Аксеничев Олег. Шеломянь

   Аль-Хазред, извиваясь в искусно наложенных путах, старался гнать воспоминание об обещании, данном несколько лет назад тысяцким Лазарем, отправить купца, если он осмелится вернуться в Киев, на крюк скотобойни. Надежда была, правда, не на забывчивость Лазаря, а на то, что тысяцкого нет в городе.
   Так Аль-Хазред попал в Киев, но не среди победителей, как рассчитывал после переговоров с Кончаком, а пленником неведомых врагов. Но араб был жив, и судьба могла еще прихотливо сменить яастроение. Аль-Хазред верил в судьбу.
   Кисмет, как говорится.
   Постоялый двор, где остановились купцы на эючлег, не отличался особыми удобствами. Однако толстые стены надежно ограждали от незваных .эстей снаружи, а гулкий лай сторожевых собак, поносившийся с псарни, внушал надежду на безмятежный, насколько это вообще возможно с на-Зитой калитой в чужом городе, отдых и сон.
   Юркий сынишка хозяина провел купцов в помещение, где их уже ждал горячий ужин. Брошенные на лавку под присмотр слуг шубы вскоре наполнили харчевню запахом прелого меха и влажной кожи. Но еще сильнее был пряный дух, шедший от огромных братин с дымившимся медовым напитком и гордо выпятившихся деревянных подносов, на которых лежали крупно распластованные куски мяса.
   – Угодил, хозяин!
   – Если и ночлег будет под стать ужину – наградим, как басилевса!
   Купцы шумно высказывали свое одобрение, не забывая расправляться с яствами, стоящими на столе. Содержимое братин оказалось частью на полу, но в основном в объемистых животах торговцев. На крепких зубах протестующе захрустели мозговые кости.
   Втайне от содержателя постоялого двора Аль-Хазред был извлечен из мешка и отправлен в комнату для слуг. Один из похитителей, молчавший всю дорогу, так что араб подумал было, что он немой, вынул кляп и начал кормить Аль-Хазреда с рук, как младенца или немощного. Развязывая стягивавшую кляп повязку, похититель сказал на приличном арабском:
   – Ешь тихо, торговец! Мне отданы распоряжения зарезать тебя при первом же звуке, и видит Христос, я исполню приказ!
   Аль-Хазред хотел спросить, чем вызваны такие предосторожности, но разумно рассудил, что любопытство неуместно в такой ситуации, и промолчал.
   Похититель торопился. Араб не успевал прожевать жесткий хлеб и давился застрявшими в глотке кусками, но связанные за спиной руки не позволяли даже жестом показать недовольство. Да и не ясно, прислушался бы страж к желаниям своего пленника.
   Протянутая к губам Аль-Хазреда вода в глиняной чашке наполовину выплеснулась ему в лицо, а стекавшие по свалявшейся бороде капли намочили ворот зипуна. Все же часть воды попала по назначению, и арабский торговец понял, как все это время ему хотелось пить.
   Его привезли в Киев. Его оставили в живых. Его накормили.
   Зачем?
   Аль-Хазред надеялся получить ответы после ночлега.

* * *

   Жизнь любого средневекового города, и Киев здесь не исключение, зависела от солнечного света. С наступлением сумерек жители стремились в свои дома, а приезжие – на постоялые дворы, под защиту стен и заборов. Вечерние, более того, ночные гости – редкость, и ничего удивительного здесь не было. Должно случиться нечто особенное, чтобы человек решился рисковать жизнью ради разговора или встречи.
   Тем необычней было появление на постоялом дворе двоих посетителей. Хозяин двора на всякий случай оглаживал и без того до блеска отполированное ладонями топорище, с некоторой опаской разглядывая новых гостей.
   Один из них явно был телохранителем. Толстый шерстяной плащ не сковывал движений сильного тела.
   Лица человека, которого сопровождал телохранитель, было невозможно разглядеть. Высокая шапка, по краю отороченная мехом, низко надвинута на лоб, так что скрывала глаза незнакомца. Нижняя часть лица этого человека утонула в богатом воротнике расшитой прихотливыми узорами шубы.
   – Неласково встречаешь, хозяин, – заметил телохранитель, переминаясь с ноги на ногу. – В сенях гостей не держат!
   – Все гости уже собрались, – угрюмо ответил владелец постоялого двора. – Добрым людям время дома сидеть, а не беспокоить моих постояльцев.
   – Ужели не приглянулись? – с усмешкой спросил второй незнакомец.
   – Чтобы приглянуться, – осторожно ответил хозяин, – не лишним будет хоть лицо показать…
   – Лицо, говоришь? – продолжал веселиться незнакомец. – Вот это как раз лишнее. У нас кое-что получше есть!
   Незнакомец запустил руку под шубу. Хозяин насторожился.
   – Не балуй! – предупредил он, вытягивая перед собой топор. – Сейчас людей крикну!
   – Людей? Люди – тоже лишнее, – произнес незнакомец и вытащил блеснувший в отраженном снегом свете металлический предмет. Хозяин с облегчением увидел, что это не оружие.
   – Взгляни поближе, – предложил незнакомец.
   На руке хозяина постоялого двора лежал увесистый золотой кругляш. На первый взгляд показалось, что это оберег-змеевик, который многие богатые киевляне предпочитали носить вместо так и не прижившегося пока на Руси христианского креста. Но когда хозяин, продолжая с недоверием глядеть на незваных гостей, отступил два шага к висевшей над входом под защитой сенного настила масляной лампе, то понял, что ошибся.
   Перед ним была личная печать Святослава Все-володича, и только один человек мог осмелиться носить ее, не опасаясь княжеской кары. Это был ближний боярин киевского князя, полководец и дипломат Роман Нездилович.
   Рука боярина сняла с ладони хозяина гостиницы золотой слиток, и по виду Романа Нездиловича было видно, что он не привык надолго расставаться с этой вещью.
   – Узнал, хозяин?
   – Да, господин… – хозяин пресекся, заметив недвусмысленный жест телохранителя.
   – Не нужно имен, – пожелал боярин. – Стены имеют уши, и их не всегда можно заткнуть или отсечь. Скажи лучше, прибыли ли к тебе сегодня черниговские купцы?
   – Да, господин. Как раз в то время, когда запирают городские ворота. Сейчас они ужинают, а моя жена готовит им наверху ночлег… Что-то не так, господин?..
   – Не нужно вопросов, хозяин…
   Казалось, потребности боярина были сведены к минимуму. Не желал Роман Нездилович ничего, кроме ответов на вопросы, четко поставленные им, но не ему.
   – Можешь показать их мне, но только так, чтобы никто не заметил? – спросил боярин.
   – Постараюсь. Да что же я вас все время в сенях держу, вот невежа! Вот сюда проходите, здесь стена теплая, с другой стороны печь топится.
   Телохранитель не заставил себя ждать, но боярин не желал терять времени даром.
   – Веди к купцам, хозяин, не тяни время!
   – Конечно, – угодливо закивал тот.
   Кроме широкого коридора, по которому в харчевню проходили желавшие поесть гости, был еще один, для прислуги. По нему и провел боярина хозяин постоялого двора.
   Двери между коридором и харчевней не было, она мешала сновавшим с тяжелыми подносами и кувшинами слугам. Только легкая занавесь отделяла поэтому боярина от пировавших купцов.
   – Хозяин, – шепотом подозвал Роман Нездилович. – Взгляни-ка на того купца, у которого серый кафтан с синими птицами по рукавам. Видишь?
   Тот боялся вымолвить слово, лишь усердно замотал головой.
   – Подойди к нему и тихо, чтобы не слышали другие, скажи: «Привет от Романа!» Когда купец кивнет, скажи еще, что ждать его будут у сеней, пускай идет немедля. Все понял?
   Трактирщик мотал головой так отчаянно, что Роман Нездилович не на шутку забеспокоился, как бы не оборвалась шея от непосильной нагрузки.
   Прячась за нехитрой матерчатой преградой, боярин наблюдал за тем, как трактирщик прошел к купцу, одетому в серый кафтан, и зашептал ему что-то в ухо. Боярин с одобрением заметил, что хозяин постоялого двора перед этим забрал у одного из слуг кувшин с вином и обставил свое появление просто как дань уважения щедрым гостям. Роман Нездилович увидел, как купец кивнул, и понял, что послание передано. Темным коридором боярин отправился обратно, где, прислонившись к теплой стене, его ждал телохранитель.
   Вскоре туда же подошел купец, сопровождаемый услужливым трактирщиком. В его руках Роман Нездилович заметил шубу, купец был готов к путешествию по темным ночным улицам Киева.
   Уже в санях, ожидавших во дворе перед крепкими выездными воротами, купец и боярин обменялись первыми словами.
   – Здрав будь, боярин Роман Нездилович, – сказал черниговский купец.
   – Здрав будь и ты, боярин Ольстин Олексич, – по обыкновению усмехаясь, ответил на приветствие приближенный киевского князя.
 
   Князь Святослав Киевский не спал, ожидая позднего гостя. Роман Нездилович провел мнимого купца через стражу. Черниговский боярин прятал лицо в подбитом мехом плаще, явно не желая быть узнанным даже по случайности.
   Перед дверями в княжеские покои Роман Нездилович оставил Ольстина Олексича на несколько минут в одиночестве, отправившись доложить о визите. Вскоре двери снова открылись, и боярин увидел киевского князя.
   – Здрав будь, боярин, – первым заговорил Святослав. – Необычно ты появился, это нуждается в достойном объяснении. Я жду его.
   – Слава тебе, князь киевский! – по дипломатическому протоколу напыщенно ответил Ольстин Олексич. – Бог тебе в помощь! Брат твой, князь Ярослав Черниговский, шлет тебе поклон и заверения в искренней дружбе и союзе.
   – Достойные слова, – одобрил Святослав Киевский. – Но не понимаю, почему они нуждаются в такой секретности?!
   – Церковь учит, что благие дела не требуют громогласия. Кроме того, есть обстоятельства, когда добрый поступок может навредить тому, кто его совершает. Отсюда и просьба о сохранении этого разговора в тайне. Мой князь не хотел бы, чтобы стало известно о нашей помощи Киеву.
   – Слышу слова, но помощи пока не вижу. А ты, боярин Роман?
   Роман Нездилович, улыбаясь, развел руками:
   – Слова сами по себе могут быть помощью. Особенно если в них откровение. Не буду тянуть время, князь Святослав. Дозволь сказать то, что приказал передать мой господин!
   – Говори.
   – Не секрет, что половецкий хан Кончак готовит большой поход на Киев, желая отомстить за предательскую, с его точки зрения, гибель в плену хана Кобяка.
   – Не секрет, – эхом откликнулся Святослав Киевский.
   – Мне удалось найти предлог, чтобы самому убедиться в серьезности намерений Кончака. И несколько дней назад я беседовал с ним в Шарукани, после того как прах Кобяка был захоронен в кургане рядом с предками Кончака.
   – И что же?..
   В голосе Святослава слышалось безразличие, но Ольстин Олексич знал, что смог привлечь внимание киевского князя.
   – Кончак не хочет ждать лета, чтобы идти в поход. Половцы двинутся на Киев уже в конце зимы!
   – Невероятно! Безумие идти в поход на ослабленных после зимы конях!
   Это вступил в разговор Роман Нездилович, тотчас стушевавшийся под взглядом своего князя. Было неприлично высказаться без позволения и вперед господина, кроме того, эмоции вообще неуместны при переговорах, когда каждая из сторон считает свою выгоду и старается сыграть на чужих ошибках.
   – Боярин Роман прав, – постарался исправить ошибку своего приближенного князь Святослав. – С трудом верится, что Кончак настолько обезумел, чтобы поставить себя в такие невыгодные условия. Наши кони, получающие всю зиму отборный овес и хорошо просушенное сено, куда сильнее половецких. Кроме того, войску Кончака предстоит сражаться на чужой территории, где нам окажет помощь любая крепость, а половцы не могут пробиться даже через частокол, окружающий окольную часть городов.
   – Так было раньше. Я своими глазами видел у Кончака тяжелые осадные машины, способные разрушить не только частокол посада, но и стены киевского детинца. Угроза сильна, великий князь, и мой господин призывает к бдительности и осторожности.
   – Черниговский князь хочет помощи?
   – Нет. Кончак дал ясно понять, что его интересуют только Переяславль и Киев. И Ярослав Всеволодич сильно рискует, предупреждая вас, киевлян, об угрозе. Узнав об этом, половцы могут повернуть и на наши земли.
   – Что ж… Передай князю Ярославу мою благодарность. Скажи, что я ценю то, что он сделал, хотя не могу понять, почему в такое время вижу перед собой тайного посла, а не черниговскую дружину.
   – Возможно, разговор с еще одним собеседником сможет развеять недоумение великого князя?..
   – Стоит ли твой человек, боярин, того, чтобы я не спал полночи?
   – Я уверен в этом, иначе не осмелился бы затягивать разговор.
   – Вели звать!
   Ольстин Олексич вышел из княжеских покоев, чтобы отдать необходимые распоряжения. Князь Святослав и боярин Роман обменялись недоуменными взглядами.
   – Не понимаю, – признался боярин. – Я привез только черниговского ковуя.
   – Может, речь идет об одном из наших людей? – предположил князь.
   – Сомневаюсь, великий князь. За Ольстином Олексичем постоянно следили. Он не общался ни с кем в княжеских палатах.
   Позолоченные двери распахнулись, и, сопровождаемые черниговским боярином, вошли два гридня, с явной натугой несшие большой грязноватый мешок. Его с глухим стуком бросили на покрытый глазурованной плиткой пол, и гридни с поклоном удалились.
   Мешок шевелился. Внутри него явно находилось живое существо.
   – Медвежонок? – с интересом спросил Роман Нездилович, снова опередив своего князя.
   – Человек, – ответил Ольстин Олексич и развязал веревку, стягивавшую горловину мешка.
   В полутемных княжеских покоях Абдул Аль-Хазред выглядел подобно монаху-пустыннику. Мятый темный халат легко можно было спутать с рясой, а всклокоченные волосы и изможденное лицо, на котором выделялись только большие птичьи глаза и тонкая змеиная бородка, вполне могли послужить источником вдохновения греческого или русского иконописца.
   Ольстин Олексич положил правую руку на плечо араба, заставив того встать на колени перед киевским князем. Затем он быстро распутал узлы, крепившие путы, которые стягивали за спиной руки Аль-Хазреда, и вытянул из его рта несвежий кляп.
   – Это, великий князь, тоже оружие Кончака, – сказал Ольстин Олексич. – И, как мне показалось, опаснее любого камнемета. А теперь он готов служить Киеву…
   – Этот человек? – с недоверием спросил князь Святослав, неспешно обходя коленопреклоненного араба. – Он так убог! Неужели это ничтожество может внушать страх? Мне казалось, что черниговского ковуя не так просто напугать.
   – Ковуи – лучшие воины Чернигова! – не без гордости сказал Ольстин Олексич. – И мы не боимся войны! Но есть вещи, которые сильнее боевого искусства, и этот поганец владеет ими.
   Напомню между делом, что первоначальное значение слова «поганец» – язычник, и предлагаю вернуться к Ольстину Олексичу.
   – Это колдун, – продолжал тот, – и моим людям пришлось на весь путь до Киева заткнуть ему глотку кляпом, чтобы он не смог произнести ни слова. Есть заклятия, от которых нет спасения, и это, на мой взгляд, истина, которую стоит уважать.
   – Что он пообещал Кончаку?
   – Управляемый огонь.
   – Византийский секрет? Тот огонь, что сжег когда-то ладьи конунга Ингвара?
   – Если бы так! Ромеи владеют детской игрушкой по сравнению со способностями этого колдуна!
   – Ты узнал состав его огня? Мы сможем сами делать его?
   – Боюсь, о величайший среди великих, – раздался скрипучий голос Аль-Хазреда, – что достойнейший боярин так и не смог объяснить главного. Я, и только я, способен зажечь огонь смерти и управлять слугами Великого Ктугху, Того-Кто-Огонь.
   – Ты знаешь наш язык?
   Князь Святослав посмотрел в лицо Аль-Хазреду и замолчал, вспоминая.
   – Я видел тебя раньше, колдун?
   – Скорее нет, чем да, о светоч среди христиан. Просто для вашего народа мы, правоверные, все кажемся на одно лицо, хотя это и является прискорбным заблуждением…
   – Может, так и есть, колдун. Объясни мне тогда, если уж ты владеешь нашим языком, что это за огонь смерти, о котором так странно говорили боярин и ты?
   – Рассказать сложно… Видел ли ты, о великий, шаровую молнию? Если да, то она в наибольшей мере похожа на появление слуг Ктугху. Я могу их призвать, и Путешественник Звезд Итаква, Тот-У-Кого-Есть-И-Нет-Тела, донесет огонь смерти в любое место, куда укажет ему мое слово.
   – Ты безумен, араб!
   Князь Святослав не знал, на кого ему надо больше гневаться, на Ольстина Олексича, притащившего посреди ночи сумасшедшего, или на себя, сразу не прекратившего этот разговор. Годы брали свое, и престарелый князь не мог уже, как раньше, не спать сутками. Отяжелевшие веки сами собой сползали на глаза, и странные имена, названные арабом, напоминали отчего-то волшебные сказки, которые рассказывала многие годы назад юному княжичу Святославу толстая, как надутая воловья шкура, няня.
   – Надеюсь, нет, – араб не собирался соглашаться с князем. – Кончак мне тоже не поверил, но все разъяснилось, как только я показал свое умение.
   – Ты готов доказать свои слова?
   – Хоть сейчас, великий господин!
   Святослав поднял засов и раскрыл ставни на одном из окон. В княжеские покои с улицы ворвались мороз и мелкий снег. Белые крупинки, столкнувшись с горячим воздухом, плывущим по потолку от печки, таяли и высыхали, не долетая до пола.
   – Боярин Роман, – подозвал князь Святослав. – Не твои ли сани стоят у меня во дворе?
   – Мои, – согласился Роман Нездилович, выглянув наружу.
   – Не продашь?
   – Забирай так, великий князь. Грех скаредничать, имея от тебя столько милостей!
   – Сани заберу, но, не обессудь, расплачусь за них. Эй, как там тебя?!.
   – Аль-Хазред, ваша милость, – поклонился араб.
   – Аль-Хазред, – повторил князь. – Нет, мне положительно знаком этот поганец, только не помню – откуда! Иди сюда, Аль-Хазред!
   Араб осторожно подошел поближе, выглянув в окно из-за спины князя Святослава.
   – Видишь сани?
   – Да, о великий!
   – Сжечь сможешь?
   – Сейчас? Возможно, господин решит перенести опыт на утро, чтобы не тревожить обитателей хором?.. Неожиданный пожар может вызвать определенное беспокойство, да простит меня великий князь за дерзкие мысли.
   – Меня интересует прежде всего собственное состояние, колдун! Полночи я слышу только слова и хочу удостовериться, что мне не морочат голову!
   – Как пожелает великий господин… Не угодно ли будет только дать возможность недостойному арабу подойти поближе к окну?
   Князь и бояре отошли от распахнутых ставень, и Аль-Хазред встал у оконного проема. На спутанные волосы араба падала снежная крошка, покрывая темные пряди горестной сединой. Колдун зябко поежился и зашептал себе под нос что-то непонятное. Ольстин Олексич пытался подслушать, но вскоре оставил это занятие, так и не разгадав, на каком языке заговорил араб.
   Аль-Хазред держал руки ладонями вверх на уровне груди. Князь Святослав заметил, что снежинки не долетают до ладоней араба, тая на высоте двух пядей от них. Ладони приобрели багровый цвет, словно отмерзли в мгновение на зимнем ночном ветру.
   Над ладонями Аль-Хазреда начал светиться воздух. Золотистые искорки появились невесть откуда и закружились над вытянутыми вперед руками. Князь прищурил глаза и разглядел, что искорки на самом деле были крошечными, ростом не больше человеческого ногтя, человечками, отплясывавшими в морозном воздухе веселый танец. Пляска воистину была зажигательной, на рукавах халата Аль-Хазреда стали плавиться золотые нити.
   Непостижимым образом число человечков постоянно возрастало, и вскоре над ладонями Аль-Хазреда кружился большой хоровод. Огненные карлики не знали понятия верха или низа, и хоровод принял не привычную на земле с ее притяжением форму кольца, а подобие сферы, несколько сплюснутой на экваторе.
   Из глубины покоев, с той стороны, где неясно поблескивали позолоченные двери, потянуло холодом. Казалось, что в княжеских хоромах разгулялся сквозняк. Но гулял он на редкость деликатно, осторожно огибая слабые язычки пламени, из последних сил державшиеся за пропитанные маслом фитили светильников.
   Ветер боком обошел князя Святослава, ощутимо ударив в лица бояр, так что у Ольстина Олексича выступили слезы на глазах. Ковуй смахнул нежданную влагу с ресниц, удивляясь, как посветлело в покоях.
   Новым источником света стала призрачная ру-ка, выросшая у рыжего шара, вращавшегося над ладонями арабского колдуна. Рука была живой, ее пальцы шевелились, пытаясь схватить сплетенных в воздушный хоровод огненных карликов. И она не могла принадлежать не только человеку, но и какому-либо животному, известному на Руси. На ней росло четыре пальца, два сверху и два снизу, соединяясь на манер рачьих клешней. Пальцы заканчивались треугольными когтями, отливавшими в свете воздушного хоровода темным глянцем.
   Когти хищно впились в оболочку огненной сферы, сминая ряды золотистых карликов, и пальцы висевшей в воздухе дымчатой руки чудовища вывернулись, швырнув горящий шар наружу из окна. Затем пальцы втянулись внутрь ладони, словно черви в землю после дождя, и сама рука сложилась сама в себя, растворившись в небытии, откуда и пришла незадолго до этого, вызванная в явь заклинаниями, творимыми Аль-Хазредом на неведомом языке.
   А на дворе перед хоромами киевского князя занималось зарево пожара. Забывший о сне, усталости и возрасте князь Святослав с недоумением и тревогой смотрел на пожиравший сани огонь. Пламя тянулось кверху, и низкое гудение сопровождало пожар. Хватило нескольких минут, чтобы саней не стало, на их месте ветер крутил сажу, укрывая ею белую накидку снега на утрамбованной полозьями дороге к сеням.
   – Я всегда считал сказкой историю о княгине Ольге, сжегшей в отместку за мужа город Искоростень. Теперь начинаю верить в ее истинность, – задумчиво произнес Святослав. – Скажи мне, араб, ты действительно желаешь служить мне, а не Кончаку?
   – Вопрос в цене, – нерешительно сказал Аль-Хазред, уставившись в глазурованные плитки пола.
   – Назови свою, тогда и решим.
   – И не забывай, с кем собираешься торговаться! – зашипел Ольстин Олексич.
   – Киевский князь не торгуется, – поправил боярин Роман.
   Ольстин Олексич подумал, что Роман Нездилович не так прост, как кажется. Злопамятство – качество, необходимое для человека во власти. Зло забывать нельзя, а то рискуешь навлечь на себя еще большие напасти. Роман Нездилович не простил Ольстину Олексичу того, что на переговорах чувства возобладали над невозмутимостью. И нашел возможность нанести ответный удар.
   – Мне нужна одна вещь из княжеского имущества, – вкрадчиво сказал Аль-Хазред. – И еще мне нужны письменные гарантии, что князь Святослав отдаст ее. За это я готов перейти на службу Киеву во время войны с половцами.
   – А какие гарантии ты можешь дать мне?
   – Здравый смысл. От Кончака я потребовал то же самое, но при осаде, особенно если половцы будут вынуждены прибегнуть к моим услугам, в городе неизбежен пожар. Кто даст ответ, не сгорит ли в нем то, что мне нужно? В случае же твоей, великий князь, победы, я могу быть уверен, что она целой и невредимой перейдет в мои руки… Если, конечно, на то будет воля несравненного правителя.
   Ольстин Олексич отметил про себя, как при последних словах араб вспомнил о роли, которую играл, и с сугубо делового тона перешел на униженный шепот.
   «Да тут собрались отменные хитрецы!» – обрадовано решил Ольстин Олексич, любивший хорошую интригу больше всего на свете. Перед Черниговом открывался ряд заманчивых перспектив, и их стоило обстоятельно обдумать на досуге.
   – Так слушай мою волю, – величаво сказал Аль-Хазреду киевский князь Святослав Всеволодич.

* * *

   В конце февраля морозы неожиданно сменились оттепелью. Снег осел и покрылся твердой ледяной коркой, сильно затруднявшей путь и без того ослабленным за голодную зиму половецким коням и быкам. Сани, на которых везли тяжелые осадные машины, пришлось вытащить на берег, так как по речному льду стало небезопасно передвигаться.
   На берегу небольшой реки Хорол раскинулся лагерь Кончака.
   Сам хан только что слез с коня и подошел к покрытым инеем катапультам и баллистам, вокруг которых хлопотала прислуга.
   – Способны ли они еще стрелять? – недоверчиво спросил хан, осматривая затвердевшие канаты и кожаные ремни на осадных машинах.
   Подошедший толмач залопотал по-арабски, переводя сказанное инженеру Инанчу. Желтолицый и узкоглазый кидань закивал в ответ, и колокольчики, пришитые к конической шапке строителя, мелодично звенели, сопровождая негромкий голос Инанча.
   – Он говорит, – бормотал толмач, стараясь успевать за скороговоркой инженера, – что машины не пострадали ни от мороза, ни от оттепели. Прислуга у машин вовремя ослабила канаты и ремни, и ущерба не случилось. Он утверждает, что понадобится не больше дня, чтобы отладить осадные машины и пустить их в дело.
   – Хорошо.
   – Он говорит также, – продолжил переводчик, – что машины лучше увезти из низины. Влага вредит деревянным частям, он опасается, что их может перекосить. Кроме того, есть угроза для канатов. Отсырев, они начнут гнить и подведут в самый неподходящий момент.
   Кончак поставил лагерь в низине Хорола, спасаясь от колючего февральского ветра. Смешанный лес, забравшийся на береговые склоны, был вполне надежной защитой от него, и походные юрты позволяли половцам большую часть времени проводить в тепле. Для лошадей и тяглового скота соорудили импровизированные навесы из лапника, из-под которых доносилось чавканье дождавшихся сена животных.