Житинский Александр. Фигня (сборник)

   – А хорошо бы к Бусикову, – мечтательно произнесла Горгона. – А то неизвестно, что он там делает.
   – Что же он там делает?
   – Спит, Сергей Ефимович. На обед выходит с заспанными глазами.
   – Может, они у него такие от переутомления? – начальник нажал тумблер. – Бусиков!
   Из динамика донесся детский плач, а потом женский голос:
   – Вы мне ребенка разбудили!
   Сергей Ефимович поспешно нажал на тумблер.
   – Черт! Никак не могу привыкнуть. Кто это?
   – Это Катя. Митенька сегодня не пошел в ясли, у него температура...
   – Бусиков! – вновь позвал начальник.
   – Есть Бусиков! – отозвался художник.
   – Работайте, Бусиков, – начальник выключил селектор. – Видите, не спит. Нет, к Бусикову нельзя.
   – Ну, а куда же? – развела руками Горгона.
   – Может, кто-нибудь выедет в ближайшие дни? – робко спросил я.
   – От них дождешься, – сказала Горгона.
   – Нет, эти будут стоять насмерть... – протянул начальник. – Знаете что? Поищите сами. Квартира большая, мы еще не всю ее обследовали. Женщины далеко ходить боятся, мне некогда, Бусикову лень. Походите. Может, там есть свободные помещения... – он слабо махнул рукой куда-то вдаль.
   – Очень может быть, – сказала Горгона. – Оттуда часто доносится шум.
 
   ЛЮСЯ: На кухне у нас веселее всего. Готовим обед. Сегодня решили освоить луковый суп из «Рецептов французской кухни». Ира режет лук, поминутно вытирая глаза, а Нина трет сыр. Тут же Сабурова за другой плитой жарит картошку. Виктория Львовна рядом со своею неизменной серебряной джезвой.
   Я варю бульон.
   Сковородка скворчит, вода булькает... Дым и пар.
   – Пока девок замуж не выдам – не уеду, – в который раз объясняет нам Сабурова. – Какой смысл? Вот зятьев пропишу, будет у нас три семьи в одной комнате. Должны дать три квартиры. А так – одну. Есть разница?
   – Да мы вас и не гоним. Живите, – говорит Нина.
   – Кто не гонит, а кто и гонит.
   – Женихи-то есть, Вера Платоновна? – спрашивает Ира.
   – Давай лук, – я тороплю.
   – Попробуйте рыбки, – Сабурова угощает. – Женихов полно. Зятья нужны. Чего мои девки в этих дискотеках делают – не знаю. Я бы давно замуж выскочила.
   – Молодежь сейчас хочет красиво жить, – изрекает Виктория Львовна.
   – Ну! – говорит Сабурова. Непонятно – соглашается или возражает.
   Мы загружаем лук в керамические горшочки. Появляется Румянцев. Уже неделю шатается по филиалу, как привидение, место ищет. Так ему и надо!
   – Заходи, Петя, не стесняйся! Хочешь корюшки? – Сабурова расцветает в улыбке. – Заходи, садись...
   Он заходит. Она усаживает его за своим кухонным столом. Накладывает корюшки в тарелку. Вот и попался зять на приманку!
   – Спасибо, ну что вы, – скромно отказывается, но не тут-то было. Начинает есть.
   – Петр Васильевич, а как поживает программа обработки анкет социально-психологических исследований? – интересуюсь.
   – Погоди! Дай поесть, – машет на меня Сабурова.
   – Люсенька, я вам вручную обработаю. Я уже начала, – говорит Виктория Львовна. – Для меня это удовольствие – вспомнить расчетные работы. Я ведь бухгалтер, – поясняет она Румянцеву.
   – Виктория Львовна, а что там дальше в квартире? – Румянцев показывает рукой куда-то влево. – Нет ли там свободной комнаты? Мне сидеть негде.
   – Сиди у меня. А что? – сразу подхватывает Сабурова. – Девки мои обе работают сутки через трое. Дома всегда только одна... Они у меня дежурные в гостинице... Сиди себе. Места много. Можешь даже полежать...
   – Петр Васильевич... – предостерегающе качает головой Виктория Львовна.
   – Чего? Чего Петр Васильевич? Человеку работать негде. Должны мы помочь как соседи? По-соседски надо жить... Ешьте, ешьте... Стол приготовлю...
   – Соглашайтесь, Румянцев, – говорю я.
   – Спасибо... Я... Я сначала поищу там... Хорошо? – он обескуражен.
   – Поищи, – жестко говорит Сабурова. – Только не заходи далеко. Заблудишься.
   – Петр Васильевич, там теперь опасно, – кивает Виктория.
   – И темно, – пугаю я.
   – Фонарика нету? – спрашивает первопроходец.
   – Свечка есть, – Сабурова дает ему свечу.
   Он зажигает и неуверенно удаляется. Виктория Львовна осеняет его крестом.
   Мы сгрудились в дверях и долго смотрели ему вслед – как он уходил со свечой по темному коридору, пока огонек не пропал.
 
   РУМЯНЦЕВ: Действительно страшно. Сначала на меня упал таз со стены. Я его не заметил и задел плечом. Но это полбеды. Коридор раздвоился, я пошел по левому. Темно, тени пляшут, и откуда-то раздаются странные звуки, будто выбивают пыль из подушки.
   Наткнулся на ванну. Прямо посреди коридора стоит ванна. Наклонился со свечой. В ванне множество рапир для фехтования. Уже ничему не удивляюсь.
   Прошел несколько шагов и уперся в кирпичную стену от пола до потолка. Приложил к ней ухо. По-прежнему выбивают подушку.
   Повернул, дошел до развилки, начал обследовать правый коридор. Звуки отчетливее. Вдруг что-то забелело в темноте. Что-то живое. Приблизился, поднес свечку...
   – Ой! – крикнул детский голос, и я получил колоссальный удар в нос чем-то плотным и мягким.
   Упал, заорав от страха. Свеча погасла, вылетев из руки.
   – Кто здесь? – спрашиваю, дрожа.
   – А ты кто? – детский голос из темноты.
   – Я Румянцев, – отвечаю совершенно по-идиотски.
   – А я Саша...
   – Что ты тут делаешь, Саша? – спрашиваю я, ползая по полу и ища обломок свечи.
   – Я наказан.
   – Нет, это я наказан, – бормочу. – Говорили – не ходи...
   Вдруг открывается сбоку дверь, освещая часть коридора и фигурку мальчика лет десяти в огромных боксерских перчатка, трусах и майке. В проеме показывается какой-то бородач. Борода светится по краям. Бородач пытается вглядеться в темноту.
   – Что здесь такое?
   – Дяденька упал, – говорит маленький боксер.
 
   ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА: Когда ушел Румянцев, я сразу решила поставить вопрос перед Сергеем Ефимовичем. Дальше так продолжаться не может. Сергей Ефимович либеральничает. Нужна жесткая рука.
   Я раскрыла блокнот.
   – Сергей Ефимович, тут у меня данные о дисциплине. Она падает.
   – Куда? – спросил Сергей Ефимович.
   – Откровенно говоря, падать ей уже некуда. Вот смотрите. За последнюю неделю Людмила Сергеевна трижды принимала ванну в рабочее время...
   – Чистоплотная женщина, – заметил Сергей Ефимович.
   – Каждый день опаздывает. Ирина и Нина осваивают французскую кухню. Ксения Дмитриевна занимается макраме...
   – Чем?
   – Макраме. Вяжет узлы под руководством Виктории Львовны. Бусиков стирает пеленки.
   – Бусиков – добрый человек. Я всегда говорил.
   – Пока мы не выселим соседей и не закроем кухню и ванную комнату, дисциплины не будет. Пора обращаться в милицию.
   – Негуманно, Горгона Михайловна... Было решение исполкома о передаче нам жилой площади и о расселении жильцов. Они потихоньку уезжают. Вольтер, например, давно уехал, – он обернулся на бюст.
   – Но ведь нужны какие-то меры. Представьте себе, в прежние времена...
   – О, в прежние времена... – протянул Сергей Ефимович.
   – За ванну в рабочее время судили!
   – Не преувеличивайте, Горгона Михайловна. Увольняли, это было. По собственному желанию.
   – Ну, хотя бы. Хотя бы... А мы?
   – А что, если отключить горячую воду, – придумал начальник.
   – Жильцы не дадут. У Катюши ребенок.
   – М-да... Впрочем, с горячей водой лучше. И кухня не помеха, если разумно...
   – Так о чем же и я говорю. Если разумно.
   – Может быть, разрешим ванну в обеденный перерыв? – предложил Сергей Ефимович.
   – А обед?
   – И обед в обеденный перерыв.
   – А макраме? Пеленки?
   – Вы правы, обеденного перерыва может не хватить. А увеличивать рабочий день нам трудовое законодательство не позволит.
   Сергей Ефимович прошелся по кабинету, подошел к Вольтеру.
   – Вот так, брат Вольтер! Это почище твоей «Божественной комедии».
   Внезапно щелкнул селектор, и голос Людмилы Сергеевны спросил:
   – Сергей Ефимович, вы луковый суп будете?
   Сергей Ефимович виновато взглянул на меня, подошел к микрофону и сказал:
   – Половинку.
 
   РУМЯНЦЕВ: Мужик с бородой оказался директором детской спортивной школы. Он показал мне свое хозяйство. За нами ходил мальчик в боксерских перчатках, который двинул меня в нос.
   – Выходит, мы с вами осваиваем квартиру с двух сторон? – он распахнул дверь в маленький зал, где тузили друг друга юные боксеры.
   – Но у нас постановление исполкома.
   – У нас десять постановлений. А что толку?
   – Как же так?
   Мы пошли дальше.
   – А здесь борцы, – показал он. – Школа у меня небольшая, но дала трех мастеров международного класса.
   В зале, пыхтя, боролись юноши в трико.
   – Так что вы своим скажите, что все права у нас. Мы будем осваивать площадь дальше, – продолжал он.
   – И мы будем осваивать, – несмело возразил я.
   Он распахнул дверь в зал штанги. Там боролись с земным притяжением крепкие молодые люди.
   – Значит, будем кто кого? – весело спросил он.
   Грохотали штанги, перекатывались мышцы атлетов.
   – Как же могло так получиться? – спросил я растерянно.
   – Квартира такая... Нестандартная. На границе двух районов... Вот тот будет олимпийский чемпион, – показал он на парня.
   – А мы проектируем автоматизированную систему отрасли, – продолжал сопротивляться я.
   – Отраслей много, а чемпион – один. В вашем конце мы будем размещать секцию фехтования.
   Мы дошли до выхода. Там тоже сидел вахтер, как у нас, но не старушка, а старичок.
   – Вот и все мое хозяйство... Это хорошо, что вы зашли. Теперь мы знаем, с кем бороться. Верно, Саша? – он подмигнул мальчишке.
   – Точно, – солидно подтвердил тот.
 
   БУСИКОВ: Я толстый. Ну и что? Зато я ленивый. Так считается, и я не хочу лишать людей приятной возможности поиронизировать на сей счет. На самом деле, я один здесь делаю полезную работу. Не считая Митькиных пеленок. Сергей Ефимович, кстати, это хорошо понимает. Я оформляю чужие идеи и проекты в виде графиков, схем и макетов. Поскольку идей не так уж много, то я оформляю нечто эфемерное. Пустоту. Поэтому я – творец.
   Сижу и рисую управленческую структуру нашей отрасли, какой она должна быть по науке. Получается красиво. Вчера закончил блок-схему АСУ. Вот она, рядом, на подрамнике. Вокруг беспорядок, хлам, обрезки бумаги. Это я нарочно, чтобы ко мне пореже заходили. Работать мешают.
   Блок-схему я исполнил, когда узнал, что Пете поручено проектировать автоматизированную систему. Пока он ее еще спроектирует, а у меня уже готово!
   А вот и он. Входит с потерянным видом.
   – Слава, у тебя нет плана производственных помещений?
   – Чего-о?
   – Ну, планировки этой квартиры.
   – Нет. Зачем тебе?
   – Надо.
   Он все-таки заметил блок-схему. Нужно было ее припрятать.
   – Слушай, а что это такое? – недоумевает.
   – Твоя АСУ, – говорю. – Слушай, можешь мне помочь? Вот тебе ножницы, нарезай соломку из ватмана, – впихиваю ему это в руки, чтобы отвлечь, он вяло сопротивляется, не отрывая глаз от схемы.
   – Так я же еще не спроектировал, – начинает тупо резать.
   – Проектируй себе на здоровье! Я что – тебе мешаю?..
   – Так это же не...
   – А кто поймет? Квадратики, стрелочки, все эстетично...
   Режет, смотрит на схему. Вижу, она начинает ему нравиться. Смеется. Смеется сильнее.
   – Ай да Бусиков! А это – что?!
   – Перфоратор. Там же написано.
   – Зачем здесь – перфоратор?! На кой черт сюда – перфоратор?! Здесь интегратор!
   – А я почем знаю? Ты специалист... Да оставь ты ее в покое! – я поворачиваю подрамник лицом к стене. – У тебя свой план, у меня – свой. У меня в соцобязательствах написано: сдать в этом месяце блок-схему АСУ.
   Онемел. Не привык еще. Ничего, привыкнет.
   – Петя, не нравится мне твое настроение. Хочешь холст загрунтовать? – предлагаю ему.
   – Зачем? – смотрит, как я начинаю грунтовать.
   – Катюшин портрет буду писать. Маслом. Думаешь, Бусиков – дизайнер? Бусиков – пейзажист и портретист.
   Начинает грунтовать. Хороший, в сущности, парень. Покладистый. Немного нервный, это есть. Но это от молодости.
   – Слава, – говорит задумчиво, – а это надолго?
   – Портрет? На неделю.
   – Нет, не портрет... Это... – изображает кистью овал в пространстве.
   – Навсегда, Петя, – говорю я как можно спокойнее.
 
   ЛЮСЯ: Анна Семеновна чуть в обморок не упала, когда увидела меня с чемоданом. Даже пропуск забыла спросить.
   – Люся, чего это?
   – Все, Анна Семеновна! Крутой жизненный поворот. От мужа ушла!
   – Да зачем же?
   – Не сошлись характерами. Не знаете, где Виктория Львовна?
   А Виктория Львовна уже спешит из комнаты.
   – Здесь я, Люсенька. Жду. Все уже готово.
   Я прямо к ней. Тащу чемодан. Анна Семеновна так ничего и не поняла.
   Виктория Львовна заводит меня к себе. Там у нее сплошной антиквариат. Угол отгорожен ширмой. За нею – диван, трюмо, столик. Это мой уголок. Здесь я буду жить.
   – Располагайтесь. Так будет удобно? – показывает она мне.
   – Прекрасно. Большое вам спасибо.
   Ставлю чемодан, раскрываю, начинаю устраиваться.
   – Я вас хорошо понимаю... – качает головой.
   – Не говорите. Замучил подозрениями.
   – Эти необоснованные подозрения мужей... Сколько можно?
   – Подозрения как раз обоснованные, – говорю. – Но все равно замучил. Пусть помается, а я у вас пока поживу. Заодно и на работу перестану опаздывать.
   – Мы ваши анкетки вместе раз-два... Я уже обсчитала, – хвастается Виктория Львовна.
   – Неужели? Вы просто молодец!
   – Вот! – с гордостью подводит меня к дубовому столу, на котором горка моих анкет и таблицы расчета. Я взяла одну, поглядела.
   – Потрясно, Виктория Львовна. Вы гений.
   – Вы думаете, Сергей Ефимович будет доволен?
   – Он вам руки будет целовать. Кстати, мог бы и заплатить.
   – Ну что вы... Неудобно...
   – А что, это идея! – сегодня я – сама решимость. – Пойдемте!
   – Куда? Я не одета, – пугается Виктория Львовна.
   – Пойдемте, пойдемте...
   Мы выходим из комнаты и направляемся в кабинет шефа. Открываю без стука. Шеф вытирает пыль с бюста. Стоит на стуле и гладит тряпкой мраморные кудри.
   – К вам можно, Сергей Ефимович?
   – Пожалуйста, – спрыгивает со стула, как зайчик.
   – Проходите, Виктория Львовна, – я приглашаю старуху.
   Она заходит, здоровается. Шеф занимает место за столом.
   – Я вас слушаю.
   – Сергей Ефимович, вы знаете, что Виктория Львовна принимает участие в обработке социально-психологических анкет нашего института?
   – Да, я в курсе.
   – Не можем ли мы принять ее на работу на два месяца как пенсионера, чтобы оплатить расчеты?
   – М-м... Это возможно. У вас какой стаж? – обращается он к ней.
   – Сорок два года.
   – Солидно. На ставку инженера пойдете? Сто тридцать пять плюс премия.
   – Я согласна, – кивает она.
   – Тогда пишите заявление и к Горгоне Михайловне.
   – Вот это разговор! Спасибо, Сергей Ефимович, – говорю я.
   – Не за что. У вас все?
   – Пока все.
   – Желаю удачи, – встает.
   Мы выходим в прихожую. Сабурова вытирает пол шваброй. Сегодня ее дежурство в квартире.
   – Познакомьтесь, – говорю я. – Наш новый сотрудник, инженер Виктория Львовна.
   Сабурова отбрасывает швабру.
   – А я, значит, за бесплатно буду вам полы тереть?! – и она прямиком направляется в кабинет шефа.
 
   ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА: Митенька – мое счастье. Такой прелестный мальчик. Если бы не он, я бы здесь с ума сошла. Сегодня Катюша попросила меня посидеть с ним, у нее дела. Поскольку я должна находиться на рабочем месте, я взяла его с коляской в свой кабинет. И вот мы сидим – он в коляске, я рядом, за письменным столом. Я кормлю его супом-пюре и читаю сказку. Он любит, когда ему читают.
   – «...Вот их уже трое. Бежит лисичка. „Кто, кто в рукавичке живет?“ – „Мышка-поскребушка, лягушка-попрыгушка да зайчик-побегайчик. А ты кто?“ – „А я лисичка-сестричка. Пустите и меня!“ – „Иди“...» Еще ложечку... Вот так, мое солнышко... Мамочка скоро придет. Бусиков напишет ее портрет, и она придет. Ты мой внучек будешь, хорошо?.. Еще одну. Молодец... Слушай дальше...
   Где-то поют на три голоса. Наверное, наши...
   – «Вот их уже четверо сидят...»
   Внезапно открылась дверь, и вошла Сабурова с ведром и шваброй.
   – Что такое? Зачем? – я возмущена.
   – Приборка помещений, – поставила ведро, начала тереть.
   – Что у вас за рвение сегодня, Вера Платоновна?
   – Это не рвение, а дисциплина. Я теперь у вас работаю.
   – Как?!
   – Вот заявление. Сергей Ефимович подписал, – вынула из кармана фартука листок, положила на стол.
   Я взяла листок. Все верно. Вот и резолюция: «Оформить на ставку уборщицы».
   – А как же ваш «Интурист»? – спросила я с иронией.
   – Перебьется. Девок надо выдавать. За ними глаз нужен... Подвиньте коляску...
   Я откатила коляску, она проехалась шваброй по полу, подхватила ведро. Перед дверью остановилась в задумчивости.
   – Как вы думаете, у Виктории Львовны я тоже должна убираться?
   – Зачем же у нее? Только в отделах.
   – Она ж тоже нынче сотрудница. И Люська у ней живет. Выходит, отдел...
   – Тогда убирайтесь, – пожала я плечами.
   – Вот не было печали... – ушла.
   – Нет, Митенька, это сумасшедший дом... – я снова взялась за ложку. – «Глядь – бежит волчок...»
   Щелкнул селектор, раздался голос Сергея Ефимовича:
   – Горгона Михайловна, принесите мне, пожалуйста, штатное расписание нашего института...
   – Сейчас, Сергей Ефимович.
   Достала объемистую папку, положила ее в коляску, Митеньке в ноги.
   – Поехали к начальнику, Митенька. Вырастешь, мы тебя тоже на оклад поставим...
   Повезла Митеньку к Сергею Ефимовичу.
 
   РУМЯНЦЕВ: Я сидел и считал на калькуляторе. Условия мне Сабурова создала замечательные. На столе – электрический самовар, заварной чайничек, сахар. Каждый день печет мне оладьи. Я ем оладьи и считаю.
   На тахте валялась Галька. Или Валька. В джинсах и стереонаушниках. Я нет-нет да и посматривал на нее. Девица в порядке.
   – И чего вы все считаете, Петр Васильевич! Считаете и считаете! – вдруг она заорала.
   Я не сообразил, что это она из-за стереонаушников орет. Ответил спокойно:
   – Понимаете, Галочка, я считаю смету на создание автоматизированной системы. Будет такая система, которая поможет установить порядок в нашей отрасли. Машина станет считать и выдавать планы, а люди будут по этим планам работать. Ритмично и производительно.
   – Я все равно ничего не слышу! – заорала она снова.
   – А вы снимите наушники, – посоветовал я.
   Она сдернула наушники, уселась на тахте.
   – Мне скучно! – капризно.
   – Пойдите в кино.
   – Была.
   – Почитайте книжку.
   – Я на работе книжку читаю. Сидишь целые сутки, делать нечего. И дома делать нечего...
   Встала, прошлась по комнате. Я глаза отвел. Сразу куда-то мои цифры ускакали.
   – Галя, хотите чаю? – потянулся за стаканом.
   – Я не Галя. Я Валя.
   – Простите.
   – Ничего, нас даже мать путает. Вот она сейчас не знает – кто дома: Валя или Галя. Да ей и наплевать.
   Подсела к столу, началось чаепитие.
   – А в гостинице вообще... Мы с Галкой на одной должности, то она дежурит, то я. И еще две сменщицы. Четверо нас – дежурных по этажу. Гости думают, что нас трое. Мы с сестричкой за одну сходим. Мы уже даже не объясняли, устали... Нас зовут Валя. Я старше на сорок минут. Мать хотела одну меня, а вышло две...
   – Интересно, – сказал я, хотя ничего интересного в этом не было.
   Где-то запели «Летят утки...
   Валя задумчиво ела оладьи.
   – Скажите, Валя, вам это не надоело? – спросил я.
   – Что? – не поняла она.
   – Ну, несколько странный быт... Тут и работают, тут же и живут.
   – Я привычная. У нас в гостинице всегда так. Сидишь на этаже, работаешь, а шаг ступил в какой-нибудь номер – и уже вроде живешь... Чай пьешь с пирожными или музыку слушаешь...
   – А мне странно... – признался я.
   – Это с непривычки. Вот вы сейчас что делаете – работаете или живете?
   – Ну... Живу. Мы же чай пьем.
   – А вы же можете другой рукой на кнопочку нажать? Нажмите, не бойтесь.
   Я, как дурак, нажал на кнопку сброса калькулятора.
   – Вот вы уже и работаете. Одной рукой работаете, а другой рукой живете...
   Потрясающая у нее логика!
   – Да пойми же ты, что нельзя в такой обстановке внедрять научную организацию труда! – я от волнения даже на „ты“ перешел.
   – А кто тебя просит? – вылупила глаза.
   – Отрасль просит!
   – Где это такая отрасль? Я такой отрасли не знаю, чтобы обеими руками работали.
   – На Чукотке у нас отрасль... – сказал я хмуро.
   – Ну, там может быть... Я там не была. Давай потанцуем.
   – Чего?!
   – Скучно...
   Она подошла к проигрывателю, включила. Полилась музыка.
   – Выходи, выходи! Засиделся. Надо же и перерывы делать. Это по науке.
   Я поднялся, стали танцевать. В комнату заглянула Сабурова, понимающе улыбнулась.
   – Не буду мешать. Работайте...
   И исчезла.
 
   САБУРОВА: Попался, милок! Пусть поглубже наживу заглотнет. Я дверь прикрыла, пошла к Бусикову. Открываю – мать честная! Сидит в кресле Катерина в длинном платье с распущенными волосами, а Бусиков с нее картину рисует.
   – Бусиков! – зову шепотом.
   Он оборачивается. Взгляд потусторонний.
   – У тебя когда убраться можно?
   – Никогда, – отворачивается.
   – Да погоди ты! Мне велено везде убирать, – вхожу.
   – Только не у меня. Здесь беспорядок не простой, а творческий.
   Я зашла, остановилась перед картиной. Гляжу.
   – Как получается, Вера Платоновна? – Катька спрашивает.
   – Ничего. Похожа... Только... чегой-то не хватает.
   – Чего же это не хватает? – обиделся Бусиков.
   – Жизни не хватает, вот чего! Ты бы ей в руки хоть швабру дал, что ли. Или вон лурон этот, – показала на сверток бумаги. – Она же кто у тебя? Современница?
   – Современница, – согласился Бусиков.
   – А современницы с пустыми руками без дела не сидят! Пусть хоть по телефону говорит. Все дело.
   – Вы думаете? – засомневался Бусиков.
   – Да чего тут думать!.. Значит, у тебя убирать не надо. Кать, хочешь я у тебя подмету заместо Бусикова?
   – Ну, что вы, Вера Платоновна! Я сама, – Катька смутилась.
   – Сама так сама. Учти, ты у нас единственная жиличка осталась, мы со Львовной уже дельцы... Подумай, Слав... – это я Бусикову уже с намеком, хоть он и женат.
   – Что вы имеете в виду? – Катька покраснела.
   – Катюша, не меняйте позы, – сделал замечание Бусиков. – Вера Платоновна...
   – Ухожу, ухожу...
   Только вышла в коридор, смотрю – Львовна шествует с огнетушителем. Гордо прошла мимо, я за нею. Любопытно. Дошла до своей двери и вешает на нее какую-то табличку. Глянула ей через плечо: „Отдел социальной психологии“. Ого!
   Львовна дверь открыла и туда. Я за нею.
   – А вы куда? – спрашивает.
   – Я в этом учреждении работаю, – указываю ей на табличку. – Куда хочу, туда хожу. Хотите – заходите в мой отдел в любую минуту рабочего времени.
   – Ах, вот как? – вешает огнетушитель на крюк у двери, а на саму дверь прикнопливает аккуратный листок с каким-то планом.
   Глянула я – мать честная! „План эвакуации на случай пожара“.
   – А мне? – говорю.
   – Огнетушитель можете получить у завхоза в главном здании, а таблички и планы эвакуации Бусиков чертит, – ответила сухо.
   – Мерси!
   Побежала обратно к Бусикову.
   – Бусиков, ты мне планчик такой же нарисуй, как у Львовны... Катюшка, тебе огнетушитель захватить на складе?
   – Хватайте, Вера Платоновна, – говорит Бусиков. – Все равно вместе будем гореть.
   Побежала дальше. Мимо женской лаборатории. Они все себе поют.
 
   НИНА: Сегодня особенно хорошо поется. С тех пор, как Людмила ушла к Виктории Львовне, у нас с пением полный порядок. Классическое трехголосье. И слух у всех замечательный, не то что у Людмилы.
   С обеда мы сидели за занавесочкой, пили кофе и распевали песни. Много спели. Закончили „Синий платочек“ по заказу Ксении Дмитриевны, и она сказала:
   – Девчата, может, хватит?
   – А что делать, Ксения Дмитриевна? Делать-то что?
   – Ой, верно... Забыли нас, все забыли... – вздохнула она.
   – А Люська – до чего ж подлая! – воскликнула Ира. – Ну, ладно, от мужа ушла. Но от нас зачем уходить?
   – Это она из-за ванны. Теперь ей как жиличке можно принимать ванну, – рассудительно сказала Ксения Дмитриевна.
   – Менять коллектив на ванну... – пожала плечами Ира.
   – Давайте еще споем, – предложила я.
   – А что?
   – „Вот кто-то с горочки...“
   – Запевай.
   И мы затянули „Вот кто-то с горочки спустился...“ Нас бы в хор Пятницкого, честное слово. Я веду мелодию, Ксения Дмитриевна вторит, а Ирка подголоском. Вся наша тоска по любви и по работе в этой песне.
   Спели два куплета.
   – Ох, хорошо... – вздохнула Ксения Дмитриевна.
   – А правда говорят, что нас спортсмены выселять будут? – спросила Ира.
   – Правда. Петя узнавал. Мы выселяем соседей, а спортсмены нас, – подтвердила Ксения Дмитриевна.
   – А спортсмены какие?
   – Юниоры.
   – А по профессии?
   – Говорит, силачи. Один его в нос двинул.
   – Так ему и надо. Видели, он уже к двойняшкам пристроился. Не пропадет, – сказала Ира.
   – Давайте споем, – опять предложила я и, не дожидаясь согласия, запела „Миллион алых роз“.
   Спели куплет и припев.
   – А Бусиков Катькин портрет пишет, – сказала Ира.