Адамов Аркадий Григорьевич. Черная моль

   — М-да, у вас, знаете, тоже, оказывается, работка дай боже! — с улыбкой покрутил он головой. — Что ж, теперь уговоримся о сроках и взаимной информации.
   Они говорили около часу. Под конец Сергей сказал:
   — Мой совет — опирайтесь там вот на кого. — Он набросал на листке несколько фамилий. — За них ручаюсь, не подведут.
   — Спасибо. — Геннадий спрятал листок. — Но опираться буду не только на них.
   — А на кого же еще?
   — На всех, вернее, на любого, кто мне понадобится. Союзником нашим будет весь коллектив, все тысяча двести двадцать человек.
   — Тысяча двести двадцать восемь, — уточнил Сергей.
   — Восемь — это, допустим, преступники, — ответил Геннадий. — А то и меньше.
   — Вообще-то верно, — согласился Сергей. — Что ж, желаю успеха. Вы сейчас куда?
   — Собираюсь в гости.
   — В гости? К кому же, если не секрет?
   — К вашему приятелю Семену Долинину. Продумаем одну комбинацию.
   Граверная мастерская, где работал Сенька Долинин, помещалась на шумной и просторной улице, в первом этаже маленького двухэтажного домика. За витринным стеклом видны были граверы, человек шесть, склонившиеся над своими столиками, где горкой лежали инструменты и жужжали миниатюрные станочки. Над каждым столиком даже днем горели лампы на тонких изогнутых штативах.
   За оконцем в фанерной перегородке виднелась седая голова заведующего: он принимал и выдавал заказы.
   Геннадий, как было условлено с Сенькой, подошел к витрине и стал разглядывать выставленные там образцы граверного искусства. Через минуту Сенька вышел из мастерской, и они двинулись в сторону соседнего сквера.
   — Ну как, — спросил Геннадий, — говорил?
   — Спрашиваете! Известное дело, говорил. Он его, оказывается, знает аж с тридцать второго года. Лично я успел в том году только родиться.
   — Как же он к нему относится?
   — Тоже выяснил. Уважительно относится и всей его брехне верит. И про главного конструктора и про премии…
   — Так. Теперь самое главное. Как думаешь, можно ему доверять или нет? Не побежит рассказывать?
   Сенька строго посмотрел на Геннадия.
   — Это наш-то Михаил Маркович побежит? Да вы что?! Он, конечно, немного такой, знаете, не от мира сего. Но это же честный человек! Он, между прочим, первый образец ордена Ленина гравировал. Представляете? И вообще, я за него ручаюсь, — важно закончил Сенька.
   — Понятно. Твоя рекомендация, конечно, много значит, — улыбнулся Геннадий и задумчиво спросил: — Вы на обед когда закрываетесь?
   Сенька взглянул на часы.
   — Через двадцать минут.
   …Геннадий зашел в мастерскую ровно через двадцать минут. Из окошечка в перегородке высунулась седая голова Михаила Марковича. Близоруко щурясь, он сказал:
   — Извините, пожалуйста, но у нас начинается обед. Очень прошу зайти через час.
   — Мне надо поговорить с вами, Михаил Маркович, — понижая голос, сказал Геннадий, — и без свидетелей.
   Он протянул свое удостоверение.
   Михаил Маркович растерянно заморгал, потом нащупал в кармане старенького пиджака очки и, не надевая, приложил их к глазам.
   — Ради бога, чем могу быть вам полезен? — прошептал он.
   — Я вас провожу домой и по дороге все объясню.
   — Понимаю. Очень хорошо вас понимаю, — закивал головой старик.
   Они вышли на улицу. Михаил Маркович, низенький, худощавый, еле поспевал за своим спутником. Из-под старенькой шубы виднелся синий халат, седые волосы разметались по ветру. Геннадий убавил шаг и неожиданно спросил:
   — А где ваша шапка, Михаил Маркович? Так можно и простудиться.
   — Ах, боже мой! Моя шапка. — Старик растерянно схватился за голову. — Она, конечно, осталась в мастерской. Уверяю вас, она там! Это очень, очень неприятно! Вы знаете, что теперь скажет Соня? Это моя жена… Она, конечно, скажет: «Ну, вот…»
   — Ничего, Михаил Маркович, не волнуйтесь, — с улыбкой перебил его Геннадий. — Вы с самого начала скажите, что приехали на машине. Я вас сейчас отвезу. Кстати, там и беседовать будет удобнее.
   Когда они подъезжали к дому, где жил Михаил Маркович, старик взволнованно произнес:
   — Это просто невероятно! Мне сейчас стыдно смотреть в глаза вам, Соне, всем. Столько лет морочить голову можно только такому старому ослу, как я. Вы, конечно, не поверите, но Соня всегда именно так мне и говорит.
   — Нет худа без добра, — улыбнулся Геннадий. — Зато теперь вы можете нам очень помочь.
   — О да! — с воодушевлением откликнулся Михаил Маркович. — Теперь-то я вам, конечно же, помогу!
   — Вы бывали у него дома?
   — Или нет! Последний раз это было месяц назад. Отвез ему одну вещицу.
   — По какому адресу?
   Михаил Маркович, не задумываясь, назвал адрес. Геннадий насторожился. Это был совсем не тот адрес, по которому официально проживал Плышевский.
   — Вы не ошибаетесь?
   — То есть как это «ошибаетесь»? Я даже знаком с его супругой.
   — Супругой?
   — А что? Даже такой подлец тоже может иметь супругу.
   — Так, так. А кого из его последних знакомых вы знаете?
   — Знакомых? Одну минуту. — Михаил Маркович задумался, потирая лоб тонкими, жилистыми пальцами. — Вот, скажем, я делал по его заказу очень теплую надпись одной гражданке ко дню рождения. Ее звали Мария Павловна. А фамилия… Как же была ее фамилия?.. Жохова… Жехова…
   Геннадий заглянул в записную книжку.
   — Жерехова?
   — Да, да, совершенно верно! — обрадовался Михаил Маркович.
   — А текст вы, наверное, уже не помните?
   — Извиняюсь! — обиженно возразил старик. — Что, что, а свои надписи постоянным клиентам я помню абсолютно все. Я даже помню самую первую, которую я гравировал по просьбе этого… этого типа на золотой пластинке для сафьянового бювара: «Дорогому и верному другу Оскарчику на память о прошлом и как залог на будущее».
   — Кто же это такой Оскар?
   — Минуту, минуту! Ему была еще одна надпись. Когда же это, боже мой?.. Ага! Осенью сорок шестого. Надпись такая: «Другу и великому адвокату от вечно признательного». Вот так.
   — Адвокату… — задумчиво произнес Геннадий. — Осенью сорок шестого… Интересно. Оказывается, даже такой осторожный человек тоже имеет свои слабости — эти надписи. Кстати, последняя, на золотом портсигаре, вы знаете, кому адресовывалась?
   — Некоему Свекловишникову, «другу и сподвижнику», обратите внимание. — Михаил Маркович многозначительно поднял палец. — Ну-с, потом были надписи дочке, супруге, ее брату…
   — Погодите, погодите, Михаил Маркович! Давайте по порядку. Значит, дочке. Вы ее видели?
   — Нет. Она с отцом не живет.
   — Да ну?
   — Так он мне сказал. Хотя теперь я уже ничему не верю.
   — М-да. Ну, а супруга, кто она, как ее зовут?
   — Роза Кондратьевна. Очень молодая особа. Я бы сказал, недопустимо молодая, если уж на то пошло. В дочки ему годится. К тому же актриса.
   — Ну, а это откуда вам стало известно?
   — Как по-вашему, у меня есть глаза или нет? Афиши висят по всей квартире.
   — Тогда понятно. А ее брат, кто он?
   — Тоже, извините, артист. Петр Словцов. Надпись была такая: «Талантливому актеру и верному другу».
   — Так, все это ясно. А скажите, Михаил Маркович, вот что. Если прикинуть в среднем за год, то на какую сумму потянут все эти подарки, как вы полагаете?
   — Гм… Признаться, не задумывался. Но попробуем…
   Старик откинулся на спинку сиденья и, бормоча что-то, стал загибать пальцы.
   — Значит, считать все? — через минуту переспросил он. — Даже скромный серебряный портсигар соседу по дому?
   — По дому? — опять насторожился Геннадий.
   — А что особенного? Если есть квартира, то есть и соседи, я полагаю. Надпись такая: «Александру Яковлевичу, доброму соседу, с пожеланием здоровья и успехов». Значит, считать?
   — Да, конечно.
   — Очень хорошо.
   Михаил Маркович принялся снова что-то бормотать себе под нос, загибая пальцы.
   Неожиданно до Геннадия донеслось:
   — Вадиму, это уже, слава богу, шестнадцать.
   — Какому Вадиму? — спросил Геннадий.
   — Вы думаете, я уж все могу знать? — не меняя позы, откликнулся Михаил Маркович. — Так нет. Этого Вадима я не знаю. А надпись, если хотите, была не совсем обычная. На костяной рукоятке охотничьего ножа: «Вадиму Д., буйной голове, с пожеланием сохранить ее на плечах». Каково? И обратите внимание, на этот раз без подписи.
   Геннадий напряженно слушал, стараясь запомнить каждое слово.
   Михаил Маркович кончил наконец считать и совершенно одурелым взглядом посмотрел на Геннадия.
   — Нет, вы знаете, что получается? Ей-богу, Соня права, это только мне, старому дураку, не могло прийти в голову посчитать раньше! Или я окончательно спятил, или… Вот смотрите. Получается за последний год около двадцати предметов средней стоимостью в тысячу рублей каждый. Итого — двадцать тысяч. Двадцать тысяч! Как следует из ваших документов, его оклад равен тысяче шестистам рублей. Выходит, все до копейки он тратит на эти подарки. А жизнь? А туалеты? А машина? А…
   Михаил Маркович даже задохнулся от нахлынувших на него мыслей.
   Геннадий усмехнулся.
   — На все это деньги идут, по-видимому, из других источников.
   — Жулик… — багровея, выдавил из себя Михаил Маркович. — Прохвост…
   — Все это предстоит еще доказать, — заметил Геннадий. — Знаете, — признался он, — я даже не ожидал получить от вас столько сведений. Большое вам спасибо!
   — Оказывается, старый Лифшиц еще на что-то годен, — усмехнулся Михаил Маркович и, проведя рукой по голове, иронически добавил: — Но вместо «спасибо» поворачивайте машину и везите меня обратно в мастерскую. Обед окончен. Все было очень вкусно.
   — Батюшки! — спохватился Геннадий. — Что же я наделал!
   — Ничего, ничего. Как вы сказали? Нет худа без добра? Так вот, по крайней мере, Соня не видела меня без шапки. Уверяю вас, обед все равно был бы испорчен. Или я ее не знаю, по-вашему?
   Первым пунктом в плане оперативных мероприятий стояло: «Выявить всех участников преступной группы». И первым в этой группе должен был значиться, по-видимому, Плышевский, хотя прямых доказательств пока не было. Правда, образ жизни главного инженера явно не соответствовал его официальной зарплате.
   Выявленные уже связи Плышевского Геннадий разделил на две группы: связи по фабрике — Свекловишников, Жерехова, Перепелкин — и связи на стороне — адвокат Оскар, актриса Роза Кондратьевна, актер Словцов и некий Вадим Д.
   Легче поддавались изучению связи по фабрике. К тому же они сейчас были особенно важны, ибо могли вывести на прямых соучастников Плышевского.
   Это казалось тем более вероятным, что туманные слова Лидочки Голубковой о «Марии» и «толстом борове» могли относиться к Марии Жереховой, в цеху которой Лидочка работала, и к очень полному Свекловишникову.
   Сейчас для Геннадия первостепенный оперативный интерес представляла Голубкова. Ее следовало допросить как можно быстрее. И тут открывалось два пути.
   Можно было провести допрос так, чтобы Голубкова не поняла, что нужно от нее Ярцеву: создать у нее впечатление, что это МУР продолжает заниматься делом Климашина, запутать ее и незаметно получить интересующие УБХСС данные. Но можно было бы вести допрос и начистоту в расчете на ее полное признание.
   Геннадий понимал, что выбор тут зависит и от состояния, в котором сейчас находится Голубкова, и от ее характера, от ее взглядов на жизнь, на свое прошлое, настоящее и будущее. Сведений, которые сообщил о Голубковой Сенька Долинин, было явно недостаточно. И помочь здесь мог на первых порах только один человек — Клим Привалов.
   На следующий день Привалов был вызван в Управление милиции. Геннадию с первого взгляда понравился этот высокий, сдержанный парень с большими, натруженными руками.
   — Не удивляйтесь, что вас на этот раз вызвали не в МУР, — сказал он, закуривая и придвигая сигареты Климу. — Нам переслали оттуда ваше письмо. Оно очень пригодилось. Дело в том, что мы уже имели ряд сигналов о неблагополучии на вашей фабрике. И, например, фамилия Плышевского нам уже была известна. Но вы же понимаете, если на фабрике действительно идут хищения, то орудовать там должна целая группа преступников. Один ничего не сделает, будь он даже главным инженером.
   Клим утвердительно кивнул головой.
   — Это ясно.
   — Так вот, — продолжал Геннадий. — Нам очень важно выявить всех участников преступления, если оно совершается. Конечно, всех — крупных и мелких. А среди мелких участников есть наверняка люди случайные, неопытные, запутавшиеся, которые тем или иным путем были втянуты в преступные махинации. И когда мы заинтересовались такими именно людьми, нам понадобилась ваша помощь, Привалов. Как видите, я говорю с вами очень откровенно. Но командир «особой группы» заслуживает и особого доверия.
   Клим смущенно усмехнулся.
   — Положим, этого заслуживает каждый в нашей группе.
   — Верно. Так вот. Речь сейчас идет об одном человеке, которого вы хорошо знаете. Это Лида Голубкова с вашей фабрики.
   При этих словах Клим вздрогнул и с тревогой посмотрел на Геннадия.
   — А что с ней?
   — Мне кажется, что с ней плохо, Клим, — просто ответил Геннадий, — очень плохо. Вам это не кажется?
   Клим ответил не сразу. Лицо его стало суровым, брови сошлись на переносице, между ними залегла глубокая складка.
   — Если хотите знать, — медленно проговорил он, — то мне тоже так кажется. Не могу только понять, в чем тут дело.
   — Мы разберемся в этом деле, Клим. Можешь нам это доверить, — с особой теплотой сказал Геннадий. — Мы очень осторожно разберемся. Извини меня, но я слыхал, что эта девушка тебе нравится. Верно?
   — Это не меняет дела.
   — Конечно, не меняет. Но…
   — Я все равно скажу все, что знаю, — хмуро и решительно произнес Клим. — Так полагаю, что ей помочь надо. Не конченая она.
   — Правильно. Поэтому, мне кажется, ее и должна мучить совесть.
   — А думаете, не мучает? Еще как! И вообще жизнь у нее криво пошла. Уж я-то знаю.
   — Вот-вот, Клим! Ты и расскажи мне о ее жизни.
   Клим долго молчал, пристально глядя в одну точку на полу. Было видно, что нелегко ему приступить к такому рассказу.
   Наконец он глубоко вздохнул, потом достал пачку «Прибоя» и неторопливо закурил. Руки его при этом чуть заметно дрожали.
   — Ну, что ж. Валяйте, пишите.
   — Да нет, я так послушаю.
   — Ваше дело. Значит, про Лиду могу сказать вот что.
   И опять Клим, в который уже раз за последнее время, должен был ломать себя и внутренне удивляться этому. Разве раньше он стал бы вмешиваться в чьи-то дела, рассказывать, может быть, во вред человеку, правду о нем? И не где-нибудь, а в милиции. Да ни за что! «В чужие дела не привык соваться», — ответил бы он, а про себя еще, может быть, и добавил: «Вам скажи, хлопот потом не оберешься, затаскаете». А сейчас рассказывал он эту правду — подозрительную, трудную, опасную — не о каком-то постороннем человеке, а о самом, может быть, дорогом и желанном — о Лиде. И правда эта могла принести ей большие неприятности. Но Клим был уверен, что только так можно помочь Лиде, только так можно снова вывести ее на честную дорогу.
   Клим говорил отрывисто, с плохо сдерживаемой болью. Вся любовь его, все сомнения и надежды — все было в этом рассказе, все незримо стояло за скупыми фактами, которые он сообщал, хотя сам Клим и не замечал этого.
   Когда он наконец кончил, Геннадий сказал:
   — Да, что и говорить, досталось ей. Много вы тут проглядели, — и, помолчав, спросил: — Вот ты сказал, что задержали ее тогда в проходной. А кто именно задержал?
   — Перепелкин, кто же еще!
   — Ну, и нашли у нее что-нибудь?
   — Не знаю. Не интересовался. Отношения у нас тогда были еще, как бы сказать, не налажены. Думать о ней, и то боялся.
   Клим сконфуженно усмехнулся.
   — Понятно. Значит, это было в середине ноября. Выходит, месяца два назад?
   — Выходит, так.
   — За два месяца многое могло случиться, — покачал головой Геннадий. — А вот, между прочим, как к ней начальник ее цеха относится, Жерехова, не знаешь?
   — Сначала все придиралась, кричала. Я еще тогда к Лиде в цех заходил. Ну, а сейчас, говорят, утихла. Лида даже вроде в любимицы попала.
   — В любимицы? Это интересно…
   После ухода Клима Геннадий еще долго сидел за столом, куря одну сигарету за другой.
   Что ж, теперь он многое знает о Голубковой. И все-таки оставалось еще что-то неясное. Геннадий все еще не мог решить, как вести разговор с этой девушкой.
   Наконец он понял: надо самому увидеть эту Голубкову, и не в кабинете, а в обычной для нее обстановке: среди людей, с которыми она работает, — увидеть такой, какой она бывает каждый день, какой знают ее на фабрике.
   Посещение фабрики ни у кого не могло вызвать подозрения, так как там уже побывали сотрудники милиции и приезд еще одного не должен был никого насторожить, а тем более спугнуть.
   Машина Ярцева притормозила у ворот фабрики, и водитель уже собирался посигналить, когда ворота вдруг распахнулись и оттуда медленно выехала грузовая машина. К ней подбежал высокий худой парень в распахнутом пальто, длинные волосы его разметались на ветру. С игривой усмешкой он крикнул, обращаясь к сидевшей рядом с шофером немолодой широколицей женщине в надвинутой на лоб шапке из серого каракуля:
   — По накладной проверять не будем, Полина Осиповна?
   — Очумел? — с хрипотцой рассмеялась та и властно бросила шоферу: — Трогай!
   Парень махнул им вслед рукой и тут только заметил машину Ярцева.
   — Вам, товарищ, куда?
   Геннадий давно уже узнал в парне Перепелкина.
   — К вам. Из МУРа, — коротко ответил он, протягивая удостоверение.
   — Минутку, — засуетился Перепелкин. — Только доложу начальству. Одна нога здесь, другая там. Как в кино. Значит, товарищ Ярцев, да?
   — Точно.
   — Айн минут.
   Перепелкин исчез в воротах. Геннадий усмехнулся, потом вынул из кармана блокнот, на чистом листке записал номер грузовой машины и рядом: «Полина Осиповна». В его деле все могло пригодиться. Вскоре появился запыхавшийся Перепелкин, все так же без шапки, в расстегнутом пальто.
   — Прошу, товарищ Ярцев. Тихон Семенович вас ждет, — сказал он, наклоняясь к стеклу машины и стараясь получше разглядеть Геннадия.
   Со смешанным чувством настороженности и любопытства входил Геннадий в кабинет. Свекловишников грузно приподнялся в кресле. Вид у него был усталый, невыспавшийся и мрачный. Морщинистые, с нездоровым румянцем щеки отвисали, как у бульдога, под глазами — синеватые мешочки.
   — Чем могу служить? — с натугой просипел он.
   — Продолжаем работу, — ответил Геннадий. — Хотелось бы пройти по цехам, посмотреть на ваш народ.
   — Пора уж и кончать, да нас информировать не мешало бы, — недовольным тоном заметил Свекловишииков. — А то и в главке и в других инстанциях интересуются. А мне и сказать нечего.
   — Пока еще рано, Тихон Семенович.
   — Рано… Слава богу, убийц задержали. Чего же еще-то?
   — Этого никто вам сообщить не мог, — сухо возразил Геннадий, отметив про себя странную осведомленность директора.
   — Мог или не мог, уж не знаю, а слухами, говорят, земля полнится, — раздраженно ответил Свекловишников. — Руководству фабрики могли бы доверять. Люди здесь, как-никак, не с неба упали.
   «Да уж с неба такой подарочек не упадет», — враждебно подумал Геннадий.
   Первое свидание со Свекловишниковым оставило у Геннадия неприятное впечатление. Но он тут же по привычке заспорил с собой: «Какие основания его подозревать? Мало ли у кого какой характер! Может, у него неприятности по работе, или с женой поссорился, или, скажем, печень болит, вот он на всех и собачится. А если бы, значит, хвостом мел, то все в порядке, хороший, мол, мужик? А надпись Плышевского? Это не улика, — сам себя оборвал Геннадий. — Ты еще и самого Плышевского ни в чем не уличил».
   Геннадий направился через двор к раскройному цеху.
   Громадный, залитый голубоватым неоновым светом цех алел кумачом лозунгов, на окнах стояли горшки с цветами, мерно гудел конвейер, вдоль него за своими рабочими столиками склонились девушки в черных халатах и пестрых косынках.
   Геннадий остановился около двери, соображая, с чего начать. Интересовали его два человека: Голубкова и Жерехова. Посмотреть бы на них только, составить пока первое, самое беглое впечатление.
   Он остановил проходившую мимо девушку:
   — Где начальник цеха, не скажете?
   Та с любопытством оглядела его.
   — Вон туда ступайте. — Она показала рукой в глубину цеха, где виднелась отгороженная фанерной стеной небольшая комната. — В кабинет ее. — И лукаво добавила: — Как раз в самый спектакль угодите.
   — Это какой же такой спектакль? — удивился Геннадий.
   — Сами услышите. А пока до свиданьица! — И девушка убежала.
   Геннадий подошел к невысокой, растрескавшейся двери. Она оказалась приоткрытой. В комнате у обшарпанного письменного стола Геннадий увидел полную женщину в черном халате, каштановые, с рыжими подпалинами волосы были небрежно собраны в пучок, напряженные глаза под неестественно черными бровями глубоко ввалились, на возбужденном лице проступили красные пятна. Перед ней вполоборота к двери стоял высокий плечистый старик в очках, с седым бобриком волос на голове.
   Геннадий остановился около двери у доски с объявлениями и, сделав вид, что читает, прислушался.
   Говорила Жерехова, вернее, не говорила, а кричала грубо, почти истерично, временами срываясь на визг:
   — Не позволю подрывать мой авторитет! Понял? Кто здесь начальник цеха? Я! Я начальник!.. Много на себя берешь, Степан Прокофьевич! Не оступись, понял?.. Упрямство для старухи своей побереги! Не хуже тебя производство знаю!..
   Шея старика залилась краской, и он досадливо крякнул:
   — Эк тебя трясет, матушка! Да нешто я твой авторитет подрываю?
   — А кто, как не ты? Ты! Ты!..
   — Сама подрываешь. И почему я должен, скажи на милость, каждый раз лучший товар Спиридоновой или там Голубковой отдавать? А другие девчата, по-твоему, не люди, им заработать не хочется?
   — Не твоя забота! Моя!
   — Нет, матушка, и моя тоже, — сурово возразил старик. — Я мастером был, еще когда ты вот такой девчонкой на фабрику пришла. По совести я тогда поступал с тобой али нет? То-то и оно! Таким и остался. А через тебя и на меня тень падает. Увольняй, рапорта пиши, а срамить себя перед людьми не дам! И тебе заниматься такими делами не советую.
   — Да ты это что?.. — задохнулась от негодования Жерехова. — Ты что, рехнулся на старости лет? Грозить вздумал?.. Нервов моих на вас всех не хватает! Уйди от греха!
   — И уйду!
   Старик круто повернулся и направился к двери.
   И тут у Геннадия возникло новое решение. Он с равнодушным видом отошел от объявления и направился к выходу из цеха. При этом он незаметно, но внимательно наблюдал, как старик мастер что-то объяснял одной из работниц, потом другой, затем направился к кладовке. Тут его и окликнул Геннадий:
   — Степан Прокофьевич!
   Старик обернулся и, хмуря брови, поглядел поверх очков на Ярцева.
   — В чем дело?
   Геннадий подошел к нему и негромко сказал:
   — Мне бы поговорить надо с вами.
   — Я, милый человек, на работе, — проворчал старик. — Времени на разговоры нет.
   — Я, Степан Прокофьевич, тоже на работе, — с расстановкой ответил Геннадий. — Только работа моя такая, что я могу и утром, и вечером, и ночью поговорить, когда вам удобно. И непременно с глазу на глаз, без свидетелей.
   Старик внимательно посмотрел на Геннадия и усмехнулся.
   — Беспокойная у вас работа. Из какого же вы, извиняюсь, учреждения, если не секрет?
   — Для вас не секрет, — улыбнулся Геннадий. — Только другим рассказывать пока не надо.
   Он протянул удостоверение.
   — Ага, — удовлетворенно кивнул головой старик. — Так и понял. Ну-к, что ж. Милости просим ко мне домой в таком разе. Если уже доверие ваше заслужил.
   Сговорились они быстро. Затем Степан Прокофьевич отправился по своим делам, а Геннадий стал следить глазами за худенькой девушкой, на которую ему указал старый мастер.
   Так вот она какая, эта Лидочка Голубкова… Настороженная, нервная, а во взгляде что-то жалобное и дерзкое одновременно, что-то затаенное от всех. И смех у нее и улыбка, когда перекинулась несколькими словами с соседкой, какие-то вымученные, горькие. А вот другую девушку, ишь, как резанула! Как зверек ощерилась. Но лицо хорошее, открытое, все на нем читаешь. Красивое, между прочим, лицо. Как, наверное, смеялась, как радовалась эта девчонка раньше! Видно, характер живой, искренний. Такую девушку Клим и мог полюбить, и она могла… Да, в беду попала, в беду…
   На следующий день перед началом смены Лидочка Голубкова, заплаканная и перепуганная, заглянула в дверь кабинета Жереховой.
   — Мария Павловна, — жалобно сказала Лидочка, и губы ее задрожали. — Что же мне делать теперь?
   Жерехова подняла голову.
   — А-а, ты… Ну, чего случилось?
   — Вот. Глядите. За что это меня?
   Лидочка положила перед Жереховой скомканную бумажку.
   — «Повестка», — не спеша прочла та. — Ну, и что такого? Это же уголовный розыск, дура ты. Не тебя первую, не тебя последнюю вызывают. Вон два дня назад и меня вызывали. Помнишь? Я было не хотела в рабочее время идти, да начальство приказало. Там ведь следствие ведут насчет Климашина. Неужто не слышала?
   — Слышала. Да я-то тут при чем?
   — Вот так и скажешь. Ничего, мол, не знаю, ничего не ведаю. И все тут. Я им тоже так ответила. Ну, и утерлись. Эх, милая! Нас с тобой в данном случае это никак не касается.
   Жерехова говорила уверенно, но при последних словах вдруг горько усмехнулась. Потом она достала из-под груды хлама в углу стопку лекал и протянула Лидочке: