Жан-Луи Лапланш происходил из богатой семьи виноградарей из Бургундии. Всю свою жизнь он вел двойную жизнь: по рабочим дням он был парижским интеллектуалом, а по выходным – бургундским виноградарем. Получив католическое воспитание, он тем не менее исповедовал «левые» взгляды: после Освобождения он принял участие в организации троцкистской группы «Социализм и варварство». Он изучал философию у Ж. Ипполита, защитил диссертацию о Гельдерлине[164], учился в Гарварде, а по возвращении в Париж увлекся учением Лакана и оказался на его кушетке. Став преподавателем философии, Лапланш мечтал быть аналитиком и по совету Лакана начал изучать медицину, к которой прежде не испытывал никакого интереса. Сделав блестящую университетскую карьеру, он стал преподавать психоанализ на отделении психопатологии.
Жан-Бертран Лефевр-Понталис, родственник Луи Рено, родился в очень богатой парижской семье. Став преподавателем философии, он писал под псевдонимом Понталис. Этот ученик Мерло-Понти активно сотрудничал с журналом Сартра «Les Temps modernes», представляя французским интеллектуалам лаканистскую версию психоанализа. Еще до первого раскола он прошел анализ у Лакана, который немедленно привлек молодого философа к работе в своем семинаре. Именно Понталису мы обязаны записью трех лакановских семинаров – «Отношение объекта», «Образования бессознательного» и «Желание и его интерпретация». В 1963 г. Понталис оставит Лакана и войдет в состав Психоаналитической ассоциации Франции.
Лакан вынашивал планы всемирной экспансии своего учения, которое разительно отличалось от психоанализа наштовской группы своим интеллектуализмом. Он разрабатывал философскую концепцию субъекта, на которую смог бы опираться психоанализ, и настоятельно рекомендовал своим ученикам читать Соссюра, Хайдеггера и Мерло-Понти. Французская психоаналитическая ассоциация издавала собственный журнал, незатейливо названный «Психоанализ». Благодаря связям Лагаша с университетским издательством, вышло восемь номеров. Первый выпуск был целиком отдан Лакану и воспроизводил «Римскую речь». Э. Бенвенист написал для него фундаментальную статью о функции языка в учении Фрейда. Во втором номере была напечатана стенограмма лакановского семинара об «Украденном письме» Э. По, а также статьи Лагаша, Перье, Леклера, Гранова и Р. Лефор. В третьем номере, помимо текстов Лакана и Фаве-Бутонье, был напечатан текст Ж. Ипполита об отношении психоанализа к гегелевской феноменологии. В четвертом номере Лакан комментировал случай Шребера, в пятом Леклер писал о «Человеке с волками». Шестой номер освещал события Международного коллоквиума в Руайомоне и, кроме прочего, содержал любопытную полемику Лакана и Лагаша. В седьмом были опубликованы исследования по психоаналитической теории женской сексуальности. И лишь в восьмом номере не было ни одного текста Лакана. Нетрудно заметить, что журнал по большей части отражал содержание лакановских семинаров.
В эти годы во Франции активно переводились тексты Фрейда. Лакан в этой работе не участвовал и никак не влиял на подбор команды переводчиков. Своим ученикам он рекомендовал читать Фрейда по-немецки. Лагаш проявлял куда бóльшую активность и, помимо сотрудничества с переводчиками, затеял составление фундаментального «Словаря психоанализа»[165]. Впрочем, все словарные статьи написали ученики Лакана Лапланш и Понталис, так что когда в 1967 г. этот громадный труд, несущий многочисленные следы лаканизма, появился на свет, они сочли неправомерными требования Лагаша указать на обложке его фамилию.
Сам же Лакан в эти годы не имел собственного печатного органа, не был связан с университетом и проводил семинары в госпитале св. Анны. Хотя всем было ясно, что он является первой фигурой французского психоанализа, у него не было никакой реальной власти.
Лакан оставался все таким же аполитичным буржуа, как и в предвоенные годы. Однако его семья активно участвовала в антиколониальной борьбе. Лоранс в 1954 г. посетила Алжир в составе театральной труппы, а по возвращении вступила в коммунистическую партию. Лакан не одобрял этого шага; он сравнивал компартию с церковью и вообще не питал к ней теплых чувств, однако признавал право своей приемной дочери на самостоятельный выбор. Партийную работу Лоранс сочетала с изучением медицины. 10 мая 1960 г. ее арестовали и шесть недель продержали в тюрьме Рокет. Лакан, навещая ее, привозил ей стенограммы своих семинаров по этике психоанализа. Он писал Винникоту:
В госпитале св. Анны Лакан продолжает работать с больными «с зоркостью, унаследованной от Клерамбо, и эстетикой комментария, позаимствованной у Кожева»[167]. Однако главным его делом остаются семинары, на которых он излагает свое учение. Лакан неизменно настаивает на том, что он не говорит ничего такого, чего нельзя вычитать у Фрейда. Мы видели, что уже в 1953 г. в Риме Лагаш справедливо замечал, что Лакан имеет обыкновение вычитывать в текстах то, чего в них нет. Однако Лакан никак не мог признать, что говорит он не «от Фрейда», но «от себя»: если он скажет, что излагает не фрейдовское учение, а свое собственное, это будет означать разрыв со всем психоаналитическим сообществом. Пока он не готов к такому разрыву, и ему приходится представляться лишь комментатором и толкователем Фрейда. Его положение парадоксально: «лаканизм существует постольку, поскольку он не существует»[168].
Французское психоаналитическое общество тем временем предпринимало отчаянные попытки остаться частью Международной психоаналитической ассоциации. В ходе работы Лондонского конгресса МПА летом 1953 г. была назначена следственная комиссия, возглавляемая Винникотом, которая должна была представить заключение о работе Французского общества. Комиссия вынесла отрицательное суждение о дидактическом анализе как Дольто, так и Лакана. Последнего упрекали прежде всего в неправомерном сокращении срока психоаналитических сеансов, а кроме того, в слишком сильном влиянии на членов общества. Лакан, как обычно, пропустил эту критику мимо ушей.
В это время он по-прежнему увлечен лингвистикой Соссюра, однако если до 1953 г. учение Соссюра для него вписывалось в набиравшее во Франции популярность хайдеггерианство, то после «Римской речи» он склоняется к «структуралистскому» прочтению швейцарского лингвиста в духе Леви-Строса и Р. Якобсона. Он продолжает пользоваться гегельянской терминологией, хотя Гегель уже не так важен для него, как прежде. По-видимому, его увлечение идеями Соссюра было инспирировано Мерло-Понти, который первым во Франции указал на философское значение работ швейцарца. Лакан и Мерло-Понти много раз встречались, хотя дружбы между ними не сложилось. (О Мерло-Понти Лакан будет говорить в семинарах 1963-1964 гг.) В это же время у Лакана завязываются тесные отношения с гегельянцем Жаном Ипполитом, который принимает участие в лакановских семинарах. Вызревает то, что в 1960-е гг. будет названо «структурализмом» и «антигуманизмом», то, что будут бесконечно комментировать, хвалить и высмеивать.
Тем не менее семинары 1953–1954 гг. представляют Лакана-феноменолога. Эта феноменология, впрочем, как мы скоро увидим, носит весьма своеобразный характер и далеко уходит от гуссерлевской в сторону «структурализма». Центральным для лакановского анализа выступает понятие субъекта. Вводя это понятие, человек «вводит» самого себя. Вводя самого себя, он «вводит» и собеседника – того, кто говорит со мной, пользуясь «некачественным» языком. Поэтому искусство психоанализа есть искусство диалога. Лакан не дает четкого определения субъекта, но оговаривается, что субъект не есть Воображаемое, функцией которого выступает эго: «…Что же мы называем субъектом? Да то самое, что в развертывании объективации находится вне объекта»[169]. Определение вполне феноменологическое, однако феноменологической системы мы здесь не обнаруживаем.
Лакан сравнивает психоанализ с практикой дзен, где передача может совершаться в равной степени как сарказмом, так и пинком ноги. Такой способ изыскания смысла предполагает отказ от какой бы то ни было системы, открывая мысль, находящуюся в движении, но в то же время готовую к тому, чтобы стать системой, поскольку сама эта мысль несет в себе догматический аспект. Лакан пересматривает распространенное убеждение, согласно которому фрейдизм, появившись в век сциентизма, является сциентистской системой. Напротив, говорит он, в «Толковании сновидений» вводится то, чего не было в предшествующей истории мысли – смысл. Толкование сновидений погружает нас в область смысла, где речь идет о субъективности человека, какой она представлена в его желаниях и отношении к окружающему миру. Отсюда видение той задачи, которую Лакан ставит перед собой: «Заново ввести регистр смысла, регистр, который и сам нужно поместить на подобающий ему уровень»[170]. Разобравшись в том, что это за уровень, мы сможем понять основную исследовательскую установку Лакана.
Уподобив себя мяснику Чжуан-Цзы и будучи человеком западной культуры, Лакан немедленно определяется с инструментом: расчленение в психоанализе производится не с помощью ножа, а с помощью понятий. При этом понятия возникают не из человеческого опыта, как представлялось сциентистам (в этом случае они всегда уже были бы готовыми), а из самих слов, будучи инструментами очерчивания вещей. Понятия, с которыми имеет дело аналитик, закостенели в обыденной речи, и вывести регистр смысла на подобающий ему уровень – значит прежде всего «освободить» понятия от обыденных смыслов.
Выговорив для себя необходимость освободить понятия от сковывающей их обыденности, Лакан немедленно уточняет три центральных понятия фрейдовского анализа. Сверх-Я, говорит он, является законом, лишенным смысла и опирающимся исключительно на язык: «Ты» выступает до сознания и представляет собой отнесенность к другому. Лакан подчеркивает свою опору на феноменологию, говоря об интенциональном характере цензуры. «Идеал Я» – средство защиты, увековеченное самим Я ради «продления удовлетворенности» субъекта (эта функция, по Лакану, наиболее гнетущая и оказывающая депрессивное воздействие). «Оно» не сводится ни к влечениям субъекта, ни к «чистым объективным данным», поэтому анализ никогда не сводится к выявлению агрессивности или эротизма субъекта. Та точка, к которой движется анализ и которой он никогда не достигает, есть «предельная точка диалектики экзистенциального распознавания – “Ты есть это”»[171]. Вообще, анализ имеет своей целью не достижение самообладания и бесстрастия, но достижение субъектом способности поддерживать аналитический диалог, так что такой анализ есть анализ дидактический. Открытие Фрейда, утверждает Лакан, есть открытие разума как введение человеческого существования в область смысла. В силу такого понимания фрейдовского открытия Лакан формулирует свой основной вопрос: что мы делаем, когда занимаемся анализом? В практической плоскости это значит: основывать конкретный опыт на понимании отношений аналитика и анализируемого. Психоанализ отличается от обычной, «конструктивной» психологии тем, что обращает самое пристальное внимание на контр-перенос, говоря не об одной личности анализируемого, но также о личности аналитика. Однако, подчеркивает Лакан, в отношения этих двоих неизбежно вмешивается третий элемент, каковым является речь.
Сутью фрейдовского анализа Лакан считает реинтеграцию субъектом собственной истории. Выделяя, как выражается Лакан, «ситуации истории», Фрейд вовсе не делает акцент на прошлом, поскольку «история не является прошлым. История есть прошлое лишь настолько, насколько прошлое историзировано в настоящем – историзировано в настоящем потому, что было пережито в прошлом»[172]. Поэтому воссоздание истории субъекта имеет форму поиска воссоздания прошлого. Нетрудно заметить, что Фрейда Лакан читает через прустовские очки, а потому он отказывается понимать анализ как трансформацию фантазматического отношения в отношение реальное. Важно не то, что субъект припоминает и переживает заново, но то, чтó именно он при этом реконструирует. «Центром тяжести субъекта является тот синтез прошлого в настоящем, который называют историей»[173].
Жан-Бертран Лефевр-Понталис, родственник Луи Рено, родился в очень богатой парижской семье. Став преподавателем философии, он писал под псевдонимом Понталис. Этот ученик Мерло-Понти активно сотрудничал с журналом Сартра «Les Temps modernes», представляя французским интеллектуалам лаканистскую версию психоанализа. Еще до первого раскола он прошел анализ у Лакана, который немедленно привлек молодого философа к работе в своем семинаре. Именно Понталису мы обязаны записью трех лакановских семинаров – «Отношение объекта», «Образования бессознательного» и «Желание и его интерпретация». В 1963 г. Понталис оставит Лакана и войдет в состав Психоаналитической ассоциации Франции.
Лакан вынашивал планы всемирной экспансии своего учения, которое разительно отличалось от психоанализа наштовской группы своим интеллектуализмом. Он разрабатывал философскую концепцию субъекта, на которую смог бы опираться психоанализ, и настоятельно рекомендовал своим ученикам читать Соссюра, Хайдеггера и Мерло-Понти. Французская психоаналитическая ассоциация издавала собственный журнал, незатейливо названный «Психоанализ». Благодаря связям Лагаша с университетским издательством, вышло восемь номеров. Первый выпуск был целиком отдан Лакану и воспроизводил «Римскую речь». Э. Бенвенист написал для него фундаментальную статью о функции языка в учении Фрейда. Во втором номере была напечатана стенограмма лакановского семинара об «Украденном письме» Э. По, а также статьи Лагаша, Перье, Леклера, Гранова и Р. Лефор. В третьем номере, помимо текстов Лакана и Фаве-Бутонье, был напечатан текст Ж. Ипполита об отношении психоанализа к гегелевской феноменологии. В четвертом номере Лакан комментировал случай Шребера, в пятом Леклер писал о «Человеке с волками». Шестой номер освещал события Международного коллоквиума в Руайомоне и, кроме прочего, содержал любопытную полемику Лакана и Лагаша. В седьмом были опубликованы исследования по психоаналитической теории женской сексуальности. И лишь в восьмом номере не было ни одного текста Лакана. Нетрудно заметить, что журнал по большей части отражал содержание лакановских семинаров.
В эти годы во Франции активно переводились тексты Фрейда. Лакан в этой работе не участвовал и никак не влиял на подбор команды переводчиков. Своим ученикам он рекомендовал читать Фрейда по-немецки. Лагаш проявлял куда бóльшую активность и, помимо сотрудничества с переводчиками, затеял составление фундаментального «Словаря психоанализа»[165]. Впрочем, все словарные статьи написали ученики Лакана Лапланш и Понталис, так что когда в 1967 г. этот громадный труд, несущий многочисленные следы лаканизма, появился на свет, они сочли неправомерными требования Лагаша указать на обложке его фамилию.
Сам же Лакан в эти годы не имел собственного печатного органа, не был связан с университетом и проводил семинары в госпитале св. Анны. Хотя всем было ясно, что он является первой фигурой французского психоанализа, у него не было никакой реальной власти.
Лакан оставался все таким же аполитичным буржуа, как и в предвоенные годы. Однако его семья активно участвовала в антиколониальной борьбе. Лоранс в 1954 г. посетила Алжир в составе театральной труппы, а по возвращении вступила в коммунистическую партию. Лакан не одобрял этого шага; он сравнивал компартию с церковью и вообще не питал к ней теплых чувств, однако признавал право своей приемной дочери на самостоятельный выбор. Партийную работу Лоранс сочетала с изучением медицины. 10 мая 1960 г. ее арестовали и шесть недель продержали в тюрьме Рокет. Лакан, навещая ее, привозил ей стенограммы своих семинаров по этике психоанализа. Он писал Винникоту:
…Лоранс, дочь моей жены… доставила нам в этом году много переживаний (которыми мы гордимся), будучи арестована за свою политическую деятельность. Теперь она вышла на свободу, но мы все еще обеспокоены делом, которое пока не закрыто.Три года спустя Лоранс начала анализ на кушетке Конрада Штейна, члена Парижского психоаналитического общества: проходить анализ у какого-либо ученика своего отчима она считала неудобным, а большинство членов Французского психоаналитического общества были анализантами Лакана. Жюдит, по примеру старшей сестры, также включилась в антиколониальную борьбу. По окончании франко-алжирской войны она в течение двух лет преподавала философию в университете Алжира, а затем получила степень агреже во Франции.
Также и племянник, который во время своей учебы жил у меня как сын, только что был осужден на два года тюрьмы за свою борьбу против войны в Алжире[166].
В госпитале св. Анны Лакан продолжает работать с больными «с зоркостью, унаследованной от Клерамбо, и эстетикой комментария, позаимствованной у Кожева»[167]. Однако главным его делом остаются семинары, на которых он излагает свое учение. Лакан неизменно настаивает на том, что он не говорит ничего такого, чего нельзя вычитать у Фрейда. Мы видели, что уже в 1953 г. в Риме Лагаш справедливо замечал, что Лакан имеет обыкновение вычитывать в текстах то, чего в них нет. Однако Лакан никак не мог признать, что говорит он не «от Фрейда», но «от себя»: если он скажет, что излагает не фрейдовское учение, а свое собственное, это будет означать разрыв со всем психоаналитическим сообществом. Пока он не готов к такому разрыву, и ему приходится представляться лишь комментатором и толкователем Фрейда. Его положение парадоксально: «лаканизм существует постольку, поскольку он не существует»[168].
Французское психоаналитическое общество тем временем предпринимало отчаянные попытки остаться частью Международной психоаналитической ассоциации. В ходе работы Лондонского конгресса МПА летом 1953 г. была назначена следственная комиссия, возглавляемая Винникотом, которая должна была представить заключение о работе Французского общества. Комиссия вынесла отрицательное суждение о дидактическом анализе как Дольто, так и Лакана. Последнего упрекали прежде всего в неправомерном сокращении срока психоаналитических сеансов, а кроме того, в слишком сильном влиянии на членов общества. Лакан, как обычно, пропустил эту критику мимо ушей.
В это время он по-прежнему увлечен лингвистикой Соссюра, однако если до 1953 г. учение Соссюра для него вписывалось в набиравшее во Франции популярность хайдеггерианство, то после «Римской речи» он склоняется к «структуралистскому» прочтению швейцарского лингвиста в духе Леви-Строса и Р. Якобсона. Он продолжает пользоваться гегельянской терминологией, хотя Гегель уже не так важен для него, как прежде. По-видимому, его увлечение идеями Соссюра было инспирировано Мерло-Понти, который первым во Франции указал на философское значение работ швейцарца. Лакан и Мерло-Понти много раз встречались, хотя дружбы между ними не сложилось. (О Мерло-Понти Лакан будет говорить в семинарах 1963-1964 гг.) В это же время у Лакана завязываются тесные отношения с гегельянцем Жаном Ипполитом, который принимает участие в лакановских семинарах. Вызревает то, что в 1960-е гг. будет названо «структурализмом» и «антигуманизмом», то, что будут бесконечно комментировать, хвалить и высмеивать.
Тем не менее семинары 1953–1954 гг. представляют Лакана-феноменолога. Эта феноменология, впрочем, как мы скоро увидим, носит весьма своеобразный характер и далеко уходит от гуссерлевской в сторону «структурализма». Центральным для лакановского анализа выступает понятие субъекта. Вводя это понятие, человек «вводит» самого себя. Вводя самого себя, он «вводит» и собеседника – того, кто говорит со мной, пользуясь «некачественным» языком. Поэтому искусство психоанализа есть искусство диалога. Лакан не дает четкого определения субъекта, но оговаривается, что субъект не есть Воображаемое, функцией которого выступает эго: «…Что же мы называем субъектом? Да то самое, что в развертывании объективации находится вне объекта»[169]. Определение вполне феноменологическое, однако феноменологической системы мы здесь не обнаруживаем.
Лакан сравнивает психоанализ с практикой дзен, где передача может совершаться в равной степени как сарказмом, так и пинком ноги. Такой способ изыскания смысла предполагает отказ от какой бы то ни было системы, открывая мысль, находящуюся в движении, но в то же время готовую к тому, чтобы стать системой, поскольку сама эта мысль несет в себе догматический аспект. Лакан пересматривает распространенное убеждение, согласно которому фрейдизм, появившись в век сциентизма, является сциентистской системой. Напротив, говорит он, в «Толковании сновидений» вводится то, чего не было в предшествующей истории мысли – смысл. Толкование сновидений погружает нас в область смысла, где речь идет о субъективности человека, какой она представлена в его желаниях и отношении к окружающему миру. Отсюда видение той задачи, которую Лакан ставит перед собой: «Заново ввести регистр смысла, регистр, который и сам нужно поместить на подобающий ему уровень»[170]. Разобравшись в том, что это за уровень, мы сможем понять основную исследовательскую установку Лакана.
Уподобив себя мяснику Чжуан-Цзы и будучи человеком западной культуры, Лакан немедленно определяется с инструментом: расчленение в психоанализе производится не с помощью ножа, а с помощью понятий. При этом понятия возникают не из человеческого опыта, как представлялось сциентистам (в этом случае они всегда уже были бы готовыми), а из самих слов, будучи инструментами очерчивания вещей. Понятия, с которыми имеет дело аналитик, закостенели в обыденной речи, и вывести регистр смысла на подобающий ему уровень – значит прежде всего «освободить» понятия от обыденных смыслов.
Выговорив для себя необходимость освободить понятия от сковывающей их обыденности, Лакан немедленно уточняет три центральных понятия фрейдовского анализа. Сверх-Я, говорит он, является законом, лишенным смысла и опирающимся исключительно на язык: «Ты» выступает до сознания и представляет собой отнесенность к другому. Лакан подчеркивает свою опору на феноменологию, говоря об интенциональном характере цензуры. «Идеал Я» – средство защиты, увековеченное самим Я ради «продления удовлетворенности» субъекта (эта функция, по Лакану, наиболее гнетущая и оказывающая депрессивное воздействие). «Оно» не сводится ни к влечениям субъекта, ни к «чистым объективным данным», поэтому анализ никогда не сводится к выявлению агрессивности или эротизма субъекта. Та точка, к которой движется анализ и которой он никогда не достигает, есть «предельная точка диалектики экзистенциального распознавания – “Ты есть это”»[171]. Вообще, анализ имеет своей целью не достижение самообладания и бесстрастия, но достижение субъектом способности поддерживать аналитический диалог, так что такой анализ есть анализ дидактический. Открытие Фрейда, утверждает Лакан, есть открытие разума как введение человеческого существования в область смысла. В силу такого понимания фрейдовского открытия Лакан формулирует свой основной вопрос: что мы делаем, когда занимаемся анализом? В практической плоскости это значит: основывать конкретный опыт на понимании отношений аналитика и анализируемого. Психоанализ отличается от обычной, «конструктивной» психологии тем, что обращает самое пристальное внимание на контр-перенос, говоря не об одной личности анализируемого, но также о личности аналитика. Однако, подчеркивает Лакан, в отношения этих двоих неизбежно вмешивается третий элемент, каковым является речь.
Сутью фрейдовского анализа Лакан считает реинтеграцию субъектом собственной истории. Выделяя, как выражается Лакан, «ситуации истории», Фрейд вовсе не делает акцент на прошлом, поскольку «история не является прошлым. История есть прошлое лишь настолько, насколько прошлое историзировано в настоящем – историзировано в настоящем потому, что было пережито в прошлом»[172]. Поэтому воссоздание истории субъекта имеет форму поиска воссоздания прошлого. Нетрудно заметить, что Фрейда Лакан читает через прустовские очки, а потому он отказывается понимать анализ как трансформацию фантазматического отношения в отношение реальное. Важно не то, что субъект припоминает и переживает заново, но то, чтó именно он при этом реконструирует. «Центром тяжести субъекта является тот синтез прошлого в настоящем, который называют историей»[173].
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента