Адамов Аркадий Григорьевич. Последний "бизнес"

   – ...А для чего же мы живем тогда? - донесся до Николая его звенящий, взволнованный голос. - Ведь не трава мы? Ведь мы думаем, мыслим, ведь мы всегда ставим в жизни какие-то цели. Какие же это должны быть цели? Как же надо жить?..
   "Правда, как надо жить? - подумал Николай и тут же себе ответил: - Жить надо счастливо. Все должны жить счастливо. Нет счастья одному. А в чем счастье? В работе, только настоящей, вот как, например, сегодня Илья, чтобы людям была польза, чтобы они тоже почувствовали, что это такое за радость - работа! И еще счастье... в Маше! - Он невольно поглядел опять в ту сторону, где сидела она, и упрямо подумал: - В ней. Для меня - только в ней!.. Нелегкое только это счастье. За него еще драться надо..."
   До Николая опять долетел голос Рогова.
   – ...И у нас на факультете есть, к сожалению, люди, запальчиво говорил Андрюша, теребя в руках листки своего доклада, - которые вот так бездумно, из желания быть во что бы то ни стало оригинальными, не похожими на других, увлекаются пошлыми танцами, объявляют себя сторонниками абстракционизма в живописи. А этот самый абстракционизм есть не что иное, как ядовитая буржуазная диверсия против истинного искусства всех народов!
   Ведь он не объединяет, он разъединяет людей и твердит о заумных "сверхчеловеках", которые, мол, только и могут его понять. Наконец, абстракционизм не помогает узнать и любить жизнь. Нет, он уводит от жизни, он оплевывает ее!
   – Демагогия! - раздался чей-то возглас из зала.
   Председательствующий, молодой, спортивного вида паренек в гимнастерке, с комсомольским значком на груди, поднялся со стула.
   – Кто не согласен, выходи сюда, поспорим!
   – Чтобы вы потом оргвыводы делали? - ехидно спросил тот же голос.
   – А я не боюсь оргвыводов и хочу поспорить! - выкрикнул со своего места Валерий Гельтищев.
   Председатель постучал карандашом по стоявшему на столе графину с водой.
   – Тебе дадут слово. И бросьте насчет оргвыводов. У нас тут не суд.
   – ... и Рогов не прокурор, - добавил все тот же голос.
   Николай в этот раз успел заметить, что реплики бросал мордастый парень, сидевший рядом с Жорой.
   Гельтищев уверенно вышел на трибуну и оперся руками о ее края. Перед собой он положил свернутый в трубку лист.
   – Я буду краток, - предупредил он. - И выскажусь по трем пунктам. Первый - о существе доклада. Он касался новых веяний в музыке, литературе и живописи и критики их с позиций классиков девятнадцатого века.
   – С наших позиций! - запальчиво возразил Андрюша.
   – Я вас, кажется, не перебивал, - с подчеркнутой вежливостью ответил Гельтищев. - Если не ошибаюсь, говоря о живописи, вы ставили в пример передвижников, Репина. Это, простите, какой век? И я отметаю все это! Нам нужна сейчас картина предельно простая, стремительная, картина, написанная совсем в другой манере, чем писали тот же Репин или, например, Левитан.
   – Но не нарочитая бессмыслица! Не ребус! - взволнованно откликнулся Андрюша. - Когда мажет холст обезьяна или делают скульптуру из старыЛ тазов, сковородок и проволоки!
   И зал одобрительно загудел десятками голосов.
   – Это кретинизм! - крикнул кто-то.
   – Это оригинально, - снисходительно возразил Гельтищев. - А что вы скажете на это?
   Он развернул свернутый в трубку лист и показал его залу.
   На бумаге в хаотическом беспорядке переплелись зеленые, красные, желтые полосы, кляксы и брызги.
   Таран узнал репродукцию, висевшую в комнате у Гельтищева тогда, во время вечеринки. И теми же самыми словами, как и тогда, Гельтищев с пафосом провозгласил:
   – Это нервное сплетение стрел, каких-то молний. Это волнует. Ибо я дополняю это своим воображением. Здесь сама наша жизнь...
   Зал ответил громовым и веселым смехом.
   – Я хочу ответить! - вскочил со своего места светловолосый паренек, которого узнал Николай. - Я интересуюсь живописью.
   Председательствующий обратился к Гельтищеву, который со снисходительным и насмешливым видом ждал, когда уляжется шум:
   – Не возражаешь, если мы разобьем твое выступление и дадим слово Назарову?
   – Возражаю!
   Стихший было шум снова усилился.
   – Дать слово!..
   – Юрка, говори!..
   – Нет, пусть Гельтищев!..
   – Тогда я с места! С места! - закричал Назаров. - Это не живопись, не искусство! У художника есть свой язык, на котором он обращается к людям! Еще знаменитый французский импрессионист Кур говорил: "То, чего мы не видим, несуществующее, абстрактное, не относится к области живописи".
   Абстракционизм - это отвлечение без обобщения, это полное отвлечение от жизни, то есть от того, что больше всего волнует человека, что является смыслом его существования на Земле! Это распад формы и содержания. А значит, и распад самого искусств! Смотрите! Его уже нет здесь!
   Последние его слова потонули в шуме и возгласах:
   – Верно!.. Правильно!.. Даешь настоящее искусство!..
   Затем выступали и другие, выступали прямо с места, из зала, горячо, убежденно, кто весело, кто с издевкой, кто требовательно и серьезно. Некоторые приводили доводы и примеры из области литературы или музыки, некоторые только решительно отвергли то, что сказал Гельтищев. Выступали и его сторонники, правда, их было мало и говорили они не так решительно, больше стараясь примирить точки зрения, чем отстоять свою. Среди них был и Анатолий Титаренко, тот самый толстый парень с галстуком-бабочкой, которого заметил Николай около Жоры.
   Диспут разгорался. Несколько пожилых преподавателей, сидевших в первом ряду, с улыбкой переглядывались между собой,
   А Гельтищев все продолжал стоять на трибуне.
   О нем как будто забыли, да и он сам забыл, где стоит, с интересом следя за разворачивающейся борьбой мнений, изредка выкрикивая что-то ироническое и насмешливое.
   – Во дают, - с восхищением прошептал Таран на ухо Николаю.
   Николай кивнул головой. Куда бы он ни смотрел, взгляд его неизменно возвращался к Маше. Девушка раскраснелась, глаза ее блестели, она что-то возбужденно говорила не менее взволнованной Ане, один раз они даже поспорили.
   Но вот Гельтищев, улучив момент, когда в зале стало относительно тихо, торжественно произнес:
   – Товарищи, минуту внимания. Второй из трех пунктов моего выступления заключается в следующем. Редакция бывшей, ныне закрытой газеты "Мысль" поручила мне довести до вашего сведения один документ.
   В наступившей тишине он достал из кармана бумагу и громко прочитал:
   – "Воззвание к тарасовцам!"
   По рядам пробежал смешок. Студенты четвертого курса филфака невольно вспомнили тихое украинское село, где прошлой осенью работали на уборке урожая. После этого они себя в шутку и стали называть тарасовцами. Но чтобы публично адресовать им такой документ... да еще требовать поддержки только потому, что они гдето все вместе жили и работали...
   Это уж слишком!
   Гельтищев между тем продолжал читать. В "воззвании" говорилось, что редакция "Мысли" считает, что газета закрыта несправедливо, что это "голый диктат силы", лишение "свободы слова", что газета нужна и даже полезна, ибо она борется за настоящее советское искусство, в спорах рождается истина...
   Но чем дальше он читал, тем все более нарастал возмущенный шум в зале. Послышались возгласы:
   – Долой!..
   – Нам нужна другая газета!
   – Позор для факультета!
   – Даешь новую газету! Новую редколлегию!..
   Раздались голоса и кое-кого из бывших членов редколлегии газеты:
   – Я не знаю такого воззвания!.. Я его в глаза не видел!..
   – Последняя карта бита! - радостно закричал Андрюшка Рогов.
   Гельтищев заметил, как Анатолий делает ему какие-то отчаянные знаки. Он кивнул головой и, вытащив из кармана клочок бумаги, замахал им в воздухе.
   – Я не кончил! Есть еще один документ!..
   И снова в зале воцарилась настороженная тишина.
   – Мы можем спорить и не соглашаться друг с другом, издалека начал Гельтищев. - Но одно требуется от всех нас в таком диспуте - честность, принципиальность! Я больше всего ка свете ненавижу хамелеонов, людей двуличных, верящих в одно, а открыто отстаивающих другое, если это помогает им выдвинуться, сделать карьеру.
   – Ближе к делу! - крикнули из зала.
   – Я уже очень близок, - угрожающе произнес Гельтищев. Я хочу вывести на чистую воду такого человека. Вот эта записка, - он еще раз взмахнул клочком бумаги, - она носит интимный характер и попала ко мне случайно. Но кое-что в ней имеет общественное значение и позволяет выявить истинное лицо ее автора.
   Гельтищев сделал рассчитанную паузу, накаляя атмосферу в зале.
   – Да не тяни же, Валерий!
   – Я не тяну. Речь идет о приглашении этого человека к нам в компанию. На словах этот человек против нас. И громко выступает так сегодня. А на деле он совсем иной. И вот он пишет одному из нас:
   "...твои взгляды я уважаю... Я готов пойти с тобой к ним. А примут они меня?" - Гельтищев негодующе повысил голос. - И этот человек - наш сегодняшний докладчик Андрей Рогов!
   Буря разразилась в зале.
   – Ложь!..
   – Это фальшивка!..
   – Записку в президиум!..
   Гельтищев сошел с трибуны и торжественно передал записку в президиум. Над ней сразу склонилось несколько человек.
   Андрюша сидел у края стола весь пунцовый от стыда и волнения. Ему придвинули записку.
   Наконец председательствующий поднялся со своего места и в мгновенно наступившей тишине объявил:
   – Товарищи, записку писал Рогов...
   И снова вспыхнула буря взволнованных криков.
   – Пусть даст объяснения!..
   – Позор!..
   – Рогова на трибуну!..
   Но Андрюша лишь отрицательно мотал головой.
   Шум нарастал. Таран наклонился к Николаю и возбужденно сказал:
   – Это что же такое происходит, а?
   Николай с тревогой пожал плечами. Срывался не только диспут, срывалось и его выступление, а значит и...
   Неожиданно откуда-то из середины зала раздался звонкий девичий возглас:
   – Я дам объяснения!
   Между рядами пробиралась Марина. Затихший зал провожал ее рядами встревоженных глаз.
   Андрюша еще ниже опустил голову.
   Марина взошла на трибуну и, будто боясь, что ей в последний момент изменит решимость, взволнованно и торопливо выпалила:
   – Это моя записка! Ее у меня украли! Да, да, украли! В тот самый вечер! И это подлость использовать ее сейчас! Это я уговаривала Андрея пойти к ним. Я их не знала, я думала... А Андрей решил так только из-за меня! А потом все-таки не пошел. Он так и сказал: "Это будет подлость по отношению к самому себе". Я так на него рассердилась! А теперь... теперь я так рада... Я даже горжусь им!
   Марина говорила сбивчиво, но с подкупающей искренностью и волнением. И зал сдержанно гудел, как туго натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть.
   И как только девушка в синей кофточке сбежала с трибуны, снова грянул шквал возмущенных возгласов:
   – Позор!..
   – Исключить провокаторов из комсомола!..
   – Долой их с факультета!..
   – Вон!..
   Андрюша смотрел в зал сияющими, счастливыми глазами, потом он что-то возбужденно зашептал на ухо председателю. Тот согласно кивнул головой и поднялся со своего места.
