– За все нужно платить, – ровным голосом произнес царь.
– Плати, – сказал жрец.
Царь обернулся к жене, держа меч в опущенной руке. Царица взглянула ему в глаза и попятилась, кутая ребенка в свою одежду.
Шаг. Еще шаг.
– Нет, – прошептала царица.
– Нужно платить, – сказал все тем же ровным голосом царь.
Меч сделал всего лишь одно движение.
– Бог доволен, – сказал жрец. Закричала царица.
И снова появилась тень. Все увидели, как возле царя появился черный плоский силуэт, постоял мгновение, качнулся и снова лег под ноги каменной статуи. Потом тень дернулась, передвигаясь в сторону, так, чтобы статуя оказалась между ней и солнцем.
– Бог доволен, – сказал жрец.
Царь стоял неподвижно. Алые брызги на белых одеждах. Молчала царица, захлебнувшись горем, прижимая к груди мертвое тельце.
– И не забудь поблагодарить богов за их милость. Ты не был наказан за попытку ослушаться, – сказал жрец бога Войны.
Царь выронил меч. Жрец с усмешкой посмотрел на кусок меди, зазвеневший по камням. Кусок окровавленной меди.
– Я прошу, – сказал царь. Жрец покачал головой.
– Я умоляю. – Царь опустился на колени. Жрец отвернулся и пошел к храму.
– Верни жизнь моему ребенку! – крикнул царь, Царица медленно, не выпуская из рук тела ребенка, села на каменные плиты.
Жрец уходил к воротам храма бога Войны. Фигу ра бога, вырубленная из цельного куска белого мра мора, сияла на солнце. Тень лежала на своем месте у ног.
Царь оглянулся на стоящую в стороне жрицу Доб рой богини.
– Проси что хочешь, – сказал царь. – Только верни ему жизнь.
Жрица покачала головой. И ее жест повторили все жрецы, стоявшие тут же на площади и принимавшие участие в празднике. Жрецы всех богов славного го рода…
– Но вы же можете! – крикнул царь. – Можете ведь!
– И да, и нет… – тихо сказал жрец Огненного бога. – Можно оживить, но нельзя нарушить волю одного из богов. Нельзя.
Нельзя, сказали жрецы. Нельзя, скользнуло по площади, от человека к человеку.
Царь, не вставая с колен, оглянулся на жену и сына. Мертвого сына. Неловко, словно парализованный нелепо дергаясь, на коленях добрался до них. Провел ладонью по луже крови. Поднес ладонь к самым глазам, словно пытаясь что-то рассмотреть. Посмотрел на храм бога Войны.
Жрец стоял у подножия статуи, и лицо его не бы ло бесстрастным. На нем была гордость, показалось царю. Удовлетворение.
Царь встал.
– Нельзя нарушать волю бога, – тихо сказал царь, но в мертвой тишине на площади слова про звучали как гром. – Их двадцать – сильных богов нашего города. И еще сорок – мелких. И волю ни одного из них нельзя нарушить. Достаточно заручиться поддержкой самого ничтожного из богов – и ничто уже не сможет остановить тебя. И ничто не может спасти твоего врага.
Царь снова посмотрел на свою окровавленную ладонь.
– Зачем тогда столько богов? – спросил царь и обернулся к жрецам: – Зачем мне столько богов, если никто из них не способен остановить несправедливость… Если любая гнусность становиться непоколебимой волей бога, когда принесены жертвы и заключен договор. Я могу купить что угодно, но не могу купить… вымолить справедливость. В этом городе мало места для десятков богов. В этом городе есть место только для того бога, который вернет жизнь моему сыну.
Царь обвел взглядом жрецов.
– Верните жизнь моему сыну – и ваш бог станет единственным богом моего города. Только ему будут приноситься жертвы – обильные жертвы. Сделайте это сейчас – пока солнце на небе. Пока мой сын еще не попал окончательно под власть смерти… Единственный бог! Неужели вы этого не хотите? Жертвы – каждый день… Я заставлю… Всех, весь город. Я завоюю земли вокруг и заставлю племена на севере поклоняться только этому богу! Я смогу половину земли заставить поклоняться только этому богу… Тому, кто вернет мне сына.
Тишина.
Потрясенно молчали горожане. Молчали жрецы. Молчали боги. Легкий ветер шевелил яркие цветы, украшавшие дворец.
– Не хотите? Не хотите получить власть в городе за жизнь маленького, только что родившегося ребенка? – закричал царь.
Тишина.
Царь обернулся к толпе, словно высматривая кого-то.
– Мне говорили… – сказал царь. – Говорили, что только он имеет силу… И только его есть смыл о чем-то просить… И есть смысл просить только об одном… Я не верил… Не соглашался… А теперь…
По толпе прошло какое-то движение.
– Я согласен, – сказал царь, глядя в толпу. – Я согласен сделать это прямо сейчас. Сейчас… Я готов принести жертву, – сказал царь жрецу бога Войны. – Ты мне поможешь?
Жрец еле заметно улыбнулся. Чуть дернул щекой. Так и должно быть, говорила его улыбка. Так и должно быть.
Царь поднял с мостовой меч, решительным шагом подошел к загону с жертвенными животными.
– Которого? – спросил царь, тыкая пальцем. – Этого? Этого? Всех?
Улыбка на лице жреца проступила явственней.
– Начнем вот с этого. – Царь распахнул дверь загона и за золоченный рог вытащил самого крупного барана.
Баран заблеял, дернулся, но царь потащил его к храму бога Войны. Одной рукой, словно щенка.
– Здесь, – сказал царь, останавливаясь перед скульптурой. – Я сам – можно?
Жрец кивнул. Можно и здесь. Все нормально. Можно. Пусть все видят.
– Подержи, – попросил царь.
Жрец наклонился, взялся обеими руками за бараньи рога и потянул вверх, открывая горло барана для удара.
Солнце вспыхнуло на полированном лезвии меча. На смертоносном желто-красном зеркале. Вспыхнуло лезвие в то мгновение, когда меч замер, поднятый над головой. И каждый, каждый на площади вдруг понял, что сейчас произойдет нечто страшное, необратимое… и никто не успел ничего сделать. Никто ничего не успел даже сказать. Или вскрикнуть.
Меч вошел в грудь жреца бога Войны. Сразу под висящим на золотой цепи Знаком Власти. Вошел с хрустом, словно в старый, слежавшийся снег. Получивший свободу баран бросился в сторону, звонко стуча копытами по камням.
– Больно? – спросил царь.
На лице жреца больше не было улыбки. На лице было изумление. Жрец выпрямился.
– Ты еще жив? – спросил царь.
Жрец потянулся к мечу, словно желая вырвать его из руки царя.
– Нет, – сказал царь.
Меч двинулся вверх, взламывая грудную клетку.
– Вот так, – сказал царь. – Вот так. Глаза жреца расширились.
– А теперь, – царь резко повернул рукоять меча, – вот так.
Царь протянул левую руку к вспоротой груди жреца и поднял над головой алый комок сердца.
– Что сделаю я для людей? – крикнул царь. – Что сделаю я для себя?
Сердце еще продолжало биться, выбросив вверх красную струйку.
Но жрец был еще жив.
– Ты не умираешь, – крикнул царь. – Ты думаешь, что тебя смогут оживить… Нет! Никто из богов не может отменить волю другого бога. И никто не сможет забрать у бога принесенную ему жертву! Я жертвую тебя! Жертвую тебя Разрушителю! И прошу только об одном – гибели этого мира. Уничтожь этот мир!
Резко обернувшись, царь ударил жреца мечом по горлу. Царь недаром имел славу великого воина. Ему хватило одного удара. Вторым ударом он рассек сердце, которое держал в левой руке.
– А теперь попытайтесь это изменить! – крикнул царь, подняв лицо к небу. – Попытайтесь возразить Разрушителю!
Тишина. Мертвая тишина на площади. От ужаса люди словно разучились говорить. Их парализовало.
Царь отшвырнул в сторону сердце. Влажный шлепок о камень. Звон выпавшего меча. Царь сел на корточки возле обезглавленного трупа.
– Ваша очередь, – еле слышно сказал царь потрясенным жрецам.
…Пещера, факел, запах смерти.
– А они ничего не сделали, – выкрикнул пленник. – Ничего! Они стояли, словно каменные изваяния. И мы стояли, боясь нарушить тишину… И боялись привлечь звуком или движением к себе внимание богов… а жрецы молчали. А потом…
Пленник снова закашлялся, и Хитрец снова дал ему глотнуть из фляги.
– Из храма Огненного бога вышел Огненный бог. Высокий, страшный. А из храма Доброй богини – Добрая богиня. А… Боги вышли из всех храмов. Молча. Мы думали… мы думали, что они накажут царя, и царь ждал этого, но боги просто шли мимо него… Даже бог Войны ничего не сделал царю… Переступил через изуродованное тело своего жреца и пошел… Мы вначале не поняли, куда пошли боги… А они пошли к воротам… к морским воротам. И ушли. А их храмы… Они рассыпались в пыль. Гранит, мрамор, дерево – все рассыпалось в мельчайшую пыль… И ветер уносил эту пыль из города. Статуи богов – в пыль. Алтари, веками украшавшие город, – в пыль…
Семивратец отвернулся. Перед глазами встала картина. Семивратье. Боги спускаются с Горы. А люди потрясенно смотрят им вслед. И храмы… Нет, храмы не рассыпались в пыль, они вдруг вспыхивали бесшумно и горели, словно фитили в масляных лампах. Камень горел ровным пламенем, и расплавленные капли стекали по улицам Семивратья, поджигая булыжники мостовой.
– Мы бросились вслед за ними. – Голос пленника стал глухим и бесцветным. – Мы просили – нет, не остаться – просто остановиться. Задержаться на мгновение, дать нам возможность попросить… Попытаться попросить. Но боги шли. И жрецы шли вслед за ними. Мы пытались остановить жрецов, но не могли к ним даже прикоснуться – боги Силой своей отгородили их от нас. Они дошли до моря. Там, где сейчас ваш лагерь. И пошли по воде. И море застывало перед ними, превращаясь в нефрит. И мы могли только стоять на берегу и кричать вслед богам… Просить их не уходить… Или забрать нас с собой. Но они ушли. И мы ушли из города. Многие. Почти половина жителей города пришла сюда, к морю, с семьями и скарбом, с рабами и скотом. Боги не могли уйти навсегда. Они должны были вернуться. Мы даже пытались молиться им… Приносить жертвы… Мы, наверное, делали это неправильно… Боги не отозвались… Но мы продолжали просить.
А царь продолжал приносить Кровавые жертвы. Он не пытался остановить нас или вернуть в город. Он приносил Кровавые жертвы. Каждый день. Преступников. Некоторые решили, что скоро придет Разрушитель – и все можно. Таких ловили и на площади вырывали у них сердца.
А мы ждали богов. Потому что мы не умеем жить без богов. Мы не знаем, как жить без богов. Мы ждали. Три долгих месяца. А потом пришли вы.
«А потом пришли мы, – подумал Семивратец. – Мы оставили все свои алтари и талисманы на небольшом островке в двух днях пути от Проклятого города». Там же остались жрецы. Они сказали, что впереди нет людей, есть только паства Разрушителя. Проклятые жители Проклятого города. И через два дня мы увидели берег и пестрые палатки на берегу. И людей, которые стояли и молча ждали, пока наши корабли подходили к берегу. Никто из них даже не попытался помешать высадке союзного войска. И поначалу они не пытались защититься от мечей и копий… «Как овцы перед волками», – подумал тогда царь Семивратья. Как овцы. И стал волком.
Факел прогорал. И темнота медленно, с сухим глиняным шорохом выползала из-под стен пещеры. Медленно отслаивалась от свода.
– У меня было пятеро детей, – еле слышно сказал пленник. – Я смог вынести двух дочерей. Жена – сына. А двое… Сын и дочь… Они отстали в сутолоке. Пропали из виду. Не вошли в ворота города. Целых пять дней я надеялся, что они попали к вам в плен. А потом стало ясно, что вы не берете пленных… И я стал приносить жертвы Разрушителю. И стал убивать вас… И жалею, что теперь…
Пленник всхлипнул и выгнулся дугой. Захрипел, засучил связанными ногами. Хитрец ударил кинжалом еще раз. Даже не ударил, а плавным движением провел лезвием по горлу пленника. Брезгливо вытер клинок о его одежду.
– Дальше уже просто лирика, – сказал Хитрец, вставая. – Нам пора в лагерь. Осталось немного прибраться.
Хитрец звонко свистнул.
В пещеру вошел телохранитель. Остановился у входа. Семивратцу вдруг показалось, что за спиной телохранителя шевелятся крылья, как у демона. Но то были не крылья.
Чья-то рука обхватила шею телохранителя, запрокинула ему голову… «Как жертвенному животному», – успел подумать Семивратец. Лезвие, на мгновение отразившее умирающий свет факела, полоснуло по напряженному горлу. Телохранитель молча опустился на колени, упал лицом вперед. За его спиной стоял второй телохранитель Хитреца. Семивратец попытался понять, который из них – тот, что ждал их у ворот, или тот, который сторожил пленника.
– Хорошо, – сказал Хитрец, – оттащи его к другому трупу.
Телохранитель прошел вперед, повернулся спиной к царю Заскочья, наклонился и взял труп за ноги. «Напрасно он это», – подумал Семивратец и отступил в сторону. А Хитрец шагнул вперед и коротко ткнул кинжалом. Телохранитель упал.
Царь Семивратья вдруг понял, что стоит возле стены пещеры и держит в вытянутой вперед руке свой меч. Хитрец оглянулся и засмеялся.
– Зачем? – спросил он. – Зачем бы я тащил тебя сюда?
– И зачем ты тащил бы меня туда? – спросил Бродяга.
Бес промолчал.
– Нет, все-таки, – настаивал Бродяга. – Ты сказал, что должен был привести меня в Вечный город. Это понятно. Но зачем? И, главное, куда? К кому?
Бес поднял голову и посмотрел на ночное небо. Оно покачивалось в такт шагам горбатого. И луна покачивалась в такт шагам. И горизонт – Ложный горизонт – тоже покачивался. Дул ветер, поднимая клубы пыли. Бес и Бродяга уже миновали границу песков и двигались по старой дороге. Очень старой, сказал Бродяга. И, по словам Бродяги, эта дорога выглядела так же и две тысячи лет назад. Разве что была немного оживленнее. Опять-таки, если верить Бродяге. А верить ему…
Как можно поверить, что в его времена луна имела странное свойство то уменьшаться до полного исчезновения, то снова увеличиваться? Бред. Как и, главное, зачем? Круглая луна. Круглая. И даже в заунывных песнях жителей степи восхваляются луноликие красавицы. Это ж что получается – у них физиономии вначале перекашиваются, потом совсем исчезают, а потом снова начинают прирастать сбоку, как опухоль от больного зуба? Бес был зол на Бродягу, но в этом месте его рассказа засмеялся самым непосредственным образом.
– Ты еще скажи, что солнце тоже – того…
– Иногда, – серьезно ответил Бродяга. – Иногда черная тень набегала на солнечный лик. Не всегда закрывала его полностью, но когда весь солнечный диск закрывался, то на земле наступала темнота. Ночь среди дня.
– Сказки сочинять не пробовал? – спросил Бес.
– Пробовал, – ответил Бродяга. – Но сейчас бы с удовольствием послушал твою историю. Зачем ты должен был притащить меня в Вечный город?
– Не знаю, – ответил Бес.
Он действительно не знал. И еще он не знал, что врать Бродяге бессмысленно. Любую попытку отклониться от правды тот пресекал коротким смешком.
– Да, – согласился он, – тут ты не врешь. Ты не знаешь, зачем меня нужно притащить в Вечный город. Однако ты и не говоришь, к кому меня нужно было притащить.
Но Бес не знал и этого. Знал он только о том, что некто смертный, торговец коврами из Первого оазиса, обратился к нему с предложением.
– Сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться, – сказал Бес.
– Вечную жизнь? – спросил Бродяга.
Бес попытался найти в его голосе иронию или сарказм, но не смог. Просто вопрос. Просто несколько слов, произнесенных ровно, без скрытого смысла. Уточнение. А не пошел бы ты, Бродяга, со своим уточнением…
– Вечную жизнь? – повторил свой вопрос Бродяга. – Или еще что-то?
Бес поправил мешки, притороченные к седлу.
– Что-то еще… – протянул Бродяга. – Значит, вечная молодость у тебя есть. Еще получить вечную жизнь – и ты станешь крутым парнем, который сможет посылать всех на фиг и дальше. Но ты хочешь и что-то еще? И это еще тебе предложили… Так ты что – решил заделаться богом?
– Куда я его сунул? – пробормотал Бес.
– Мозги ищешь? – поинтересовался Бродяга.
– Слушай, если ты шандарахнул меня по голове секирой и потом не убил – это еще не значит, что я должен спокойно выслушивать твои шуточки. Что ты ко мне прицепился? Тебе какая разница? Нужно было сунуть тебе талисман повиновения, а потом сопроводить в Вечный город. Остановиться на постоялом дворе у Нижнего храма. Все. Все! – выкрикнул Бес. – Не больше и не меньше. А ради чего я согласился это сделать – моя проблема, не твоя. И не твое дело. Завтра мы будем в Вечном городе. Ты сможешь трахать баб, а не заниматься этим с моими мозгами. Понял? Я, например, собираюсь немного заработать и отвести душу. По бабам, по бабам, по бабам… А ты можешь делать, что тебе угодно. Я вообще мог бы тебя сейчас бросить и двинуться по своим делам.
– Не можешь, – спокойно возразил Бродяга.
– Это еще почему? Снова секирой вломишь?
– Нет. Просто ты ведь подрядился доставить меня на постоялый двор возле Нижнего храма. Предоплаты не было?
– Ну…
– Не было. Значит, ты получил в лучшем случае десятую часть вперед. – Бродяга увидел, как искривились губы Беса, и засмеялся. – Извини, ты ничего не получил. Никто не мог дать тебе десятую часть бессмертия. Бессмертие для Беса. Бессмертный Бес. Бес смертный Бес. Бес…
– А если я все-таки попытаюсь дать тебе в рожу? – спросил Бес. – Не хрен выкобениваться, поэт в чужом тряпье.
– Извини, – махнул рукой Бродяга. – Действительно, извини.
Бес промолчал.
Луну закрыло облаком, и на дороге разом стало темно. Светло-серая пыльная полоса между черными стенами деревьев. Усилился ветер. Теперь он гнал клубы пыли навстречу всадникам. Бес обвязал нижнюю часть лица шелковым платком. Бродяга последовал его примеру. Только платок ему достался льняной.
– Извини, – крикнул Бродяга, пробиваясь сквозь шум ветра. – Я не хотел тебя обидеть. А спрашиваю потому, что хотел тебе помочь.
– Вернемся назад и поищем талисман? – крикнул в ответ Бес.
– Нет, я поеду с тобой в этот притон без талисмана. Добровольно.
– Что? – не поверил своим ушам Бес.
– Добровольно! – повторил Бродяга. – Это значит – без принуждения.
– Тебя, пожалуй, принудишь.
Ветер усиливался, рвал одежду и хлопал плащом, как крыльями. Бес почувствовал, как сжало горло плащом. Потянул, высвобождаясь.
– Ты ничего не чувствуешь? – крикнул Бродяга.
– Что?
– Запах.
– Запах? – Бес сдвинул с лица повязку и попытался принюхаться.
Полный нос и полный рот пыли. Только пыль эта имела какой-то запах. Знакомый, дразнящий запах.
– Чувствуешь?
– Что-то знакомое…
– Извращенец хренов, – засмеялся Бродяга. Громко засмеялся, чтобы Бес услышал. – Ты столько ее выжрал, что уже и запаха не ощущаешь.
– Сома? Не может…
Какой, к хренам, не может быть, оборвал себя Бес. Бродяга прав. Это сома. Этого не может быть, но это действительно запах сомы. Бес попытался представить себе, что может так пахнуть. Сома, понятно, но каким образом? Кто-то выплеснул пару бурдюков амброзии… Пары бурдюков, наверное, мало. Ветер и жара высушили бы лужу быстро. Что это может быть? Бес вспомнил легенду о том, что сому производят гигантские песчаные черви, обитающие в Великой пустыне. Бред, конечно, но сейчас он очень хорошо представил себе, что движутся они прямо в пасть лежащего на дороге червя, а ветер, пропитанный сомой, – это только дыхание червя. И…
Бес получил удар справа, слетел с горбатого и упал на обочину. На ноги, конечно. Успел выхватить кинжал и выругаться. Снова Бродяга. Неймется ему…
И, кстати, когда ветер напомнил ему дыхание, пропитанное сомой, Бес был близок к истине. Истина, правда, к особой близости не стремилась.
Гигантских червей не бывает. Сома своим происхождением обязана вовсе даже другому явлению. Но вот дыхание… К ветру оно отношения не имело. Просто если человек много и долго будет пить амброзию, то из его рта будет пахнуть именно амброзией. Женщины от такого запаха просто сходят с ума. Мужики тоже, если пахнет от женщины. Некоторые шутники утверждали… Но дело не в этом. Если долго и обильно поить человека сомой, или амброзией, то от человека будет пахнуть амброзией. Сильно пахнуть. А если поить амброзией много и долго два десятка огромных наемников из земли Черных, а потом поставить их ночью возле дороги так, чтобы ветер дул им в спину… Тот, кто ставил наемников, не предполагал, что будет ветер. Хотя, с другой стороны, дышать Черным он тоже запретить не мог. Так что знающий все равно учуял бы этот запах. Только чуть ближе. В этом случае все могло бы развиваться немного иначе. Но вышло – как вышло.
Как бы там ни возмущался Бес, но, слетев от удара на землю, он разминулся с двумя копьями. У копий были длинные, в две ладони, наконечники, с зазубринами по бокам. И наконечники были смазаны ядом. И брошены были копья с такой силой, что, перелетев горбатого, воткнулись в землю шагах в пятидесяти дальше. Примерно там же, где упали еще с десяток таких же копий. Все двадцать наемников были из одного племени, и оружие у них было одинаковым. Метнув одинаковые копья, Черные ринулись в атаку, размахивая одинаковыми мечами из железного дерева. В ночной темноте, перемешанной с ветром и пылью, Черные тоже казались совершенно одинаковыми.
– Вашу мать, – пробормотал Бес, обнаружив, что на дороге стало тесно. – Вашу бабушку…
Пригнулся, повернулся, подпрыгнул и отбил кинжалом. Четыре выпада одновременно. Вашу… Бес сорвал с себя плащ, хотел обмотать руку, но сразу три меча запутались в полотнище. Пришлось рвануть плащ в сторону, уводя лезвия от себя. Кинжал вошел во что-то плотное. Раздался крик ярости. Хотя должен был прозвучать предсмертный хрип.
Что-то тут не так… Меч свистнул возле самого уха, справа. Бес присел и ударил кинжалом снизу вверх. И попал, куда целился. В живот. Но противник не рухнул в пыль, зажимая рану, а заорал и снова взмахнул мечом. Бес попытался понять, что же происходит, но уворачиваться от четырех стремительных противников и одновременно думать было очень трудно.
