Страница:
— Надеюсь, не в гареме? — невесело пошутила Женька.
— К счастью, нет! Или к сожалению. В таком гареме пожить бы годик-другой без проблем. Алина уверяет, что это очень даже лучше, чем с нашими мужиками! — пробормотала я и запнулась — зачем говорю про «наших мужиков» Женьке при ее горе. И быстро поменяла тему: — Шейх собирается с нами в Ростов лететь!
— Зачем? — не поняла Женька.
— Сарай в нашем дворе ломать, — сказала я, понимая, насколько неправдоподобно такое заявление звучит, для убедительности добавила: — Предложение, от которого невозможно отказаться.
— Понятно, — протянула Женька. — Новостей последних ты, конечно, не слышала.
— Что-то с Оленем?
— Счета арестовали. И «АлОла», и личные. Даже прингелевские счета заблокировали. Прингель по телефону плачется, что нечем будет бедному за «Аль Маху» расплачиваться.
— И что теперь? — в счетах и прочих банковских премудростях я была не сильна.
— Сама не знаю. Прингель уверяет, что в офшорах у Лешки, конечно, прилично припрятано. Но только Лешка знает, сколько и где, да еще его ближайшие сподвижники, а их вчера вместе с Лешкой замели. Прингель каркает, что как только денежный поток иссякнет, Лешку все бросят — и «компьютерные дизайнеры», и адвокаты. Я не верю.
— И правильно не веришь. Разве можно Лешку бросить! — взвилась я. И сама себя осадила — обещала же сдерживать собственные порывы. Не сдерживаются.
— Не верю. Но подстраховка нужна срочная. Действуем, как договорились. Я уже сижу в самолете, надеюсь, в этот раз долечу до Цюриха. А ты со своим Шейхом быстро сгоняй домой, найди мужей — и скорее в Москву. К тому времени и я вернусь, будем Лешку выручать.
Да-а! Аника-воин в двойном исполнении! Вся империя «АлОла», все юристы, адвокаты, службисты и охранники, все заранее купленные министры и политики Оленя вытащить не могут, а сейчас прискачут две растрепанные тетки, раз-два — и достанут с нар любимого олигарха. Весело. Так весело, аж волком выть хочется! Волком выть… Волком… Что если попробовать попрессовать Игоря Волкова, того министра-капиталиста, которому кабинет и дом оформляла. По всему видно, мужичок со связями. И много знает. Слишком много знает. А я немало теперь знаю про него. Мне дом о его комплексах все рассказал. Знаю, в какие болевые точки теперь целиться.
— Все! — радостно закричал появившийся на пороге Шейх.
Мама мия, я его не узнала! Джинсы, майка-тишотка — нормальный человек, да и только. Вот этого парня можно и Далли называть.
— Что это с вами?
— Каникулы! Улетаем! Немедленно улетаем искать ваш камень, вашего общего мужа.
— Но помимо нашего общего бывшего мужа Кима у меня еще и отдельный бывший муж есть, Тимур. И вчера мне показалось, что я его видела на набережной около Золотого рынка.
— Тимура твоего Хусам, — взгляд в сторону Кинг-Конга, — искать будет. Как найдет, доставит по назначению. Оставим его здесь с важным поручением, а сами полетим налегке.
Каждый нормальный человек устает от работы, даже если этот нормальный человек работает шейхом.
Каждый нормальный шейх может позволить себе хоть иногда побыть человеком.
Исходя из всего сказанного можно сделать вывод, что в машине по дороге в аэропорт и в его личном «Боинге» Шейх вел себя, как мои мальчишки в первый день каникул. Шалил! Вовсю заигрывал с Алиной. Попытался подкатить и ко мне, но я, снова не к месту вспомнив об Олене, не слишком дипломатично отшила.
— Я в ваш гарем не записывалась. Ни четвертой женой, ни даже первой любимой.
— Так в чем дело? Может, запишетесь? — расхохотался Шейх.
— «No, my lord, unless I might have another for working-days: your grace is too costly to wear every day» [59].
— «Much Ado About Nothing» [60]. Акт второй. Сцена первая.
Просвещенное Высочество точно определило цитату, которую я помнила из школьного спектакля, разыгранного в девятом классе на английском языке. И, забыв про Алину, поглядело на меня еще более масленым взглядом.
Эх, не сидел бы сейчас Олень на нарах, уж точно не преминула бы пропустить Шейха через свою постель. Надо же убедиться, каковы они, восточные правители, в деле! Или правитель не пропустился бы? У него свой гарем. И потом, говорят, арабские мужчины на блондинок падкие, а у меня цвет волос почти тот, что и у имеющихся у него в наличии жен и наложниц. Хотя какие теперь наложницы. Теперь сами вперед Шейха в его постель наложатся, и не вытащишь их оттуда.
Экипаж шейхского «Боинга» косился на нас с Алиной с трепетным ужасом.
— Чего это они все так паникуют?
— Удивляются. Так панибратски, как вы, со мной лет двадцать никто не разговаривал. Интересно даже!
— Дома вы так себя не ведете?
— Дома регламентирован не то что шаг, даже взгляд. Сейчас за минуту раз тридцать нарушил этикет. Шейх не должен смотреть на собеседника долее двух секунд. При ходьбе взгляд только перед собой. А уж на женщин — ой-ой-ой!
— А подмигнуть?
— Ни-ни. И улыбаться тоже нельзя! — радостно сообщил Шейх, во все свои зубы расплываясь в роскошной улыбке. Не был бы шейхом, мог бы на рекламе зубной пасты прилично зарабатывать.
— Чего вы еще не можете, несчастный правитель?
— Кушать со всеми за одним столом, — сказал Шейх, жестом приглашая к столу, накрытому в его личном салоне. Хотя что салон! Здесь все было его личное! — Каждый четверг я обязан давать званый обед для особо избранных. Но, естественно, без женщин.
— Естественно! — понимающе протянула я и шлепнулась в кресло рядом с Шейхом.
— По протоколу я обязан положить каждому гостю угощение, а сам в рот ничего не брать. Ждать, пока насытятся гости. Гости из трепетного уважения сметают все, что им положили, за двенадцать минут, потом их выталкивают на улицу ждать, и я вынужден давиться в одиночестве — дикие нравы! Так что вы, Лика, может, и правы, не собираясь ко мне в гарем. Муж я, видите ли, невыгодный.
— А как у вас, невыгодный муж, с доходами?
— В том году не очень. Цены на нефть стали падать. Экспортируем миллион баррелей, это что-то около тридцати-сорока миллионов долларов.
— В год?!
— В день. Но раньше мы по три миллиона баррелей в день продавали. Вот и считай убытки. Правда, кроме нефти мы сделали ставку на туристический бизнес и высокие технологии. Особенно высокие технологии! Это мой конек. Высокие технологии и управление! Без идеального управления современный мир невозможен!
— Это вас, Ваше Высочество, с Оленем свести надо, я вам о нем уже говорила.
— Сведи!
— Для этого его сначала достать надо.
— Достать откуда?
— Из тюрьмы. Да не смотрите вы так, Ваше Высочество. У нас не ваши халифаты, тюрьму любой нормальный человек за милую душу схлопотать может. А уж тот, который делает ставку на высокие технологии и идеальное управление, — и подавно! У Оленя те же два конька — управление и технологии. Только он еще и третьего конька оседлать пытался. Этот и завез его в Бутырку.
— И что за конек?
— Политика называется. У нас на таком коньке нормальному человеку кататься категорически запрещается. А этот экстремал поехал. Ладно, разберемся с мужьями и алмазами, может, и Оленю придумаем, как помочь.
— Кстати, об алмазах…
И Его образованное Высочество преподал нам Алмазный урок.
— Кого цитируем?
— Старшего Плиния.
— «На рассохшейся скамейке Старый Плиний…» — тут же пробурчала я по-русски. Что поделаешь, стереотипное сознание: если фрукт, то яблоко, если поэт, то Пушкин, а если Старший Плиний, то «на рассохшейся скамейке».
— «…дрозд щебечет в шевелюре кипариса», — закончила строфу Алина. Это тебе не Тимкин «Прогноз погоды». Кима всегда возбуждали исключительно умные женщины. Это я себе так льщу.
— То, что алмаз на девяносто шесть-девяносто девять и восемь десятых процента состоит из углерода, вы, конечно, должны помнить из школьного курса химии.
— Должны. Но не помним. Значит, никакое это не волшебство, не «глаза Бога», а всего лишь один углерод?
— Не один. С примесями. Совершенно бесцветные алмазы довольно редки. В количестве от тысячных до трех десятых процента в углероде содержатся примеси атомов… — золотым «Мон Бланом» Его Высочество быстро написал на листке длинный ряд химических элементов — N, О, А1, В, Si, Mn, Си, Fe, Ni, Ti, Zn.
— Если б мы еще помнили, что они обозначают! — протянула Алина.
— Чему вас только в школе учили! Меня бы в Оксфорде за такие успехи без обеда на неделю оставили и летом без каникул, зубрил бы химию до посинения. Это же элементарно! — указывая ручкой на обозначения, стал улучшать наше образование Шейх. — N — азот, О — кислород, А1…
— …алюминий! — радостно откликнулась я. Помнила, что изначально в названии Оленевой компании «АлОл» — «Ал» значило не только первые буквы его имени, но и «алюминий», это позже Олигарх моей мечты на нефть и управление перекинулся.
— Дальше бор, кремний, марганец, купрум…
— Медь! — снова вспомнила я, уже без Оленевых ассоциаций. — А феррум — железо!
— …никель, титан и цинк. Химию вы учили на два с плюсом, — подвел итог моим знаниям Шейх. — Встречаются включения графита. От этих включений зависит окраска алмаза. Лимонно— или соломенно-желтая при включениях атомов азота. Зеленые пятна пигментации, окрашивающие поверхность алмаза в зеленоватый или голубоватый цвета, появляются в результате природного радиоактивного облучения. Равномерная голубая или синяя окраска кристалла обусловлена вхождением бора. Серый и черный алмаз — включения графита…
— С переводом на примитивный, пжалста! — еще раз поиздевалась над собственной дремучестью я.
— Для примитивных урок не из химии, а из истории, — легко согласился Шейх. — До пятнадцатого века алмазы практически не обрабатывали, и они ценились намного дешевле.
— Почему?
— Необработанный алмаз выглядит как булыжник, а обработанный — это уже мера знатности, богатства, власти… При огранке алмаз теряет до шестидесяти процентов массы, но обретает ту самую меру роскоши, которая определяется четырьмя параметрами…
— И у роскоши, оказывается, есть параметры! — не слишком удачно съязвила я, но Его Высочество, не обращая внимания на мои реплики, продолжал:
— …четырьмя параметрами — массой, окраской, прозрачностью и качеством огранки. Полная бриллиантовая огранка алмаза была разработана в Париже году так в 1600-м. Она обеспечивает наибольшую игру камня, при которой свет отражается от нижней части бриллианта и выходит из его верхней части, распадаясь на все цвета спектра. Поэтому, если посмотреть бриллиант на свет, то можно увидеть только блестящую точку.
Его Высочество снял кольцо с неслабым бриллиантом со среднего пальца правой руки, обнажив все еще пугающее нас изображение змеи, и, подняв задвижку иллюминатора, поднес к свету.
— Видите?
Тысячи солнечных зайчиков заскакали по салону шейхского «Боинга».
— Хо-хо! — с интонациями Эллочки-людоедки, увидевшей позолоченное ситечко мадам Грицацуевой, застонала Алина. Но нашего сегодняшнего учителя это умопомрачительное сияние с ума не сводило. Огромный бриллиант для него сейчас был всего лишь учебным пособием.
— Размер и число граней влияют на игру камня. Крупные камни изготавливают с большим числом граней, а мелкие — с меньшим. Как правило, бриллианты массой меньше трех сотых карата…
— Карат — это сколько? — поинтересовалась я и по выражению лиц сливающихся с самолетными панелями охранников поняла, что такие вопросы в королевском обществе задавать просто неприлично.
— Карат это две десятых грамма, — великодушно ответил Шейх. Вот что значит человек на каникулах! И как ни в чем не бывало продолжил лекцию: — Так вот бриллианты до трех сотых карата имеют семнадцать граней. Камни массой более трех сотых карата — тридцать три или пятьдесят семь граней.
— А в этом сколько каратов? — спросила Алина.
— Этот из моих мелких. Что-то около восьми.
— Восьми десятых карата? — переспросила я, наивная.
— Нет, восьми каратов. Говорю же, этот из мелких, крупные камни тяжело носить на пальце, — пожаловался Шейх. — Но я не фанат бриллиантов. Крупные не покупаю. А, скажем, бриллиант «Кох-и-нур» — «Гора света», все из той же пятерки алмазов Надир-шаха, в неограненном состоянии весил сто восемьдесят шесть каратов, а после огранки уменьшился до ста восьми.
— И что с этой «Горой света» стало? — поинтересовалась я.
— Как в 1911 году вставили в корону британской королевы Мэри, так в ней и сияет, — ответил все знающий Шейх. — Из-под бронированного стекла в Тауэре корону с «Кох-и-нуром» в последний раз доставали весной 2002 года, чтобы положить на гроб королевы-матери. Про тот камень говорят, что безнаказанно его могут касаться только боги или женщины. Мужчинам «Кох-и-нур» сулит все беды мира.
— И вы верите в злое влияние камней?
— Верю не верю, но биографии самых известных алмазов мира этим суевериям не противоречат.
— Тогда, может, не стоит наш алмаз искать? — несмотря на развод с Кимом и ненависть к Карине, Алина уже говорила про алмаз «наш».
Упоминание о конечной цели каникулярного путешествия вернуло мысли ко всему, случившемуся в наших, как это Его Высочество назвал, «трущобах».
— Вы сказали, что отравленной оказалась соль, которую вам дал муж вашей подруги?
— Свекровь так сказала.
— И про археологические изыскания вашего бывшего мужа он тоже знал? — Его Высочество с удовольствием входил в роль частного сыщика. Эх, бедная жизнь правителя! Не отпускали ребенка из Оксфордской школы сгонять на Бейкер-стрит, вот и не наигрался в детстве. Теперь наверстывает упущенное!
— Угу.
— И перевод пришел на его факс, — добавила Алина.
— Слишком много косвенных улик ведут к мужу вашей подруги. А он сам, собственно, кто?
— Он сам, собственно, бандит. Но в нашем городе это ровным счетом ничего не значит.
24
Снова он без одежды. И без денег. И неизвестно в какой дыре. Как выбираться отсюда, неведомо. Надобно телеграфировать. Только не в Петербург, у маменьки удар случится. Телеграфировать надо князю Семену Семеновичу в Рим. И как можно скорее. Но как?
— По Риму едва одетый уже бегал, теперь по этой дыре бегать? — пробормотал Иван вслух.
— По какой такой дыре?!
Не по годам смышленая прислужница Варвара уже и на «дыру» обидеться успела.
— И вовсе даже не дыра! Лучший гранд-хотель во всем городе, ей-богу, не вру! Туточки кажный нумер цельный рублик за день стоит и более. Это ж какими богатеями быть надобно, чтобы кажный день рублик платить, а за большие нумера на втором этаже, так и по пять, и по семь рублев. Один, сказывали, даже двенадцать стоит — апартамента прозывается! Там и рояля, и какое-то такое чудное «водяное отопление». Это зимой без печек тепло от труб каких. Только я отоплению эту ишо не видала. А подъемную машину видала — элевайтору. Сама вверх едет. Мне на элевайторе ездить не дозволено, но ваше благородие на четвертый этаж на ей доставляли, иначе тяжко вас волочь. А ишо здеся комната отдельная имеется за тридцать третьим нумером, там кадка здоровая, вся белая, и крантик. Крантик поворачиваешь, и вода текет. В кадке дырку затыкают, воды доверху наливают, и господа нежатся. А как накупалися, так дырку открывают, и вода по трубам сама утекает. Не уразумею, отчего это вода на нижний этаж на головы всем не польется?
— Патриотка! Вода по трубам уходит в водосток. Канализация называется.
— Никакая я такая не патриотка! Нечего занапрасну обижать.
— «Патриотка» — это не обидно. Хорошо даже. Это когда любишь свою родину, город свой. Ты, вижу, город свой любишь!
— Любишь — не любишь! Не городская я. С хутора на лето дитя нянчить в армянский дом посланная. Хозяева своим сродственникам меня в энтот хотель при армянском обществе помогать спроваживают. Постояльцев дюжа много, нанятая прислуга не управляется, и я помощница.
Варька горделиво взглянула в висящее на стене зеркало.
— А город, он не мамка, чтоб его любить. Но красивый — все каштаны в цвету. И богатый больно. Одних гамазинов на Большой Садовой погляди — тут тебе и «Торговля Абрикосова», и «Торговля Халаджева», и «Часы Майзеля», и «Музыкальный Адлера», и «Мебельный Боммера». За одну стулку в том магазине все семейство наше, все десять душ цельный год кормить можно.
Иван невольно улыбнулся. Город, который после Питера и Рима заранее, еще не увидев, он счел глухой дырой, для деревенской девочки был невиданной роскошью.
— Эх, Варвара-краса! Если б ты только сумела мне помочь, я бы тебе после денег дал куда больше, чем тот стул стоит. Уж точно всей твоей родне хватило бы, — сказал Иван и понял, что девчонка глядит на него с недоверием. — Да, в своем сомнении ты права. Сейчас при себе у меня нет ни гроша. Но надобно только дать телеграмму и продержаться несколько дней, пока человек из Рима доехать сюда сможет или денег мне через банк перевесть. Тогда и с тобой рассчитаюсь, и платье пристойное куплю, и домой уеду. Вот только как князю про бриллиант признаться, эх… Но об этом думать будем, когда спасемся. Пока из дыры этой выбираться надобно. Ох, что это я все дыра да дыра. Не обижайся, Варварушка. Я ж города твоего прекрасного в глаза не видал. Ничего не видал, с тех пор как меня в Риме с лестницы сбросили.
— В «Риме»? — недоверчиво спросила Варька. — А чегой-то ты в «Риме» делал? Не для приличного люда трактир.
— Какой трактир?
— Трактир «Рим», вниз по Почтовой. Здешний половой сказывал, что в том «Риме» люд малопочтенный сбирается. Халамидники, маровихеры, вентерюшники да монщики. И фотографы с ними.
— Не знаю, что собой представляют первые господа, но фотографы тебе чем не угодили? Я сам увлекаюсь фотографией. Крестный мой, князь Семен Семенович мне и фотографический аппарат подарил. Фотографом еще не стал, но учу… — Иван не договорил, заметив, что Варькины глазки от ужаса расширились и девчонка принялась истово креститься. — Что такого я сказал, что напугало тебя так? Увлекаюсь фотографией, что в том плохого?
— С нечистого дела деньга твоя, что ль? У честного люда часы тыришь?
— Упаси Бог, ничего я, как ты говоришь, не «тырю». С чего ты взяла?
— Сам сказал, на фотографа учишься.
— И что?
— А то, что фотографы, знамо дело, по карманным часам спецы. Не думай, что я хуторская дурочка. Лето в городе живу, все знаю. Михрютка-половой прежде энтой «хотели» в кабаке дурной славы прислуживал, всего нагляделся, и мне обсказал. Фотографы — по часам воры, халамидники — жулики базарные, маровихеры — карманные воришки, монщики — сонных людей обобрать научены, а серые, или вентерюшники, те и вовсе бандиты, без чести, без понятия. Впятером, вдесятером нападают. И одежа на них одинаковая — кушак красный шелковый, а из-под него цепочка от ножика складного. «Не бойся меня, бойся моего красного пояса!» — присказка у них такая. Страшно, аж жуть! И все они в «Риме» валандаются. И ты с ними?
— Эх, Варвара, что с тобой делать. Я из настоящего Рима похищен был. Столица страны Италии. Ты про такую и не слышала поди. Глобуса в твоем хуторе не имеется? Страна, похожая на сапожок.
— Тоже мне скажешь, на сапожок! Как это цельная страна на сапог походить может? Дуришь, твое благородие, мне голову, а я слухаю. Мне денежку за что дали? Дабы пока пробудишься дождалась, а коли до завтрего не очухаешься, к дохтуру бегла. Твое благородие очухалось, так мне иттить можно. Мне до завтрего проспаться надобно, завтра меня снова за «трубу», в Нахичеван свезут, там от Идкиного крика не поспишь!
— Что ж делать мне, Варька. А, человек — два уха? В этом городе мне помощи ждать неоткуда.
— И за нумер энтот только до завтрего дни уплочено. Завтра твое благородь выгонют отсель. Тады хоть в Рим сапожный, хоть в здешний!
— Варюх, по всему видно, девчонка ты бойкая. И понятливая. Видишь, я не разбойник. Ты мне веришь, что не разбойник? Чего краснеешь? Веришь же, что не обману? Ты говорила, тебе за… словом, денежку тебе дали. Одолжи! Мне бы только крестному о своем месторасположении сообщить, а там и в полицию обращаться можно. Пусть тогда телеграфируют князю в Ри… в Италию. Тот подтвердит, что я — это я. Ежели я прежде полиции телеграмму не отобью, то СимСим не поймет, не поверит, как это я в Ростове очутился. Одолжишь? Верну в три раза больше.
— Ишь какой быстрый, одолжи! Я на денежку ту подарочков всему семейству свезу, а ты — одолжи!
— Ты к семейству когда возвращаться намерена?
— Чего-чего?
— Домой, на хутор свой ехать когда думаешь?
— Кады заберут. На все лето меня в услужение спровадили.
— Если на все лето, так я долг свой тебе еще многократно вернуть успею. Поверь мне, голубушка. Мне бы только в Рим князю Абамелеку телеграфировать — Виа Гаета, пять.
— Какая такая гаета?
— Название улицы римской. Там у крестного моего «Вилла Абамелек» рядом с Ватиканом.
Но волшебные слова «вилла» и «Ватикан», завораживающие любого римского жителя, на хуторскую девчонку, околдованную провинциальным Ростовом, впечатления не произвели. Только подхихикнула:
— Скажешь тож! На что это князю вилы! Сам князь сено в стоги сметывать станет?!
— Не «вилы» сено метать, а «вилла» — маленький дворец. Как тот дом за окном, хотя римская вилла князя чуть поменьше, но внутреннее убранство великолепно. А питерские его дома так и больше, чем тот дом.
— Ой, брехать ты, Ванюшка, горазд! И князь тебе крестный! И дом его больше Городского собрания! Врун.
— А что как не врун? Что как поможешь мне из беды выбраться, и денег заработаешь, сколько в услужении твоем тебе за сезон не заработать? И отцу твоему не заработать, поверь.
Варька поглядела на Ивана с сомнением. Без толку доверяться незнакомому благородию, которого вчера два странных типа волоком на себе волокли, боязно. Что как заодно он с этими бусурманами? Но и денежек поболе батюшкиного заработать заманчиво! Эх, жизнь-житуха у них пошла бы. И телогреи на меху всем бы разом справили, и брату Митрию на мундирование отложили. Не то отец с матерью загодя горюют — на другое лето казака на цареву службу спроваживать, а ни коня справного, ни муни…— амуни… — мундирования. Надеть, в обчем, Митрию нечего.
Форма воинская деньги большой стоит. А что делов теперь делать надобно. Что ее Ванечка этот, раскрасавчик, просит — телеграфию отбить да штаны с рубахой какие-никакие сыскать. На штаны в «хрустальном дворце мещанина Кузьмина» в Казанском переулке, где краденое сбывают, у нее копеечек хватит. А сколечки телеграфия стоит, она знать не знает. Да и боязно. Как обманет Ванечка-благородие, и не будет у нее денежек, привязанных в платочке под юбчонкой!
— За штанами да за рубахою сбегаю и штиблеты прихвачу — не босому ж тебе шастать. Это мне босой чем в башмаках привычнее, чувяки ноги трут. А ты, ежели взаправду благородь, то ноги у тебя должны быть нежные. Штиблеты на свою копеечку за возврат твой куплю. А телеграфию отбивать не пойду. Как в твой Рим писать, ведать не ведаю.
— Варька-Варюшка. Ты, наверное, сказать боишься, что неграмотная, писать не сможешь.
— Кто это неграмотная! Да я лучше всех грамотная! В церковно-приходской школе в нашем отделении первая ученица! Меня батюшка с учительшей Евангелием жаловали. Хоть тепереча почитаю. «Донскую речь» хотя б. Господа, что тебя приволокли, забыли. «Самоя большая чудо в мире! В музее Шульце-Бенъковского каждодневно с 11 часов утра до 10 часов вечера живая тати… тату…», тьфу ты, напасть, «та-ту-и-ро-ванная красавица. Вход 22 копейки». Ничего себе красавица за 22 копейки, это сколько деньжищь-то можно огресть. У нас на хуторе за эти копейки скольки днев на пахоте горбатиться надобно! «Ло-те-ре-я-ал-легри!» Ванечка-благородь, а чё такое «ал-лег-ри»?
— Лотерея, в которой розыгрыш призов сразу после покупки билета производится.
— «Всего за тридцать копеек выигрыши от коровы до швейной машинки!» Эхма, мне б швейную машинку выиграть! Швейная машинка лучшее коровы! Корова Мотря у нас жива-здорова, а машинкой можно цельное семейство кормить. Вона у Поликарповой вдовы семеро по лавкам, и в хозяйстве без мужика, а она всех баб обшивает и горя-беды не знает. Мобыть, и мне билетик купить? Что как швейную машинку матери привезу!
— Не привезешь! Обман все это.
— Как обман? Здеся же прописано. «Вы-иг-ры-ши выдаются немедленно. Девица Тараторкина с первого куп-лен-на-го билетика унесла домой новый образец „Зингера“. А „Зингера“ это чего?
— Не «чего», а «что». Модель германской швейной машинки системы «Zinger». Но все это подстава. Мне князь СимСим про международные аферы рассказывал. Ваши провинциальные такие же, только уровнем пониже. В Риме авто разыгрывают и билеты по триста лир, а здесь по тридцати копеек и «Зингеры», но исход один. Выигрыши у них подставные люди для привлечения глупцов получают. Девица эта Тараторкина, что машинку еле домой унесла, явно с ними в доле, вот и изображала счастливую выигравшую. Ты что в лице переменилась, невыигранного «Зингера» так жалко?
— К счастью, нет! Или к сожалению. В таком гареме пожить бы годик-другой без проблем. Алина уверяет, что это очень даже лучше, чем с нашими мужиками! — пробормотала я и запнулась — зачем говорю про «наших мужиков» Женьке при ее горе. И быстро поменяла тему: — Шейх собирается с нами в Ростов лететь!
— Зачем? — не поняла Женька.
— Сарай в нашем дворе ломать, — сказала я, понимая, насколько неправдоподобно такое заявление звучит, для убедительности добавила: — Предложение, от которого невозможно отказаться.
— Понятно, — протянула Женька. — Новостей последних ты, конечно, не слышала.
— Что-то с Оленем?
— Счета арестовали. И «АлОла», и личные. Даже прингелевские счета заблокировали. Прингель по телефону плачется, что нечем будет бедному за «Аль Маху» расплачиваться.
— И что теперь? — в счетах и прочих банковских премудростях я была не сильна.
— Сама не знаю. Прингель уверяет, что в офшорах у Лешки, конечно, прилично припрятано. Но только Лешка знает, сколько и где, да еще его ближайшие сподвижники, а их вчера вместе с Лешкой замели. Прингель каркает, что как только денежный поток иссякнет, Лешку все бросят — и «компьютерные дизайнеры», и адвокаты. Я не верю.
— И правильно не веришь. Разве можно Лешку бросить! — взвилась я. И сама себя осадила — обещала же сдерживать собственные порывы. Не сдерживаются.
— Не верю. Но подстраховка нужна срочная. Действуем, как договорились. Я уже сижу в самолете, надеюсь, в этот раз долечу до Цюриха. А ты со своим Шейхом быстро сгоняй домой, найди мужей — и скорее в Москву. К тому времени и я вернусь, будем Лешку выручать.
Да-а! Аника-воин в двойном исполнении! Вся империя «АлОла», все юристы, адвокаты, службисты и охранники, все заранее купленные министры и политики Оленя вытащить не могут, а сейчас прискачут две растрепанные тетки, раз-два — и достанут с нар любимого олигарха. Весело. Так весело, аж волком выть хочется! Волком выть… Волком… Что если попробовать попрессовать Игоря Волкова, того министра-капиталиста, которому кабинет и дом оформляла. По всему видно, мужичок со связями. И много знает. Слишком много знает. А я немало теперь знаю про него. Мне дом о его комплексах все рассказал. Знаю, в какие болевые точки теперь целиться.
— Все! — радостно закричал появившийся на пороге Шейх.
Мама мия, я его не узнала! Джинсы, майка-тишотка — нормальный человек, да и только. Вот этого парня можно и Далли называть.
— Что это с вами?
— Каникулы! Улетаем! Немедленно улетаем искать ваш камень, вашего общего мужа.
— Но помимо нашего общего бывшего мужа Кима у меня еще и отдельный бывший муж есть, Тимур. И вчера мне показалось, что я его видела на набережной около Золотого рынка.
— Тимура твоего Хусам, — взгляд в сторону Кинг-Конга, — искать будет. Как найдет, доставит по назначению. Оставим его здесь с важным поручением, а сами полетим налегке.
* * *
Каждый нормальный человек устает от работы и хочет отдохнуть.Каждый нормальный человек устает от работы, даже если этот нормальный человек работает шейхом.
Каждый нормальный шейх может позволить себе хоть иногда побыть человеком.
Исходя из всего сказанного можно сделать вывод, что в машине по дороге в аэропорт и в его личном «Боинге» Шейх вел себя, как мои мальчишки в первый день каникул. Шалил! Вовсю заигрывал с Алиной. Попытался подкатить и ко мне, но я, снова не к месту вспомнив об Олене, не слишком дипломатично отшила.
— Я в ваш гарем не записывалась. Ни четвертой женой, ни даже первой любимой.
— Так в чем дело? Может, запишетесь? — расхохотался Шейх.
— «No, my lord, unless I might have another for working-days: your grace is too costly to wear every day» [59].
— «Much Ado About Nothing» [60]. Акт второй. Сцена первая.
Просвещенное Высочество точно определило цитату, которую я помнила из школьного спектакля, разыгранного в девятом классе на английском языке. И, забыв про Алину, поглядело на меня еще более масленым взглядом.
Эх, не сидел бы сейчас Олень на нарах, уж точно не преминула бы пропустить Шейха через свою постель. Надо же убедиться, каковы они, восточные правители, в деле! Или правитель не пропустился бы? У него свой гарем. И потом, говорят, арабские мужчины на блондинок падкие, а у меня цвет волос почти тот, что и у имеющихся у него в наличии жен и наложниц. Хотя какие теперь наложницы. Теперь сами вперед Шейха в его постель наложатся, и не вытащишь их оттуда.
Экипаж шейхского «Боинга» косился на нас с Алиной с трепетным ужасом.
— Чего это они все так паникуют?
— Удивляются. Так панибратски, как вы, со мной лет двадцать никто не разговаривал. Интересно даже!
— Дома вы так себя не ведете?
— Дома регламентирован не то что шаг, даже взгляд. Сейчас за минуту раз тридцать нарушил этикет. Шейх не должен смотреть на собеседника долее двух секунд. При ходьбе взгляд только перед собой. А уж на женщин — ой-ой-ой!
— А подмигнуть?
— Ни-ни. И улыбаться тоже нельзя! — радостно сообщил Шейх, во все свои зубы расплываясь в роскошной улыбке. Не был бы шейхом, мог бы на рекламе зубной пасты прилично зарабатывать.
— Чего вы еще не можете, несчастный правитель?
— Кушать со всеми за одним столом, — сказал Шейх, жестом приглашая к столу, накрытому в его личном салоне. Хотя что салон! Здесь все было его личное! — Каждый четверг я обязан давать званый обед для особо избранных. Но, естественно, без женщин.
— Естественно! — понимающе протянула я и шлепнулась в кресло рядом с Шейхом.
— По протоколу я обязан положить каждому гостю угощение, а сам в рот ничего не брать. Ждать, пока насытятся гости. Гости из трепетного уважения сметают все, что им положили, за двенадцать минут, потом их выталкивают на улицу ждать, и я вынужден давиться в одиночестве — дикие нравы! Так что вы, Лика, может, и правы, не собираясь ко мне в гарем. Муж я, видите ли, невыгодный.
— А как у вас, невыгодный муж, с доходами?
— В том году не очень. Цены на нефть стали падать. Экспортируем миллион баррелей, это что-то около тридцати-сорока миллионов долларов.
— В год?!
— В день. Но раньше мы по три миллиона баррелей в день продавали. Вот и считай убытки. Правда, кроме нефти мы сделали ставку на туристический бизнес и высокие технологии. Особенно высокие технологии! Это мой конек. Высокие технологии и управление! Без идеального управления современный мир невозможен!
— Это вас, Ваше Высочество, с Оленем свести надо, я вам о нем уже говорила.
— Сведи!
— Для этого его сначала достать надо.
— Достать откуда?
— Из тюрьмы. Да не смотрите вы так, Ваше Высочество. У нас не ваши халифаты, тюрьму любой нормальный человек за милую душу схлопотать может. А уж тот, который делает ставку на высокие технологии и идеальное управление, — и подавно! У Оленя те же два конька — управление и технологии. Только он еще и третьего конька оседлать пытался. Этот и завез его в Бутырку.
— И что за конек?
— Политика называется. У нас на таком коньке нормальному человеку кататься категорически запрещается. А этот экстремал поехал. Ладно, разберемся с мужьями и алмазами, может, и Оленю придумаем, как помочь.
— Кстати, об алмазах…
И Его образованное Высочество преподал нам Алмазный урок.
* * *
— «Алмаз уничтожает действие яда, рассеивает пустые бредни, освобождает от нелепых страхов, придает человеку уверенность и силу», — продекламировал Шейх, закрывая заранее прихваченный с собой уважительно потрепанный том. Подобного рода потрепанности, закладки, загибы чуть замусоленных страниц и даже капли кофе и прочих неведомых жидкостей могли возникнуть только от постоянного использования. А без уважения к предмету Шейх, судя по всему, пользоваться им постоянно не стал бы.— Кого цитируем?
— Старшего Плиния.
— «На рассохшейся скамейке Старый Плиний…» — тут же пробурчала я по-русски. Что поделаешь, стереотипное сознание: если фрукт, то яблоко, если поэт, то Пушкин, а если Старший Плиний, то «на рассохшейся скамейке».
— «…дрозд щебечет в шевелюре кипариса», — закончила строфу Алина. Это тебе не Тимкин «Прогноз погоды». Кима всегда возбуждали исключительно умные женщины. Это я себе так льщу.
— То, что алмаз на девяносто шесть-девяносто девять и восемь десятых процента состоит из углерода, вы, конечно, должны помнить из школьного курса химии.
— Должны. Но не помним. Значит, никакое это не волшебство, не «глаза Бога», а всего лишь один углерод?
— Не один. С примесями. Совершенно бесцветные алмазы довольно редки. В количестве от тысячных до трех десятых процента в углероде содержатся примеси атомов… — золотым «Мон Бланом» Его Высочество быстро написал на листке длинный ряд химических элементов — N, О, А1, В, Si, Mn, Си, Fe, Ni, Ti, Zn.
— Если б мы еще помнили, что они обозначают! — протянула Алина.
— Чему вас только в школе учили! Меня бы в Оксфорде за такие успехи без обеда на неделю оставили и летом без каникул, зубрил бы химию до посинения. Это же элементарно! — указывая ручкой на обозначения, стал улучшать наше образование Шейх. — N — азот, О — кислород, А1…
— …алюминий! — радостно откликнулась я. Помнила, что изначально в названии Оленевой компании «АлОл» — «Ал» значило не только первые буквы его имени, но и «алюминий», это позже Олигарх моей мечты на нефть и управление перекинулся.
— Дальше бор, кремний, марганец, купрум…
— Медь! — снова вспомнила я, уже без Оленевых ассоциаций. — А феррум — железо!
— …никель, титан и цинк. Химию вы учили на два с плюсом, — подвел итог моим знаниям Шейх. — Встречаются включения графита. От этих включений зависит окраска алмаза. Лимонно— или соломенно-желтая при включениях атомов азота. Зеленые пятна пигментации, окрашивающие поверхность алмаза в зеленоватый или голубоватый цвета, появляются в результате природного радиоактивного облучения. Равномерная голубая или синяя окраска кристалла обусловлена вхождением бора. Серый и черный алмаз — включения графита…
— С переводом на примитивный, пжалста! — еще раз поиздевалась над собственной дремучестью я.
— Для примитивных урок не из химии, а из истории, — легко согласился Шейх. — До пятнадцатого века алмазы практически не обрабатывали, и они ценились намного дешевле.
— Почему?
— Необработанный алмаз выглядит как булыжник, а обработанный — это уже мера знатности, богатства, власти… При огранке алмаз теряет до шестидесяти процентов массы, но обретает ту самую меру роскоши, которая определяется четырьмя параметрами…
— И у роскоши, оказывается, есть параметры! — не слишком удачно съязвила я, но Его Высочество, не обращая внимания на мои реплики, продолжал:
— …четырьмя параметрами — массой, окраской, прозрачностью и качеством огранки. Полная бриллиантовая огранка алмаза была разработана в Париже году так в 1600-м. Она обеспечивает наибольшую игру камня, при которой свет отражается от нижней части бриллианта и выходит из его верхней части, распадаясь на все цвета спектра. Поэтому, если посмотреть бриллиант на свет, то можно увидеть только блестящую точку.
Его Высочество снял кольцо с неслабым бриллиантом со среднего пальца правой руки, обнажив все еще пугающее нас изображение змеи, и, подняв задвижку иллюминатора, поднес к свету.
— Видите?
Тысячи солнечных зайчиков заскакали по салону шейхского «Боинга».
— Хо-хо! — с интонациями Эллочки-людоедки, увидевшей позолоченное ситечко мадам Грицацуевой, застонала Алина. Но нашего сегодняшнего учителя это умопомрачительное сияние с ума не сводило. Огромный бриллиант для него сейчас был всего лишь учебным пособием.
— Размер и число граней влияют на игру камня. Крупные камни изготавливают с большим числом граней, а мелкие — с меньшим. Как правило, бриллианты массой меньше трех сотых карата…
— Карат — это сколько? — поинтересовалась я и по выражению лиц сливающихся с самолетными панелями охранников поняла, что такие вопросы в королевском обществе задавать просто неприлично.
— Карат это две десятых грамма, — великодушно ответил Шейх. Вот что значит человек на каникулах! И как ни в чем не бывало продолжил лекцию: — Так вот бриллианты до трех сотых карата имеют семнадцать граней. Камни массой более трех сотых карата — тридцать три или пятьдесят семь граней.
— А в этом сколько каратов? — спросила Алина.
— Этот из моих мелких. Что-то около восьми.
— Восьми десятых карата? — переспросила я, наивная.
— Нет, восьми каратов. Говорю же, этот из мелких, крупные камни тяжело носить на пальце, — пожаловался Шейх. — Но я не фанат бриллиантов. Крупные не покупаю. А, скажем, бриллиант «Кох-и-нур» — «Гора света», все из той же пятерки алмазов Надир-шаха, в неограненном состоянии весил сто восемьдесят шесть каратов, а после огранки уменьшился до ста восьми.
— И что с этой «Горой света» стало? — поинтересовалась я.
— Как в 1911 году вставили в корону британской королевы Мэри, так в ней и сияет, — ответил все знающий Шейх. — Из-под бронированного стекла в Тауэре корону с «Кох-и-нуром» в последний раз доставали весной 2002 года, чтобы положить на гроб королевы-матери. Про тот камень говорят, что безнаказанно его могут касаться только боги или женщины. Мужчинам «Кох-и-нур» сулит все беды мира.
— И вы верите в злое влияние камней?
— Верю не верю, но биографии самых известных алмазов мира этим суевериям не противоречат.
— Тогда, может, не стоит наш алмаз искать? — несмотря на развод с Кимом и ненависть к Карине, Алина уже говорила про алмаз «наш».
Упоминание о конечной цели каникулярного путешествия вернуло мысли ко всему, случившемуся в наших, как это Его Высочество назвал, «трущобах».
— Вы сказали, что отравленной оказалась соль, которую вам дал муж вашей подруги?
— Свекровь так сказала.
— И про археологические изыскания вашего бывшего мужа он тоже знал? — Его Высочество с удовольствием входил в роль частного сыщика. Эх, бедная жизнь правителя! Не отпускали ребенка из Оксфордской школы сгонять на Бейкер-стрит, вот и не наигрался в детстве. Теперь наверстывает упущенное!
— Угу.
— И перевод пришел на его факс, — добавила Алина.
— Слишком много косвенных улик ведут к мужу вашей подруги. А он сам, собственно, кто?
— Он сам, собственно, бандит. Но в нашем городе это ровным счетом ничего не значит.
24
НА ПОДМОСТКАХ ЮЖНОЙ СЦЕНЫ
(ВАРЬКА. РОСТОВ. 1911 ГОД)
Иван сел на кровати, оглядел себя — не по размеру большая, доходящая едва не до колен исподняя рубаха, и все.Снова он без одежды. И без денег. И неизвестно в какой дыре. Как выбираться отсюда, неведомо. Надобно телеграфировать. Только не в Петербург, у маменьки удар случится. Телеграфировать надо князю Семену Семеновичу в Рим. И как можно скорее. Но как?
— По Риму едва одетый уже бегал, теперь по этой дыре бегать? — пробормотал Иван вслух.
— По какой такой дыре?!
Не по годам смышленая прислужница Варвара уже и на «дыру» обидеться успела.
— И вовсе даже не дыра! Лучший гранд-хотель во всем городе, ей-богу, не вру! Туточки кажный нумер цельный рублик за день стоит и более. Это ж какими богатеями быть надобно, чтобы кажный день рублик платить, а за большие нумера на втором этаже, так и по пять, и по семь рублев. Один, сказывали, даже двенадцать стоит — апартамента прозывается! Там и рояля, и какое-то такое чудное «водяное отопление». Это зимой без печек тепло от труб каких. Только я отоплению эту ишо не видала. А подъемную машину видала — элевайтору. Сама вверх едет. Мне на элевайторе ездить не дозволено, но ваше благородие на четвертый этаж на ей доставляли, иначе тяжко вас волочь. А ишо здеся комната отдельная имеется за тридцать третьим нумером, там кадка здоровая, вся белая, и крантик. Крантик поворачиваешь, и вода текет. В кадке дырку затыкают, воды доверху наливают, и господа нежатся. А как накупалися, так дырку открывают, и вода по трубам сама утекает. Не уразумею, отчего это вода на нижний этаж на головы всем не польется?
— Патриотка! Вода по трубам уходит в водосток. Канализация называется.
— Никакая я такая не патриотка! Нечего занапрасну обижать.
— «Патриотка» — это не обидно. Хорошо даже. Это когда любишь свою родину, город свой. Ты, вижу, город свой любишь!
— Любишь — не любишь! Не городская я. С хутора на лето дитя нянчить в армянский дом посланная. Хозяева своим сродственникам меня в энтот хотель при армянском обществе помогать спроваживают. Постояльцев дюжа много, нанятая прислуга не управляется, и я помощница.
Варька горделиво взглянула в висящее на стене зеркало.
— А город, он не мамка, чтоб его любить. Но красивый — все каштаны в цвету. И богатый больно. Одних гамазинов на Большой Садовой погляди — тут тебе и «Торговля Абрикосова», и «Торговля Халаджева», и «Часы Майзеля», и «Музыкальный Адлера», и «Мебельный Боммера». За одну стулку в том магазине все семейство наше, все десять душ цельный год кормить можно.
Иван невольно улыбнулся. Город, который после Питера и Рима заранее, еще не увидев, он счел глухой дырой, для деревенской девочки был невиданной роскошью.
— Эх, Варвара-краса! Если б ты только сумела мне помочь, я бы тебе после денег дал куда больше, чем тот стул стоит. Уж точно всей твоей родне хватило бы, — сказал Иван и понял, что девчонка глядит на него с недоверием. — Да, в своем сомнении ты права. Сейчас при себе у меня нет ни гроша. Но надобно только дать телеграмму и продержаться несколько дней, пока человек из Рима доехать сюда сможет или денег мне через банк перевесть. Тогда и с тобой рассчитаюсь, и платье пристойное куплю, и домой уеду. Вот только как князю про бриллиант признаться, эх… Но об этом думать будем, когда спасемся. Пока из дыры этой выбираться надобно. Ох, что это я все дыра да дыра. Не обижайся, Варварушка. Я ж города твоего прекрасного в глаза не видал. Ничего не видал, с тех пор как меня в Риме с лестницы сбросили.
— В «Риме»? — недоверчиво спросила Варька. — А чегой-то ты в «Риме» делал? Не для приличного люда трактир.
— Какой трактир?
— Трактир «Рим», вниз по Почтовой. Здешний половой сказывал, что в том «Риме» люд малопочтенный сбирается. Халамидники, маровихеры, вентерюшники да монщики. И фотографы с ними.
— Не знаю, что собой представляют первые господа, но фотографы тебе чем не угодили? Я сам увлекаюсь фотографией. Крестный мой, князь Семен Семенович мне и фотографический аппарат подарил. Фотографом еще не стал, но учу… — Иван не договорил, заметив, что Варькины глазки от ужаса расширились и девчонка принялась истово креститься. — Что такого я сказал, что напугало тебя так? Увлекаюсь фотографией, что в том плохого?
— С нечистого дела деньга твоя, что ль? У честного люда часы тыришь?
— Упаси Бог, ничего я, как ты говоришь, не «тырю». С чего ты взяла?
— Сам сказал, на фотографа учишься.
— И что?
— А то, что фотографы, знамо дело, по карманным часам спецы. Не думай, что я хуторская дурочка. Лето в городе живу, все знаю. Михрютка-половой прежде энтой «хотели» в кабаке дурной славы прислуживал, всего нагляделся, и мне обсказал. Фотографы — по часам воры, халамидники — жулики базарные, маровихеры — карманные воришки, монщики — сонных людей обобрать научены, а серые, или вентерюшники, те и вовсе бандиты, без чести, без понятия. Впятером, вдесятером нападают. И одежа на них одинаковая — кушак красный шелковый, а из-под него цепочка от ножика складного. «Не бойся меня, бойся моего красного пояса!» — присказка у них такая. Страшно, аж жуть! И все они в «Риме» валандаются. И ты с ними?
— Эх, Варвара, что с тобой делать. Я из настоящего Рима похищен был. Столица страны Италии. Ты про такую и не слышала поди. Глобуса в твоем хуторе не имеется? Страна, похожая на сапожок.
— Тоже мне скажешь, на сапожок! Как это цельная страна на сапог походить может? Дуришь, твое благородие, мне голову, а я слухаю. Мне денежку за что дали? Дабы пока пробудишься дождалась, а коли до завтрего не очухаешься, к дохтуру бегла. Твое благородие очухалось, так мне иттить можно. Мне до завтрего проспаться надобно, завтра меня снова за «трубу», в Нахичеван свезут, там от Идкиного крика не поспишь!
— Что ж делать мне, Варька. А, человек — два уха? В этом городе мне помощи ждать неоткуда.
— И за нумер энтот только до завтрего дни уплочено. Завтра твое благородь выгонют отсель. Тады хоть в Рим сапожный, хоть в здешний!
— Варюх, по всему видно, девчонка ты бойкая. И понятливая. Видишь, я не разбойник. Ты мне веришь, что не разбойник? Чего краснеешь? Веришь же, что не обману? Ты говорила, тебе за… словом, денежку тебе дали. Одолжи! Мне бы только крестному о своем месторасположении сообщить, а там и в полицию обращаться можно. Пусть тогда телеграфируют князю в Ри… в Италию. Тот подтвердит, что я — это я. Ежели я прежде полиции телеграмму не отобью, то СимСим не поймет, не поверит, как это я в Ростове очутился. Одолжишь? Верну в три раза больше.
— Ишь какой быстрый, одолжи! Я на денежку ту подарочков всему семейству свезу, а ты — одолжи!
— Ты к семейству когда возвращаться намерена?
— Чего-чего?
— Домой, на хутор свой ехать когда думаешь?
— Кады заберут. На все лето меня в услужение спровадили.
— Если на все лето, так я долг свой тебе еще многократно вернуть успею. Поверь мне, голубушка. Мне бы только в Рим князю Абамелеку телеграфировать — Виа Гаета, пять.
— Какая такая гаета?
— Название улицы римской. Там у крестного моего «Вилла Абамелек» рядом с Ватиканом.
Но волшебные слова «вилла» и «Ватикан», завораживающие любого римского жителя, на хуторскую девчонку, околдованную провинциальным Ростовом, впечатления не произвели. Только подхихикнула:
— Скажешь тож! На что это князю вилы! Сам князь сено в стоги сметывать станет?!
— Не «вилы» сено метать, а «вилла» — маленький дворец. Как тот дом за окном, хотя римская вилла князя чуть поменьше, но внутреннее убранство великолепно. А питерские его дома так и больше, чем тот дом.
— Ой, брехать ты, Ванюшка, горазд! И князь тебе крестный! И дом его больше Городского собрания! Врун.
— А что как не врун? Что как поможешь мне из беды выбраться, и денег заработаешь, сколько в услужении твоем тебе за сезон не заработать? И отцу твоему не заработать, поверь.
Варька поглядела на Ивана с сомнением. Без толку доверяться незнакомому благородию, которого вчера два странных типа волоком на себе волокли, боязно. Что как заодно он с этими бусурманами? Но и денежек поболе батюшкиного заработать заманчиво! Эх, жизнь-житуха у них пошла бы. И телогреи на меху всем бы разом справили, и брату Митрию на мундирование отложили. Не то отец с матерью загодя горюют — на другое лето казака на цареву службу спроваживать, а ни коня справного, ни муни…— амуни… — мундирования. Надеть, в обчем, Митрию нечего.
Форма воинская деньги большой стоит. А что делов теперь делать надобно. Что ее Ванечка этот, раскрасавчик, просит — телеграфию отбить да штаны с рубахой какие-никакие сыскать. На штаны в «хрустальном дворце мещанина Кузьмина» в Казанском переулке, где краденое сбывают, у нее копеечек хватит. А сколечки телеграфия стоит, она знать не знает. Да и боязно. Как обманет Ванечка-благородие, и не будет у нее денежек, привязанных в платочке под юбчонкой!
— За штанами да за рубахою сбегаю и штиблеты прихвачу — не босому ж тебе шастать. Это мне босой чем в башмаках привычнее, чувяки ноги трут. А ты, ежели взаправду благородь, то ноги у тебя должны быть нежные. Штиблеты на свою копеечку за возврат твой куплю. А телеграфию отбивать не пойду. Как в твой Рим писать, ведать не ведаю.
— Варька-Варюшка. Ты, наверное, сказать боишься, что неграмотная, писать не сможешь.
— Кто это неграмотная! Да я лучше всех грамотная! В церковно-приходской школе в нашем отделении первая ученица! Меня батюшка с учительшей Евангелием жаловали. Хоть тепереча почитаю. «Донскую речь» хотя б. Господа, что тебя приволокли, забыли. «Самоя большая чудо в мире! В музее Шульце-Бенъковского каждодневно с 11 часов утра до 10 часов вечера живая тати… тату…», тьфу ты, напасть, «та-ту-и-ро-ванная красавица. Вход 22 копейки». Ничего себе красавица за 22 копейки, это сколько деньжищь-то можно огресть. У нас на хуторе за эти копейки скольки днев на пахоте горбатиться надобно! «Ло-те-ре-я-ал-легри!» Ванечка-благородь, а чё такое «ал-лег-ри»?
— Лотерея, в которой розыгрыш призов сразу после покупки билета производится.
— «Всего за тридцать копеек выигрыши от коровы до швейной машинки!» Эхма, мне б швейную машинку выиграть! Швейная машинка лучшее коровы! Корова Мотря у нас жива-здорова, а машинкой можно цельное семейство кормить. Вона у Поликарповой вдовы семеро по лавкам, и в хозяйстве без мужика, а она всех баб обшивает и горя-беды не знает. Мобыть, и мне билетик купить? Что как швейную машинку матери привезу!
— Не привезешь! Обман все это.
— Как обман? Здеся же прописано. «Вы-иг-ры-ши выдаются немедленно. Девица Тараторкина с первого куп-лен-на-го билетика унесла домой новый образец „Зингера“. А „Зингера“ это чего?
— Не «чего», а «что». Модель германской швейной машинки системы «Zinger». Но все это подстава. Мне князь СимСим про международные аферы рассказывал. Ваши провинциальные такие же, только уровнем пониже. В Риме авто разыгрывают и билеты по триста лир, а здесь по тридцати копеек и «Зингеры», но исход один. Выигрыши у них подставные люди для привлечения глупцов получают. Девица эта Тараторкина, что машинку еле домой унесла, явно с ними в доле, вот и изображала счастливую выигравшую. Ты что в лице переменилась, невыигранного «Зингера» так жалко?