Из-за оконных занавесок видна была часть барского двора, где происходила обычная утренняя суета: раздували самовар, из которого валил дым; девки вытряхивали ковер; на галерее гувернантка мисс Жаксон в потешном наряде с невозмутимым видом делала английскую утреннюю гимнастику. Григорий Иванович, в шлафроке и колпаке, что-то втолковывал кузнецу Василию, стоя с ним подле распряженной коляски. Вот барин закончил разговор и направился к дому.
   Лиза опустила занавеску, с улыбкой скрытно продолжая наблюдать за папенькой.
   Григорий Иванович поднял голову к дочкиному окну и неожиданным бельканто пропел:
   – Re'veillez-vous, belle endormie!..
   Сухой кашель мисс Жаксон заставил его смолкнуть на полуслове. Покосившись на галерею, Григорий Иванович бодро прокричал, как заправский лондонский кокни:
   – Бетси! Good morning!
   Лиза распахнула окно и помахала отцу рукой:
   – Good morning, Daddy!
   Звонко рассмеялась и подбежала к зеркалу.
 
   Принимать позы у зеркала была ее любимая игра. Она встала подбочась, потом ловко накрутила на голову тюрбан из полотенца, скорчила несколько гримасок – победительную, удивленную и удрученную. Затем, поискав глазами вокруг, увидала тарелку, полную слив, схватила, не задумываясь, сливу и мигом съела. Косточку выплюнула на пол. Какая-то мысль пробежала по ее лицу, она взяла с тарелки еще две сливы и засунула за щеки. Посмотрела в зеркало – физиономия изменилась значительно. Этого Лизе показалось мало; она схватила сурьмяной карандаш и ловко нарисовала себе усы. Теперь из зеркала глядела на нее рожица с оттопыренными щеками, в черных усах да еще в тюрбане.
   Лиза, полюбовавшись собою, взяла со столика перед зеркалом колокольчик и позвонила.
   Колокольчик позвонил заливисто, и, будто откликаясь ему, где-то в деревне проголосил петух.
   Лиза юркнула обратно в постель и укрылась с головою одеялом. Заскрипели ступени лестницы – это поднималась в спаленку, на второй этаж барского дома, Лизина прислужница Настя. Она была чуть постарше, но столь же ветрена, как ее барышня. Настя несла медный узкогорлый кувшин с водою для утреннего умывания. Она отворила дверь и подошла с кувшином к постели.
   – Померещилось мне, что ли? Звали аль нет, барышня? – шепотом спросила она, боясь разбудить.
   – Тысячу раз звала! Да разве ж тебя дозовешься, Настя! – измененным голосом из-за слив за щеками отозвалась барышня – и с этими словами показала лицо из-под одеяла!..
   Настя шарахнуласть от постели, кувшин выпал из ее рук.
   – Господь с вами! Опять за свое! Когда ж вы остепенитесь! – запричитала она, пытаясь спасти выливавшуюся из кувшина воду, и споро кинулась вон за тряпкой.
   Лиза хохотала и каталась по постели, болтая в воздухе ногами.
   Настя уже подтирала пролившуюся воду.
   Лиза перестала хохотать, затихла, села на постели – руки-ноги в стороны, как у куклы, – и внезапно опечалилась.
   – Скучно, Настя... Так скучно, что и жить не хочется, – промолвила она со вздохом, и даже всхлипнула.
   – Тогда давайте умываться! Глядишь, веселее станет, – с этими словами Настя сняла с головы барышни тюрбан, подвела ее к умывальнику, представлявшему собою мраморный столик с вставленным в углубление тазом и зеркалом. Лиза взглянула на себя на этот раз в зеркало умывальника, слабо улыбнулась, провела пальчиком по черным усам. Пальчик замарался. Лиза взяла с полочки умывальника мыло.
   – Взять мыльце... – начала она, и Настя тут же весело подхватила:
   – Да помыть рыльце!.. Сорочку-то снимите, замочите!
   Лиза стянула сорочку и наклонилась к умывальнику. Настя принялась лить из кувшина воду ей на ладони. Лиза мылила ладони и смывала с лица нарисованные усы.
   Внезапно она обернулась к Насте.
   – Я загадала на усы!
   – Чего-чего? – удивилась Настя.
   – Ничего. Загадала – и все! Лей пуще!
   И вновь наклонилась к умывальнику. Настя метко направила изгибавшуюся дугой струю в желобок на тонкой девической шейке и забормотала, припоминая:
   – Усы чешутся к гостинцам, к лакомству, к свиданью, к целованью...
   Лиза ежилась под струей, плескалась, повизгивала, наконец, не выдержала:
   – Ой, мочи нет!.. Дай сюда!
   Она выхватила у Насти кувшин, подняла над головой и разом выплеснула из него всю оставшуюся воду на грудь себе и на лицо...
 
   Часы пробили восемь раз, когда Лиза вошла в гостиную.
   Стол был накрыт, и мисс Жаксон, уже набеленная и затянутая в рюмочку, нарезывала тоненькие тартинки. Отец сидел чинно во главе стола.
   – Morning, miss Jackson, – кивнула Лиза гувернантке.
   – Seet down, pleas, Bethy, – с трудом выговорил Григорий Иванович, обнимая дочь вполне по-русски и усаживая ее рядом с собою. Произношение у него было, конечно, прескверное, но ритуал был соблюден, и отец и дочь получили право говорить далее по-русски.
   Ненила внесла чашу с дымящейся овсянкой.
   Муромский скосил глаза на мисс Жаксон и заправил крахмальную салфетку за воротник. Получив свою порцию овсянки, он попытался есть, но салфетка топорщилась, Григорий Иванович в cердцах сорвал ее и хотел уже было отбросить, но встретился взглядом с мисс Жаксон и, точно провинившийся школяр, положил салфетку на колени.
   – Опять овсянка... – протянула Лиза.
   – Кушай, Лизавета. Для желудка полезно, – сказал отец.
   – Oatmeal – лучший porridge, – кивнула мисс Жаксон и, с удовольствием проглотив ложку каши, продолжила застольный разговор: – Погода вовсе неплохой today. Я рекомендовайт walking...
   – Будет, все будет, – закивал Муромский. – И прогулки будут, и игры. Я Рощина звал поиграть в крокет, он обещал сегодня заехать с супругой и дочерьми. Вот уж посплетничаете о женихах, а, Лизок?!..
   – Какие у нас женихи! – отмахнулась Лиза. – Вот разве что к соседу нашему сын приехал... Говорят, прошел науку в Дерптском университете...
   – Это к Берестову, что ль? – отложил ложку отец. – Опомнись, голубушка, иль ты забыла!? Иван Петрович Берестов – враг мне! Медведь и провинциал, каких свет не видел!..
   – Сосед ведь...
   – Со своим обедом не хожу по соседям! – кипятился Муромский. – Больно горд Иван Петрович, меня за дурака держит! Нет, ни его, ни сына его знать не желаю!..
   – Не хочу для желудка, хочу вкусненького! – вдруг сердито отодвинула тарелку с овсянкой Лиза. – А ваш порридж ешьте сами!
   Она вскочила из-за стола и выбежала вон.
   – Я не понимайт... Мисс Бетси сегодня не самой в себе, – сказала мисс Жаксон.
   – Замуж ей пора, вот что я скажу, – вздохнул отец и, скомкав салфетку, отшвырнул-таки ее в сторону. Потом тяжело поднялся и вышел вслед за дочерью, чуть не столкнувшись с Ненилой. Та водрузила самовар на стол, с недоумением глядя вслед барину.
   – Barbarian сountry... – прошептала мисс Жаксон и налила себе чаю по-английски, с молоком.
 
   А в это время соседский сын Алексей Берестов во всю прыть скакал на рьяном жеребце средь высоких трав раздольного луга. Чувство свободы и радость жизни распирали его, иногда он что-то кричал на ухо коню, и тот косил бешеным глазом, воротил морду и скалил зубы, будто смеялся.
   Ярко светило июльское солнце, в небе кучерявились белоснежные облачка, стелилась трава под копыта коня и свистел в ушах ветер.
   Фонтаном искрящихся брызг взметнул всадник мелкий ручей, промчался сквозь белизну березовой рощи и устремился в золотой покой соснового бора. Там он поехал медленнее, озирая с улыбкою деревья, словно здороваясь с ними. Лес был полон звуков и жизни: пели птицы; жужжа, кружились над цветами шмели и пчелы; порхали бабочки...
   Алексей пришпорил коня, гикнул, проскакал опушкой – и вылетел на высокий берег реки, что волнистой голубой лентой вилась по зеленой равнине. Тут от полноты чувств он даже запел какую-то арию, но оборвал на полуслове, спрыгнул с коня и, снимая с себя на ходу рубаху-апаш, брюки и сапоги, покатился вниз к реке.
   По за кустами у противоположного берега купались девки и бабы. Они были в белых рубахах, только недоросток Фенька плескалась голышом. Привлеченные пением юноши, они, присев в воде, втихомолку наблюдали за тем, как Алексей, оставшись в чем мать родила (тут бабы и девки, ойкнув, отвернулись, только Фенька таращила бесстыжие глаза), с разбегу бухнулся в прозрачную воду. Поплыл саженками, крутнулся в воде – и тут приметил белые рубахи баб. Помахал им рукой – и скрылся под водой...
   Бабы ждали, озираясь. Следили, где вынырнет, даже встали во весь рост. Нет и нет.
   – Утоп, что ли? – глухо спросила Фенька. И вдруг диким голосом завизжала и забарахталась в воде, и тут же рядом с нею с фырканьем появилась голова молодого барина, который поднырнул под девку да и ухватил ее за ляжки. Девки и бабы, вздымая брызги, бросились на берег к ворохам одежды. Последней убегала Фенька, сверкая розовым задом.
   Алексей хохотал им вслед и хлопал по воде руками...
 
   В своем родовом имении Иван Петрович Берестов принимал гостей, собравшихся по случаю возвращения его сына в родительское гнездо после успешного завершения университетского курса.
   В ожидании обеда Колбина и Рощина вкупе с очаровательным Владимиром Яковлевичем Хлупиным и его милейшей тетушкой расположились в ротонде и наладились перекинуться в бостон по копейке.
   – А правду ли говорили, – вопросила тетушка Арина Петровна, – что мадам де Сталь была шпионом Буонапарта?
   – Помилуйте, ma tante, – возразил Хлупин, – как могла она, десять лет гонимая Наполеоном, насилу убежавшая под покровительство русского императора, друг Шатобриана и Байрона, быть шпионом Буонапарта!
   – Очень, очень может статься! Наполеон был такая бестия, а мадам де Сталь – претонкая штучка!..
   – Я слышала, что однажды она спросила Бонапарта, кого он почитает первой женщиною в свете, – заметила жена Рощина. – И знаете, что он ответил? «Сelle qui a fait le plus d'enfants»!
   – Pardon, французскому не обучена, – поджала губы Арина Петровна.
   – «Ту, которая народила более детей!» – перевела жена Колбина. – Бонапарт попал не в бровь, а в глаз – ведь у мадам де Сталь не было детей!..
 
   Неподалеку по аллее прогуливались сестра Колбиной Амалия, молодящаяся столичная дама, приехавшая на лето из Санкт-Петербурга, и жена Захарьина Мария.
   – Я начала Ричардсона, – рассказывала Мария, – благославясь, прочла предисловие переводчика...
   – Надобно жить в деревне, чтобы осилить хваленую «Клариссу»... – вставила Амалия.
   – Он говорит, что первые шесть частей скучненьки, зато последние вознаградят терпение читателя. Читаю том, второй, третий... скучно, мочи нет! Ну, думаю, сейчас я буду вознаграждена! И что же? Читаю смерть Клариссы, смерть Ловласа – и конец!.. Так и не заметила перехода от скучных частей к занимательным...
   – Какая, все-таки, ужасная разница между идеалами бабушек и внучек! Ну что, скажите, общего между Ловласом и Адольфом?! А между тем роль женщины не изменяется...
   – Вы правы, совершенно правы!.. – горячо поддержала Амалию Мария.
   – Нет сомнения, что русские женщины лучше образованы, более читают, более мыслят, нежели мужчины, занятые Бог знает чем...
 
   Алексей подскакал к дому со стороны заднего двора. У кухонного флигеля суетились слуги. Алексей спешился, передал поводья конюху и тут же столкнулся с поварихой.
   – Поспешайте, барин, заждались вас! Иван Петрович шибко серчают... – всполошно сообщила она.
   Алексей бросился в дом, птицей взлетел по лестнице в свою комнату, сорвал с себя пропыленную рубаху и стал поспешно переодеваться.
 
   ... А хозяин, тем временем, показывал гостям свою псарню.
   В сопровождении главного псаря, управляющего и трех помещиков – Захарьина, Рощина и Колбина – Иван Петрович то подходил к загону с борзыми, то приседал на корточки перед легавыми, о чем-то говорил с ними, трепал морды... Ему поднесли в лукошке щенят. Он выбрал двух и обратился к Колбину:
   – Лев Дмитрич, знаю, тебе мои борзые нравятся. Прими, друг любезный, из нового помета...
   Колбин принял корзину, рассыпавшись в благодарностях:
   – Иван Петрович, подарок царский! Давно мечтал... Благодарю покорно!
   – А вы, Евгений Семенович, еще не заболели псовой охотой?
   – Некогда все, Иван Петрович, – уныло отозвался Захарьин. – Хозяйство не отпускает... Нынче опять ожидаю недорода. Не знаю, ей-богу, что и делать!.. Хочу перенять английскую методу у соседа вашего, Григория Ивановича Муромского...
   – Да-с! – проговорил Берестов с усмешкой. – У меня не то, что у него... Куда нам по-англицки разоряться! Были бы мы по-русски хоть сыты.
   Гости улыбнулись и вслед за хозяином вышли в сад.
   Идучи впереди, Иван Петрович пустился в нравоучительные рассуждения:
   – Все эти заморские нововведения в первую голову крестьянин своим горбом чувствует. А я так думаю: чем более мы имеем над ним прав, тем более и наших обязанностей! Муромский – мот! Я таких не приемлю! Вот причина упадка нашего дворянства: дед был богат, сын уже нуждается, а внук идет по миру... Древние фамилии приходят в ничтожество!..
 
   ...В гостиной музицировала молодежь: две дочери Колбиных, три дочери Рощиных – Вера, Елена и Софья – и столичный отрок Вольдемар, сын Амалии. Все слушали романс, который пели сестры Колбины.
   И тут в гостиную явился Алексей Берестов.
   Как не похож он был на того удальца, что совсем недавно, полный радости, скакал в упоении по холмам! Перед девами предстал скучающий молодой dandy с небрежно-рассеянным взглядом, одетый во все черное. Он отвесил общий поклон, расслабленно облокотился на фортепиано, свесив руку с длинными пальцами.
   Все замерли, впившись глазами в огромный перстень на безымянном пальце в виде мертвой головы. Рука Алексея поднялась ко рту, деликатно скрывая набежавшую вдруг зевоту. Столичный отрок не выдержал, подошел к Алексею и сочувственно прошептал:
   – Как я вас понимаю!.. Мне тоже страх как скучно здесь после столицы, а уж вам, после студенческого братства...
   Алексей смерил его холодным взглядом с головы до ног и процедил еле слышно:
   – J'aime mieux m'ennuyer autrement...
   – Как он похож на Чайльд-Гарольда!.. – восторженно шепнула одна из рощинских девиц, младшая.
   – Притворяется, – шепнула в ответ старшая.
 
   ...Было три часа пополудни, когда коляски и кареты с гостями покатили от крыльца. Иван Петрович махал вслед коляскам рукой. Колбинские девицы, ехавшие в последней карете, долго еще трясли в окна платочками, не в силах оторвать зачарованных глаз от сына хозяина.
   Алексей с облегчением стащил с шеи черный галстух, спрятал в карман.
   – Ну, что, какая из девиц приглянулась? – грубовато спросил отец.
   – Все жеманницы, – вздохнул Алексей и фыркнул раздраженно.
   – А по мне, так наши сельские барышни, выросшие под яблонями и между скирдами, воспитанные нянюшками и природою, гораздо милее столичных красавиц... На тебя, милый, не угодишь! Сам-то хорош! Вырядился бог знает как! – Иван Петрович поворотился и пошел в дом.
   – Батюшка, мне нужно с вами поговорить, – сказал Алексей.
   – Что ж... Пошли, поговорим...
 
   В кабинете Иван Петрович взял со стола трубку, набил ее, жестом пригласил сына сесть. Но тот остался стоять. Иван Петрович уселся в кресло.
   – Говори, Алеша. Что надумал?
   – Батюшка, позвольте без обиняков...
   – Ну?
   – Отпустите в военную службу.
   – Ах, вот ты зачем усы отпустил! В гусары, значит, метишь... – сказал отец, пуская кольца дыма.
   – Да-с, в гусары, – кивнул Алексей.
   – После университета, голубчик, в статскую службу идут, а не в военную.
   – Молод был и глуп. Теперь хочу быть гусаром.
   – А знаешь ли ты, – старик закинул ногу на ногу, – что звание помещика есть та же служба? Заниматься управлением тысяч душ, коих благосостояние зависит от тебя, важнее, чем командовать взводом или переписывать дипломатические депеши...
   – Я знаю.
   – А знаешь, так почему не хочешь продолжить мое дело?
   – Душа не лежит. Увы, я не l'homme des champs...
   – Ты ведь и не пробовал хозяйствовать! Я никак в толк не возьму: почему главное старание большей части наших дворян состоит не в том, чтобы сделать детей своих людьми, а в том, чтобы поскорее сделать их гвардии унтер-офицерами?.. Я им уподобляться не хочу.
   – Но почему же, батюшка?
   – Потому, что военная служба нынче – это вино, карты и разврат. Не то, что при Павле Петровиче, царство ему небесное! Тогда был порядок, а нынче гусары только шампанское горазды пить и за юбками охотиться. Не пущу!
   – Вы в самом деле лишаете меня выбора? – тихо произнес Алексей.
   – В самом деле! Такова моя отцовская воля. Ты меня знаешь.
   – Ну, и вы, батюшка, меня знаете! Я своего добьюсь!
   – Ишь ты! – Отец встал, прошелся по кабинету, успокаиваясь. – Пообвыкни здесь пока... Понравится – останешься, не понравится – ступай служить статским. Но в гусары не пойдешь! Ступай.
   Сын коротко кивнул отцу и, по-военному повернувшись, вышел из кабинета.
 
   А в Прилучине в это время отец и дочь Муромские играли в крокет, ожидая Рощиных. Вооружившись молоточками, они пытались прогнать деревянные шары сквозь воротца на специально оборудованной травяной лужайке.
   Показалась карета Рощиных.
   Григорий Иванович направился навстречу гостям. Из кареты вышли Рощин с женою и три их дочери.
   – Здравствуйте, гости дорогие! Мы уж заждались, – сказал Муромский, подходя.
   – Здравствуйте, Григорий Иванович. Мы ж договорились – к вечеру!.. Званы были на обед в Тугилово, к Берестовым, – отвечал Рощин.
   Муромский нахмурился.
   – Этот «хранитель русской старины» все обеды дает! – с иронией произнес он, возвращаясь на площадку для крокета. – И что же было?.. «Щи да каша – пища наша»?
   – Щи, конечно, были – с грибами и пампушками, а еще телячья голова под соусом, ушное и «гусарская печень»! Ну и, конечно, пироги всех видов... Еле дышу... – потер довольно живот Рощин.
   Муромский сглотнул слюну.
   – Ну, а мы вам заморское угощенье приготовили, – бодро сказал он. – Крокет! Европейская игра, уж получше, чем вист. Из Петербурга выписал. Попробуйте, Петр Сергеевич!
   Рощин несмело взял из рук Муромского молоток, Лиза отдала свой жене Рощина.
   – Папа, мы пойдем ко мне, – сказала Лиза отцу.
   – Идите, идите, у вас свои тайны... – улыбнулся Муромский.
   Девицы стайкой удалились, щебеча на ходу:
   – Ах, Лиза, если б ты видела, как уморительно были одеты девицы Колбины!..
   – И откуда только они берут свои наряды?!
   – У них на платья были нашиты не цветы, а какие-то сушеные грибы!..
 
   – ...А в чем, скажите, смысл этой игры, Григорий Иванович? – осведомилась Рощина, вертя молоток в руках.
   – Попасть шаром в воротца.
   – И все? – усмехнулся Рощин.
   – Да вы попадите сначала!
   Рощин размахнулся и ударил. Шар улетел в кусты.
   – Эк вы размашисто! – крякнул Муромский.
   – По-русски! – рассмеялся Рощин. – Воля ваша, Григорий Иванович, а городки лучше. Там уж ударишь, так ударишь!
   – Нам бы все сплеча... Сдержанности учиться надо, сдержанности и аккуратности! Англичане нам в этом сто очков вперед дадут. И в хозяйственной методе, кстати, – наставительно говорил Муромский, пока слуга, одетый английским жокеем, разыскивал в кустах шар.
   – Весьма возможно. Только, знаете ли, «на чужой манер хлеб русский не родится». Не помню, кто сказал... – возразил гость.
   – Да уж знаю, кто... Берестов, небось. А вот Петр Великий завещал у Европы учиться!
   – Далась вам эта civilisation europe'enne... У России свой путь!
   В ответ Муромский сильно ударил шар и прогнал его сквозь все воротца.
 
   В Лизиной светелке девицы Софья, Вера и Елена рассказывали подруге о своем новом знакомце.
   – ...И вот представь, – говорила и показывала Вера, – входит он, скользит взглядом по лицам и эдак равнодушно отворачивается... Вольдемар спрашивает: «Не скучно ли вам?» А Берестов выставил свой перстень, – он у него в виде мертвой головы, представляешь? Протер перстень о рукав, глянул так на Вольдемара – и только что не зевнул!..
   – Такой же гордец, как его батюшка, – определила Лиза.
   – Ну, прямо Чайльд-Гарольд! – сказала Елена.
   – И ни за кем не волочился? – поинтересовалась Лиза.
   – В нашу сторону даже не взглянул... – вздохнула Софья.
   – Ну, тому причина есть... – Вера вынула из-за рукава сложенный вчетверо листок. – Вот почему он ни на кого не смотрит... Мне Оленька Колбина сегодня презентовала.
   Все склонились над листком.
   – Списано с письма Алексея Берестова в Москву. То есть, не с письма, а с конверта... «Авдотье Петровне Курочкиной, в Москве, напротив Алексеевского монастыря, в доме медника Савельева... Прошу покорнейше доставить письмо сие А.Н.Р.»– прочитала Вера.
   – А – эн – эр... – хором повторили девицы.
   – Вот и поди отгадай, – огорчилась Софья.
   – Если кому не терпится, можно и погадать... – лукаво и загадочно произнесла Лиза.
   – Ой, Лизанька, как это?.. Скажи скорей! – встрепенулись девицы. – Что придумала?..
   Лизавета и сама загорелась.
   – Сегодня же ночь на Ивана Купала, самая гадальная ночь!.. Деревенские будут через костры скакать, женихов загадывать... Будут венки по реке пускать...
   – Можно еще луну зеркалом ловить, суженый покажется, – вставила Елена.
   – Только это все пустое! – сверкала глазами Лиза. – А вот я, от покойной нянюшки, верное гадание знаю...
   Девицы открыли рты.
   – Вы ж сегодня у нас остаетесь? Вот и погадаем ночью, если не забоитесь...
   Сестры испуганно притихли, а Лиза вновь взяла листок и задумчиво прочитала:
   – А, эн, эр...
 
   Следом за вороным конем, влекомым в поводу Настей, робко ступали по росной траве затуманенного луга четыре девушки, все в белых длинных рубахах и с распущенными волосами, как лесные нимфы или русалки. Последней шла самая младшая из девиц, Елена. Она прихватила с собой зеркало и нет-нет да и заглядывала в него, наведя на луну.
   Посреди луга Настя остановила коня, сбросила с плеч шаль, обернула ею морду коня. Конь храпел, вздрагивал.
   – Ну, кто первый?..
   – Давай уж ты, Настенька!..
   – Ну, ин ладно.
   Настя ловко вскочила в седло.
   – Водите!
   Лиза взялась за повод и стала кружить коня на месте. Софья, Вера и Елена разошлись в три стороны и пошли по кругу, приговаривая хором вслед за Лизой:
 
– Ты кружись, кружись, мой конь...
Не ярись ты, охолонь...
На спине твоей невеста,
Укажи ей мужа место!..
Гой еси,
К нему неси!..
 
   Лиза отпустила повод. Конь потоптался на месте, помотал головой, крутнулся по своей воле – и вдруг уверенно пошел вперед в известном только ему направлении...
   – Тпру! – не выдержала Настя.
   Девушки подбежали.
   – Настя, что там?!.. – спросила Лиза, глядя в ту сторону, куда указывала голова коня. А Насте уже давно это было ясно.
   – Да наша деревня, Прилучино... – грустно ответила она. – В конюшню его тянет.
   – Теперь я! – горячилась Лиза. – У тебя суженый и есть в нашей деревне...
   Настя спрыгнула с коня, помогла усесться барышне. И все повторилось, как и в первый раз, только коня теперь кружила Настя.
   На этот раз конь думал не долго. Всхрапнув и заржав, он сразу поскакал по лугу.
   – Стой!.. Тпру, окаянный!.. Да стой же!!.. – кричала Настя, не на шутку встревожась.
   Девицы визжали. Конь вдруг круто забрал вправо, поскакал немного по прямой – и сам остановился, как вкопанный...
   Когда все подбежали, перепуганная Лиза сидела неподвижно, намертво вцепившись в холку коня и устремив взор вперед, в непроглядный туман.
   – Настя... – помертвевшими губами еле выговорила Лиза. – Куда это он так сразу поскакал?.. На конюшню, что ли?..
   – Да нет, барышня, – ответила Настя, оглядевшись и определив направление. – В Тугилово!.. К Берестовым...
 
   Лиза одевалась. Она была уже в нижнем белье с рюшами, в панталонах и туфельках, теперь же выбирала платье. Настя одно за другим извлекала из платяного шкафа наряды и показывала ей.
   – Не хочу, – говорила Лиза.
   – А это?
   – Не... Сегодня не нравится.
   – Вчера ж нравилось. Что же сегодня?
   – Вчера было вчера. Давай зелененькое.... Там где-то... – Лиза пошевелила пальчиками, показывая, где висит платье.
   – Воля ваша...
   Настя достала зеленое платье, показала Лизе. Та наконец удовлетворенно закивала и замахала руками: давай сюда! Настя сняла платьице с вешалки, принялась наряжать барышню, помогла ей надеть его, а затем начала зашнуровывать и застегивать многочисленные шнурки и застежки. Лиза оглядывала себя придирчиво, будто на бал собиралась.
   – Позвольте мне сегодня пойти в гости, – сказала вдруг Настя.
   – Изволь. А куда? – беспечно ответила барышня.
   – В Тугилово, к Берестовым...
   При этих словах Лиза как-то напряглась и внимательно посмотрела на свою служанку. Та продолжала:
   – Поварова жена у них именинница и вчера приходила звать нас отобедать.
   – Вот! – Лиза хлопнула себя по бокам. – Господа в ссоре, а слуги друг друга угощают!
   – А какое нам дело до господ! – возразила Настя. – К тому же я ваша, а не папенькина. Это папенька ваш в ссоре с Тугиловским барином. А вы ведь не бранились еще с молодым Берестовым...
   – И побранюсь! Непременно побранюсь! – топнула ножкой Лиза. – Как только увижу – тут же и побранюсь!.. Вот только увидеть как? – печально закончила она.
   – Старики пускай себе дерутся, коли им весело. А ваше дело – молодое! – Настя толкнула барышню локтем в бок и расхохоталась.