Валлон начал с экспериментов на животных. Утка-самец, помещенный в зеркальный ящик, принимает собственное отражение за самку. Собака не реагирует на свое отражение. Обезьяна пытается схватить отражение и приходит в ярость, когда это не удается. У человека реакция на отражение меняется в зависимости от возраста. До трех месяцев ребенок никак не реагирует на зеркало, а на четвертом месяце начинает улыбаться своему отражению и отражению отца. Однако, когда ребенок слышит голос у себя за спиной, он оборачивается и выказывает удивление: он еще не способен совмещать во времени и пространстве отражение и реальное присутствие. Он улавливает сосуществование между моделью и отражением, но не устанавливает связь между ними, полагая их независимыми друг от друга. На десятом месяце ребенок тянет руки к отражению и смотрит на него, когда его называют по имени. С этого момента он представляет себе фрагменты собственного тела, дополняющие друг друга. Чтобы объединить их, ему нужно: 1) допустить существование образов, являющихся лишь видимостями, и 2) увериться в реальности того, что не дано в образе. Перед ним два противоречия: с одной стороны, он имеет дело с чувственно воспринимаемыми, но не реальными образами, с другой – сталкивается с реальностью, не данной в чувственных образах. Чтобы принять факт своего пространственно-временного существования, ребенок должен подчинить все, что он получает из непосредственного чувственного опыта, представлению об эквивалентностях. Так формируется представление о собственном теле, ведущее к переживанию единства собственного Я. Первоначально этот опыт располагается в спекулятивной области, где не установлено никакое отношение между рефлективным образом и образом реальным. Затем такое отношение формируется, что дает возможность для конституирования Я, достигающего единства в воображаемом пространстве. Третий этап – символический – представляет собой организацию чувственного опыта. В возрасте одного года ребенок обретает способность различать пространственные объекты, и эта символическая функция пролагает возможность для различения субъективной и объективной реальностей. Ребенок заново переосмысливает опыт шестого месяца: теперь он не разделяет отражение и реальную фигуру, но замечает, что одно подчиняется другому. Таким образом он достигает символического понимания того символического пространства, в котором располагаются объекты. В возрасте пятнадцати месяцев ребенок, которому говорят о матери, сперва указывает на ее отражение в зеркале, а затем с улыбкой поворачивается к ней. Он овладел амбивалентностью символического пространства.
Лакан существенно пересмотрел теорию Валлона, что позволило ему говорить о «стадии зеркала» как о собственном открытии. Прежде всего, если Валлон опирался на дарвиновскую по своему происхождению идею «естественной диалектики» превращения индивида в субъекта, Лакан отказался от всяких ссылок на «психологическое созревание» или «становление сознания». «Стадия зеркала» стала у него функцией, не имеющей ничего общего не только с настоящим зеркалом, но и вообще с конкретным опытом. Теперь это – матрица становления Я. Перед поездкой в Мариенбад Лакан изложил свою новую концепцию на заседании Парижского психоаналитического общества в присутствии Левенштейна, Одье, Паршемини, П. Шиффа, Лагаша и М. Бонапарт. Ф. Дольто составила подробный конспект, на который теперь и приходится опираться биографам Лакана.
Международная психоаналитическая ассоциация переживала трудные времена: мало того, что приходилось сворачивать деятельность в Германии, внутри самой ассоциации шли ожесточенные споры между сторонниками Мелани Клейн и приверженцами Анны Фрейд. Лакан, вольно или невольно, оказался на стороне клейнианцев. М. Клейн, предложила любопытную концепцию психической эволюции ребенка: первые четыре месяца отношения младенца с матерью опосредованы материнской грудью, воспринимаемой им как неполный объект. Клейн назвала этот период «параноидным смещением»; в возрасте восьми месяцев оно сменяется депрессивной позицией, когда разрыв постепенно преодолевается и ребенок обретает способность представлять себе мать как целостный объект. Таким образом, у М. Клейн нормальное и патологическое различаются лишь организацией. Идея Воображаемого уже была заложена в этой концепции, однако Лакан развил ее по-своему. Как пишет Э. Рудинеско, «в то время как Мелани Клейн осуществляла свое преобразование изнутри самой фрейдовской мысли – и с концептуальным инструментарием, выкованным Фрейдом, – Лакан неизменно опирался на знание, внешнее по отношение к фрейдизму: психиатрию, сюрреализм, философию»[102]. Лакан нашел в стадии зеркала исходный момент становления субъекта, тот момент, в который формируется Я-идеал.
3 августа 1936 г., в 15 ч 40 мин., Лакан вышел на трибуну Мариенбадского конгресса. Его не поняли: уже через десять минут его выступление прервал официальный биограф Фрейда и глава Британской психоаналитической ассоциации Э. Джонс. Ни британские, ни немецкие психоаналитики понятия не имели о том, что этот молодой француз у себя на родине уже считается главным претендентом на лидерство. Лакан был так обижен, что даже не стал представлять текст своего доклада для публикации в сборнике материалов конгресса. Часть текста он по просьбе Валлона опубликовал в 1938 г. во Французской энциклопедии. Окончательную версию этого ключевого для лаканизма текста он озвучит только в 1949 г. в Цюрихе, и о ней мы подробно поговорим в свое время.
Из Мариенбада Лакан поехал в Берлин, чтобы посмотреть на открытие Олимпийских игр. Его поразил энтузиазм, с которым немцы приветствовали нацизм. Впечатления, полученные в Мариенбаде и в Берлине, отлились в программный текст, озаглавленный «По ту сторону принципа реальности»[103] и в сжатой форме отражающий взгляды Лакана того времени на вторую топику Фрейда, концепцию Валлона и гегельянство Кожева. Статья была написана в Нуармутье, где Лакан проводил отпуск вместе с МаЛу, бывшей на пятом месяце беременности. 8 января 1937 г. МаЛу родила дочь, в честь бабушки получившую имя Кристина.
В 1932 г., после того, как во Франции пришло к власти националистическое правительство, было затеяно издание многотомной Французской энциклопедии, первый том которой вышел в 1935 г. Руководителем проекта стал историк Люсьен Февр. Февр интересовался психологией, а потому 8-й том был отдан А. Валлону, который должен был представить что-то вроде каталога эмоциональной жизни человека, описываемой в рамках «психической палеонтологии». Валлон написал множество материалов, занявших четверть тома, а кроме того, привлек к работе многочисленных специалистов, представляющих самые различные тенденции в психологии, – П. Жане, Ш. Блонделя, Ж. Дюма, Э. Минковски, П. Шиффа, Э. Пишона, Б. Логре и др. Наконец, Валлон решил привлечь к работе талантливую молодежь – Д. Лагаша и Ж. Лакана. Пишон написал статью о психоанализе, Лагаш – о сексуальности, однако самую крупную часть пирога получил Лакан, написавший весь раздел А второй части тома, носивший название «Семья»[104].
Здесь Лакан изложил свое переосмысление валлоновских опытов с зеркалами. Прежде всего, психологический опыт Валлона у Лакана стал теорией воображаемой организации субъекта. Валлон был гегельянцем, но не кожевианцем. Становление индивида субъектом, считал он, имеет характер «естественной диалектики», представляющей собой разрешение противоречий и конфликтов. Для Валлона определяющей была гегелевская категория сознания, в то время как французская традиция рассматривала сознание статически, как «видимую» часть подсознания. Опыт с зеркалом, по Валлону, демонстрировал диалектический переход от видимого к воображаемому, а затем от воображаемого к символическому. Лакан рассматривал этот переход под углом бессознательного и сознания, утверждая, что видимый мир, где конституируется первичная самотождественность Я, не содержит другого. Он сохранил валлоновское понятие Воображаемого, но стал понимать его в свете гегелевской категории негативности, а «естественную диалектику» заменил негативистской версией борьбы за признание, в которой только и может возникнуть категория другого. В этой трансформации валлоновского учения можно усмотреть отказ от позитивности в пользу негативности: по Кожеву, природное существо, то есть человек как животное, является всецело позитивным; негативность возникает вместе с человеческой историей. Таким образом, лакановский отказ от позитивности в пользу негативности означает отказ от биологизма и обращение к исследованию психических структур вне зависимости от органических функций. Э. Рудинеско говорит, что у Лакана «валлонизм реинтерпретируется с точки зрения фрейдизма, переработанного в терминах кожевизма»[105]. На наш взгляд, Фрейд здесь совершенно ни при чем, поскольку такая реинтерпретация целиком и полностью зависит от гегельянства Кожева.
Лакану пришлось несколько раз переделывать этот текст, и тем не менее он остается одной из самых тяжелых для чтения работ. По-видимому, причина заключается в том, что Лакан оторвался от стиля старой психиатрической школы, но еще не пришел к собственному языку. В этой большой статье перемешаны элементы психиатрии, психоанализа и гегелевской философии. Лакан свободно пользуется терминологией М. Клейн и в то же время акцентирует юнгианский термин «имаго», приобретающий для него все большую важность. В социологическом анализе семьи он смешивает гегельянское представление о «конце истории» с идеями Коллежа социологии. Но особенно явственны здесь следы чтения работ немецкого биолога Я. фон Векскюля, который в начале XX в. утверждал, что отношения всякого животного (в том числе человека) с окружающей средой должны осмысляться как интериоризация этой среды. Поэтому и социальное существование человека определяется специфической деятельностью, порожденной интериоризацией элементов социальной среды.
Борьба с «отцовским имаго» и заявления о крахе семьи, поражавшие читателей энциклопедической статьи Лакана, были в значительной мере выражением личных переживаний автора. В 1938 г. Лакан снова влюбился, на сей раз – в Сильвию Батай, которая разошлась со своим супругом Жоржем Батаем, но официального развода еще не получила.
Батай живо интересовался психоанализом и побывал на кушетке у А. Бореля, одного из основателей Парижского психоаналитического общества. Как раз во время прохождения анализа он познакомился с Сильвией Макле. Встреча произошла в мастерской Раймона Кено. Сильвия оказалась там благодаря знакомству с Теодором Френкелем, который был женат на сестре Сильвии Бьянке.
Сильвия Макле была румынской еврейкой; ее отец был коммивояжером, но из-за своего увлечения искусством и богемности едва сводил концы с концами. Сильвия была младшей из четырех дочерей; единственный мальчик, Карл, во всем походил на отца. Бьянка изучала медицину, и именно здесь, на медицинском факультете, познакомилась с Бретоном, Арагоном и Френкелем. Из этой троицы лишь последний избрал карьеру врача. В 1922 г. Бьянка и Теодор поженились, и этот брак заставил молодую женщину отказаться от мечты об актерском ремесле. В 1931 г. она умерла, упав с высокого обрыва. Мать, Наталья Шохан, винила в ее смерти Френкеля: по ее версии, неуравновешенный молодой человек в приступе безумия сбросил ее со скалы. Сильвия, которая намеревалась стать актрисой, жила вместе с Френкелем и Бьянкой, и молодой сюрреалист не замедлил влюбиться в младшую из сестер. Однако 20 марта 1928 г. она вышла замуж за Батая.
Отец Батая был парализованным сифилитиком и в момент зачатия Жоржа уже совершенно ослеп. Его мать страдала депрессией и была склонна к самоубийству. Сам Жорж много пил и поражал своей развращенностью даже видавшую виды парижскую богему. После женитьбы он не оставил свою привычку к посещению домов терпимости и оргиям. М. Сюрья высказывает убежденность в том, что Сильвия, так же как и все подруги Батая, принимала участие в этих развлечениях[106]. Должно быть, именно о ней Лакан говорил в 1958 г.: «Настоящие женщины – в них всегда есть что-то шальное»[107]. Три месяца спустя после заключения этого брака Сильвия присутствовала на премьере фильма Ж. Ренуара «Lu Petite Marchande d’allumettes» и предложила свои услуги режиссеру. Тот отвечал неопределенно. 10 июня 1930 г. Сильвия родила дочь Лоранс (которая позже станет психоаналитиком) – единственного своего ребенка от Батая.
Батай в это время совместно с Мишелем Лейрисом, Карлом Эйнштейном и Жоржем-Анри Ривьером затеял журнал «Document», направленный против сюрреалистов и лично против Бретона. Сильвия же познакомилась с поэтом Жаком Превером, который также порвал с сюрреалистами. Вместе с Р. Бюсье и Л. Муссинаком они образовали группу «Октябрь», стремившуюся к созданию пролетарского театра и страстно увлеченную идеями большевизма. В 1933 г. группа представила в Москве и в Ленинграде свою пьесу «Битва при Фонтенуа». Двадцатичетырехлетняя Сильвия тем временем получила главную роль в фильме Ренуара «Le Crime de М. Lange», а затем в его же «Une partie de campagne» (по новелле Мопассана). В этом последнем Батай сыграл эпизодическую роль семинариста. В это же время произошел ее разрыв с Батаем, который тот описал в рассказе «Синева неба» (Сильвия здесь фигурирует под именем Эдит). Френкель по-прежнему не мог простить Батаю женитьбы на Сильвии и в 1939 г. как-то подкараулил того у Национальной библиотеки – несмотря на то что Френкель держал в руке револьвер, все закончилось шуткой.
Сестра Сильвии Роза в 1934 г. вышла замуж за художника Андре Массона, водившего дружбу с хирургом Полем Фуко, отцом Мишеля Фуко. Четвертая из сестер Макле, Симон, сочеталась браком с Жаном Пье, который после Освобождения стал помощником комиссара Республики. Пока Сильвия занималась кинематографической карьерой, Батай сошелся с некой Колет Пеньо, в которую был влюблен Б. Суварин. Этот последний поверял свои печали Олесе Сенкевич, которая сама в это время переживала разрыв с Лаканом.
Кинематографической карьере Сильвии не было суждено состояться. Фильм «Загородная прогулка» был скомкан, отчасти из-за дождей, не позволивших Ренуару снять все задуманные сцены, отчасти из-за ссор с Сильвией. На экраны он вышел только в 1946 г. Группа «Октябрь» в 1936 г. развалилась из-за недостатка финансирования. Сильвия сыграла небольшую роль в первом фильме Марселя Карне «Жени», но это тоже не принесло ей славы. Поскольку ей приходилось обеспечивать своих многочисленных родственников, она много времени уделяла второстепенным ролям в театре.
Лакан познакомился с Батаем в 1934 г., и с тех пор двух великих людей связывала дружба. Конечно, они были очень разными людьми и по-разному смотрели на мир. Но их объединяло очень многое: прежде всего увлечение гегелевской философией. Оба были близки к кружку сюрреалистов, но если Батай вскоре вышел из него, то Лакан долгие годы сохранял интеллектуальную связь с Кревелем и Дали. Первые собрания группы «Контратака» происходили в квартире Лакана на бульваре Малешерб. Там же сложился кружок, вскоре получивший название «Коллеж социологии».
В конце февраля 1934 г., возвращаясь из свадебного путешествия, Лакан познакомился с супругой Батая Сильвией. Она пришла на ужин к Лакану и нашла, что молодой доктор и его жена – люди чрезвычайно чопорные и в высшей степени буржуазные. Два года спустя они встретились у Батая – Лакан пытался ухаживать за ней, уверял, что пришел исключительно ради нее, но не добился взаимности. Наконец, в ноябре 1938 г. они снова случайно встретились, и теперь любовь оказалась взаимной. У Лакана тогда была другая любовница, а его жена опять была беременна.
Благодаря Сильвии Лакан отвернулся от мира крупной буржуазии, в котором жил до сих пор. Его существование стало более богемным и космополитичным, что, впрочем, никоим образом не означало отказа от каких-либо буржуазных привычек. Лакан стал вхож в художественные салоны и артистические клубы. В 1939 г. он познакомился с А. Массоном и приобрел его картину «Le Fil d’Ariane». Так к его страсти коллекционера-библиофила прибавилась страсть к коллекционированию живописи. Вскоре в его доме появились полотна Пикассо, Балтуса и других.
ГЛАВА 4
Война стала тяжелым испытанием для психоанализа. В Германии, как и предрекал Политцер, имела место попытка его нацификации. Под давлением Матиаса Геринга, кузена маршала Германа Геринга и бывшего ассистента Крепелина, была создана Германская ассоциация психиатров и психоаналитиков. М. Геринг, убежденный нацист и пламенный антисемит, стремился создать институт психотерапии, в котором не было места евреям и фрейдистской терминологии. В Немецком психоаналитическом обществе (Deutsche Psychoanalytische Gesellschaft), основанном К. Абрахамом, нашлись два немца, Феликс Бем и Карл Мюллер-Брауншвейг, воспользовавшихся столь удачным случаем, чтобы устранить своих коллег-евреев и сделать карьеру. Немецкие психоаналитики, стремясь избежать запрета на психоанализ, исключили из своих рядов всех евреев и вышли из Международной психоаналитической ассоциации, а в июле 1936 г. попытались примкнуть к Арийскому центру психотерапии в Берлине. Э. Джонс поддержал эту «спасательную операцию», и психоаналитики-немцы, как фрейдисты, так и юнгианцы, присоединились к проекту М. Геринга. Фрейд по вполне понятным причинам не принял их политику и, когда Бем прибыл для беседы с ним в Вену, вышел, хлопнув дверью.
13 марта 1938 г. Фрейд и его ближайшие соратники собрались на последнее заседание, где было объявлено о роспуске венской ассоциации. Фрейд сравнил ситуацию с той, в которой оказались евреи после разрушения Иерусалимского храма императором Титом – теперь, сказал он, предстоит открыть школы по изучению Торы. 3 июня он отбыл из Вены. Утром 5 июня на вокзале в Париже его встретила М. Бонапарт. Вечером того же дня в отеле, где остановился Фрейд, состоялась встреча с французскими психоаналитиками. Лакана на ней не было. Позже он говорил, что не пожелал оказать такую честь принцессе, но, по всей видимости, его просто не пригласили. Впрочем, ему не о чем было говорить с Фрейдом. Все необходимые для построения собственного учения инструменты он уже нашел в текстах венского старца. Кроме того, многое из венского учения его уже не устраивало. Так, во время дискуссии, последовавшей за докладом Левенштейна «Происхождение мазохизма и теория влечений», он заявил:
Мюнхенское соглашение, предопределившее поражение Франции во Второй мировой войне, благоприятно отразилось на судьбе Лакана: он наконец-то смог закончить надоевший ему курс анализа у Левенштейна. Э. Пишон, опасавшийся, что во Франции повторится происшедшее в Германии, предпочел эмигрировавшему из Австрии Хартману француза Лакана – это означало не больше не меньше как выдвижение новой кандидатуры на роль лидера французских психоаналитиков. В декабре 1938 г. Лакан добился титулариата, обещав Левенштейну вернуться на его кушетку. Этого, как мы знаем, не произошло.
В оккупированной Франции события развивались несколько иначе: большая часть французских психоаналитиков эмигрировала, а оставшиеся свели свою деятельность к минимуму. Хотя официально психоанализ не был запрещен, новые власти смотрели на него с неодобрением. О публикациях не могло быть и речи. Несмотря на это, в госпитале св. Анны было образовано психоаналитическое отделение. Ж. Паршемини прочитал публичную лекцию, в которой превозносил Фрейда; присутствовавшие на лекции немецкие офицеры удалились в знак протеста. Лафорж при помощи М. Геринга пытался организовать парижское отделение нацистского института, по образцу берлинского, однако не смог найти сотрудников. Такая же неудача постигла и его попытку привлечь к сотрудничеству с нацистами «Психиатрическую эволюцию». Разочарованный Лафорж уехал в свободную зону и занялся спасением евреев и участников Сопротивления. Другие психоаналитики даже не пытались сотрудничать с нацистами. М. Бонапарт в феврале 1941 г. уехала в Афины, а оттуда перебралась сперва в Египет, а затем в Южную Африку. Там она с успехом проповедовала фрейдизм среди местных психиатров.
Склонный к конформизму Лакан старался быть выше происходящего. Он занимался медициной и семейными делами. В августе 1939 г. МаЛу родила мальчика Тибо. Лакан вел двойную жизнь, деля свое время между женой и любовницей. Вскоре он был мобилизован и проходил службу в госпитале Валь-де-Грас. В марте 1940 г. Ма-Лу снова была беременна, а в мае переехала жить к своей подруге. В мае Лакана перевели в больницу францисканцев в По. Батай перевез свою очередную подругу, Дениз Ролен (Колет Пеньо умерла в 1938 г.), в деревушку Дрюже. Сам он на некоторое время вернулся в Париж, но в июне тоже поселился в Дрюже. Вскоре сюда приехала Сильвия с дочерью Лоранс, а также Роза и А. Массон. В конце того же месяца сюда наведался Лакан. Демобилизовавшись, он вернулся в Париж и продолжил свою работу в госпитале св. Анны. Здесь его уважали, и его доходы росли. В госпитале он стал приобретать все большую популярность благодаря своей диссертации, экземпляр которой он передал Ф. Тоскелю. Тоскель, в свою очередь, познакомил с монографией Лакана своих коллег, которые вскоре составят авангард «институциональной психотерапии»: антифашистская настроенность этих людей заставила их увидеть в этом тексте акт сопротивления психиатрической власти.
Лакан существенно пересмотрел теорию Валлона, что позволило ему говорить о «стадии зеркала» как о собственном открытии. Прежде всего, если Валлон опирался на дарвиновскую по своему происхождению идею «естественной диалектики» превращения индивида в субъекта, Лакан отказался от всяких ссылок на «психологическое созревание» или «становление сознания». «Стадия зеркала» стала у него функцией, не имеющей ничего общего не только с настоящим зеркалом, но и вообще с конкретным опытом. Теперь это – матрица становления Я. Перед поездкой в Мариенбад Лакан изложил свою новую концепцию на заседании Парижского психоаналитического общества в присутствии Левенштейна, Одье, Паршемини, П. Шиффа, Лагаша и М. Бонапарт. Ф. Дольто составила подробный конспект, на который теперь и приходится опираться биографам Лакана.
Международная психоаналитическая ассоциация переживала трудные времена: мало того, что приходилось сворачивать деятельность в Германии, внутри самой ассоциации шли ожесточенные споры между сторонниками Мелани Клейн и приверженцами Анны Фрейд. Лакан, вольно или невольно, оказался на стороне клейнианцев. М. Клейн, предложила любопытную концепцию психической эволюции ребенка: первые четыре месяца отношения младенца с матерью опосредованы материнской грудью, воспринимаемой им как неполный объект. Клейн назвала этот период «параноидным смещением»; в возрасте восьми месяцев оно сменяется депрессивной позицией, когда разрыв постепенно преодолевается и ребенок обретает способность представлять себе мать как целостный объект. Таким образом, у М. Клейн нормальное и патологическое различаются лишь организацией. Идея Воображаемого уже была заложена в этой концепции, однако Лакан развил ее по-своему. Как пишет Э. Рудинеско, «в то время как Мелани Клейн осуществляла свое преобразование изнутри самой фрейдовской мысли – и с концептуальным инструментарием, выкованным Фрейдом, – Лакан неизменно опирался на знание, внешнее по отношение к фрейдизму: психиатрию, сюрреализм, философию»[102]. Лакан нашел в стадии зеркала исходный момент становления субъекта, тот момент, в который формируется Я-идеал.
3 августа 1936 г., в 15 ч 40 мин., Лакан вышел на трибуну Мариенбадского конгресса. Его не поняли: уже через десять минут его выступление прервал официальный биограф Фрейда и глава Британской психоаналитической ассоциации Э. Джонс. Ни британские, ни немецкие психоаналитики понятия не имели о том, что этот молодой француз у себя на родине уже считается главным претендентом на лидерство. Лакан был так обижен, что даже не стал представлять текст своего доклада для публикации в сборнике материалов конгресса. Часть текста он по просьбе Валлона опубликовал в 1938 г. во Французской энциклопедии. Окончательную версию этого ключевого для лаканизма текста он озвучит только в 1949 г. в Цюрихе, и о ней мы подробно поговорим в свое время.
Из Мариенбада Лакан поехал в Берлин, чтобы посмотреть на открытие Олимпийских игр. Его поразил энтузиазм, с которым немцы приветствовали нацизм. Впечатления, полученные в Мариенбаде и в Берлине, отлились в программный текст, озаглавленный «По ту сторону принципа реальности»[103] и в сжатой форме отражающий взгляды Лакана того времени на вторую топику Фрейда, концепцию Валлона и гегельянство Кожева. Статья была написана в Нуармутье, где Лакан проводил отпуск вместе с МаЛу, бывшей на пятом месяце беременности. 8 января 1937 г. МаЛу родила дочь, в честь бабушки получившую имя Кристина.
В 1932 г., после того, как во Франции пришло к власти националистическое правительство, было затеяно издание многотомной Французской энциклопедии, первый том которой вышел в 1935 г. Руководителем проекта стал историк Люсьен Февр. Февр интересовался психологией, а потому 8-й том был отдан А. Валлону, который должен был представить что-то вроде каталога эмоциональной жизни человека, описываемой в рамках «психической палеонтологии». Валлон написал множество материалов, занявших четверть тома, а кроме того, привлек к работе многочисленных специалистов, представляющих самые различные тенденции в психологии, – П. Жане, Ш. Блонделя, Ж. Дюма, Э. Минковски, П. Шиффа, Э. Пишона, Б. Логре и др. Наконец, Валлон решил привлечь к работе талантливую молодежь – Д. Лагаша и Ж. Лакана. Пишон написал статью о психоанализе, Лагаш – о сексуальности, однако самую крупную часть пирога получил Лакан, написавший весь раздел А второй части тома, носивший название «Семья»[104].
Здесь Лакан изложил свое переосмысление валлоновских опытов с зеркалами. Прежде всего, психологический опыт Валлона у Лакана стал теорией воображаемой организации субъекта. Валлон был гегельянцем, но не кожевианцем. Становление индивида субъектом, считал он, имеет характер «естественной диалектики», представляющей собой разрешение противоречий и конфликтов. Для Валлона определяющей была гегелевская категория сознания, в то время как французская традиция рассматривала сознание статически, как «видимую» часть подсознания. Опыт с зеркалом, по Валлону, демонстрировал диалектический переход от видимого к воображаемому, а затем от воображаемого к символическому. Лакан рассматривал этот переход под углом бессознательного и сознания, утверждая, что видимый мир, где конституируется первичная самотождественность Я, не содержит другого. Он сохранил валлоновское понятие Воображаемого, но стал понимать его в свете гегелевской категории негативности, а «естественную диалектику» заменил негативистской версией борьбы за признание, в которой только и может возникнуть категория другого. В этой трансформации валлоновского учения можно усмотреть отказ от позитивности в пользу негативности: по Кожеву, природное существо, то есть человек как животное, является всецело позитивным; негативность возникает вместе с человеческой историей. Таким образом, лакановский отказ от позитивности в пользу негативности означает отказ от биологизма и обращение к исследованию психических структур вне зависимости от органических функций. Э. Рудинеско говорит, что у Лакана «валлонизм реинтерпретируется с точки зрения фрейдизма, переработанного в терминах кожевизма»[105]. На наш взгляд, Фрейд здесь совершенно ни при чем, поскольку такая реинтерпретация целиком и полностью зависит от гегельянства Кожева.
Лакану пришлось несколько раз переделывать этот текст, и тем не менее он остается одной из самых тяжелых для чтения работ. По-видимому, причина заключается в том, что Лакан оторвался от стиля старой психиатрической школы, но еще не пришел к собственному языку. В этой большой статье перемешаны элементы психиатрии, психоанализа и гегелевской философии. Лакан свободно пользуется терминологией М. Клейн и в то же время акцентирует юнгианский термин «имаго», приобретающий для него все большую важность. В социологическом анализе семьи он смешивает гегельянское представление о «конце истории» с идеями Коллежа социологии. Но особенно явственны здесь следы чтения работ немецкого биолога Я. фон Векскюля, который в начале XX в. утверждал, что отношения всякого животного (в том числе человека) с окружающей средой должны осмысляться как интериоризация этой среды. Поэтому и социальное существование человека определяется специфической деятельностью, порожденной интериоризацией элементов социальной среды.
Борьба с «отцовским имаго» и заявления о крахе семьи, поражавшие читателей энциклопедической статьи Лакана, были в значительной мере выражением личных переживаний автора. В 1938 г. Лакан снова влюбился, на сей раз – в Сильвию Батай, которая разошлась со своим супругом Жоржем Батаем, но официального развода еще не получила.
Батай живо интересовался психоанализом и побывал на кушетке у А. Бореля, одного из основателей Парижского психоаналитического общества. Как раз во время прохождения анализа он познакомился с Сильвией Макле. Встреча произошла в мастерской Раймона Кено. Сильвия оказалась там благодаря знакомству с Теодором Френкелем, который был женат на сестре Сильвии Бьянке.
Сильвия Макле была румынской еврейкой; ее отец был коммивояжером, но из-за своего увлечения искусством и богемности едва сводил концы с концами. Сильвия была младшей из четырех дочерей; единственный мальчик, Карл, во всем походил на отца. Бьянка изучала медицину, и именно здесь, на медицинском факультете, познакомилась с Бретоном, Арагоном и Френкелем. Из этой троицы лишь последний избрал карьеру врача. В 1922 г. Бьянка и Теодор поженились, и этот брак заставил молодую женщину отказаться от мечты об актерском ремесле. В 1931 г. она умерла, упав с высокого обрыва. Мать, Наталья Шохан, винила в ее смерти Френкеля: по ее версии, неуравновешенный молодой человек в приступе безумия сбросил ее со скалы. Сильвия, которая намеревалась стать актрисой, жила вместе с Френкелем и Бьянкой, и молодой сюрреалист не замедлил влюбиться в младшую из сестер. Однако 20 марта 1928 г. она вышла замуж за Батая.
Отец Батая был парализованным сифилитиком и в момент зачатия Жоржа уже совершенно ослеп. Его мать страдала депрессией и была склонна к самоубийству. Сам Жорж много пил и поражал своей развращенностью даже видавшую виды парижскую богему. После женитьбы он не оставил свою привычку к посещению домов терпимости и оргиям. М. Сюрья высказывает убежденность в том, что Сильвия, так же как и все подруги Батая, принимала участие в этих развлечениях[106]. Должно быть, именно о ней Лакан говорил в 1958 г.: «Настоящие женщины – в них всегда есть что-то шальное»[107]. Три месяца спустя после заключения этого брака Сильвия присутствовала на премьере фильма Ж. Ренуара «Lu Petite Marchande d’allumettes» и предложила свои услуги режиссеру. Тот отвечал неопределенно. 10 июня 1930 г. Сильвия родила дочь Лоранс (которая позже станет психоаналитиком) – единственного своего ребенка от Батая.
Батай в это время совместно с Мишелем Лейрисом, Карлом Эйнштейном и Жоржем-Анри Ривьером затеял журнал «Document», направленный против сюрреалистов и лично против Бретона. Сильвия же познакомилась с поэтом Жаком Превером, который также порвал с сюрреалистами. Вместе с Р. Бюсье и Л. Муссинаком они образовали группу «Октябрь», стремившуюся к созданию пролетарского театра и страстно увлеченную идеями большевизма. В 1933 г. группа представила в Москве и в Ленинграде свою пьесу «Битва при Фонтенуа». Двадцатичетырехлетняя Сильвия тем временем получила главную роль в фильме Ренуара «Le Crime de М. Lange», а затем в его же «Une partie de campagne» (по новелле Мопассана). В этом последнем Батай сыграл эпизодическую роль семинариста. В это же время произошел ее разрыв с Батаем, который тот описал в рассказе «Синева неба» (Сильвия здесь фигурирует под именем Эдит). Френкель по-прежнему не мог простить Батаю женитьбы на Сильвии и в 1939 г. как-то подкараулил того у Национальной библиотеки – несмотря на то что Френкель держал в руке револьвер, все закончилось шуткой.
Сестра Сильвии Роза в 1934 г. вышла замуж за художника Андре Массона, водившего дружбу с хирургом Полем Фуко, отцом Мишеля Фуко. Четвертая из сестер Макле, Симон, сочеталась браком с Жаном Пье, который после Освобождения стал помощником комиссара Республики. Пока Сильвия занималась кинематографической карьерой, Батай сошелся с некой Колет Пеньо, в которую был влюблен Б. Суварин. Этот последний поверял свои печали Олесе Сенкевич, которая сама в это время переживала разрыв с Лаканом.
Кинематографической карьере Сильвии не было суждено состояться. Фильм «Загородная прогулка» был скомкан, отчасти из-за дождей, не позволивших Ренуару снять все задуманные сцены, отчасти из-за ссор с Сильвией. На экраны он вышел только в 1946 г. Группа «Октябрь» в 1936 г. развалилась из-за недостатка финансирования. Сильвия сыграла небольшую роль в первом фильме Марселя Карне «Жени», но это тоже не принесло ей славы. Поскольку ей приходилось обеспечивать своих многочисленных родственников, она много времени уделяла второстепенным ролям в театре.
Лакан познакомился с Батаем в 1934 г., и с тех пор двух великих людей связывала дружба. Конечно, они были очень разными людьми и по-разному смотрели на мир. Но их объединяло очень многое: прежде всего увлечение гегелевской философией. Оба были близки к кружку сюрреалистов, но если Батай вскоре вышел из него, то Лакан долгие годы сохранял интеллектуальную связь с Кревелем и Дали. Первые собрания группы «Контратака» происходили в квартире Лакана на бульваре Малешерб. Там же сложился кружок, вскоре получивший название «Коллеж социологии».
В конце февраля 1934 г., возвращаясь из свадебного путешествия, Лакан познакомился с супругой Батая Сильвией. Она пришла на ужин к Лакану и нашла, что молодой доктор и его жена – люди чрезвычайно чопорные и в высшей степени буржуазные. Два года спустя они встретились у Батая – Лакан пытался ухаживать за ней, уверял, что пришел исключительно ради нее, но не добился взаимности. Наконец, в ноябре 1938 г. они снова случайно встретились, и теперь любовь оказалась взаимной. У Лакана тогда была другая любовница, а его жена опять была беременна.
Благодаря Сильвии Лакан отвернулся от мира крупной буржуазии, в котором жил до сих пор. Его существование стало более богемным и космополитичным, что, впрочем, никоим образом не означало отказа от каких-либо буржуазных привычек. Лакан стал вхож в художественные салоны и артистические клубы. В 1939 г. он познакомился с А. Массоном и приобрел его картину «Le Fil d’Ariane». Так к его страсти коллекционера-библиофила прибавилась страсть к коллекционированию живописи. Вскоре в его доме появились полотна Пикассо, Балтуса и других.
ГЛАВА 4
ЛЮБОВЬ И ВОЙНА
Война оставила у меня ощущение ирреальности, в которой французское общество провело все это время.
Ж. Лакан. Английская психиатрия и война
Война стала тяжелым испытанием для психоанализа. В Германии, как и предрекал Политцер, имела место попытка его нацификации. Под давлением Матиаса Геринга, кузена маршала Германа Геринга и бывшего ассистента Крепелина, была создана Германская ассоциация психиатров и психоаналитиков. М. Геринг, убежденный нацист и пламенный антисемит, стремился создать институт психотерапии, в котором не было места евреям и фрейдистской терминологии. В Немецком психоаналитическом обществе (Deutsche Psychoanalytische Gesellschaft), основанном К. Абрахамом, нашлись два немца, Феликс Бем и Карл Мюллер-Брауншвейг, воспользовавшихся столь удачным случаем, чтобы устранить своих коллег-евреев и сделать карьеру. Немецкие психоаналитики, стремясь избежать запрета на психоанализ, исключили из своих рядов всех евреев и вышли из Международной психоаналитической ассоциации, а в июле 1936 г. попытались примкнуть к Арийскому центру психотерапии в Берлине. Э. Джонс поддержал эту «спасательную операцию», и психоаналитики-немцы, как фрейдисты, так и юнгианцы, присоединились к проекту М. Геринга. Фрейд по вполне понятным причинам не принял их политику и, когда Бем прибыл для беседы с ним в Вену, вышел, хлопнув дверью.
13 марта 1938 г. Фрейд и его ближайшие соратники собрались на последнее заседание, где было объявлено о роспуске венской ассоциации. Фрейд сравнил ситуацию с той, в которой оказались евреи после разрушения Иерусалимского храма императором Титом – теперь, сказал он, предстоит открыть школы по изучению Торы. 3 июня он отбыл из Вены. Утром 5 июня на вокзале в Париже его встретила М. Бонапарт. Вечером того же дня в отеле, где остановился Фрейд, состоялась встреча с французскими психоаналитиками. Лакана на ней не было. Позже он говорил, что не пожелал оказать такую честь принцессе, но, по всей видимости, его просто не пригласили. Впрочем, ему не о чем было говорить с Фрейдом. Все необходимые для построения собственного учения инструменты он уже нашел в текстах венского старца. Кроме того, многое из венского учения его уже не устраивало. Так, во время дискуссии, последовавшей за докладом Левенштейна «Происхождение мазохизма и теория влечений», он заявил:
Крайняя запутанность этой дискуссии о мазохизме происходит из своего рода диплопии, которая захватывает всех нас всякий раз, когда в дело вступает это основание инстинкта смерти. Я полагаю, трудно устранить из аналитической доктрины фрейдовскую интуицию инстинкта смерти. Интуицию, поскольку с доктринальной точки зрения на нее следует опираться – и наша дискуссия это доказывает; но несомненно и то, – думаю, некоторые скажут, что это чересчур, – что в отношении инстинкта смерти Фрейд предложил спекулятивную конструкцию и был далек от фактов. Он весьма спекулятивно стремился всему, с чем мы имеем дело в своей области, придать биологический смысл, вывести из конкретного человеческого опыта – а больше, чем у Фрейда, такового в его веке не было – это ублюдочное (bâtarde) и ошеломляющее понятие. Немногое задевает меня так, как оставленная им биологическая загадка; он уверен, что в биологическом отношении человек отличается тем, что он – существо, которое совершает самоубийство, у которого есть сверх-Я (surmoi). Нечто подобное наблюдается в животном мире, и, разумеется, не стоит исключать человека из ранга животных; и тем не менее можно заметить, что то, что больше всего походит на человеческое сверх-Я, появляется у животных лишь в соседстве с человеком, когда они одомашнены. В отношении других животных сообществ в какой-то момент появилась критика, ставящая под сомнение малоубедительные сходства, устанавливающие так называемую аналогию между сообществом муравьев и человеческим сообществом; таким образом, мы не можем придавать большого значения их сверх-Я. Человек – тоже жертвенное животное, и мы, исследователи, не можем недооценивать возникающие в этом последнем пункте двусмысленности. Это подчеркнутое нами совпадение преодоления принципа реальности, овеществления (objectalité) и жертвенности не так-то просто объяснить указанной теорией. Это не просто вызревание существа, но нечто куда более загадочное. Существует конвергенция между двумя совершенно различными дистинкциями: между преодолением реальности и тем, что, как кажется, является высшим проявлением этой связи между человеком и смертью, феноменологически, впрочем, совершенно прозрачной. Если смысл человеческой жизни переживается как связь со смертью, на что указывает связь человека с инстинктом смерти, это значит, что человек – животное, знающее, что оно умрет, смертное животное.В августе в Париже состоялся конгресс Международной психоаналитической ассоциации. Лакана на нем не было. Председательствовавший Джонс воздал хвалу Франции, подготовившей хорошие кадры для современной психологии. Кроме того, он объявил о победе своей «спасительной политики» в Германии, которая обеспечила обновленному Немецкому психоаналитическому обществу относительную самостоятельность и приток новых сотрудников. В последний день конгресса принцесса устроила для его участников роскошный прием в саду своего особняка. На этот банкет, ни к чему, впрочем, не обязывающий, Лакан пришел.
Фрейд, получивший образование в духе биологизма и имевший опыт контакта с больными, высказывается в выражениях, которые должны были бы заставить его перо побежать вспять: «инстинкт смерти – это то, что мы должны принять в расчет, потому что, мне кажется, это что-то вроде удачного вторжения в избыточный биологизм»[108].
Мюнхенское соглашение, предопределившее поражение Франции во Второй мировой войне, благоприятно отразилось на судьбе Лакана: он наконец-то смог закончить надоевший ему курс анализа у Левенштейна. Э. Пишон, опасавшийся, что во Франции повторится происшедшее в Германии, предпочел эмигрировавшему из Австрии Хартману француза Лакана – это означало не больше не меньше как выдвижение новой кандидатуры на роль лидера французских психоаналитиков. В декабре 1938 г. Лакан добился титулариата, обещав Левенштейну вернуться на его кушетку. Этого, как мы знаем, не произошло.
В оккупированной Франции события развивались несколько иначе: большая часть французских психоаналитиков эмигрировала, а оставшиеся свели свою деятельность к минимуму. Хотя официально психоанализ не был запрещен, новые власти смотрели на него с неодобрением. О публикациях не могло быть и речи. Несмотря на это, в госпитале св. Анны было образовано психоаналитическое отделение. Ж. Паршемини прочитал публичную лекцию, в которой превозносил Фрейда; присутствовавшие на лекции немецкие офицеры удалились в знак протеста. Лафорж при помощи М. Геринга пытался организовать парижское отделение нацистского института, по образцу берлинского, однако не смог найти сотрудников. Такая же неудача постигла и его попытку привлечь к сотрудничеству с нацистами «Психиатрическую эволюцию». Разочарованный Лафорж уехал в свободную зону и занялся спасением евреев и участников Сопротивления. Другие психоаналитики даже не пытались сотрудничать с нацистами. М. Бонапарт в феврале 1941 г. уехала в Афины, а оттуда перебралась сперва в Египет, а затем в Южную Африку. Там она с успехом проповедовала фрейдизм среди местных психиатров.
Склонный к конформизму Лакан старался быть выше происходящего. Он занимался медициной и семейными делами. В августе 1939 г. МаЛу родила мальчика Тибо. Лакан вел двойную жизнь, деля свое время между женой и любовницей. Вскоре он был мобилизован и проходил службу в госпитале Валь-де-Грас. В марте 1940 г. Ма-Лу снова была беременна, а в мае переехала жить к своей подруге. В мае Лакана перевели в больницу францисканцев в По. Батай перевез свою очередную подругу, Дениз Ролен (Колет Пеньо умерла в 1938 г.), в деревушку Дрюже. Сам он на некоторое время вернулся в Париж, но в июне тоже поселился в Дрюже. Вскоре сюда приехала Сильвия с дочерью Лоранс, а также Роза и А. Массон. В конце того же месяца сюда наведался Лакан. Демобилизовавшись, он вернулся в Париж и продолжил свою работу в госпитале св. Анны. Здесь его уважали, и его доходы росли. В госпитале он стал приобретать все большую популярность благодаря своей диссертации, экземпляр которой он передал Ф. Тоскелю. Тоскель, в свою очередь, познакомил с монографией Лакана своих коллег, которые вскоре составят авангард «институциональной психотерапии»: антифашистская настроенность этих людей заставила их увидеть в этом тексте акт сопротивления психиатрической власти.