Житинский Александр. Фигня (сборник)

   Венедикт многозначительно умолк.
   Валерия сидела неподвижно и только медленно бледнела. Дыхание ее стало глубже.
   – Тогда, – продолжал Венедикт, – я проснулся и сыграл ту песнь.
   – Но кто была эта женщина? – проговорил Иннокентий.
   – Кто она была? Жена одного индийца. Я встретился с нею в городе Дели... Ее теперь уже нет в живых. Она умерла.
   – А муж? – спросил Иннокентий, сам не зная, зачем он это спрашивает.
   – Муж тоже, говорят, умер. Я их обоих скоро потерял из виду.
   – Странно! – заметил Иннокентий. – Моя жена тоже видела нынешней ночью необыкновенный сон,
   Венедикт пристально взглянул на Валерию.
   – ...Который она мне не рассказала, – добавил Иннокентий.
   Валерия встала и вышла из комнаты.
   – Что ж, я уезжаю в Петербург, вернусь вечером... – Венедикт встал из-за стола и вышел из комнаты.
   Малаец последовал за ним.
 
   Иннокентий несколько мгновений сидел в глубокой задумчивости. Затем решительно сорвал салфетку с груди и выбежал прочь из столовой.
   Он ворвался в свою художественную мастерскую, где на мольберте стоял холст с недописанной картиной, изображавшщей обнаженную Валерию у пруда.
   – Лера! – позвал он.
   Ответа не было.
   Иннокентий заглянул в спальню – тоже никого.
   Тогда он выбежал в сад, сначала пошел по аллее быстрым шагом, потом побежал. У пруда ее не было, в беседке тоже. Наконец он увидел жену на дальней скамье в заброшенной аллее. Она сидела с опущенной головой и скрещенными на коленях руками, а над нею, выделяясь на темной зелени сада, мраморный сатир с искаженной злобной усмешкой лицом играл на свирели.
   Иннокентий подбежал к ней.
   – Что с тобою, друг мой? – он опустился перед нею на одно колено, поцеловал руки.
   – Болит голова... Мне как-то не по себе...
   – Тебе надо развеяться, это дурной сон... Знаешь что? Пойдем на сеанс, ты посидишь в мастерской, а я напишу твою головку. Получается недурственная картина, надо ее закончить! – с деланным воодушевлением уговаривал жену Иннокентий.
   – Я готова, – она поднялась со скамьи.
   Они пошли к дому.
   Когда проходили мимо бывшей конюшни, где теперь стоял автомобиль, услышали ржанье.
   – Это белая... – сказала она. – Зачем ему две лошади?
   – Ты узнаешь их по ржанью? – улыбнулся он.
   – Да, ведь подает голос только белая...
   – Белый, – поправил он. – Это жеребец.
   – Пускай так. Каждый вечер малаец выводит его гулять, и, проходя мимо моего окна, конь ржет. Я боюсь его! – сказала Валерия.
   – Успокойся, ты просто не выспалась.
 
   Они поднялись в мастерскую. Иннокентий усадил жену в кресло в трех шагах от себя, надел рабочую куртку, принялся устанавливать мольберт.
   – Ну что ж... Начнем, – сказал он и нанес первый мазок на холст.
   – У тебя сегодня другое выражение лица... Не то, что было тогда, – заметил он.
   – Неудивительно. Лицу свойственно менять выражения.
   – Да, конечно... Нет, это от платья. У обнаженной женщины другой взгляд, – сказал Иннокентий.
   – Ты так считаешь?
   – Я попрошу тебя. Разденься, пожалуйста.
   Она пожала плечами, принялась раздеваться. Он смотрел на нее все более и более заинтересованно, потом взволнованно. Отложил кисть и подкрался к ней сзади. Обхватив жену, Иннокентий повернул ее к себе и поцеловал в губы.
   Она не ответила ему. Не сопротивлялась, но была совершенно безжизненна.
   Он отступил в досаде.
   – Прости. Я не сдержался.
   Она подхватила снятое уже платье и направилась к выходу. Иннокентий провожал ее взглядом, затем, когда она скрылась на лестнице, схватил кисточку и с размаху швырнул ее на пол.
 
   Слуга-малаец зажег курильницу в павильоне, потом другую...
   Сизый дым стлался по воздуху к окну.
   Малаец вышел в сад и, семеня, пошел по аллее к дому хозяев, внимательно рассматривая песчаную дорожку. В одном месте он наклонился и прочертил палочкой на песке какой-то знак, затем отмерил от него несколько шагов и прочертил второй, а палочку воткнул в песок рядом с ним.
   Его действия были загадочны и почему-то пугающи.
 
   Венедикт вернулся к вечеру. Он проследовал к своему павильону по аллее. Увидел на открытой террасе наверху Иннокентия и весело помахал ему рукой.
   Иннокентий ответил ему тем же, но его приветствие было не столь оживленным.
 
   Венедикт вошел в павильон, и они со слугою поприветствовали друг друга по восточному обычаю, сложив ладони перед грудью и кланяясь.
   Затем Венедикт разделся до пояса и сел на низкий кожаный пуф. Малаец уже приготовил растирания. Сделав несколько пассов над головою Венедикта, он принялся натирать его мазями. Глаза Венедикта были прикрыты.
   В зеркалах, окружавших комнату бессчетное число раз отражались две фигуры в синеватом дыму курильниц.
 
   Венедикт вошел в столовую с небольшой книжкой в руке. Иннокентий встретил его, пожал ему руку. Валерия сидела за столом и читала журнал.
   – Добрый вечер! – поклонился ей Венедикт.
   – Здравствуйте, Венедикт, – спокойно сказала она.
   Венедикт сел за стол, положил перед собою книжку.
   – Новый поэт. По-моему, превосходный, – указал он на книжку.
   – Николай, подайте, пожалуйста, кофе, – распорядился Иннокентий.
   Камердинер с поклоном удалился.
   Валерия взглянула на книгу.
   – Кто же? – спросила она.
   – Некто Александр Блок. «Стихи о Прекрасной Даме».
   – Вот как? – иронически проговорил Иннокентий. – Где же он встретил Прекрасную Даму в наше прозаическое время?
   Венедикт взял томик.

 
Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.
 
 
В тени у высокой колонны
Дрожу от скрипа дверей,
А в лицо мне глядит, озаренный,
Только образ, лишь сон о ней, —
 

   прочел он. – Не правда ли, красиво?
   – Излишне красиво, – поправил Иннокентий.
   – А что скажет прекрасная Валерия? – шутливо спросил Венедикт.
   – Обман. Все обман... – произнесла она, как бы про себя. – И стихи, и лампады... И сны.
   – Сны – нет! – вдруг горячо возразил Венедикт. – Вы знаете, есть новейшая философская теория о том, что никакого сна нет. Это другая реальность, и еще неизвестно, какая из двух реальностей истинней...
   Камердинер поставил чашечки с кофе.
   – Не хотите ли снова ширазского вина? – спросил Венедикт.
   – Нет-нет! – поспешно сказала Валерия.
   – Ну да... Теперь уже и не нужно... – сказал он тоже как бы про себя.
   Наступила пауза.
   И в этот момент донеслось из сада ржанье жеребца.
   Валерия вздрогнула, бросила ложечку на скатерть, встала.
   – Как он меня напугал!
   – Не сердитесь, госпожа. Я велю слуге выгуливать его в другом месте, – сказал Венедикт.
   Валерия встала.
   – Покойной ночи...
   Она удалилась из столовой.
   – Твоя жена обиделась? – спросил Венедикт, как ни в чем не бывало.
   – Нет... Не знаю... – с досадой произнес Иннокентий. – Извини меня... – и он бросился вслед за Валерией.
 
   Он нашел ее в спальне. Она лежала на постели одетая, но не спала.
   Иннокентий подсел к ней. Она оживилась, обняла его, как бы ища защиты. Он поцеловал ее, заглянул в глаза.
   – Знаешь, что я подумал? Ты напугалась своего сна, это явно. Не был ли это тот сон, что рассказал нам утром Венедикт? Может быть, это совпадение...
   – Нет-нет! – поспешно перебила она его. – Я видела какое-то... чудовище... Оно хотело меня растерзать...
   – Чудовище? В образе человека?
   – Нет, зверя... Зверя! – она отвернулась и украла в подушках свое лицо.
   Он некоторое время подержал ладонь жены, потом поцеловал ее и поднялся.
   Иннокентий подошел к застекленным дверям, ведущим в ночной сад. Огромная полная луна вставала в глубине сада, перечеркнутая черными ветками. В тишине раздался крик ночной птицы, а потом откуда-то издалека донесся жалобный протяжный вой.
   Иннокентий запахнул шторы.
 
   Огромная голубая луна стремительно катилась в небо, освещая ночной сад. В саду среди ночной черной листвы стоял малаец, пристально глядя на прикрытую дверь, ведущую в спальню.
   Вдруг он протянул обе руки по направлению к двери, и та бесшумно отворилась. Занавеска выпрасталась наружу и затрепетала на ветру.
 
   Иннокентий проснулся, как от толчка.
   Постель рядом с ним была пуста! Лишь откинутое одеяло напоминало о том, что здесь спала Валерия.
   Занавеска, прежде закрывавшая дверь, была сдвинута на сторону. Полная луна светила в окно, заливая темную комнату призрачным светом.
   Иннокентий привстал, сделал движение к двери, как вдруг абсолютно бесшумно и плавно снаружи в спальню вошла Валерия. Она двигалась совершенно сомнамбулически, слегка выставив перед собою руки.
   С закрытыми глазами, с выражением тайного ужаса на неподвижном лице, Валерия приблизилась к постели и, ощупав ее протянутыми вперед руками, легла поспешно и молча.
   – Лера... – тихо позвал Иннокентий.
   Она спала.
   Он осторожно коснулся ее и почувствовал, что ее лицо влажно. Откинул одеяло снизу увидел на подошвах ног жены песчинки.
   Тогда он вскочил и побежал в сад через полуоткрытую дверь. Лунный, до жесткости яркий свет обливал все предметы. Он выбежал на песчаную дорожку и увидел на ней следы двух пар ног – одна пара была босая. Следы вели в беседку, находившуюся в стороне между павильоном и домом.
   Иннокентий остановился в страхе, как вдруг со стороны павильона снова донеслись звуки той песни, которую он уже слышал в прошлую ночь. Он побежал к павильону и заглянул прежде в окно.
   Посреди пустой комнаты, освещаемой двумя факелами, стоял обнаженный до пояса Венедикт и играл на индийской скрипке.
   Иннокентий распахнул рывком дверь.
   Венедикт прекратил играть, с удивлением взглянул на него.
   – Ты был в саду? Ты выходил отсюда? – в волнении спросил Иннокентий.
   – Не-ет... – неуверенно ответил он. – Впрочем, не знаю... Ты помешал мне, – недовольно проговорил он.
   Иннокентий схватил его за руку.
   – И почему ты опять играешь эту мелодию ночью? Ты опять видел сон? – с волнением и даже с угрозой спросил он.
   Венедикт смотрел на него с холодной усмешкой.
   – Отвечай! – Иннокентий потряс его за плечо.
   Лицо Венедикта стало таинственным. Он приложил палец к губам.

 
Месяц стал, как круглый щит,
Как змея, река блестит...
Друг проснулся, недруг спит —
Ястреб курочку когтит...
Помогай! —
 

   страшным хриплым шепотом нараспев произнес он.
   – Что? Что ты сказал?
   Но Венедикт, снова приложив скрипку к подбородку, провел смычком по струне.
   Иннокентий отступил назад, повернулся и пошел прочь.
   Когда он шел по дорожке назад, он вдруг увидел сбоку невиданный ранее цветок, который расцвел в саду ровно на том месте, где вчера слуга-малаец воткнул палочку.
   Иннокентий постоял в задумчивости над цветком, тряхнул головой, будто отгоняя от себя наваждение, и вошел в спальню из сада.
 
   Валерия не спала. Она была в волнении. Прямо в ночной рубашке она бросилась к вошедшему мужу, обняла его и крепко прижалась. Ее колотила дрожь.
   – Слава Богу, ты вернулся! Я так боялась... Где ты был? Проснулась, тебя нет... – говорила она.
   – Что с тобой, моя дорогая? Что с тобою? – повторял Иннокентий, стараясь ее успокоить и поглаживая.
   – Ах, какие страшные сны я вижу! – шептала она. – Как ужасно...
   Он подхватил ее на руки и понес к кровати. Бережно опустил ее на постель, сел рядом, обнял ее и шепча какие-то тихие слова, принялся гладить по голове, по плечам...
   Успокоенная, она уснула.
 
   Утром они вновь сидели в столовой за завтраком. Место Венедикта было пусто. Его прибор стоял на столе.
   Супруги молча ели, изредка взглядывая на пустое место. Очевидно отсутствие Венедикта их тревожило.
   Наконец Иннокентий не выдержал.
   – Николай, узнайте у нашего гостя, будет ли он к завтраку, – обратился он к камердинеру.
   – Слушаю-с...
   Камердинер вышел из столовой и направился к павильону. У двери на коврике, расстеленном на каменном низком крыльце, сидел в позе лотоса слуга-малаец. Перед ним стоял медный сосуд, из которого вырывалось синее пламя. Малаец медитировал.
   Николай хотел было войти в павильон, но слуга точным жестом остановил его.
   – Барин-то твой дома? – громко, как глухому, прокричал ему камердинер.
   Малаец отрицательно помотал головой.
   – А где же он?
   Малаец указал куда-то вдаль.
   – Спрашивают, будет ли к завтраку...
   Снова отрицательный жест.
   Камердинер направился обратно.
 
   В это время в столовой происходил следующий разговор между супругами.
   – Иннокентий, мне надо в Петербург сегодня. Распорядись, пожалуйста, чтобы Георгий подготовил авто, – сказала Валерия.
   – В Петербург? Дорогая, зачем тебе Петербург? Стоят такие дни, а в Петербурге дым и копоть!
   – Мне надо.
   – Ну, хорошо...
   Вошел камердинер.
   – Так что гость изволили отбыть, – доложил он.
   – Куда? – спросил Иннокентий.
   – Не имею чести знать-с...
   – Неужто в Петербург отправился спозаранку... – вслух размышлял Иннокентий, и вдруг его озарило какое-то подозрение. – Лера, зачем все-таки ты едешь в Петербург?
   – Мне нужно во дворец. Я обещала великим княжнам...
   – Ну что ж... – Иннокентий был недоволен. – Николай, распорядитесь, чтобы закладывали авто.
   – Слушаю-с... – поклонился камердинер и исчез.
 
   Через некоторое время Иннокентий провожал жену в город.
   Авто подкатило к главному входу в особняк. Валерия в своем обычном автомобильном костюме, состоящем из кожаных галифе, пиджака и шлема с очками, поцеловала Иннокентия и села в машину.
   Машина тронулась. Иннокентий помахал ей вслед.
   Автомобиль выехал на шоссе и почти тут же повстречался с пролеткой, в которой ехал священник в рясе. Это был отец Диомидий, духовник Иннокентия. Батюшка раскланялся с Валерией на ходу. Авто поехало дальше.
   Батюшка, остановив пролетку, долго смотрел ей вслед, потом перекрестился, озабоченно что-то бормоча и поехал дальше.
   Через минуту он уже въезжал в поместье Иннокентия. Подъехав к главному входу, батюшка остановил лошадь и вышел из пролетки.
   Иннокентий ждал его. Он подошел к батюшке и поцеловал ему руку, а святой отец осенил его крестным знамением.
   – Здравствуйте, батюшка.
   – Здравствуйте, сын мой...
   – Святой отец, я пригласил вас, чтобы вы приняли от меня дар нашему храму... – продолжал Иннокентий.
   – Спасибо, Иннокентий Петрович. Вы нас не забываете. Что же за дар, смею осведомиться?
   Они не спеша пошли по аллее вглубь сада.
   – Серебряная чаша. Она досталась мне от моего покойного дядюшки генерала Раевского. Он был бездетен, одинок... Скончался в своем имении под Тулой. Чаша большая, ею можно пользоваться при причащении...
   – А как же. Освятим и воспользуемся. Благодарю... Вы наш постоянный даритель, – еще раз поблагодарил батюшка.
   – Но не только это заставило меня обратиться к вам. Я хотел просить вашего совета. Не знаю, как мне поступить... – Иннокентий замялся.
   – А вы расскажите, сын мой, что вас заботит.
   – У меня есть друг, вы его знаете. То есть, знали...
   – Венедикт?
   – Он. Самый близкий друг, с которым мы вместе выросли. Вы крестили нас в один день. Он вернулся из дальних странствий...
 
   А Венедикт в это время скакал на своей черной лошади в поле, а рядом с ним скакал оседланный белый конь. Венедикт был в своем индийском костюме, в чалме с бриллиантом. Он доскакал до высокого берега реки и спешился. Здесь он привязал лошадей к стволу дерева, подошел к кромке обрыва и уселся на краю пропасти в буддийской позе «лотоса».
   Солнце садилось в тучу у горизонта. Закат зловеще пылал всеми красками. Лицо Венедикта было печально и сосредоточено.
   Белый конь и черная лошадь смирно стояли, положив морды друг на друга.
   Солнце блеснуло последним лучом и погрузилось за горизонт. Зажглись звезды. Лицо Венедикта потемнело, лишь глаза ярко блистали, когда он открывал их и беззвучно молился.
 
   А в Петербурге, на квартире матушки Валерии, происходил спиритический сеанс.
   Снова сидели за круглым столом при свече матушка, Валерия и няня Серафима. На этот раз дух отца вызывала Валерия, которая проникновенно говорила:
   – Отец, услышь меня! Помоги мне! Я не понимаю, что со мной. Я люблю своего мужа, хоть у нас и нет детей, я счастлива с ним... Каждое утро я радуюсь, когда вижу Иннокентия, он мил со мной, у нас мир и покой в семье. Но недавно... это началось.. Не знаю, как тебе сказать... Во мне поселились тревога, непокой. Я будто лечу куда-то и не могу остановиться. А сны, сны! Что-то черное и непреодолимое облекает меня... Сладость и истома. Отец, такого не было! Что это? Я не знаю этому названия. Куда и что меня влечет? Ответь!
   Дрожащими пальцами она дотронулась до блюдечка. То же сделали матушка и няня.
   Блюдце поползло по столу и остановилось на букве «А».
   – А! – выдохнула матушка.
   Следующей была буква «М». Весь ответ сложился в короткое слово «АМОК».
   – Амок? Что это? – проговорила Валерия.
   – Первый раз слышу, – сказала матушка.
   – Амок... амок... – потерянно повторяла Валерия, и вдруг вскочила с места, заторопилась. – Матушка, мне ехать пора! Матушка, не поминайте лихом!
   – Боже, Лера, что с тобой! Да ты не в себе!
   – Матушка, не останавливайте! Амок! Да-да! Это амок! Я не знаю, что это, но слово страшное и верное... Я возвращаюсь!
 
   Батюшка и Иннокентий сидели на высокой открытой террасе над ночным садом и пили чай.
   – И его слуга очень странен. Он малаец, немой, но не глухой, – рассказывал Иннокентий. – Он часто колдует в павильоне...
   – Чары бесовские! – воскликнул батюшка. – Венедикт, помнится, был не совсем тверд в вере, а поскитался по странам диким и растерял остатки...
   Внизу на темной, освещаемой луной дороге, показался Венедикт в белой чалме верхом на черной лошади. Рядом шла оседланная белая. Их силуэтв четко виднелись на темной дороге.
   – Вот, вот он, смотрите! – указал Иннокентий.
   Всадник въехал в парк и последовал по аллеям. Сквозь листву кое-где мелькали профили белой и черной лошадей.
   – Вот что я скажу, Иннокентий Петрович, – начал святой отец. – Хоть старинная дружба и предъявляет права, но благоразумная осторожность указывает на необходимость проститься с Венедиктом. Удалите его по-хорошему, по-христиански... Вам и супруге вашей будет спокойней.
   – Спасибо, батюшка! Я непременно это исполню.
   – Вот и славно...
   Вдруг на дороге показались горящие автомобильные фары. Иннокентий подался вперед, встревожился.
   – Валерия возвращается! Почему они возвратились одновременно! Неужели они... – он не договорил, но огонь ревности вспыхнул в нем.
 
   Автомобиль с Валерией, прожигая фарами пространство, двигался по ночному саду, волшебно освещая деревья.
   Батюшка и Иннокентий спустились по лестнице в холл первого этажа особняка.
   В холл из сада вошла Валерия.
   Она подошла к батюшке, поцеловала ему пуку.
   – Здравствуйте, святой отец!
   – Здравствуйте, дочь моя! А мы с вами туда-обратно. Здравствуй и прощай. Мне уж домой пора.
   – Хотите, я вас доставлю на авто? – спросил Иннокентий.
   – Нет, спасибо... Я больше лошадкам доверяю, чем вашим моторам...
   Они распрощались. Иннокентий вышел на крыльцо и проводил батюшку. Едва дождавшись, когда пролетка отъедет от крыльца, он бросился в дом. Валерии в холле не было, он нашел ее в спальне.
   Она стояла у окна, как была с дороги, не переодевшись, и смотрела в ночной сад. Ветер шевелил темную листву.
   Иннокентий подошел к ней сзади, обнял за плечи.
   Она обернулась.
   – Отец Константин посоветовал мне вежливо выпроводить нашего гостя. Он уверен, что твое нервное состояние связано с ним... – сказал Иннокентий.
   Она вздрогнула, потом неожиданно улыбнулась, обняла мужа.
   – Вот и правильно! Он очень тяжел... Эта восточная мистика...
   Валерия посветлела. Поцеловав мужа, она начала переодеваться.
   – Я ужинала у матушки...
   – Ты была у матушки?
   – Да, заезжала на полчаса... У нее новый выводок. Семь котят. Ты по-прежнему не хочешь взять у нее котенка?
   – Нет, Лера... Я не любитель, ты знаешь.
   – Устала... Ванна и спать! – объявила она. – Боже, неужели мы избавимся от этих фокусов!
   Уже подойдя к двери ванной, она оглянулась.
   – Иннокентий, ты не знаешь, что такое «амок»?
   – «Амок»? Зачем тебе? Амок – это вид помешательства, часто наблюдаемый среди малайцев... Человек, не помня себя, убегает прочь, сокрушая все на своем пути...
   Она застыла, пораженная.
   – Малайцев? Ты сказал «малайцев»?
   – Да. Это болезнь жителей Малайи...
   Она вошла в ванную и прикрыла дверь.
 
   Слуга-малаец в ночном саду стоял, сложив руки на животе, перед мраморной скульптурой сатира.
   Внезапно он поднял руки и простер их по направлению к сатиру.
   Сатир ожил, заиграл на свирели, из которой вырывались звуки песни торжествующей любви. Но они были странно искажены, словно злобная усмешка пронизала песню.
   Малаец словно дирижировал ожившей статуей и наконец, сделав завершающий жест, остановил его – но остановил совсем не в той позе, в которой он был изваян.
   Удовлетворенно покачав головой, малаец направился к павильону. Проходя мимо освещенных окон спальни супругов, он остановился и очертил руками круг, как бы обнимающий дом хозяев.
 
   В спальне супругов Валерия уже спала, а Иннокентий тихо ступал по ковру взад и вперед в глубоком раздумье. Он еще настойчивее задавал себе вопросы, на которые не находил ответа. Точно ли Венедикт стал чернокнижником? Не отравил ли он Валерию?
   Он часто поглядывал на жену, но ее лицо было спокойно. Ночной сад за окном таинственно играл тенями.
   Луна опять взошла на безоблачное небо, и вместе с нею в спальню сквозь открытую форточку проникло дуновение. Занавеска слабо зашевелилась.
   Иннокентий бросился к окну, отдернул занавеску, пристально вглядываясь в ночную тьму. Ему показалось, что со стороны павильона раздается та же мелодия, но на этот раз какая-то бравурная, боевая...
   Как вдруг шум и шелест крыльев донеслись из сада, и в стекло мягко и тяжело что-то ударилось. Иннокентий испуганно отскочил от окна. За окном что-то трепетало и билось. Он снова шагнул к окну и увидел за ним на земле, точнее, на каменной террасе, куда выходила дверь спальни, раненую птицу, которая билась в конвульсиях. Мелодия стала громче.
   Он услышал какой-то шум за спиной и оглянулся. Валерия приподнялась на постели, чутко вслушиваясь с закрытыми глазами в музыку. Затем она опустила сначала одну ногу, потом вторую и, как лунатик, безжизненно устремив прямо перед собою потускневшие глаза и протянув вперед руки, тихо и медленно направилась к двери в сад.
   Иннокентий проворно отскочил с ее пути и выбежал в другую дверь спальни, а там через темный холл выскочил на улицу. Обежав дом, он оказался на террасе, куда выходила дверь, и мигом подпер ее камнем.
   Валерия уже пыталась открыть ее, налегая изнутри, потом раздались ее слабые стоны.
   Звуки песни становились все резче, острее, мучительнее. Венедикт оглянулся: окна павильона горели ярким светом! Он бросился туда. Пробегая мимо мраморного сатира, он вдруг остановился, как вкопанный. Что-то в его облике показалось ему странным.
   И тут он увидел, что от павильона по аллее медленно ступает Венедикт в индийском костюме и в чалме, перевязанный кушаком, за которым торчат украшенные драгоценными камнями ножны кинжала. Он шел по дорожке, залитой лунным светом, тоже как лунатик, безжизненно раскрыв глаза. Иннокентий бросился к нему, но тот, не заметив его, прошел мимо, мерно ступая шаг за шагом, и лицо его смеялось при свете луны, как у малайца.
   Иннокентий услышал, как что-то стукнуло в доме. Он посмотрел туда и увидел, что Валерия распахнула окно и сквозняк вынес из комнаты занавески. И в этих трепещущих на ветру занавесках он увидел свою жену, которая стояла на подоконнике, протянув обе руки к приближавшемуся навстречу Венедикту.
   Несказанное бешенство нахлынуло на Иннокентия. Одним прыжком он догнал Венедикта и схватил его за горло.
   – Проклятый колдун! – прохрипел он ему в лицо.
   Лицо Венедикта исказилось в муке, но он как будто не слышал этого крика. И тогда Иннокентий, не помня себя, другой рукою вырвал кинжал из ножен на поясе Венедикта и по самую рукоять вогнал его ему в бок.
   Страшно закричал Венедикт и, согнувшись и прижимая обе руки к кровоточащему боку, побежал обратно в павильон. И в тот же миг пронзительно закричала Валерия. Ноги у нее подкосились, и она упала бы с подоконника на террасу, если бы Иннокентий не подставил руки и не поймал ее.
   Он бережно внес ее в дом через дверь, предварительно отодвинув камень, и донес до кровати. Там он осторожно уложил ее на спину, а сам присел рядом.
   – Милая моя, родная... Спи, не тревожься... Я с тобою, все позади... Больше ничего не будет страшного в нашей жизни. Спи, родная... – шептал он ей, поглаживая ее по руке.
   Она долго лежала неподвижно, но наконец открыла глаза, вздохнула глубоко, прерывисто и радостно, как человек, толькео что спасенный от неминучей смерти, и увидев мужа, обвила его шею руками и прижалась к нему.
   – Ты, ты... Это ты... – шептала она.
   Он гладил ее и успокаивал.
   Понемногу руки ее разжались, голова откинулась назад, она прошептала: