Житинский Александр. Фигня (сборник)

   – Ива-ан! – закричал он что есть силы.
   – Ого-го-го! – донесся откуда-то слабый ответ.
   – За мной! – указал Федор направление и ринулся прямиком через бурелом сельвы.
   Министры двинулись за ним, изредка постреливая в воздух.
 
   А те, кого они так упорно догоняли, устроились на возвышении всего метрах в пятистах, откуда прекрасно было видно опушку сельвы. Впряженный в повозку ослик пасся на лужайке, а Иван и Вадим спешно строили укрепление из камней и лиан. Сразу за укреплением возвышалась скалистая гора. Можно сказать, интерполовцы были прижаты к стене.
   Но не сдавались. Не умели сдаваться.
   Иван разложил карабины на бруствере. Они с Вадимом закурили.
   – Ну что, Ваня, примем последний бой... – сказал Вадим.
   – Погоди, не хорони раньше времени.
   Иван вгляделся вдаль. Из леса гурьбой выходили министры.
   – А солдат-то нет. Одни министры, – сказал Иван.
   – Какие они министры? Уголовники. Ухлопают за милую душу, – возразил Вадим.
   – Я своих уголовников не боюсь, мы к ним привычные, – добродушно улыбнулся Иван.
   Вадим прицелился, но Иван положил ладонь на ствол винтовки.
   – Бей поверх голов.
   – Почему? – дернулся Вадим.
   – Испугаются они, уйдут. На кой черт им здесь жизни класть?
   – А нам? – задумался Вадим.
   – И нам ни к чему.
   – Постой, постой! За что же мы воюем? – рассердился Вадим.
   – За идею! – Иван поднял вверх указательный палец, на котором сидела крупная тропическая кузумла.
   Иван в ужасе стряхнул кузумлу, грязно выругавшись. Она не спеша поползла в сельву.
   – Бей поверх голов! – твердо приказал Иван.
   Вадим прищурился, опустил вниз ствол винтовки.
   – А почему, собственно, вы командуете? – вспомнил он давнюю тяжбу о приоритете.
   – Советую, Вадя, советую...
   Вадим выстрелил. Видимо, давно не стрелял из винтовки – отдача приклада отбросила его назад и больно ударила о скалу. Вадим завертелся на месте, воя от боли.
   – Экий ты невезучий... – покачал головой Иван и тоже выпалил в воздух.
   Министры залегли на опушке, с их стороны зазвучали выстрелы.
   Ослик послушал этот шум и, махнув хвостом, удалился в сельву по направлению к правительственной деревне.
   – Слышь, Вадим, а они тоже поверх голов бьют. Или стрелять совсем не умеют, – сказал Иван.
   – А вам не нравится? Вам бы хотелось прямо себе в лоб? – сарказм Вадима был сильно подогрет болью в плече.
   – Скорее тоже сообразили, что помирать неохота, – продолжал свои умозаключения Иван. – Тогда пора садиться за переговоры.
   И, словно услышав эту мудрую сентенцию, министры на опушке выкинули белый флаг.
   – Сдаются! – радостно воскликнул Вадим.
   – Чего им сдаваться? – резонно возразил Иван. – Поговорить хотят.
   На опушке выросла фигура Федора, размахивающая белым полотенцем.
   – Давай сюда! Оружие брось! – крикнул ему Иван.
   Федор отбросил пистолет и не спеша зашагал к укреплению агентов Интерпола.
   Он подошел к брустверу и воткнул палку с привязанным к ней полотенцем между камней.
   – Привет, – сказал Федор.
   – Привет, – кивнули интерполовцы.
   – Мужики, давайте не осложнять международную обстановку, – с ходу начал Федор. – Вы далеко не убежите, да и нам бегать за вами неохота. Приказано доставить вас к Пересу. А мне, между прочим, пора домой. Поэтому у меня компромиссное предложение: мы вас Пересу не сдаем, а забираем на родину. Но вы о Касальянке – ни гугу. Понятно? Кто здесь живет, что выращивают...
   – Значит, чай все-таки наркотик? – в упор спросил Вадим.
   – Хуетик! – с ходу образовал неологизм Федор. – Тебе что за дело?
   – А то, что мы с наркотиками боремся, – сказал Иван.
   – Ну и боритесь сколько угодно! Вам мало анаши?! Чего вы на чай набросились? Езжайте в Чечню и боритесь! – закричал Федор.
   – Федор, вы нам предлагаете сделку с совестью. Мы ее не принимаем, – сказал Вадим.
   – Чего же вы хотите?
   – Чтобы по-честному, – сказал Иван.
   Федор плохо понимал, что значит по-честному в данной обстановке.
   – Если вы нас догоните – сдавайте Пересу. А не догоните... Сдадим вас Интерполу, – развел руками Иван.
   С этими словами Иван забросил на каждое плечо по винтовке и зашагал прочь. Вадим последовал его примеру.
   – Тьфу ты! Идиоты... – сплюнул Федор.
   Он встал на бруствер и принялся размахивать белым флагом, привлекая внимание министров.
   Министры загорали на опушке, не обращая внимания на призывы начальника.
   – И эти кретины... – безнадежно пробормотал он и, спрыгнув с бруствера, зашагал к своему войску.

Глава 17
Чаепитие

   Вечером в народной деревне была устроена официальная церемония чаепития в честь прибывших гостей.
   Торжество происходило в избе-читальне, поразившей Бикова обилием и качеством книг. Брокгауз и Ефрон в старом издании, полная библиотека Сойкина, прижизненные публикации Пушкина и Толстого, не говоря о современных книгах. Наиболее полно была представлена русская философия – от протопопа Аввакума и Чаадаева до Николая Федорова и Лосева.
   Сама изба-читальня являла собой вполне современную постройку, в которой черты русского стиля использовались лишь в качестве декора: петушок на коньке крыши да резные ставенки на окнах.
   Внутри находились три зала – читальный, конференц-зал и компьютерный.
   Увидев новенькие «Макинтоши», оснащенные принтерами и сканерами, Биков заплакал.
   – Ну просто спасу нет! – растроганно выругался он. – Мы у себя в редакции два года просим... Я в «Лексиконе» работаю! – вдруг агрессивно и малопонятно воскликнул он, и тут же к нему подскочил официант с подносом, на котором стояли дымящиеся чашечки чая.
   Биков выпил и присмирел.
   Объяснения новоприбывшим, которые на этот раз были в полном составе, включая министра по особым поручениям, давал староста народной деревни Олег Григорьевич Брусилов – как позже выяснилось, заслуженный артист республики, бывший баритон Мариинки и по совместительству известный целитель-травник. А также внук знаменитого генерала, героя первой мировой.
   Он был комплекции канцлера Коля – такой же осанистый, источающий мощь и доброжелательность.
   – «Маки» нам поставила фирма «Эппл» по просьбе Якова Вениаминовича, – объяснял он плохо понимавшим женщинам. – Теперь мы в Интернете, смотрим Россию он-лайн.
   Ольга и Исидора кивали с глубокомысленным выражением на лицах. Биков же так часто поминал Спасителя, что просто-таки удивлял своею набожностью.
   Максим задержался в читальном зале и со страстью бывшего литературоведа перелистывал антикварные издания.
   Зал между тем наполнялся местной интеллигенцией, хотя это слово вряд ли было уместно в деревне, где все были интеллигентами. Публика была одета по моде начала века: стоячие воротнички у мужчин, широкие длинные платья у женщин. Официанты разносили на подносиках чай, как бы аперитив к предстоящему генеральному чаепитию. Как потом объяснили, градус просветленности был у него пониже, чем у основного напитка, который уже готовили к подаче за огромным овальной формы столом, стоявшим посреди конференц-зала.
   Наконец канцлер, то есть староста, пригласил всех к столу. Сам сел во главе на резном стуле, отдаленно напоминавшем трон; по правую руку от него уселся отец Василий в рясе, а по левую – субтильный господин с усиками, смокинг на котором странно топорщился, будто был с чужого плеча. Это был Антон Муравчик, временный представитель Президента в народной деревне, министр по чрезвычайным ситуациям.
   Все представители Президента в деревне были временными и назначались на месяц, пока действовал срок антиалкогольной кодировки.
   Больше чем на месяц ни одного министра закодировать не удалось – проверено практикой, – а то, что ситуация действительно была чрезвычайной, не более чем совпадение.
   Гостей рассадили порознь, между хозяев. Биков сам выбрал соседку – роскошную молодую женщину с распущенными по спине волосами, незамужнюю художницу-анималистку, как он предварительно выяснил. Ее открытые плечи и полуоткрытая грудь чрезвычайно взволновали Бикова. Она так увлеченно рассказывала ему в паузах о кошечках и гамадрилах, которых она рисует, что Биков тут же влюбился, причем, благодаря чаю, влюбился возвышенно и крепко.
   Пенкина устроилась с диктофоном неподалеку от начальства, за нею ухаживал офицер в морской форме – списанный из подводного флота за увлечение уфологией капитан-лейтенант. Исидору окружали двое лиц кавказской национальности из Кабардино-Балкарии, бывшие танцоры кабардинки и балкарки, ныне лучшие чаеводы Касальянки.
   Внесли дымящиеся самовары и водрузили на стол вместе с заварными фарфоровыми чайничками. Разнесшийся по залу аромат, подобно фимиаму, настроил всех на ностальгическую ноту.
   – Начнем, господа, – объявил Брусилов, поднимая чашку с чаем. – Я хотел бы выпить эту чашечку «фигни» за наших гостей из России. Фиг с ними и фиг с нами!
   – Фиг с ними и фиг с нами! – повторил отец Василий, тоже поднимая чашку.
   – Ни фига себе... – пробормотал удивленный этим тостом Биков.
   Все чинно выпили.
   – По просьбе гостей я расскажу немного о нашей колонии, – продолжал бывший баритон, увидев, что Пенкина настроила свой диктофон. – Нас пока немного, меньше тысячи выходцев из России, но я смею утверждать, что здесь собрались лучшие, духовные ее представители. Мы верим, что отсюда начнется ее возрождение...
   И далее он рассказал об основах государственности Касальянки, введенных Пересом в качестве модели для будущей России. Эта государственность покоилась на отделении власти от народа. Контакты между ними были сведены к минимуму. Многокилометровые заросли сельвы отделяли народную деревню от правительственной. Политика в народе была объявлена вне закона. Никто никого не избирал и не мог быть избранным. Член общества, под любым предлогом пожелавший власти – даже ради высоких целей – тут же изгонялся из деревни.
   – Правда, пока нашелся только один такой, – сказал Брусилов. – Некто Платон Молочаев, двойной диссидент.
   – Почему двойной? – спросила Ольга.
   – Потому что он враждует и с правительством, и с народом.
   Между народом и правительством существовали простые товарные отношения. Каждый член колонии выращивал «фигню», занимался на свой вкус селекцией и сдавал продукт на приемный пункт представителю Президента, за что получал нужные ему товары – от строительных материалов, мебели и одежды до продуктов питания.
   Курс «фигни» по отношению к бабкам, имеющим хождение в правительственной деревне, регулировался Президентом. В настоящее время за сто граммов «фигни» можно было получить товара на пятьсот семьдесят бабок.
   В свободное от возделывания плантаций время жители Касальянки занимались исключительно трудами духовными: писали стихи и симфонии, изучали небесные объекты, в том числе и неопознанные, издавали малыми тиражами газеты и журналы, ставили спектакли, снимали фильмы, но более всего изучали историю России и философию.
   Никто из них не знал, сколько и каких министерств существует в республике, каким образом меняется правительство и что вообще происходит в коридорах власти. Они имели самое смутное представление об этих коридорах.
   – Вы не представляете, насколько это экономит духовную энергию народа! – сказал Брусилов.
   К этому моменту уже было выпито по три чашки «фигни», поэтому даже политизированный Биков согласился.
   – Но зачем же в таком случае государство? – подал голос молчавший дотоле Максим.
   – Связь с внешним миром, торговля, международные отношения. Точнее, внешняя политика, потому что по культуре мы контактируем сами...
   – Я что-то не понимаю... – упорствовал Максим.
   Он, как и положено министру, чая не пил, грыз сухари с корицей, запивая их минералкой. Потому проявлял неуступчивость.
   – Не понимаете? – Брусилов сделал знак, и официант включил телевизор, укрепленный высоко на кронштейне.
   Экран вспыхнул, и присутствовавшие увидели, что идет программа «Сегодня».
   Татьяна Миткова с присущим ей обаянием перечисляла случившиеся за день ужасы. Показывали разрушенные кварталы Грозного, трупы солдат, плачущих беженцев. Потом перешли на криминальную хронику. День выдался обычный: убили управляющего банком в Новгороде и взорвали аэровокзал в Махачкале. Потом долго показывали, как в Питере на Дворцовой два митинга мутузят друг друга с обоюдными выкриками «Фашисты!», а ОМОН их растаскивает.
   – Таким выдался сегодняшний день. Я желаю вам всего хорошего, – объявила дикторша и исчезла.
   Минуту за столом царило подавленное молчание. Его наконец прервал Брусилов.
   – Если бы в России, да и везде, власть была бы отделена от народа, то господа политики делали бы все это сами. Бомбили, убивали, взрывали друг друга. Но они предпочитают делать это руками народа.
   – Так что же – народ глуп? – спросил Максим.
   – Нет. Народ доверчив и взволнован. Он принимает все близко к сердцу – призывы, лозунги, обвинения, угрозы, которые обрушивают на него политики. А надо, чтобы все было по фигу.
   – Так это же пофигизм! – воскликнул Биков. – Социальная апатия.
   Все за столом заулыбались, кивая.
   – Вот именно, мой дорогой! Пофигизм – это молодость мира! Таков наш неофициальный лозунг, – улыбнулся Брусилов. – И чем скорее наша «фигня» дойдет до России, тем будет лучше для страны.
   Исидора слушала диалог с напряженным вниманием, стараясь ухватить суть дела. И хотя выпила много чаю, заметно волновалась. Кабардино-балкарцы, впрочем, принимали это на свой счет.
   – Я понимаю, «фигния» есть дойти до Россия сейчас? – с трудом подбирая слова, спросила донья.
   – Точно так, мадемуазель, – ответил Брусилов.
   Донья задумалась, что-то прикидывая в уме.
   Начальник генерального штаба обеспокоенно посмотрел на нее. Вероятно, донья что-то замышляет. Но что? После «Большого каскада» он относился к донье с опаской. Подозревал в коварстве, и не зря.
   Официальная часть церемонии кончилась тем, что отец Василий представил Бикова в качестве автора нового канонического русского мата и роздал присутствующим ксерокопии. Интеллигенты поаплодировали. Биков раскланялся.
   Вообще аборигены были настроены благодушно. Напившись «фигни», они принялись читать стихи, петь и танцевать. Все были довольны друг другом, далеким правительством и общественным строем. Это выгодно отличало местную интеллигенцию от собратьев на всех континентах.
   Анималистка, которую, как выяснил Биков, звали Римма, продемонстрировала маленькую выставку картин. Это были, с одной стороны, симпатичные сусальные кошечки, повязанные разноцветными бантами, с другой – омерзительные клыкастые гамадрилы, сиявшие потертыми красными задницами. Выставка почему-то называлась «Инь и Янь». Биков призадумался.
   Наконец культурная часть была окончена, и собравшиеся вновь окружили стол.
   Официанты внесли на подносах крохотные чашечки с особой, чрезвычайно сильной и дорогой «фигней», источавшей необыкновенный, пряный запах.
   – Господа, финальный тост! – провозгласил Брусилов. – За любовь, господа, во всех ее проявлениях!
   Все дружно выпили, прикрыв глаза, и воспарили настолько, что, кажется, оторвались от пола и секунду-другую повисели над паркетом, как марионетки в кукольном театре.
   Ольга вдруг почувствовала непосредственную телепатическую связь с возлюбленным. Она увидела мысленным взором, что Иван сидит в какой-то пещере и пьет из стакана темно-коричневую жидкость, похожую на «фигню». Но при этом морщится.
   Исидора, вероятно, тоже увидела бы Вадима, если бы не кабардино-балкарцы, которые, воспарив, с двух сторон подлетели к ней, как небесные ангелы с усиками, и принялись что-то жарко шептать – один по-кабардински, другой по-балкарски. Исидора обоих отлично понимала, но сделать для них ничего не могла. У нее уже были другие планы.
   Не воспарил один Максим. Он понуро стоял у стола, сняв генеральскую фуражку и вытирая беретом пот со лба. «Не промок бы чек...» – с тоской подумал он, глядя на влажный берет. Чек мог скоро понадобиться, ибо после объяснений Брусилова у Максима созрел собственный план действий.
   А собравшиеся, допив эликсир любви, взялись за руки, окружив стол живым кольцом, и Брусилов затянул красивым баритоном:

 
Пока земля еще вертится,
Пока еще ярок свет,
Господи, дай же ты каждому,
Чего у него нет.
 

   Все дружно и с готовностью подхватили ритуальный гимн народной деревни:

 
Умному дай голову,
Трусливому дай коня,
Дай счастливому денег
И не забудь про меня!
 

   «Голову – Пересу, Вадиму – коня, – переводила про себя донья, – Ивану – денег, но не все... – ведь и про меня нужно не забыть!»

Глава 18
Двойной диссидент

   Оставив опешившего министра обороны у бруствера, интерполовцы устремились в сельву, на которую уже опускались стремительные тропические сумерки. Они обогнули скалу и углубились в непроходимую чащу, которая с каждым метром становилась все влажнее. Под ногами зачавкало. Почва колебалась.
   – Болото, что ли? – догадался Иван.
   Вадим выстрелил в воздух для острастки. Где-то вдали послышались крики и улюлюканье правительства.
   – Догоняют, – сказал Вадим и выпалил снова.
   – Вперед! – скомандовал Иван.
   Но не успел он сделать трех шагов, как почва разверзлась под ним, и Иван по пояс провалился в трясину.
   – Вадим, помоги! – крикнул он, держа винтовку над головой.
   Вадим бросился к нему и тоже провалился в двух метрах от товарища. Они торчали из болота, как два грибка-подберезовика, и не могли ничего поделать. Трясина медленно засасывала их.
   – Пропали, Иван, – сказал Вадим.
   – Пропали, Вадим...
   Шум кабинета министров нарастал, уже стали слышны отдельные голоса: «Господа, может, хер с ними?!» – фальцет министра торговли. «Я вам покажу хер с ними!» – бас министра обороны.
   Но хер действительно был с ними. Херовое положение, лучше не скажешь.
   Внезапно из-за большого валуна, торчавшего неподалеку, появился странный волосатый человек, одетый в звериные шкуры. Он был поразительно похож на Робинзона Крузо. В руках он зачем-то держал старинный фотоаппарат на треноге.
   Робинзон крадучись приблизился к терпящим бедствие и с интересом принялся их разглядывать.
   – Спасите нас, пожалуйста, – попросил Иван.
   – Министры? – осведомился незнакомец.
   – Нет.
   – Откуда же вы?
   – Из России, – сказал Вадим.
   – Здесь все из России, – желчно парировал Робинзон. – Чем занимались в России?
   – Я в милиции служил, а он из КГБ, – простодушно доложил Иван.
   Незнакомец злорадно рассмеялся и не торопясь стал устанавливать треножник фотоаппарата.
   – Если можно, поторопитесь. Нас засасывает, – предупредил Вадим.
   Незнакомец не обратил на это внимания, а продолжал готовиться к съемке.
   – Фотография века! – сообщил он. – Гибель русских ментов в амазонских болотах!
   – Вы разве не собираетесь нас спасать? – встревожился Вадим.
   Они с Иваном были уже по грудь в трясине.
   – Вот именно, – кивнул Робинзон.
   – Но это негуманно!
   – Примерно то же самое я говорил на допросах, – сказал Робинзон. – И еще международное право поминал... Не шевелитесь! Снимаю!
   Он щелкнул затвором, потом уселся на камень, закурил. Интерполовцы продолжали тонуть со скоростью пять сантиметров в минуту.
   – А что вас сюда принесло, если не секрет? – осведомился незнакомец.
   – Мы боремся с Пересом де Гуэйра, – сказал Вадим.
   – Хм... Это меняет дело, – вздохнул Робинзон. – Придется спасать.
   Он отвинтил фотоаппарат от треноги и протянул один ее конец Вадиму. Тот ухватился за нее и с большим трудом выбрался из трясины. Вместе с незнакомцем, пользуясь той же треногой, они вытянули Ивана.
   Оба интерполовца были в грязи и ряске.
   – А кто там стреляет? – спросил незнакомец, прислушиваясь.
   – Кабинет министров. Они за нами гонятся.
   – За мной! – приказал незнакомец, подхватывая треногу и фотоаппарат.
   Они обогнули камень, за которым открылась тропа, ведущая вверх по склону горы. Все трое рысцой устремились на гору. Вскоре беглецам открылась пещера между скал. Они юркнули туда и оказались в жилище Робинзона. Там был каменный очаг, валялась нехитрая утварь, книги. На веревочке сушились проявленные негативы.
   – Раздевайтесь, – приказал незнакомец. – Придется знакомиться. Платон Молочаев, диссидент.
   Интерполовцы пожали Платону руку, назвав себя.
   В пещере было темно. Платон зажег свечи, укрепленные в самодельном канделябре из козьих рогов, развел костер и повесил над ним одежду интерполовцев для просушки. Порывшись в дальнем углу пещеры, бросил Ивану и Вадиму козьи шкуры. Когда интерполовцы завернулись в них и уселись у очага, все трое стали напоминать племя троглодитов.
   – Ну что? Надо бы за встречу... – промолвил Платон, извлекая на свет божий бутыль с коричневатой жидкостью и водружая на плоский камень, служивший ему столом. Рядом появились граненые стаканы.
   Он разлил по полстакана.
   – Вздрогнули! – произнес Платон короткий русский тост, и все мигом осушили стаканы.
   – Значит, говорите, с Пересом боретесь? – Платон занюхал выпивку тыльной стороной ладони.
   – Угу, с ним... – кивнули оба.
   Они еще не знали, как себя вести. Кто перед ними? Сумасшедший? Беглый министр?
   – Перес – гениальный человек! – воскликнул Платон, разливая по новой. – Ни за что не стал бы с вами пить, – признался он, чокаясь. – Как вспомню, как меня в Союзе мытарили... Но дело есть дело. Поехали!
   Все поехали.
   – Так о чем я говорю, – продолжал Молочаев, – Перес – гений, но на мне он обломился. Когда я свои три года за распространение антисоветчины отсидел, Перес прислал мне приглашение в Касальянку. Мой прадед здесь ошивался... Приехал я, Перес меня назначил заведовать Союзом писателей Касальянки... Я стишки пописывал. Тоже антисоветские. Посмотрел я, что здесь делается. Я же диссидент убежденный! В ситуации власть-народ я всегда встаю на сторону народа. Я понял, на чем играет Перес. Для народа он – отец-благодетель Яков Вениаминович, который распределяет блага и вроде бы из идейных соображений содержит общину добра и света. А для Европы он – дон Перес де Гуэйра, мафиози, содержатель кабаре и игорных домов. И знаете, на чем делает деньги?
   – Знаем. На наркотиках, – кивнул Иван.
   Платон разлил остатки из бутылки.
   – Не совсем. На «фигне».
   – На «фигне»? Что это? – спросил Вадим.
   – Разновидность чая. Он здесь особый, обладает особыми свойствами.
   Внезапно Иван погрустнел, с нежностью взглянул на Вадима.
   – Я тебе давно хотел сказать, Вадим, – начал он с благородной грустью. – Я часто не прав бывал в отношениях с тобой. Завидовал, наверное, твоему уму, образованию... Ты прости меня.
   – Что ты, Ваня, – растроганно отвечал Вадим. – Это я виноват. Высокомерия во мне много, гордыни. За лаптя тебя держал... Давай похристосуемся по-русски, простим друг другу обиды...
   Они встали и троекратно расцеловались. Молочаев расхохотался.
   – Что и требовалось доказать! Слушайте про чай.
   – Да ну его на фиг, этот чай! – махнул рукою Иван.
   – Вот именно. Наш чай обладает редчайшим свойством. Выпившему его все становится по фигу. Перес народ споил этим чаем. И торгует на экспорт. Знаете, кто у него покупает этот чай? – продолжал Молочаев.
   – Платон, кончай вешать лапшу на уши, – добродушно сказал Вадим. – Ты за диссидентство сидел?
   – Да, – кивнул Платон.
   – Значит, по нашему ведомству. От имени комитета госбезопасности приношу тебе глубокие извинения! – Вадим двумя руками приподнял с места Платона и расцеловался с ним.
   – Погоди, Вадим, дай послушать, – сказал Иван. – Так кто же все-таки этот чай покупает, от которого все по фигу?
   – Деловые круги Америки, Японии, Канады, Германии. Теперь еще и Южной Кореи.
   – А им зачем?
   – Они угощают партнеров на деловых переговорах. Имеют на этом колоссальный барыш! Представь: нужно подписывать контракт, у них разногласия. Вносят чаек. Партнеры попьют, рукой махнут – ну их на фиг! – и быстренько все подписывают, – объяснил Молочаев.
   – Умно придумано, молодец Перес, – одобрил Вадим.
   – И вот я против этой системы восстал. Это обман народа. Решил сам стать президентом. Выдвинул свою кандидатуру... – Молочаев вдруг умолк.
   – Ну и... – Интерполовцы ждали продолжения.
   – Ну и меня... выдвинули... из народа. Изгнали. Я же говорю – Перес народ споил. Теперь с обоими воюю. Подбрасываю листовки народу.
   – А листовки где берешь? – профессионально заинтересовался Вадим.
   – Печатают мне. В Бразилии. Я фотографирую местную фауну, продаю негативы. Они мне присылают тираж. На вертолете. Собственно, не присылают, а сбрасывают прямо над деревней, – объяснил Молочаев.
   – М-да... – Оба интерполовца поникли головами.
   Молочаев тяжело вздохнул, показывая, как нелегка ноша двойного диссидентства.
   – На фига это тебе, Платон?.. – задумчиво спросил Иван. – Фотографировал бы просто свою... фауну. Без листовок... А что это, кстати, такое? – спросил он.
   – Животный мир, – объяснил Вадим.
   – Все-то ты знаешь! – восхитился Иван. – За дружбу!
   – За добро и свет! – поднял стакан Вадим.
   – И эти туда же... – вздохнул Платон. – Но меня этим напитком не возьмешь. Мне намбутал в тюрьме кололи. И ничего.