Адам Вишневский-Снерг. Робот

   - А с чего вы взяли, будто мне она известна лучше, чем кому-либо? попытался я перебить его. Тот конвульсивными движениями вонзал мне ногти в запястье.
   - Нет! Не та, что несколько дней назад, - продолжал тот на одном дыхании, говоря одновременно со мною, как бы считая, что не успеет договорить, из за чего оба предложения, его и мое, слились в одну, практически непонятную мешанину звуков, - а нынешняя, после повреждения последнего "крота". Можно ли будет его исправить? Каковы шансы пробить отверстия в заблокированных выходах? Имеется ли возможность пробурить шахту? И наконец - только не надо мне рассказывать сказок! - хватит ли нам воздуха, ну и жратвы? На сколько долго?
   После этого он тяжело пыхтел. Приблизив губы к моему уху, он дышал в него разгоряченным шепотом:
   - Все! Все сходится. Вы нас обманываете! Оболваниваете надеждой, которой нет и быть не может. Вы пришли с нулевого этажа. О, я знаю. Пошататься, повынюхивать... чтобы... здесь на месте пошарить по всем коридорам. Вас прислал Лендон!!! Ну и что же?
   Он продолжал говорить, только я его слушал совершенно невнимательно. Неважно, каким образом он установил, что я чужой в этой части конструкции, хотя, скорее всего, меня выдал скафандр. Или же, несмотря ни на что принимая меня за кого-то, более его посвященного - он ожидал слов утешения? Я чувствовал, что эта встреча может закончиться для меня плохо. В течение всего времени его беспомощной атаки я размышлял, каким образом от него отцепиться. Он же напирал на меня все настырнее. Его возбужденная речь уже обратила внимание нескольких прохожих. Они остановились. Сейчас они забросают меня вопросами - по-настоящему перетрусил я.
   - Или же вы перекроете нам кислород?...
   В тоне этого вопроса уже содержалась провокация. Следовало хоть как-то отреагировать. Я не был тем, за кого он меня принимал. Но кем я был? Бежать? - глупо. Вокруг уже собиралась толпа. Что бы я ни сказал, прозвучало бы глупо. Все - я прекрасно чувствовал это - были склонны к обвинениям. Я нашел голову этого типа и захватил ее рукой, чтобы он не смог уйти. Прижав губы где-то в области его шеи, я ждал мгновения тишины. В конце концов мне просто не хватило дыхания.
   - Вы, - перешел я на шепот, - вы не знаете всей, к сожалению не самой приятной, правды. Мне неприятно в этом признаваться, но спасутся лишь те, которые... - ту т я понизил голос не для усиления эффекта, но просто потому, что еще не придумал сообщения, способного вызвать достаточно сильное впечатление. Он склонил голову и подставил уши с такой неожиданной готовностью, как будто бы ожидал услыхать оправдательный для него приговор. - ...которые будут знать, как вести себя в случае... Но если бы я выдал вам результат наиновейшего открытия... хотя и не знаю... может мне и разрешено сделать исключение. Вы, как мне кажется... - молол я, понапрасну пытаясь мобилизовать ум на то, чтобы выдавить хоть какую-нибудь мыслишку, в то время как мужчина тяжелел под моею рукой, застывший не столько из-за моего зажима, сколько от переполненного напряжением ожидания. - Но не сейчас. Не здесь! По-видимому это понятно. Собирается толпа, а я спешу. Достаточно и этого...
   Я уже отошел на несколько шагов.
   - Где? - бросился он за мной.
   Я обернулся и шепнул ему на ухо:
   - В лифте.
   Я ляпнул это совершенно не думая. Именно это слово уже готово было сорваться с моего языка, и я выплюнул его в сторону мужчины, чтобы чем-нибудь, хоть чем-нибудь, переломить тишину, которая - после его вопроса - напряглась, словно снабженная снарядом пружина, будто игла, нацеленная в барабанные перепонки моих собственных ушей. Но тут же я взял себя в руки. Сейчас он продолжит меня пилить: а в каком лифте? - спросит - а когда?
   Он не спросил ни о чем. Я уже подходил к основному коридору, когда меня догнало одно-единственное тихое слово:
   - Приду.
   Я направился вдоль узкой, круто поднимающейся рампы. Держась поближе к левой стенке, я вел по ней рукой, чтобы не потерять с ней контакта, и чтобы - по крайней мере, этим единственным доступным мне образом ограничить неприятное впечатление напирающей отовсюду магмы и задержать в себе ускользавшую уверенность, что темнота - разлившаяся в бесконечность бездна нереальных звуков - обладает некоей твердой, материальной границей. Справа, у самого края толстого, губчатого тротуара, по которому я шел, с металлическим писком крутились ролики и шестерни какого-то устройства. Снизу до меня доходил пронзительный до боли в ушах, ни на мгновение не умолкающий бешеный лязг. Где-то на высоте моего правого плеча подвешенный на вертикальных опорах скользил подвижный поручень. Его монотонному перемещению не мешали сжимающие его сотни сбившихся в единую массу рук, потных, и в то же время холоднющих пальцев, вцепившихся в поручень так цепко и онемело, как будто бы пальцы этих рук - словно корни - после длительных и безуспешных поисков, утратив уже надежду на безопасную опору, обнаружили уже верную опору - плодородную почву - и пали на нее в тревожной спешке, углубившись в ее глубину и там застыли в самой удобной для длительного существования позиции. Какое-то время без всякой потребности (а может и в поисках свободного места на поручне) я проводил по этим окаменевшим ладоням своими пальцами. И вдруг тут же отвел их как можно быстрее, ибо возможность, что одна из этих рук вдруг разожмется, затем стиснется на моем запястье и дернет, чтобы затянуть меня в шестеренки, не показалась мне совсем уж исключенной.
   Возле моего левого локтя перемещалась стенка с длинным рядом плотно закрытых дверей. Я проходил мимо, машинально считая их, машинальным касаниям ручек приписывая соответственное порядковое числительное, пока наконец - уже запыхавшись от бега, в который превратился мой все ускорявшийся марш - я добрался до вершины рампы. Здесь я очутился на чем-то вроде окруженной балюстрадой террасы. Вполне возможно, что я попросту неправильно оценивал поверхность под ногами, которая могла быть бетонной плитой балкона, полом следующего этажа или каким-то иным фрагментом окружавшей меня конструкции достаточно того, что если не считать пройденной сюда дороги, выбраться отсюда я мог единственным только образом: переходя по переброшенному между двумя противоположными стенками металлическому мостику.
   Сопровождающий меня на рампе шум утих, покидая меня еще ранее вместе с удалявшимся в плавном развороте поручнем. Здесь, на террасе, царила относительная тишина: кроме сонного, доходящего снизу урчания ее нарушал лишь приглушенный разговор двух мужчин. Я не сразу обратил на них внимание. Как я убедился через некоторое время, они стояли перед ходом, ведущим с террасы на мостик. Вполне возможно, что я бы и прошел мимо них безразлично, как до сих пор проходил мимо стоящих на обочине или же отиравшихся о меня людей, если бы не заметил лица одного из них. Нет, я не ошибся. Наконец-то случилось нечто такое, что позволило сделать заключение, что я не слеп. Из черного словно смола пространства в нескольких метрах передо мной внезапно на секунду проявился ярко-красный профиль. Рядом с ним находилась освещенная тем же самым отблеском поднятая ко рту рука. Ее пальцы сжимались вокруг небольшого источника света. Образ погас, когда я даже не успел приглядеться к нему поподробнее. С того места, где образ лица исчез, упала вниз и остановилась на высоте с метр раскаленная искра.
   - Прикрой! - услыхал я предупреждающий шепот. - Там кто-то стоит.
   Я так давно не курил сигарет, что даже с такого расстояния мне удалось подхватить ноздрями тонкую струйку табачного дыма. Он курит, вопреки суровому запрету, - подумал я, удивляясь одновременно собственной уверенности в том, будто здесь такой запрет имеется, ведь для такой уверенности у меня никаких оснований не было.
   Он подобрался ко мне так тихо, что я и не успел заметить, как он положил мне руку на плече.
   - Ты с сорок второго? - прозвучал вопрос. Ответа моего, по-видимому, и не ожидалось, он был так в нем уверен, что еще до того, как я что-то смог промямлить, прибавил тоном, в котором звучало желание дружелюбного согласия: - Тебе тоже хватит. - И опустил руку.
   Сразу же после этого мужчина поднес к лицу что-то шелестящее.
   - Закуришь?
   - Охотно.
   - Я думаю! - Сигаретную пачку он отвел, когда я только-только успел к ней прикоснуться, и тут же рассмеялся с тоном сожаления. - Ладно, ладно, свой. Только не так резко двигай костылями. Ты смотри какой, словно молния. Заработать надо сначала.
   - А как?
   - Мы едем на сорок пятый. Подходит тебе? - Он приблизил свое лицо к моему. Это я почувствовал по резкому спиртовому запаху, бухнувшему у него изо рта. - А ежели нет, то и тебя тоже уже здесь нет. Уматывай отсюда!
   Я размышлял, что он, собственно, имеет в виду.
   - Ладно, поедешь с нами, - решил он за меня. - Врубись: там стоит немного поколупаться, прежде чем другие об этом дошурупают. Если повезет, так еще и бутылочку какую выцарапаем. А может и на запасец наткнемся. Тогда поделимся как следует.
   - Было бы чем, - изобразил я сомнение.
   - Ну ты и доставала! - протяжно свистнул тот. - У меня прям кишки сворачивает. Люди ведь держали по углам самое разное барахло, и прятали, в основном, не одеколон. Алин никак не наплачется, какая мол жалость, что не успел расправиться с последней бутылкой, что была у него спрятана в шкафчике на черный день. Когда все это началось, он торчал как раз на сорок пятом. Прикинь, он собственными глазами видел все, как оно было, и пускай эти типы с нулевого нам не впаривают...
   Теперь я мог хоть за что-то зацепиться.
   - Имеются различные версии... - попытался я ответить ему тоном хорошо информированной особы. - А вы, значит, считаете...
   - Тут не может быть двух мнений! - обрезал тот.
   - Неужто же эти типы с нулевого не правы?
   - Чего? - разозлился он. - И ты еще тоже будешь ля-ля? Станешь мне талдычить, будто эту пудру им развеял ветерок через вентиляционные каналы?
   - А почему бы не могло быть и так?
   - Ой, успокойся, а то я сейчас не выдержу.
   - Ну, в каком-то смысле вы правы, - поспешно начал я отступать. Каналы здесь вообще не причем.
   - Так какого же ляда человека расстраиваешь?! Алин сам мне рассказывал, что у него только и было, что выскочить из дверей в коридор. Так бы и остался детишкам на показ, как тот жук в стекле в музее за витриной. Но, по счастью, какой-то маньяк перед тем выкрутил все лампочки в коридоре, потому что хотел сделать запас на тот случай, если бы в его берлоге перегорела. Шустрый коллекционер, не считаешь? Потому-то им двери и не заблокировало снаружи. Правда, они растащили это свинство по всем сегментам. Теперь это уже черная могила. И, если есть с чего, то и потянешь - то уже тебе и достанется. Там уже было несколько исследователей, пока не поставили стекло. Самая большая лажа именно с ним. Каждую дыру следует вскрывать как консервную банку, вот как двери держат. По мне, так полазить стоит, даже если и доведется найти лишь пару чинариков в пепельнице. По крайней мере, хоть разомнешься. Ага, вон и Алин тащится.
   К нам кто-то приблизился. Я почувствовал, как он ощупывает мой скафандр.
   - Что это еще за придурок? - услыхал я голос другого мужчины.
   - Любитель подымить, - отвечал мой новый знакомый. - Возьмем его с собой, пригодится. Какой-то он приторможенный, но сойдет. Где надо будет, поможет.
   Он произнес это таким тоном, как будто отвечал товарищу на вопрос: "Стоит ли забирать эту дворнягу?"
   - Это далеко? - неосторожно спросил я. Меня даже начало беспокоить, а смогу ли я найти дорогу назад, к своему убежищу. Как будто мне было не все равно, где бедовать. А потом еще и споткнулся о какой-то мусор.
   - Ты только послушай, Алин! Он еще спрашивает, далеко ли, - фыркнул над моей головой приглушенным и явно деланным хохотком первый, что даже подавился и закашлялся. - Эти, с сорок второго... у них явно едет крыша. Ты уж, парень, спасайся, потому что начало уже имеется.
   Он подтолкнул меня на мостик.
   - Ладно, поехали... Бери инструменты и валяй к лифту.
   Он сунул мне в руку несколько толстых и тяжелых металлических ломов. Его товарищ шел первым.
   С тех пор у меня уже не было времени поддерживать постоянный контакт со стенками, которые облегчали мне ориентацию в темноте и позволяли запомнить пройденную дорогу. Пол под нашими ногами был покрыт глушащей звук эластичной массой, поэтому, не слыша отзвука шагов опередивших меня мужчин, я мог бы и заблудиться, если бы вовремя не сумел их догнать. В какой-то точке запутанного пути мы уселись в лифт. Судя по времени подъема, остановились мы двумя этажами выше. Вскоре после того, как мы покинули лифт, Алвин дал мне знак, чтобы я протиснулся в какой-то узкий лаз. За ним потолок был настолько низким, что нужно было ползти на четвереньках. Пол покрывал толстый слой пыли. На ощупь эта пыль напоминала тальк. Только наши скользящие по ней руки и колени не поднимали ее в воздух, который оставался чистым. Лавируя среди свисающими с потолка толстыми сплетениями кабелей, мы добрались до прямоугольного отверстия в полу. У одного из его краев на рельсах лежала стянутая с отверстия массивная плита. Мои товарищи не ожидали обнаружить свободный проход: они уже были готовы потрудиться, взламывая замок. Прислушиваясь к отзвукам из глубины, они застыли над опадающей вниз металлической лестницей, как будто открытый лаз возбуждал их недоверие. В конце концов они таки решились спуститься. Я направился вслед за ними. Небольшая длина лестницы свидетельствовала о том, что спустились мы всего на один этаж ниже. Сойдя с последней ступеньки, я очутился на сильно поморщенной поверхности. При этом я тут же инстинктивно насторожился, чтобы никакая неожиданность не застала меня врасплох. Тем не менее, пройдя буквально пару шагов, я грохнулся на пятую точку. Поверхность горба, на который я взобрался по несглаженной поверхности, с другой стороны была будто намыленная: настолько скользкая, что достаточно было небольшого угла наклона к горизонтали, чтобы уже никто не смог удержаться на месте. На спине я съехал метров на десять - до небольшого углубления, где с разгона столкнулся с лежащими там своими товарищами.
   Сверху вокруг нас свисали массивные словно колонны осклизлые сосульки. Их концы неравномерно расщеплялись на множество ответвлений потоньше. Хватаясь за них, нам удалось вскарабкаться на вершину преграждавшего нам путь возвышения - чуть ли не к потолку, где нас окружил неописуемый хаос как бы застывших в момент наивысшего бурления волн. Их поморщенные глубокими трещинами, заполненные выпуклостей склоны, поднимаясь вертикально вверх, местами достигали покрытого застывшими пузырями потолка.
   Мы продвигались вперед, метр за метром, с огромным трудом удерживая равновесие на скользкой поверхности загадочного вещества. Кое где пальцами рук я нащупывал свободную от наплывов поверхность стенки. Съехав со следующего холма, метров, возможно на тридцать, я столкнулся с ровной и шершавой плоскостью пола. Стены и углы между стенами и полом были все так же залиты неровным, где потолще, где потоньше, слоем стылой массы, зато средина коридора была от нее уже свободна. Идущая там борозда в поморщенном и твердом словно стекло веществе нерегулярностью своих краев напоминала выдолбленное в твердых породах речное русло. Через десяток метров ее ширина сравнялась с шириной коридора; там же, прикоснувшись к стенке, я заметил, что и ее тоже уже не покрывают никакие натеки или неровности.
   Одна из встреченных мною дверей была незначительно приоткрыта или же, скорее - что составляет существенную разницу - частично взломана напирающим изнутри давлением, о величине которого я мог только догадываться. Через образовавшуюся у дверной коробки щель к нам вытянулся искривленный и явно выдавленный изнутри длинный гриб скользкой наросли. Мы сунули ломы в узкую трещину и попытались выломать двери. После нескольких бесплодных попыток наросль переломилась, коробка была поломана растерзана на острые щепки, но сама дверь осталась на своем месте. Только после этого мы перешли к другой. Здесь уже не имелось местечка, куда можно было бы сунуть лом, поскольку все щели были забиты выдавленным через них веществом, что само по себе было тверже древесины. Поверхность двери напоминала огромный потрескавшийся тюбик с клеем, который, под воздействием чудовищной давящей силы был вытиснут наверх через многочисленные дырки в упаковке. Мы попытались пробить дыру прямо в средине двери, и те - наконец-то - упали, открывая литую плиту окаменелой магмы; тогда мы плюнули и пошли дальше, к перекрестку двух коридоров.
   Выдвинутое мною предложение расстаться и вести поиски поодиночке, что увеличивало шансы обнаружить более легкий проход, мои товарищи приняли без каких-либо протестов. Сент - именно так звали приятеля Алина - предупредил меня при этом, чтобы я не тратил времени на поиски внутри уже открытых ранее кабинок, потому что они - по его мнению - были тщательно прочесаны первыми экспедициями. Еще мы договорились, что в случае обнаружения не слишком сильно заклиненных дверей обнаруживший их даст знать остальным, а уже после того мы их совместными силами взломаем.
   Я свернул в правый коридор. Ведя рукой по шершавой поверхности стенки, раз за разом я встречал очередные дверные коробки, довольно редко не покрытые скользкой, местами сильно набухшей скорлупой. Чаще всего двери были тщательно закрыты. Длинный ряд их шел как по одной, так и по другой стороне коридора. Изнутри же тех помещений, двери которых были сорваны с петель и брошены на средину коридора, выпирали выпуклые словно бока цистерны, но при этом полопавшиеся массы застывшего вещества.
   Неожиданно я ударился головой в острый край и услыхал протяжный, пискливо вибрирующий скрип. Я пошатнулся и для того, чтобы удержать равновесие, сделал несколько шагов, заскочив при этом через открытую дверь в какую-то не занятую магмой квартиру. Я тут же вернулся, чтобы закрыть за собой эту слегка покачивающуюся на петлях дверь. В момент исполнения этого совершенно бестолкового в данном месте действия, выполняемым исключительно по привычке, второй рукой я оперся о стенку и тут же увидал перед собой белую плоскость и медленно проявляющийся на ней образ электрического выключателя, на котором уже лежала нажимающая на него моя ладонь. Я резко оглянулся и тут же выключил свет.
   В течение нескольких долгих минут, в абсолютной тишине, расплющившись спиною по стенке, я анализировал запечатленную сетчаткой глаз и зафиксированной мозгом картины. Чем дольше я убеждал себя в мыслях, что следует немедленно отсюда убираться, тем сильнее крепла во мне уверенность, что не покину этого места, пока не узнаю его тайну. В конце концов я зажег свет еще раз. Теперь меня ослепило не так сильно, хотя понадобилось какое-то время, чтобы пораженные излишне резким светом, слишком расширенные зрачки смогли приспособиться к внезапно изменившимся условиям.
   Я находился в низкой, заставленном самой различной мебелью комнатке, имеющей форму вытянутого прямоугольника. Если бы не шикарный интерьер, тогда - принимая во внимание царящую здесь тесноту, а прежде всего, две пары теснившихся под стенкой двухэтажных кроватей, своим способом подвески напомнивших нары - я подумал бы, что попал в тюремную камеру. В глубине, за широко раскрытой на противоположной стене дверью, блестели голубой глазурью кафельные плитки, частично прикрытые снежно-белой ванной. Из нее на меня глядела лежавшая в ванне женщина. Мне был виден фрагмент ее обнаженных плеч и голова со смоченными волосами, прилегавшими к голове столь плотно, как будто их хозяйка, только что промыла их, погрузившись в заполненную водой ванну. В первый раз, когда я глядел в ту сторону, прикрывая глаза перед чудовищным ударом разрывающего зрачки света, все подробности увиденной мною в ванне сцены: поднятая и указующая на меня рука женщины, незначительная гримаса ее готовящегося закричать или же только произнести более спокойное замечание рта - представились мне абсолютно естественной реакцией, инстинктивным поведением раздражения или даже гнева купальщицы, которая чуть раньше могла услыхать мои шаги и скрип двери, но теперь ее все-таки застали врасплох. Сейчас же, присматриваясь к ней длительное время, у меня родилось странное чувство, будто время это было остановлено на бегу и продолжено в бесконечность. Если бы не реализм перспективы, красок и форм, можно было бы посчитать, будто я нахожусь перед стереоскопическим, растянутым на огромный экран изображением, проецируемым на него единственным, застрявшим в аппарате кадром фильма, перфорация которого застряла в зубчатых барабанах, одновременно с нажатием на выключатель показавшим мне последний фрагмент действия, неожиданно прерванного в момент зажигания света. Охватив взглядом внутренности всей комнаты, я заметил съежившуюся на краю кровати фигуру мужчины, занятого снятием туфли, а дальше, под стенкой, еще одну окаменевшую как и предыдущие две - фигурку склонившегося над игрушкой ребенка.
   В этой необычайной картине присутствовала некая неуловимая особенность, которая, без какой-либо рациональной мысли заставляла меня предположить, что как только я выключу свет и выйду в коридор - действие, прерванное моим неожиданным вторжением, продолжилось бы, ее герои, замороженные светом, ожили бы, продолжая ненадолго прерванные занятия. Сейчас же я застыл в той, что и они волшебной недвижности, как будто та же самая немочь зажала меня своими тисками, и только лишь благодаря сверхчеловеческому усилию воли я смог сделать несколько шагов вперед, из-за чего - уже с другого места увидал сразу две новые вещи.
   С потолка и до самого пола под резким углом - словно слегка поморщенная наклонная плоскость - была переброшена через три четверти помещения почти что абсолютно прозрачная пленка. Я отошел в сторону: нежные полосы отблесков затрепетали радугой преломленного света, наложились друг на друга, разошлись при переходе через тончайший слой зеленоватой тени и вновь разлились широкими, стекающими в мою сторону по всей глади серебряными лужицами. С этого места после незначительного шевеления головой, ползущие, еще более чем перед тем туманные рефлексы моментально поднялись к потолку, чтобы тут же возвратиться и еще раз подтвердить наличие отсутствующей, казалось бы, поверхности, когда я совершенно незначительно переместился в сторону. Правая стена комнаты приблизительно до половины своей высоты была покрыта различной величины прямоугольниками, которые на самом деле были плотно прилаженными к отверстиям дверками скрытых в стене шкафчиков. Грань предполагаемой прозрачной поверхности пересекала их наискось сверху вниз, разделяя сену на две неравные части. Все дверки, находящиеся на большей и отдаленной от меня части, были закрыты и не тронуты, те же, что располагались на стенке перед блестевшей то тут, то там пленкой, имели самый жалкий вид. Лишь некоторые, вскрытые без использования силы, висели на петлях - все остальные лишились рамок или самих дверок. Чуть ниже валялась куча вываленных из ящиков мелочей, содержимое опорожненных ящиков шелестело под ногами.
   Я положил руку на загораживающую мне дорогу прозрачную поверхность. Она была такой же твердой и скользкой, как застывшие склоны возвышений в коридоре. Направляясь к выходу, я пнул ногой в переложенную отдельными бумажными листками стопку книжек. Из средины выскочила и упала на пол толстая тетрадь. Я взял ее в руки. Четкие, написанные от руки слова заставили меня прочитать несколько строк. Потом я закрыл тетрадь и скользнул взглядом по плененной в ванной комнате женщине. Ничего нового я не увидал: то же самое положение влажных, слегка приоткрытых губ, сейчас напоминающее застылость перед поцелуем, чем реакцию на какое-то потрясение; тот же самый слегка побледневший лоб, на котором застыло заблудившееся пятнышко тени; те же самые лишь на первый взгляд устремленные на меня глаза, оживленные тем же самым, что и ранее блеском.
   Я спешно пролистал тетрадку до самого конца. Затем, уже намного внимательнее, начал перелистывать страницы в обратной последовательности. То тут, то там на глаза попадались фрагменты предложений, которые возбудили мое любопытство. Под датой четвертого июня я полностью прочитал такую запись:
   Убежище, 4 VI 92.
   Все пережитое за последние несколько часов кажется мне кошмарным сном. Нервы мои сдают почти совершенно, и даже не знаю, откуда берутся силы, чтобы еще писать.
   Ночью меня разбудил крик Марка. Еще сквозь сон я слыхала, как он сбежал по лестнице и ворвался ко мне в комнату. Он был крайне взволнован. А вел себя так, будто нажрался как свинья. Я не могла понять, что ему нужно, тем более, что толком даже не успела проснуться. Когда я открывала глаза, то первая моя мысль была - пожар. Только никакой это был не пожар. Я огляделась по сторонам. Предметы отбрасывали странные, темно-синие тени; вся комната была залита вливавшимся через окно мертвенным синим светом. Вначале меня успокоило робкое предположение: это только луна. Марк стоял у окна и молча пялился в небо, затем он нетерпеливо призвал меня к себе. Мой взгляд сразу же был прикован к крышам домов с противоположной стороны улицы. Стекающее сверху сияние был намного сильнее лунного блеска. Крыши отражали его словно покрытые серебряным инеем зеркала. Тогда я объяснила сама себе, что иллюминация за окном это всего лишь кульминационный момент какого-то не объявленного вчера торжества или гуляния. Сидя на оконном парапете, я пыталась определить, где же этот источник света находится. Он висел где-то очень высоко, казалось, что прямо над нашими головами. Его заслоняла верхняя часть нашего дома, из-за которой проглядывала лишь светло-фиолетовая, с розовыми прожилками на краях сияющая корона. По стенам расположенных напротив домов стекали попеременно то серые, то грязно-синие полосы. Прямоугольники окон были до краев залиты стылым темным пурпуром. Каждый выступ стены, каждая неровность на их поверхности были подчеркнуты смолистой чертой абсолютно черной тени. Время от времени сверху катились кратковременные порции сияния. Это напоминало работу гигантской фотографической лампы-вспышки. В такие моменты приходилось даже прикрывать глаза, потому что в этом световом заливе дома превращались в неподвижные глыбы из отполированного алюминия.