ГЛАВА 6
ПЕРВЫЙ РАСКОЛ
Нашт, склонявшийся к идее ассимиляции психоанализа в клиническую психотерапию, предложил создать Институт психоанализа, подчиненный жесткой дисциплине. Он мечтал ввести преподавание психоанализа в Эколь Нормаль, но таким образом, чтобы психоаналитики сохранили свою юридическую и теоретическую независимость. Он всячески поощрял врачей, обращавшихся к психоанализу, поддерживал исследования в области психосоматики, но категорически отказывался делиться властью с авторитетными психиатрами. Нашт тяготел к ортодоксальному фрейдизму, не одобряя американского адаптационизма, и тяготел к авторитарной политике в деле управления движением. Его alter ego выступал Лагаш, склонявшийся к идее интеграции психоанализа и психологии. Лагашу была неприятна политика автократии, проводимая Наштом, он призывал к терпимости и равноправию между аналитиками и их учениками. Впрочем, этот либерализм не доходил до призывов преобразовать правила, навязываемые Международной психоаналитической ассоциацией; речь шла лишь о том, чтобы приспособить эти правила к ситуации во Франции.
Позиция Лакана принципиально отличалась и от наштовской, и от лагашевской: он принимал и идею внедрения психоанализа в университетскую систему образования, и идею обращения к психосоматике[128], однако и то, и другое, по его мысли, должно зависеть от общей политики психоанализа. Психоанализ не является универсальной психотерапией, применимой для всех случаев, однако он предоставляет психотерапии общую теорию и может дать терапевту необходимое образование. И в повседневной жизни, и в теории Лакан оставался типичным представителем крупной буржуазии: он одевался у лучших портных, говорил на «вы» с некоторыми близкими родственниками, приглашал на дом парикмахера и, путешествуя, останавливался в самых дорогих отелях. Эта подчеркнутая буржуазность распространялась и на его теоретические позиции: психоаналитик, утверждал он, должен быть прежде всего «приличным человеком» в старом смысле этого понятия, то есть быть элегантным, привлекательным, не страдающим психозом и состоятельным буржуа. Обучение психоаналитика должно быть испытанием его личностных качеств и продолжаться по меньшей мере четыре года. Получение дипломов и признание со стороны коллег необходимы, но не достаточны.
В декабре 1949 г. Нашт предложил внести в устав Парижского психоаналитического общества изменения, касающиеся политики образования психоаналитиков. Действительно, такие изменения были необходимы. До войны сохранялась парадоксальная ситуация: психоаналитиком мог стать только тот, кто прошел анализ, а анализу подвергался только тот, кто страдал неврозом. Таким образом, «Парижское психоаналитическое общество походило на приют для умалишенных, поскольку нужно было быть умалишенным, чтобы стать психоаналитиком»[129]. Новый устав, который предложил Нашт, гласил, что психоаналитиком не может стать человек, страдающий тяжелым неврозом, психотик или извращенец. Здесь, конечно, также оставался парадокс: психоаналитики должны были работать с «больными», которых комиссия Психоаналитического общества признала здоровыми. Но, так или иначе, в 1952 г. была сформирована комиссия по образованию, ставшая чем-то вроде исполнительной власти по отношению к Психоаналитическому обществу, являвшемуся властью законодательной.
В это время среди членов Парижского психоаналитического общества начали распространяться слухи о том, что Лакан не подчиняется общепринятым правилам проведения психоаналитического сеанса. Лакан стал изменять время сеанса, применяя своеобразную технику переменного времени общения с пациентами. С одними он беседовал по два часа кряду, а других выставлял за дверь через десять минут. Уже в течение двадцати лет во всем мире действовал утвержденный Международной психоаналитической ассоциацией регламент: анализ должен продолжаться не менее четырех лет, в неделю проводится четыре или пять сеансов по пятьдесят минут. Лакан ясно видел все неудобства строгого следования этой традиции, ведь один пациент болтлив, а другой молчалив, один истерик, а другой маньяк, извращенец или психотик. Однако добросовестный аналитик вскакивает со своего кресла, прервав пациента на полуслове, и выгоняет его, получив плату. Вместе с тем отношения между аналитиком и анализантом носят характер оплаченной коммерческой услуги: если пациент заплатил за пятидесятиминутный сеанс, он имеет право молчать все это время, а аналитик должен терпеливо высидеть оговоренное время. Сам Фрейд не подчинялся подобным правилам и варьировал течение сеанса, однако то, что положено Фрейду, не положено Лакану, который пока не был ни главой школы, ни новой сакральной фигурой; в Париже он считался блестящим теоретиком, но не более того, а значит, был обязан подчиняться обязательным для всех правилам. Однако наш герой упорствовал: пациент, говорил он, во время анализа выстраивает систему защиты, и изменение продолжительности и ритма сеансов позволяет сломить его сопротивление. Прерывая сеанс в том или ином значимом моменте, можно акцентировать необходимый участок дискурса и активизировать бессознательное.
Впрочем, у Лакана, по-видимому, были и другие причины, не столь благородного характера. Сокращение времени сеансов позволяло ему принять большее количество пациентов и учеников, а следовательно, заработать больше денег и упрочить свое положение в научном сообществе. В этом отношении он не отличался от Нашта, который соблюдал правило пятидесятиминутного сеанса, но запрашивал с пациентов бóльшие суммы. В итоге их заработок был одинаков, только один брал количеством, а другой – качеством. Лагаш не делал ни того, ни другого, однако и его репутация клинициста была не столь блестящей. Очевидно, следует принять во внимание оба побуждения: конечно, Лакан любил деньги, но при этом был уверен в том, что изменение времени сеансов необходимо и чрезвычайно важно для достижения терапевтического эффекта[130]. Эту свою технику он сравнивал с техниками, принятыми в дзен-буддизме, и говорил, что она позволяет осуществить раскрытие субъекта и не грозит ему отчуждением: «Она прерывает дискурс лишь для того, чтобы дать родиться речи»[131].
Фрейд изменял время и продолжительность сеанса, разговаривал с пациентами на посторонние темы, дарил книги, получал подарки, советовал посетить театральное представление или концерт и выходил во время сеанса в уборную. Лакан вел себя столь же свободно. Он принимал пациентов в любое свободное время, часто даже без предварительной договоренности, среди ночи выслушивал их жалобы по телефону, закусывал во время сеанса, подгонял медлительных, расхаживал по кабинету, беседуя сам с собой, или подсаживался к столу, чтобы дописать статью. Если пациент пытался протестовать, он невозмутимо отвечал: «Но, дорогой мой, это нисколько не мешает мне слушать» или «Вы совершенно правы». Он вмешивался в заключение браков и их расторжение, принимал целые семьи, в опасных случаях рекомендовал психиатрическое интернирование, посещал пациентов на дому, выспрашивал нужные ему адреса и измерял артериальное давление у анализанта, не объясняя, зачем ему это понадобилось. Кроме того, он заставлял своих пациентов участвовать в своих теоретических семинарах, считая их продолжением анализа. Наконец, он смешивал регистры речи, говоря во время приема и на семинарах самым обыденным языком.
Зимой 1952 г. Лакан, катаясь на лыжах, сломал ногу, и ему волей-неволей пришлось внести новую модификацию в проведение сеанса: С. Леклер проходил анализ прямо в палате американского военного госпиталя. Анализант сидел в кресле у изголовья аналитика, лежащего на больничной койке. По-видимому, Лакана этот эксперимент забавлял.
Сын знаменитой Эме Дидье Анзье, о котором у нас уже шла речь, вспоминал:
17 июня 1952 г. Нашт перешел в решительное наступление: он выставил свою кандидатуру на пост директора вновь образованного Института психоанализа. Его избрание состоялось, и с этого момента в руках Нашта оказалась вся власть – он возглавлял и Парижское психоаналитическое общество, и Институт. В ноябре он предложил новые устав и программу образования, согласно которой всякий практикующий аналитик был обязан пройти обучение и получить диплом Института психоанализа. Диплом официально утверждал специальность «нейробиология», и его могли получить лишь врачи. Таким образом был нанесен двойной удар: комиссия по образованию утратила свою автономность, а аналитики без медицинского образования лишались права на практику. В образовательном плане программа предполагала три цикла обучения: «Общая теория психоанализа», «Психоаналитическая клиника» и «Психоаналитическая техника». Семинар Лакана был включен в программу для первого года обучения, наряду с лекциями Лагаша. Лакан пошел на поводу у Нашта, получив в свое распоряжение отделение Института. М. Бонапарт была вне себя от злости: она уже давно ненавидела «параноика» Лакана и «злобного кролика» Лебовичи, который стал секретарем Нашта. Она позвонила Анне Фрейд и спросила, признает ли Международная психоаналитическая ассоциация сторонников Нашта в случае раскола в Парижском Обществе. Дочь Фрейда отвечала утвердительно, и принцесса решила, что то же относится и к противникам Нашта.
16 декабря состоялась Генеральная ассамблея Парижского психоаналитического общества, на которой Нашт пытался провести новый устав до голосования за новое правление. Лагаш не дал ему этого сделать. Лакана избрали временным директором. В январе 1953 г. Лакан предложил дополнения к уставу, суть которых сводилась к тому, что образовательные структуры должны быть независимыми от правления Общества. Кроме того, с присущим ему чувством юмора он подчеркнул, что психоанализ не сводится ни к нейробиологии, ни к медицине, ни к педагогике, ни к психологии, ни к социологии, ни к этнографии, ни к мифологии, ни к науке о коммуникациях, ни к языкознанию. В своем дополнении Лакан «забыл» предоставить М. Бонапарт почетное звание в Институте. Нашт исправил это «упущение». Этот самопровозглашенный диктатор снова потребовал от Лакана подчиниться правилам проведения психоаналитического сеанса, видимо, предчувствуя, что вскоре ему придется начать открытую борьбу с этим слишком популярным господином.
