Авторханов Абдурахман. Технология власти.

   - Вы, товарищ, из ИКП?
   - Да!
   - Как ваша фамилия?
   Называю. Рыжий скелет смотрит в список, находит мою фамилию. Против фамилии какая-то буква и цифра, выведенные красным карандашом.
   - На четвертый этаж, кабинет такой-то-чахоточным голосом говорит он.
   Я поднимаюсь на четвертый этаж в указанный кабинет. Поражает мертвая тишина на этом этаже. Все двери в комнаты и кабинеты плотно обиты кожей на войлоке. По коридору тянутся длинной лентой мозаичные дорожки. В этом ряду на дверях никакихнадписей, только номера. Стучу в указанный кабинет о мягкую кожаную дверь, но я знаю, что ни меня не услышат, ни я ничего не услышу. Поэтому нерешительно вхожу в кабинет: ба! за столом, в мягком, но довольно потертом кресле, сидит Орлов!
   - Как вы сюда попали?- совершенно глупо и некстати спрашиваю я. Находчивый Орлов отвечает вполне резонно:
   - Не так, как вы!- Потом он прямо переходит к делу:- Под страхом исключения из партии, а значит и из ИКП, предупреждаю вас от имени ЦК, чтобы вы отвечали правдиво на поставленные мною вопросы. Мы знаемвсю правду, но если вы постараетесь утаить ее от ЦК, вывыйдете отсюда без партбилета.
   Орлов делает маленькую паузу и начинает перебирать бумаги в папке. Внушительный тон его, серьезность внутрипартийной обстановки, а главное, его таинственный кабинет в ЦК производят свое впечатление. Я убеждаюсь, что этот желчный и недалекий человек может решить мою судьбу. Молниеносно пролетают в голове мысли о "казни Сталина", "дне рождения" у Зинаиды, дружбе с Сорокиным, о сегодняшней встрече с Резниковым. Значит, Орлов все знает. И его дилемма тоже ясна: расскажу - остаюсь в ИКП, нет - выгонят из ИКП и из партии. Я волнуюсь и этим порчу дело, так как знаю, что Орлов исподлобья наблюдает за мною. Беру себя в руки и сосредоточиваюсь, вернее, стараюсь делать это. Я готов отвечать на все вопросы во имя Зинаиды, Сорокина и кавказской чести категорическим - "нет!". Пусть исключают. Путь сошлют в Сибирь. Пусть...
   Внезапным вопросом Орлов перебивает мысли:
   - Вы были вчера на собрании в Комакадемии?
   - Да, был.
   - Кто вам билет дал?
   - Дали в ИКП.
   - Кто персонально?
   - Сорокин.
   - Почему он дал именно вам?
   - Спросите у него.
   - Я вас спрашиваю.
   - Я вам ответил.
   - Вы аплодировали Бухарину?
   - Да.
   - Почему?
   - Потому, что он член Политбюро.
   - Вы кричали "ура" Бухарину?
   - Вы мне скажите лучше, зачем я вызван сюда. Я считаю излишним отвечать на эти глупые вопросы.
   - Не забывайте, что вы находитесь в ЦК, и отвечайте на вопросы,- грозит Орлов.
   Но у меня уже легче на душе. Я вижу, что Орлов учиняет надо мною мелкий полицейский допрос без серьезных для этого данных. Поэтому я храбрюсь и перехожу в контратаку:
   - Я только вчера впервые в своей жизни увиделБухарина и, когда аплодировали все, даже президиум,аплодировал и я. Но если за это время с Бухариным произошло что-нибудь неладное, то тут виноват не я, а ЦКчленом которого он является.
   - А вы аплодировали Кагановичу?- вдруг спрашивает Орлов.
   - Да, и на том же основании, что и Бухарину.
   - Разделяете вы теоретические воззрения и политические взгляды Бухарина?
   Я вскакиваю со стула, изображаю глубокое возмущение и угрожаю Орлову, что за такие провокационные вопросы с его стороны я пойду с жалобой к самому Сталину. Мои угрозы не действуют.
   - Перестаньте закатывать мне здесь истерику, как баба, и заниматься демагогией. Я вашу антипартийнуюдушу вижу насквозь... Не пугайте и Сталиным, работая против Сталина... Подумаешь, не успел еще вылупиться,а хочет учить. Итак, будете вы отвечать по существуна поставленные вам вопросы?
   Последние слова Орлов произносит громко и почти по слогам. Его всегда желчная физиономия превратилась вся в вопросительный знак. Но и я теперь действительно вне себя. Слова "как баба" (у кавказцев это самое тягчайшее оскорбление) ядовитой пулей сразили мое самолюбие. У меня буквально потемнело в глазах. В этот миг мне казалось, что я готов на убийство, на смерть.
   - Гражданин Орлов, ты был и остался шпиком и карьеристом, которому не должно быть места в аппарате ленинского ЦК. Или я потеряю свой партбилет, или тебя отсюда выставят!
   При этих словах я выбегаю из кабинета.Забыв сесть в лифт, спускаюсь по лестнице. Еще не дошел я до третьего этажа, как слышу сзади крик; кто-то бежит за мною, громко называя мою фамилию. Останавливаюсь. Подходит незнакомое мне лицо кавказского типа, средних лет, в военном костюме без знаков и, широко улыбаясь, будто мы с ним давнишние друзья, просит меня зайти в его кабинет. Я добиваюсь узнать, в чем дело, но незнакомец просит сначала зайти. Поднимаемся обратно на четвертый этаж, идем мимо кабинета Орлова и через два или три кабинета незнакомец открывает мне дверь. Заходим. Обстановка в первой комнате почти та же, что и у Орлова. Здесь сидит довольно пожилая женщина и что-то печатает. Мы заходим в следующую комнату. На ходу незнакомец говорит женщине: "Если кто-нибудь придет, то я занят". Незнакомец, продолжая все еще улыбаться, указывает мне на стул, сам садится после меня в кресло,- менее потертое, чем у Орлова. На столе два телефона (внутренний и внешний), свидетельствующие о ранге более высоком, чем у Орлова. Незнакомец представляется:
   - Вы меня, конечно, не знаете - я ответственный инструктор ЦК и моя фамилия Товмосян. Но о вас яслышал от ответственного инструктора ЦК т. Кариба. Выего знаете, недавно он инструктировал Северный Кавказ и Дагестан. Он о вас самого лучшего мнения и пророчит вам большие успехи. Я знал, что вас сегодня вызвалив ЦК к Орлову по каким-то вашим институтским делам.Я попросил Орлова после окончания беседы познакомить меня с вами, но, оказывается, вы с ним поссорились.В чем дело, что случилось?
   Я не хотел возвращаться к теме об Орлове, но Товмосян был весьма настойчив и любопытен. Тогда я рассказал суть дела.
   - Вы по форме совершенно правы - он вас личноо скорбил, знай он наши "кинжальные обычаи" Кавказа,этого бы не случилось, но вы не правы по существу. Вы чересчур погорячились и тем ухудшили свое положение.Если это дело дойдет до ЦКК, то будет плохо не ему,а вам. В Москве, разумеется, знают, что мы - народ горячий, но нашей горячностью мы должны пользоватьсяпротив врагов партии, а не против друзей.
   - Если в партии вообще есть враг, то этот враг -Орлов,- заметил я тут же.
   - Ошибаетесь, он не дипломат и даже не теоретик, но предан партии всеми фибрами души.
   - Он был "всеми фибрами души" предан и белой контрразведке,- отвечаю я.
   - Откуда вы это знаете?
   - Видел документы...
   - Да, это старая история. Она не раз была предметом расследования ЦКК. Ничего порочашего на него ненашли. Ведь, в конце концов, сейчас важно не то, что
   кто-то когда-то кем-то был, важно другое - кто кем является сегодня. У нас в партии немало членов с дореволюционным стажем, но какой от них толк, если они смотрят назад, а не вперед. Если хотите, такие старые члены партии сегодня даже вредны для нашего дела.
   Товмосян при этих словах пристально посмотрел мне в глаза. И в этих глазах он несомненно читал величайшее удивление. В самом деле, только впервые от Товмосяна я слышал столь грубое и циничное определение: "старые члены партии сегодня вредны". Я решительно не мог понять этого, еще меньше понимал я, почему и к чему Товмосян все это говорит мне, неужели только для этого заявления он вернул меня назад.
   Товмосян выжидающе замолчал. Мне было не о чем говорить, да и бесполезно возражать. Убедившись, что я не имею или не хочу что-нибудь сказать, он перешел, видимо, к основному пункту.
   - Вы знаете, как правые лидеры смотрят на национальный вопрос?- спросил он.
   - О правых лидерах я слышу впервые из вашихуст,- притворился я наивным.
   - Я говорю о теоретической школе Бухарина в вашем ИКП,- уточнил вопрос Товмосян.
   - Я заявляю, что и об этой школе тоже слышал впервый раз только вчера из уст Кагановича.
   Не знаю, насколько он мне поверил, но действительно я не имел ни малейшего представления о наличии особой концепции по национальному вопросу у правых.Я знал, что Ленин критиковал Бухарина по самым различным правовым и тактическим вопросам (теория огосударстве, Брестский мир, национальный вопрос, истмат и диамат), но не знал, были ли у Бухарина сейчассвои особые взгляды на национальную политику партии(ранее у Пятакова и Бухарина такие взгляды по вопросуо праве народов на самоопределение были, но теперь этоотошло в область истории). Тем охотнее я попросил Товмосяна рассказать, в чем сущность национальной концепции "школы Бухарина".
   Однако, в изложении Товмосяна, национальная-теория "правых" (дальше он говорил о "правых") выглядела так, как я ее себе представлял, когда впервые столкнулся с Сорокиным в ИКП.
   Правые считают, доказывал Товмосян, что ЦК де-русифицировался. Раньше было еврейское засилье, а теперь - кавказское. Иначе говоря, они считают, что убрав из ЦКевреев (Троцкого, Зиновьева, Каменева), власть захватили кавказцы - Сталин, Микоян, Орджоникидзе и др. Поэтому правые объявили войну Кавказу. Победа правых в нашей партии означала бы победу не просто великодержавного шовинизма, но и махрового русского империализма. Кто сейчас идет против Сталина - основоположника ленинской национальной политики,- тот идет против своего народа. Вы еще молодой и политически неопытный,- повторил Товмосян,- но меня и вас, кавказцев, это касается раньше и больше всех. Вот против этой идеологии вместе с нами борется и русский коммунист Орлов. Поэтому несправедливо объявлять его врагом и для этого копаться в его биографии.
   Беседу нашу Товмосян закончил совершенно конкретным предложением сообщить ему обо всех проделках правых в ИКП, о которых мне известно что-либо существенное.
   - Вы хотите сказать, что я знаю какой-нибудь заговор неизвестных мне правых и этот заговор скрываю-от ЦК?- начинаю я возмущаться.
   - Нет, нет, ваша позиция вне сомнения, но все либлагополучно у ваших друзей,- успокаивает он меня.
   На столе зазвенел телефон. Товмосян не спеша берет трубку. Отвечает односложными - "да" или "нет". Хотя мне кажется, что речь идет обо мне, но трудно угадать, к чему "да" или "нет". Товмосян кладет трубку и, не возвращаясь к прежней теме, сообщает мне, что сейчас будет интересная беседа.
   - С кем это?- невольно вырывается у меня.
   - С Кагановичем,- отвечает Товмосян тоном безразличия, будто речь идет о беседе с нашим Дедодубом.Потом добавляет: "Каганович - умный человек, никогда не даст в обиду нашего брата".
   У меня так забита голова сегодняшими впечатлениями и так напряжены нервы от волнения, что я был бы очень рад, если бы мне сказали: "Вы свободны". Однако я знаю, что бесполезно отказываться от "высокой чести". Я покорно иду за Товмосяном, и через несколько минут мы уже в приемном зале Кагановича, на том же этаже, но на другом конце (кабинеты секретарей находились на южной стороне четвертого этажа), и на внутренних дверях надписи: "И. Сталин", "Л. Каганович", "В. Молотов", "Н. Кубяк".
   В зале застаю всех наших вызванных: и студентов, и профессоров, и даже Юдина вместе с Орловым. Все присутствующие молчат, только в другом углу зала стоя у окна, Юдин и Орлов о чем-то тихо шепчутся между собою. Из кабинета в зал входят Криницкий и Каганович Мы все встаем. Каганович приглашает сесть. Сам он не садится и произносит краткую речь, смысл которой заключается в том, что ИКП был и остается вернейшей теоретической опорой ЦК в борьбе со всеми врагами ленинизма. Он призывает присутствующих быть достойными этого высокого призвания красной профессуры. Сославшись на свою занятость, он говорит, что должен покинуть нас, но что Криницкий изложит нам конкретные цели сегодняшнего заседания. При этих словах он передает слово Криницкому и, поклонившись нам, выходит из зала приемной.
   - Вчерашняя демонстрация в Комакадемии против ЦК,- начал свою речь Криницкий,- определенно свидетельствует о неблагополучии в ИКП. Большинство из присутствующих так или иначе причастны к этой демонстрации. Вы должны помнить, что мы не можем держать в стенах ИКП людей, которые в вопросах борьбы за чистоту марксизма-ленинизма становятся на точку зрения фальсификаторов. То, что простительно рабочему от станка, мы не можем простить будущим теоретикам партии. Может быть, некоторые из вас находятся в заблуждении в отношении личности товарища Бухарина, но против товарища Бухарина как личности ЦК ничего не имеет. Мы боролись и будем бороться против антиленинской идеологии и теории Бухарина, хотя он и является членом Политбюро. Сейчас слишком серьезное время, чтобы мы могли равнодушно смотреть на ревизию ленинизма представителями правого оппортунизма в партии. Главой этого оппортунизма и является товарищ Бухарин. Конечно, гораздо проще исключить товарища Бухарина из Политбюро и даже из ЦК, но правый оппортунизм есть идеология, которая не поддается механическому исключению. Она есть идеологий, старых, реставраторских классов. Ее надо выжечь каленым железом ленинизма. Самого товарища Бухарина мы призываем к этому и надеемся, что он станет рано или поздно на этот путь. Но ждать, пока сам товарищ Бухарин соберется сделать это, ЦК не может. ЦК несет ответственность перед всей партией и Коминтерном за всякое искажение ленинизма ее членами. Вот почему ЦК объявил сейчас правую опасность главной опасностью в партии, а всякое примиренчество к ней антипартийным преступлением...
   Закончил свою длинную речь Криницкий указанием, звучавшим и как приказ, и как угроза: либо все вы, слушатели и преподаватели ИКП, должны включиться в активную борьбу против правой опасности в самом ИКП, в печати и на партийных и рабочих собраниях Москвы, либо ЦК вынужден будет обсудить вопрос о личном составе ИКП.
   Уже было около одиннадцати часов вечера, когда мы покинули здание ЦК.
   X. РЕКОГНОСЦИРОВКА В СТАНЕ БУХАРИНЦЕВ
   Совершенно неожиданно для нас ИКП очутился в центре внимания ЦК. Конечно, для этого были весьма серьезные основания. Во-первых, здесь были собраны лучшие пропагандистские силы партии, во-вторых, Бухарин признавался в этих стенах до сих пор непререкаемым авторитетом в области марксистской теории. После снятия троцкистов преподавательский состав из числа партийцев считался чисто бухаринским. Сам Бухарин с самого начала организации ИКП числился одним из его ведущих профессоров по политической экономии и теории советского хозяйства. Поэтому для ЦК было важно, чтобы дисквалификация Бухарина как теоретика началась "стихийно", снизу и именно с ИКП. Только впоследствии я понял, почему ЦК вместо того, чтобы просто объявить Бухарина еретиком и предать его школу анафеме, стал на этот окольный и более сложный путь расправы. В конце концов, прав был Криницкий - дело не в личности Бухарина, а в том, насколько велико его влияние в теоретических и академических кругах партийного актива и каковы те силы, с которыми надо расправиться наряду с Бухариным. Выступления против Бухарина были не столько пробным шаром, столько глубоко рассчитанной рекогносцировкой в стане настоящей и возможной армии бухаринцев. ЦК, вернее его Секретариат, боролся за резкую дифференциацию партии - "за" и "против" Бухарина. Низовая партийная масса была уже в руках сталинского партийного аппарата, но в верхах партии соотношение сил далеко не определилось. Предварительная "проработка" Бухарина пока что только по линии теории были призвана внести искусственный раскол в партийный актив. Этой цели служило собрание Коммунистической академии, для той же цели намечались собрания актива Москвы, Ленинграда, Киева, Минска, Свердловска, Баку, Тифлиса и других крупных партийных центров. Однако наше первое "опытное" и несомненно весьма важное, с точки зрения ЦК, собрание явно провалилось. Понятно, какое отрицательное для нас впечатление оно произвело на сталинцев. Как только в ЦК заметили, что Бухарин располагает большими силами и предположительно большей симпатией в кругах актива, чем это думали оптимисты из окружения Сталина, последовали первые меры организационного воздействия и политического давления. Первый удар был нанесен московскому руководству. Без объявления мотивов 27 ноября 1928 года была официально снята руководящая группа МК ВКП(б) во главе с Углановым (ее судьба была предрешена еще в конце октября, как я уже говорил выше). Одновременно было объявлено, что Молотов "избран" секретарем МК, сохраняя по совместительству пост второго секретаря ЦК ВКП(б). Уже через полтора года (апрель 1930 г.) в "Обращении МК к членам партии" не без основания говорилось: "именно в московской организации правые оппортунисты, пытавшиеся наступать на генеральную линию партии, получили первый решительный удар". Но ни в 1928 году, ни до конца 1929 года в партийной прессе не писали, что руководство МК снято за правый оппортунизм. Говорилось и писалось о том, что в московском руководстве оказались "примиренцы" к правым, но при этом не приводилось ни одного имени. Сам Угланов был назначен наркомом СССР (если не ошибаюсь, наркомом труда СССР). Уханов, председатель Московского Совета, держался на своем посту до конца 1930 года, когда его заменил Булганин - "герой" разоблачения Угланова, но внутри партии, во всяком случае в партийном активе, было известно, что руководство МК было разогнано за поддержку Бухарина с временным предоставлением его членам хотя II видных, но для ЦК менее опасных правительственных постов.
   Все это было грозным предупреждением и вместе с тем действительно первым ударом по бухаринской оппозиции. Правда, все догадывались, что разгром москов-ского руководства - это победа аппарата ЦК и может стать пирровой победой, если будет произведен свободный опрос партийной массы. К тому же полной загадкой оставалось соотношение сил на пленуме ЦК, когда открыто и остро встанет вопрос: существует ли в партии правая опасность в лице Бухарина и Угланова (о позиции
   Рыкова и Томского еще ничего не было известно), которые столь решительно боролись еще вчера вместе со всем руководством ЦК против левого уклона, против троцкистов. С этой точки зрения и борьба против Троцкого была палкой о двух концах. Широкие круги партии приписывали относительно легкую победу над Троцким именно теоретической мощи и ленинской последовательности Бухарина, а не Сталина. В этой же борьбе против Троцкого колоссально вырос авторитет Бухарина как ортодоксального теоретика партии. Как же убедить эту партию, что Бухарин - негодный теоретик и антипартийный уклонист? Как согласовать с человеческой, даже со сталинской логикой объявление задним числом всего написанного Бухариным в борьбе против меньшевиков и троцкистов антиленинскими писаниями, тем более, что все эти труды вышли в свет еще при Ленине, многие даже с одобрения и под редакцией самого Ленина? Как быть, наконец, с неоднократными заявлениями Сталина во время дискуссии против троцкистов, что он не даст Бухарина никому в обиду? Что же случилось сегодня с Бухариным, что заставляет аппарат ЦК объявить его самым опасным человеком для партии? Дело не в прошлых произведениях Бухарина, а в его настоящей позиции внутри Политбюро,- рассуждали в партийном активе. И тут же спрашивали, в чем же тогда заключается эта позиция? На собрании партийного актива в Коммунистической академии Бухарину слова не дали. То, что говорил Каганович, к делу не относилось, а что происходило на заседании бюро МК и московского "актива" партии, не было известно и тщательно скрывалось. Назначение опальных из МК на другие, юридически более ответственные, правительственные посты способно было лишь дезориентировать не только партию, но и самих "опальных" (последняя цель, конечно, тоже преследовалась до поры, до времени). Одно было бесспорно: в ЦК назревает новый кризис. Сталин или Бухарин?- вот и формула кризиса. Кто стоит за Сталиным, уже более или менее известно, кто же за Бухариным - неизвестно. Еще менее известны подлинные причины кризиса. Пущенная в ход Агитпропом ЦК успокаивающая формула гласила лишь: "Голосуйте за Сталина - не ошибетесь!" Наиболее ретивые из нас отвечали на это формулой Троцкого: "Не партия, а голосующее стадо Сталина!"
   Аппарат ЦК работал, однако, интенсивно и организованно, вербуя обывателей, запугивая "примиренцев"и терроризируя "уклонистов". Учебная жизнь в ИКП практически давно уже приостановилась. Беспартийные профессора и академики отсиживали свои часы в кабинетах и библиотеках, а партийные вместе со студентами бились на партийных собраниях и дискуссиях. Неудавшееся общее собрание актива в Коммунистической академии было решено проводить сначала по отдельным учебным и ученым учреждениям - в ИКП, Комакадемии, РАНИИОНе, Свердловском университете и КУТВ им. Сталина. На всех собраниях обсуждали один и тот же стандартный вопрос: "Кооперативный план Ленина, классовая борьба и ошибки школы Бухарина". Основные докладчики - члены "теоретической бригады". В ИКП докладчиком выступил уверенно шедший в гору Л. Мехлис. Собрание было нарочито растянуто на два или три дня, чтобы дать возможность выступить большему количеству преподавателей и слушателей. Мехлис выполнил свою задачу блестяще. Ни одно утверждение, ни один тезис не были "взяты с потолка"- все это обосновывалось бесконечным количеством больших и малых цитат из Маркса, Энгельса и особенно из Ленина. Последнюю часть своего доклада Мехлис уделил так называемым "двум путям" развития сельского хозяйства - капиталистическому и социалистическому. Докладчик утверждал, но уже менее успешно и менее уверенно, что бухаринская школа толкает партию на капиталистический путь развития. В качестве доказательств приводились длиннейшие цитаты из книг Бухарина "Экономика переходного периода" и "К вопросу о троцкизме". Мехлис закончил свой доклад указанием, как и Сталин в начале 1928 года на пленуме МК и МКК ВКП(б), что в Политбюро нет ни правых, ни левых, и что речь идет о теоретических и политических ошибках Бухарина в прошлом. Но этим утверждением Мехлис испортил свой доклад, а главное, политику дальнего прицела Сталина-Молотова- Кагановича. Этой ошибкой Мехлиса немедленно воспользовались явные и "скрытые" ученики Бухарина. Мне хорошо запомнились в связи с этим выступления тогдашнего члена ЦКК Стэна и Сорокина. Стэн открыт"разделял нынешние взгляды Бухарина, но Сорокин в глазах икапистов и ЦК все еще числился в ортодоксальных рядах. Но сегодня наступил день, когда нужно было класть свои карты на стол. Как это сделает Сорокин? Очень немногие из нас знали, что он полон негодования и протеста против наметившегося сейчас "протроцкистского" курса
   ЦК. Многие верили, что при его прямом характере, болезненном идеализме и личном мужестве от него можно ожидать чего угодно, но не трусливого бегства от острых тем или рассчитанного двурушничества для глубокой конспирации. Прошло уже несколько дней, как мы с ним виделись последний раз на квартире Зинаиды Николаевны. Перед началом собрания я с ним столкнулся лицом к лицу в коридоре Института, но он прошел не поздоровавшись. Меня это озадачило и оскорбило. Неужели он думает, что я о нем говорил что-нибудь в ЦК или, может быть, ему сообщили, что я на него "показал"? Я был в том и другом случае оскорблен и побежал за ним, чтобы потребовать объяснения. Но я потерял его в толпе студентов, а скоро началось и собрание. Я занял место в одном из последних рядов, не зная, как себя будет вести Сорокин на сегодняшнем собрании. С тем большим напряжением я ожидал его выступления. Он выступил одним из первых.
   Сорокин прежде всего взял под сомнения теоретическую ценность и доброкачественность самого доклада. Еще свежо звучит в моих ушах вводный тезис Сорокина: "такого серого, теоретически бездарного и политически убогого доклада я не ожидал даже от Мехлиса",- заявил Сорокин. Это введение приковало к речи Сорокина всеобщее внимание. Водворилась выжидательная тишина. Сорокин пункт за пунктом начал анализировать доклад, обвиняя докладчика то в сознательной фальсификации марксистско-ленинской теории, то в явно невежественной ее интерпретации. Когда Мехлис начал настойчиво протестовать против "демагогических приемов" оратора, то Сорокин ответил, что он готов извиниться перед докладчиком, если докладчик ему растолкует следующее положение - при этих словах Сорокин прочел довольно большую цитату с явно марксистскими рассуждениями о путях развития современного капитализма и, закончив цитату, вызывающе обратился к Мехлису:
   - Скажите, товарищ Мехлис, согласны ли вы с изложенными здесь положениями?
   - Конечно,- ответил Мехлис.
   - Тогда поздравляю вас, товарищ Мехлис - цитатаэта из Муссолини,сказал Сорокин под всеобщий хохот собрания.
   Сорокин, ловко воспользовавшись произведенным впечатлением (об этом случае мы всегда говорили потом как о "цитатном инциденте"), патетически воскликнул:
   - Человек, который не может отличить красное отчерного, Ленина от Муссолини, хочет учить нас премудрости марксистской теории! До чего низко пала нашатеория, если к ней допустили всяких недоучек вроде Мехлиса! Но я нахожу,- продолжал Сорокин,- что Мехлис нас сознательно или бессознательно дезориентирует, когда заявляет, что мы собрались лишь обсуждать"архивные" ошибки Бухарина и что эти былые ошибки его не имеют отношения к сегодняшнему положениюдел в Политбюро. Нет, имеют и тысячу раз имеют! Бухарин ошибался по вопросу о государстве в 1916 году, Бухарин ошибался по вопросу о Брестском мире в 1918 году, Бухарин ошибался по вопросу о профсоюзах в 1921году, Бухарин мог ошибаться по какому-либо вопросу сегодня, в 1928 году, но тогда мы вправе критиковать Бухарина не за мнимые или прошлые, а за настоящие и политические ошибки. Прошлое может служить лишь иллюстрацией, но не характеристикой нынешнего политического лица Бухарина. К тому же, назовите хоть одногоиз членов Политбюро, который в прошлом не ошибался?Ошибаются революционеры, но не революция. Но ниодин архивариус типа Мехлиса еще не был революционером. Он трусливо роется в архивах вместо анализасегодняшней позиции Бухарина. Сказки о белом бычке недостойны большевиков. Или - или. Или товарищ Бухарин действительно толкает партию на путь реставрации капиталистических порядков, тогда его место не в Политбюро, а на какой-нибудь финансовой бирже, илитоварищ Бухарин находит нынешний курс ЦК ошибочным, тогда надо потребовать от него изложить свою точку зрения открыто и перед всей партией, как это всегда бывало в таких случаях, избавив от этой непосильной .задачи крикунов от теории вроде Мехлиса. Игра в пряткив политике чревата катастрофой, особенно если она ведется среди единомышленников.