Страница:
– Это пожалуйста. Сами виноваты. Нечего было дразнить террориста, – наставительно произнес Перес.
Солдаты за руки и за ноги вынесли тела интерполовцев. Заблудский шел следом. Бранко подняли с пола. Взгляд его был мутен, но радостен. Сбылась мечта партизана. Трупы врагов волокли на свалку истории.
– Ну, повеселились и хватит, – сказал Перес. – Пункт третий повестки дня. Разное.
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Солдаты за руки и за ноги вынесли тела интерполовцев. Заблудский шел следом. Бранко подняли с пола. Взгляд его был мутен, но радостен. Сбылась мечта партизана. Трупы врагов волокли на свалку истории.
– Ну, повеселились и хватит, – сказал Перес. – Пункт третий повестки дня. Разное.
Глава 13
Нормативный Биков
Покинув гостеприимную чайную, гости деревни по совету хозяина чайной направились в храм, чтобы представиться отцу Василию, главе духовной власти Касальянки.
Женщины находились в просветленно-возвышенном состоянии и то и дело порывались читать стихи – одна по-русски, другая по-испански, – однако ни та ни другая никаких стихов не знала, поэтому это напоминало песни без слов композитора Мендельсона.
– Я здесь уже... и все вокруг... тарам-та-та... Как хорошо, и листики зеленые, и тараканов нет, и мух! За океаном наша Родина, тарам-та-та, могучая, непобедимая! Тарам! – примерно такой стихотворный текст выговаривала Пенкина, Исидора же бормотала что-то по-испански, временами изображая пальцами игру на кастаньетах.
Биков мрачнел. Ему хотелось чаю и Пенкину. И даже Исидору. Он уже месяц не видел живого женского тела.
Они вошли в церковь и перекрестились кто как умел.
Навстречу им от алтаря уже шествовал молодой священник с окладистой русой бородой. За ним служка нес поднос с дымящимися чашками чая. Отец Василий нес в руке крест, который один за другим поцеловали все гости, включая католичку Исидору.
– Мир вам, дети мои! – провозгласил отец Василий и перекрестил их.
Пенкина, повинуясь какому-то чисто генетическому наитию, припала к руке батюшки и поцеловала ее. Исидора сделала то же самое, соблюдая неведомый ей ритуал. Бикову ничего не оставалось делать, он поспешно и немного стыдясь прикоснулся губами к тыльной стороне ладони отца Василия.
– Может быть, вы хотите исповедаться и причаститься? – спросил отец Василий.
– Хотим! – искренне выпалила Пенкина.
Биков не знал, что это такое. Он почувствовал, что его втягивают во что-то ненужное и вредное для его нынешней должности.
Первой исповедовалась Ольга.
Батюшка уединился с нею у алтаря и спросил, в чем она желает покаяться.
– Грешна, батюшка! Согрешила с товарищем по оружию, – доложила Пенкина.
– Он женат? – спросил отец.
– Нет. Стала бы я с женатым!
– И ты не замужем?
– Конечно, нет!
– Это не грех, дочь моя.
– Правда? – просияла Пенкина и в порыве благодарности еще раз поцеловала руку батюшки.
– Что еще? – спросил он.
– Да вроде... – стала припоминать она заповеди. – Не убивала, не крала...
– Унынию предавалась?
– Никогда! – заявила Пенкина.
– Так ты безгрешна, дочь моя. Причащайся.
Священник перекрестил ее, а служка поднес чашку чая. Пенкина выпила и просветлела до такой степени, что стала слегка просвечивать. Порхая, она вернулась к своим.
Разговор отца Василия с Исидорой был более длительным и напряженным, ибо выяснилось, что Исидора украла чек на миллион долларов и раскаивается в этом, а также переспала с доброй тысячей мужчин, подавляющая часть которых были женаты. Правда, унынию тоже не предавалась.
Выслушав глубокое раскаяние Исидоры на ломаном русском языке, отец Василий причастил и ее.
Настала очередь Бикова.
Пока приводили к причастию женщин, он мучительно решал для себя вопрос – стоит ли впутываться в эту авантюру с неясными последствиями. Литераторское любопытство победило. Поэтому, подойдя к отцу, он коротко доложил:
– Грешен, батюшка. Ругался матом. Публично. Также склонял к сожительству многих девушек и женщин.
– Успешно? – поинтересовался отец.
– Большей частью, – скромно сказал Биков.
– Да, матом нехорошо... – опечалился батюшка. – Грех тяжкий. Раскаиваешься хоть?
– Да понимаете... – начал Биков, но отец перебил его:
– Значит, не раскаиваешься.
– Как же не ругаться, отец? Вы же знаете, как живем! – начал оправдываться Биков.
– Знаю... Самому иногда хочется выразиться, когда радио «Свобода» послушаю – что там у вас делается... – задумался отец.
– Если б другие слова были... Не матерные...
– А вот ты и придумай их! – озарился отец Василий. – Тебе церковь памятник поставит.
– И прокуратура, – мрачно сострил Биков.
Отец Василий подвел Бикова к распятию, на котором висел металлический Иисус.
– Что такое русский мат? – задал риторический вопрос священник. – Взяли два половых, извините, органа, одни ягодицы и один глагол и построили изощреннейшую лексику! Это только у русских. Посмотри, как разнообразна человеческая анатомия, – указал он на распятого Христа. – Сколько всяких мест, куда можно посылать! В ухо, например. Чем хуже, чем...
– Понял, – кивнул Биков. – Каюсь! Причащайте! – Он уже горел творчеством.
Мысль отца Василия показалась ему крайне плодотворной. Быстро проглотив чай и почувствовав небывалую легкость и духовность, он потребовал авторучку, бумагу и келью для работы. Все это ему было предоставлено тут же.
И пока Ольга и Исидора в сопровождении вызванного экскурсовода осматривали чайные плантации Касальянки, Биков в келье творил нормативный русский мат, используя в качестве пособия икону, на которой был изображен все тот же распятый Иисус.
Для подкрепления ему дали термос с чаем. Уже на второй чашке Биков понял, что в министры не вернется и от чая не откажется никогда. Такого творческого подъема он никогда не испытывал, даже когда писал знаменитые свои стихи: «Я люблю тебя больше, чем нужно, я люблю тебя больше, чем нежно...»
Он начал с традиционных посылов в разные места, как внутрь, так и наружу.
С посылами внутрь было просто. Кроме ненормативных мест, имелось еще по крайней мере три дырки, куда можно было загнать неугодного собеседника.
– Пошел ты в ухо! – пробовал Биков на слух и записывал. – Пошел в нос! Иди ты в рот!
«Слабовато... – размышлял он про себя. – Для детсада годится, но уже для начальной школы надо что-то покрепче».
Его внимание привлекла обычно неиспользуемая часть тела, и он, радуясь находке, сочинил сразу несколько крепких выражений:
«Пошел ты в пуп!» или «Пошел на пуп!»
«Пуп тебе!»
«На пупа нам это надо».
«Пуп знает что».
«Пуп на!»
«Пуп с ним».
Пытаясь образовать глагол, Биков с радостью заметил, что народная мысль уже работала в направлении пупа, потому что слово «опупел» было широко известно. Но не довели дело до конца.
Вообще, при таком подходе многие идиомы сами собой включались в обиход нормативного мата. Например «зуб на зуб не попадает», «что в лоб, что по лбу» – и это существенно расширяло возможности и показывало, что Биков на правильном пути. Возможно, все это и было матом когда-то, но потом мат сузился до срамных мест.
Но подлинное творчество началось после третьей чашки чая. Биков разделся до трусов и, бросая на Спасителя восторженные взгляды, выкрикивал, записывая:
– Пуп тебе в бицепс!
– Сидим в глубоком ухе!
– Иди в ноздрю!
– Отпупили его, отзубатили и выбровили на зуб!
– Ты что, пупок, оволосател?
Покончив с посылами, Биков приступил к святая святых мата – выражениям с матерью. На выбор имелось несколько вариантов:
«Вез твою мать».
«Нес твою мать».
«Тряс твою мать».
И – «В лоб твою мать».
Биков оставил их в качестве запасных, чтобы ничего не пропадало, но это все было не то.
Он отпил еще из чашки, глядя на распятого Спасителя, и вдруг его осенило:
– Спас твою мать! – заорал Биков и, довольный, добавил от души любимое ругательство капитана Джеральда Маккензи в новой транскрипции:
– Спасена мать!
Отсюда, от этого чудесного глагола, пути вели в подлинные кущи мата, облагороженного глубоким первозданным смыслом избранного слова.
«Я вас всех спасал!»
«Спасенный в рот».
«Мы с этим делом наспасались».
«Спасенная в ухо».
И даже слово «спасибо» при этом становилось отчетливо матерным.
Биков исписал шесть страниц и понес их отцу Василию. Священник нацепил очки и ознакомился с текстом.
– Родной вы мой! – растроганно проговорил он, целуя Бикова. – Вы меня просто спасли! – Он сконфуженно умолк, поскольку допустил матерное выражение. – Ну, вы поняли... Это я немедленно пущу в народ. Люди у нас интеллигентные, но, сами понимаете, сразу не отвыкнешь. Допускают. Привьется у нас, а там, глядишь, и до России докатится, спасена мать!
Он немедленно передал словарь на ксерокс, и через полчаса служка понес кипу листов в деревню как новый, освященный церковью, кодекс бранных слов и выражений.
Бикову захотелось водки, но он пересилил себя. Это был рецидив прошлого, как и сорвавшееся с уст: «Ни хуя себе!», когда он увидел плоды своей работы, размноженные на копировальном аппарате.
В это время вернулись с полей донья с Ольгой, бережно неся мешочки с зеленым чаем, который им подарили сборщицы. Ольга зажгла свечу и поставила ее перед иконой Богоматери.
– Матерь Божья, помоги рабам твоим Ивану и Вадиму! – прошептала она, крестясь.
Женщины находились в просветленно-возвышенном состоянии и то и дело порывались читать стихи – одна по-русски, другая по-испански, – однако ни та ни другая никаких стихов не знала, поэтому это напоминало песни без слов композитора Мендельсона.
– Я здесь уже... и все вокруг... тарам-та-та... Как хорошо, и листики зеленые, и тараканов нет, и мух! За океаном наша Родина, тарам-та-та, могучая, непобедимая! Тарам! – примерно такой стихотворный текст выговаривала Пенкина, Исидора же бормотала что-то по-испански, временами изображая пальцами игру на кастаньетах.
Биков мрачнел. Ему хотелось чаю и Пенкину. И даже Исидору. Он уже месяц не видел живого женского тела.
Они вошли в церковь и перекрестились кто как умел.
Навстречу им от алтаря уже шествовал молодой священник с окладистой русой бородой. За ним служка нес поднос с дымящимися чашками чая. Отец Василий нес в руке крест, который один за другим поцеловали все гости, включая католичку Исидору.
– Мир вам, дети мои! – провозгласил отец Василий и перекрестил их.
Пенкина, повинуясь какому-то чисто генетическому наитию, припала к руке батюшки и поцеловала ее. Исидора сделала то же самое, соблюдая неведомый ей ритуал. Бикову ничего не оставалось делать, он поспешно и немного стыдясь прикоснулся губами к тыльной стороне ладони отца Василия.
– Может быть, вы хотите исповедаться и причаститься? – спросил отец Василий.
– Хотим! – искренне выпалила Пенкина.
Биков не знал, что это такое. Он почувствовал, что его втягивают во что-то ненужное и вредное для его нынешней должности.
Первой исповедовалась Ольга.
Батюшка уединился с нею у алтаря и спросил, в чем она желает покаяться.
– Грешна, батюшка! Согрешила с товарищем по оружию, – доложила Пенкина.
– Он женат? – спросил отец.
– Нет. Стала бы я с женатым!
– И ты не замужем?
– Конечно, нет!
– Это не грех, дочь моя.
– Правда? – просияла Пенкина и в порыве благодарности еще раз поцеловала руку батюшки.
– Что еще? – спросил он.
– Да вроде... – стала припоминать она заповеди. – Не убивала, не крала...
– Унынию предавалась?
– Никогда! – заявила Пенкина.
– Так ты безгрешна, дочь моя. Причащайся.
Священник перекрестил ее, а служка поднес чашку чая. Пенкина выпила и просветлела до такой степени, что стала слегка просвечивать. Порхая, она вернулась к своим.
Разговор отца Василия с Исидорой был более длительным и напряженным, ибо выяснилось, что Исидора украла чек на миллион долларов и раскаивается в этом, а также переспала с доброй тысячей мужчин, подавляющая часть которых были женаты. Правда, унынию тоже не предавалась.
Выслушав глубокое раскаяние Исидоры на ломаном русском языке, отец Василий причастил и ее.
Настала очередь Бикова.
Пока приводили к причастию женщин, он мучительно решал для себя вопрос – стоит ли впутываться в эту авантюру с неясными последствиями. Литераторское любопытство победило. Поэтому, подойдя к отцу, он коротко доложил:
– Грешен, батюшка. Ругался матом. Публично. Также склонял к сожительству многих девушек и женщин.
– Успешно? – поинтересовался отец.
– Большей частью, – скромно сказал Биков.
– Да, матом нехорошо... – опечалился батюшка. – Грех тяжкий. Раскаиваешься хоть?
– Да понимаете... – начал Биков, но отец перебил его:
– Значит, не раскаиваешься.
– Как же не ругаться, отец? Вы же знаете, как живем! – начал оправдываться Биков.
– Знаю... Самому иногда хочется выразиться, когда радио «Свобода» послушаю – что там у вас делается... – задумался отец.
– Если б другие слова были... Не матерные...
– А вот ты и придумай их! – озарился отец Василий. – Тебе церковь памятник поставит.
– И прокуратура, – мрачно сострил Биков.
Отец Василий подвел Бикова к распятию, на котором висел металлический Иисус.
– Что такое русский мат? – задал риторический вопрос священник. – Взяли два половых, извините, органа, одни ягодицы и один глагол и построили изощреннейшую лексику! Это только у русских. Посмотри, как разнообразна человеческая анатомия, – указал он на распятого Христа. – Сколько всяких мест, куда можно посылать! В ухо, например. Чем хуже, чем...
– Понял, – кивнул Биков. – Каюсь! Причащайте! – Он уже горел творчеством.
Мысль отца Василия показалась ему крайне плодотворной. Быстро проглотив чай и почувствовав небывалую легкость и духовность, он потребовал авторучку, бумагу и келью для работы. Все это ему было предоставлено тут же.
И пока Ольга и Исидора в сопровождении вызванного экскурсовода осматривали чайные плантации Касальянки, Биков в келье творил нормативный русский мат, используя в качестве пособия икону, на которой был изображен все тот же распятый Иисус.
Для подкрепления ему дали термос с чаем. Уже на второй чашке Биков понял, что в министры не вернется и от чая не откажется никогда. Такого творческого подъема он никогда не испытывал, даже когда писал знаменитые свои стихи: «Я люблю тебя больше, чем нужно, я люблю тебя больше, чем нежно...»
Он начал с традиционных посылов в разные места, как внутрь, так и наружу.
С посылами внутрь было просто. Кроме ненормативных мест, имелось еще по крайней мере три дырки, куда можно было загнать неугодного собеседника.
– Пошел ты в ухо! – пробовал Биков на слух и записывал. – Пошел в нос! Иди ты в рот!
«Слабовато... – размышлял он про себя. – Для детсада годится, но уже для начальной школы надо что-то покрепче».
Его внимание привлекла обычно неиспользуемая часть тела, и он, радуясь находке, сочинил сразу несколько крепких выражений:
«Пошел ты в пуп!» или «Пошел на пуп!»
«Пуп тебе!»
«На пупа нам это надо».
«Пуп знает что».
«Пуп на!»
«Пуп с ним».
Пытаясь образовать глагол, Биков с радостью заметил, что народная мысль уже работала в направлении пупа, потому что слово «опупел» было широко известно. Но не довели дело до конца.
Вообще, при таком подходе многие идиомы сами собой включались в обиход нормативного мата. Например «зуб на зуб не попадает», «что в лоб, что по лбу» – и это существенно расширяло возможности и показывало, что Биков на правильном пути. Возможно, все это и было матом когда-то, но потом мат сузился до срамных мест.
Но подлинное творчество началось после третьей чашки чая. Биков разделся до трусов и, бросая на Спасителя восторженные взгляды, выкрикивал, записывая:
– Пуп тебе в бицепс!
– Сидим в глубоком ухе!
– Иди в ноздрю!
– Отпупили его, отзубатили и выбровили на зуб!
– Ты что, пупок, оволосател?
Покончив с посылами, Биков приступил к святая святых мата – выражениям с матерью. На выбор имелось несколько вариантов:
«Вез твою мать».
«Нес твою мать».
«Тряс твою мать».
И – «В лоб твою мать».
Биков оставил их в качестве запасных, чтобы ничего не пропадало, но это все было не то.
Он отпил еще из чашки, глядя на распятого Спасителя, и вдруг его осенило:
– Спас твою мать! – заорал Биков и, довольный, добавил от души любимое ругательство капитана Джеральда Маккензи в новой транскрипции:
– Спасена мать!
Отсюда, от этого чудесного глагола, пути вели в подлинные кущи мата, облагороженного глубоким первозданным смыслом избранного слова.
«Я вас всех спасал!»
«Спасенный в рот».
«Мы с этим делом наспасались».
«Спасенная в ухо».
И даже слово «спасибо» при этом становилось отчетливо матерным.
Биков исписал шесть страниц и понес их отцу Василию. Священник нацепил очки и ознакомился с текстом.
– Родной вы мой! – растроганно проговорил он, целуя Бикова. – Вы меня просто спасли! – Он сконфуженно умолк, поскольку допустил матерное выражение. – Ну, вы поняли... Это я немедленно пущу в народ. Люди у нас интеллигентные, но, сами понимаете, сразу не отвыкнешь. Допускают. Привьется у нас, а там, глядишь, и до России докатится, спасена мать!
Он немедленно передал словарь на ксерокс, и через полчаса служка понес кипу листов в деревню как новый, освященный церковью, кодекс бранных слов и выражений.
Бикову захотелось водки, но он пересилил себя. Это был рецидив прошлого, как и сорвавшееся с уст: «Ни хуя себе!», когда он увидел плоды своей работы, размноженные на копировальном аппарате.
В это время вернулись с полей донья с Ольгой, бережно неся мешочки с зеленым чаем, который им подарили сборщицы. Ольга зажгла свечу и поставила ее перед иконой Богоматери.
– Матерь Божья, помоги рабам твоим Ивану и Вадиму! – прошептала она, крестясь.
Глава 14
Похороны
А рабы Божьи Иван и Вадим в эту самую минуту тихо путешествовали в открытых гробах на кладбище Касальянки. Вадим лежал в повозке, влекомой осликом, а Иван – на лафете пушки, прицепленной к этой повозке. Ослика вел под уздцы капрал, Алексей Заблудский сидел в повозке. Замыкал процессию взвод солдат-метисов с карабинами.
Герои-интерполовцы в белых рубашках с алыми пятнами на груди, чинно сложив руки, обращены были лицами в бездонное южноамериканское небо.
Заблудский, посасывая из бутылочки виски, мерно причитал уже по третьему кругу, будто попик, совершающий отпевание.
– ...Какие парни были, туземец! – обращался он к единственному слушателю-капралу. – Огонь парни были. Вдвоем могли всю мафию победить, если бы не сукин сын этот, сталинист... Гордые были, туземец, не пошли к Пересу в услужение, не то что я, слабый человек. Теперь уснут под чужим небом, матери не всплакнут над ними...
Лежащий в гробу на лафете Иван шмыгнул носом, растрогавшись.
– Душу вынул... – пробормотал он сквозь зубы.
– И любимые девушки не придут, не уронят слезу на могилку, – с пафосом продолжал Алексей, вошедший в роль плакальщика.
Вадим, ехавший, как и положено, ногами вперед, изловчился и сунул пяткой Заблудскому промеж лопаток.
– А? – очумело оглянулся Алексей.
Но Вадим уже смирно лежал в гробу, прикрыв глаза. Сонные, разморенные жарой метисы, тащившиеся за пушкой, ничего не заметили.
Повозка въехала на кладбище, расположенное на опушке тропического леса. Здесь было довольно много могил для такого небольшого государства. Стояли кресты с надписями и свежими венками: «Министру обороны от Президента», «Министру сельского хозяйства от Президента». Больше всего могил было министров сельского хозяйства – семь; самой свежей могилой было захоронение министра легкой промышленности, недопоставившего армии сапоги.
Повозка подкатила к двум открытым могилам и остановилась. Алексей спрыгнул на землю, подошел к краю могилы.
– Вот и последнее пристанище...
Он повернулся к гробам и патетически произнес:
– Простите, друзья, что не уберег вас от опасности! И мне придется сложить голову здесь, на краю Земли, и никто не скажет последнего прости...
Тут Вадим сел в гробу и спросил обиженно:
– Я все понимаю, одного не пойму: почему Иван на лафете ехал, а меня в повозке везли?
Иван тоже сел:
– Вадим прав. Он званием выше, его надо было на лафете везти...
– Ты уж, Леша, прости, но в следующий раз, пожалуйста... – начал Вадим.
Алексей, закатив глаза, беззвучно повалился в обморок, а метисы, побросав винтовки, с криками ужаса побежали в сельву во главе с капралом.
Иван вылез из гроба, подскочил к Алексею, похлопал его по щекам.
– Леха, ты что? Не в курсе? Я думал, Бранко тебя предупредил.
Вадим между тем деловито выпрыгнул из гроба, вывалил гроб из повозки на землю, отцепил пушку и побросал винтовки солдат в повозку.
– Брось ты его! Хлюпик! Он нас предал, – бросил он Ивану. – Уходить надо.
– Куда?
– В леса. Партизанить будем.
Иван с сожалением посмотрел на обморочного товарища, стянул с себя рубашку, бросил на землю. Вся грудь его была перемазана чем-то липким и красным.
– Клюква эта проклятая! Липнет, – сказал он.
Иван тоже скинул рубаху. Оба они прыгнули в повозку и Вадим хлестнул ослика вожжами.
– Но-о, пошел!
Повозка резво устремилась в сторону леса.
Алексей еще минут десять лежал в обмороке, потом очнулся и увидел рядом с могилами лишь белые рубашки своих товарищей, испачканные кровью. Ни солдат, ни повозки, ничего.
Алексей сложил рубахи на гробы, сам уселся на крышку гроба.
Не успел он осмыслить происходящее, как увидел, что к кладбищу приближается открытый джип, в котором сидели Перес и министр обороны. За ними в открытом грузовике мчалась банда министров, вооруженная карабинами.
Перес резко затормозил перед могилой, выпрыгнул из джипа, достал костыли и подскочил к Алексею.
– Ну? – грозно спросил он.
Алексей поднял к нему просветленное пьяное лицо.
– Воскресли и вознеслись... – сказал он, показывая руками – как они это сделали.
– Я тебе дам – вознеслись! – заорал Перес, замахиваясь на него костылем. – Евангелий начитался, безбожник!
Он взял в руки одну из рубах, исследовал ее, лизнул.
– Клюква в сахаре. Так я и думал. Кто дал Бранко клюкву в сахаре? – обратился он к министрам, которые скорбной стаей сгрудились вкруг могил.
– Я продал, – поник головой министр торговли.
– Вот, Илья Захарович, теперь ловите их, – указал на лес Перес. – Армия дезертировала, черт знает что! Республика в опасности. Поймать и привести живыми или мертвыми! Лучше мертвыми, – добавил он со свойственной ему прямотой. – Все ступайте! А ты будешь ими командовать, раз армию не уберег, – обратился он к Федору.
– Туземцы... Дикий религиозный народ... – оправдывался министр обороны.
– Учтите, если интерполовцы попадут в народную деревню – нам всем хана. Завтра же здесь будет десант парашютистов. Кончится ваша синекура. Так что в ваших же интересах...
Министры, повесив на плечи карабины, понуро поплелись к лесу. Федор шагал впереди с пистолетом в руке.
Алексей тоже поднялся.
– Ты со мной останешься, могильщик херов, – распорядился Перес. – За Христа поговорим, раз ты такой культурный. А сейчас пошли Бранко расстреливать.
Герои-интерполовцы в белых рубашках с алыми пятнами на груди, чинно сложив руки, обращены были лицами в бездонное южноамериканское небо.
Заблудский, посасывая из бутылочки виски, мерно причитал уже по третьему кругу, будто попик, совершающий отпевание.
– ...Какие парни были, туземец! – обращался он к единственному слушателю-капралу. – Огонь парни были. Вдвоем могли всю мафию победить, если бы не сукин сын этот, сталинист... Гордые были, туземец, не пошли к Пересу в услужение, не то что я, слабый человек. Теперь уснут под чужим небом, матери не всплакнут над ними...
Лежащий в гробу на лафете Иван шмыгнул носом, растрогавшись.
– Душу вынул... – пробормотал он сквозь зубы.
– И любимые девушки не придут, не уронят слезу на могилку, – с пафосом продолжал Алексей, вошедший в роль плакальщика.
Вадим, ехавший, как и положено, ногами вперед, изловчился и сунул пяткой Заблудскому промеж лопаток.
– А? – очумело оглянулся Алексей.
Но Вадим уже смирно лежал в гробу, прикрыв глаза. Сонные, разморенные жарой метисы, тащившиеся за пушкой, ничего не заметили.
Повозка въехала на кладбище, расположенное на опушке тропического леса. Здесь было довольно много могил для такого небольшого государства. Стояли кресты с надписями и свежими венками: «Министру обороны от Президента», «Министру сельского хозяйства от Президента». Больше всего могил было министров сельского хозяйства – семь; самой свежей могилой было захоронение министра легкой промышленности, недопоставившего армии сапоги.
Повозка подкатила к двум открытым могилам и остановилась. Алексей спрыгнул на землю, подошел к краю могилы.
– Вот и последнее пристанище...
Он повернулся к гробам и патетически произнес:
– Простите, друзья, что не уберег вас от опасности! И мне придется сложить голову здесь, на краю Земли, и никто не скажет последнего прости...
Тут Вадим сел в гробу и спросил обиженно:
– Я все понимаю, одного не пойму: почему Иван на лафете ехал, а меня в повозке везли?
Иван тоже сел:
– Вадим прав. Он званием выше, его надо было на лафете везти...
– Ты уж, Леша, прости, но в следующий раз, пожалуйста... – начал Вадим.
Алексей, закатив глаза, беззвучно повалился в обморок, а метисы, побросав винтовки, с криками ужаса побежали в сельву во главе с капралом.
Иван вылез из гроба, подскочил к Алексею, похлопал его по щекам.
– Леха, ты что? Не в курсе? Я думал, Бранко тебя предупредил.
Вадим между тем деловито выпрыгнул из гроба, вывалил гроб из повозки на землю, отцепил пушку и побросал винтовки солдат в повозку.
– Брось ты его! Хлюпик! Он нас предал, – бросил он Ивану. – Уходить надо.
– Куда?
– В леса. Партизанить будем.
Иван с сожалением посмотрел на обморочного товарища, стянул с себя рубашку, бросил на землю. Вся грудь его была перемазана чем-то липким и красным.
– Клюква эта проклятая! Липнет, – сказал он.
Иван тоже скинул рубаху. Оба они прыгнули в повозку и Вадим хлестнул ослика вожжами.
– Но-о, пошел!
Повозка резво устремилась в сторону леса.
Алексей еще минут десять лежал в обмороке, потом очнулся и увидел рядом с могилами лишь белые рубашки своих товарищей, испачканные кровью. Ни солдат, ни повозки, ничего.
Алексей сложил рубахи на гробы, сам уселся на крышку гроба.
Не успел он осмыслить происходящее, как увидел, что к кладбищу приближается открытый джип, в котором сидели Перес и министр обороны. За ними в открытом грузовике мчалась банда министров, вооруженная карабинами.
Перес резко затормозил перед могилой, выпрыгнул из джипа, достал костыли и подскочил к Алексею.
– Ну? – грозно спросил он.
Алексей поднял к нему просветленное пьяное лицо.
– Воскресли и вознеслись... – сказал он, показывая руками – как они это сделали.
– Я тебе дам – вознеслись! – заорал Перес, замахиваясь на него костылем. – Евангелий начитался, безбожник!
Он взял в руки одну из рубах, исследовал ее, лизнул.
– Клюква в сахаре. Так я и думал. Кто дал Бранко клюкву в сахаре? – обратился он к министрам, которые скорбной стаей сгрудились вкруг могил.
– Я продал, – поник головой министр торговли.
– Вот, Илья Захарович, теперь ловите их, – указал на лес Перес. – Армия дезертировала, черт знает что! Республика в опасности. Поймать и привести живыми или мертвыми! Лучше мертвыми, – добавил он со свойственной ему прямотой. – Все ступайте! А ты будешь ими командовать, раз армию не уберег, – обратился он к Федору.
– Туземцы... Дикий религиозный народ... – оправдывался министр обороны.
– Учтите, если интерполовцы попадут в народную деревню – нам всем хана. Завтра же здесь будет десант парашютистов. Кончится ваша синекура. Так что в ваших же интересах...
Министры, повесив на плечи карабины, понуро поплелись к лесу. Федор шагал впереди с пистолетом в руке.
Алексей тоже поднялся.
– Ты со мной останешься, могильщик херов, – распорядился Перес. – За Христа поговорим, раз ты такой культурный. А сейчас пошли Бранко расстреливать.
Глава 15
Переворот
Старый партизан нервно разгуливал по камере, размышляя о непонятном коварстве Переса.
Прошло уже несколько часов с момента покушения, но никто не собирался освобождать его, прятать и тем более благодарить за правильно выполненное убийство.
Неужто все раскрылось? Бранко очень надеялся на удачливость Ивана и Вадима. В крайнем случае, если обнаружится, что они живы, Бранко не виноват. Ему не дали времени произвести контрольный выстрел в затылок.
Он поглядел в окошко, подергал прутья решетки. Решетка была крепка. Тогда Бранко взял в руки табуретку и, спрятавшись за дверью, постучал в дверной глазок.
Глазок приоткрылся, часовой заглянул в камеру и, не увидев Бранко, вновь закрыл глазок.
Бранко постучал снова.
Часовой снова заглянул, но на этот раз решил разобраться, в чем дело, и открыл дверь. Едва он ступил в камеру, как Бранко сзади оглушил его табуреткой.
Метис повалился на пол. Бранко, сделав извиняющийся жест, склонился над ним и начал расстегивать мундир.
Через несколько минут Бранко, облаченный в солдатскую форму, с карабином на плече, бодро шагал по направлению к лесу. Он тоже решил уйти в партизаны.
Судя по всему, в Касальянке назревала серьезная партизанская война.
Не успел он дойти до опушки сельвы, как навстречу ему показались Алексей Заблудский и Перес на костылях.
Увидев друг друга, они остановились.
– Вот так встреча! – воскликнул Перес. – А мы тебя расстреливать идем, Бранко, – сообщил он бывшему взрывнику.
– Не надо, господин. – Бранко снял с плеча винтовку.
Но Перес, опередив его, выхватил из кармана пистолет и навел его на Бранко.
– Жаль терять такого сообразительного помощника, – сказал он, – но ничего не поделаешь. Нет ли у тебя за пазухой клюквы в сахаре, Бранко? Сейчас она бы тебе очень пригодилась! – Перес захохотал.
И тут Алексей неожиданно выбил ногою из-под него костыль. Перес повалился в пыль, успев нажать курок, но не попал.
Алексей и подоспевший Бранко обезоружили диктатора.
– Вы низложены! – храбро заявил Заблудский.
– Я?! Низложен?! – изумился тот. – Ладно, на сей раз ваша взяла. Пошли обедать.
Алексей помог ему встать. Перес, опираясь на костыли, поковылял к своей резиденции. Бранко шел следом с винтовкой наперевес.
– И не стыдно тебе? – корил его Перес. – Цирк устроил, ей-богу! Нет чтобы по-настоящему убить! Клюкву придумал. Тебе в ТЮЗе работать, а не серьезным террором заниматься...
В сельве забухали выстрелы.
– Слышите? Наши ввязались в перестрелку. Сейчас приволокут голубчиков, – кивнул в сторону леса Перес.
– Вы не знаете Ивана и Вадима. Они будут отстреливаться до последнего патрона, – сказал Алексей.
– Да знаю я их. Остолопы, – сказал Перес.
Они пришли во дворец, где их встретила прислуга Переса – негритянка-повариха и стюард-испанец.
– Я арестован, – сообщил им Перес. – Временно. Накрыть обед на троих.
– Я не буду, – сказал Бранко. – Спасибо.
– Была бы честь предложена. На двоих, – сказал Перес.
Через несколько минут Перес и Алексей, как лучшие друзья, сидели рядом за столом за бутылкой виски, а стюард подносил блюда. Бранко, глотая слюну, с винтовкой наперевес стоял за креслом Переса. Тот не обращал на старика ни малейшего внимания.
– Я предприимчивый человек, понимаешь? – растолковывал он Алексею.
Заблудский с готовностью кивнул.
– Да ничего ты не понимаешь! Я всю жизнь занимался чем-то невероятным. Ювелиром был, физиком-термоядерщиком, на масспектрометре работал, в экспедиции ездил. Однажды попал на Тунгуску, где метеорит упал. Слышал про это?
Заблудский кивнул и нетвердой рукой потянулся за бутылкой.
– К этому времени я еще и экстрасенсом стал, парапсихологией увлекся. И почувствовал я в тех краях нелады с энергетическим полем, которое мы из космоса черпаем... Бранко, ты бы поел, ей-богу! – обернулся он к старику.
– Да, поел! А вы убежите! – сказал Бранко капризно.
– Куда же я убегу? Мне бежать некуда. На костылях. У меня никакого Сантьяго де Куба нету, – съязвил Перес.
Но Бранко остался стоять.
– Так вот... Почувствовал я там физически, – продолжал Перес, обгладывая баранью кость, – что энергия из меня выкачивается, уходит... Со страшной силой! Физическая, умственная...
– А половая? – поинтересовался Заблудский.
– И половая, естественно. Правда, там женщин не было. Ну, я измерения провел, сделал кое-какие выкладки. И что оказалось? Ты не представляешь!
– Не представляю, – кивнул Алексей.
– Я понял, почему у нас в России бардак уже восемьдесят пять лет!
– Семьдесят пять, – поправил Заблудский.
– Ты от Октября считаешь, как и все. Это ошибка. Я считаю от Тунгусского метеорита, который свалился на нас в одна тысяча девятьсот восьмом году. Метеорит имел отрицательный гравитационный полюс. Этого ты не поймешь. Но факт тот, что он пробил в биосфере огромную дырку над Россией, куда стала улетучиваться наша энергия. Русские кем были в девятнадцатом веке? Духовной нацией! А кем стали в двадцатом? Нацией испуганных идиотов. А все из-за Тунгусского метеорита.
– А я думал – из-за Коммунистической партии, – простодушно признался Заблудский.
– Ты мне эти диссидентские штучки брось! Ни одна компартия не смогла бы так оболванить народ. Вся духовная энергия усвистала в ту дырку. И китайской энергии много улетело. Китай там рядом. Про ненцев и якутов я уже не говорю. И посмотри, что получается? В этом регионе Земли, как теперь модно выражаться, – полнейшая деградация. А на другой половине – процветание. Что это значит?
– А что это значит? – спросил вдруг Бранко, который следил за объяснениями Переса с тревожным вниманием.
– Закон сохранения энергии! – поднял баранью кость вверх Перес. – Если в одном месте что-то убавится, то в другом прибавится. Вот оно здесь и прибавлялось. Я рассчитал точку на Земле, куда наша энергия возвращалась и растекалась отсюда по западному полушарию. Эта точка здесь, в Касальянке!
Перес торжествующе бросил кость в тарелку и обернулся к Бранко.
– А ты в меня целишься! Ты себе лучше пулю в лоб пусти. У тебя метеорит последние мозги вышиб! – напустился он на Бранко.
Партизан обиженно засопел.
– Не верю, – пробормотал он.
– Ну что с него взять? Сталинист, – вздохнул Перес. – Сталинисту если что втемяшилось, ему хоть кол на голове теши.
– Ну а что дальше? С энергией? – спросил протрезвевший от информации Заблудский.
– А дальше я уехал из страны, приехал сюда, убедился, что я полностью прав... Энергия здесь прет обалденная...
– Вот и я чувствую: что-то такое идет... входит... – воодушевился Заблудский.
– Виски в тебя входит, – пробурчал Перес. – Основали русскую колонию, стали выращивать чай... Собственно, русские здесь были, – нехотя продолжил Перес. – Один мудадайло по имени Петр Молочаев сюда наших социалистов приволок еще в начале века. Эсеры разные, меньшевики... Они севернее селились. Я их потомков сюда перетянул. На свою голову, – вздохнул Перес.
– Почему? – спросил Алексей.
– Потому что социалисты мудаки! И дети их мудаки, и внуки! – взорвался Перес.
Бранко потемнел, лязгнул затвором.
– Да-да! – повысил голос Перес. – Собственно, достает меня один мудак, внук Петра Молочаева, Платон. Толстовец наизнанку, мать его ети! Диссидентствует, сил нет. Критикует мою программу.
– А какая... программа? – осторожно спросил Заблудский.
– Ты еще не понял? То, что в России улетучивается, мы здесь принимаем. Духовная энергия нации накапливается в нашем продукте – в чае! Отсюда пойдет возрождение России! Здесь будут воспитаны новые русские!
– У нас уже есть новые русские, – возразил Заблудский.
– Ваши новые русские – тунгусы, метеоритом высосанные! У них вместо мозгов – мышцы. Представляешь, башка, набитая мышцами! И все напряжены. Такая мускульная, коротко постриженная башка. Типичные тунгусы! – рассвирепел Перес. – Александр Сергеич надеялся, что они его читать будут наравне с друзьями степей, калмыками, с Илюмжиновым. Шиш! Он метеорит не мог предвидеть. Тунгус был дикий, диким и остался. И еще новые тунгусы эти, в «мерседесах»...
– Вы же сами в «мерседесе», – возразил Заблудский.
– «Мерседес» «мерседесу» рознь. У меня будут самые новые русские. Они уже есть. Потому, что пьют чай, а не водку. Кроткие, умные, душевные, нежные люди. Ин-тел-ли-гент-ней-шие! – по складам выговорил Перес. – Ты не представляешь, как я их люблю. Я живу ради этого – вернуться в Россию не самолично, а новой духовной энергией! – Перес даже прослезился.
– Перес – вы гений! – прошептал Алексей. – Я преклоняюсь перед вами!
Бранко отступил на шаг, достал из-за пояса пистолет. Винтовку он навел на Переса, а пистолет – на Алексея.
– Теперь слушайте меня, – сказал он. – Вы оба – ренегаты. И ревизионисты. Это все противоречит историческому материализму. Историю не повернуть вспять!
– Бранко, прекрати говорить лозунгами, – повернулся к нему Перес.
– Ложись! – заорал Бранко. – Оба – на пол! Лицом в пол! Руки за голову!
Перес и Алексей повалились на пол, сцепив руки на затылке. Костыли Переса, прислоненные к стулу, упали тоже с диким грохотом.
– Вы знаете – я шутить не люблю! – орал партизан.
– Да уж знаем... – промычал, уткнувшись носом в пол, бывший диктатор и гений.
Бранко оглянулся. В окне была видна дорога, уходящая в сельву. По ней медленно брел ослик, катящий за собой пустую повозку.
Прошло уже несколько часов с момента покушения, но никто не собирался освобождать его, прятать и тем более благодарить за правильно выполненное убийство.
Неужто все раскрылось? Бранко очень надеялся на удачливость Ивана и Вадима. В крайнем случае, если обнаружится, что они живы, Бранко не виноват. Ему не дали времени произвести контрольный выстрел в затылок.
Он поглядел в окошко, подергал прутья решетки. Решетка была крепка. Тогда Бранко взял в руки табуретку и, спрятавшись за дверью, постучал в дверной глазок.
Глазок приоткрылся, часовой заглянул в камеру и, не увидев Бранко, вновь закрыл глазок.
Бранко постучал снова.
Часовой снова заглянул, но на этот раз решил разобраться, в чем дело, и открыл дверь. Едва он ступил в камеру, как Бранко сзади оглушил его табуреткой.
Метис повалился на пол. Бранко, сделав извиняющийся жест, склонился над ним и начал расстегивать мундир.
Через несколько минут Бранко, облаченный в солдатскую форму, с карабином на плече, бодро шагал по направлению к лесу. Он тоже решил уйти в партизаны.
Судя по всему, в Касальянке назревала серьезная партизанская война.
Не успел он дойти до опушки сельвы, как навстречу ему показались Алексей Заблудский и Перес на костылях.
Увидев друг друга, они остановились.
– Вот так встреча! – воскликнул Перес. – А мы тебя расстреливать идем, Бранко, – сообщил он бывшему взрывнику.
– Не надо, господин. – Бранко снял с плеча винтовку.
Но Перес, опередив его, выхватил из кармана пистолет и навел его на Бранко.
– Жаль терять такого сообразительного помощника, – сказал он, – но ничего не поделаешь. Нет ли у тебя за пазухой клюквы в сахаре, Бранко? Сейчас она бы тебе очень пригодилась! – Перес захохотал.
И тут Алексей неожиданно выбил ногою из-под него костыль. Перес повалился в пыль, успев нажать курок, но не попал.
Алексей и подоспевший Бранко обезоружили диктатора.
– Вы низложены! – храбро заявил Заблудский.
– Я?! Низложен?! – изумился тот. – Ладно, на сей раз ваша взяла. Пошли обедать.
Алексей помог ему встать. Перес, опираясь на костыли, поковылял к своей резиденции. Бранко шел следом с винтовкой наперевес.
– И не стыдно тебе? – корил его Перес. – Цирк устроил, ей-богу! Нет чтобы по-настоящему убить! Клюкву придумал. Тебе в ТЮЗе работать, а не серьезным террором заниматься...
В сельве забухали выстрелы.
– Слышите? Наши ввязались в перестрелку. Сейчас приволокут голубчиков, – кивнул в сторону леса Перес.
– Вы не знаете Ивана и Вадима. Они будут отстреливаться до последнего патрона, – сказал Алексей.
– Да знаю я их. Остолопы, – сказал Перес.
Они пришли во дворец, где их встретила прислуга Переса – негритянка-повариха и стюард-испанец.
– Я арестован, – сообщил им Перес. – Временно. Накрыть обед на троих.
– Я не буду, – сказал Бранко. – Спасибо.
– Была бы честь предложена. На двоих, – сказал Перес.
Через несколько минут Перес и Алексей, как лучшие друзья, сидели рядом за столом за бутылкой виски, а стюард подносил блюда. Бранко, глотая слюну, с винтовкой наперевес стоял за креслом Переса. Тот не обращал на старика ни малейшего внимания.
– Я предприимчивый человек, понимаешь? – растолковывал он Алексею.
Заблудский с готовностью кивнул.
– Да ничего ты не понимаешь! Я всю жизнь занимался чем-то невероятным. Ювелиром был, физиком-термоядерщиком, на масспектрометре работал, в экспедиции ездил. Однажды попал на Тунгуску, где метеорит упал. Слышал про это?
Заблудский кивнул и нетвердой рукой потянулся за бутылкой.
– К этому времени я еще и экстрасенсом стал, парапсихологией увлекся. И почувствовал я в тех краях нелады с энергетическим полем, которое мы из космоса черпаем... Бранко, ты бы поел, ей-богу! – обернулся он к старику.
– Да, поел! А вы убежите! – сказал Бранко капризно.
– Куда же я убегу? Мне бежать некуда. На костылях. У меня никакого Сантьяго де Куба нету, – съязвил Перес.
Но Бранко остался стоять.
– Так вот... Почувствовал я там физически, – продолжал Перес, обгладывая баранью кость, – что энергия из меня выкачивается, уходит... Со страшной силой! Физическая, умственная...
– А половая? – поинтересовался Заблудский.
– И половая, естественно. Правда, там женщин не было. Ну, я измерения провел, сделал кое-какие выкладки. И что оказалось? Ты не представляешь!
– Не представляю, – кивнул Алексей.
– Я понял, почему у нас в России бардак уже восемьдесят пять лет!
– Семьдесят пять, – поправил Заблудский.
– Ты от Октября считаешь, как и все. Это ошибка. Я считаю от Тунгусского метеорита, который свалился на нас в одна тысяча девятьсот восьмом году. Метеорит имел отрицательный гравитационный полюс. Этого ты не поймешь. Но факт тот, что он пробил в биосфере огромную дырку над Россией, куда стала улетучиваться наша энергия. Русские кем были в девятнадцатом веке? Духовной нацией! А кем стали в двадцатом? Нацией испуганных идиотов. А все из-за Тунгусского метеорита.
– А я думал – из-за Коммунистической партии, – простодушно признался Заблудский.
– Ты мне эти диссидентские штучки брось! Ни одна компартия не смогла бы так оболванить народ. Вся духовная энергия усвистала в ту дырку. И китайской энергии много улетело. Китай там рядом. Про ненцев и якутов я уже не говорю. И посмотри, что получается? В этом регионе Земли, как теперь модно выражаться, – полнейшая деградация. А на другой половине – процветание. Что это значит?
– А что это значит? – спросил вдруг Бранко, который следил за объяснениями Переса с тревожным вниманием.
– Закон сохранения энергии! – поднял баранью кость вверх Перес. – Если в одном месте что-то убавится, то в другом прибавится. Вот оно здесь и прибавлялось. Я рассчитал точку на Земле, куда наша энергия возвращалась и растекалась отсюда по западному полушарию. Эта точка здесь, в Касальянке!
Перес торжествующе бросил кость в тарелку и обернулся к Бранко.
– А ты в меня целишься! Ты себе лучше пулю в лоб пусти. У тебя метеорит последние мозги вышиб! – напустился он на Бранко.
Партизан обиженно засопел.
– Не верю, – пробормотал он.
– Ну что с него взять? Сталинист, – вздохнул Перес. – Сталинисту если что втемяшилось, ему хоть кол на голове теши.
– Ну а что дальше? С энергией? – спросил протрезвевший от информации Заблудский.
– А дальше я уехал из страны, приехал сюда, убедился, что я полностью прав... Энергия здесь прет обалденная...
– Вот и я чувствую: что-то такое идет... входит... – воодушевился Заблудский.
– Виски в тебя входит, – пробурчал Перес. – Основали русскую колонию, стали выращивать чай... Собственно, русские здесь были, – нехотя продолжил Перес. – Один мудадайло по имени Петр Молочаев сюда наших социалистов приволок еще в начале века. Эсеры разные, меньшевики... Они севернее селились. Я их потомков сюда перетянул. На свою голову, – вздохнул Перес.
– Почему? – спросил Алексей.
– Потому что социалисты мудаки! И дети их мудаки, и внуки! – взорвался Перес.
Бранко потемнел, лязгнул затвором.
– Да-да! – повысил голос Перес. – Собственно, достает меня один мудак, внук Петра Молочаева, Платон. Толстовец наизнанку, мать его ети! Диссидентствует, сил нет. Критикует мою программу.
– А какая... программа? – осторожно спросил Заблудский.
– Ты еще не понял? То, что в России улетучивается, мы здесь принимаем. Духовная энергия нации накапливается в нашем продукте – в чае! Отсюда пойдет возрождение России! Здесь будут воспитаны новые русские!
– У нас уже есть новые русские, – возразил Заблудский.
– Ваши новые русские – тунгусы, метеоритом высосанные! У них вместо мозгов – мышцы. Представляешь, башка, набитая мышцами! И все напряжены. Такая мускульная, коротко постриженная башка. Типичные тунгусы! – рассвирепел Перес. – Александр Сергеич надеялся, что они его читать будут наравне с друзьями степей, калмыками, с Илюмжиновым. Шиш! Он метеорит не мог предвидеть. Тунгус был дикий, диким и остался. И еще новые тунгусы эти, в «мерседесах»...
– Вы же сами в «мерседесе», – возразил Заблудский.
– «Мерседес» «мерседесу» рознь. У меня будут самые новые русские. Они уже есть. Потому, что пьют чай, а не водку. Кроткие, умные, душевные, нежные люди. Ин-тел-ли-гент-ней-шие! – по складам выговорил Перес. – Ты не представляешь, как я их люблю. Я живу ради этого – вернуться в Россию не самолично, а новой духовной энергией! – Перес даже прослезился.
– Перес – вы гений! – прошептал Алексей. – Я преклоняюсь перед вами!
Бранко отступил на шаг, достал из-за пояса пистолет. Винтовку он навел на Переса, а пистолет – на Алексея.
– Теперь слушайте меня, – сказал он. – Вы оба – ренегаты. И ревизионисты. Это все противоречит историческому материализму. Историю не повернуть вспять!
– Бранко, прекрати говорить лозунгами, – повернулся к нему Перес.
– Ложись! – заорал Бранко. – Оба – на пол! Лицом в пол! Руки за голову!
Перес и Алексей повалились на пол, сцепив руки на затылке. Костыли Переса, прислоненные к стулу, упали тоже с диким грохотом.
– Вы знаете – я шутить не люблю! – орал партизан.
– Да уж знаем... – промычал, уткнувшись носом в пол, бывший диктатор и гений.
Бранко оглянулся. В окне была видна дорога, уходящая в сельву. По ней медленно брел ослик, катящий за собой пустую повозку.
Глава 16
Погоня
Ополчение из членов кабинета оказалось на редкость небоеспособным. Не пройдя и километра, министры сделали привал. Усевшись на камне и поваленных деревьях, они принялись беспорядочно палить в воздух, имитируя боевую активность. Именно эту пальбу и принял Перес за перестрелку.
– Хватит! – наконец скомандовал министр обороны. – Надо экономить патроны. Неизвестно, сколько мы их будем ловить. Вперед!
Министры не спеша двинулись дальше.
Внезапно министр финансов Витя Бакс вскинул винтовку и выстрелил. Федор тут же подскочил к нему.
– Ты что?
– Мелькнуло что-то.
– Я тебе покажу – мелькнуло! Я из-за вас в мокрое дело ввязываться не намерен. Стрелять только в воздух!.. Кто сидел по мокрому делу? – оглянулся он на министров.
Те молчали.
– Видите, никто не сидел. И не советую. Вы же расхитители, воры, в крайнем случае, насильники совершеннолетних. Люди сугубо мирных профессий. Зачем брать грех на душу?
– Я совершенно с вами согласен, – начал Илья Захарович. – Но Перес просил мертвыми.
– Это его заботы. Мы ему живых приведем, а дальше его дело.
Федор поднял винтовку и выстрелил в небо.
– Хватит! – наконец скомандовал министр обороны. – Надо экономить патроны. Неизвестно, сколько мы их будем ловить. Вперед!
Министры не спеша двинулись дальше.
Внезапно министр финансов Витя Бакс вскинул винтовку и выстрелил. Федор тут же подскочил к нему.
– Ты что?
– Мелькнуло что-то.
– Я тебе покажу – мелькнуло! Я из-за вас в мокрое дело ввязываться не намерен. Стрелять только в воздух!.. Кто сидел по мокрому делу? – оглянулся он на министров.
Те молчали.
– Видите, никто не сидел. И не советую. Вы же расхитители, воры, в крайнем случае, насильники совершеннолетних. Люди сугубо мирных профессий. Зачем брать грех на душу?
– Я совершенно с вами согласен, – начал Илья Захарович. – Но Перес просил мертвыми.
– Это его заботы. Мы ему живых приведем, а дальше его дело.
Федор поднял винтовку и выстрелил в небо.