Адамов Аркадий Григорьевич. Черная моль

   — А второй водитель? — спросил Саша.
   — А второго нет, — ответили ему. — Спирин недели две как уволился. По собственному желанию.
   Часа через два-три после расспросов и бесед Лобанову стало ясно, что это внезапное увольнение ничем объяснить нельзя.
   Заведующий гаражом сказал о Спирине так:
   — Водитель классный. Правда, зашибает сильно, пьет то есть. Однако за рулем всегда, как стеклышко.
   — А приятели у него здесь имеются?
   — Таких нет. Сильно замкнут был. Но на Доске почета висел.
   В отделе кадров Лобанов взял фотографию Спирина и выписал его адрес. Но дома у Спирина ждала новая неудача.
   — Дней десять как уехал, — сообщили соседи. — А куда, не знаем, не говорил.
   В тот же день перед соседкой Горюнова выложили несколько фотографий.
   — Нет ли среди них того, кто зашел за Николаем? — спросили ее.
   Женщина долго рассматривала карточки, потом, вздохнув, ответила:
   — Не знаю, милые. Я его только один разок видела, да и то мельком, в коридоре. Еще скажу на кого, да зря. Избави бог.
   Положение осложнилось.
   Одновременно с проверкой обоих водителей такси начался тщательный сбор сведений о Спирине. Этим занялось все отделение Коршунова.
   Один за другим были опрошены работники гаража. Но никто не мог сообщить о Спирине что-либо определенное.
   И только на третий день непрерывной работы неожиданно появилась первая зацепка.
   Шестнадцатилетний слесарь гаража Паша Глаголев очень сердито сказал Лобанову и Козину:
   — Я в порядке бдительности давно интересуюсь этим типом. Теперь понятно, почему он исчез: вы его спугнули. А еще МУР называется!
   Лобанов пришел в восторг от этих слов.
   — Ха, частный сыскной агент! Гениальный одиночка! Шерлок Холмс! Браво! Так ты нас, дураков, просвети.
   Паша рассердился еще больше.
   — Смешно, да? А я, к вашему сведению, давно уже готовлюсь на сыщика. Все книги о них прочел. И тренируюсь целый год.
   — Как же ты тренируешься? — улыбнувшись, спросил Лобанов.
   — Если будете смеяться, ничего не скажу, — сухо ответил Паша.
   — Ну, ладно. Больше не буду, — как можно серьезнее сказал Лобанов. — Давай выкладывай. Сначала насчет Спирина.
   — Пожалуйста, — солидно начал Паша. — Однажды я пил с ним водку.
   — Водку? — строго спросил Козин.
   — Это я в первый раз, — покраснел Паша. — Обстановка потребовала. Я, знаете, самую малость выпил. А Спирин в дым надрызгался. Сам бледный стал, а глаза кровью налились. И тут он мне вдруг сказал, что все думают, будто он Спирин, а он Золотой. Я сразу догадался: кличка. А потом за город пригласил. Я, конечно, согласился.
   — Ох, парень! — не на шутку встревожился Лобанов. — С огнем ты играл!
   — Это не игра была, — строго возразил Паша. — Но только на другой день он раздумал. Видно, не очень доверял еще. А потом я одного его приятеля засек. Он однажды к нам в гараж пришел. Спирин назвал его «Колясь». А о чем говорили, узнать не удалось. Маскировка у меня еще хромает, и слух не развит, — вздохнул Паша. — Зато среди тысячи этого Коляся узнаю.
   Лобанов достал несколько фотографий.
   — А ну, попробуй узнай!
   Паша бегло посмотрел на фотографии и, указав на одну из них, уверенно сказал:
   — Этот.
   — Ну и молодец же ты, Паша! — восхитился Лобанов. — Хороший у тебя глаз. И чутье хорошее. Только мой тебе совет: в таких делах частной практикой не занимайся. Для этого бригадмил есть. Самая подходящая школа для будущего сыщика. А подрастешь, иди к нам.
   Паша Глаголев узнал на фотографии Горюнова. Цепь замкнулась.
   По кличке и фотографии в МУРе вспомнили Спирина. Года два назад он «проходил» по одному крупному групповому делу, но за недостатком улик был оправдан. Дело это «подняли», изучили, и по нему удалось установить прошлые связи Спирина в воровской среде. По ним и начался следующий «тур» розысков.
   За неделю около десятка людей было вызвано под разными предлогами в МУР и умело допрошено, к другим сотрудники сами явились на дом, о третьих только осторожно собрали сведения.
   В результате по отрывочным, порой совсем, казалось бы, незначительным данным и отдельным намекам удалось установить, что Спирин скрывается у одного приятеля, на улицу выходит редко, не расстается с пистолетом и настроен чрезвычайно злобно.
   Вопрос теперь заключался только в одном: как его взять. Этому и было посвящено специальное совещание у Зотова, на котором присутствовал и комиссар Силантьев.
   — Операцию эту надо продумать во всех деталях, товарищи, — предупредил Силантьев. — Преступник опасный. Вооружен. И, не задумываясь, пустит это оружие в ход. А нам нельзя допустить не только жертв, но и стрельбы, паники. Ведь кругом население. Наблюдение за Спириным ведете? — обернулся он к Гаранину.
   — Круглосуточно, товарищ комиссар.
   — Где бывает?
   — Только поздно вечером заходит в пивную. Оттуда — прямо домой. Правда, рука все время в кармане. На всем пути непрерывно оглядывается. Никого к себе близко на улице не подпустит. Стрельбу готов открыть в любую минуту.
   — Днем хоть раз выходил?
   — Нет, товарищ комиссар, ни разу.
   — Так. Интересно. Какие же будут предложения, товарищи?
   — Пока что ясно одно, — заметил Зотов. — Ночью в квартире его брать нельзя. В комнату никого не пустит. Начнет стрелять.
   — А если в пивной? — спросил Сергей.
   — Не годится, — покачал головой Силантьев. — Много народу кругом. И он, конечно, не один там бывает. Свалка начнется. Нет, его надо брать, когда он один и меньше всего ждет опасности.
   — Но когда это бывает?.. — вздохнул Лобанов.
   Силантьев оглядел присутствующих и хитро усмехнулся.
   — Давайте-ка учтем психологию и нервы преступника, — предложил он.
   Все насторожились, догадавшись по тону Силантьева, что у него уже созрел какой-то план.
   — Жизнь преступника на свободе, — издалека начал Силантьев, — можно сравнить с положением затравленного волка. Он все время находится в страшном напряжении, когда нервы натянуты до предела. Ибо он каждую секунду ждет нападения, ждет опасности. В каждом встречном он ищет врага или жертву, которая тоже может обернуться врагом. Преступники нигде и никогда не знают покоя. И вот в таком состоянии у любого из них бывают моменты невольного торможения внимания. Измотанные нервы требуют хотя бы минутного отдыха. Преступник при этом цепляется за возникшую вдруг иллюзию относительной безопасности. Вот такую минуту нам и надо подстеречь.
   — Например, ночью, когда он один, — предположил Гаранин.
   — Нет, — покачал головой Зотов. — Ночью он спит только одним глазом. И в темноте его обступают самые страшные мысли.
   — Верно, — подтвердил Силантьев. — Очень верно. Ему нужны не ночная, пустынная улица или душная квартира, где бьет по нервам каждый посторонний шорох, а свет, солнце и толпа людей вокруг. Вот куда его потянет рано или поздно, вот где родится у него эта самая иллюзия. Поэтому план, который я хочу предложить, совсем другой. Его реализовать поручим двоим: Гаранину и Коршунову.
   Все переглянулись: выбор людей говорил за многое.
   — Не скрою, товарищи, план очень рискованный, — продолжал Силантьев, — но в данном случае единственно возможный.
   Одно из воскресений выдалось на редкость хорошим: день был солнечный, теплый, почти весенний. Так бывает теперь в Москве. Вдруг среди зимы, в декабре или январе, выглянет яркое, веселое солнце, застучит капель, растает снег на мостовых, и кажется, что набухли и вот-вот распустятся почки на деревьях сквера. В такой день, особенно если он падает на воскресенье, москвичи спешат из натопленных, душных квартир на воздух.
   И в этот воскресный день прохожие переполнили широкие тротуары улицы Горького, подолгу останавливаясь возле сверкающих витрин магазинов.
   В толпе, двигавшейся от Охотного ряда к площади Пушкина, шел, жмурясь от солнца, худощавый, бледный человек с красными, воспаленными веками, одетый в поношенное драповое пальто и шапку-ушанку. Правую руку он держал в кармане.
   Выйдя из метро у Охотного ряда, человек опасливо осмотрелся, затем неторопливо перешел мостовую и двинулся вверх по улице Горького. Бурлившая вокруг многоголосая толпа заметно успокаивала его. Несколько раз, правда, он, вспомнив о чем-то, вдруг весь напрягался, глаза его холодно и враждебно начинали приглядываться к окружающим, потом он резко поворачивался, будто стараясь поймать на себе чей-то упорный, сверлящий взгляд. Иногда он останавливался около зеркальной витрины и внимательно разглядывал отражавшуюся в ней улицу.
   Но все было спокойно вокруг; на худощавого человека, как ему казалось, никто не обращал внимания, и на лице у него время от времени появлялось выражение покоя.
   По другой стороне улицы под руку с миловидной девушкой в меховой шубке и кокетливой шапочке шел Саша Лобанов. Он рассказывал ей что-то веселое, и девушка от души смеялась. Между тем они оба не спускали глаз со Спирина. Видели они и сотрудников, двигавшихся вслед за ним и впереди него. Преступника «вели» надежно, ни одно его движение, ни одна уловка не могли остаться незамеченными.
   Когда Спирин переходил площадь напротив Моссовета, далеко внизу, у Охотного ряда, появилась серенькая «Победа» — такси. На заднем сиденье ее находились Гаранин и Коршунов. Оба напряженно и молча курили.
   Водитель свернул на улицу Горького и резко сбавил ход. Напротив Центрального телеграфа и затем у Моссовета машина даже остановилась, и пассажиры с видимым любопытством прильнули к боковому стеклу: ничего особенного, просто приезжие взяли такси, чтобы полюбоваться столицей. Так решил бы любой прохожий. Он, конечно, не мог заметить, что трогалась машина каждый раз лишь после того, как водитель получал сигнал по маленькой рации, укрепленной перед ним на щитке.
   Спирин между тем уже поравнялся с «елисеевским» гастрономом, постоял около одной из витрин, а затем неожиданно шмыгнул в широко распахнутые двери магазина.
   Очутившись в торговом зале, он подошел к прилавку и, сделав вид, что разглядывает рыбную гастрономию, бросил опасливый взгляд через головы продавцов на широкое окно витрины. Однако на улице, среди прохожих, он не заметил ничего подозрительного. Ни один человек ни на той, ни на этой стороне не остановился, не стал оглядываться, как бывает, когда теряют вдруг в толпе кого-то. Спирин удовлетворенно усмехнулся и, не вынимая правой руки из кармана, направился в глубь зала.
   Через несколько минут сотрудники вновь «приняли» Спирина, но уже у боковой двери магазина, в переулке. Секунду поколебавшись, он медленно вышел опять на улицу Горького и двинулся дальше, к площади Пушкина.
   Когда Спирин задержался на углу, пережидая поток машин, ринувшихся в этот момент через площадь со стороны бульвара, Саша Лобанов и его спутница вышли из кондитерского магазина и, перейдя улицу, очутились рядом со Спириным. К ним поодиночке начали подтягиваться и другие сотрудники: приближался решающий момент операции.
   Пользуясь минутной остановкой, Воронцов зашел в пустой подъезд соседнего дома и, выпустив из-под пальто короткую антенну, связался с машиной-такси, в это время медленно двигавшейся мимо ресторана «Астория».
   Через минуту постовой перекрыл светофор, и поток машин и пешеходов полился через площадь уже со стороны улицы Горького.
   Спирин, не торопясь, тоже пересек мостовую и поравнялся со сквером. Всю дорогу он шел, держась не правой, а левой стороны тротуара. Такая уж у него была привычка: он предпочитал встречаться с глазами прохожих, чем видеть их спины и подставлять свою под взгляды идущих сзади.
   Вот и сейчас, проходя мимо памятника Пушкину, он держался самого края тротуара, не вынимая правой руки из кармана и по привычке ловя на себе встречные взгляды прохожих.
   Внезапно где-то совсем рядом с ним раздался удивленный девичий возглас:
   — Смотрите, смотрите! Что это они делают?
   Спирин, приостановившись, невольно оглянулся и увидел, как двое парней вскарабкались на постамент памятника и старались положить букетик мимоз к самым ногам бронзового изваяния поэта.
   В этот момент серая «Победа» на полном ходу пересекла площадь и затормозила около тротуара, как раз в том месте, где стоял Спирин. Задняя дверца ее мгновенно открылась, и Спирин вдруг почувствовал, как чьи-то крепкие руки схватили его с двух сторон, а правая рука его, вывернутая точным приемом, вылетела из кармана. Секунда — и он, чуть не лишившись чувств от нестерпимой боли в плечах, был втиснут в машину. Взревел на полных оборотах мотор, и «Победа», сорвавшись с места, устремилась вперед на желтый глаз светофора.
   Все произошло так быстро, что прохожие, стоявшие рядом со Спириным, могли только заметить, что человеку неожиданно подали машину и он, довольно, правда, неуклюже, влез в нее с помощью двух приятелей. И никто, конечно, не мог подумать, что у этого человека в тот момент буквально трещали кости.
   И уж тем более никто из прохожих не мог себе и представить, что в то время среди них находились люди, которые должны были в случае какой-нибудь заминки своей грудью прикрыть их от возможного выстрела, и что среди этих людей была и та самая синеглазая девушка в меховой шубке, которая своим возгласом подала сигнал к началу опасной операции и отвлекла на миг внимание преступника.
   Девушку эту звали Нина Афанасьева, и ей только совсем недавно было присвоено звание младшего лейтенанта милиции.
   Когда оглушенный Спирин наконец пришел в себя, машина уже подъезжала к узорчатым воротам в узеньком переулке близ Петровки.
   А еще через пять минут Гаранин и Коршунов, оба возбужденные и усталые, входили в кабинет Зотова.
   — Порядок, Иван Васильевич, — доложил Гаранин. — Спирин взят.
   Зотов грузно поднялся из-за стола и молча по очереди обнял обоих. Сейчас даже он не мог скрыть волнения, в котором провел все это утро.
   — Он не будет отвечать ни на один вопрос, ручаюсь! — убежденно сказал на следующий день Сергей Гаранину.
   — Да, — покачал головой Костя. — Трудно с ним будет. Но в конце концов, конечно, припрем уликами. Все-таки и его следы там были, и машина его, и пуля, которой убит Климашин, из его пистолета.
   — Все равно он говорить ничего не будет, — настаивал Сергей. — И Горюнов сейчас не будет. А нам надо кое-что уточнить. Например, почему они с Горюновым скрылись, как раз когда мы начали работу? Точно кто-то их предупредил. Или из-за чего все-таки они убили Климашина, вернее, Спирин убил?
   — Ну, хорошо, — с легкой досадой в голосе произнес Костя. — Что ты предлагаешь? Спирин, по-твоему, говорить не будет. Горюнов не будет. Что же делать?
   Сергей озабоченно вздохнул.
   — Вот я всю ночь и не спал. Все думал: что делать?
   — Это ты еще со вчерашнего вечера стал задумываться, — усмехнулся Костя. — Вчера, как от вас ушли, Катя мне по дороге и говорит: «Что это с Сергеем? Все где-то мыслями витает». Не мог же я ей сказать, что ты мыслями в тюрьме витаешь! И Лена тебя за дело пилила.
   — При чем тут Лена? — досадливо отмахнулся Сергей. — Что она понимает?
   — А ей и понимать нечего. Ей хочется, чтобы муж хоть раз в неделю о ней думал, а не о делах.
   Лицо Сергея помрачнело.
   — Ну, об этом я тебе как-нибудь особо скажу, что ей хочется.
   — Не дури, — строго произнес Костя. — Лучше скажи, что у тебя в результате ночных раздумий появилось.
   — Появилось что? — Сергей загадочно усмехнулся. — План один появился.
   — Ну и выкладывай.
   — Пожалуйста. Для начала учтем психологию и нервы преступников, — важно начал Сергей.
   Костя рассмеялся.
   — Ты что, под комиссара работаешь?
   — Верно, — не выдержал и тоже засмеялся Сергей. — Учусь.
   — Ну-ну, интересно!
   — Так вот, — с увлечением продолжал Сергей, — сначала обрати внимание на Спирина. Мрачный, неразговорчивый, упрямый и властный человек. Верно? Эти его качества — мой первый козырь. Теперь Горюнов. Это птенец. Ты сам видел: он нервный, легко возбудимый, очень недоверчивый ко всем. Сейчас он в полном смятении, не знает, что думать, на что решиться. Вот это мой второй козырь.
   — Что-то не пойму, куда ты клонишь, — заметил Костя. — Очную ставку хочешь сделать, что ли?
   — Какая там очная ставка! План вот какой.
   Сергей продолжал говорить с прежней горячностью. Когда он кончил. Костя удивленно посмотрел на него и недоверчиво спросил:
   — А ты, брат, не того? Не рехнулся? Это же — нарушение всех правил.
   — Не беда. Важен результат.
   — А ты в нем уверен? Я лично не очень.
   — А я почти уверен.
   — Вот видишь, «почти».
   — Да ведь без риска нельзя. Это же и комиссар говорил, помнишь? План, говорит, рискованный.
   — Но он еще сказал, что другого выхода нет. А здесь, может, и есть.
   — «Может»! А может, и нет?
   — Ну, знаешь что? — решил наконец Костя. — Пошли к Зотову. Как он скажет.
   Зотов внимательно выслушал обоих, потом долго молчал, перекладывая карандаши на столе.
   — М-да. Признаться, мне это дело нравится. Но давайте подойдем с другой стороны. Что будет, если твой план не удастся? — обернулся он к Сергею.
   — Да ничего не будет, — поспешно ответил тот. — Просто следствие тогда пойдет обычным путем. Спирин так и не узнает, чем мы располагаем.
   Зотов снова помолчал, затем снял трубку и позвонил Силантьеву.
   К концу дня вопрос был окончательно решен, и Коршунов приступил к реализации своего необычного плана.
   В тот же вечер Сергей вызвал Горюнова. Допрос был коротким. Сергей на этот раз держался сухо и официально.
   — Значит, отказываетесь давать показания насчет убийства Климашина? — спросил он. — Как знаете. Только имейте в виду: Спирин арестован, и он не так глуп, чтобы вести себя, как вы. Да еще при таких уликах. Смотрите не прогадайте. Ведь суд всегда учитывает чистосердечное раскаяние и первые признания. А вы можете с этим опоздать.
   Горюнов нервно закусил губу, но продолжал молчать. Его увели.
   Проходя в сопровождении конвоя по двору Управления милиции. Горюнов лихорадочно старался собраться с мыслями, понять, почему Коршунов вел себя сегодня так необычно. Спирина взяли! Неужели он все расскажет? Что тогда будет? Нет, этого не может быть. А почему? Ведь он и сам давно бы все рассказал, если бы не боялся Спирина. А тому кого бояться? Его, Горюнова? Уж кого-кого, а его-то Спирин не боится. И вообще в таком деле своя рубашка ближе к телу. А может, Коршунов врет, что Спирина взяли? Разве его возьмешь, да еще с пистолетом? Конечно, врет! И все-таки зачем, ну, зачем он только пошел на это дело? Вот теперь-то уже кончена его жизнь, все кончено, по-настоящему…
   Когда вошли в здание тюрьмы, дежурный спросил у конвойного:
   — Этот из пятнадцатой камеры?
   — Так точно.
   — Ведите в другую. В пятнадцатой дезинфекцию начали. Ну, в седьмую, что ли…
   Занятый своими мыслями, Горюнов не обратил внимания на этот короткий разговор. Да и не все ли равно, куда его поведут?
   В небольшой полутемной, очень чистой камере находился еще один арестованный.
   Когда ввели Горюнова, он спал, укрывшись с головой одеялом, но при звуке открываемой двери приподнялся.
   Ни на кого не глядя, Горюнов прошел к свободной койке и, повалившись на нее, уткнулся лицом в подушку.
   Неожиданно над ним раздался чей-то голос:
   — Колясь, ты?
   Горюнов повернулся и от изумления в первый момент не мог произнести ни слова. Перед ним стоял Спирин.
   — Вот это фартово! — продолжал тот. — Перепутали и сунули тебя сюда. Теперь живем!
   Но в голосе его не чувствовалось никакой радости, говорил он снисходительно и насмешливо.
   Горюнов наконец пришел в себя.
   — Здорово! Вот здорово! — захлебываясь, прошептал он. — Что теперь делать будем?
   — Меня слушай. Уж я теперь выскочу. Ну, и ты со мной, конечно. Давно замели?
   — Неделю как сижу. Ничего им не рассказывал.
   — Так. Теперь о чем будут спрашивать, все мне передавай. Понял?
   — Ага. А ты мне. Ладно?
   — Известное дело. Я уж тебя научу, что им лепить. Держись за меня.
   Они еще долго шептались в темноте.
   Спирин устроился на кровати основательно, как дома, и через минуту уже спал каменным сном. Горюнов же долго не мог заснуть. Его трясло, как в лихорадке; мысли скакали в голове, теснили друг друга; надежда боролась со страхом, иногда его вдруг охватывало отчаяние и острая, нестерпимая жалость к самому себе.
   Он и сам не подозревал, как разбередил ему душу Коршунов.
   На следующее утро, сразу после завтрака, Спирин был вызван на допрос.
   Когда его ввели в кабинет, Коршунов был один. Он молча кивнул Спирину на стул. Тот сел. Коршунов равнодушным тоном задал ему обычные вопросы, касающиеся биографии, потом отодвинул в сторону бланк допроса и снова занялся своими делами: читал бумаги, делал пометки, говорил по телефону; к нему заходили сотрудники, шептались о чем-то, уходили. Спирин все сидел. Он терялся в догадках. Время шло, а допрос не продолжался. Коршунов как будто забыл о присутствии арестованного.
   Наконец подошло время обеда. Только тогда Коршунов подписал полупустой бланк, дал его подписать Спирину и, вызвав конвой, отправил арестованного обратно в тюрьму.
   Когда тот появился в камере, Горюнов, полный нетерпения и тревоги, бросился к нему.
   — Ну, что говорили? Почему так долго?
   — Ничего не говорили, — хмуро ответил Спирин, принимаясь за еду.
   — Как так? Четыре часа там сидел и ничего не говорили?
   — А вот так.
   Не успел кончиться обед, как Спирина снова вызвали на допрос.
   И опять повторилось то же самое: он сидел посреди кабинета, а Коршунов, задав два-три совершенно не относящихся к делу вопроса и записав ответы, снова занимался своими делами.
   Спирин наконец не выдержал.
   — Зачем вызывали? — резко спросил он. — Чего вам от меня надо?
   Коршунов поднял голову, внимательно посмотрел на него и, не отвечая ни слова, снова углубился в бумаги.
   В кабинет вошел Лобанов и прошептал Сергею на ухо:
   — Был. Горюнов места себе не находит.
   Сергей удовлетворенно кивнул головой.
   Так прошло время до ужина, и Спирин был опять отправлен в тюрьму.
   В камере ждал его Горюнов, необычайно взволнованный, полный тревоги и подозрений.
   — Опять ничего не говорили, — холодно сообщил Спирин. — В молчанку играем.
   — Врешь! — взорвался Горюнов. — Такого не бывает!
   — А я тебе говорю: факт, — невозмутимо ответил Спирин. — Сам в толк не возьму, зачем им это надо.
   — Врешь, врешь! — задыхаясь от злости, повторял Горюнов. — Меня продать хочешь?
   — Дура! — презрительно усмехнулся Спирин.
   Но только закончился ужин, как дверь камеры отворилась, и надзиратель громко объявил:
   — Спирин! Срочно на допрос!
   И когда за Спириным захлопнулась дверь, Горюнов наконец не выдержал. Он в исступлении начал быть кулаками в стену и хрипло закричал:
   — Эй, кто там!.. Я тоже хочу на допрос!.. Я тоже кое-что знаю!..
   Через десять минут в пустом кабинете Коршунова Горюнов уже давал Сергею показания. Он говорил торопливо, почувствовав вдруг небывалое облегчение, почти счастье оттого, что кончилась наконец эта мучительная, изматывающая борьба с самим собой. Горюнов уже забыл, что заставило его давать показания; ему казалось, что это он сам решился, сам выбрал путь для своего спасения.
   Это был такой искренний, от самой души идущий взрыв настоящих человеческих чувств, что Сергей, поддаваясь какому-то новому, необычному порыву, понимая, что он делает сейчас именно то, что надо, что совершенно необходимо и для него самого и для этого парня, еще не совсем потерянного, еще только тронутого гнилым ветерком преступлений, встал, в волнении прошелся по комнате и очень просто, доверительно, как другу, сказал:
   — А знаешь, Коля, теперь я тебе признаюсь: ведь этот гад Спирин действительно ничего не сказал. Мы все эти часы молчали, и все эти часы я надеялся только на тебя, на твою совесть.
   Горюнов ошеломленно посмотрел на него, потом опустил голову и долго молчал. Наконец он медленно, с усилием проговорил:
   — Все равно. Будь что будет. Но уж если доведется жить, то как все люди. Со спокойной душой. Если только доведется…
   И, закрыв лицо руками, он громко, навзрыд заплакал, уже не скрывая своих слез и не стыдясь.
   Вот в этот-то момент Сергей и ощутил всю полноту счастья. И главное здесь было не в том, что Горюнов сознался и удался смелый, тонкий и рискованный замысел. Главное было в том — и это Сергей ясно понял, — что другим наконец стал этот парень, что он теперь спасен, окончательно спасен. Выигран куда более важный и трудный бой с ним самим и за него самого.
   До конца? Да, конечно. Но только в отношении Горюнова. Однако за ним и даже за Спириным теперь выплыло новое имя — некоего Доброхотова. Это, оказывается, он, как потом уже сообщил Горюнову Спирин, посулил очень большие деньги за убийство Климашина. Это для него снял Спирин часы с убитого, чтобы подтвердить, что «дело сработано».
   Горюнов видел Доброхотова только один раз, в субботний вечер, в ресторане «Сибирь». Спирин предупредил, что только по субботам и можно встретить там Доброхотова. Однако тогда не было разговора о «деле». Горюнова только поили водкой и настраивали против Климашина. Он и не думал, что все это может кончиться убийством, до последнего момента не думал, до самого того проклятого выстрела.