при свете лупы разрушенный порт. Очень страшно. Кога тоже так думал, как это плохо! Все объясняется преданностью и традицией, когда это уже не нужно. Даже договор русские отправляют в Петербург не в ящике, который не могло сделать правительство, а в личной шкатулке моего чиновника!
Когда в аристократической семье дочь обучают женскому языку, то стараются, чтобы она ласково и мягко говорила. Но мещанки, не имеющие воспитания, слишком стараются подражать и ласково говорить, не зная меры, – получается безобразие, сразу видна невоспитанность. Так же бывает и с дипломатами, которые хотят казаться вежливыми. Так и мы очень смешно выглядим, неумело подражая западным людям.
На другой день Кавадзи явился к канцлеру Абэ. Болен умный Абэ. Обязательная неподвижность губит его. Важность ужасна, от нее ожирение. Он готов закрыть лицо руками от ужасов и мучений, которые ждут его, тридцативосьмилетнего молодого человека. Он не может, как европеец, ходить во дворец пешком, купаться и плавать, заняться спортом, ехать лечиться в Баден-Баден.
Многие японцы за Америку. И, конечно, японцам надо учиться у Америки, а не у России. Но изучение России тоже необходимо. В Киото говорят об американских машинах, но в простом народе большое значение придают мешку риса, который бедный матрос принес семье умирающих с голоду. Путятин также старался делать добрые дела.
Абэ полагал: надо замалчивать все, что сделали морские солдаты для японских голодных семей и что делает Путятин для Японии.
Князья подают совет: не выпускать Путятина из Японии, пока он не уступит в вопросе о консулах.
За бумажными перегородками павильона в замке Эдо Кавадзи докладывал. Он сказал, что в вопросе о консулах надо уступить. Абэ не дал окончательного решения.
Вечером влиятельные вельможи съехались в загородную резиденцию Саэмона. Беседа шла на короткой ноге, совершенно по-западному.
– Мы хотели бы более подробно знать о западном мышлении, – сказал молодой канцлер Абэ, закуривая сигару и закидывая ноги на стол.
– Господа, – начал Кавадзи, – Путятин и его офицеры обижаются на то, что по следу их ходят и каждое их слово записывают мецке. Я согласен с адмиралом Путятиным. До каких пор мы будем поступать так варварски и примитивно, более играя в наблюдение, чем наблюдая? Что надо нам в современном положении? Изучение иностранцев в их странах, изучение их народа, машин, умственной и общественной жизни, способом выработки их оружья, также банковского дела, экономики, транспорта, всех их многообразных достижений. А не слежка по пятам! Теперь они быстро перенимают у нас подозрительность. Но мы не должны обольщаться. Мы должны быть бдительны. Это глупая чиновничья игра в разведывание чужих намерений при полном бессилье. Это мертвые догмы реакционеров. Так сказал бы адмирал и посол Путятин на моем месте. В такой форме западных речей изложены могли бы быть наши мысли...
На столах таяли коробки сигар, бутылки виски и западный шоколад.
Все согласились, что западный человек мог бы так сказать. Кавадзи гениально копирует западных людей и дает ясное и отчетливое представление о западных людях, как они мыслят. Кавадзи – мецке высшего класса, он проник в душу Путятина и Адамса. Втайне каждый хотел бы того, чего, по словам Кавадзи, потребовал бы Путятин, если бы он был японцем и если бы все это говорил не Кавадзи, а он. Как же это сделать? Кто первый осмелится сказать, что это не Путятин так сказал бы, а он сам?.. Кажется, Кавадзи первый осмеливается.
В японской истории для детей теперь будет написано, что японский князь из рода Токугава сам построил «Хоо-мару» – первое судно западного типа. Но каков корабль на самом деле? Дети об этом не узнают. Полное уважение к князю Мито в правительстве и в народе! И в истории.
«Наш таинственный прекрасный город скоро откроется миру!» – проводив гостей, думал Кавадзи, идя в павильон Сато.
От ветра с моря гудели вершины вековых кусуноки, среди стволов которых за городом построены летние резиденции вельмож.
Когда-нибудь совершится то, ради чего трудится Кавадзи. Япония откроется миру, откроются университеты. Наука и образование будут доступны всем. Армия станет на западный образец. Построится флот... Но вельможа, служивший шегуну, должен уйти вместе с ним. Уйти с той властью, которой он служил. Только это благородно. Уйти в леса и жить, как монах под дырявым зонтиком, или уйти из жизни... Что же?
Когда он осуществит свои мечты, он будет не нужен бушующей толпе молодых капиталистов, карьеристов, важных чиновников, а тем более – для социалистов! Он открывает ворота Японии к будущему. И народ пройдет через новые, еще более жестокие страдания. Он верит в свой народ. Но разве достойно объяснять, зачем он всю жизнь трудился? Нет, ниже его достоинства! Он не будет вспарывать себе живот. Он возьмет в свои руки барабанный револьвер, и, показывая, что, верный традициям, он был новым человеком, он приложит револьвер к своему виску. Он останется верен Японии будущего![60]
– Милая Сато!
Она тонкая, в темном кимоно, с тонкой шеей, с огромными глазами, которые кажутся больными или слегка пьяными. Их зрачки страшно расширены, как у курильщицы опиума. Глаза слегка испуганны, но прекрасны.
Сато ждала, стоя среди комнаты, где почти пусто, но благородно, душисто и прекрасно и где во всем утонченный вкус и высокое искусство.
Сато мягко, как западная балерина, поклонилась и присела, опустилась, чуть не коснувшись коленями пола.
Столичные никогда не признают заслуги деревенских. Ведь в Эдо есть тысячи чиновников и воинов, которые любой подвиг припишут себе. Столичные обязательно все присвоят и обманут. Они полагают, что никогда нельзя допустить, чтобы сиогун и правительство узнали, что великое дело совершалось не ими, столичными чиновниками, а провинциалами. Тогда ведь всюду раздадутся голоса, зачем держим столько ртов, это паразиты, что рыцарское и преданное чиновничество совсем не нужно, это лишь дармоеды и воры при казне.
Так очень настойчиво говорил и говорил Алеше по-японски Ябадоо, сопровождавший его и все время заглядывавший ему в глаза при поклонах. Ябадоо знал, конечно, что офицер почти ничего не понимает, но удержаться не мог. Конечно, высокие мысли кто-то опять украдет и выдаст за свои, поэтому лучше говорить иностранцу, который не понимает. Это наша система, очень важная и правильная.
Алеша очень нравился старому самураю еще и потому, что ведь он перепутал все карты Ота. Это просто смешно и потеха. Все знают. Совершенно делается все по-своему. Говорят, Оюки от родственника императора отстраняется, не подчиняется старику. Это небывало! Но сам Ареса с ней не спит. Только учит и учит ее, хочет из девки сделать вторую Мурасаки Сикибу, или рыцаря-девку, как во Франции. Это очень ученый и честный человек и настоящий мужчина, очень сильный. Он не развратничает совершенно. У таких терпеливых русских богатырей вся сила идет только на служение идее императора и на сражения с врагами.
Настоящая сила познается в битве и во время подготовки к ней. Богатырь познается в ученье и терпенье. Это главное. Кто умеет терпеть и не безобразничает, тот обязательно победит. Теперь иностранные матросы скоро обучат всю Японию необыкновенным безобразиям. Очень удивительно, как в грязной западной жизни может сохраниться такой благородный, девственный рыцарь! Конечно, у Ареса будут сильные и здоровые дети.