— То-то. Мог Климашин совершить кражу? В его это характере? Нет!
   — Положим, так, — согласился Костя, доставая из кармана сигареты и закуривая. — Тогда встает другой вопрос: как эта шкурка к нему попала?
   — Вот именно, — уже загораясь, подтвердил Сергей. — Дай-ка сигарету: у меня кончились. — Он торопливо закурил. — И здесь, я думаю, может прояснить кое-что один человек.
   — Перепелкин?
   — Да, Перепелкин, страж их фабричный. Это он задержал Климашина, он нашел у него шкурку.
   В тот же день с утренней почтой из экспедиции было доставлено в МУР письмо. Необычная приписка на конверте привлекла внимание секретаря:
   «Лично комиссару милиции тов. Силантьеву И. Г. Просьба никому другому не вскрывать».
   Секретарь с любопытством повертел конверт в руках, даже прощупал его зачем-то и отложил в сторону, машинально перевернув вниз адресом, как поступали в МУРе с секретными документами, оберегая их от случайного взгляда. Так он и лежал до приезда Силантьева — самый обычный, скромный конверт с черными штемпелями почтового ведомства.
   Силантьев приехал ровно в десять часов и своей обычной, стремительной походкой прошел в кабинет. Там он снял пальто, шляпу и, пригладив короткие седые волосы, направился к столу.
   Начинался обычный рабочий день начальника МУРа.
   Секретарь положил на стол большую пачку конвертов и отдельно подал загадочное письмо. Силантьев взглянул на адрес, удивленно поднял бровь и кивком головы отпустил секретаря. Оставшись один, он вскрыл конверт.
   Пробежав глазами письмо, Силантьев нахмурился, потом медленно перечитал его еще раз. Брови его сурово сошлись у переносья, худощавое подвижное лицо приобрело злое выражение. Силантьев откинулся на спинку кресла и, обдумывая что-то, нервно забарабанил пальцами по столу.
   — Этого еще не хватало! — вслух сказал он и, сняв трубку одного из телефонов, назвал короткий номер. — Иван Васильевич? Зайди-ка побыстрее. Неприятный сюрприз получил.
   Потом он вызвал секретаря и резко приказал:
   — Никого ко мне не пускать. Телефоны переключите на себя.
   В кабинет вошел Зотов. Силантьев коротко поздоровался и протянул письмо.
   — Читай. Опять отличился! — И он с силой стукнул кулаком по столу.
   Зотов, ничего не ответив, грузно опустился в кресло и, надев очки, развернул письмо.
   «Я человек маленький — читал он, — и каждый может взять меня под ноготь, особенно если он сотрудник милиции. Поэтому я боюсь мести и не называю себя. Но и молчать не могу. Сообщаю, что ваш сотрудник Коршунов связан с кем-то из работников нашей фабрики. Через них он приобрел (вероятно, в качестве взятки) дефицитные меховые изделия — цигейковую шубу для жены и пыжиковую шапку для себя. Это, конечно, неспроста. Коршунова видели также 21 декабря в ресторане „Сибирь“, где он встречался с кем-то из работников фабрики и в пьяном виде вел какие-то разговоры. Был он там с девицей, которую совершенно неприлично обнимал и целовал при всех. В эти же дни по фабрике прошел слух, что МУР раскрыл убийство Климашина и по этому делу арестованы наш бывший слесарь Горюнов и некий Спирин, но в краже на складе они не сознались. Кое-кто на фабрике прямо указывает на Коршунова, от которого, мол, эти сведения и просочились. Обо всем этом я хочу поставить Вас в известность.
Гражданин Н.».
   По тому, как долго читал Зотов, было ясно, что он два или три раза перечитал письмо. Потом он медленно снял очки и задумчиво почесал ими бритую голову.
   Все это время Силантьев, заложив руки за спину, возбужденно расхаживал по кабинету. Наконец он остановился перед своим заместителем и гневно спросил:
   — Ну, что ты скажешь?
   — Вот думаю, — хмуро ответил Зотов.
   — Раздумывать долго некогда. Надо решать. Что же нам делать с Коршуновым?
   — Что ты имеешь в виду: уволить или оставить?
   — Кто предлагает уволить?! — вспылил Силантьев. — Да еще на основании какого-то анонимного письма! Ты за кого меня считаешь?
   — Тогда что сейчас можно решать?
   — А вот что. Первое. Об этом письме ни одна душа в МУРе пока знать не должна. Второе. Все здесь проверить надо. Коршунова мы знаем не первый день.
   — Вот именно.
   — Что «вот именно»?
   — Я не верю этому письму, — сухо произнес Зотов. — Коршунов не может быть взяточником и… предателем.
   — А ты думаешь, я верю, да? — язвительно спросил Силантьев и уже прежним тоном резко продолжал: — Но и дыма без огня не бывает. Все надо проверить, все, до мелочи. С этим, я надеюсь, ты согласен?
   — С этим согласен.
   — Вот и займись, Иван Васильевич. Немедленно. И предупреждаю. Если здесь хоть половина — правда… — Силантьев решительно рубанул ладонью воздух.
   С тяжелым сердцем вышел Зотов от начальника МУРа и медленно пересек приемную, направляясь в свой кабинет.
   Там он снова перечитал письмо и задумался.
   С чего же начать? Здесь три пункта обвинений: вещи, ресторан и разглашение сведений. Последний пункт выяснится только в результате расследования двух первых. Итак, вещи… Да, он сам видел Коршунова в новой пыжиковой шапке. Купить такую очень трудно. Откуда же она у него? Не может быть, чтобы кто-нибудь из его товарищей не поинтересовался этим. Но кто именно? Гаранин?.. Этот мог вообще не спросить, по пустякам не любопытен. Воронцов?.. Лобанов?.. Ага! Вот он уж, конечно, спросил в первую же минуту.
   Взгляд невольно упал на список дежурных под стеклом. Оказывается, Лобанов в эту ночь дежурил по Управлению. Зотов снял трубку и позвонил дежурному по городу.
   — Зотов говорит. Что там Лобанов, не ушел еще домой?
   — Собирается, товарищ полковник.
   — Пусть зайдет ко мне.
   — Слушаюсь.
   Зотов вынул из папки на столе сводку происшествий за ночь и, надев очки, проглядел. Так… Убийств, конечно, нет, грабежей — один, часы у кого-то сняли, кражи квартирные — тоже одна, порядочная. Вот это уже предмет для разговора.
   В дверь кабинета постучались, вошел Лобанов. Был он в легком, не по сезону, пальто, в руке держал кепку. Как видно, дежурный вернул его уже с улицы.
   — Разрешите, товарищ полковник?
   — Входите. Дежурили?
   — Так точно.
   — Что это вы так легко одеты? Ночь-то была холодная.
   — А я, товарищ полковник, морозоустойчивый, — весело ответил Лобанов, приглаживая светлые вихры. — В войну служил на Севере, да и родился в тех местах.
   — Ну все-таки, — покачал головой Зотов. — Хоть бы шапку теплую купили. А то вон в кепке ходите.
   — Оно, конечно, можно было бы и купить, — охотно согласился Саша. — Да на плохую денег жалко, а хорошую сейчас не достанешь уже. — Он усмехнулся. — Лето прошло, сезон на зимние вещи кончился.
   — А вы Коршунова спросите. Вон какую шапку приобрел!
   — Так ведь о нем, товарищ полковник, жена заботится.
   — Лена? — удивился Зотов.
   — Так точно. Она достала. Сергей сам говорил, — словоохотливо подтвердил Саша. — Не иначе, как среди ее поклонников меховой король завелся. Сначала ей шубу достал, а потом вот шапку для мужа, чтобы, значит, у того подозрений не было.
   — Почему именно поклонник? — усмехнулся Зотов.
   — Артистка! — Саша лукаво блеснул рыжими глазами. — Так сказать, специфика производства. — И неожиданно хмуро добавил: — Между прочим, об одном я уже знаю. Правда, не меховой король, а артист. По фамилии Залесский.
   — Слухам не верьте, Лобанов. Мы Лену тоже знаем, — строго сказал Зотов. — А вызвал я вас вот зачем. На эту кражу выезжали?
   Он указал на сводку.
   — Так точно.
   — Расскажите подробнее. Она меня интересует.
   — Слушаюсь. Дело, значит, было так…
   Когда Лобанов ушел, Зотов долго еще раскладывал карандаши на столе, перебирая в уме полученные сведения. Он с тревогой и раздражением отметил, что дефицитные вещи в письме упоминаются не зря, это не «липа». Итак, Лена?.. Гм… Придется, кажется, проверить и эту версию. Но пока что надо уточнить пункт второй.
   Зотов снова вынул письмо.
   Так… Поцелуи и объятия в ресторане, пьяный разговор с кем-то. Тьфу! До чего же противно разбираться во всей этой гадости!
   Он решительно встал, прошелся по кабинету и тут вдруг заметил, что с самого утра необычно молчит у него телефон, не заходит ни один сотрудник. Зотов в недоумении остановился, потер ладонью голову. Что бы это могло значить? И тут же понял. Ну, конечно. Комиссар приказал не тревожить. Еще бы, ведь случилось чрезвычайное происшествие.
   Зотов снова перечитал письмо. Итак, ресторан «Сибирь», двадцать первое декабря. Неужели автор имеет в виду ту операцию? По-видимому, так оно и есть. И с Коршуновым там была…
   Он позвонил секретарю и, когда тот приоткрыл дверь, сухо приказал:
   — Афанасьеву ко мне.
   Нина, уже без прежней робости, но все такая же сдержанная, строгая, вошла в кабинет заместителя начальника МУРа.
   — Вы меня вызывали, товарищ полковник?
   — Вызывал. Присаживайтесь.
   Зотов машинально подровнял разложенные на столе карандаши.
   — О вашей работе я знаю пока только со слов других. Хотелось бы услышать от вас самой. Нравится? Трудно? Ведь мы еще ни разу как следует не толковали с вами.
   Нина растерянно подняла глаза: она не ждала такого разговора, думала, очередное задание.
   — Спасибо, товарищ полковник. Все, кажется, в порядке.
   — Это хорошо. Последнее ваше задание — сложное, надо сказать, задание — был ресторан «Сибирь», двадцать первого декабря. Так, если не ошибаюсь?
   — Так. И потом еще две субботы.
   — Знаю. Судя по рапорту Коршунова, вы хорошо справились с этим заданием. Даже очень хорошо.
   Нина смущенно опустила зарумянившееся лицо. Тревожно и сладко было вспоминать эти вечера, хотя за ними ничего не последовало, да и не могло последовать, оба это слишком хорошо понимали. Но у сердца не отнимешь воспоминаний.
   Зотов подметил ее волнение, но истолковал по-своему: первая похвала, застеснялась, конечно.
   — Но Доброхотова мы не встретили, — тихо заметила Нина.
   — И так бывает. Но вот как, по-вашему, работали вы в ресторане — правильно? Ничем себя не расшифровали?
   — Думаю, что нет.
   — Изображали влюбленную пару? — серьезно спросил Зотов.
   Нина еще больше покраснела и только кивнула головой.
   — Здесь очень легко переиграть, — все так же строго и спокойно продолжал Зотов. — Например, если вдруг начать на глазах у всех обниматься или там целоваться. У некоторых это может вызвать настороженность, у других — прямое подозрение. Да и вообще это не годится.
   Зотов говорил неторопливо, деловито и просто, тоном и всем видом своим давая понять, что разговор идет служебный, профессиональный и он не видит здесь повода для иронических шуток и двусмысленных намеков. В то же время он внимательно наблюдал за девушкой. На лице ее отразилось вдруг такое замешательство, что Зотов невольно подумал: «Странно! Неужели и тут автор письма сообщает правду? Не может быть…» Он с трудом подавил беспокойство, надел и снова снял очки, потом спросил:
   — Вы встретились там с одним только Плышевским?
   — Да.
   — Какой же произошел разговор?
   — Он усиленно приглашал нас к своему столику, хотел угостить коньяком, — ответила Нина и тут же торопливо добавила: — Но Сереж… но Коршунов отказался.
   Зотов сделал вид, что ничего не заметил.
   — Под каким предлогом? — спокойно спросил он.
   — Я сказала, что нам хочется побыть вдвоем, что Коршунов и так много выпил, а ему надо еще меня проводить.
   — Но тогда на столике у вас…
   — Да, да, — поспешно кивнула головой Нина. — У нас стояла бутылка вина.
   — Вина или водки?
   — Что вы! Вина, конечно. Очень слабенького. Только для вида…
   Но Зотов уже не слушал. С удивлением и досадой он сказал себе: «Влюблена. Неужели и он тоже?..»
   — Ладно, — сделав над собой усилие, спокойно проговорил он. — С этим заданием, пожалуй, все ясно. Давайте разберем другие…
   Они еще долго разговаривали, и Зотову не составило большого труда переключить Нину на новые мысли и воспоминания, даже поспорить с ней, и в результате начало их беседы выглядело теперь случайным и незначительным.
   Все это оказалось для Зотова тем более просто, что его самого заинтересовал разговор, в котором мало-помалу раскрывались твердый характер и ясный душевный мир этой девушки, его новой сотрудницы. Кроме того, Зотов чувствовал, что и ей полезна эта первая обстоятельная беседа, открывающая для Нины глубочайший смысл ее работы.
   Когда Афанасьева наконец вышла из кабинета, Зотов устало откинулся на спинку кресла и подумал: «Хорошая девушка. И надо же ей было влюбиться в Сергея! Да и он, небось, в тот вечер… И кто-то это очень точно подметил… Эх, щекотливое дело! — Зотов смущенно потер ладонью голову. — Но пьяным Сергей в тот вечер все-таки не был и ничего лишнего Плышевскому не говорил… Однако пока, внешне, неизвестный автор письма во всем прав, черт бы его побрал!.. Что же я скажу завтра Силантьеву?»
   Он тяжело поднялся, подошел к окну и, заложив руки за спину, долго вглядывался в сгущавшиеся над городом сумерки. Потом, приняв какое-то решение, посмотрел на часы. Было около семи. Зотов снял трубку телефона и вызвал к подъезду машину.
   — Поедем-ка, Вася, в театр, — сказал он водителю, с силой захлопывая дверцу машины.
   — Значит, сначала домой, за Ксенией Михайловной?
   — Нет, брат. На этот раз прямо в театр. Посмотрим сначала, какая пьеса идет. А там решим.
   В тот вечер в театре ставили «Мертвую хватку» Голсуорси. На огромной афише у входа Зотов без труда нашел среди исполнителей Е. Коршунову. Он отпустил машину и зашел к администратору.
   Сидя в темном переполненном зале, Зотов неожиданно поймал себя на том, что он, несмотря на все заботы и неприятности, с интересом, а местами даже с волнением следит за событиями, развертывающимися на сцене. «Вот она — сила искусства!» — благодарно подумал он.
   С нетерпением дождавшись конца последнего акта, Зотов прошел за сцену. В узком коридорчике ему повстречался один из участников спектакля — немолодой, полный, чем-то озабоченный актер, еще в гриме и костюме.
   — Где мне увидеть Коршунову? — обратился к нему Иван Васильевич.
   Тот посмотрел с любопытством и, в свою очередь, спросил:
   — А вы, собственно, по какому делу?
   — Старый знакомый, — улыбнулся Зотов. — Поздравить хочу. Первый раз вот на сцене увидел.
   Что-то было в его облике такое, что неизменно внушало людям доверие и симпатию. Почувствовал это и старый актер.
   — Расчудесно, — ответно улыбнулся он. — Это, знаете, для нас всегда большая радость. Вот, пожалуйста. По коридору третья дверь налево.
   Когда Зотов постучал, ему ответил знакомый голос Лены, веселый и возбужденный:
   — Войдите!
   Перед большим трехстворчатым зеркалом сидела Лена. Она уже переоделась и теперь стирала ваткой остатки грима с лица. Светлые волнистые кудри беспорядочно падали на плечи.
   Сбоку от нее, прислонившись к стене, стоял высокий, худощавый, всклокоченный человек с узким лицом и большими выразительными глазами. Одет он был в модные брюки и бархатную куртку, из-под которой виднелся изящно повязанный пестрый галстук.
   Лена в зеркале узнала вошедшего.
   — Иван Васильевич! — радостно воскликнула она, поднимаясь со своего места, но в тоне ее Зотов уловил чуть заметное смущение. — Здравствуйте, Иван Васильевич, — улыбаясь, проговорила Лена и дружески протянула Зотову обе руки. — Как я рада вас видеть! Вы один?
   — Один.
   — Вот, познакомьтесь, — оживленно продолжала Лена. — Это актер нашего театра Владимир Александрович Залесский. А это наш старый друг, Иван Васильевич.
   Зотов отметил про себя и слово «наш» и то, что Лена не назвала его фамилии. Фамилия актера показалась почему-то знакомой. И тут же натренированная память подсказала: эту фамилию назвал сегодня Лобанов…
   Зотов молча пожал руку Залесскому и, обращаясь к Лене, сказал:
   — Случайно оказался в театре и не мог не зайти, не поздравить. Дай-ка, думаю, заодно уж и домой провожу. Авось, про меня, старика, не подумают, что за молодыми актрисами ухаживаю.
   Сказал он это добродушно, шутливо, но так, что отказаться от его предложения было уже неловко. Впрочем, Лена, как видно, и не думала отказываться.
   — Что вы, Иван Васильевич! — засмеялась она. — Кто же про вас это подумает! А мне очень приятно…
   Однако на лице Залесского он подметил откровенную досаду.
   Лена торопливо закончила свой туалет, надела шляпку, на плечи накинула легкую косынку. За спиной Зотова на вешалке висела ее новая шубка из золотистой цигейки. Зотов с шутливой галантностью подал ее и при этом заметил:
   — Хорошая вещь! Мне вот дочка житья не дает: достань ей такую, и баста. А где ее взять? Может, научите?
   — Вот, рекомендую, — засмеялась Лена, указывая на Залесского. — Маг и чародей. Он достал.
   — Ну, это, наверное, по большому знакомству, — со смущенным видом сказал Зотов. — Через торговых работников.
   — Случайно, — сухо ответил Залесский. — Приятель один предложил.
   — И отнюдь не торговый работник. — Лена лукаво улыбнулась.
   — Таких у меня, к счастью, не водится.
   Залесский вдруг заспешил, с обиженным видом поцеловал Лене руку, небрежно кивнул Зотову и вышел. При этом чуть заметное облачко скользнуло по лицу Лены.
   — Что ж, пойдемте и мы, Иван Васильевич?
   — Пойдемте, — согласился Зотов и шутливо добавил: — А то, наверное, супруг уже волнуется, ждет.
   — Не очень он ждет, Иван Васильевич, — неожиданно грустно возразила Лена.
   С первой своей встречи с Зотовым, года три или четыре назад, Лена неизменно чувствовала дружескую симпатию этого человека к себе и отвечала ему тем же.
   Никогда не приходила к нему Лена за советом или помощью, но всегда знала, что если будет надо, то к нему можно идти смело, с ним можно всем поделиться. И сейчас признание вырвалось у нее само собой.
   — Мне кажется, вы ошибаетесь, Леночка, — покачал головой Зотов.
   И потому, что он не стал горячо возражать и разуверять ее, слова эти толкали не на спор, а на раздумье, заставляли взглянуть шире, на все сразу, о чем-то вспомнить, что-то сопоставить. И Лена невольно подумала о Сергее вообще, о том, какой же он и какими были их отношения раньше. Ни в чем, однако, не убежденная, полная горечи, она неуверенно сказала:
   — Так ведь бывает в жизни, Иван Васильевич. Все хорошо, хорошо, а потом вдруг… плохо.
   Зотов улыбнулся.
   — Вдруг, Леночка, бывает в сказках или, скажем, в романах у плохих писателей. А в жизни… В жизни поведение людей только кажется случайным и неожиданным. А если разобраться поглубже, учесть характер этих людей…
   — Жизнь ведь меняет людей, Иван Васильевич.
   — Конечно, меняет, — согласился Зотов. — Одни становятся лучше, другие хуже. Но и это не случайно. Вот иногда говорят: «Эх, был хороший человек, да вдруг испортился!» К примеру, зазнался или с плохой компанией спутался. А ведь это все вовсе не вдруг случилось, и тут не высокий пост или плохая компания виноваты. Просто человек этот и раньше был не таким уж хорошим, но чего-то не разглядели в нем, какую-то червоточинку в характере не заметили и вовремя не исправили.
   Зотов говорил убежденно, даже с увлечением, куда-то вдруг исчезла его обычная сдержанность. Видно было, что все эти мысли давно выношены и не перестают его волновать.
   Они шли теперь по улице. Лена зябко куталась в шубку, взяв Зотова под руку, и внимательно слушала.
   — Трудно все это сразу разглядеть, — грустно заметила она.
   — Конечно, сразу все не разглядишь. Но если я, к примеру, знаком с человеком, ну, три или четыре года, то я уж его характер знаю.
   — Так то вы…
   — И вы, Леночка. Сергея, к примеру, вы знаете. Не скромничайте.
   — А все-таки факты — упрямая вещь, — возразила Лена.
   Зотов кивнул головой.
   — Конечно. Но их еще надо верно истолковать. Факты тоже бывают разные.
   Они некоторое время шли молча, потом Зотов неожиданно спросил:
   — Скажите, Леночка, этот человек, с которым вы меня познакомили, ваш друг?
   — Да… то есть хороший товарищ по работе. А что?
   — Так. Он, кажется, рассердился на меня. Видно, я какие-то планы его нарушил.
   — Если он так глуп, пусть сердится! — резко ответила Лена. — Меня его планы мало волнуют.
   — Ай, ай, и это про человека, который достал вам такую замечательную шубку! — засмеялся Зотов. — Кстати, шапку Сергею тоже, наверное, он достал?
   — Да. Только Сереже я об этом не сказала. И про шубу тоже. Так что вы меня не выдавайте.
   — Согласен. Но почему?
   — Ну, еще ревновать будет, — не очень естественно засмеялась Лена.
   «А ведь Лобанов, кажется, прав, — подумал Зотов. — Интересно, откуда он узнал. Неладно что-то у них получается. А вмешиваться вроде и неловко. Но письмо… Его писал не этот артист. Его писал человек с фабрики. Значит, должно быть еще какое-то, промежуточное, звено, ведь цепочка одна».
   — Интересно, как он мог достать такие вещи, если не знаком с торговыми работниками, — равнодушно заметил Зотов.
   Лена рассмеялась.
   — Вы все просто несносные люди! Даже самые лучшие из вас. Ну буквально каждая мелочь вас занимает. И всюду, конечно, мерещатся преступления.
   — Характер, Леночка, — шутливо ответил Зотов. — Сами от него страдаем. Но что поделаешь?
   — Ладно уж, не страдайте. Владимир Александрович достал эти вещи через своего приятеля, тоже актера, Петю Славцова. А уж тот, по-моему, половину Москвы знает. Довольны теперь, ужасный вы человек?
   — Все. Больше ни слова не спрошу. Давайте говорить о чем-нибудь другом.
   — Ну, то-то же. Как вам понравился спектакль?
   …В ту ночь Лена долго не могла уснуть. Ей вдруг показалось, что Зотов вовсе не случайно появился в театре и не случайно пошел ее провожать. Лена мысленно перебирала в памяти их разговор. Ничего особенного. Вот только заинтересовался шубой и шапкой. Но это, конечно, пустяк. Впрочем, пустяк ли? Ведь шапкой интересовался и Сережа. В тот вечер она из-за этого даже поссорилась с ним. Странно. А потом Иван Васильевич говорил о фактах, что они бывают разные, что их надо уметь истолковать. На что он намекал? А она имела в виду один только факт: Сережа ее разлюбил, вот и все. Тут нечего истолковывать. С того вечера они почти не разговаривают, уже месяц. А она, она тоже его разлюбила?.. Владимир… Как он глупо вел себя сегодня! Но вообще-то он умный, образованный, талантливый и очень ее любит, очень… А она?.. Неужели она все-таки любит Сережу? Иначе почему так мучается, почему думает о нем все время и с такой болью? Что же с ней происходит? И зачем, зачем приходил сегодня Иван Васильевич?
   Придя утром на работу, Зотов первым делом позвонил в УБХСС Ярцеву и попросил зайти. Разговор был коротким.
   — Вы сейчас отрабатываете связи Плышевского? — спросил Зотов.
   — Так точно, товарищ полковник.
   — Какие из них вам удалось уже выявить?
   — По фабрике?
   — Нет, не по фабрике.
   — С этим хуже. Много еще тумана. Не установлены, например, адвокат Оскар и некий Вадим Д. Есть еще один артист, его сестра — любовница Плышевского.
   — Как его фамилия, этого артиста?
   — Славцов.
   — Так. — Зотов ничем не выдал своего волнения, лишь начал быстрее перебирать карандаши на столе. — Ну, что ж, все ясно. Больше вопросов нет.
   Он вслед за Ярцевым вышел из кабинета и, чуть сутулясь, прошел к Силантьеву.
   Час спустя туда же был вызван Коршунов.
   — Читайте! — резко сказал Силантьев и передал ему через стол злополучное письмо.
   Поздно вечером, оставшись наедине с Силантьевым, Зотов, как обычно, неторопливо и рассудительно сказал:
   — А в общем, направление у них правильное — этот самый Перепелкин.
   — В общем… — не остыв еще от всех неприятностей этого дня, передразнил его Силантьев. — Конечно, что-то делать надо. Но все это мышиная возня, мелкие удары по периферии.
   — Нет, это разумная подготовка к удару по центру.
   — Эх, все это я и сам, не хуже тебя понимаю! — воскликнул Силантьев и стремительно прошелся по кабинету. — У меня сейчас мысли, знаешь, где?
   — Где?
   — В горкоме партии, вот где. Что я там теперь скажу?
   — Да-а, — сокрушенно вздохнул Зотов и, помолчав, прибавил: — У Басова это дело зашифровали так: «Черная моль».
   — Знаю. Ну, и что?
   — Оказывается, укус этой «черной моли» опасен.

ГЛАВА 10.
ТУМАН РАССЕИВАЕТСЯ

   Весь следующий день Геннадий Ярцев провел в кабинете, еще и еще раз проверяя и обдумывая каждый свой шаг в деле «Черная моль».
   Где была допущена ошибка? Почему исчез с машин «левак»? Почему исчезли в магазине у Середы шапки из отходов? Как могли преступники догадаться, что ими заинтересовалось УБХСС? С кем имел дело Геннадий? Старый гравер? Этот не разболтает. Об Андрееве и говорить нечего. Клим, Сенька? Все не то. Остается Голубкова. Больше Геннадий ни с кем не говорил. Но и с ней он вел разговор очень осторожно. Она ничего не могла заподозрить. Правда, Голубкову так и не удалось вызвать на откровенность.
   Каждый раз при мысли об этом Геннадия охватывала досада. Как могло такое случиться? Он помнил этот разговор почти дословно. И сейчас, чтобы еще раз проверить себя, начал повторять его вслух, останавливаясь и размышляя над каждым словом.
   Так… Начало разговора было правильным, сразу установился хороший, дружеский тон. Голубкова осмелела, даже повеселела. Когда же появилась первая трещина? Он спросил, что у нее с рукой. Она охотно объяснила. Потом разговор зашел о ее работе: он поинтересовался, как она кроит шкурки. И опять последовал быстрый, уверенный ответ. Все шло нормально. Она даже посмеялась над ним: он не знал, что такое лекала. И тут же объяснила. Потом… Что было потом?