Страница:
Такси остановилось возле небольшого дома, и Гарри вышел из машины открыть ей дверцу.
— Вам придется привыкнуть к моим старомодным манерам, если нам случится еще когда-нибудь встретиться.
Мэл смерила его скептическим взглядом, но ничего не ответила. Они пошли по направлению к дому.
— Полагаю, что на чашку кофе мне рассчитывать не приходится, — грустно подытожил Гарри. — Вы будете вживаться в многотрудный образ прекрасной Золушки, не так ли?
— Именно так, детектив, вы не ошиблись.
— В таком случае мне остается пожелать вам спокойной ночи.
— Спокойной ночи, детектив Джордан.
Какое-то время Гарри стоял перед дверью, сложив на груди руки, и наблюдал, как она вошла внутрь, но неожиданно остановилась. Затем, немного подумав, она вернулась к нему.
— Скажите мне одну вещь, Гарри, — осторожно начала она. — Когда я звонила вам по телефону, вы ответили мне запыхавшись. Что это было? Чем вы там занимались?
Гарри улыбнулся и провел рукой по волосам.
— Вам сказать правду или соврать?
— Правду, разумеется.
— Жаль. Я бы предпочел соврать. Так вот, правда заключается в том, что за секунду до этого я с собакой вернулся с велосипедной прогулки. Мы часто это проделываем, так как нам обоим нужно быть в хорошей форме. А вы что подумали?
Мэл, откинув голову, весело рассмеялась:
— Да нет, ничего особенного. Просто интересно, почему человек так учащенно дышит в трубку. Ну ладно, еще раз спокойной ночи, Гарри. — Она зашагала к двери.
— Знаете что, миссис Мэлоун? — крикнул ей вдогонку Гарри. Она остановилась и обернулась.
— Что еще?
— Если бы вам вдруг пришлось описать меня одним-единственным словом, какое вы выбрали бы?
Мэл нахмурилась:
— Это что, тест или что-то в этом роде?
— Нет, просто настал мой черед задать вопрос. Вы же сами начали эту игру, не так ли? Причем вы можете соврать или сказать правду. Я бы предпочел правду.
Она задумалась на какое-то мгновение.
— Петушистый! — неожиданно выпалила она. — Да, именно петушистый. Вот этим словом я могла бы вас охарактеризовать.
— Хорошо, а теперь вы можете задать мне свой вопрос. Она изумленно посмотрела на Гарри:
— Ну ладно, я задам вам такой же вопрос.
— Энигма, миссис Мэлоун, — выдохнул Гарри. — То есть загадка. Это единственное слово, с помощью которого можно описать вашу сущность. Энигма.
Мэл долго смотрела на него, не зная, что ответить.
— Я принимаю это, Гарри, в качестве комплимента. — С этими словами она повернулась и открыла дверь. — Спокойной ночи, Гарри, и на этот раз без шуток.
Она подняла руку, помахала и исчезла за дверью.
Глава 13
Глава 14
— Вам придется привыкнуть к моим старомодным манерам, если нам случится еще когда-нибудь встретиться.
Мэл смерила его скептическим взглядом, но ничего не ответила. Они пошли по направлению к дому.
— Полагаю, что на чашку кофе мне рассчитывать не приходится, — грустно подытожил Гарри. — Вы будете вживаться в многотрудный образ прекрасной Золушки, не так ли?
— Именно так, детектив, вы не ошиблись.
— В таком случае мне остается пожелать вам спокойной ночи.
— Спокойной ночи, детектив Джордан.
Какое-то время Гарри стоял перед дверью, сложив на груди руки, и наблюдал, как она вошла внутрь, но неожиданно остановилась. Затем, немного подумав, она вернулась к нему.
— Скажите мне одну вещь, Гарри, — осторожно начала она. — Когда я звонила вам по телефону, вы ответили мне запыхавшись. Что это было? Чем вы там занимались?
Гарри улыбнулся и провел рукой по волосам.
— Вам сказать правду или соврать?
— Правду, разумеется.
— Жаль. Я бы предпочел соврать. Так вот, правда заключается в том, что за секунду до этого я с собакой вернулся с велосипедной прогулки. Мы часто это проделываем, так как нам обоим нужно быть в хорошей форме. А вы что подумали?
Мэл, откинув голову, весело рассмеялась:
— Да нет, ничего особенного. Просто интересно, почему человек так учащенно дышит в трубку. Ну ладно, еще раз спокойной ночи, Гарри. — Она зашагала к двери.
— Знаете что, миссис Мэлоун? — крикнул ей вдогонку Гарри. Она остановилась и обернулась.
— Что еще?
— Если бы вам вдруг пришлось описать меня одним-единственным словом, какое вы выбрали бы?
Мэл нахмурилась:
— Это что, тест или что-то в этом роде?
— Нет, просто настал мой черед задать вопрос. Вы же сами начали эту игру, не так ли? Причем вы можете соврать или сказать правду. Я бы предпочел правду.
Она задумалась на какое-то мгновение.
— Петушистый! — неожиданно выпалила она. — Да, именно петушистый. Вот этим словом я могла бы вас охарактеризовать.
— Хорошо, а теперь вы можете задать мне свой вопрос. Она изумленно посмотрела на Гарри:
— Ну ладно, я задам вам такой же вопрос.
— Энигма, миссис Мэлоун, — выдохнул Гарри. — То есть загадка. Это единственное слово, с помощью которого можно описать вашу сущность. Энигма.
Мэл долго смотрела на него, не зная, что ответить.
— Я принимаю это, Гарри, в качестве комплимента. — С этими словами она повернулась и открыла дверь. — Спокойной ночи, Гарри, и на этот раз без шуток.
Она подняла руку, помахала и исчезла за дверью.
Глава 13
Мэл приехала в студию в семь часов утра. Запись передачи должна была начаться в десять, но она всегда приезжала раньше, чтобы проследить за подготовкой и убедиться, что все идет по плану.
— И это после того, как мы почти сто раз прогнали сценарий, — пожаловалась Бет, не понимая рвения подруги. — Мэл, после трех лет совместной работы пора бы уже доверять своей команде.
— Я все понимаю, но должна лично убедиться, что все идет нормально, — продолжала настаивать Мэл.
— Ну ладно, Бог с тобой, в конце концов это твое личное дело, — смирилась Бет. — Если тебе не спится по утрам, то выпей хотя бы чашку кофе и съешь пирожное.
Мэл взглянула на нее с возмущением.
— Ты предлагаешь мне кофеин и сахар? — взорвалась она и с тоской посмотрела на стоявшую перед Бет дымящуюся чашку кофе. — Ну хорошо, может, полчашки мне все-таки не помешает. Но только без сахара, — предупредила она подругу, которая уже налила ей почти полную чашку крепкого черного кофе, и закрыла глаза. — Изыди, сатана, не искушай меня! — произнесла она, словно молитву.
Потягивая кофе, она быстро проглядывала текст сценария, с каждой минутой убеждаясь, что он написан превосходно.
— Ну что ж, я уже готова принять свое второе лицо, — шутливо оповестила она Хелен Росс, которая была ее гримером с первого дня выхода ее шоу в эфир три года назад.
Хелен придирчиво осмотрела Мэл с ног до головы, обратив особое внимание на ее лицо и прическу.
— Ты всегда говоришь эти слова, но на самом деле мало отличаешься от сценического образа. Единственное, что нам остается сделать, так это подчеркнуть черты лица и наложить соответствующие тени, вот и все. Ты же знаешь, что телекамера требует особого подхода.
— Мне всегда становится легче на душе, когда я думаю, что практически ничем не отличаюсь от других людей. — Мэл плюхнулась в кресло и пристально посмотрела на себя в зеркало. — Но если говорить откровенно, то телезрители видят на экране не меня, а совершенно другую женщину.
Хелен покачала головой, выражая несогласие с ней. Одновременно она готовила крем для макияжа. — Хелен?
Та вопросительно посмотрела на отражение Мэл в зеркале.
— Как ты думаешь, я действительно навязываю всем свою волю?
Хелен рассмеялась:
— Нет, не думаю, но знаю многих людей, которые придерживаются именно такой точки зрения.
Мэл насупилась и критически посмотрела на себя в зеркало.
— Думаю, они правы, — глубоко вздохнув, сказала она. — Но это мое шоу, и если я не буду контролировать весь процесс подготовки, то оно никогда не станет самым популярным.
— Совершенно верно, — поддержала ее Хелен.
Пока Хелен обрабатывала ее лицо, Мэл еще раз пробежала глазами текст сценария, но сконцентрироваться так и не смогла. Мысли то и дело возвращались к тому, о чем она думала почти всю ночь: что сейчас делает Гарри Джордан? Она представляла его то мчащимся на велосипеде со своей собакой, то гуляющим в парке, то сидящим перед телевизором, то спешащим в магазин за продуктами. Она вспоминала его крепкое тело, прижатое к ней на заднем сиденье такси, и думала: наверное, хорошо было бы провести с ним ночь. И всегда он был в своих потертых джинсах и такой же кожаной куртке. Почему он так небрежно одевается? Неужели ему безразлично, как к этому относятся женщины?
Что он делает сейчас? Скорее всего сидит в полицейском участке.
Она перевернула очередную страницу сценария и попыталась сосредоточиться. Сейчас не время ломать себе голову над личной жизнью какого-то бостонского детектива. Надо хорошенько подготовиться к съемкам программы.
В конце долгого и трудного рабочего дня Мэллори собрала всю свою команду, и они отправились в небольшой китайский ресторан неподалеку от студии. Там все поужинали, попутно вспоминая самые интересные и смешные эпизоды недавней съемки, а Мэл ограничилась лишь чашкой жасминового чая и практически не принимала участия в общем веселом застолье.
Домой она вернулась только в девять часов вечера и, как только переступила порог дома, сразу же почувствовала необыкновенно приятный запах. Она закрыла глаза 87 и вдруг подумала, что ей это почудилось. Но на столе стояла большая хрустальная ваза с огромным букетом белой сирени, кремовых роз и белых лилий. А рядом с вазой лежала почтовая открытка. Она уже знала, от кого эти цветы, но не могла понять, как Гарри Джордан узнал о ее пристрастиях.
Кроме открытки и цветов на столе лежал небольшой пакет. Скинув туфли, Мэл схватила пакет и открытку и поспешила в гостиную, где, уютно устроившись в мягком кресле, принялась читать послание.
«Энигма, — говорилось в открытке, — это нечто загадочное и в высшей степени таинственное. Так обычно называют людей, поступки и жизнь которых остаются загадкой для окружающих. Происходит от греческого слова „ainigma“».
— Остроумно, Гарри, — сказала Мэл, все еще разглядывая открытку, — очень остроумно. -
Затем она посмотрела на небольшой пакет. Он был завернут в яркую упаковочную бумагу с тисненными золотом рождественскими поздравлениями и пожеланиями счастья и перевязан красной лентой с большим бантом. Она вскрыла его и обнаружила компакт-диск со знаменитой музыкой Эдуарда Элгара под названием «Вариации энигмы». Мэл вставила диск в проигрыватель и, усевшись на пол, под звуки этой волшебной музыки полностью ушла в воспоминания своего детства.
Она выросла в небольшом провинциальном городке Голдене, но родилась совсем в другом месте. Сюда они с матерью переехали после того, как однажды ночью ушел отец и больше не вернулся. Мэри Мэллори все еще помнила его — высокий, коренастый, с обветренным лицом и огромным шрамом на подбородке. И еще у него была жуткая татуировка на правой руке с изображением пышногрудой русалки, выполненным так искусно, что когда он хотел позлить жену или смутить дочь, сгибал руку, и ее огромные груди колыхались, как живые. Мэллори с матерью смущенно отводили глаза, а он хохотал над их старомодной целомудренностью.
В молодые годы он был моряком и очень любил рассказывать об этом, особенно в подпитии, а таким он был практически всегда. Последние годы отец работал кочегаром на небольших торговых судах и постоянно болтался в море между Сиэтлом и какими-то азиатскими странами. На самом деле, конечно, никакого моря и уж тем более других стран он не видел, так как все время проводил в тесной и душной кочегарке, выходя на берег только в больших портах. Все, что отец помнил о своих морских вояжах, была неимоверная жара кочегарки и угольная пыль, которую он глотал каждый день. Конечно, изредка он выходил на верхнюю палубу покурить и подышать свежим воздухом, но через несколько минут снова возвращался в жаркую преисподнюю натужно гудящего чрева судна.
Он был извергом, издеваясь над беззащитной женщиной, ее матерью. Спальня Мэри находилась рядом со спальней родителей, и она слышала, как он глумился над матерью. Точнее сказать, он просто терроризировал ее своими сексуальными фантазиями и при этом все время ссылался на свои амурные похождения в экзотических портах Макао, Тайбея или Гонолулу.
— Знаешь, как они это делают? — приставал он к ней. — Очень просто. Они крепко сжимают ноги и работают мышцами. — При этом он орал на нее прокуренным сиплым голосом и требовал, чтобы она проделывала то же самое. Только потом Мэри поняла, какого мужества и терпения матери стоило, чтобы выносить все эти муки и не будить ребенка криком. — Ты никчемная и совершенно бесполезная баба, — говорил он, когда оказывался несостоятельным как мужчина. — Ты ничтожество, ты мерзкая тварь, животное! Ты просто старуха, которую давно уже пора отправить на кладбище!
Потом обычно начиналось самое ужасное. После своих неудач он начинал остервенело бить жену, причем колотил ее так, словно это был мешок с песком. Слышались только глухие удары и тяжелые стоны матери. Мэри обычно закрывала уши ладонями и все время повторяла молитву, которая, конечно, не помогала, но хоть давала надежду на то, что это скоро закончится: «Боже мой, Боже милостивый, Боже праведный, пожалуйста, не позволяй ему бить маму, накажи его, отними у него силы, сделай хоть что-нибудь. Он же убьет ее!»
Она никак не могла понять, почему ее молитвы не доходят до Бога, а если все-таки доходит, то почему это не помогает. Правда, иногда ей казалось, что Бог услышал ее молитвы, так как отец бранясь вскакивал с постели, натягивал на себя грязную одежду, долго возился с ремнем, потом садился на кровать, скрипя пружинами, надевал ботинки, и после этого, как правило, наступало минутное затишье. Иногда он снова начинал колотить мать, но, к счастью, чаще всего просто уходил, громко хлопая дверью. Это спасало их на какое-то время, и оставшуюся часть ночи они могли спать спокойно.
Пока Мэри была маленькой, она думала, что такие моменты случались исключительно благодаря ее неустанным молитвам, но потом, повзрослев, поняла, что ее всемогущий Бог не имеет к этому никакого отношения.
После каждого такого скандала Мэри долго лежала в постели и со страхом прислушивалась к каждому шороху, боясь, что отец вернется и снова начнет избивать мать. Однако самое ужасное заключалось в том, что она не могла прийти к матери и пожалеть ее. В их семье все проявления чувств считались мещанской пошлостью. Со временем Мэри стала считать, что люди не должны проявлять чувств, — это слабость, которую следует безжалостно искоренять.
А ее мать все больше замыкалась в себе, ни с кем не разговаривала и часто плакала украдкой. Даже за обеденным столом они, как правило, сидели молча и только изредка нарушали тишину отдельными фразами, такими, например, как «передай соль» или что-нибудь в этом роде.
А когда отца не было дома, мать бесцельно бродила по дому как сомнамбула, постоянно курила и заливала горе крепкими спиртными напитками.
— Мама, — обратилась как-то к ней Мэри, когда отца, по обыкновению, не было дома, — почему бы нам не сходить в кино? В нашем кинотеатре, говорят, сейчас идет очень интересный фильм.
Мать подняла на нее осоловелые глаза, глубоко затянулась сигаретой, а потом понуро повесила голову.
— Нет, дочь, не хочу. А ты сходи. Деньги возьми в моем кошельке.
Мэри действительно пошла в кино и долго не могла забыть сверкающий мир голливудского экрана, красивых мужчин и женщин и красивую жизнь, которая для нее тогда олицетворялась прежде всего в беззаботности, отсутствии чувства голода и насилия над собой. Тогда она поняла, что на свете есть другая жизнь, лишенная тех трагических моментов бытия, которыми была наполнена ее собственная.
С того дня Мэллори старалась посмотреть практически все фильмы, которые показывались в их небольшом кинотеатре, а многие видела по два, а то и три раза. И лет до двенадцати она верила, что реальная жизнь действительно такая, какой она представлена в фильмах. И только ее личная жизнь складывается по-другому. Кроме того, она не верила в существование истинной любви между людьми. Не верила, что люди могут любить друг друга по-настоящему, могут смотреть друг на друга любящими глазами, с открытым сердцем. А когда они обнимаются, целуются и клянутся в любви, то это просто ложь, которая нужна для утешения других, не более того. Девочка была уверена, что родители ее не любят из-за того, что она такая гадкая и некрасивая. Она действительно была не очень привлекательной девочкой — худосочная, угловатая, с жидкими волосами и очками с толстыми пластиковыми стеклами, которые делали ее похожей на чудище с голубыми глазами. За все годы своей юности она не могла вспомнить ни единого случая, чтобы кто-то обнял ее за плечи, поцеловал, пригласил в кино или вообще проявил малейший интерес.
Когда ей исполнилось одиннадцать лет, отец ушел в плавание и не вернулся. Прошел год. Как-то, возвратясь из школы, Мэри увидела свою мать на кухне читающей какое-то письмо. Увидев дочь, мать потрясла листом бумаги и запричитала со слезами на глазах:
— Мэри, они прислали нам извещение, что мы задолжали за дом и должны немедленно убираться отсюда. В противном случае в субботу утром к нам явится судебный исполнитель и выкинет нас на улицу. Какой кошмар, Мэри! Что же нам теперь делать?
Мать положила извещение на стол и пристально посмотрела на дочь. Мэри вдруг показалось, что на самом деле мать обрадовалась такому повороту дел. Во всяком случае, тогда она увидела в ее глазах слабые огоньки надежды. Оправившись от онемения, она вскочила на ноги и бросилась к дочери.
— Ты должна помочь мне, Мэри, — прошептала она, оглядываясь вокруг. — Нам нужно срочно упаковать все вещи, включая кухонную посуду, одежду и все такое прочее.
Затем она остановилась и пристально посмотрела на дочь сверкающими от счастья глазами.
— Надеюсь, ты понимаешь, что все это означает? Мы никогда больше не увидим твоего отца.
Мэри осознавала, что грешно радоваться такому событию, но, с другой стороны, она прекрасно понимала свою мать, которая мучилась с ним всю жизнь и вот наконец-то получила долгожданную свободу от его тирании. Они обе ощутили небывалое облегчение и стали быстро паковать вещи. Сожаление о потерянном отце пришло лишь много лет спустя, когда забылись многие обиды.
— Мама, все это, конечно, хорошо, но куда же мы с тобой поедем?
Мать остановилась на секунду, а потом весело взмахнула рукой:
— Сама не знаю куда, но мне давно уже хотелось осесть где-нибудь на берегу океана. — Последние слова она произнесла с таким восторгом, что Мэри невольно ощутила прилив морской волны и дыхание океанского бриза. — Да, доченька, поедем поближе к морю. — При этом она мечтательно закрыла глаза и втянула в себя воображаемый морской воздух.
В тот момент Мэри Мэлоун вдруг поняла, какой красивой была ее мама в юности. Ее голос неожиданно стал бодрым, глаза молодыми, а во всем теле появилась какая-то невиданная ранее гибкость. Да, она действительно была очаровательной женщиной, пока не вышла замуж за ее отца. Мэри тоже поддалась настроению матери, взбодрилась и почти уже поверила, что теперь их ждет самое настоящее счастье, и не где-нибудь, а на берегу теплого океана. Весело смеясь и переговариваясь, они вытащили во двор все свои небогатые пожитки и погрузили их в багажник оставленного отцом старенького автомобиля. Мать уселась за руль машины. Мэри сказала, что неплохо бы заправить бак бензином, поскольку им предстоит дальний путь.
Они остановились возле автозаправки, мать долго пересчитывала деньги, а потом весело подмигнула дочери и вместо бензина накупила продуктов, включая огромную бутылку кока-колы и плитку шоколада.
— Это наш обед, — сказала она, усаживаясь в машину и закуривая.
Через некоторое время они уже покинули город и выехали на скоростное шоссе.
— Мама, а как же быть со школой? — неожиданно вспомнила Мэри, откусывая маленькие кусочки шоколада.
— Ничего страшного, дочка, у тебя будет новая школа, — без колебаний ответила мать.
Мэри оглянулась и в последний раз посмотрела на массивное здание школы из красного кирпича, где она провела свои последние четыре года. У нее не было причин сожалеть о ней. Друзей там не было, а учителя просто не замечали девочку. Мэри давно поняла, что отличается от всех остальных школьников. Их родители всегда приходили в школу на празднование Рождества, беседовали с учителями об успехах своих детей, веселились вместе с ними. Учителя никогда не предпринимали попыток побеседовать с родителями Мэри. А когда видели девочку, одиноко стоявшую в углу, лишь многозначительно переглядывались и язвительно ухмылялись.
Вскоре Мэри с матерью выехали за город, и несколько часов за окном мелькали живописные сельские картины с многочисленными стадами коров, гусей и прочей живности. Мэри откусывала шоколад маленькими кусочками, стараясь растянуть удовольствие, и не сводила глаз с окна.
Сначала все шло хорошо, но к концу дня, когда они выехали на прибрежное шоссе, ее одолело неприятное, но, к сожалению, хорошо знакомое ей чувство голода.
— Мама, мне хочется есть, — тихо напомнила она матери. — Что будем делать с ужином?
Мать посмотрела на встроенные в приборную доску часы.
— Боже мой, неужели мы так долго едем? — Она была очень удивлена этим обстоятельством и через некоторое время свернула и подъехала к небольшому дорожному кафе. Вслед за ними на стоянке остановился огромный, до отказа заполненный толстыми бревнами грузовик.
— Черт бы побрал всех женщин, которые садятся за руль машины! — выругался водитель грузовика, вытирая пот со лба. — Если вы не научитесь включать сигнал поворота, то очень скоро окажетесь на кладбище. Разве можно так резко поворачивать без сигнала?
Мэри прикусила губу, а мать сделала вид, что ничего не видит и не слышит.
— Извините, сэр, — виновато пролепетала Мэри, искоса поглядывая на него. Тот сокрушенно покачал головой и погрозил им пальцем.
— Пойдем, — строго приказала ей мать и быстро зашагала в сторону кафе.
Мэри поспешила за ней.
— Мама, а почему ты не заперла машину?
— Зачем? — удивилась та, беспомощно озираясь. Девочка взяла у матери ключи, вернулась к машине и заперла дверцу.
В придорожном кафе было полно народу, пахло сигаретным дымом, вином и потом, острыми специями, жареным мясом и еще много чем. В углу зала стоял большой музыкальный автомат, из которого неслась какая-то громкая мелодия. Не обращая ни на кого внимания, мать направилась к стойке бара и только потом оглянулась на торопливо семенящую за ней дочь.
— Тебе одного гамбургера хватит, надеюсь? — спросила она и, не дожидаясь ответа, заказала два бутерброда и по кружке пива. Затем взяла поднос и, по-прежнему не обращая внимания на недовольное ворчание шоферов, что пролезла без очереди, направилась к дальнему столику у окна.
Мэри стыдливо опустила голову, стараясь ни на кого не смотреть. Ей было стыдно за мать.
Потом они долго сидели за столом, молча пережевывая не совсем свежие гамбургеры, и думали каждая о своем. Мэри вдруг вспомнила, что они уже давно не сидели с матерью за одним столом, и ей стало немного легче на душе. В тот миг ей казалось, что впереди их ждет счастливая, хотя и не беззаботная жизнь. Мать казалась ей сильной, целеустремленной и уверенной в себе женщиной. Она как будто ожила после потери мужа и снова превратилась в полновластную хозяйку своей судьбы. А такие люди, как казалось тогда Мэри, всегда могут найти работу и устроиться в этой нелегкой жизни. У них снова будет свой дом, появятся новые друзья и новые возможности обрести долгожданное семейное счастье.
Когда они вернулись к машине, Мэри свернулась калачиком на заднем сиденье и проснулась, лишь услышав громкий возглас матери:
— Проснись, Мэри, мы наконец-то добрались до моря! — Мэри подняла голову, опустила стекло и увидела перед собой темную полоску океана. Справа от них простирался лес, а слева — бескрайнее поле с редким кустарником. Мэри высунулась наружу и жадно вдохнула влажный, с примесью соли морской воздух. Океанские волны набегали на берег, урчали и шумели, а потом разбивались на мелкие брызги и откатывались назад, оставляя на берегу пушистые хлопья пены. В тот момент океан показался Мэри каким-то грозным чудищем, которое с громким рыком наскакивало на берег и каждый раз отступало, не сумев опрокинуть противника.
— Да, мама, это самый настоящий океан! — воскликнула она, радостно хлопая в ладоши.
Мать улыбнулась и зевнула.
— Думаю, что мы можем провести ночь здесь, а потом отправимся дальше. — Она устало откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. А Мэри тем временем посмотрела на лежавшие рядом с ней коробки, пакеты и сумки и решила, что спать ей придется по-прежнему в неудобном положении. Впрочем, выспаться ей тогда так и не удалось. Теплый морской воздух вскружил голову, а перед глазами маячили смутные образы их новой жизни.
Солнце взошло рано, и Мэри тотчас же высунула голову из машины, любуясь невиданным ранее зрелищем. Мать все еще спала. Вскоре на них обрушилась настоящая стена дождя. Море вдруг почернело, и все выглядело уже не таким приветливым, как некоторое время назад.
— Боже мой, какой дождь! — всполошилась внезапно проснувшаяся мать. — Нам пора в путь, Мэри, — сказала она, протирая заспанные глаза.
Они снова выехали на шоссе и медленно двигались вперед, с трудом разбирая дорогу сквозь плотную пелену дождя. Через полчаса они остановились у автозаправочной станции, накрыли головы пластиковыми пакетами и, весело смеясь, вбежали в небольшое помещение. Там они умылись, почистили зубы, купили пару пачек мятной жевательной резинки и снова отправились в путь.
— Черт возьми! — воскликнула мать, когда они выехали на шоссе. — Я же забыла заправить машину!
Мэри посмотрела на счетчик и прикинула, что у них есть еще как минимум полбака бензина. Конечно, надо бы вернуться назад и долить полный бак, но дождь лил как из ведра и отбивал всякую охоту покидать теплый салон машины.
Через час Мэри снова почувствовала себя проголодавшейся.
— Мама, когда мы с тобой позавтракаем?
— Что? Ты снова хочешь есть? — возмутилась мать, недоверчиво посмотрев на дочь. — Ты стала какой-то уж слишком прожорливой в последнее время. — Она закурила очередную сигарету и выпустила в окно струйку дыма. — В чем дело, Мэри? На тебя что, морской воздух так подействовал?
Мэри с грустью подумала, что о морском воздухе ей приходится только мечтать, так как все последнее время она дышит сигаретным дымом. Она открыла было окно, но тут же пожалела об этом, так как в лицо ударил прохладный сырой воздух.
— Закрой это чертово окно, Мэри, — грозно приказала мать, — а то мы простудимся. Только этого нам еще не хватало.
Мэри закрыла окно и протянула матери толстый шерстяной свитер.
— Надень, а то действительно заболеешь.
Так они ехали несколько часов по мокрому шоссе под проливным дождем, пока машина не начала чихать, кашлять, а потом и вовсе заглохла. Мать недовольно насупилась и посмотрела на счетчик. Стрелка окончательно застряла на нулевой отметке. Она потянулась, закинула руки за голову и широко зевнула.
— Ну что ж, кажется, приехали, — сказала она, рассеянно вглядываясь в окружавший пейзаж. — Бензина больше нет, Мэри, стало быть, мы в самом конце нашего долгого пути. Вот здесь нам и суждено жить.
Мэри опустила стекло, высунула голову и прочитала видневшуюся впереди надпись: «Добро пожаловать в Голден, штат Орегон».
— И это после того, как мы почти сто раз прогнали сценарий, — пожаловалась Бет, не понимая рвения подруги. — Мэл, после трех лет совместной работы пора бы уже доверять своей команде.
— Я все понимаю, но должна лично убедиться, что все идет нормально, — продолжала настаивать Мэл.
— Ну ладно, Бог с тобой, в конце концов это твое личное дело, — смирилась Бет. — Если тебе не спится по утрам, то выпей хотя бы чашку кофе и съешь пирожное.
Мэл взглянула на нее с возмущением.
— Ты предлагаешь мне кофеин и сахар? — взорвалась она и с тоской посмотрела на стоявшую перед Бет дымящуюся чашку кофе. — Ну хорошо, может, полчашки мне все-таки не помешает. Но только без сахара, — предупредила она подругу, которая уже налила ей почти полную чашку крепкого черного кофе, и закрыла глаза. — Изыди, сатана, не искушай меня! — произнесла она, словно молитву.
Потягивая кофе, она быстро проглядывала текст сценария, с каждой минутой убеждаясь, что он написан превосходно.
— Ну что ж, я уже готова принять свое второе лицо, — шутливо оповестила она Хелен Росс, которая была ее гримером с первого дня выхода ее шоу в эфир три года назад.
Хелен придирчиво осмотрела Мэл с ног до головы, обратив особое внимание на ее лицо и прическу.
— Ты всегда говоришь эти слова, но на самом деле мало отличаешься от сценического образа. Единственное, что нам остается сделать, так это подчеркнуть черты лица и наложить соответствующие тени, вот и все. Ты же знаешь, что телекамера требует особого подхода.
— Мне всегда становится легче на душе, когда я думаю, что практически ничем не отличаюсь от других людей. — Мэл плюхнулась в кресло и пристально посмотрела на себя в зеркало. — Но если говорить откровенно, то телезрители видят на экране не меня, а совершенно другую женщину.
Хелен покачала головой, выражая несогласие с ней. Одновременно она готовила крем для макияжа. — Хелен?
Та вопросительно посмотрела на отражение Мэл в зеркале.
— Как ты думаешь, я действительно навязываю всем свою волю?
Хелен рассмеялась:
— Нет, не думаю, но знаю многих людей, которые придерживаются именно такой точки зрения.
Мэл насупилась и критически посмотрела на себя в зеркало.
— Думаю, они правы, — глубоко вздохнув, сказала она. — Но это мое шоу, и если я не буду контролировать весь процесс подготовки, то оно никогда не станет самым популярным.
— Совершенно верно, — поддержала ее Хелен.
Пока Хелен обрабатывала ее лицо, Мэл еще раз пробежала глазами текст сценария, но сконцентрироваться так и не смогла. Мысли то и дело возвращались к тому, о чем она думала почти всю ночь: что сейчас делает Гарри Джордан? Она представляла его то мчащимся на велосипеде со своей собакой, то гуляющим в парке, то сидящим перед телевизором, то спешащим в магазин за продуктами. Она вспоминала его крепкое тело, прижатое к ней на заднем сиденье такси, и думала: наверное, хорошо было бы провести с ним ночь. И всегда он был в своих потертых джинсах и такой же кожаной куртке. Почему он так небрежно одевается? Неужели ему безразлично, как к этому относятся женщины?
Что он делает сейчас? Скорее всего сидит в полицейском участке.
Она перевернула очередную страницу сценария и попыталась сосредоточиться. Сейчас не время ломать себе голову над личной жизнью какого-то бостонского детектива. Надо хорошенько подготовиться к съемкам программы.
В конце долгого и трудного рабочего дня Мэллори собрала всю свою команду, и они отправились в небольшой китайский ресторан неподалеку от студии. Там все поужинали, попутно вспоминая самые интересные и смешные эпизоды недавней съемки, а Мэл ограничилась лишь чашкой жасминового чая и практически не принимала участия в общем веселом застолье.
Домой она вернулась только в девять часов вечера и, как только переступила порог дома, сразу же почувствовала необыкновенно приятный запах. Она закрыла глаза 87 и вдруг подумала, что ей это почудилось. Но на столе стояла большая хрустальная ваза с огромным букетом белой сирени, кремовых роз и белых лилий. А рядом с вазой лежала почтовая открытка. Она уже знала, от кого эти цветы, но не могла понять, как Гарри Джордан узнал о ее пристрастиях.
Кроме открытки и цветов на столе лежал небольшой пакет. Скинув туфли, Мэл схватила пакет и открытку и поспешила в гостиную, где, уютно устроившись в мягком кресле, принялась читать послание.
«Энигма, — говорилось в открытке, — это нечто загадочное и в высшей степени таинственное. Так обычно называют людей, поступки и жизнь которых остаются загадкой для окружающих. Происходит от греческого слова „ainigma“».
— Остроумно, Гарри, — сказала Мэл, все еще разглядывая открытку, — очень остроумно. -
Затем она посмотрела на небольшой пакет. Он был завернут в яркую упаковочную бумагу с тисненными золотом рождественскими поздравлениями и пожеланиями счастья и перевязан красной лентой с большим бантом. Она вскрыла его и обнаружила компакт-диск со знаменитой музыкой Эдуарда Элгара под названием «Вариации энигмы». Мэл вставила диск в проигрыватель и, усевшись на пол, под звуки этой волшебной музыки полностью ушла в воспоминания своего детства.
Она выросла в небольшом провинциальном городке Голдене, но родилась совсем в другом месте. Сюда они с матерью переехали после того, как однажды ночью ушел отец и больше не вернулся. Мэри Мэллори все еще помнила его — высокий, коренастый, с обветренным лицом и огромным шрамом на подбородке. И еще у него была жуткая татуировка на правой руке с изображением пышногрудой русалки, выполненным так искусно, что когда он хотел позлить жену или смутить дочь, сгибал руку, и ее огромные груди колыхались, как живые. Мэллори с матерью смущенно отводили глаза, а он хохотал над их старомодной целомудренностью.
В молодые годы он был моряком и очень любил рассказывать об этом, особенно в подпитии, а таким он был практически всегда. Последние годы отец работал кочегаром на небольших торговых судах и постоянно болтался в море между Сиэтлом и какими-то азиатскими странами. На самом деле, конечно, никакого моря и уж тем более других стран он не видел, так как все время проводил в тесной и душной кочегарке, выходя на берег только в больших портах. Все, что отец помнил о своих морских вояжах, была неимоверная жара кочегарки и угольная пыль, которую он глотал каждый день. Конечно, изредка он выходил на верхнюю палубу покурить и подышать свежим воздухом, но через несколько минут снова возвращался в жаркую преисподнюю натужно гудящего чрева судна.
Он был извергом, издеваясь над беззащитной женщиной, ее матерью. Спальня Мэри находилась рядом со спальней родителей, и она слышала, как он глумился над матерью. Точнее сказать, он просто терроризировал ее своими сексуальными фантазиями и при этом все время ссылался на свои амурные похождения в экзотических портах Макао, Тайбея или Гонолулу.
— Знаешь, как они это делают? — приставал он к ней. — Очень просто. Они крепко сжимают ноги и работают мышцами. — При этом он орал на нее прокуренным сиплым голосом и требовал, чтобы она проделывала то же самое. Только потом Мэри поняла, какого мужества и терпения матери стоило, чтобы выносить все эти муки и не будить ребенка криком. — Ты никчемная и совершенно бесполезная баба, — говорил он, когда оказывался несостоятельным как мужчина. — Ты ничтожество, ты мерзкая тварь, животное! Ты просто старуха, которую давно уже пора отправить на кладбище!
Потом обычно начиналось самое ужасное. После своих неудач он начинал остервенело бить жену, причем колотил ее так, словно это был мешок с песком. Слышались только глухие удары и тяжелые стоны матери. Мэри обычно закрывала уши ладонями и все время повторяла молитву, которая, конечно, не помогала, но хоть давала надежду на то, что это скоро закончится: «Боже мой, Боже милостивый, Боже праведный, пожалуйста, не позволяй ему бить маму, накажи его, отними у него силы, сделай хоть что-нибудь. Он же убьет ее!»
Она никак не могла понять, почему ее молитвы не доходят до Бога, а если все-таки доходит, то почему это не помогает. Правда, иногда ей казалось, что Бог услышал ее молитвы, так как отец бранясь вскакивал с постели, натягивал на себя грязную одежду, долго возился с ремнем, потом садился на кровать, скрипя пружинами, надевал ботинки, и после этого, как правило, наступало минутное затишье. Иногда он снова начинал колотить мать, но, к счастью, чаще всего просто уходил, громко хлопая дверью. Это спасало их на какое-то время, и оставшуюся часть ночи они могли спать спокойно.
Пока Мэри была маленькой, она думала, что такие моменты случались исключительно благодаря ее неустанным молитвам, но потом, повзрослев, поняла, что ее всемогущий Бог не имеет к этому никакого отношения.
После каждого такого скандала Мэри долго лежала в постели и со страхом прислушивалась к каждому шороху, боясь, что отец вернется и снова начнет избивать мать. Однако самое ужасное заключалось в том, что она не могла прийти к матери и пожалеть ее. В их семье все проявления чувств считались мещанской пошлостью. Со временем Мэри стала считать, что люди не должны проявлять чувств, — это слабость, которую следует безжалостно искоренять.
А ее мать все больше замыкалась в себе, ни с кем не разговаривала и часто плакала украдкой. Даже за обеденным столом они, как правило, сидели молча и только изредка нарушали тишину отдельными фразами, такими, например, как «передай соль» или что-нибудь в этом роде.
А когда отца не было дома, мать бесцельно бродила по дому как сомнамбула, постоянно курила и заливала горе крепкими спиртными напитками.
— Мама, — обратилась как-то к ней Мэри, когда отца, по обыкновению, не было дома, — почему бы нам не сходить в кино? В нашем кинотеатре, говорят, сейчас идет очень интересный фильм.
Мать подняла на нее осоловелые глаза, глубоко затянулась сигаретой, а потом понуро повесила голову.
— Нет, дочь, не хочу. А ты сходи. Деньги возьми в моем кошельке.
Мэри действительно пошла в кино и долго не могла забыть сверкающий мир голливудского экрана, красивых мужчин и женщин и красивую жизнь, которая для нее тогда олицетворялась прежде всего в беззаботности, отсутствии чувства голода и насилия над собой. Тогда она поняла, что на свете есть другая жизнь, лишенная тех трагических моментов бытия, которыми была наполнена ее собственная.
С того дня Мэллори старалась посмотреть практически все фильмы, которые показывались в их небольшом кинотеатре, а многие видела по два, а то и три раза. И лет до двенадцати она верила, что реальная жизнь действительно такая, какой она представлена в фильмах. И только ее личная жизнь складывается по-другому. Кроме того, она не верила в существование истинной любви между людьми. Не верила, что люди могут любить друг друга по-настоящему, могут смотреть друг на друга любящими глазами, с открытым сердцем. А когда они обнимаются, целуются и клянутся в любви, то это просто ложь, которая нужна для утешения других, не более того. Девочка была уверена, что родители ее не любят из-за того, что она такая гадкая и некрасивая. Она действительно была не очень привлекательной девочкой — худосочная, угловатая, с жидкими волосами и очками с толстыми пластиковыми стеклами, которые делали ее похожей на чудище с голубыми глазами. За все годы своей юности она не могла вспомнить ни единого случая, чтобы кто-то обнял ее за плечи, поцеловал, пригласил в кино или вообще проявил малейший интерес.
Когда ей исполнилось одиннадцать лет, отец ушел в плавание и не вернулся. Прошел год. Как-то, возвратясь из школы, Мэри увидела свою мать на кухне читающей какое-то письмо. Увидев дочь, мать потрясла листом бумаги и запричитала со слезами на глазах:
— Мэри, они прислали нам извещение, что мы задолжали за дом и должны немедленно убираться отсюда. В противном случае в субботу утром к нам явится судебный исполнитель и выкинет нас на улицу. Какой кошмар, Мэри! Что же нам теперь делать?
Мать положила извещение на стол и пристально посмотрела на дочь. Мэри вдруг показалось, что на самом деле мать обрадовалась такому повороту дел. Во всяком случае, тогда она увидела в ее глазах слабые огоньки надежды. Оправившись от онемения, она вскочила на ноги и бросилась к дочери.
— Ты должна помочь мне, Мэри, — прошептала она, оглядываясь вокруг. — Нам нужно срочно упаковать все вещи, включая кухонную посуду, одежду и все такое прочее.
Затем она остановилась и пристально посмотрела на дочь сверкающими от счастья глазами.
— Надеюсь, ты понимаешь, что все это означает? Мы никогда больше не увидим твоего отца.
Мэри осознавала, что грешно радоваться такому событию, но, с другой стороны, она прекрасно понимала свою мать, которая мучилась с ним всю жизнь и вот наконец-то получила долгожданную свободу от его тирании. Они обе ощутили небывалое облегчение и стали быстро паковать вещи. Сожаление о потерянном отце пришло лишь много лет спустя, когда забылись многие обиды.
— Мама, все это, конечно, хорошо, но куда же мы с тобой поедем?
Мать остановилась на секунду, а потом весело взмахнула рукой:
— Сама не знаю куда, но мне давно уже хотелось осесть где-нибудь на берегу океана. — Последние слова она произнесла с таким восторгом, что Мэри невольно ощутила прилив морской волны и дыхание океанского бриза. — Да, доченька, поедем поближе к морю. — При этом она мечтательно закрыла глаза и втянула в себя воображаемый морской воздух.
В тот момент Мэри Мэлоун вдруг поняла, какой красивой была ее мама в юности. Ее голос неожиданно стал бодрым, глаза молодыми, а во всем теле появилась какая-то невиданная ранее гибкость. Да, она действительно была очаровательной женщиной, пока не вышла замуж за ее отца. Мэри тоже поддалась настроению матери, взбодрилась и почти уже поверила, что теперь их ждет самое настоящее счастье, и не где-нибудь, а на берегу теплого океана. Весело смеясь и переговариваясь, они вытащили во двор все свои небогатые пожитки и погрузили их в багажник оставленного отцом старенького автомобиля. Мать уселась за руль машины. Мэри сказала, что неплохо бы заправить бак бензином, поскольку им предстоит дальний путь.
Они остановились возле автозаправки, мать долго пересчитывала деньги, а потом весело подмигнула дочери и вместо бензина накупила продуктов, включая огромную бутылку кока-колы и плитку шоколада.
— Это наш обед, — сказала она, усаживаясь в машину и закуривая.
Через некоторое время они уже покинули город и выехали на скоростное шоссе.
— Мама, а как же быть со школой? — неожиданно вспомнила Мэри, откусывая маленькие кусочки шоколада.
— Ничего страшного, дочка, у тебя будет новая школа, — без колебаний ответила мать.
Мэри оглянулась и в последний раз посмотрела на массивное здание школы из красного кирпича, где она провела свои последние четыре года. У нее не было причин сожалеть о ней. Друзей там не было, а учителя просто не замечали девочку. Мэри давно поняла, что отличается от всех остальных школьников. Их родители всегда приходили в школу на празднование Рождества, беседовали с учителями об успехах своих детей, веселились вместе с ними. Учителя никогда не предпринимали попыток побеседовать с родителями Мэри. А когда видели девочку, одиноко стоявшую в углу, лишь многозначительно переглядывались и язвительно ухмылялись.
Вскоре Мэри с матерью выехали за город, и несколько часов за окном мелькали живописные сельские картины с многочисленными стадами коров, гусей и прочей живности. Мэри откусывала шоколад маленькими кусочками, стараясь растянуть удовольствие, и не сводила глаз с окна.
Сначала все шло хорошо, но к концу дня, когда они выехали на прибрежное шоссе, ее одолело неприятное, но, к сожалению, хорошо знакомое ей чувство голода.
— Мама, мне хочется есть, — тихо напомнила она матери. — Что будем делать с ужином?
Мать посмотрела на встроенные в приборную доску часы.
— Боже мой, неужели мы так долго едем? — Она была очень удивлена этим обстоятельством и через некоторое время свернула и подъехала к небольшому дорожному кафе. Вслед за ними на стоянке остановился огромный, до отказа заполненный толстыми бревнами грузовик.
— Черт бы побрал всех женщин, которые садятся за руль машины! — выругался водитель грузовика, вытирая пот со лба. — Если вы не научитесь включать сигнал поворота, то очень скоро окажетесь на кладбище. Разве можно так резко поворачивать без сигнала?
Мэри прикусила губу, а мать сделала вид, что ничего не видит и не слышит.
— Извините, сэр, — виновато пролепетала Мэри, искоса поглядывая на него. Тот сокрушенно покачал головой и погрозил им пальцем.
— Пойдем, — строго приказала ей мать и быстро зашагала в сторону кафе.
Мэри поспешила за ней.
— Мама, а почему ты не заперла машину?
— Зачем? — удивилась та, беспомощно озираясь. Девочка взяла у матери ключи, вернулась к машине и заперла дверцу.
В придорожном кафе было полно народу, пахло сигаретным дымом, вином и потом, острыми специями, жареным мясом и еще много чем. В углу зала стоял большой музыкальный автомат, из которого неслась какая-то громкая мелодия. Не обращая ни на кого внимания, мать направилась к стойке бара и только потом оглянулась на торопливо семенящую за ней дочь.
— Тебе одного гамбургера хватит, надеюсь? — спросила она и, не дожидаясь ответа, заказала два бутерброда и по кружке пива. Затем взяла поднос и, по-прежнему не обращая внимания на недовольное ворчание шоферов, что пролезла без очереди, направилась к дальнему столику у окна.
Мэри стыдливо опустила голову, стараясь ни на кого не смотреть. Ей было стыдно за мать.
Потом они долго сидели за столом, молча пережевывая не совсем свежие гамбургеры, и думали каждая о своем. Мэри вдруг вспомнила, что они уже давно не сидели с матерью за одним столом, и ей стало немного легче на душе. В тот миг ей казалось, что впереди их ждет счастливая, хотя и не беззаботная жизнь. Мать казалась ей сильной, целеустремленной и уверенной в себе женщиной. Она как будто ожила после потери мужа и снова превратилась в полновластную хозяйку своей судьбы. А такие люди, как казалось тогда Мэри, всегда могут найти работу и устроиться в этой нелегкой жизни. У них снова будет свой дом, появятся новые друзья и новые возможности обрести долгожданное семейное счастье.
Когда они вернулись к машине, Мэри свернулась калачиком на заднем сиденье и проснулась, лишь услышав громкий возглас матери:
— Проснись, Мэри, мы наконец-то добрались до моря! — Мэри подняла голову, опустила стекло и увидела перед собой темную полоску океана. Справа от них простирался лес, а слева — бескрайнее поле с редким кустарником. Мэри высунулась наружу и жадно вдохнула влажный, с примесью соли морской воздух. Океанские волны набегали на берег, урчали и шумели, а потом разбивались на мелкие брызги и откатывались назад, оставляя на берегу пушистые хлопья пены. В тот момент океан показался Мэри каким-то грозным чудищем, которое с громким рыком наскакивало на берег и каждый раз отступало, не сумев опрокинуть противника.
— Да, мама, это самый настоящий океан! — воскликнула она, радостно хлопая в ладоши.
Мать улыбнулась и зевнула.
— Думаю, что мы можем провести ночь здесь, а потом отправимся дальше. — Она устало откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. А Мэри тем временем посмотрела на лежавшие рядом с ней коробки, пакеты и сумки и решила, что спать ей придется по-прежнему в неудобном положении. Впрочем, выспаться ей тогда так и не удалось. Теплый морской воздух вскружил голову, а перед глазами маячили смутные образы их новой жизни.
Солнце взошло рано, и Мэри тотчас же высунула голову из машины, любуясь невиданным ранее зрелищем. Мать все еще спала. Вскоре на них обрушилась настоящая стена дождя. Море вдруг почернело, и все выглядело уже не таким приветливым, как некоторое время назад.
— Боже мой, какой дождь! — всполошилась внезапно проснувшаяся мать. — Нам пора в путь, Мэри, — сказала она, протирая заспанные глаза.
Они снова выехали на шоссе и медленно двигались вперед, с трудом разбирая дорогу сквозь плотную пелену дождя. Через полчаса они остановились у автозаправочной станции, накрыли головы пластиковыми пакетами и, весело смеясь, вбежали в небольшое помещение. Там они умылись, почистили зубы, купили пару пачек мятной жевательной резинки и снова отправились в путь.
— Черт возьми! — воскликнула мать, когда они выехали на шоссе. — Я же забыла заправить машину!
Мэри посмотрела на счетчик и прикинула, что у них есть еще как минимум полбака бензина. Конечно, надо бы вернуться назад и долить полный бак, но дождь лил как из ведра и отбивал всякую охоту покидать теплый салон машины.
Через час Мэри снова почувствовала себя проголодавшейся.
— Мама, когда мы с тобой позавтракаем?
— Что? Ты снова хочешь есть? — возмутилась мать, недоверчиво посмотрев на дочь. — Ты стала какой-то уж слишком прожорливой в последнее время. — Она закурила очередную сигарету и выпустила в окно струйку дыма. — В чем дело, Мэри? На тебя что, морской воздух так подействовал?
Мэри с грустью подумала, что о морском воздухе ей приходится только мечтать, так как все последнее время она дышит сигаретным дымом. Она открыла было окно, но тут же пожалела об этом, так как в лицо ударил прохладный сырой воздух.
— Закрой это чертово окно, Мэри, — грозно приказала мать, — а то мы простудимся. Только этого нам еще не хватало.
Мэри закрыла окно и протянула матери толстый шерстяной свитер.
— Надень, а то действительно заболеешь.
Так они ехали несколько часов по мокрому шоссе под проливным дождем, пока машина не начала чихать, кашлять, а потом и вовсе заглохла. Мать недовольно насупилась и посмотрела на счетчик. Стрелка окончательно застряла на нулевой отметке. Она потянулась, закинула руки за голову и широко зевнула.
— Ну что ж, кажется, приехали, — сказала она, рассеянно вглядываясь в окружавший пейзаж. — Бензина больше нет, Мэри, стало быть, мы в самом конце нашего долгого пути. Вот здесь нам и суждено жить.
Мэри опустила стекло, высунула голову и прочитала видневшуюся впереди надпись: «Добро пожаловать в Голден, штат Орегон».
Глава 14
Гарри подъехал к больнице, выбрал свободное место на стоянке и с трудом втиснул свою машину между красным «фордом» и металлического цвета фургоном «вольво». Попутно он бросил взгляд на их номера и мгновенно запомнил их. Причем сделал это автоматически, без какой-либо цели. Эта привычка выработалась у него много лет назад, когда он работал патрульным полицейским и вынужден был запоминать номера всех вызывавших у него хоть малейшее подозрение автомобилей. К слову сказать, эта привычка довольно часто выручала его.