   Когда, наконец, в зале воцарилась относительная тишина, председатель сказал:
   – Мы тут прослушали некое "Воззвание к тарасовцам". Оно нас не устраивает, товарищ Гельтищев! Оно фальшиво и противоречит нашим взглядам.
   И чтобы всем это стало окончательно ясно, чтобы никто больше не попался на удочку таких вот "ультралевых", якобы прогрессивных фраз, есть предложение. Давайте напишем развернутое письмо в нашу газету "Ленинская смена" и попросим его обязательно опубликовать. В нем мы разоблачим поклонников буржуазных взглядов и морали так же, как сделали это сегодня на диспуте! Кто за это предложение?
   Под одобрительный гул взметнулся в зале лес рук.
   Затем была избрана комиссия для составления письма, первым вошел туда Андрюша Рогов.
   Не давая минуты передышки, председатель объявил:
   – Слово имеет от имени народной дружины инструментального завода товарищ Николай Вехов. - И многозначительно добавил: - Сообщение важное.
   Николай тяжело поднялся со своего места, успев шепнуть Тарану:
   – Смотри в оба.
   По пути он обменялся взглядом с Колей Маленьким, и тот выразительно подмигнул ему.
   Пробираясь к трибуне, Николай не удержался и взглянул в ту сторону, где сидела Маша. Девушка следила за ним с интересом и удивлением. Гельтищева рядом с ней не было.
   Николай взошел на трибуну. На секунду екнуло сердце от сотен устремленных на него глаз. Он смущенно откашлялся.
   – Я, товарищи, имею задание кое о чем информировать вас. Вы тут важный вопрос обсуждаете. Мы с товарищами прямо заслушались. - Николай улыбнулся, и сразу дружескими улыбками расцвел зал. - Здорово обсуждаете, крепко. Но у того вопроса есть и другая сторона. Важная и... как сказать?., тревожная, что ли. Кое-кто из ваших студентов увлекается не только абстракционистами, - он старательно произнес это слово, - или безобразными танцами, а еще и иностранным барахлом. И не на себе его носит, а торговлю открывает.
   – 3наем!.. Знаем!.. - раздались возгласы.
   – Знаете, да не все, - Николай покачал головой.- Мы знаем больше. Мы очень внимательно следим за такими. И не только мы... Потому что они не только позорят наш город и торгашество развивают. Есть у вас один такой особо опасный фрукт.
   Его, так сказать, операции уже уголовный кодекс нарушают. Вчера был арестован человек, который незаконно изготовлял пластинки с этим самым рок-н-роллом. Кличка его - Король бубен. А сбывал их ваш студент. Есть у нас данные, что и краденые вещи он принимает.
   – Кто такой?.. Назовите!.. - понеслись из зала взволнованные голоса.
   Николай покачал головой.
   – Пока рано. Но мы с него и так глаз не спустим. Я это зачем вам докладываю? Чтобы знали все, куда эта дорожка ведет. Чтобы вы пригляделись.
   У вас, между прочим, сейчас тоже народная дружина создается. Надо нам...
   Между тем Жора Наседкин, пригибаясь, торопливо пробирался между рядами к выходу. Он понимал, что поступает глупо, но ничего не мог с собой поделать. Сидеть спокойно на месте, услышав такое, было выше его сил. Надо было немедленно, сейчас же что-то предпринять.
   Никто не обращал на Жору внимания, так заинтересовал всех высокий плечистый парень с инструментального завода.
   У самых дверей Жора наткнулся на какого-то человека и, пробормотав извинения, выскочил в коридор. Человек внимательно поглядел ему вслед.
   Через минуту, обменявшись с ним взглядами, в коридор вышли Коля Маленький и Илья Куклев.
   Таран и Борис Нискин остались на своих местах: их Жора знал в лицо.

Глава XII
ВСТРЕЧА СОСТОЯЛАСЬ, НО...

   Ребята выскочили на улицу и огляделись.
   В сгустившихся сумерках вдали мелькали фигуры прохожих, проносились темные силуэты машин. Под порывами ветра таинственно шелестела над головой листва деревьев.
   – Разве его тут увидишь? - угрюмо произнес Илья. - Да тут...
   Коля Маленький резко перебил его:
   – Надо увидеть! Побежали!
   Ребята устремились вперед, но, пробежав что есть духу два или три квартала, заглянув во все поперечные улицы, наконец, убедились в бесполезности своей попытки. Жора как сквозь землю провалился.
   Запыхавшиеся и раздосадованные, они повернули назад.
   – Душа из него винтом, - ворчал Илья Куклев, - бегай теперь тут, как бобик.
   Коля Маленький задумчиво сказал:
   – Хотел бы я знать, куда его понесло? Еще, чего доброго, с перепугу в море утопится. Я даже не ожидал такой нервной системы.
   – Не утопится, - успокоил его Илья. - Кишка тонка.
   У подъезда их встретил тот самый человек, на которого наткнулся, выбегая из зала, Жора. Это был лейтенант Коваленко.
   – Вы зачем бегали? - строго спросил он. - Вам же было сказано: это не ваше дело преступников ловить. Это наше дело. Кажется, ясно.
   – А если он убегает, а вы на месте стоите? - обиделся Коля Маленький.
   – Я потому на месте стою, что так надо.
   Петр Коваленко произнес это солидным тоном, очень довольный случаем показать перед этими хлопцами свои знания оперативной работы.
   Но Коля Маленький сдержанностью не отличался.
   – Как это так не наша забота? - запальчиво возразил он. - Наша! Недооцениваете дружины, вот что! Попробуйте-ка его теперь найти. За месяц не отыщете, чтоб я не родился.
   – Точно, - из солидарности поддержал друга Илья.
   Коваленко опять усмехнулся.
   – Не бойтесь, раньше отыщем.
   Скептически улыбаясь, Коля Маленький заметил:
   – На бумаге все гладко получается.
   Жора Наседкин, выскочив на улицу, никуда не побежал. Ему просто повезло. Затравленно оглядевшись, он внезапно увидел почти рядом старенькую "Победу", за ветровым стеклом ее уютно горел зеленый огонек.
   Махнув рукой, Жора вскочил в машину, которая даже не успела еще остановиться, и с силой захлопнул дверцу.
   – Осторожнее, гражданин, - недовольно проворчал пожилой водитель. - Куда вам?
   Куда? Это Жора еще не успел решить. У него было сейчас только одно желание: мчаться, лететь куда-то, что-то немедленно делать. Ему казалось, что он гибнет, тонет и надо изо всех сил двигаться, все равно как, лишь бы не уйти на дно, не захлебнуться.
   – Куда вам? - повторил водитель, искоса поглядывая на своего взъерошенного и явно чем-то напуганного пассажира.
   – Прямо... - мотнул головой Жора. - И... и скорее!
   Водитель пожал плечами и дал газ. Машина рванулась вперед.
   Жора высадился около парка, торопливо пробежал через освещенный вход и устремился в одну из отдаленных аллей.
   Очутившись около какой-то скамейки, он остановился. Сердце колотилось, и перехватывало дыхание.
   Жора огляделся. Черт возьми, он совершенно подсознательно прибежал на то самое место, где встречался позавчера с незнакомым парнем по кличке Уксус.
   Да! Именно этот парень и нужен ему сейчас. Жора скажет ему, что все отменяется, что он отказывается от всех условий и не возьмет ни одной тряпки.
   Нет, нет, ни одной! Он не желает отправляться в тюрьму, не желает рисковать. Впрочем, это уж не риск, это верная гибель! И он не желает впутываться в чужие преступления. С него достаточно Короля бубен.
   Боже мой, что он там уже наговорил! Но со стороны Жоры - это спекуляция, не больше. И это полбеды.
   А здесь, если он свяжется с крадеными вещами...
   Ну, конечно, с крадеными!.. Откуда еще может взяться у человека столько вещей!..
   Так что же делать, что же делать?.. И где найти этого Уксуса? А найти его надо сегодня, сейчас. Потому что завтра он уже привезет в условное место вещи. И если Жоры там не окажется... А он не придет туда теперь, он скорей умрет, чем решится туда прийти. И тогда... Зачем только он сообщил им свой адрес! Жора помнил предупреждение Уксуса в тот вечер: "Не придешь - привезу все барахло к тебе домой и устрою бенц! Меня оно во как режет", - и с ожесточением провел рукой по горлу. И он привезет, ему терять нечего. А Жора тогда погиб...
   У Жоры пересохло во рту от волнения. Он бегал из конца в конец по аллее, словно привязанный к той проклятой скамейке, где они сидели позавчера, и не мог остановиться. Где же найти того парня?.. Стоп!..
   Жора внезапно вспомнил.
   ...Когда парень назвал ему свою странную кличку, он, Жора, иронически осведомился:
   – Ну, а как вас зовут нормальные люди?
   Парень усмехнулся и небрежно ответил:
   – Мишка с Привозной, второй дом от угла. Мы не какие-нибудь беспаспортные.
   – Фирма солидная. Наслышаны, - все тем же ироническим тоном заметил Жора. Но он был не только "наслышан". Он там знал все дома наперечет, а уж знаменитый "второй дом от угла" особенно.
   И еще одну деталь вспомнил Жора, когда ему удалось, наконец, хоть чуточку успокоиться и собраться с мыслями.
   Да, конечно, он видел этого парня еще раньше.
   Однажды он зашел к Юрке Назарову, еще до той драки в красном уголке, когда Юрка был ранен.
   И вот на обратном пути, во дворе Юркиного дома на улице Славы, он увидел Уксуса в обществе какого-то рыжего парня. Жора запомнил эту встречу потому, что в тот момент, когда он проходил, женский голос из глубины двора позвал кого-то, и Уксус, толкнув рыжего, сказал: "Видал, Петух? Матка кличет. А ну, живее!" И оба парня стремглав бросились на улицу.
   Жора тогда еще удивился, почему они так поступили.
   Да, да, Жора все это очень ясно вспомнил!
   Но главное для него сейчас было другое. Главное было то, что он знал адрес Уксуса. А раз так, то надо немедленно мчаться к нему и, что бы там Жоре ни грозило, отказываться от вещей, отказываться безоговорочно!
   Приняв, наконец, решение, Жора устремился к выходу из парка.
   На Привозную он помчался опять в такси.
   Первый же встречный парень "во втором доме от угла" указал ему квартиру, где жил Мишка - Уксус. Фамилия его оказалась Колосков.
   Жора бросился вверх по слабо освещенной грязноватой лестнице, с трудом разбирая номера квартир.
   Но Уксуса дома не оказалось.
   – Три дня как не ночует, - сварливо сообщила пожилая соседка. - Может, бог даст, и совсем не вернется. Намучились мы с ним, не знаю как...
   Это был страшный удар. Значит, Уксус скрывается? И если так, то выходит, что дело, в котором оказался замешан он, Жора, очень серьезное. Как же теперь поступить? Может, и ему тоже скрыться? Но куда? И вообще... что это будет за жизнь? Вот до чего он дошел! Разве мог он когда-нибудь предполагать такое? Уголовный преступник!.. Жора невольно поежился от страха и омерзения. А что будет с университетом? Что будет с родителями? У отца и так больное сердце. И он не простит этого, никогда не простит! Он уж такой человек.
   Что же делать? Как разыскать этого проклятого Уксуса?
   Жора стоял на полутемной, грязной лестничной площадке между этажами и не знал, что предпринять. Может... может, попробовать найти того рыжего парня? Вдруг он знает, где сейчас Уксус?
   Проклиная все на свете, Жора помчался на улицу Славы.
   Вот уже неделя прошла с того дня, как Степу Шарутшна исключили из дружины.
   Ох, как тяжело было прожить эту неделю! Он не привык так жить, один. Ребята из бригады явно избегали Степку, словно ожидая от него чего-то. А чего, собственно, они ждали? Даже Коля Маленький, нетерпеливый и задиристый, и тот молчал, делая вид, что не замечает Степу. И Илья молчал, Илья, с которым он больше всех дружен. Тоже друг! И Николай, и Борис Нискин, и Таран...
   Впрочем, с Тараном вчера что-то случилось. Степка от других ребят в цехе слышал, что Василий вчера в штабе дружины признался в каком-то деле, за которое его будут судить теперь судом чести. Вот ведь взял и признался! А он, Степка? Духу не хватило.
   И еще одно, совсем уже удивительное событие произошло вчера в цехе: там появился Петух. Мало того, его привел Николай и взял в свою бригаду.
   И Петуха, которого все зовут теперь Костей, приняли, как своего! Степка долго не мог прийти в себя от удивления и испуга. Он не осмелился подойти к нему и заговорить, как другие, он вообще старался не попадаться ему на глаза. А ребята... Да что они, не знают, кто такой Петух, первый друг Уксуса, того страшного Уксуса, который заставил Степку все рассказать и выдать план? А Петух? Он тоже бил Степку. И вот теперь... хотя теперь Петух, то есть Костя, ведет себя тихо. Его, например, уже второй вечер не видно во дворе. Поэтому Степка и может вот так, спокойно, сидеть сейчас на скамейке и думать.
   Что же это в самом деле получается? Его, Степку, своего рабочего парня, выгнали, а Петуха приняли? Это все, наверное, потому, что Степка робкий, слабый. Он не может, как Коля Маленький, одним ехидным словцом поднять на смех и обрезать кого угодно или одним ударом кого хочешь свалить на землю, как Илья; он не такой красивый и нахальный, как Таран; не такой умный, как Борька Нискин, и, уж конечно, не такой авторитетный, как Николай.
   Вот и все, вот они этим и пользуются!..
   Степка горестно вздохнул и потянулся за папиросами. В большом, пустынном, окутанном сумерками дворе робко вспыхнул огонек, осветив на миг расстроенное Степкино лицо, и темнота снова cryстилась, поглотила его. Степка откинулся на спинку скамейки.
   В мечтах своих он был другой, смелый и сильный.
   Степка представлял себя то в бескрайной казахской степи, где он на мощном тракторе поднимает целину, то в сибирской тайге, среди бескрайных лесов на страшной высоте заканчивает он монтаж первой домны, а то он моряк и сквозь шторм ведет корабль. Он ставит рекорды, про него пишут в газетах...
   И все это он может! Вот тогда они узнают, тогда пожалеют, что обошлись с ним так бездушно и несправедливо. Несправедливо?.. Нет, по-своему они, конечно, были правы.
   А дела в дружине заварились круто. Степка со стороны слышал о них, слышал о пролавших мальчишках, о драке на пароходе, о краже в Союзе спортивных обществ. Один парень из другого цеха шепотом рассказал ему даже об ограблении какого-то магазина и убийстве сторожа. Слышал он, что с этим делом связан будто бы и Уксус. Его, кажется, даже ищут, а он пропал. Вот Уксуса ищут, а Петуха, главного его подручного, приняли на завод, в их бригаду.
   Да разве можно ему доверять?
   Степка недвижно сидел на скамейке. Было тепло и тихо. Только с улицы доносились голоса людей да шум проезжавших мимо машин. Степка стряхнул пепел, и уголек папиросы красным глазиком засветился во тьме.
   Неожиданно в воротах мелькнула чья-то фигура.
   Человек пробежал по двору несколько шагов и остановился. "Оглядывается, - решил Степка. - Да разве сейчас что-нибудь увидишь?" Но человек вдруг торопливо направился к скамейке, на которой сидел Степа.
   Это был Жора. Подойдя, он торопливо спросил: