Адамов Аркадий Григорьевич. Черная моль

   Арбузов остановился около кабинета заведующего инспекционным отделом и вежливо постучал.
   …Час спустя он возвратился к себе на работу. В комнате Ярцева собрались сотрудники его отделения.
   — Дело, значит, обстоит так, — доложил Арбузов. — Последняя ревизия в магазине была два месяца назад. Следующая будет проведена по нашей просьбе через два дня. После каждой ревизии все кассовые чеки и контрольные ленты направляются на утиль базу для переработки.
   Геннадий прошелся по комнате.
   — Помните, товарищи, ко дню ревизии у нас все должно быть готово.
   …Утром в четверг Арбузов доложил Ярцеву:
   — Ревизия в магазине началась.
   — Порядок. Завтра поедем на утильбазу.
   Работа оказалась еще сложнее, чем предполагал Геннадий. С самого утра во двор базы урча въезжали грузовые машины с туго набитыми мешками. На каждой машине их было по нескольку десятков. В мешках были кассовые чеки и контрольные ленты из магазинов, с которыми база имела договор на получение утиля.
   Рабочие торопливо разгружали машины, и мешки один за другим летели по наклонному дощатому настилу в обширный подвал. Там их подхватывали сотрудники Ярцева. Каждый мешок тут же вспарывали, и по чекам устанавливалось, из какого магазина они доставлены.
   Количество мешков уже перевалило за четвертую сотню, их везли из самых различных магазинов, но мехового среди них не было.
   — Эх, братцы, а что если их сегодня и не привезут? — вздохнул Арбузов, с усилием расправляя затекшую спину.
   — Да-а, работенка! И закурить нельзя, — проворчал другой сотрудник. — Может, выйдем?
   Но на дворе снова заурчали моторы, и через минуту в подвал полетели мешки.
   Спустя еще час напряженной работы вдруг раздался чей-то возглас:
   — Есть! Наш магазин!..
   После этого мешки из мехового магазина стали обнаруживаться один за другим. Их оттаскивали в глубину подвала и выстраивали вдоль стены.
   Когда мешков набралось уже около десяти, Геннадий невольно подумал: «Хоть бы уж конец им был!» Он заметил, что и другие сотрудники поглядывают на мешки у стенки с явной опаской.
   А мешки из мехового магазина все прибывали. Каждый из них встречался уже без всякого энтузиазма. Двенадцать… тринадцать… четырнадцать… В конце концов набралось семнадцать мешков. Их перетащили в соседнее помещение.
   После обеда приступили к разборке чеков. В помощь была вызвана группа опытных счетных работников. Геннадий провел короткий инструктаж.
   — Что требуется, товарищи? Надо, во-первых, разобрать все эти кассовые чеки и контрольные ленты по дням и подсчитать выручку магазина за каждый день. Потом надо будет выявить чеки на следующие суммы…
   Геннадий назвал стоимость шести фасонов шапок, которые были получены магазином за последние два месяца с меховой фабрики.
   Работа закипела. Всех охватил азарт поиска. Все чувствовали: сейчас, именно сейчас они напали на новый след, который неминуемо выведет к цели, даст в руки следствия огромной важности улики, поможет разоблачить хитро замаскировавшихся врагов.
   Людей невозможно было оторвать от длинных столов, за которыми производился подсчет чеков. Уже болели глаза, немели руки от бесконечной вереницы серых измятых квадратиков бумаги, каждый из которых надо было разгладить и внимательно рассмотреть через лупу, но никто не уходил, хотя Геннадий дважды уже напоминал, что рабочий день окончился.
   На третий день утром Геннадий вошел в кабинет Басова, изо всех сил стараясь казаться спокойным.
   — Разрешите доложить, товарищ комиссар?
   Басов оторвался от бумаг, посмотрел на Геннадия и сердито сказал:
   — А ну-ка, идите сюда поближе. Что это у вас с глазами?
   — Ничего особенного. Просто устали.
   — Ничего особенного, говорите? Послушайте, Ярцев, прежде чем вас поздравить с успехом — а я по вашим красным глазам вижу, что вы пришли не с пустыми руками, — должен сделать серьезное замечание: так работать нельзя. Утром встретил в коридоре вашего Арбузова. Ведь парень с ног валится от усталости.
   — Да я их не мог выгнать домой, товарищ комиссар! — воскликнул Геннадий.
   — И не надо было выгонять, — спокойно возразил Басов. — Надо было просто приказать. Ну, ладно. Учтите это на будущее, а теперь докладывайте.
   Геннадий, все еще сдерживая себя, как можно спокойнее разложил на столе бумаги.
   — Версия с пересортицей подтверждена, товарищ комиссар. Судя по накладным, магазин за два месяца должен был получить три тысячи шапок-ушанок стоимостью в сто двадцать рублей каждая и шестьсот каракулевых шапок по триста пятьдесят рублей. Но чеков достоинством в сто двадцать рублей обнаружено только две тысячи пятьсот. Зато чеков достоинством в триста пятьдесят рублей обнаружено соответственно не шестьсот, а тысяча сто. Значит, вместо дешевых шапок завозились «левые», дорогие. Разница в стоимости составляет свыше ста тысяч рублей. На эту же сумму магазином сдано меньше денег в банк. Вот все справки и акты.
   — Следовательно, сумма хищений только за два месяца составляет свыше ста тысяч? — спросил Басов.
   — Если не больше, — убежденно ответил Геннадий. — Иногда суммы выбивались, вероятно, не одним, а двумя чеками. И такие случаи мы, конечно, учесть не могли.
   — Вполне возможно, — кивнул головой Басов. — Но главное сделано: установлен первый канал сбыта. Теперь двинемся дальше. Надо выявить второй канал, по которому Плышевский и компания сбывают целые шкурки. Для этого надо изучить связи Плышевского вне фабрики. Кто у вас там пока что выявлен?
   Геннадий раскрыл пухлую папку с делом «Черная моль».
   — Артист Славцов, его сестра, тоже артистка, потом адвокат Оскарчик. — Геннадий невольно улыбнулся. — Этого мы уже установили. Трех Оскарчиков выявили на всю московскую коллегию адвокатов. Двое отпали сразу, ну, а третий — Оскар Францевич Фигурнов — вполне подходит по всем статьям. Старый друг Плышевского…
   — Так, так, — нетерпеливо перебил Басов, — об этом потом. Эти трое непосредственного отношения к сбыту шкурок, конечно, не имеют. Кто там у вас еще?
   — Еще? — с сомнением переспросил Геннадий. — Еще есть один человек. Загадочная личность. Плышевский сочинил очень странную надпись на рукоятке ножа, который ему подарил.
   — Кто же это такой?
   — Некий Вадим Д. Установить его не удалось.
   — Надо установить, — резко сказал Басов. — Надо во что бы то ни стало установить, что это за человек.
   В этот момент зазвонил телефон. Басов снял трубку.
   — Да? Я, здравствуй, Илья Григорьевич… Так. Слушаю… Коршунов? Ого! Ну, хоть в двух словах расскажи. А потом я к тебе зайду.
   Басов внимательно слушал, сделав знак Геннадию, чтобы тот не уходил. Геннадий с волнением увидел, как нахмурился Басов, как сузились его глаза, на скулах появились каменные желваки. «Что-то случилось! — мелькнуло в голове у Геннадия тревожная мысль. — Что-то серьезное случилось с Сергеем Коршуновым».

ГЛАВА 11.
НА ОСТРИЕ НОЖА

   В этот день Сергей Коршунов получил тяжелый, но вполне заслуженный урок.
   На заседании партбюро первым выступил Зотов. Говорил он неторопливо, убежденно, и поначалу ничто не предвещало той грозы, которая затем разразилась над Сергеем. Широкое, с крупными чертами темноватое лицо Зотова оставалось непроницаемо спокойным.
   — Анонимное письмо, — сказал он, — всегда вызывает у меня недоверие. Потому что говорит о трусости и очень часто о подлости его автора. — Он брезгливо взял письмо и помахал им. — Я лично так считаю. Но факты в нем все же приходится проверять. Особенно, если они касаются нашего сотрудника. Вот я их и проверил. Ну, что же я могу сказать? Получилось, знаете, довольно странно. На первый взгляд, конечно. Факты подтвердились, а выводы автора оказались злостной клеветой.
   — Действительно, странно, — кивнул головой секретарь партбюро Ребров, высокий, худой рыжеволосый человек в очках. — Как же это понимать?
   Костя Гаранин исподлобья посмотрел на Сергея и, встретившись с ним глазами, ободряюще улыбнулся. Взгляд его как бы говорил: «Видал, как дело-то поворачивается?» Сергей нахмурился. Он не искал сочувствия и, кроме того, прекрасно понимал, что начатый разговор «повернуться» благоприятно не может и не должен. Сергей понял это еще вчера, когда Силантьев дал ему прочесть злополучное письмо, а потом сердито сказал: «Разговор продолжим завтра на партбюро». Лена! Как же она подвела его с этими проклятыми вещами! И как она сама их достала, через кого? Сейчас, наверно, Иван Васильевич скажет и об этом. Вчера у Сергея не хватило духа начать с ним этот разговор. И Силантьев тогда ничего больше не прибавил, как будто сговорились оставить Сергея один на один со своими мыслями. Бессонная ночь, которую он сегодня провел, не принесла, однако, облегчения. Эх, Лена, Лена, жена!.. Он так ничего и не сказал ей о письме, не стал ни о чем расспрашивать. Они вообще уже давно ни о чем не разговаривают, только «да» и «нет». Ну и жизнь!..
   Сергей с трудом подавил вздох. Все эти мысли промелькнули у него в голове как бы вторым планом, почти подсознательно и были уже настолько знакомы и даже привычны, что ни на секунду не помешали напряженно вслушиваться в то, что говорил Зотов.
   — Да, странно, — продолжал между тем Зотов. — А понимать это надо так. Ни о каких взятках и ни о каком разглашении служебной тайны со стороны Коршунова не может быть и речи. Вот так. Это касается выводов. Ну-с, а факты — они, представьте, подтвердились. Дефицитные меховые изделия Коршуновым и его женой действительно были получены. И тут главная вина, я считаю, падает на Коршунова.
   При этих словах Сергей вздрогнул и с тревогой посмотрел на Зотова.
   — Да, на Коршунова, — твердо повторил тот и, сняв очки, указал на Сергея. — Вот он удивляется. Это очень плохо. Значит, не понял. А дело в том, что он не проявил бдительности, что ли, и принципиальности в личной жизни. А для оперативного работника, это главный и непреложный закон. Я так понимаю.
   — Все так должны понимать, — сухо поправил его Ребров.
   — Да, конечно, — согласился Зотов. — В самом деле, ну, как не насторожиться? Ты расследуешь дело по меховой фабрике, и вдруг твоя жена получает с этой самой фабрики дефицитные вещи. Это же надо потерять всякое оперативное чутье! Но есть тут и вторая сторона. Допустим, что в данном случае жена Коршунова, хоть и без злого умысла, но обманула его, сказала, что купила эти вещи в магазине, как все граждане. Я, товарищи, знаю Лену Коршунову, как, впрочем, и многие из вас. Это безусловно честный человек. Тем больше вина Коршунова…
   — Коммуниста Коршунова, — с ударением поправил его Ребров.
   — …Он вовремя не объяснил ей, что наша моральная репутация должна быть ей дороже всего.
   Заседание проходило бурно. Выступали все. Лишь Сергей подавленно молчал. Но в конце заседания Ребров без всякого предупреждения дал ему слово.
   Сергей тяжело поднялся со своего места, секунду помедлил, опустив голову и не находя нужных слов, тихо, с усилием сказал:
   — Мне все понятно, товарищи. И все, что было сказано обо мне, правильно. Оправдываться не собираюсь. Прошу только одного: поверить мне, что этот урок даром для меня не пройдет. — Сергей поднял голову и посмотрел в глаза Зотову. — Не пройдет, — мрачно и решительно повторил он.
   — Но тут есть и третья сторона, — неожиданно сказал Силантьев. — Правда, она имеет уже чисто оперативный интерес. Мне пока не ясно вот что. Меховой фабрикой занимаются две группы сотрудников милиции — у нас и у Басова. И первый контрудар преступники нанесли по всем. Я имею в виду их жалобу. А вот второй удар нанесен только по Коршунову. Почему? В чем тут дело?
   Плышевский необычно рано вернулся домой и, скинув шубу, молча прошел к себе в кабинет. На вешалке он заметил старенькое зимнее пальто дочери и усмехнулся с досадой. Глупая девчонка! Поссориться с отцом из-за этого сопляка Козина! И как! Уже две недели не разговаривает, демонстративно вернула новую цигейковую шубу, его подарок, и упорно не берет денег, умудряется жить на свою дурацкую стипендию. Интересно, надолго у нее хватит этого упрямства? Ну и характер!
   В глубине души Плышевский понимал, что дело тут не только в Козине. Отношения с дочерью, по мере того как она росла и начинала разбираться в окружающем, становились с каждым днем все сложнее и напряженнее. И Козин — это, в общем, лишь повод, последняя капля. Но ведь как вскружил голову девчонке, подлец такой!
   Плышевский неторопливо переоделся и, засунув руки в карманы домашней куртки, принялся расхаживать из угла в угол по кабинету.
   Да, Козин. Он уже недели две как не показывается, исчез после того крупного разговора. Перетрусил, конечно. Интересно, Галя встречается с ним или нет. Но теперь Козин нужен и ему. Как раз сегодня стало известно, что Коршунов опять уцелел. Так умно составленное письмо, по расчетам Плышевского, должно было покончить с Коршуновым. Но этот проклятый человек все-таки удержался в МУРе! После того как миновала опасность со стороны УБХСС (вернув документы на фабрику, они расписались в собственном поражении), главной, самой грозной опасностью для Плышевского стал Коршунов. И дело, конечно, не в том, что он охотится за Доброхотовым. Дело в другом. Коршунов, может быть, сам не ведая того, ухватился за самую сокровенную из тайных комбинаций Плышевского — за Масленкина. Страшно подумать, что может быть, если МУР начнет распутывать эту нить. Она поведет далеко, слишком далеко…
   Плышевский решил: с Коршуновым надо разделаться раз и навсегда. И немедленно, иначе будет поздно. Ведь пока все не раскрыто, Коршунов, вероятно, не доложит начальству о Масленкине. Значит, все сведения еще у Коршунова. Да, с ним надо кончать! План уже составлен, Доброхотов предупрежден. А это человек дела. Со своим новым, надо сказать, очень рискованным планом Плышевский решил не знакомить даже Фигурнова. Оскарчик — слишком интеллигент, чистоплюй, а в таком деле нужен человек типа Доброхотова, решительный, готовый на все, самые крайние средства.
   Кажется, все рассчитано. Плышевский убежден, что при первой встрече Коршунов не арестует Доброхотова, ни в коем случае не арестует, он человек смелый и, кажется… горячий, он захочет узнать все, и Доброхотов ему на это намекнет. Коршунов непременно клюнет. О, Доброхотов — мастер разыгрывать спектакли, тем более, если обещан такой гонорар и уже вручен аванс! Да, он, Плышевский, на этот раз превзошел самого себя в щедрости. Ну, а если Доброхотов и будет задержан — в ресторане или потом, на даче, — Плышевский уверен: он никого не выдаст.
   И все-таки план рискованный, очень рискованный. Здесь придется балансировать буквально на острие ножа. Но другого выхода нет. С Коршуновым надо кончать во что бы то ни стало. А для этого Плышевскому нужен сейчас Козин, до зарезу нужен, немедленно. Но как подступиться к Гале с этим разговором?
   Плышевский долго еще расхаживал по кабинету. Он то и дело останавливался у двери, прислушивался. Тишина. Дочери даже не слышно. «Уткнулась в свои проклятые конспекты, зубрит! — раздраженно подумал Плышевский. — И сама, конечно, не зайдет, не заговорит».
   Он вышел из кабинета, прошел в кухню и заварил себе кофе. На обратном пути Плышевский приоткрыл дверь столовой и сухо сказал:
   — Галя, зайди, пожалуйста, ко мне на два слова.
   Он прошел в кабинет, поставил кофе и нарезал тонкими ломтиками лимон.
   Дверь приоткрылась, вошла Галя и остановилась у порога. Тоненькая, в темном платье, бронзовые волосы рассыпались по плечам, лицо усталое, строгое, под глазами легли тени.
   — В чем дело?
   Плышевский опустился в кресло и, сцепив пальцы, внимательно посмотрел на дочь, потом с расстановкой произнес:
   — Позвони сейчас своему хахалю. Чтоб вечером пришел… кофе пить.
   — Не подумаю даже. Он больше сюда не придет.
   — Придет. Даже прибежит! Учти: он попал в очень тяжелое положение, и ему грозят крупные неприятности.
   — Пусть он скажет за это спасибо тебе. Это ты виноват, ты!
   Щеки девушки порозовели, большие темные глаза смотрели на отца с вызовом.
   Плышевский усмехнулся.
   — Он не стоит такой горячей защиты. Виноват не я, а он сам, его дрянной, мелкий характер. Удивляюсь, как ты этого не разглядела.
   — Зато я разглядела твой характер, до конца разглядела!
   — Галя, — строго сказал Плышевский, — ты слишком много себе позволяешь.
   — Ты сам начал этот разговор. А я не привыкла скрывать свои мысли, как ты.
   — Ты хочешь окончательно со мной поссориться? — тихо спросил Плышевский.
   Галя опустила глаза и так же тихо ответила:
   — Мы с тобой разные люди, папа. Совсем разные. Я не хочу жить так… я не умею так жить.
   Плышевский снисходительно улыбнулся:
   — Ладно. О жизни мы поговорим в другой раз…
   — Нет, нет. Больше я не буду говорить об этом.
   — Я повторяю: ладно! — холодно произнес Плышевский. — А сейчас ты позвонишь своему Михаилу. Имей в виду, на этот раз я поступаю в его же интересах.
   Галя пристально посмотрела на отца.
   — Я тебе не верю. Ты всегда поступаешь только в собственных интересах.
   — Не веришь? Тогда я расскажу, в чем дело, хотя этого бы не стоило делать, опять же в интересах твоего Михаила. Но нам необходимо повидаться сегодня же вечером, и поэтому я хочу, чтобы ты мне поверила.
   Плышевский говорил все тем же бесстрастным, очень спокойным тоном, и казалось, слова дочери нисколько не поколебали его душевное равновесие: он превосходно умел владеть собой.
   — Видишь ли, Михаил Ильич, к сожалению, отличается изрядной болтливостью, кроме того, он очень любит прихвастнуть и порисоваться. Об этом я ему и напомнил прошлый раз, а он изволил обидеться. Но боюсь, что все это скоро станет известно его начальству, и тогда… Ты же понимаешь, он работает в учреждении особого рода.
   Плышевский с удовлетворением отметил, что при последних его словах в глазах дочери мелькнул испуг. Она слушала внимательно, боясь пропустить хоть слово, и это тоже было хорошим признаком.
   — Так вот, — продолжал Плышевский, — сейчас у меня появилась возможность оказать ему важную услугу. Я случайно кое-что узнал о человеке, которым МУР очень интересуется. Если эти сведения доставит туда Михаил Ильич, то его положение сильно укрепится. Это все, что я могу тебе сообщить. А теперь решай сама, будешь ты ему звонить или нет.
   Галя приложила ладони к пылающим щекам и жалобно посмотрела на отца.
   — Но ведь ты опять меня обманешь! Ты, наверно, задумал совсем-совсем другое, а вовсе не помочь Мише! — И еле слышно прошептала: — Боже мой, неужели ты и сейчас меня обманешь?
   — К сожалению, — развел руками Плышевский, — я больше ничего не могу тебе сказать. Ровным счетом ничего. Решай сама.
   Галя повернулась и стремительно выбежала из кабинета. Спустя минуту Плышевский поднялся и, крадучись, вышел в коридор. Подойдя к двери столовой, он прислушался. Да, так и есть. Галя звонила по телефону.
   …Саша Лобанов снял трубку как раз в тот момент, когда он обдумывал головоломную задачу: как использовать Козина на очередном задании. И дело было не только в том, что Михаил после истории с неумелым допросом Привалова получил выговор и был отстранен от самостоятельной работы… Нет, дело было глубже. Саша внутренне все больше терял почему-то доверие к этому парню. Взять хотя бы непонятную историю с какой-то Галей. Ну, а последние две недели Козин вел себя очень странно. Ходит какой-то подавленный, растерянный. Он и внешне сильно изменился: побледнел, осунулся, рубашка не отутюжена, как обычно, галстук плохо завязан. Непонятно, что творится с парнем. И как же все-таки с ним поступить?
   Вот в этот момент мысли Лобанова и прервал телефонный звонок. Приятный, чуть взволнованный девичий голос попросил:
   — Позовите, пожалуйста, товарища Козина.
   — Михаила? — переспросил Саша, пытаясь собраться с мыслями. — Он, знаете, вышел на минуту, — и уже в обычной своей шутливой манере добавил. — Но я ему обязательно передам, что вы звонили.
   — Вы же не знаете, кто говорит, — невольно улыбнулась Галя.
   — Совершенно верно, — с готовностью откликнулся Саша. — К сожалению, не знаю. Но ведь это не секрет? Меня, например, зовут Саша Лобанов.
   — А меня Галя.
   — Галя? — насторожился Саша. — Простите, а ваша фамилия не Скворцова? — Он назвал первую пришедшую ему в голову фамилию.
   — Нет, что вы! Моя фамилия Плышевская. Так вы передадите Мише, что я звонила?
   — Да, да, конечно.
   Саша повесил трубку. «Ну и ну! Неужели эта Галя — дочь самого Плышевского? Может быть, поэтому Михаил и старался скрыть свое знакомство».
   Саша еще не успел по-настоящему даже разобраться в своем ошеломляющем открытии, когда в комнату вошел Козин. Саша призвал на помощь всю свою выдержку и самым безразличным тоном сказал:
   — Тебе звонила какая-то Галя. Просила позвонить.
   Козин испуганно поднял голову:
   — Звонила?
   — Да.
   — Хорошо. Спасибо…
   Он принялся нетерпеливо искать что-то у себя в столе, выдвигая один ящик за другим и перебирая бумаги. Но Сашу трудно было провести: Козин просто ждал, когда он выйдет из комнаты.
   Как только за Лобановым закрылась дверь, Михаил сорвал трубку телефона и набрал номер.
   — Галя, ты? Это я, Михаил. Так… так… — По мере того, как он слушал, лицо его все больше хмурилось, и наконец он с ожесточением произнес: — Хорошо же. Я приеду. Обязательно приеду.
   Кажется, никого еще в своей жизни Михаил Козин не ненавидел так, как Плышевского. При воспоминании о своем последнем разговоре с ним он бледнел от унижения и ярости. Как нагло, как бесстыдно вел себя тогда Плышевский и каким жалким выглядел при этом он сам, Михаил!.. Да, Плышевского он ненавидел, но винил во всем только себя, себя одного. И еще у него сжималось сердце при мысли о Гале…
   С того страшного вечера он не находил себе покоя. Что он наделал! Как мог он хоть на секунду поверить в порядочность этого человека, как мог так распустить себя, столько наболтать? Минутами Михаил ненавидел себя не меньше, чем Плышевского. Да, конечно, он жалкий болтун, дурак, нет, даже хуже, — он действительно преступник! Но что же делать? Как ему жить теперь? И Михаилу порой казалось, что жить ему теперь незачем. Надо пустить себе пулю в лоб — и конец. А может быть, пойти и все рассказать? Разоблачить Плышевского? Но, в самом деле, что он о нем знает? Ничего, ровным счетом ничего. Но рассказать все-таки надо. Одно из двух: или пулю в лоб, или все рассказать и принять заслуженное наказание, вполне заслуженное.
   Сколько раз за эти дни Михаил подходил к кабинету Зотова, но в последний момент мужество покидало его!
   По ночам он рисовал в своем воображении этот разговор. Он рассказывал полковнику о своем преступлении, и настоящие, а не воображаемые слезы текли у него по щекам, голова горела, начинался озноб, а он все говорил и говорил в подушку честные, беспощадные слова о самом себе, о своей жизни.
   Наутро Михаил вставал разбитый, опустошенный, так и не сомкнув глаз, и, отправляясь на работу, давал себе клятву сегодня же все рассказать Зотову. День проходил в непрерывной, изнурительной и бесплодной борьбе с самим собой. Потом снова наступала ночь, и Михаил опять оставался в кромешной тьме один на один со своей возмущенной совестью.
   И вот этот неожиданный звонок… Что надо от него Плышевскому? Галя сказала, что отец хочет сообщить ему что-то важное, что поможет ему, Михаилу, избежать неприятностей. Глупенькая, и она поверила!.. Но главное заключается в том, что он все-таки нужен Плышевскому. Может быть, тот решил, что теперь Михаил у него в руках и его можно использовать для каких-то своих целей? Что ж! Хоть напоследок Михаил будет умнее, он соберет все силы, он будет притворяться, будет хитрить и узнает, что это за цели. И тогда… О, тогда берегитесь, уважаемый Олег Георгиевич! Не так-то просто сделать из него, Михаила, предателя и сообщника. Он был пустым болтуном — верно, был слеп, глуп, самодоволен — тоже верно. Но он не был и не будет предателем!
   Так говорил себе Козин, отправляясь в тот вечер на свидание к Плышевскому.
   Вот наконец и знакомый дом. Михаил взбежал по лестнице и с сильно бьющимся сердцем позвонил.
   Дверь открыл сам Плышевский.
   — А, Михаил Ильич! — весело воскликнул он. — Давненько же мы не виделись, дорогуша! Ну, прошу, прошу!
   Козин невольно подивился самообладанию этого человека. Так вести себя после всего того, что произошло между ними!
   Снимая пальто, он бросил взгляд на дверь столовой. Она была чуть приоткрыта. Козин скорее угадал, чем заметил, что за дверью стоит Галя, и тут же необычайно ясно представил себе ее состояние — страх, надежду и радость, которые наполняли сейчас ее душу. И при мысли об этом Михаил вдруг ощутил небывалый прилив сил и уверенности в себе. «Ничего не бойся, Галочка! — мысленно произнес он, направляясь вслед за Плышевским в его кабинет. — Я уже не тот, каким был раньше, и… и мне нечего терять».
   — Ну, что ж, присаживайтесь, Михаил Ильич. — Плышевский широким жестом указал на диван. — И давайте поговорим.
   Он по привычке прошелся из угла в угол по кабинету, засунув руки в карманы своей домашней куртки, потом остановился перед Козиным и, блестя стеклами очков в тонкой золотой оправе, с усмешкой посмотрел на своего гостя.
   — Надеюсь, вы сделали все необходимые выводы из нашего последнего разговора?