20 января был утвержден новый устав, а Лакан, претендовавший на избрание президентом Парижского психоаналитического общества, получил большинство голосов в первом туре голосования. В тот же вечер Нашт беседовал с М. Бонапарт и подчеркнул, что ее главным врагом является Лакан, претендующий на лидерство во французском психоаналитическом движении. Принцесса предложила М. Сенаку выставить свою кандидатуру против Лакана, однако при окончательном голосовании 21 января Лакан снова получил большинство голосов. 3 февраля его снова обвинили в самовольном изменении техники психоанализа. Лакан пытался представить теоретические оправдания своих действий, но М. Бонапарт потребовала дополнительного расследования. Сторону неугодного Нашту и Бонапарт президента принял только Лагаш. Лакан оказался в роли козла отпущения: он не был сторонником ни наштовского медикализма, ни лагашевского психологизма. Однако в силу тактических соображений он должен был вступить в коалицию с Лагашем, замышлявшим новую образовательную структуру, близкую к Университету.
Институт психоанализа начал свою работу 5 марта 1953 г. Многие его студенты уже практиковали анализ с разрешения Психоаналитического общества, но теперь они утратили свою квалификацию и снова должны были проходить обучение. Обучение было очень дорогим: 15 000 франков за цикл, от 500 до 1000 франков за посещение семинаров и 1500 франков за супервизию. Неудивительно, что студенты выражали глухое недовольство, которое вскоре вылилось в открытый бунт. Хотя мятеж и был спонтанным, разочарованные ученики сориентировались в ситуации раздора и примкнули к либеральной части правления. Около трети всех студентов проходили анализ у Лакана и выступали за образовательную модель, предлагаемую Лагашем. Это дало Нашту повод обвинить Лакана в потакании мятежникам. 31 мая студенты устроили шумное общее собрание в Институте. Лебовичи, который пытался отговорить от его посещения радикально настроенных преподавателей (прежде всего Ф. Дольто и Ж. Рудинеско), вел себя вызывающе: он объявил, что его приглашали на собрание штатных сотрудников Института, а вместо этого он оказался в толпе бунтующих мальчишек. За это он получил несколько тумаков от молодого ученика Лакана Сержа Леклера.
Студенты выдвинули следующие требования: разделение административного совета и комиссии по образованию, ревизия состава комиссии и представительство в совете аналитиков без медицинского образования. Лакан, узнав о происходящем, немедленно отправился в Институт и поспел к концу митинга. Он дружески болтал со студентами и говорил о деспотизме правящей верхушки. Через несколько дней его снова обвинили в том, что он нарушает правила психоанализа и пользуется своей трансферентной властью, чтобы сеять мятежные настроения среди студентов.
4 марта в Коллеже философии, руководимом Жаном Валем, Лакан прочитал доклад, озаглавленный «Индивидуальный миф о неврозе, или Поэзия и истина в неврозе», в котором впервые сформулировал ставший для него впоследствии чрезвычайно важным концепт Имени Отца. В психоаналитическом опыте, заявил он, неизбежно присутствует миф. Миф – это то, что в дискурсивной форме выражает то, что невозможно уловить в качестве истины. Миф об Эдипе недаром является центром всего психоанализа, ведь основанием аналитической теории выступает фундаментальный конфликт субъекта с отцом, связывающий субъекта с символическим миром.
2 июня состоялось административное собрание. Сенак упрекал Лакана в злоупотреблении своим положением президента Парижского психоаналитического общества и в пособничестве бунтовщикам. Нашт подчеркнул, что третью часть студентов Института составляют анализанты Лакана и что из-за допущенных мэтром несанкционированных изменений техники анализа комиссия отказывается утвердить их анализ. Лакан отвечал, что в настоящее время он строго придерживается сроков проведения сеанса, а относительно ритма их проведения никаких строгих правил не существует. Лагаш поднялся со своего места и заметил, что продолжительность сеансов Лакана не имеет отношения к повестке собрания. Разозленный Нашт ответил ему, что между «махинациями» Лакана и бунтарской деятельностью Ж. Рудинеско существует прямая связь, ведь на собрании 31 мая Рудинеско позволила себе оспаривать полномочия комиссии по образованию принимать решения по поводу регламентации учебного анализа. Это значит, заявил Нашт, что она в сговоре с Лаканом. В действительности никакого сговора между Лаканом и Рудинеско не было, и либеральная часть преподавателей не подбивала студентов на мятеж; наоборот, студенты обратились к ним за поддержкой. Совершенно естественно, что люди со схожими взглядами и практическими целями объединились. Однако стратегия Нашта, несмотря на всю ее нечистоплотность, была очень эффективной: он призывал комиссию не признавать проведенного Лаканом учебного анализа, чтобы нанести удар одновременно и по нему, и по его ученикам. Кроме того, это позволяло подменить вопрос о собственной власти вопросом о правомерности действий Лакана. Однако, несмотря на все усилия Нашта заставить учеников Лакана отвернуться от своего наставника, студенты хранили верность, и, как говорил сам Лакан, все его аналитические циклы продолжались как ни в чем не бывало.
Лакан не хотел раскола. Он вел себя нерешительно, хотя, как он сам написал Левенштейну, жена Нашта, потрясенная происходящим, постоянно информировала обо всех замыслах своего супруга жену Лакана, так что опальный аналитик имел время подготовиться к контратаке. Однако контратаки не было. Он оправдывался и извинялся, говорил, что отдавал психоанализу все свои силы и что единственное его желание заключается в том, чтобы Институт продолжал работать. Он добавил, что студенты совершенно не нуждались ни в чьих призывах и выступили спонтанно. Однако он никого не убедил: сторонники Нашта были уверены в том, что он раскольник. Ф. Паш заявил даже, что, если Лакан и не повинен в возникшем конфликте, он несет ответственность за него в силу самого своего существования. 16 июня правление объявило Лакану вотум недоверия, а О. Коде, поддержанная принцессой Бонапарт, потребовала от Лакана сложить свои полномочия президента Парижского психоаналитического общества. Этому постановлению пытались противиться лишь трое – Лагаш, Фаве-Бутонье и Дольто, – но их не слушали. Лакан принял отставку и отказался от своего поста в Институте психоанализа. Фактически он был уволен. Президентом был избран Паршемини, который умер два месяца спустя.
Либеральная группа потерпела сокрушительное поражение, и Лагаш решился на основание новой организации – свободного института университетского типа. Лакан колебался: подвергаясь атакам со стороны группы Нашта, он не был готов порвать с тем сообществом, которое в глазах большинства было эмблемой институционального психоанализа. По-видимому, в это время он все еще предпочитал надежный медикализм лагашевскому психологизму. Лагаш знал об этом и не хотел приглашать Лакана к участию в новом институте: популярность Лакана, несмотря ни на что, была такой, что новую организацию неизбежно сочли бы его детищем. Однако выбора у Лакана не было, и он тоже подумывал о новом сообществе. Однажды утром он зашел к Ж. Рудинеско, завтракавшей со своим женихом П. Обри. Он отказался сесть за стол и расхаживал по столовой взад и вперед. Раздраженный Обри спросил, почему он не хочет основать собственное общество – Французское общество психоанализа, охватывающее не только Париж, но всю страну. Лакан остановился и произнес: «Какая хорошая мысль!». Лагаш избрал для своего института то же самое название.
Накануне исторического собрания 16 июня Лагаш предупредил Лакана о своих намерениях. Лакан все еще рассчитывал, что ему удастся оправдаться. После его низложения Лагаш выступил с официальным заявлением о невозможности сотрудничать с авторитарной группой, деятельность которой несовместима с уважением к другим людям и с какой бы то ни было научной работой. В заключение было сказано, что Лагаш, Фаве-Бутонье и Дольто выходят из Парижского психоаналитического общества. Лакан присоединился к этой троице и также заявил о своем выходе из Общества. Все четверо отправились к Дольто, чтобы отпраздновать свой разрыв с парижскими аналитиками, подчинившимися диктатуре Нашта.
По-видимому, эти схизматики тогда еще не понимали, что, порвав с Парижским психоаналитическим обществом, они вышли и из Международной психоаналитической ассоциации. Когда М. Бонапарт, тогда еще примыкавшая к либеральной группе, звонила Анне Фрейд, имело место недопонимание: наследница Фрейда полагала, что речь идет о разделении школ, обычном для США. Когда какая-либо американская группа заявляет о своем разрыве со старой школой, она не выходит из Американской психоаналитической ассоциации и, обретая самостоятельность, не лишается членства в Международной ассоциации. Однако во Франции ситуация была иной: единой Французской ассоциации не существовало, и Французское психоаналитическое общество представляло всю страну. Поэтому, отделившись от него, Лагаш и Лакан автоматически лишались членства в Международной ассоциации. 6 июля Лакан получил от секретаря центрального исполнительного комитета МПА уведомление об исключении его из ассоциации.
М. Бонапарт поняла, что допустила ошибку, из-за которой пострадали не только ненавидимый ею Лакан, но и Лагаш и другие люди. Забыв о том, что Лакан лишь последовал за Лагашем, она обвинила его в инициации раскола. Левенштейну она написала, что Лагаш последовал за «этим сумасшедшим». Принцесса написала и Х. Гартману, только что избранному президентом Международной психоаналитической ассоциации, потребовав от него разделаться с Лаканом.
Позиция Лакана принципиально отличалась и от наштовской, и от лагашевской: он принимал и идею внедрения психоанализа в университетскую систему образования, и идею обращения к психосоматике[128], однако и то, и другое, по его мысли, должно зависеть от общей политики психоанализа. Психоанализ не является универсальной психотерапией, применимой для всех случаев, однако он предоставляет психотерапии общую теорию и может дать терапевту необходимое образование. И в повседневной жизни, и в теории Лакан оставался типичным представителем крупной буржуазии: он одевался у лучших портных, говорил на «вы» с некоторыми близкими родственниками, приглашал на дом парикмахера и, путешествуя, останавливался в самых дорогих отелях. Эта подчеркнутая буржуазность распространялась и на его теоретические позиции: психоаналитик, утверждал он, должен быть прежде всего «приличным человеком» в старом смысле этого понятия, то есть быть элегантным, привлекательным, не страдающим психозом и состоятельным буржуа. Обучение психоаналитика должно быть испытанием его личностных качеств и продолжаться по меньшей мере четыре года. Получение дипломов и признание со стороны коллег необходимы, но не достаточны.
В декабре 1949 г. Нашт предложил внести в устав Парижского психоаналитического общества изменения, касающиеся политики образования психоаналитиков. Действительно, такие изменения были необходимы. До войны сохранялась парадоксальная ситуация: психоаналитиком мог стать только тот, кто прошел анализ, а анализу подвергался только тот, кто страдал неврозом. Таким образом, «Парижское психоаналитическое общество походило на приют для умалишенных, поскольку нужно было быть умалишенным, чтобы стать психоаналитиком»[129]. Новый устав, который предложил Нашт, гласил, что психоаналитиком не может стать человек, страдающий тяжелым неврозом, психотик или извращенец. Здесь, конечно, также оставался парадокс: психоаналитики должны были работать с «больными», которых комиссия Психоаналитического общества признала здоровыми. Но, так или иначе, в 1952 г. была сформирована комиссия по образованию, ставшая чем-то вроде исполнительной власти по отношению к Психоаналитическому обществу, являвшемуся властью законодательной.
В это время среди членов Парижского психоаналитического общества начали распространяться слухи о том, что Лакан не подчиняется общепринятым правилам проведения психоаналитического сеанса. Лакан стал изменять время сеанса, применяя своеобразную технику переменного времени общения с пациентами. С одними он беседовал по два часа кряду, а других выставлял за дверь через десять минут. Уже в течение двадцати лет во всем мире действовал утвержденный Международной психоаналитической ассоциацией регламент: анализ должен продолжаться не менее четырех лет, в неделю проводится четыре или пять сеансов по пятьдесят минут. Лакан ясно видел все неудобства строгого следования этой традиции, ведь один пациент болтлив, а другой молчалив, один истерик, а другой маньяк, извращенец или психотик. Однако добросовестный аналитик вскакивает со своего кресла, прервав пациента на полуслове, и выгоняет его, получив плату. Вместе с тем отношения между аналитиком и анализантом носят характер оплаченной коммерческой услуги: если пациент заплатил за пятидесятиминутный сеанс, он имеет право молчать все это время, а аналитик должен терпеливо высидеть оговоренное время. Сам Фрейд не подчинялся подобным правилам и варьировал течение сеанса, однако то, что положено Фрейду, не положено Лакану, который пока не был ни главой школы, ни новой сакральной фигурой; в Париже он считался блестящим теоретиком, но не более того, а значит, был обязан подчиняться обязательным для всех правилам. Однако наш герой упорствовал: пациент, говорил он, во время анализа выстраивает систему защиты, и изменение продолжительности и ритма сеансов позволяет сломить его сопротивление. Прерывая сеанс в том или ином значимом моменте, можно акцентировать необходимый участок дискурса и активизировать бессознательное.
Впрочем, у Лакана, по-видимому, были и другие причины, не столь благородного характера. Сокращение времени сеансов позволяло ему принять большее количество пациентов и учеников, а следовательно, заработать больше денег и упрочить свое положение в научном сообществе. В этом отношении он не отличался от Нашта, который соблюдал правило пятидесятиминутного сеанса, но запрашивал с пациентов бóльшие суммы. В итоге их заработок был одинаков, только один брал количеством, а другой – качеством. Лагаш не делал ни того, ни другого, однако и его репутация клинициста была не столь блестящей. Очевидно, следует принять во внимание оба побуждения: конечно, Лакан любил деньги, но при этом был уверен в том, что изменение времени сеансов необходимо и чрезвычайно важно для достижения терапевтического эффекта[130]. Эту свою технику он сравнивал с техниками, принятыми в дзен-буддизме, и говорил, что она позволяет осуществить раскрытие субъекта и не грозит ему отчуждением: «Она прерывает дискурс лишь для того, чтобы дать родиться речи»[131].
Фрейд изменял время и продолжительность сеанса, разговаривал с пациентами на посторонние темы, дарил книги, получал подарки, советовал посетить театральное представление или концерт и выходил во время сеанса в уборную. Лакан вел себя столь же свободно. Он принимал пациентов в любое свободное время, часто даже без предварительной договоренности, среди ночи выслушивал их жалобы по телефону, закусывал во время сеанса, подгонял медлительных, расхаживал по кабинету, беседуя сам с собой, или подсаживался к столу, чтобы дописать статью. Если пациент пытался протестовать, он невозмутимо отвечал: «Но, дорогой мой, это нисколько не мешает мне слушать» или «Вы совершенно правы». Он вмешивался в заключение браков и их расторжение, принимал целые семьи, в опасных случаях рекомендовал психиатрическое интернирование, посещал пациентов на дому, выспрашивал нужные ему адреса и измерял артериальное давление у анализанта, не объясняя, зачем ему это понадобилось. Кроме того, он заставлял своих пациентов участвовать в своих теоретических семинарах, считая их продолжением анализа. Наконец, он смешивал регистры речи, говоря во время приема и на семинарах самым обыденным языком.
Зимой 1952 г. Лакан, катаясь на лыжах, сломал ногу, и ему волей-неволей пришлось внести новую модификацию в проведение сеанса: С. Леклер проходил анализ прямо в палате американского военного госпиталя. Анализант сидел в кресле у изголовья аналитика, лежащего на больничной койке. По-видимому, Лакана этот эксперимент забавлял.
Сын знаменитой Эме Дидье Анзье, о котором у нас уже шла речь, вспоминал:
Я начал анализ с ним 1 января 1949 г. …После двух лет работы аналитический формат подвергся преобразованиям. Продолжительность сеансов уменьшилась до двадцати минут. Приемная заполнялась людьми, которые спрашивали, примут ли их. Лакан открывал дверь, указывал избранного, который выходил из кабинета через десять или пятнадцать минут. Когда я приходил в назначенное время, он порой брал меня за руку и просил прийти позже. С тяжелым вздохом он сообщал мне по секрету как другу, что он перегружен, что ему пришлось назначить непредвиденную встречу и заняться тяжелым случаем, подразумевая, что мой случай таковым не является… Я закончил свой анализ летом 1953 г. в полном разочаровании. Он предложил мне утвердить свой учебный анализ в комиссии по образованию. Затем он предупредил меня, что, когда я предстану перед ней, мне стоит взвешивать свои слова. Я недоуменно взглянул на него, и он сказал, что в моих интересах ничего не говорить о сокращении сеансов[132].Впрочем, не все анализанты Лакана остались недовольны общением с ним. Так, Р. Пюжоль рисует несколько иную картину:
…Эснар посоветовал мне пройти анализ в Париже, зная, что, если я сделаю это у него, я не получу утверждения. Он дал мне рекомендательные письма к Нашту, Лакану и Эйю. Во время поездки мне больше всего понравился Лакан. Он спросил у меня, что я читаю, и я сказал про книгу Мариани о границах понятия объекта. Он сказал, что я заинтересовал его. Мне говорили, что он берет по десять франков, но с меня он взял двадцать, заявив, что, учитывая мое положение, это недорого. Сеансы длились примерно четверть часа. В приемной было мало людей, и мне не приходилось ждать. У меня совершенно не было ощущения, что сеансы длинны или коротки. Они были как раз по мне. Анализ сделал меня другим человеком. Я изменился. Лакан был чрезвычайно внимателен… Вначале он сидел в кресле у меня за спиной, а затем слева у окна. В 1953 г., в конце моего анализа, когда начались институциональные проблемы, сеансы длились полчаса…[133]У недовольства новшествами Лакана, выражаемого членами Психоаналитического общества, была и еще одна причина: он проводил слишком много учебных анализов, и его анализанты становились его учениками. Лакан превращался в главную фигуру французского психоанализа. Это страшило его конкурентов, которые даже не задавались вопросом о том, почему так много людей стремится попасть именно на его кушетку. В 1953 г. комиссия по образованию взяла с Лакана обещание исправиться. Он обещал, но продолжал действовать по-своему. От него снова потребовали поклясться, что он будет придерживаться принятой нормы: три сеанса в неделю по три четверти часа. Лакан не стал проявлять упрямства, клятву дал, но по-прежнему проводил короткие сеансы, а своих пациентов заставлял лгать перед комиссией. Лагаш колебался: он то признавал право Лакана на нововведения, то говорил о необходимости придерживаться старых норм. Нашт был гораздо жестче: он настаивал на необходимости подчинения правилам. Враждебность М. Бонапарт к Лакану переросла в ненависть.
17 июня 1952 г. Нашт перешел в решительное наступление: он выставил свою кандидатуру на пост директора вновь образованного Института психоанализа. Его избрание состоялось, и с этого момента в руках Нашта оказалась вся власть – он возглавлял и Парижское психоаналитическое общество, и Институт. В ноябре он предложил новые устав и программу образования, согласно которой всякий практикующий аналитик был обязан пройти обучение и получить диплом Института психоанализа. Диплом официально утверждал специальность «нейробиология», и его могли получить лишь врачи. Таким образом был нанесен двойной удар: комиссия по образованию утратила свою автономность, а аналитики без медицинского образования лишались права на практику. В образовательном плане программа предполагала три цикла обучения: «Общая теория психоанализа», «Психоаналитическая клиника» и «Психоаналитическая техника». Семинар Лакана был включен в программу для первого года обучения, наряду с лекциями Лагаша. Лакан пошел на поводу у Нашта, получив в свое распоряжение отделение Института. М. Бонапарт была вне себя от злости: она уже давно ненавидела «параноика» Лакана и «злобного кролика» Лебовичи, который стал секретарем Нашта. Она позвонила Анне Фрейд и спросила, признает ли Международная психоаналитическая ассоциация сторонников Нашта в случае раскола в Парижском Обществе. Дочь Фрейда отвечала утвердительно, и принцесса решила, что то же относится и к противникам Нашта.
16 декабря состоялась Генеральная ассамблея Парижского психоаналитического общества, на которой Нашт пытался провести новый устав до голосования за новое правление. Лагаш не дал ему этого сделать. Лакана избрали временным директором. В январе 1953 г. Лакан предложил дополнения к уставу, суть которых сводилась к тому, что образовательные структуры должны быть независимыми от правления Общества. Кроме того, с присущим ему чувством юмора он подчеркнул, что психоанализ не сводится ни к нейробиологии, ни к медицине, ни к педагогике, ни к психологии, ни к социологии, ни к этнографии, ни к мифологии, ни к науке о коммуникациях, ни к языкознанию. В своем дополнении Лакан «забыл» предоставить М. Бонапарт почетное звание в Институте. Нашт исправил это «упущение». Этот самопровозглашенный диктатор снова потребовал от Лакана подчиниться правилам проведения психоаналитического сеанса, видимо, предчувствуя, что вскоре ему придется начать открытую борьбу с этим слишком популярным господином.
20 января был утвержден новый устав, а Лакан, претендовавший на избрание президентом Парижского психоаналитического общества, получил большинство голосов в первом туре голосования. В тот же вечер Нашт беседовал с М. Бонапарт и подчеркнул, что ее главным врагом является Лакан, претендующий на лидерство во французском психоаналитическом движении. Принцесса предложила М. Сенаку выставить свою кандидатуру против Лакана, однако при окончательном голосовании 21 января Лакан снова получил большинство голосов. 3 февраля его снова обвинили в самовольном изменении техники психоанализа. Лакан пытался представить теоретические оправдания своих действий, но М. Бонапарт потребовала дополнительного расследования. Сторону неугодного Нашту и Бонапарт президента принял только Лагаш. Лакан оказался в роли козла отпущения: он не был сторонником ни наштовского медикализма, ни лагашевского психологизма. Однако в силу тактических соображений он должен был вступить в коалицию с Лагашем, замышлявшим новую образовательную структуру, близкую к Университету.
Институт психоанализа начал свою работу 5 марта 1953 г. Многие его студенты уже практиковали анализ с разрешения Психоаналитического общества, но теперь они утратили свою квалификацию и снова должны были проходить обучение. Обучение было очень дорогим: 15 000 франков за цикл, от 500 до 1000 франков за посещение семинаров и 1500 франков за супервизию. Неудивительно, что студенты выражали глухое недовольство, которое вскоре вылилось в открытый бунт. Хотя мятеж и был спонтанным, разочарованные ученики сориентировались в ситуации раздора и примкнули к либеральной части правления. Около трети всех студентов проходили анализ у Лакана и выступали за образовательную модель, предлагаемую Лагашем. Это дало Нашту повод обвинить Лакана в потакании мятежникам. 31 мая студенты устроили шумное общее собрание в Институте. Лебовичи, который пытался отговорить от его посещения радикально настроенных преподавателей (прежде всего Ф. Дольто и Ж. Рудинеско), вел себя вызывающе: он объявил, что его приглашали на собрание штатных сотрудников Института, а вместо этого он оказался в толпе бунтующих мальчишек. За это он получил несколько тумаков от молодого ученика Лакана Сержа Леклера.
Студенты выдвинули следующие требования: разделение административного совета и комиссии по образованию, ревизия состава комиссии и представительство в совете аналитиков без медицинского образования. Лакан, узнав о происходящем, немедленно отправился в Институт и поспел к концу митинга. Он дружески болтал со студентами и говорил о деспотизме правящей верхушки. Через несколько дней его снова обвинили в том, что он нарушает правила психоанализа и пользуется своей трансферентной властью, чтобы сеять мятежные настроения среди студентов.
4 марта в Коллеже философии, руководимом Жаном Валем, Лакан прочитал доклад, озаглавленный «Индивидуальный миф о неврозе, или Поэзия и истина в неврозе», в котором впервые сформулировал ставший для него впоследствии чрезвычайно важным концепт Имени Отца. В психоаналитическом опыте, заявил он, неизбежно присутствует миф. Миф – это то, что в дискурсивной форме выражает то, что невозможно уловить в качестве истины. Миф об Эдипе недаром является центром всего психоанализа, ведь основанием аналитической теории выступает фундаментальный конфликт субъекта с отцом, связывающий субъекта с символическим миром.
…Отец оказывается репрезентантом, воплощением символической функции, концентрирующей в ней наиболее существенное из других культурных структур… Отправление функции отца предполагает простое символическое отношение, в котором Символическое полностью покрывает Реальное. Необходимо, чтобы отец был не только Именем Отца (nom-dupère), но представлял во всей полноте символическое значение, кристаллизованное в своей функции[134].17 марта Лакан женился на Сильвии. Брак был заключен в Экс-ан-Провансе, присутствовали только А. Массон и Роза. На следующий день Лакан сел писать свою «Римскую речь».
2 июня состоялось административное собрание. Сенак упрекал Лакана в злоупотреблении своим положением президента Парижского психоаналитического общества и в пособничестве бунтовщикам. Нашт подчеркнул, что третью часть студентов Института составляют анализанты Лакана и что из-за допущенных мэтром несанкционированных изменений техники анализа комиссия отказывается утвердить их анализ. Лакан отвечал, что в настоящее время он строго придерживается сроков проведения сеанса, а относительно ритма их проведения никаких строгих правил не существует. Лагаш поднялся со своего места и заметил, что продолжительность сеансов Лакана не имеет отношения к повестке собрания. Разозленный Нашт ответил ему, что между «махинациями» Лакана и бунтарской деятельностью Ж. Рудинеско существует прямая связь, ведь на собрании 31 мая Рудинеско позволила себе оспаривать полномочия комиссии по образованию принимать решения по поводу регламентации учебного анализа. Это значит, заявил Нашт, что она в сговоре с Лаканом. В действительности никакого сговора между Лаканом и Рудинеско не было, и либеральная часть преподавателей не подбивала студентов на мятеж; наоборот, студенты обратились к ним за поддержкой. Совершенно естественно, что люди со схожими взглядами и практическими целями объединились. Однако стратегия Нашта, несмотря на всю ее нечистоплотность, была очень эффективной: он призывал комиссию не признавать проведенного Лаканом учебного анализа, чтобы нанести удар одновременно и по нему, и по его ученикам. Кроме того, это позволяло подменить вопрос о собственной власти вопросом о правомерности действий Лакана. Однако, несмотря на все усилия Нашта заставить учеников Лакана отвернуться от своего наставника, студенты хранили верность, и, как говорил сам Лакан, все его аналитические циклы продолжались как ни в чем не бывало.
Лакан не хотел раскола. Он вел себя нерешительно, хотя, как он сам написал Левенштейну, жена Нашта, потрясенная происходящим, постоянно информировала обо всех замыслах своего супруга жену Лакана, так что опальный аналитик имел время подготовиться к контратаке. Однако контратаки не было. Он оправдывался и извинялся, говорил, что отдавал психоанализу все свои силы и что единственное его желание заключается в том, чтобы Институт продолжал работать. Он добавил, что студенты совершенно не нуждались ни в чьих призывах и выступили спонтанно. Однако он никого не убедил: сторонники Нашта были уверены в том, что он раскольник. Ф. Паш заявил даже, что, если Лакан и не повинен в возникшем конфликте, он несет ответственность за него в силу самого своего существования. 16 июня правление объявило Лакану вотум недоверия, а О. Коде, поддержанная принцессой Бонапарт, потребовала от Лакана сложить свои полномочия президента Парижского психоаналитического общества. Этому постановлению пытались противиться лишь трое – Лагаш, Фаве-Бутонье и Дольто, – но их не слушали. Лакан принял отставку и отказался от своего поста в Институте психоанализа. Фактически он был уволен. Президентом был избран Паршемини, который умер два месяца спустя.
Либеральная группа потерпела сокрушительное поражение, и Лагаш решился на основание новой организации – свободного института университетского типа. Лакан колебался: подвергаясь атакам со стороны группы Нашта, он не был готов порвать с тем сообществом, которое в глазах большинства было эмблемой институционального психоанализа. По-видимому, в это время он все еще предпочитал надежный медикализм лагашевскому психологизму. Лагаш знал об этом и не хотел приглашать Лакана к участию в новом институте: популярность Лакана, несмотря ни на что, была такой, что новую организацию неизбежно сочли бы его детищем. Однако выбора у Лакана не было, и он тоже подумывал о новом сообществе. Однажды утром он зашел к Ж. Рудинеско, завтракавшей со своим женихом П. Обри. Он отказался сесть за стол и расхаживал по столовой взад и вперед. Раздраженный Обри спросил, почему он не хочет основать собственное общество – Французское общество психоанализа, охватывающее не только Париж, но всю страну. Лакан остановился и произнес: «Какая хорошая мысль!». Лагаш избрал для своего института то же самое название.
Накануне исторического собрания 16 июня Лагаш предупредил Лакана о своих намерениях. Лакан все еще рассчитывал, что ему удастся оправдаться. После его низложения Лагаш выступил с официальным заявлением о невозможности сотрудничать с авторитарной группой, деятельность которой несовместима с уважением к другим людям и с какой бы то ни было научной работой. В заключение было сказано, что Лагаш, Фаве-Бутонье и Дольто выходят из Парижского психоаналитического общества. Лакан присоединился к этой троице и также заявил о своем выходе из Общества. Все четверо отправились к Дольто, чтобы отпраздновать свой разрыв с парижскими аналитиками, подчинившимися диктатуре Нашта.
По-видимому, эти схизматики тогда еще не понимали, что, порвав с Парижским психоаналитическим обществом, они вышли и из Международной психоаналитической ассоциации. Когда М. Бонапарт, тогда еще примыкавшая к либеральной группе, звонила Анне Фрейд, имело место недопонимание: наследница Фрейда полагала, что речь идет о разделении школ, обычном для США. Когда какая-либо американская группа заявляет о своем разрыве со старой школой, она не выходит из Американской психоаналитической ассоциации и, обретая самостоятельность, не лишается членства в Международной ассоциации. Однако во Франции ситуация была иной: единой Французской ассоциации не существовало, и Французское психоаналитическое общество представляло всю страну. Поэтому, отделившись от него, Лагаш и Лакан автоматически лишались членства в Международной ассоциации. 6 июля Лакан получил от секретаря центрального исполнительного комитета МПА уведомление об исключении его из ассоциации.
М. Бонапарт поняла, что допустила ошибку, из-за которой пострадали не только ненавидимый ею Лакан, но и Лагаш и другие люди. Забыв о том, что Лакан лишь последовал за Лагашем, она обвинила его в инициации раскола. Левенштейну она написала, что Лагаш последовал за «этим сумасшедшим». Принцесса написала и Х. Гартману, только что избранному президентом Международной психоаналитической ассоциации, потребовав от него разделаться с Лаканом.