Если не падают от… пригнуться, отскок, выпад… от таких ударов, то это значит… прыжок, кувырок, отбил, ударил… значит, что они налакались сомы по самые… плечо, вскользь, больно, словно огнем… по самые уши, блин… откуда у Черных столько сомы… отбил, подставил клинок, поворот лезвия, отскок… ну хоть бы один упал, тот хотя бы, который сейчас путается в своих кишках… хрен там… больно же… и почему, интересно, царапина на плече все еще печет… удар, отход, дерево сзади, пригнулся… что-то там хрустнуло над головой… дерево или меч… засада Черных, обожравшихся сомой… потратить безумные богатства на сому для того, чтобы брать на гоп-стоп путешественников… идиотизм.
Из темноты, с другой стороны дороги, послышался дикий крик, оборвавшийся внезапно. И несколько голосов взвыли от ярости. Бродяге, похоже, досталось противников куда больше, оценил Бес. Ну и ладненько. Бес не завистлив. Бес готов поделиться с другом последним.
Все-таки ничто не вечно под луной, иногда все меняется к лучшему. Теперь не четыре, а только три молниеносных меча пытаются нащупать Беса в темноте. Только три… Целых три… Плечо наливалось болью. Странно. Бес уловил движение справа, обернулся, перехватывая левой рукой плечо противника, скользкое от пота и жира, пропустил выпад мимо себя и ударил кинжалом. Не в сердце – по шее. Ударил и с силой рванул. Пальцами Бес почувствовал, как разом сократились и ослабли мышцы противника. Осталось двое. Удар справа, удар слева. Двое. И снова крик из темноты. Бродяга, похоже, приноровился.
Стало светло – ветром сдернуло облако с луны. Два черных громилы рядом и непонятная куча мечущихся рук, ног и голов поодаль. Один из пары противников Беса бросился вперед, прикрываясь щитом от удара сверху. Второй метнулся в сторону, чтобы поймать Беса в момент отражения первой атаки. Какой ты умный, ухмыльнулся Бес. Прыжок, удар ногами в щит. И, оттолкнувшись ногами, нырок под удар второго. Кинжал Беса вошел Черному где-то в области паха и взлетел вверх, к горлу. Ясное дело – не умрет. Но полежит некоторое время, приходя в себя. Соме тоже нужно время, чтобы заживить рану.
А последний противник не понял, что шансов больше нет. Он снова атаковал, прикрываясь щитом. Бес ударил по щиту кинжалом наотмашь. Справа налево. Противника развернуло. И клинок скользнул в шею между позвонками. И голова упала в пыль до того, как рухнуло тело.
Бес перебросил кинжал в левую руку и поднял с земли меч одного из нападавших. Рукоять была липкая от крови.
– Я иду, – крикнул Бес.
– Куда? – осведомился Бродяга.
Тишина. Почти тишина. Недовольно всхрапывают горбатые. Хрипит кто-то в пыли. Тишина.
– У тебя сколько? – спросил Бродяга.
– Четверо. – Бес попытался рассмотреть рану на плече.
Она все еще болела. Болела, мать ее так, несмотря на то что давно уже должна была затянуться.
– И у меня – шестнадцать, – сказал Бродяга. – Итого…
– До хрена, – закончил за него Бес, отбрасывая в сторону меч.
– Умеешь считать в уме, – похвалил Бродяга. – Молодец.
«Действительно – молодец», – подумал Бродяга. Четыре почти бессмертных противника – это тебе не просто так. То, что они не собирались убивать Беса, еще ничего не значило. Один точный удар – и лежал бы сейчас Бес на дороге, дожидаясь выздоровления. И мог бы не дождаться. И ведь успел сообразить в свалке, что нужно не убивать этих перебравших сомы гигантов, а просто наносить им как можно более серьезные ранения. А потом уж…
– Ты мне поможешь? – спросил Бродяга.
– Что? – Бес перестал рассматривать свое плечо и обернулся к Бродяге.
– Мы же не хотим, чтобы они пришли в себя и пустились за нами в погоню.
Один из лежащих попытался встать. Левой руки не было, но в правой он уже держал меч.
– Голова, – сказал Бродяга и взмахнул секирой. Треск и глухой удар. Шум падения тела.
– Одна голова хорошо, – сказал Бес, наклонился и приподнял за волосы второго противника, с развороченной грудью. – А две – лучше.